Читать книгу Театральная повесть Моя голубка - Дмитрий Дмитриевич Пирьян - Страница 1

Глава 1.

Отшумели дожди, облетела листва… Поздняя, поздняя осень.

А проще конец ноября. Погода по северо-западному региону страны установилась совершенно отвратительная, у населенья грипп, бронхит, сопливость. В целом и частями, сезонное унынье. Поникла и зачахла творческая прыть. Кому-то не поётся, а кому не пишется. И даже слесарям «Балтийского завода» не шаркается «без согрева» шабером о жесть корветов, что, дескать, в этакой промозглой климатической среде какие к чёрту можно строить корабли?

И что ответить?.. Правда в этом есть. Вот так бы взять и плюнуть в серый календарь, и хлопнуть дверью, и уйти… в запой.

Однако разговор наш с вами нынче не об этом.

А вот о чём:

Роман Иванович Ситник, мужчина родовитый, роста среднего, годами в пятьдесят с копеечкой, одетый тщательно и стильно, и внешне чем-то схожий на Шаляпина.

Надеюсь, что вы знаете Шаляпина? Но не того Шаляпина, который знаменитый оперный певец, имеет мировую славу, а дебютировал, исполнив роль Зарецкого в «Евгении Онегине».

Нет, не его.

А прочего Шаляпина, который прошлым член райкома партии, парторг, а нынче почтальон на Каменноостровском в начале нумерации домов, точнее с первого по тридцать пятый. И примечателен он на районе тем, что издали телосложением похож на кубик. А как обвешается сумками и уплетётся по служебной надобности… Ну, скажем, на доставку всякой почты; телеграмм, газет, открыток. То хочешь – прыгай, караул кричи, но в тротуаре в узеньком Шишовом переулке его не обойдёшь. Замечу между делом, что переулок очень протяжённый. Ну а Шаляпин тот, который почтальон, по переулку этому обычно не торопится.

Так вот Роман Иванович, похожий на Шаляпина, не торопливым шагом вроде как спешил домой со службы. А на лице его морщинилось глубокое раздумье.

Здесь надобно отметить то, что служба Ситника была не хитрой, не шибко значимой, но в целом не обременительной, и потому назвать работой такую службу было бы совсем не верно. А значит и домой спешил он вовсе не с работы, как нынче говорят довольно многие, а именно со службы. И, в общем-то, гордился этим фактом наш Роман Иванович. Пускай, не велика, но служба.

Однако и достаток с этой службы Роман Иванович имел примерно средний. Хотелось бы ему помимо получать прибавок. Быть может ежемесячную премию, а хоть бы и в конверте или, предположим, гонорар какой с чего, но не случалось. А посему пускай не часто, но Ситник огорчался и впадал в унынье. И сокрушался:

«Эх, жаль моя Мария не работает. Заказов ей приносят мало. А у меня оклад не важного размера».

И в прочем не было ему нигде прибавка. Но это от того, что окромя забот казённой службы он более ничем не промышлял. Однако деловую неактивность и не уменье стяжать оправдывал, что, дескать, не взыщите, куда же крепче запрягаться? Мол-де не мальчик и совершенно весь в годах. А и на службе есть нагрузка и всяческих там дел «по горло».

Но именно сегодня Роман Иванович о деле и не думал, и не о деньгах, стало быть, печалился. И не противные погодные условия – все эти лужи, ледяное крошево в лицо или холодный ветерок с Невы его тревожили. О, нет. Он размышлял о несколько ином. Припомнилось ему, что вот ведь, почему-то он уже давненько не бывал в театрах. Да именно в театрах. Что удивительно, не в праздном гранд-кафе или в престижном ресторане хотелось бы ему манерно заложив за воротник салфетку, «махнуть» рюмашку бренди, чтобы на славу погулять и веселиться. А именно в театрах. И в общем-то не важно, на спектакле, в опере быть может или на балете. А попросту в культуре давненько не бывал и всё.

Роман Иванович припомнил: «Боже мой! А ведь минуло очень много лет! Подумать только! Да. Ходили с Машей на Фонтанку в БДТ. Тогда давали там комедию «Трактирщица». Ах, этот мастер бытовых сюжетов Карло Гольдони! Ну что за прелесть!.. Но позвольте, сам спектакль… Кто же поставил сам спектакль? Забыл».

Роман Иванович решительно, не в свойственной ему привычке ускорился, преодолел автомобильные потоки под Ушаковским путепроводом, который горожане не понятно с чьей подачи помпезно величали Ушаковский мост, шмыгнул сквозь Пионерский сад у Чёрной речки и пересёк по пешеходной «зебре» Савушкина.

Уже вбежав в свою квартиру и бодро скинув верхнюю одежду, он громко подозвал жену:

– Голубушка моя, Мария… Машенька? Моя голубка?

– Я здесь, – отозвалась жена из кухни.

Роман проследовал туда. Взглянул приветливо, обнял, поцеловал любя… В подставленную щёчку.

– Я ужин приготовила, – ответила жена. – Проголодался милый? Пройди в удобства, вымой руки, и я прошу тебя за стол.

Мария спохватилась:

– Ноги вытер?

– Нет же, – Роман Иванович потупил взор, как вроде повинился.

– Ну, так вернись за дверь и оботри, – нарочито сурово подбоченилась жена. – А после этого и кушать.

– А что там у тебя? – спросил Роман Иванович войдя домой по-новому. Со свистом потянул ноздрями воздух, чтоб значит, насладится ароматом приготовленной домашней снеди и жалобно посетовал:

– Я голоден как волк.

И указал на собственное брюхо:

– Признаюсь честно, что на службе нынче не обедал. Из мэрии в наш «Горзанос» изволили пожаловать.

– И кто же, интересно?

– Ах, комиссия! – тряхнул губой Роман Иванович. – Топтались в кабинетах, рыскали в бумагах. Чего они хотели я так и не понял. Но всё-таки смекнул, что там, – Роман Иванович наставил палец в потолок, – переживают чрезмерно о целевом использовании средств, что, дескать, поступали из районного бюджета на обустройство ограждений Старого Театра на Крестовке 10. Мол, выделялись средства, кем-то тратились, а значит в статистическом отчёте надобно иметь строку. Уж с этим нынче строго, Маша. Ох, как строго. Но всё равно, ты посуди сама. Ведь там, – Роман Иванович демонстративно вскинул очи к небу. – Кому до нас какое дело? Так и чего тревожить? Статистика не любит суеты.

– И что? – без интереса, а лишь бы так спросила Маша, как вроде бы беседу поддержать.

– Опять же мне такое дело осталось не понятным, – хмыкнул Ситник. – Но комиссары эти время вымотали всё, включая и обед.

Мария Анатольевна сочувственно вздохнула и подала на стол большое блюдо с домашними из рубленой говядины котлетами. И про гарнир напомнила, подсунула кастрюлю.

– Ты на работе этой весь себя погубишь. Картофельный пюре умаслить?..

– Угу, – Роман Иванович кряхтя присел за стол, вооружился вилкой и ножом и начал с чувством уплетать котлеты. К гарниру даже не притронулся.

– И вот попомни, ты испортишь свой желудок. Получишь язву и гастрит. Нельзя же так Роман. Врачи рекомендуют полноценное питанье. Трёхразовый режим.

Мария подала на стол кисель и отмахнулась:

– Хотя какой режим? Какое в «Горзаносе» может быть полезное питанье? У вас в кафешке повара – жульё. Наверняка испорченным торгуют. А потому приправы сыплют щедро. Сколь раз тебя просила брать обед с собой!

– Мне не совсем удобно, Маша, – обмахнулся ложкой Ситник. – Носить на службу бутерброды и домашние котлеты? В бумажном свёртке, что ли?

– А хоть бы и котлеты в свёртке?.. Что с того?

– Ну а пюрешечку твою вообще куда прикажешь?.. Неловко как то, Маша. Всё-таки вокруг сотрудники. И дамы.

– Ты об учётчицах? – воскликнула жена. – Какие это дамы? Обычные сотрудники и сами, поди, таскают в сумках бутерброды. А может секретарши постеснялся? Или бухгалтерша прохода не даёт? А ну в глаза смотреть. Смотреть в глаза.

– Какие есть такие дамы, – парировал Роман Иванович и с укоризной покосился взглядом на жену, что, дескать, ревность не уместна и смешна. Столь лет прожили в дружбе и спокойствии. И вот вам ревностные сцены на излёте века?

– Всем ловко, а тебе неловко, – подытожила жена. – И что твои сотрудники, что дамы? Не люди что ли? Сами не питаются «домашним»?

Муж хмыкнул: – Не возьму.

Мария пропустила:

– Вот завтра же куплю в посудной лавке для тебя контейнер пищевой и термос литра в полтора для супа, – прихлопнула в ладоши. – И будешь брать обед с собой. И всё на этом… Рома?

– Не злись, моя голубка, я не спорю, но замечу. А как же неудобство, Маша? Мне на компьютерном столе прикажешь кушать или где?

– И что?

– Прилюдно?!

– Хоть бы так.

– У нас там кабинетов нет. Один на всех. Такое стыдно, неудобно. Сидеть при всех и ложкой чавкать.

– Не спорь с женой, – отрезала жена. – Мне лучше знать о неудобствах. Я тридцать лет считай в твоём замужестве. Намаялась, уж будьте нате.

– В счастливом браке, – укорил жену Роман Иванович.

– Да уж, конечно. Был бы брак счастливый, если бы не Шурик и мои котлеты.

– Ну, будет о котлетах, Маша. К чёрту бутерброды. Всё пустяк. Возьму и съем, коль ты настаиваешь, – шагнул «на мировую» и даже несколько повеселел на сыто брюхо Ситник. – Я вот о чём сегодня размышлял, Мария.

– Однако любопытно. Расскажи о чём же?

– А вот о том, что мы с тобой, Мария, совершенно одичали. Ну, прямо дикие туземцы.

– Да ты в уме, Роман?

– А вот представь себе лохматые, дремучие аборигены с Андаманских островов, – Роман Иванович, задумчиво уставившись в трюмо, усилил: – И плохо бритые.

Но обернувшись, пояснил:

– Культурой обветшали и совершенно «сели в лужу» эрудицией. И я заметил, наш домашний лексикон, манеры говорить, общаться очень изменились, оскудели. Того гляди, и площадная брань соскочит с языка и станет в нашем доме как у этих.

Роман кивнул в окно. Снаружи доносилась площадная брань. По сути, дворники сцепились с бригадой кровельных рабочих. Последние складировали битум у парадного, а дворники просили всё убрать. И выражалось всё одной, но хлёсткой фразой. Такой же хлёсткой фразой работники просили дворников уйти и не мешать ремонту.

– С чего же нам грозит такое хамство? – Мария несколько смутилась, проверила фрамугу, плотно ли закрыта. Поморщилась. И занавеску одёрнула.

– А вот с того, – ответил Ситник, – что мы с тобой в театрах не бываем вовсе. Духовное забылось. Всё суета, работа и котлеты. Сама подумай, ведь некогда книжонку полистать. А ведь как раньше?..

Роман Иванович прильнул к жене и предложил:

– Давай, моя голубка, мы с тобой вдвоём на выходных рванём в театр? И никого с собой, и никого вокруг. Лишь ты да я.

– В театр?.. Это хорошо. А как же годовщина нашей свадьбы?! – вспыхнула Мария. – Мы пригласили Сидоровичей. Они пожалуют к обеду в воскресенье. Наверняка. Не сомневайся. Анюта мне ещё вчера звонила, щебетала и кудахтала, что, дескать, чудно похудела в талии. Просилась на примерку. К тому же и Сляднёва обещалась…

Мария Анатольевна запнулась и даже обмерла на полуслове, как словно бы увидела в прихожей не только тень отца, но даже дядю Гамлета. И спохватилась:

– Пименов?! О, Боже! Прозаик Пименов припрётся.

– Ну и с чего ты так решила? – усомнился Ситник.

– А вот посмотришь. И к тому же не один, с «прицепом». Вот с этим важным адвокатом Филатовым Никитой.

Роман Иванович умолк, но багровел лицом. Мария продолжала:

– Никита в пятницу на скоростном прибудет из Москвы наверняка под вечер.

– И что?

– В субботний день отмокнет в ванной, гель, шампунь. Сотрёт с себя минувшую неделю. А в воскресенье вспомнит и про нас, объявится.

– Не факт.

– Объявится вот крест тебе на пузе. А что без спросу и без приглашенья? Так плевать ему. Какие к чёрту приглашенья? Он же адвокат Филатов. А этот, коль чего задумал, то пиши – пропало. Всё потому, что миновать его нельзя. Он неизбежен как тайфун.

– К чертям собачьим всех! – взревел Роман Иванович, но тут же жалобно взмолился: – Пусть они идут, моя голубка.

– Куда?

– Куда хотят. А мы с тобой пойдём в театр. Ведь ты же помнишь, как это прекрасно и чудесно?

Роман Иванович расправив плечи, двинулся вдоль комнаты. Тихонечко, на цыпочках, как- будто не желая кого-то разбудить и потревожить:

– Средь зрителей почтенный ропот. Душевный трепет в предвкушенье сказочного действа.

Украдкой глянул на жену:

– А театральное убранство?

– Угу, угу.

– Покрытые античной росписью фойе, плафон в центральном зале. Из мрамора резные лестницы. И кулуары сплошь в коврах. И ложи бенуар…

– О да. Чудесно!

– Возьмём себе билеты в бенуар?

Роман Иванович притих, остекленел глазами, замер и ушёл в воспоминанья.

И вспоминалось всё вот так:

– Я даже и не знаю? – призадумалась Мария.

Но зажглась, повеселела и как-то сразу позабыла Сидоровичей. Хотелось непременно в бенуар. К тому же если повезёт, в антракте миновав сонливого охранника, шмыгнуть за сцену, за кулисы. Украдкой заглянуть в гримёрки, в актёрское кафе и вспомнить всё былое, работу театральным критиком, памфлеты, фельетоны и растворится в сказочной среде всех этих гончаровских франтов, гоголевских прощелыг, лесковских баб и чеховских болванов, которых повседневно может быть в трамвае даже не узнаешь, но не здесь.

– Но нынче в первом ярусе места ужасно дороги, – Опомнилась Мария. – Не то, что в пролетевшие советские года. Тогда богема горожанам была ближе. И откровенно говоря, куда порядочней.

Мария остудилась и несколько иначе взглянула на искусство. Прикинула в уме в какую трату из семейного бюджета им с Ромой обойдутся два билета на спектакль. И вымолвила:

– Ой, ля-ля, – и вся палитра театрального убранства в её сознании невыгодно померкла.

А именно вот так:

– А как тебе венецианское стекло? – всё оживлял свои воспоминанья Ситник. – Ты помнишь эти люстры в холле? Огромные, слепящие глаза. На пятьдесят свечей.

– Электроламп, – поправила жена и уточнила. – На пятьдесят четыре электрические лампы. Две люстры по краям. Но это на Фонтанке. А в Каменноостровском всего одна. Я помню.

– Да, конечно, – отмахнулся Ситник, поморщился и возразил: – Однако ведь красиво. Нет, красиво, согласись же? И даже несколько помпезно.

– Не спорю, – сухо согласилась Маша, но настояла на своём: – Однако свечи были бы изящнее.

Мария принялась скрестись в посудной мойке. От ужина остались грязные приборы. Звякнули кастрюли, ложки, вилки…

– А вот тебе забавное, – подметил Ситник. – На службе слышал, что дежурные монтёры и электрики противятся использовать энерго-сберегательные лампы.

– И это почему же?

– А говорят, что свет от них не тот. Не та игра теней. Художественный замысел бледнеет. И норовят электрики вкрутить всё те же лампочки накаливанья, по двадцать семь рублей за штуку.

– Да ладно, не смеши. Электрики – ценители искусства?

– А вот и да. Хотя в постановлении правительства за номером два-нуль-пятнадцать указано использовать энерго-сберегательные. И кстати, всем муниципальным и иным учрежденьям. Однако допускается в светильниках использовать всё те же устаревшие по двадцать семь рублей, но лишь процент от общего числа приборов. А нарушителей – «по шапке!»

– Ага, – подметила жена. – Что допускается так это и понятно. То всякому смышлёному во благо и всякому пройдохе на корысть.

– И в чём же здесь корысть?

– По двадцать семь рублей вкрутить не жалко. К тому же допускается постановленьем, не страшно, не осудят. А «сберегайки» нагло тырят. Они в цене дороже на порядок. Так стало быть – в карман и в хату.

– Мария, как тебе не стыдно? – усовестил жену Роман Иванович. – Не факт, что лампы тырят. Напраслину разводишь и пустые сплетни. Ну, ведь не все же потеряли чувство меры. Ты рассуди сама, ведь это же театр! Храм искусства. Там даже стены дышат Мельпоменой. Так как же можно тырить?

– А очень даже просто, Рома, – без толики смущения ответила Мария. – Подставил табуретку, открутил и был таков.

– Нет, я не представляю. Это гадко. К тому же наказуемо, ведь камеры слежения кругом. Заметят, схватят и скандал.

– Плевать на камеры. А если не заметят и не схватят?

Роман Иванович от возмущения бровями сделал домик:

– Я даже не пойму вот как тебе искусствоведу?.. Нет, вспомни, Маша, кто ты? Ведь ты искусствовед.

– Ну да. И что?

– И как тебе возможно об этих мелких кражах так по-хозяйски рассуждать?

– Нормально.

– Мне, право, неуютно и неловко, – Роман Иванович смутился и расстроился: – И, в общем, до такого мне противно, как словно чавкаю прилюдно на работе вот этими котлетами из свёртка и деловые письма в жирных пятнах, а из кабинета убежали все сотрудники, всё потому, что сплошь воняет чесноком.

– Ой, Рома, мне бы вот твои заботы и неловкости. И мне ли не понять сегодняшний менталитет и помыслы простого обывателя?

– И как же понимаешь? Объяснись.

– Как мне понятно я тебе отвечу.

Мария Анатольевна оставила мытьё посуды и по-простецки объяснилась:

– Уж если есть чего спереть с работы, то люди нынче прут. И то совсем не важно, откуда и куда упрут и что там храм или бордель. Театр?.. Стырят и театр, а было бы кому продать.

– Так что же это значит?! – возмутился Ситник. – По-твоему все люди поголовно потеряли стыд? Утратили духовность? И всех их можно под одну гребёнку? Воруют, тырят, прут! Вор на воре и вором погоняет?

– Перефразировал великого? – Мария уколола, но смягчилась. – Ну ладно. Я согласна. Не все конечно тырят, прут… Не все. Есть и теперь по совести убогие. Но большей частью тянут, Рома. Ой, как тянут. А вот тебе как раз такое дело невдомёк.

– И от чего же? Поясни.

– Изволь.

– Я весь – внимание. Давай, давай.

– Ведь у тебя на службе в «Горзаносе» спереть-то толком нечего? – подметила Мария. – Воруют, тырят и несут мимо тебя. А ты хоть с фонарями в белый день ищи, а окромя бумаги с дыроколом ничего и нет. Вот ты и заскучал и о высоком призадумался. И пыжишься. Ага?

– Да ну?! – сплеснул руками Ситник.

– Ну да, – ответила Мария. И вновь пустилась отскребать посуду.

Мария Ситник, а в девичестве Захарова, была, как говорится, женщина уже в летах, но яркая и статная. И с волевым характером. Но всё же женщина. И хоть имелось у неё образованье высшее гуманитарное и стаж приличный театральным критиком, но нынче рукоделила она швеёй-надомницей, что собственно отчасти объясняло холёный вид одежды Ситника. Одет он был, что называется «с иголочки».

Сторонних поручений и заказов на шитьё от прочих частных лиц ей поступало редко, и оттого она всё больше хлопотала в доме и на кухне и сделалась со временем домохозяйкой. Вела бюджет, ходила за покупками. Меблировала общую квартиру, обновляла утварь, стирала, гладила бельё, чинила кран на кухне и вбивала гвозди туда, где не было крючка.

Роман Иванович всех этих сложностей домашнего хозяйства не ведал вовсе. Порой не ведал даже то, куда носить оплату за жилищно-коммунальные услуги. Все деньги, что имел от службы, отдавал жене. А по хозяйству?.. Ну, в общем, мусор из квартиры выносил периодически и тут, пожалуй, всё. А прочее?.. Всё остальное в доме было не его и мягко запрещалось: «Не надо, я сама. Не трогай, разобьёшь». Вот так со временем и отучился от забот. Да и привык.

Конечно, был он не всегда таким, как говорили в старину тетёхой. По молодости бегал кросс на три и пят, крутил на перекладине подъём переворотом и разгибом, не дурно плавал стилем брас. Мечтал вообще-то стать полярным лётчиком. Но как-то вот пришла пора – влюбился и женился.

– Ты не припомнишь, Машенька, кто ставил в БДТ «Трактирщицу»? – осведомился у жены Роман Иванович и повинился: – Я как-то позабыл.

– Тебя какая постановка беспокоит? – переспросила та. – Что при Лаврове? Или нечто раннее?

– Да уж конечно та, что при Лаврове. Мы ведь ходили в Каменноостровский в двенадцатом году, а это после реконструкции. И Каменноостровский в двенадцатом году уже отдали в БДТ. А именно Кирилл Лавров руководил. И помню, что Мирандолину играла Ксения Раппопорт.

– Так и в шестом году играла Раппопорт, – ответила жена. – И мы с тобой ходили на Фонтанку. Спектакль шёл на главной сцене БДТ. И это тоже было при Лаврове. А режиссёром был у них тогда Темур Чхеидзе. Но позже разругались.

– Пожалуй, это странно, – сплющил губы Ситник, заинтересовался: – А из-за чего?

– Не помню. Вроде бы «шерше ля фам». Обычно и банально. А может просто не сошлись во взглядах. Или быть может бытовые склоки на почве личной неприязни. Дескать, вот вы милостивый государь неверно и дурно трактуете Кречинского, а потому верните мои тапочки, что взяли, не спросив из шкафа. Актёрско-режиссёрский коллектив – гадюшник, как говорил Георгий Товстоногов. И всякое житейское недоразуменье меж ними там могло произойти. Давно всё было. Я теперь уже не помню.

– Георгий Александрович не говорил «гадюшник». Он изъяснялся пафосно и чуть гундосил в нос: террариум.

Мария усмехнулась: – Какая разница?

– Ну, надо же, как интересно? – увлёкся Ситник. – И как же там сейчас? Каков у них теперь репертуар? Кто худруком? Кто из актёров в трупе?

– Не знаю.

– Так и давай же сходим, Маша, поглядим.

– Ну, поглядим, – покладисто ответила жена. – Конечно, поглядим.

Мария подала на стол душистый чай и выпечку.

– Ура! – воскликнул Ситник и ухватил румяный штрудель с апельсиновым вареньем. – Мы с Машенькой идём в театр!

Ситник весь расцвёл, игриво глянул на Марию:

– Ах, ты моя голубка!

Роман Иванович невысоко, как ловко смог подпрыгнул и, подхватив жену за талию, пустился пританцовывать и что-то напевать из «Труффальдино из Бергамо». Местами сжёвывал слова, местами вовсе перепутал, к тому же несколько фальшивил ноты. Но всё кружил, кружил по комнате. И увлекал жену в нехитрые движенья. И как ему казалось он вальсировал. И даже пробовал пуститься в краковяк, не вышло. Уронил торшер, зашиб об стул колено. Но эйфория, предвкушенье праздника и ожиданье чуда всё не отпускали. Припомнились сюжеты пьесы. Находчивый, паяц, проныра, балагур. Служанка Смеральдина и синьор Распони. Прекрасная, комфортная Венеция. Каналы и мосты, гондолы, гондольеры, роскошные наряды, карнавальные костюмы, красочные маски…

– Венеция?! Ох, да! Венеция!..

А ведь погожим летом Петербург такой же, а порой и лучше. Ах, этот несравненный мастер бытовых комедий Карло Гольдони! Сработал на века. Для всех. Ну что за прелесть его пьесы?!

Глава 2

На следующий день Роман Иванович усердно обзвонил театры города. Вернее, театральные билетные агентства, кассы. И выяснил, что нынче с билетами в театр образовалась немалая проблема. Что не спектакль, то аншлаг. Билетов просто нет. А если есть свободные места, то будь любезен лезть на верхний ярус к студентам в чёртову галёрку и получить безномерные кресла, а может быть и хуже – приставные стулья.

«И что за праздник мять бока в галёрках и напрягать глаза, абы чего увидеть там – внизу на сцене? – прикинул Ситник. – Вот это да! А говорят искусство лицедейства обветшало, зачахло, отмирает, ныне не в чести. Брехня. Видать народец наш насыщен, расправил плечи, жаждет зрелищ. И не каких-нибудь нелепых, пошлых, глупых, а предположим, телевизионных. А настоящего, живого и сценического действия. А за живое надобно платить. И платят, коль заняться больше нечем, как только шляться по театрам ища от скуки развлечений?»