Читать книгу Каланхоэ и мандарин - Дмитрий Гужвенко - Страница 1

Низ живота горел и разрывался. Я стащила униформу и бросила в сетчатый пакет для стирки. Красные стринги, чулки со спущенными стрелками и тонкий свитер уже давно просились покувыркаться в стиральной машине.

Однозначно, не сегодня. И не на этой неделе. Накопилось стирки, но не ручками же стирать? Деньги приходили – и тут же сыпались в долговую пропасть. Пакет отправился в угол комнаты к своим собратьям.

Плазма на стене засветилась – вызов. Мама. Пришлось щёлкнуть пальцами, отвечая.

– Ты где лазишь, Кала?!

– Доставала лекарство, Ма. Нелегко, знаешь ли, купить такую штуку, – с нежностью ответила я, натягивая лосины.

– Когда доставала, презерватив не забыла использовать?

– Нет, Ма, не забыла. Предохранялась.

Мать откинула одеяло, выпростала тощую морщинистую руку. Достала сигарету, закурила. Наркотический зелёный дымок пополз вверх. Насколько я помнила, скоро должна будет пропеть пожарная сигнализация.

– Топай сюда. Только Кольцо аккуратней пересекай – сосед по палате говорит, Серые Ведьмы объявились.

– Их выпустили на День Независимости. В ток-шоу видела, – ответила я погасшему экрану.

Так, рюкзачок на месте, ножи там же. Энергетик, наручники, накидка, мелочи…

Я глянула в зеркало, затянула волосы в хвост заново. Полюбовалась каштановым оттенком волос. Мысленно выругалась.

Найдя в инфосети схему капсулы, кинула её на принтер. Под его шум достала обед из холодильника и успела съесть половину порции лапши, оставив вторую часть на завтрак. Денежка счет любит. Не по карману лопать полную порцию каждый раз.

По плазме крутили новый рекламный ролик – о том, как с любовью делают керамическую посуду. Сейчас всё делают с любовью: и машины, и посуду, и хизбургеры, и прокладки. Всё, кроме одного. Относиться к ближнему своему с любовью как-то не получается.

Впрочем, это лирика. Пока за каждую просмотренную рекламу платят, почему бы и не смотреть.

Допив чай, я вернула холодильнику остатки еды, достала капсулу, вложила белую таблетку, заработанную у провизора, и засунула в место понадёжней. Затем поправила бельё, натянула платье и выбежала на лестничную площадку. Низ живота продолжал болеть – Толстый из государственной аптеки оправдывал свое прозвище. Во всех отношениях.

Закрыв дверь на три замка, включая навесной, я выскочила на площадку. Воздух настолько пропитан табачным дымом, что даже сигарету раскуривать нет смысла.

Боксёр лежал в расслабленной позе, положив тяжёлую голову на лапы. Значит, никто мимо не проходил. Привычно погладила его по загривку, аккуратно отсоединила шнур зарядного устройства; тот зашипел, сматываясь в куцый хвост. Робопёс открыл глаза – на меня глядели два крошечных отражения хрупкой брюнетки.

– Кала, аф!

– Мандарин, поехали к маме, – то ли приказала, то ли попросила я.

– Аф!

Ну, этот всегда рад проехаться – лишь бы индикатор показывал, что в аккумуляторах достаточно энергии. Я кинула в рюкзак специальный переходник, чтобы тырить электричество не через подконтрольный разъем, а из любого подвернувшегося кабеля. Почему бы не сэкономить малость; как говорила бабушка, доллар сотню бережёт.

Прислушалась, не слышно ли голосов на лестнице. Каждая площадка у нас перегорожена решетками из арматуры. Ну, ничего, пройдем как-нибудь, главное, не нарваться на подвыпивших малолеток с похотливыми мыслишками. Впрочем, у них других и не бывает.

– Идем, надо успеть до двенадцати.

Пластиковый пёс махнул хвостом и побежал вниз, останавливаясь и терпеливо ожидая меня возле каждой двери.

Щёлк-щёлк, восемнадцатый этаж. Щёлк-щёлк, двенадцатый этаж. Щёлк-щёлк…

– О, дева полная печали, расскажи мне стих!

Я вздрогнула, как от удара током. Высокий человек стоял в полутьме: берет с пером, крашеные в жёлтый цвет светящееся усы…

– Дядя Сань, вы меня опять испугали! – честно призналась я.

Мандарин под гогот соседа неторопливо спустился на площадку и сел у двери – в его памяти тот числился не представляющим угрозы.

– Гы-гы! Принцесса, будешь меня бояться, когда совершеннолетней станешь! – выдал вечную, как луна на небе, шутку дядя Сань. – Заходи на лимонный пирог.

– Я спешу к маме. Чесслов!

– Ну, тогда читай вслух по-быстрому и беги. А я пока кусочек тебе заверну.

– Ой, спасибо! Громко читать, да?

– Да! Верхний ряд!

Дядя Сань, называющий себя последним Цифровым Поэтом, открыл дверь, осветив расписанную стихами стену. И ещё раз повторил:

– Только читай вслух, а то не поймёшь! Это – Пушкин!

И я начала. Слова, негромко произносимые мною, тут же подхватывал мужской голос. Мы читали выразительно и с вдохновением.

Я не раз пряталась в однокомнатной квартирке дяди Саня. Как ни смешно, там я всегда ощущала себя в полной безопасности. Может, так действовали бумажные книги, выстроившиеся на полках?

– Следующий! – донёсся голос дяди.

Этот стих я знала. Маяк-Овский – так произносил фамилию автора дядя. Голос как-то сам собой изменился, стал более решительным, жёстким. Дядя Сань клянётся, что это настоящие голоса поэтов, а я не верю. Но всё равно получается здорово, словно не ты, а кто-то мудрый и серьёзный читает стихи. Технология, блин!

Вернулся дядя Сань с пирогом, завёрнутым в бумажный экопакет. От целлофана – к целлюлозе. То есть дерево, срубленное человеком, вредом для природы не считается.

– Беги.

О маме ничего не сказал – «любит» он её страшно. Как дети – крапиву.

Холод забирался под лосины, в трусики. Мандарин, следуя заложенной программе, держался в стороне от шоссе, старался миновать людей, вёл короткой тропой между серыми многоэтажками. Хоть время ещё есть, рисковать не хотелось.

Проскользнула в стороне от баскетбольной площадки, где крики перемежались со стуком мяча, избежала чёрного зева подворотни со странными силуэтами в глубине. Наверное, бомжи.