«Я не знаю, где сейчас Глаша, и жива ли она вообще; подозреваю, что уже нет. Как нет уже в живых и некоторых других дорогих мне людей, фигурирующих в этой повести. Что же до Глаши, то она просто бесследно пропала, исчезла из соцсетей, перестала брать трубку, и все попытки её найти закончились неудачей. Примерно за полгода до своего исчезновения она прислала эту фотографию Дашке смской, а та переслала мне, с вопросом «а кто эта женщина, которая мне пишет?» Фотография была сделана года за полтора до её, Дашкиного, рождения, и неудивительно, что имя «Глаша» ей ничего не говорит. Я же тот момент, когда был сделан этот снимок, помню очень хорошо. Дело было на новый, 1996-й год. Его мы отмечали в тесной компании единственных на весь городок трёх русских, детали опустим пока. Кажется, была ещё парочка толстых аборигенов. Ну то есть самых настоящих индейцев, или так они представились. Но те довольно быстро перепились и куда-то сгинули, а мы остались втроём допивать недопитое и танцевать. Пили «на всё что завалилось за подкладку», а курили прямо в квартире, до тех самых пор пока Дашка не родилась. Плясали, кажется, под «Агату Кристи», тогда это была самая заезженная кассета во всём небогатом ассортименте. С одной стороны была «Позорная звезда», с другой – «Декаданс». Магнитофон был куплен за доллар на какой-то барахолке. Мебель была только казённая, всё что было своего – умещалось в багажник машины. Машина была, правда, своя, но только наполовину: вторая половина принадлежала Катьке и Юче. По столу среди бокалов и окурков бродил Крыс…»
Оглавление
Дмитрий Казьмин. Нигде посередине
Дмитрий Казьмин. Нигде посередине
Вместо предисловия
Россия
Пионерлагерное
Запорожец
Таня
Таня. Биокласс и ещё чуть-чуть
Биокласс. Галина Анатольевна. Подросток
Эстония
Первое лирическое отступление
Альпинизм
Романтика гор
Второе лирическое отступление
Куртофей
Обряды
Возвращение
Запретная страсть и сердце матери
Рыжая киса
Славный пёс Найджел
Любовь-морковь и все дела
Третье лирическое отступление
Ящик мороженых курей, 1 шт
Сухое молоко
Ёрш, карась и Сигизмунд
Тёмный сарказм в классной комнате[3]
Трое в лодке и бутылка рома
Колхоз и Гребень
Купцы и музыканты
Праздник общей беды
Ива и Правец
Солт-Лейк
Америка
Первое письмо домой
Мама – Мите, 28 июля 1994
Двадцать лет спустя. Часть первая. Записки путешественника
От Маруси – Мите, июль 1994
От Иосича – Мите, июль 1994
Велосипеды
От Гелки – Мите, август 1994
От Оли – Мите, 29 июля 1994 г (На почтовой бумаге с видом Риги)
Двадцать лет спустя. Часть вторая. Заяц
Дедушка Кеша – Мите, 29 июля 1994 г
Двадцать лет спустя. Часть третья. Солдат
Двадцать лет спустя. Часть четвёртая. Переезд
Двадцать лет спустя. Часть пятая. Я переехал, жизнь сменилась снова
Три товарища
Настя – Мите, 29 июля 1994 г
Самолёты – паровозы
Маруся – Мите, август 1994
Понтиак бонневилль
Мама – Мите, август 1994
От Лёньки – Мите, август 1994
У меня в России други
Подарок от Иисуса
Мы едем, как странно…
Двадцать лет спустя. Часть шестая. Буква М
Дом голубого света
Глаша и любофф
Счастливейший из всех счастливых дней
Как мы Глашу замуж выдавали
Двадцать лет спустя. Часть седьмая. Записки путешественника
Нас там стошнит, джан
Толик с прибором
Guns and buns
Я дома
Нигде
Гражданство
Путешествия
Сан-Паоло. Русские люди
Париж. Монмартр. Одиночество
Москва. Шпион
Родосские стансы
Греция. Дельфы. Оливы
Спинелл
Пролог
Эпилог
Отрывок из книги
Я не знаю, где сейчас Глаша, и жива ли она вообще; подозреваю, что уже нет. Как нет уже в живых и некоторых других дорогих мне людей, фигурирующих в этой повести. Что же до Глаши, то она просто бесследно пропала, исчезла из соцсетей, перестала брать трубку, и все попытки её найти закончились неудачей. Примерно за полгода до своего исчезновения она прислала эту фотографию Дашке смской, а та переслала мне, с вопросом «а кто эта женщина, которая мне пишет?» Фотография была сделана года за полтора до её, Дашкиного, рождения, и неудивительно, что имя «Глаша» ей ничего не говорит. Я же тот момент, когда был сделан этот снимок, помню очень хорошо. Дело было на новый, 1996-й год. Его мы отмечали в тесной компании единственных на весь городок трёх русских, детали опустим пока. Кажется, была ещё парочка толстых аборигенов. Ну то есть самых настоящих индейцев, или так они представились. Но те довольно быстро перепились и куда-то сгинули, а мы остались втроём допивать недопитое и танцевать. Пили «на всё что завалилось за подкладку», а курили прямо в квартире, до тех самых пор пока Дашка не родилась. Плясали, кажется, под «Агату Кристи», тогда это была самая заезженная кассета во всём небогатом ассортименте. С одной стороны была «Позорная звезда», с другой – «Декаданс». Магнитофон был куплен за доллар на какой-то барахолке. Мебель была только казённая, всё что было своего – умещалось в багажник машины. Машина была, правда, своя, но только наполовину: вторая половина принадлежала Катьке и Юче. По столу среди бокалов и окурков бродил Крыс.
Получив эту старую смазанную фотографию, я долго не мог от неё оторваться. Нет, конечно, у меня у самого хранится ворох фотографий из того периода, и гораздо лучше качеством, но ни на одной нельзя так явственно ощутить сам вкус того времени, искренность момента, отсутствие позы, а здесь пожалуйста: руку приложи, и соприкоснёшься. Это то, что уходит первое: вкус, ощущение, эмоциональный резонанс. То есть факты все помню: как кого звали, что пили, какой был год, номер квартиры, расположение комнат, линолеум, кран на кухне, дверную ручку на ощупь. Помню, сколько нам было лет, какие экзамены сдавали, что читали и из-за чего ссорились. А вкуса – не помню. То есть помню, что мы делали, но не помню, какими мы были, не могу посмотреть своими глазами – теми. Могу смотреть на себя со стороны, как на чужого человека: вот, был такой, звали так-то, родился, учился, женился, детей наплодил. Были, кажется, какие-то терзания и метания, но сейчас уже смешно вспомнить, из-за чего. Примерно так же я мог бы описывать жизнь своей прабабки, только что разве с меньшей детализацией. Если я когда-нибудь сяду писать автобиографическую повесть, то мне придётся домысливать диалоги, добавлять бытовых деталей, и аккуратно расставлять мизансцены, с тем чтобы оживить сюжет, оттеняя главное и замазывая ненужное, вылепливая по памяти нас самих и неизбежно приукрашивая.
.....
Столб спросил меня:
– А кого в биоклассе тебе больше всего жалко потерять навсегда?
