Небесная механика

Оглавление

Дмитрий Лазарев. Небесная механика

Небесная механика

Отрывок из книги

Степа, с плотно прижатыми к подлокотникам руками, прямой шеей, с дотошностью перфекциониста повторяя телом изящные линии фабричного литья, неподвижно сидел в своем любимом пластиковом кресле. Кресло было июньски желтым, оно всегда стояло по центру открытой веранды, а по сути – на улице и ни при каких обстоятельствах не имело права покидать отведенную ему территорию. Зимой, летом, в дождь ли, в ураган – с кресла сметали снег, вытирали сухой тряпкой, отыскивали валявшимся кверху ножками в траве у забора, бинтовали переломы хрупкого скелета скотчем и возвращали на прежнее место. Мыслей у Степы не было. Его текущему состоянию мог позавидовать любой из соискателей буддийских практик по остановке внутреннего диалога с целью окончательного просветления, но то, что испытывал в тот момент Степа, просветлением назвать было трудно, и буддийские монахи уж точно по-другому представляли себе это состояние. Степу безвозвратно поглощала немая, бездушная даль. Непослушные облака, когда то давным-давно, поссорившись с планетой, вытянулись над горизонтом в шерстяную полоску вещества и, презирая гравитацию, кувыркались в пространстве, беспорядочно меняя оттенки. Дело шло к закату. Огромное небо, сливаясь с таким же огромным полем, являло взору угасающую кардиограмму, готовую совершить последний удар обреченного на забвение дня. Вообще, вопреки всем ожиданиям, с этим местом все стало складываться не так однозначно, как предполагалось. Четыре года назад он купил участок земли в небольшой уютной деревеньке с честно пасущимися вдоль дороги коровами и водоплавающей птицей в пруду. Место поразило его с первого взгляда. Это был некрутой склон, сдержанно сползающий к петлявшему в зеленой мякоти кустарника студеному ручью с чистейшей родниковой водой, освежившись в котором, уворачиваясь от островков и мысов пушистого леса, зритель вновь взмывал по диким полнотравным заливам лугов аж к самому горизонту. Особенно впечатляла уединенность или скорее невинная отстраненность участка относительно близлежащих жилых построек, и, будучи расположенным на самой окраине населенного пункта, он открывал взору трогательнейшую картину, не обремененную ничем человеческим. Собственно здесь и пришлось впервые столкнуться с загадочной особенностью этого места – стоило хоть на секунду задержать взгляд на необыкновенном виде или попытаться уловить скрытый в причудливых линиях и пропорциях замысел, как у наблюдателя тут же наступал когнитивный паралич. Этот феномен всегда срабатывал четко и безотказно, что подтверждали многократные эксперименты, тайно проведенные Степой на своих близких и знакомых, имевших случай заглянуть к нему в гости. С гостями происходило ровно то же самое, при этом ни кто и не думал оспаривать эстетическую ориентацию Степы, но, случайно зацепившись взглядом за кромку леса под синими небесами, они тут же замирали и безучастно молчали напрочь позабыв о первоначальных целях своего визита. Тем не менее, не спеша, но не без определенных усилий, через четыре года, на участке вырос добротный каменный дом в полтора этажа, с флюгелем в виде черного спаниеля на крыше и открытой верандой с желтым пластиковым креслом посередине. После того, как сбылась мечта о бегстве из города, Степа с надеждой ожидал осуществления другой его мечты: он предполагал списывать с себя стремительный и качественный поток самых невероятных мыслей, которые, по его мнению, неминуемо должны были посетить его забрызганную сединой голову в этом тихом уединенном месте. Но увы, как впоследствии выяснилось, все предпринятые им попытки сгенерировать из деревенской тишины наполненные глубиной и смыслом тексты, при первом же взгляде в окно, расположенное в аккурат напротив письменного стола, в той самой тишине и растворялись. Впрочем, с подобным недоразумением можно было и смириться, так как завораживающие пейзажи средне-русской возвышенности с лихвой компенсировали творческие осечки Степы, включая довольно сомнительную продуктивность тезиса о свойстве природы располагать ум к художественному вдохновению, либо великие русские писатели что-то не договаривали.

И все бы ничего, но вместе с тем, со Степой начали происходить поистине удивительные и, в то же время, пугающие вещи. Если внимательно вспомнить, началось это одновременно со сменой места жительства, характер имело эпизодический, особых хлопот не доставляло и со временем благополучно забывалось. Однако тревожила необычность и новизна этих состояний и, чем глубже он погружался в чертоги своего разума, тем чаще и изощренней были формы его проявления. Например, Степа стал периодически замечать как во время прослушивания разговорного радио в машине, внезапно рвалась связь с осознанностью информационного потока, и он попросту не узнавал великий и могучий, и вроде бы слова оставались хорошо знакомыми, но вот содержание просачивалось сквозь извилины, как вода сквозь пальцы. То же самое повторялось при просмотре телевизионных передач с вечно орущими друг на друга персонажами и прилизанными дикторами: звук был, была картинка, но вот смысл ни в какую не хотел поддаваться идентификации. Конечно, при некоторых, совершенных над собой усилиях восприятие возвращалось, но сам факт, хоть и краткосрочного, но все-таки исчезновения знакомой реальности, требовал скорейшего объяснения.

.....

– Если не ошибаюсь, вы хотели меня увидеть?

– Вы уж не обессудьте, что так получилось, – добавила морда после короткой паузы, показавшейся Степе вечностью.

.....