Читать книгу Радрадрабен - Дмитрий Леонидович Федорович - Страница 1

Гвоздь цепи (пролог)

В пещере был создан весь возможный комфорт. На стенах, покрытых затейливой резьбой вперемежку с золотыми горельефами – изображениями батальных сцен – грудами висели драгоценные ковры, такие же ковры были навалены под ногами. Хранитель, неподвижно сидевший перед пылавшим камином, знал, что стоит ему захотеть – и обстановка тут же изменится, подстраиваясь под малейшие его желания. Полы – нефритовые? Мраморные? Пожалуйста! Во мгновение ока! Своды ниже? Выше? Пожалуйста! Нужен бассейн? Раздвинуть стены? Без вопросов!

Вот только хотеть ему уже смертельно надоело. Ни кальян, ни изысканные вина, ни диковинные яства, ни любая из прихотей не оставались без удовлетворения. И что из того?

Всё же это была тюрьма. Великолепная, золотая – но тюрьма. Он не мог покинуть свой пост – по крайней мере, так он воспринимал сложившееся положение. Нет, конечно, выйти он мог, даже через толщу породы – он же был практически всесилен! – да только всесилие его ограничивалось этой проклятой пещерой. За пределами её он терял всё. Любой деревенский колдун был бы сильнее его, и это больно било по самолюбию. Он страдал – тем привычным страданием, которое незаметно и безотвязно отравляло всякий миг его бесконечной жизни. В самом деле, какой бог, волшебник, человек или даже распоследний жалкий эльф согласится поменяться с ним судьбой?

Изгнанник. Самое страшное, что изгнание это было почти добровольным. На него – ну почему именно на него?! – пал Жребий, пал столько лет назад, что бог и сам этого точно не помнил. Остальные из Великих с радостным облегчением оставили его здесь навсегда, наложив страшные заклятия, разрушить которые не мог никто. Отныне он стал Хранителем Весов – тем, на котором лежал невыносимый груз ответственности. Боги объединёнными усилиями сумели создать магический жезл, которым можно было управлять судьбами, лежащими на Весах. И что с того, что жезл этот внешне напоминал обыкновенную кочергу?!

Он был Хранителем Весов – да-да, тех самых весов, на которых покоилась судьба мира, судьбы всех населявших его существ – богов, людей, гоблинов, троллей… Всех тех хумми, которые населяли этот мир, да и не только их. Всех живых тварей без исключения. В том числе и его самого. Не зря другие боги сторонятся Хранителя, предпочитая никогда даже не вспоминать о нём – кому охота признавать зависимость от кого или чего-либо? Не зря смертные опасливо оглядываются, передавая легенды о нём из уст в уста под страшным секретом, и даже скальды не рискуют петь о нём свои саги…

Что ж, он принял эту участь. Поначалу он бесновался, вызывая землетрясения и вулканические катаклизмы. Затем запил, и период этот продолжался довольно долго. Но бессмертие – страшная штука, и несокрушимое здоровье легко превозмогло несколько веков беспробудного пьянства, отразившихся, правда, на мире периодом упадка и получивших название Потерянных. Его самого Потерянные века наградили лишь одутловатостью щёк и лёгкой лиловостью носа. И вновь потекли бесконечные годы…

Длительное одиночное заключение наложило отпечаток на его характер. Хранитель стал раздражительным и склочным, и часто от нечего делать придумывал различные каверзы и злые штуки, которым бы подверг своих былых коллег в случае, если бы сумел освободиться.

И однажды он понял, как это сделать.

Звено первое

– …а я говорю, что тот единорог не был кастратом! – сиплый рык сопровождался грохотом пивной кружки, с размаху опущенной на дубовую столешницу.

Все головы повернулись к столу, за которым сидели двое: здоровенный нечёсаный детина, только что изрыгнувший фразу про единорога, и маленький вертлявый человечек в плаще не по росту. Некоторые посетители таверны, подхватив своё пиво, тут же двинулись на голос – затронутая тема обещала весьма интересный разговор.

Граф Робин Айтер уныло следил за ними глазами: ещё пару недель назад он и сам с удовольствием присоединился бы к весёлой компании и охотно послушал бы очередную небылицу. На этом забытом всеми богами острове количество хвастунов и вралей превосходило все разумные пределы. Если верить всем байкам, которые за время своего пребывания здесь выслушал Робин, выходило, что не только драконов, троллей, вампиров вкупе с прочей кровожадной живностью, но и обычных комаров на острове не должно было остаться даже на развод – всех их давным-давно перебили доморощенные герои. Однако комары были, с наглой очевидностью кусая всех подряд, стоило лишь чуть-чуть ослабнуть дневной жаре. А из всех мало-мальски экзотических существ здесь водились разве что василиски.

Тут Робин вздохнул – эх, будь они неладны, эти василиски! Точнее, тот самый, один-единственный василиск. А всё дурацкая спешка, неоправданное самомнение и как результат – идиотский обет. Обет! Да было бы кому, была бы это, скажем, прекрасная принцесса… А то ведь старая жаба, страшная, как грех, вдова какого-то занюханного барончика! Хотя, с другой стороны, дело-то казалось совсем простым: окоротить зарвавшегося василиска, безобразившего по всей округе. Скотина пакостил из чистого – как понял Робин – озорства: травил рыбу в единственной на острове речушке, поджигал заготовленное на зиму сено (возле сгоревшего стога как-то случилось найти огниво и трут с характерным запахом василиска), гадил на дорогах и даже однажды умудрился навалить кучу прямо посреди замкового двора.

Рассказывая всё это, баронесса нервно теребила надушенный платочек, закатывала глаза и смахивала несуществующие слезинки. Граф слушал рассеянно, вежливо поддакивал в нужных местах, иногда сочувственно качая головой. Мысленно он был уже дома.

В самом же конце разговора баронесса упомянула о том, что в последнее время василиск стал приставать к одиноким женщинам и – особенно! – к девицам. Это было тем более удивительно, что ни с гастрономической, ни с сексуальной точки зрения человеческие особи женского пола не должны были его интересовать. Но вот поди ж ты…

Василиски были вегетарианцами, но что касалось флоры, питались практически всем, отдавая, впрочем, предпочтение поганым грибам, в изобилии произраставшим по окрестным оврагам. Может быть, именно от этого они приобретали необыкновенную живучесть и способность испражняться светящимся дерьмом.

Всё это Робин хорошо знал, поэтому и удивился, что животное стало приставать к дамам, ведь никакого резона ему в этом не было. Ещё он деликатно поинтересовался, отчего это на поимку распоясавшегося хулигана не был отправлен отряд замковой стражи. При всей живучести василисков и их сильно преувеличенной способности обращать взглядом всё живое в камень (на самом деле всё ограничивалось лёгкой головной болью и тошнотой – вроде как с похмелья) – так вот, при всей их живучести, десятка серебряных арбалетных болтов было бы предостаточно, чтобы навеки извести проклятую тварь.

Тут баронесса перестала хлюпать носом и рассудительно поведала о разорённом хозяйстве (врёт, сразу мысленно отмёл это Робин), о семерых детях-сиротах, висящих тяжким ярмом у неё на шее, о подскочивших, как на грех, ценах на серебро, о том, что вся замковая стража состоит из привратника и трёх солдат весьма преклонного возраста…

И тут врёт, понял Робин, больше доверявший своим глазам, чем всем уверениям на свете, однако возражать не стал, лишь отстранённо посочувствовал – и только.

Всё изменилось буквально на следующий день. Ситуация стала такой, что сочувственными кивками было уже не отделаться. Хитрая баба смекнула, что она крайне необходима Робину, и пошла напролом: или-или. Графу не оставалось ничего иного, как обещать извести паразита. Собственно, он ничем, кроме свободного времени, не рисковал: у него имелось нечто, о чём он предпочитал не упоминать в пустых разговорах, а именно – вторая по значимости фамильная реликвия рода Айтеров, меч, который без ложной скромности так и назывался – Истребитель Василисков. По туманным семейным преданиям, какой-то давно забытый предок получил это оружие в дар от могущественнейшего (ну конечно же!) колдуна за оказанную тому важную, но опять-таки прочно забытую услугу.

Короче, оставалось только выследить эту пернатую лягушку – ну, это было совсем просто: василиск ничуть и не скрывался, а дальше… Что ж, меч имелся, и непростой меч. Как говорится – мой меч, твоя голова с плеч…

Вот тебе и с плеч. Робин безнадёжно уставился в кружку с недопитым пивом и задумался. Впереди не брезжило ни единого просвета. Ни единого.

– Прошу прощения, не к благородному ли графу Айтеру я имею честь обращаться?

Робин с трудом вынырнул из гущи мрачных раздумий и недоумённо уставился на стоящего перед ним человека. Тот, заметив, что слова его очевидно прошли мимо, начал опять:

– Не к благородному ли графу Айтерскому…

Робин утвердительно кивнул и сделал жест рукой: садись, мол, я и есть граф.

Человек послушно сел. Робин присмотрелся – это был тот самый мелкий мужичонка, которому лохматый амбал что-то втолковывал насчёт меринов-единорогов. Кстати, вокруг того собралась уже целая толпа слушателей, самого детины даже видно не было, только время от времени долетало недовольное взрыкиванье: «…да что ты, козёл, понимаешь в единорогах?!», «…э, нет, им девственницу подавай!».

Робин мрачно усмехнулся и глянул на человечка. Тот, словно получив какой-то знак, приподнял зад и скороговоркой зачастил:

– Разрешите представиться: Бека из Арафеи; лечу лошадей, принимаю роды, заговариваю зубную боль; обучен лозоходству и толкованию снов; ищу клады – и всё это, заметьте, благородный рыцарь, за весьма умеренную плату! Ещё могу…

Робин поднял ладонь: хватит. Он сразу, ещё до представления, понял, что перед ним шарлатан широкого профиля – из тех, что кочуют от ярмарки к ярмарке, не имея и не желая иметь на земле постоянного угла. Такие в избытке встречаются в любом портовом кабаке, и имя им – легион. Правда, этот выгодно отличался от своих собратьев – он не заискивал, хотя и говорил уважительно, как и подобает, когда человек низкого звания обращается к благородному лорду.

– Чем обязан?

– До меня дошёл слух, что благородный рыцарь, граф Айтер…

– Достаточно просто «рыцаря».

– Благодарю. Так вот, прошу простить за дерзость – как я понимаю, рыцарь находится в затруднительном положении?

– Предположим, – неприязненно буркнул Робин. – Дальше! – Хотя он находился не просто в затруднительном положении – это было бы чересчур мягко сказано – а в жутком, безысходном тупике, бродяге не должно быть до этого никакого дела.

– Мне кажется, я мог бы помочь рыцарю… Подождите! – вскричал Бека, видя, что Робин скривился и собирается встать и уйти. – Подождите! Видите ли, по роду моих занятий мне приходилось помогать (и весьма успешно, заметьте!) представителям многих знатных семейств… – тут Бека начал сыпать именами каких-то виконтов, баронов и даже герцогов. Графу эти имена и титулы ничего не говорили – а скорее всего, людей с такими фамилиями даже никогда не существовало в природе – и он вновь предпринял попытку подняться.

– Да погодите же, молодой человек! Я думаю, что у меня есть именно то, что в данный момент очень и очень нужно рыцарю, находящемуся в столь бедственном положении!

– Молнии богов? – усмехнулся Робин.

– Простите, какие молнии?

– Да так. Я думаю, что только молнии богов могут помочь рыцарю в моём положении. Имеются таковые в наличии? Если нет – я пошёл.

– Знаете что, милорд – не стану скрывать, я интересовался вами, навёл кое-какие справки. Профессия обязывает, знаете ли. Так вот, кое-что я про вас знаю, и суть угнетающей вас в данный момент проблемы для меня в общем ясна. И, как мне кажется, могу вам предложить в некотором роде выход из данной ситуации. Может быть, нам стоит поговорить начистоту?

Граф невесело усмехнулся. Вот как, теперь жизнь, словно в насмешку, подбрасывает ему очередного мошенника, стремящегося заглянуть на дно его уже порядком отощавшего кошелька. Ну что ж, этот случай ничуть не хуже любого другого, следует только держать ухо востро. А впрочем, чем он рискует? Хуже всё равно уже стать не может. Так почему бы и нет? Конечно, Бека этот ему ничем не поможет, разве что посоветует, даст хоть какую-нибудь зацепку, всё-таки с виду пройдоха тёртый, бывалый…

– Ладно, – сказал он, делая знак принести очередную порцию пива. – Ладно, Бека, я слушаю.

Звено второе

А началось всё с карликов. Откуда они брались – доподлинно не знал никто. Откуда-то из-за моря. Появлялись они раз в три – пять лет огромными ордами на утлых лодчонках, обтянутых тюленьей кожей, и обязательно зимой. Без всякой видимой системы они выбирали один из замков на Побережье и с упорством муравьёв принимались за осаду. Осадой, правда, это назвать было трудно – никакого понятия о военной науке у их предводителей – если у них таковые и имелись – не было: карлики просто лезли на приступ волна за волной. Их жгли нефтью, поливали кипятком и расплавленной серой, забивали камнями, сметали со стен дротиками и стрелами – а они лезли и лезли. Сказать по правде, редко какому укреплению удавалось бы выстоять против такого упорства, но иногда вдруг наступал некий момент и, если к этому времени недомерки не успевали ворваться в замок, они как по команде отступали, быстро садились в свои лодки и отплывали.

Но если они успевали – начиналось такое, о чём и говорить-то приличному человеку неловко. Причём женщины и дети их совершенно не интересовали! Только зрелые мужчины, понимаешь…

Понятно, что все прибрежные лорды давно и прочно были связаны договорами о взаимопомощи – именно на случай подобного вторжения. Любые другие договоры нарушались сплошь и рядом, но этот блюлся свято. Ещё бы! Ведь никто не знал, на кого падёт суровый жребий в следующий раз. Кстати, отец Робина, граф Шер, погиб во время как раз такого вот набега. В тот раз карлики напали на замок рыцаря Те, находившемся в дне конного пути от родового гнезда Айтеров. Шер Айтер успел к самому концу сражения и тут же был убит отравленной стрелкой из духовой трубки – основного и, пожалуй, единственного оружия карликов.

Робину в то время было девять лет. Его мать, благороднейшая графиня Луиза Айтер, после смерти мужа словно очнулась от беззаботного сна и рьяно взялась за воспитание единственного сына и наследника Айтеров. Робин прошёл полный курс обучения в знаменитой Школе Сороки, которая была чем-то средним между военным училищем и монастырём. Боги! Сколько чучел ненавистных карликов он изрубил, сколько издырявил мишеней!..

Родители и матушка-природа наградили его отменным здоровьем, широкими плечами, круглой румяной физиономией, непокорной тёмной шевелюрой и глазами цвета спелого каштана. Вот только ростом он слегка не вышел – что, впрочем, его нимало не смущало.

Когда после обучения он возвратился домой, матушка обняла сына, всплакнула, как это водится у женщин, и торжественно вручила ему ключи от всех служб, погребов, амбаров и чуланов. Таким образом, в девятнадцать лет он стал владетельным графом Айтером, тридцать восьмым в этом славном роду.

Через полгода он научился читать – надо ли говорить, что отцы-командиры Школы Сороки считали обучение грамоте ненужной тратой времени и вообще баловством. Но случилось так, что как-то тихим осенним вечером у замковых ворот появился пожилой, потрёпанный жизнью человек в потёртом, пропахшем потом военном плаще. Замок Айтер славился хлебосольством, и его ворота просто осаждали толпы сирых, убогих, откровенных лентяев, увечных и прочих типов в этом роде. Впустили и этого странника. Он поужинал, переночевал – да так и остался в замке. Звали его Бердрехт.

Кем только Бердрехту не довелось быть в своей жизни: и менестрелем, и школьным учителем, и наёмником, и лекарем… От него-то Робин и выучился грамоте да – что греха таить! – некоторым куртуазным манерам и паре довольно фривольных песенок: благо возраст был самый подходящий.

В общем, жил себе Робин – не тужил. А потом опять нахлынули карлики. На этот раз плюгавая сволочь избрала замок ближайшего соседа Робина, маркиза Клейхая, приходившегося к тому же дальним родственником его матери. Граф Айтер спешно вооружился, вскочил на верного коня и во главе двух с половиною сотен копейщиков быстрым маршем двинулся в сторону замка Клейхая по приморской дороге.

На сей раз карлики превзошли самих себя. Берег был чёрен от их кожаных челнов, под стенами замка колыхалась тёмная масса, похожая на готовую закипеть воду, а бой шёл уже на стенах. Робин попытался вспомнить уроки тактики, преподанные ему суровыми сержантами, вспомнил только: «… рог и три свистка – как бы щегол свистнет – тогда падай и лежи не двигаясь, а арбалет на вытянутой руке вверху держи, чтоб тетиву не мочить, дурила…» – плюнул, что-то неразборчиво крикнул, обнажил клинок и врубился в плотные ряды недомерков с тыла.

Видно, он сразу же убил какого-то ихнего предводителя, или, может быть, прозвонили те таинственные часы, что отмеряли карликам срок на взятие замка. Как бы там ни было, карлики схлынули со стен, попрыгали в свои лодки и убрались.

Робин тут же на поле битвы был возведён в ранг спасителя Побережья, и вернулся домой уже опоясанным рыцарем, с золотыми шпорами и прочими полагающимися при этом причиндалами. Долго ныло плечо, по которому, посвящая его в рыцари, с чувством шарахнул мечом старый дурак Клейхай.

Молва разлетается быстро. Когда он подъехал к замку Айтер, перед воротами его встречал весь дворовой и окрестный люд во главе с его матушкой. Отовсюду неслись крики: «Слава избавителю! Слава победителю нечисти! Многая лета грозе недомерков!..»

Школа Сороки отнюдь не была кузницей героев – оттуда выходили солдаты, хорошо владеющие разнообразным оружием, имеющие понятие о полевой фортификации и обученные началам тактики. Робин не был дураком и прекрасно понимал, что никакой он не герой, но восторженный люд, и особенно его мать, были совершенно противоположного мнения.

На следующее утро, едва он проснулся с тяжко гудящей с похмелья головой, матушка, встретив его бредущим по коридору в поисках рассола, взяла его за руку и торжественно сказала:

– Теперь тебе, мой мальчик, пора узнать то, чего ты до сих пор не знал, но должен знать обязательно.

Пока Робин, тупо насторожившись, соображал, что бы сие значило, она повлекла его к «потайной» двери, нажала хорошо ему известные завитушки на резной дубовой панели и потянула за опять же прекрасно ему знакомый канделябр. Все эти так называемые «тайные» ходы и «секретные» комнаты он излазал ещё будучи пацаном: где-то сам догадался, что нажать-повернуть, а кое-что подсказала дворня, знавшая эти «секреты», пожалуй, получше самих хозяев замка. Поэтому он не удивился, когда массивное кресло, глупо торчащее посреди комнаты, со скрипом отъехало в сторону, открывая в полу проём с ведущими вниз ступенями.

Графиня ступила на лестницу и изменившимся от волнения голосом произнесла:

– Следуй за мною, сын мой!

Робин молча шёл за матушкой, гадая, что же такое она хочет ему показать.

Довольно долго поплутав по тёмным коридорам и узким переходам, они наконец вышли к цели – небольшой комнате с высоким сводчатым потолком. Окон, разумеется, не было, но откуда-то сверху сочился скудный рассеянный свет.

Робин сто раз бывал в этой комнате и прекрасно знал к ней дорогу, которая вообще-то занимала меньше минуты – это если воспользоваться другим ходом – но, чтобы не огорчать мать, сделал вид, что потрясён: усиленно вертел головой (что было настоящим подвигом после вчерашнего) и изо всех сил изображал интерес и внимание.

Комната была почти пуста, только посреди находился грубо обтёсанный гранитный алтарь в виде куба, покрытого куском тёмно-зелёного бархата. Напротив двери на стене висели реликвии дома Айтеров: двуручный меч, имевший собственное имя Истребитель Василисков, и чуть ниже – та самая роковая стрелка длиной чуть больше ладони, которая оборвала жизнь предыдущего графа Айтерского.

О стрелке стоит рассказать поподробнее. Дело в том, что по семейной легенде граф Айтер был поражён ею в тот самый момент, когда он отважно бросился на уже отступавших, но ещё далеко не сломленных карликов, чем внёс решающий вклад в разгром злобного врага. Языкатая же челядь, коротая длинные вечера у очага, рассказывала совсем иную версию этого знаменательного события, причём Робин был склонен верить именно ей. По этой, народной, версии выходило так: когда граф Шер прибыл к осаждённому замку Роджера Те, карлики уже сидели в лодках и споро гребли, спеша в своё «за море». Граф соскочил с лошади, подбежал к воде и, желая хоть чем-то уязвить проклятых супостатов, показал им голый зад, задравши при этом бронированную юбку из стальных пластин. И надо же – в этот момент какой-то недотёпа плюнул стрелкой из своего примитивного духового оружия, явно наудачу, ведь челноки были уже далеко от полосы прибоя.

Увы, эта отравленная колючка не только долетела до берега, но и, найдя щель в раздвинутых доспехах, вонзилась в аристократическую задницу. Через несколько секунд всё было кончено.

Сначала графиня конспективно изложила данную историю (гибель графа, разумеется, была дана в каноническом виде), а затем… Затем, прямо на глазах у теперь уже по-настоящему изумлённого Робина, сдержанная и холодная графиня Айтер превратилась в горящую и экзальтированную особу. Неизвестно откуда явился пергаментный свиток, развернув который она прочла драматическим свистящим шёпотом:

– Я, Гийом, граф Айтер Безобразный, пишу эти строки как назидание и завещание моим нынешним и будущим потомкам. Пуще глаза, пуще самой жизни берегите Радрадрабен! В нём залог процветания рода Айтеров, мира и спокойствия всего Побережья. Да падёт проклятие на голову нерадивого, который утратит сию реликвию! Дано тринадцатого дня месяца Ив года Серой Кометы в форте Айтер.

Графиня замолчала и подняла на Робина огромные фанатично сияющие глаза.

– Здесь! – Робин вздрогнул. – Здесь покоился Радрадрабен! – указующий перст графини прямо-таки вонзился в старинный бархат, покрывавший корявый каменный куб.

Это было что-то новенькое, такого Робин не слышал даже от всезнающих поваров, конюхов и полотёров.

– А что это такое, Раб… драбен этот?

– Радрадрабен! – с лёгким раздражением поправила графиня. – Этого никто не знает. Известно только, что он был похищен неким могущественным колдуном семьсот тридцать девять лет назад.

Робин разочарованно присвистнул и махнул рукой: стоило ему собирать на себя пыль и паутину в затхлых тайных коридорах, чтобы убедиться, что всё это ни к чему!

– Сегодня великий день, – продолжала графиня, сделав нетерпеливый жест. – Герой из рода Айтеров призван вернуть святыню! Сын мой, ты совершишь это и прославишь своё имя в веках!

– Что?! – Робину показалось, что он ослышался. – Мама, ты серьёзно? Ты что, хочешь, чтобы я отправился неизвестно куда, неизвестно за чем? И впридачу сразил какого-то мага, который, даже если и существовал когда-то, то давным-давно истлел в могиле?!

– Ты совершишь это. Ты герой. Я верю в тебя.

– А я не верю!

– Ты должен, – каменно-ледяная нотка в голосе графини стала слышней. – Отец бы так гордился тобой! Неужели ты своим отказом разобьёшь материнское сердце? И как же твоя рыцарская честь?!

Это был явный удар ниже пояса. Луиза Айтер долго ещё говорила, убеждая сына довериться судьбе, которая так благосклонна к нему, но могла бы не проронить больше ни слова – неотвратимый рок уже распустил свои чёрные крылья над нашим героем. От Робина больше ничего не зависело. Он вяло отнекивался, всё больше понимая, что никуда не денется от выполнения этой бесполезной и абсурдной миссии.

Во все века женщины вертели мужчинами, как хотели. Не стал исключением и этот случай: на следующий день недовольный Робин выступил в поход – впрочем, имея тайное намерение через недельку-другую без излишней помпы вернуться, развести руками и продолжить полную удовольствий мирную жизнь.

Пока же молодой граф восседал на лучшей кобыле – её специально отобрал дока в лошадиных делах Бердрехт; пояс приятно оттягивал полный золота кошель, а над правым плечом торчала рукоять Истребителя Василисков, впервые за много лет покинувшего подземелье Айтера. Меч был, по мнению Робина, капельку длинноват, зато идеально сбалансирован, кроме того, качество стали было просто превосходным. В этом он убедился накануне, для пробы разрубив подвернувшуюся под руку дубовую доску, в которую, как оказалось, неизвестно кем был вбит огромный гвоздь. Истребитель располовинил и доску, и толстенную – с палец – ржавую железяку, не получив даже зазубрины.

Прежде чем возвратиться и, изображая отчаяние, с грустью поведать матери, чем увенчались его напряжённые поиски (ничем), графу Айтеру, увы, было необходимо посетить остров Худ. Первоначально он планировал было просто отъехать от замка на два-три десятка лиг и пару недель провести в каком-нибудь приятном трактире, но, подумав, отмёл эту заманчивую идею: Побережье есть Побережье, и уже через три дня графине стало бы известно, где обретается её сын и какие такие подвиги он совершает. Тем более, что она сама определила Худ первой промежуточной целью на пути к утраченной святыне.

– Ну что же, – подумал Робин, – Худ так Худ. Какая разница. Пусть будет Худ.

Остров Худ был славен.

По прихоти судьбы на всём Побережье не было ни единой гавани (Хогановские стапеля не в счёт – туда и дороги-то по суше не существовало), ни единой, где могли бы швартоваться крупные морские корабли. Поэтому таковые либо разгружались на рейде – это в хорошую погоду, либо в удобном и уютном порту Худа, откуда грузы маленькими баржами-плоскодонками доставлялись на материк. Остров изобиловал прекрасными пастбищами для овец, в то время как на большой земле отары были вынуждены щипать зелень на скудных вересковых пустошах. С пресной водой проблем на острове тоже не было. Понятно, что владетельные бароны Худа вовсю использовали эти выгоды: остров давно и по праву занимал место популярнейшего на Побережье перевалочного пункта. Божеские портовые сборы, чистейшая родниковая вода, свежее мясо, дешёвое вино – и денежки непрерывным ручейком текли в баронскую казну. Если добавить к этому обилие постоялых дворов, гостиниц и борделей, где за умеренную плату истосковавшиеся моряки получали за один вечер все доступные радости жизни, становилось понятно, почему слово «Худ» было для морских бродяг синонимом слова «рай».

Но даже и не этим был славен остров Худ. Настоящую, истинную славу острову снискал оракул, который так и назывался – Худский. Молва далеко разнесла слухи о его беспристрастности, компетентности, соблюдении тайны предсказания (на что особенно рассчитывал Робин) и дешевизне услуг. Вот к этому-то оракулу и послала графиня Айтер своего героического сына: разузнать, что к чему, где да как – короче, всё, что возможно: шутка ли, столько лет миновало!

Звено третье

Робин Айтер вступил в сень храма, промаргиваясь после яркого солнца снаружи. Храм казался давным-давно заброшенным, он был большим и пустынным, и граф, подивившись отсутствию несметных богатств, о которых взахлёб судачили во всех кабаках, побрёл вглубь вдоль бесконечного ряда серых колонн, постепенно привыкая к обволакивающему его со всех сторон прохладному полумраку. Шаги графа отдавались эхом, отражаясь от бесчисленных каменных поверхностей, и создавалось впечатление, что там, за колоннами, марширует целый отряд. Он всё дальше углублялся в сумеречную бесконечность колоннады, недоумевая, где же это скрываются оракулы: хотелось поскорее задать свой вопрос, выслушать ответ и с чистой совестью отправиться домой. Робин был уверен – ничего вразумительного оракул ему не сообщит, поэтому он не слишком и погрешит против истины, доложив матушке, что следы Радрадрабена навсегда затерялись во тьме веков.

– Сразу заметно, что ты тут в первый раз, – раздалось вдруг за спиной.

Робин мгновенно повернулся и увидел: привалившись спиною к колонне и широко раскинув ноги, прямо на полу сидел какой-то невзрачный мужичонка. Можно было бы сказать, что главной приметой его было полное отсутствие каких-либо примет, если бы не чёрная повязка, наискось пересекающая лицо и свидетельствующая про отсутствие левого глаза.

– Что уставился? – спросил он, ощупывая своим единственным оком застывшую перед ним фигуру. – Оракулов никогда не видел? Ладно, ладно, шучу…

Робин никак не ожидал, что оракул будет вот таким. Каким угодно: высоким, низким, бледным, худым, толстым – но не таким… ну совершенно никаким! И впридачу – кривым на один глаз. Хотя – ему ведь дано видеть не внешним, а внутренним взором, тут же одёрнул он себя. И всё равно – ведь подумать только, такое убожество и есть та самая великая знаменитость, к которой за откровением съезжаются чуть ли не со всех концов Побережья! Да ещё платят за эти самые откровения хорошие денежки. Удивительные дела творятся на белом свете!

– У меня есть вопрос, – выдавил он, стараясь не показать своего разочарования.

– Эка удивил, – насмешливо отозвался сидящий. – Можно подумать, все остальные приходят сюда с ответами!

– Э-э-э… Всё же я хотел бы его задать, – не сдавался Робин.

– Хочешь задать – задавай, – одноглазый безразлично пожал плечами и медленно подтянул одну ногу под себя. Видимо, утомившись от этого непосильного труда, он затих и прикрыл свой единственный глаз.

Робин скороговоркой пробормотал несколько заранее заготовленных фраз: дескать, слава о здешнем предсказателе… надежда на прояснение… судьбоносный ответ…

– Проще надо, – пробормотал сидящий, не открывая глаза. – Вопрос должен быть прямой и ясный. А ты мямлишь… Это всё потому, что сам ещё в себе не разобрался.

– Сам в себе, значит… – поперхнулся Робин. – Это, в общем-то, верно. А вот, к примеру, что обо мне ещё сказать можно? С точки зрения высших… высших…

– Понятно, – лениво перебил одноглазый, – не трудись. Ну, сформулируем это так: ты выступил за правое дело, которое считаешь безнадёжным, – процедил он, сощурив на графа наглый телесный глаз – и одновременно, по представлению Робина, окидывая его взором внутренним.

– Точно, – удивлённо кивнул Робин. – А откуда ты знаешь?

– Да так, – неопределённо усмехнулся предсказатель. – Просто по опыту. Скажем, про безнадёжность: если б ты не считал, что твой случай безнадёжный, то сюда бы не припёрся. А про правое дело – смекни-ка сам: какой человек в здравом уме назовёт себя неправым? Сам для себя каждый всегда прав. Так-то!

– А что мне теперь делать?

– Опять же, каждый человек хозяин своей судьбы. Поэтому вопрос лишён смысла. Могу добавить, что, по моему мнению, больше всего тебе сейчас хочется просто вернуться домой. И, чтобы понять это, вовсе не надо быть пророком. У тебя и так всё на лице написано.

Робин с некоторой досадой подивился, с какой лёгкостью собеседник видит его насквозь, нахмурился и сказал:

– Ладно. Теперь вопрос. Что такое Радрадрабен?

– Не знаю, – равнодушно ответил кривой.

– Как это "не знаю"? – опешил Робин. – Должен знать!

– Так-таки и должен? Ну, ты сказанул! С этим тебе надо к оракулу, – мотнул тот головой.

– А ты что, разве не оракул?!

– Не-а, – зевнул одноглазый. – Убираю я тут. Полы помыть, подсуетиться, подать-принести. Ну, и всё такое прочее. А оракул – во-о-он в том зале… Треножник ещё там здоровенный, увидишь. Котёл медный. И дым из него вонючий, старайся особо не принюхиваться, а то башка потом трещит.

Робин отправился в указанном направлении, криво усмехаясь и досадуя на себя за допущенную промашку. Ну как он мог принять за пророка это ничтожество?! Глупо, эх, как глупо получилось…

Робин мотнул головой и решительно вступил в оракульную.

В одном одноглазый был безусловно прав: сизый дым, стлавшийся по полу из громадного, тускло блестевшего казана, действительно был едок и вонюч. От него першило в горле, и на глаза помимо воли наворачивались непрошеные слёзы. Поэтому Робин счёл разумным остановиться в некотором отдалении от сакрального треножника, тем более, что неуловимый оракул, очевидно, отсутствовал и тут. По крайней мере, спрятаться ему в пустом зале было негде, разве что в самόм котле. Робин пару раз громко кашлянул, возвещая о своём присутствии, но видимого эффекта это действие не возымело. Зал был пуст, как выпитая в прошлом году бутылка.

Внезапно послышался звон, словно кто-то с маху налетел на громадный гонг, слой дыма на полу колыхнулся, и громовой голос, чем-то неуловимо схожий с говором кривого уборщика, разнёсся над головою Робина:

Смертный, вострепещи! Голову низко склони, слушая волю бессмертных!

Следуй велению сердца – только оно в состояньи

Выбрать средь сонма ненужных , мелких и глупых вопросов

Главный, единственный, тот, что задашь ты немедля!

Робин пожал плечами. Только один вопрос? Ну и ладно. Вполне достаточно. Он не собирался спорить ни с богами, ни с их пророками. Сколько бывало всяких недоразумений, возникавших из-за неверно истолкованных слов!

Робин был готов к чему-то подобному, поэтому, нисколько не смутившись, спросил:

– Где сейчас находится Радрадрабен?

После секундной паузы тот же медный голос прогрохотал:

Следуй в любую из света сторон – выбором этим судьбы не изменишь!

Мудрый довольно услышал, глупый же будет роптать.

Робина как нельзя более устраивал такой ответ. В любую сторону – что ж, он выберет направление в сторону дома! «Выбором этим судьбы не изменишь…» – прекрасно, так тому и быть! Он был вполне удовлетворён изречённой оракулом ахинеей: выходило, что хоть езжай он за море к карликам, хоть возвращайся домой – всё едино. Граф вежливо сказал "Спасибо!" и вознамерился уйти, но тут совсем рядом заскрежетало, и из клубов тяжёлого дыма поднялась ладонь. Была она опять-таки медной, втрое больше, чем обычная человеческая, и символически раскрытой: оракул недвусмысленно напоминал про мзду.

– Ах, да-да, безусловно. Запамятовал, – и Робин бросил на ладонь кожаный кошель с золотом.

Рука качнулась вверх-вниз, как бы взвешивая лепту недостойного. Видно, прорицатель остался доволен: ладонь медленно сжалась в кулак и с тем же скрежетом скрылась в дыму.

Подивившись болезненному хитроумию жрецов-служителей, Робин развернулся и пошёл обратно, находясь в превосходном состоянии духа. Будущее было прекрасным: пару дней в хорошей гостинице – заслуженный, так сказать, отдых – и домой. Сразу придумались и слова, и даже интонация, с которой он эти слова скажет, когда будет объяснять графине Айтер своё скорое и – увы – бесполезное путешествие.

Оставалось подождать всего ничего – ритуал требовал, чтобы получивший аудиенцию человек провёл два-три дня в углублённых благочестивых размышлениях о смысле явленного ему откровения. Робин собирался с пользой провести это время в кабаках Худа, обогащаясь ценной информацией о качестве местных вин и целомудрии трактирных служанок.

Но – человек предполагает, а боги располагают. На таком крохотном островке слухи о приезжих разносились со скоростью неимоверной и, когда он вернулся в гостиницу, высокочтимого графа Айтера уже ждало любезное приглашение посетить замок вдовствующей баронессы Худ в любое удобное для него время. Указывалось также и самó это удобное для него время – нынче же вечером.

Робин принял приглашение охотно: подворачивалось хоть какое-то, но занятие, а одному на чужбине, как ни крути, было скучновато. Хотя какая это чужбина – практически с любой возвышенной точки Худа в хорошую погоду можно было увидеть на горизонте унылые скалы Побережья.

Вечером, прифрантившись – у баронессы было семеро детей: три сына и четыре дочери, причём две из них на выданье – он явился к баронессе. Вечер прошёл очень разнообразно: Робин успел пофлиртовать с девицами, вкусил скромный, но сытный ужин с хорошо подобранными винами; по-простецки, "на кулачках" подрался со старшим сыном баронессы, разбив тому нос, и выслушал нудный рассказ хозяйки об островной жизни, более похожий на стенания плакальщицы на похоронах.

Его немного позабавило упоминание о каком-то неправильном василиске, пристававшем к крестьянским девкам. В общем-то, василиски отнюдь не являлись какими-то уникумами и встречались на Побережье довольно часто. Конечно, имелись они и на острове. Твари эти были совершенно безобидны, размерами достигали упитанного быка и отличались великолепным цветом оперения, особенно в период гона. Период гона у них, впрочем, начинался, едва только две разнополые особи попадались друг другу на глаза.

Многие знатные лорды держали в замковых зверинцах парочку-другую василисков – те быстро привыкали к неволе и становились совершенно ручными.

Единственным недостатком василисков была их фантастическая нечистоплотность. Попросту говоря, василиск гадил везде, где только мог. Но и в этом имелась своеобразная польза: бытовало стойкое мнение, что навоз василиска является прекрасным удобрением для ячменя, причём лучший тёмный эль варили исключительно из сортов, произрастающих на облагороженных именно таким способом полях. Кроме того, раствор оного навоза в свежей желчи коня, случайно зарубленного на поле боя хозяином, считался непревзойдённым средством, повышающим мужскую силу, и одновременно панацеей от блошиного зуда. Кстати, слыша такие байки, Робин всегда удивлялся: как можно, пусть и в пылу боя, зарубить собственного коня? Ну, ухо там, в горячке, ещё можно саблей отстричь, но чтоб зарубить?! И потом, что за идиот в сáмой гуще схватки, усмотрев такой невозможный момент, станет пороть павшей скотине брюхо и добывать желчь? Ну чепуха же!

Баронессе Худ, впрочем, было безразлично как тёмное пиво, так и любовный напиток. Она упорно талдычила о несносном животном и об ущербе, им наносимом.

Робин стоически выдержал эту василисковую осаду, к тому же его отвлекал звон в ухе: сын баронессы оказался-таки малым с крепким ударом.

На следующий день граф Айтер бесцельно поболтался по городку, все кривые и узкие улочки которого вели в порт, выпил несколько кубков вина в различных трактирах, погулял ещё… Кстати, на острове Худ всё называлось “Худ”: гостиница, в которой проживал Робин; замок, в котором жила баронесса Худ; порт, из которого Робин надеялся в скором времени отплыть на Побережье; вино, которое граф пил в кабаках… Даже хромой пёс, якобы стороживший гостиницу “Худ”, и тот был Худ!

Когда очередной короткий переулочек вновь привёл Робина в порт, он решил совместить приятное с полезным и узнать, во сколько обойдётся ему обратная дорога. Почему-то плата за отъезд с острова была выше, чем плата за проезд сюда с материка, и он решил узнать – на сколько. Монеты в его карманах ещё водились, вопрос был непринципиальный, просто надо было убить время.

Капитан порта, добродушный толстый малый с огромными пиратскими усами и сизым носом опытного пьяницы, приняв его без всяких церемоний, усадил в старинное продавленное кресло, угостил очередным стаканчиком рубиново-красного Худа и охотно сообщил графу, что все баржи, баркасы, шаланды, боты – короче, абсолютно все плавсредства убыли на Побережье ещё вчера и ожидаются обратно не раньше, чем через две недели. Пока ошеломлённый Робин хлопал глазами, переваривая эту дикую, невозможную новость, капитан вновь наполнил стаканчики, закурил трубочку и не без гордости упомянул, что на всём острове остались лишь два судна: персональный служебный катер капитана порта (тут он попытался выпятить грудь, но лишь колыхнул необъятным пузом) и прогулочная яхта владельцев острова – называвшаяся, конечно же, «Худ».

Глотая воздух, словно он вынырнул с глубины пяти саженей, Робин обречённо спросил:

– Почему?

Капитан принялся подробно и многословно объяснять про сезон стрижки овец, про то, какое выгодное это дело – возить шерсть c Побережья, про цены на эту проклятую шерсть, про то, что в такое время даже потомственные рыбаки посылают к чёрту свои сети и…

Короче, это была катастрофа. Робин поднял руку, прерывая капитана. Тот запнулся на словах «…а винцо, стало быть, подешевеет!..» и вопросительно поднял брови. Граф подавленно спросил:

– Этого хватит? – и бросил на стол кошель.

Собеседник недоуменно уставился на него.

– Я спрашиваю – хватит?

Тут до капитана дошло. Лицо его сделалось испуганным, и он замахал руками:

– Не-не-не-не-не! Даже и не думай – катера не дам!

– Ещё столько же! И ещё столько – когда буду на Побережье!

– Нет! – отрезал толстяк. Всё его добродушие мгновенно улетучилось. – Не дам! Закон есть закон. Единственная посудина на всём острове осталась.

– Единственная? Ты ж говорил, у баронессы…

– Вот у неё и проси, а я не дам! А ну, как что случится?! Где катер?! Нету катера? А подать сюда капитана, так-перетак! С баронессой нашей шутки плохи. Мне в петле болтаться неохота!..

Робин, злой как чёрт, возвращался в гостиницу. Придётся опять тащиться к проклятой карге! Очень не хотелось бы, но придётся. Это ж подумать только: ещё две недели торчать на этом вшивом Худе! Уж лучше Радрадрабен искать.

Вечером в замке было всё то же: болтовня с хихикающими девицами, сытный ужин; правда, с сыном баронессы, самоуверенным дылдой с оттопыренными ушами на костистом черепе, Робин драться больше не стал. После ужина он осторожно начал закидывать удочки насчёт… как бы это… ну, чтоб завтра же на Побережье.

Яхта «Худ», естественно, была свободна от всяких каботажных перевозок; команда состояла из пяти матросов, а капитаном оказался, конечно, этот самый дылда. Граф аж зубами заскрипел от досады – и угораздило же вчера расквасить дураку нос!

Баронесса, несмотря на неутомимую дипломатию Робина, мигом смекнула, что тому нужно, и принялась вить из него верёвки. Сначала обиняками, а затем впрямую она поставила условием отъезда уничтожение пресловутого василиска.

Робин тут же и согласился, но баронессе этого было мало: она пожелала, чтобы граф дал обет. Граф смутился – слишком уж незначительным было дело, чтоб разбрасываться обетами, однако престарелая дама настаивала, и Робин уступил. На лезвии Истребителя Василисков он поклялся, что покинет Худ только после того, как избавит остров от ненавистного чудовища.

Не откладывая дело в долгий ящик, он тут же отыскал несчастное «чудовище», одним ударом снёс рогатую голову, доставил её в замок и посадил на длинный кол на замковой стене – всё, как полагается.

Вот на этом-то он и попался. Василиск оказался той самой свиньёй, которую подложила ему судьба.

На следующий день, когда граф Айтер наносил прощальный визит, намериваясь с попутным ветром отбыть восвояси, выяснилось, что василиск оказался не простым, а заморочным, благополучно ожил и как ни в чём ни бывало продолжает свои любовные подвиги и пакостные набеги на крестьянские поля – а последнее, как известно, прежде всего бьёт по кошельку сеньора. Баронесса поджимала губы и бросала на Робина красноречивые взгляды, и тому ничего иного не оставалось, как снова отправиться и убить мерзкое создание. С тех пор так и повелось: каждый день василиск упрямо воскресал, чтобы тут же пасть под клинком Истребителя. А Робин оказался привязанным к замку баронессы, не имея возможности отлучиться от него более чем на сутки. Подобное положение дел как нельзя более устраивало коварную старуху, уже рассматривавшую перспективы возможного матримониального союза отпрыска графской ветви Айтеров с одной из своих перезрелых племянниц. При мысли о подобной участи у графа пробегал мороз по коже.

Всё упиралось в неосмотрительно данное слово чести – а такие долги подлежат неукоснительной уплате. Несмотря ни на какие обстоятельства.

Звено четвёртое

Граф Робин Айтерский от нечего делать дрессировал муху.

Муха была крупная, наглая, металлически-зелёная, чем выгодно отличалась от остальных трактирных мух – так же, как рыцарь в блестящих дорогих доспехах выделяется среди толпы черни. Она нахально расталкивала беспородных товарок, подбираясь к мясным крошкам, и графу хотелось, чтобы она непременно проползла в слепленные им из хлебного мякиша ворота. Глупое насекомое, однако, предпочитало обходные маневры, и приходилось предпринимать отчаянные усилия, чтобы загнать его на предначертанный ему путь.

Муха была осторожной и, чуть что, отлетала на исходную позицию – но лишь затем, чтобы вновь с маниакальным упорством устремиться на штурм.

Вот в это самое время и явился Бека со своим невероятным предложением.

– Тут ведь в чём дело, благородный рыцарь, – заговорщически оглядываясь, произнёс он, – у меня клеточка имеется!

– Что ещё за клеточка?

– Волшебная, – просто сказал Бека.

Надо признать, бесконечные саги, которые на одной ноте уныло тянули скальды длинными зимними вечерами у очага какого-нибудь заскучавшего лорда, обычно были полны колдунами, феями, троллями и прочими мифическими существами, которые, по-настоящему, вроде бы и не существовали. Конечно, регулярно появлялись слухи: в таком-то замке не пустили переночевать колдуна, а в результате в округе передохли все куры, а мыши, наоборот, расплодились неимоверно. Или – такой-то (называлось имя, хорошо известное на Побережье) обидел фею. Результат? Два горба – один спереди, другой на спине, укорочение левой ноги на полфута и, вдобавок, пауки и тараканы, сыплющиеся изо рта несчастного при каждой попытке его открыть. И неважно, что сам «такой-то» понятия не имел ни о каких феях, а горбы носил с детства – не ехать же проверять слова сплетника за тридевять земель! Охота была!

Сам Робин ни разу не встречал ни колдунов, ни их жертв, неосмотрительно посмевших встать колдунам поперёк дороги, поэтому относился к чародейству с лёгкой иронией. Недоверчиво, одним словом.

– Так ты что, стало быть, колдун? – усмехнулся он.

– Н-нет… Какой я колдун? Купил я эту клетку, купил у одного тут по случаю… Вот тот точно колдун, пьяница горький, глазищи – во! Видно, на мели оказался, руки дрожат – ну, похмелиться надо человеку, пропадает совсем. Вот я и выручил.

– Выручил, – хмыкнул Робин. – Небось, ободрал, как липку.

– А! Рыцарю это неинтересно, коммерция – удел низкородных; да и какая здесь коммерция – так, мелочь!

– Так для чего эта клетка твоя годится?

– Этот колдун, пропойца, плёл, что она может размер любого существа менять – ну, увеличивать или там уменьшать.

– И что? Даже если и правда, всё равно не куплю. Мне-то с неё какой прок?

– Самый прямой. Василиск.

Робин помрачнел. Разговор с пройдохою Бекой немного развеселил было его, но одно упоминание об идиотском василиске сразу смыло всё хорошее настроение.

– При чём тут василиск? – раздражённо спросил он, отмахиваясь от наконец-то победившей его мухи.

– Так мы его в клеточку! Размерчиком этак с хомячка сделаем, да и с острова вон! Выпустим там на каком пустом островке, а дальше – не наша забота, пусть сам кормится, раз такой бессмертный! И обет исполнится, и ты, благородный рыцарь, домой вернёшься. А уж чем твоя милость за это наградить изволит…

Робин встрепенулся:

– Пробовал? Пробовал, спрашиваю, уменьшать кого-нибудь?

Было видно, что в Беке борются два желания: соврать и тем самым ещё более набить цену, или сказать правду. Наконец, придя к выводу, что правда в конце концов будет стоить дороже, он неохотно буркнул:

– Нет…

Граф несколько остыл, но сдаваться не собирался. Широким жестом смахнув со стола крошки, он скомандовал:

– А ну, ставь сюда свою клетку. Ставь, я сказал!

Бека нехотя извлёк из кармана небольшой свёрток, развернул его и выставил на выскобленые доски стола махонькую клеточку поразительно тонкой работы. Робин же, ловко поймав надоедливую муху, сунул её внутрь сквозь крохотную дверцу.

– Давай увеличивай. Пусть будет… Ну, с кошку, к примеру. Больше не надо.

Бека опасливо поглядел по сторонам. Кабак был почти пуст, а те редкие посетители, что сидели к ним лицом, были настолько пьяны, что их можно было не принимать в расчёт. Он решился. Прошептав несколько совершенно непостижимых слов («ух ты, язык сломаешь, – подумал Робин, – и как он только запомнил такую белиберду?»), Бека особенным образом изогнул палец и коснулся им хрупкого золотого колечка на верхушке.

И – ничего не произошло.

Через несколько секунд, когда Робин уже поднял было руку, чтобы как следует треснуть зарвавшегося мошенника, что-то вдруг громко хрястнуло, клеточка стремительно выросла – причём чуть не свалилась со стола – Бека даже сделал инстинктивный жест рукой, чтобы поддержать – а обалдевшая муха с басовитым жужжанием вырвалась на свободу и скрылась за окном. Размером она была с молодого поросёнка.

– Видал? – ошеломлённо спросил торговец. – Действует!

– Да-а-а… – с изумлением протянул Робин. – Удивительно.

Какое там удивительно! Это было исключительно, обалденно хорошо! Для графа Айтера зажигался яркий свет в конце тоннеля – при условии, естественно, что драгоценная клеточка так же успешно сработает и на уменьшение. Робин представил, какую рожу скорчит старая плесень, когда он, небрежно помахивая клеткой с заключённым в ней василиском, потребует выполнения ответной части договора, и даже легонько застонал от наслаждения. Свобода! Долгожданная свобода – и в тот момент, когда Робин уже был готов поставить на себе крест!

– Ладно, – сказал он Беке. – Я, пожалуй, беру твою игрушку. Но с одним условием: ты ничего не получишь, пока я не покину Худ и пока эта чёртова скотина не уплывёт отсюда вместе со мной… То есть вместе с нами, – поправился он.

Решено было, не теряя времени, найти объект и произвести эксперимент по задержанию и объёмной трансформации последнего – так замысловато выразился Бека, и Робин вновь подивился тому, как ловко подвешен язык у безродного бродяги. Теперь, когда вспыхнула надежда вырваться из ловушки обета, Бека казался Робину вполне достойным и порядочным негоциантом. Он даже снизошёл до того, что легонько потрепал того по плечу и сократил «рыцаря» до простого «милорда».

Звено пятое

Робин стоял на причале, подставив лицо освежающему вечернему ветерку. Начинался отлив, небо было полно зажигающихся звёзд, и тоненький серпик Луны лодочкой плыл над горизонтом, как бы указывая графу путь к родному дому. Яхта «Худ» тихонько покачивалась на спокойной чёрной воде, а на ней, с ненужной суетой, толкая и браня друг друга, готовилась к отплытию бестолковая команда, понукаемая противоречивыми командами лопоухого капитана Шпокара Худа. Больше всех шумел и суетился сам нескладный ушастый капитан. Он придирчиво следил, чтобы на борт было погружено положенное количество продовольствия и воды (словно собирался плыть, по меньшей мере, за море к карликам), чтобы канаты были тщательно свёрнуты и разложены красивыми кольцами (буквально через минуту следовала команда подтянуть или ослабить этот самый канат) – и постоянно строил команду и пересчитывал численный состав (последнее действие в своём идиотизме было вне понимания Робина).

Робин бросил взгляд на стоявшего рядом Беку и ухмыльнулся. В памяти всплыл вчерашний день…

После многообещающего опыта с мухой графом овладело радостное возбуждение. Он желал одного – тут же уменьшить василиска до размеров клопа и с наслаждением раздавить пальцем. Так, чтоб только мокрое пятно! К сожалению, это не решало проблемы: большая ли, маленькая ли, а проклятая тварь оставалась бессмертной, и никакое размазывание пальцем не могло помешать ей снова ожить.

Робин резво вскочил со скамьи:

– Пошли!

Бека, однако, не вскочил и даже не спросил – куда, мол, пошли. Наоборот, он только ещё больше сжался, вздохнул и отвёл глаза. Робина словно окатили холодной водой. Ёкнуло сердце: у плута явно была припасена для него какая-то неприятность.

Так и оказалось.

Выяснилось, что произнесённое им только что заклятие было единственным, которое Бека с грехом пополам как-то помнил, а всем остальным колдун научить его не удосужился. Вместо этого он вручил Беке засаленный свиток пергамента, на котором, по словам мага-алкоголика, была записана полная и исчерпывающая инструкция по эксплуатации. А читать Бека не умел.

– И только-то? – облегчённо засмеялся Робин, помянув про себя добрым словом зануду Бердрехта. – Давай сюда свой свиток. Разберёмся как-нибудь.

Свиток находился на втором этаже, в комнате, которую Бека снимал здесь же, в этом самом трактире. И в которую они, не теряя времени, поднялись по скрипучей узкой лестнице.

К неудовольствию графа, выяснилось, что текст написан древними рунами, которые Робин понимал через одну. Поэтому они с Бекой потратили немало времени, чтобы разобраться, как произносится то или иное слово. Счастье ещё, что у пройдохи была замечательная память, и довольно часто он, мысленно оживляя в уме бормотание пьяного колдуна, подсказывал Робину, как именно звучит нужная фонема или в каком месте должно быть ударение.

Методом проб и ошибок они выяснили, что клетка прежде всего должна быть доведена до размеров, соответствующих помещаемому в нее экземпляру, и только затем, после помещения оного внутрь, можно было применять непосредственно заклинание изменения размера. И, самое главное – была обнаружена крайне важная формула, запирающая и отпирающая дверцу. Гарантировалось, что после произнесения ключевого набора звуков (словами это сочетание не рискнул назвать даже Бека), из клетки не смог бы вырваться даже дракон в самом расцвете его физической мощи.

Не обошлось без непредвиденных случайностей. При очередной попытке увеличения Робин чуть-чуть ошибся в интонации, и клетка, раздувшись почти до размеров комнаты, едва не размазала их по стенам. При уменьшении же, наоборот, они чуть не потеряли свой магический инструмент – да что там, и потеряли ведь: клетка стала настолько мала, что исчезла, и они потратили полчаса, исследуя стол, на котором она перед этим стояла, выковыривая из щелей мельчайший мусор и тщательно его рассматривая. И только после приступа отчаяния до них дошло, что достаточно просто произвести операцию увеличения. Клетка, натурально, тут же появилась как миленькая, но не на столе, а под ним: или снесло сквозняком, или они случайно смахнули сами.

Как бы там ни было, спустя два часа и Робин, и Бека уже уверенно манипулировали заклинаниями – причём Бека, благодаря удивительной памяти, обходился без колдунской шпаргалки. А любознательный Робин даже провёл контрольный эксперимент на человеке – несмотря на явно выраженное нежелание этого самого человека.

Кроме того, в качестве какого-то побочного эффекта в трактире развелись необыкновенно крупные и кусучие блохи – но это, по большому счёту, никого уже не интересовало.

Экипированные соответствующим образом, рыцарь Айтер и почтенный предприниматель Бека Арафейский отправились на поимку василиска. По подсчётам Робина, тот как раз в это время должен был воскресать.

В прошлый раз граф завалил животное на поросшем корявыми кустами тальника лугу перед самыми городскими воротами, поэтому идти было недалеко. Из чистого суеверия он на всякий случай захватил с собой Истребитель, хотя и был уверен, что на этот раз меч ему не понадобится. Бека бережно нёс драгоценную клетку, которая в данный момент была впору для петуха или, скажем, фазана. Замыкала шествие трактирная служанка, тащившая большую плетёную корзину с бутылками и снедью – отметить пленение пернатого гада хорошим пикником.

Василиск, и в самом деле, только что ожил и сидел, тупо глядя перед собой и мотая новенькой головой. Старая валялась под кустом, облепленная жуками-трупоедами, и уже начинала немного пованивать. Однако эта вонь не шла ни в какое сравнение с другой: василиск только что опорожнил кишечник. По-видимому, это было у него непременным атрибутом оживления.

Бека, не теряя времени, установил клетку напротив животного и довёл её до нужного размера.

– Прошу! – сказал он, открывая дверцу и отвешивая лёгкий поклон. Робин с некоторым сомнением посмотрел на ажурное переплетение тонких жёрдочек и перекладин, но успокоил себя, решив, что уж хилый-то василиск не идёт ни в какое сравнение с упоминавшимся в свитке драконом. Хотя дракона он, конечно, никогда и в глаза не видал, но был уверен, что дракон непременно должен по силовым параметрам превосходить любого василиска.

Неожиданно возникло непредвиденное осложнение. Василиск явно игнорировал и клетку, и Робина, и Беку. Легкий интерес вызвала у него лишь служанка, но зверь, видимо, ещё до конца не очухался. Он отвернулся, почесал задней ногой за ухом, натужился и громко выпустил газы.

Робин, которого такой исход совершенно не устраивал, попытался загнать его в дверцу силой оружия, но добился только того, что василиск, отскочив на пару шагов, тяжело опустился на землю. Его ещё плохо держали ноги. Граф в замешательстве остановился.

Выручил Бека.

Выхватив у служанки корзинку, он решительно скомандовал:

– Раздевайся! Снимай с себя всё и становись за клеткой!

– Что?! – возмутилась та. – Мы так не договаривались! Я девушка приличная. Мне за это не заплатили.

– Я заплачу! – закричал Робин. – Делай, что говорят! Быстро!

Он вытащил золотой и показал девице. Для простого люда такая сумма была сказочно велика. Глаза служанки вспыхнули, и она требовательно протянула ладонь. Граф бросил ей монету, та ловко поймала её и сунула за щеку.

Юбки, кофточки и подвязки полетели в сторону. Служанка, в чём мать родила, принялась вертеть задом, трясти грудями и всячески приманивать явно заинтересовавшегося таким спектаклем блудливого зверя. Робин вполне понимал его состояние: девица и в самом деле была хороша и лицом, и фигурой. Он мельком отметил, что Бека тоже вытаращился на неё и пожирает глазами почище любого василиска. Последний, трепеща ноздрями, уже шаг за шагом двигался к ней, всё более обретая уверенность. Робин повернул клетку, подставляя дверь, и когда животное переступило порог, тут же захлопнул её и пробормотал затверженную наизусть абракадабру замыкания и уменьшения.

Сработало! Сработало! Ничего не понимающий василиск, размером с новорожденного котёнка, сперва бросался грудью на прутья, отчаянно тряс клетку, а затем, смирившись, сел на пол и стал тереть лапками глаза, размазывая по морде слёзы грязными кулачками. Робин, в полном восторге от увенчавшейся триумфом затеи, схватил в охапку ошеломлённую девицу и влепил ей прямо в губы смачный поцелуй. Та, сперва отшатнувшись, затем с явным удовольствием прижалась к графу и обвила его руками. Уж какие там мысли бродили у неё в шальной голове, неизвестно, но течение их нарушил Бека, недвусмысленно кашлянув за спиной.

Робин, неохотно отстранившись, сказал:

– Бека, спрячь клетку. Если с ней что случится – убью на месте! А ты – стели скатерть, доставай вино и всё остальное. Будем праздновать! И это… можешь не одеваться.

Звено шестое

Проснулся Робин от гулкого грохота – приснилось, что его запихнули в огромный медный котёл из-под оракула и затем шарахнули по этому котлу здоровенной кувалдой. В ушах звенело. Не успел он открыть глаза, как бабахнуло ещё раз – так же, но громче.

Стояла тьма. Исчезла луна, исчезли звёзды, вообще всё исчезло. Мрак был непроглядный, рассерженным ужом шипел ветер, срывая брызги с невидимых волн. По палубе бегали люди, если на слух – много больше, чем находилось на борту.

Кто-то наступил Робину на живот, и он проснулся окончательно. Выругавшись, он вскочил на ноги – и тут грянуло опять. Оказалось, этот грохот сопровождался фиолетово-зелёным свечением – именно свечением, а не вспышкой, как от молнии. Свечение это медленно нарастало и так же медленно угасало. Освещалось всё вокруг до самого горизонта, подсвечивались и тучи, низко висящие над яхтой. Пока светило, Робин одним взглядом охватил палубу и всё, что на ней сейчас происходило: матросы, толкаясь, как стадо василисков, бестолково метались туда-сюда. В таком освещении они больше всего напоминали хорошо оживших мертвецов. Беки нигде не было видно, хотя голос его был слышен непрестанно. Бравый капитан, он же законный наследник Худа, Шпокар Худ, стоял на коленях у мачты и добросовестно молился.

Опять навалилась тьма. И ведь вот что удивительно: хотя ветер выл, как сотня голодных карликов, до графа долетали только редкие брызги, а сама яхта лишь тихонько покачивалась, хотя океан вокруг бурлил, словно желудок, жаждущий похмелья.

Робин окончательно пришёл в себя и понял, что ничего страшного – если не считать угольно-чёрной тьмы кругом – не происходит. Он тут же прокричал это соображение в темноту, надеясь хоть немного унять глупую команду. Это не очень-то помогло, матросы всё так же топотали, а Шпокар Худ всё так же горячо и громко молился. С порывом ветра до Робина долетело: «…двадцать два барана и четыре петуха… нет, даже двадцать три…». Граф досадливо сплюнул, и тут же из темноты раздался голос:

– Ты, смертный, смотри, куда плюёшь! Расплевался тут, понимаешь!

Голос был совершенно незнакомый, и Робин озадаченно спросил:

– Это ты, Бека?

Опять стало светло, но на этот раз свет был бледно-розовый, и светилось само море. Шпокар поднялся с колен и с облегчением произнёс:

– Бендик!

Граф проследил за его взглядом. Из воды, совсем рядом с бортом судна, по пояс торчала какая-то фигура. Лицо фигуры брюзгливо скривилось, и она спросила:

– А что это вы тут делаете?

Шпокар почему-то посмотрел на Робина, кивнул и убеждённо повторил:

– Бендик.

После этого он опять аккуратно опустился на колени. Стоял он теперь спиной к графу, сквозь его уши, похожие на ручки жбана, пробивался розовый свет и казалось, они пылают от стыда.

Шпокар и Бендик стали разговаривать. К удивлению Робина, уже сообразившего, что этот Бендик, конечно же, мужик непростой, их беседа больше походила на торг:

– …а к обещанным баранам… – начинал Шпокар.

– И петухам! – перебивал Бендик.

– И петухам, – покорно соглашался капитан. – Так вот, к баранам и петухам добавляю двух бычков-трёхлеток…

– Бычки – это хорошо, – опять перебивал Бендик, – а то рыба, понимаешь ли, уже впоперёк горла, не лезет, проклятущая. А от икры, поверишь, чесаться стал!

– Ну, я так думаю, этого хватит?

– Добавить бы надо, маловато за такое дело, а?

– Хватит-хватит, не такое уж и дело.

Бендик ещё немного поломался, затем махнул рукой: а, грабь, мол! – и, негромко булькнув, исчез. Тут же погас и свет, всё стало, как и было: кромешная тьма опять окутала всё кругом.

– Интересно, что это капитан наш выторговал? – раздался голос прямо над ухом Робина. Граф вздрогнул от неожиданности, но оказалось, что это был всего лишь Бека.

Сверкнула молния, на этот раз настоящая, без фокусов, за ней ещё одна, и ещё. Грохот, последовавший за этим, был ужасен – Робину показалось, что его вбило в палубу по колени.

– Бендик! – заорал Шпокар. – Бе-е-ендик!!! Ты давай делай что-нибудь! А то хрен баранов получишь!..

Молния, вспыхнувшая как бы в ответ на этот крик, была огромна. Это была царь-молния. Начавшись где-то в невообразимой высоте за тучами, она вилась и ветвилась, оплетая небо над яхтой причудливым мерцающим куполом. Робин сжался и заткнул уши – гром после такой молнии должен был быть ужасен. Но никакого грома не последовало. Не успела молния угаснуть, как в тучах возникла почти идеально круглая дыра, а из этой дырищи – колесница, запряжённая квадригой. Лошади сверкали, как выдраенная к смотру кираса легионера-первогодка, колесница тоже так и брызгала жидким огнём. Понятно, что высокий худой старик, колом торчащий на колеснице, был богом не из последних. Хотя одет он был, на взгляд Робина, несколько экстравагантно: куцый бордовый жилетик на голое тело и короткие плисовые штанишки – можно было свободно обозревать кривые подагрические ноги со вздутыми венами.

Вообще-то отношения с богами у графа были двойственные: с одной стороны, не верить в них было невозможно – слишком уж часто они любили являть свою божественную сущность. А то и сами являлись в физическом, так сказать, теле. А с другой стороны, обилие богов сводило на нет тот благоговейный трепет, который каждый из них тщился внушить. Слишком много их было, поклоняться им всем оказывалось просто немыслимо, поэтому обычно человек выбирал себе одного, реже – двух-трёх богов по сословному, профессиональному или ещё какому-либо признаку. Так Робин, например, предпочёл для себя сурового Паха – покровителя солдат, забойщиков крупного рогатого скота и – между прочим – насильников по женской части.

Дед на колеснице был не Пах, поэтому Робин, равнодушно обозрев его от неопрятной седой головы до худых жёлтых икр, потерял к нему всякий интерес. Зато Шпокар, которому, видать, не впервой было говорить с богами, приосанился и довольно вызывающе спросил:

– Чем прогневали мы великого и могучего Кадаламуса?

Это прозвучало вроде небрежного «чем обязан?..». Очевидно, Кадаламус не принадлежал к покровителям клана Худов. Скорее даже наоборот.

Кадаламус, Кадаламус… Ага, вспомнил Робин, кажется, этот Кадаламус – повелитель Очень Сильного Северного Ветра. Или Западного.

Кадаламус же, услыхав Шпокара, сделал вид, что только сейчас заметил судёнышко и всех, на нём находящихся. Он нестрашно замахнулся кривым посохом и взревел, обращаясь неизвестно к кому:

– Что ты тут делаешь, недостойный?

Грозного баса, которым он начал фразу, хватило только до слова «делаешь». На слове «недостойный» Кадаламус позорно сорвался на фальцет.

Робин вздохнул: вопросы богов разнообразием сегодня не отличались.

Колесница вместе с конями просела и теперь висела над самым клотиком, как бы попирая гордый баронский штандарт Худа. Робин был уверен, что, постаравшись, он легко добросил бы камушком до живота любого из коней запряжки.

Кадаламус испуганно замахал посохом, испустил из правого глаза красивый оранжевый дым и что-то крикнул. Колесница опустилась ещё ниже и колесом зацепилась за верхушку мачты.

– Э-э-э, полегче там! – заорал Робин.

Повелитель Какого-То-Там-Ветра перегнулся через бортик своего светящегося экипажа и дребезжащим голосом, проклиная идиотов, сующихся не в свои дела, приказал им немедленно убираться. На резонное возражение Шпокара, что они бы и рады, да вот кое-кто тормозит, к тому же и ветра нет (то есть ветер, конечно, был, только яхте от него не было никакого толку), старик совсем взбеленился и, брызжа слюной, принялся объяснять, кто они такие и чем являются по отношению к нему, великому Кадаламусу. Короче, явно наговорил лишнего. Оказалось, что его наняли (это бога-то!) для обеспечения «своего» ветра – тьму, свечение и грохот делает кто-то другой, а кто – Кадаламус не знает и знать не желает. Все кругом халтурщики и неумехи, только рядящиеся в тоги настоящих, истинных богов.

Из истерических воплей Кадаламуса стало понятно, что всё это представление затевалось совсем для другого случая, а они случайно попали под горячую руку.

– Ну и что нам теперь делать? – вопросил Шпокар.

– Вот именно, что? – поддакнул Бека.

– Откуда я знаю?! – раздражённо гаркнул Кадаламус. – Ладно, попробую одну штучку, авось и проскочит…

Он опять замахал посохом, да так шибко, что казалось – отбивается от стаи невидимых летучих демонов. Памятуя, чем окончилось предыдущее подобное упражнение, Робин уже приготовился сигануть за борт, как только колесница рухнет на палубу. Но случилось по-другому: хотя кони даже для виду не перебирали ногами, яхта, влекомая за мачту, боком, угрожающе кренясь, сдвинулась наконец с места. Движение было плохое – толчки, рыскание, и главное – не понять куда.

Прошло время, за которое Робин успел бы умять хорошо откормленного гуся, и вдруг яхта оказалась среди бушующих волн. Тучи почти рассеялись, а солнце только-только высунулось из-за горизонта.

Кадаламус с проклятиями принялся отцеплять колесо от мачты, что было очень своевременно: его колымагу носило так, что кони болтались, словно вымпелы на свежем ветру. Как водится, ему немедленно стали подавать советы, особенно усердствовал Бека. Старик только рычал сквозь зубы. Наконец, мачта, заклинившаяся между ступиц, неожиданно легко выскользнула на волю, Кадаламус разогнулся, глянул вниз бешеными, налитыми кровью глазами и перетянул Шпокара длиннейшим бичом, в который на мгновение превратился его корявый посох. Не успел тот доорать до конца сакраментальное «за что?!», как экипаж бога Какого-То-Ветра просто растаял в воздухе.

Но всем уже было не до него: яхту трясло и швыряло, как горошину в погремушке сумасшедшего младенца. Каждый думал об одном: удержаться бы на палубе, которую то и дело перехлёстывали проснувшиеся волны.

Шпокар раздражённо пинал подворачивающихся матросов и одновременно взывал безнадёжным голосом:

– Бендик! Бендик! Чтоб тебе рыбиной подавиться, тварь неблагодарная! Баранов не дам! И петухов! Бендик!..

Он не унимался, даже приказал кому-то принести ведро жидкого дерьма из гальюна и мстительно вылил его за борт.

Робин и думать забыл об этом Бендике, а зря: море на десять саженей вокруг яхты вдруг стало гладким, как стекло, а под бортом опять появился Бендик. Он был раздражён:

– Не дашь, говоришь, баранов? И петухов не дашь? А бычков-трёхлеток – что, тоже не дашь?!

– Дак за что давать-то, Бендик?! Я ж что просил? Я ж домой или по крайности на Побережье просил! А ты что? Шторм дикий и земли никакой не видать… Не-а, никаких баранов! – решительно отрезал Шпокар Худ.

– Ты ещё спасибо скажи, что из черноты этой вытащил! Знал бы, что там сейчас творится!

– Так разве это ты?! Это ж Кадаламус!

– А колесо за мачту кто зацепил?!

– Ты, что ли? Ох, врёшь, по глазам вижу, что врёшь…

Робину они очень напоминали двух ослов, сошедшихся на узком мостике (Бендик к тому времени уже влез на палубу) – ни один из оппонентов не хотел уступать. Разговор пошёл на повышенных тонах, стали употребляться специфические слова, самыми ласковыми из которых были «неблагодарная свинья» и «фокусник липовый». Матросы между тем подходили всё ближе к спорщикам и наконец совсем заслонили их от Робина. Кое-кто уже сжимал в руках гандшпуг или вымбовку.

Бендик насупился и стал похож на раздувшуюся рыбу.

– Что-то будет, – тихонько сказал Бека. – Ох, дураки…

Всё случилось очень просто, без шума и световых эффектов. Вокруг заклубился невесть откуда взявшийся туман, и граф почувствовал, что доски палубы под ногами расползаются, как гнилое сукно. Через два удара сердца он уже барахтался в бешено бурлящей воде, а за него клещом цеплялся Бека. Насквозь просолённый морской волк Шпокар Худ совершенно не умел плавать, о чём он теперь громко и настойчиво кричал. Робину было не до него: даже в воде Бека весил, как хорошая наковальня и уверенно тянул его ко дну. Граф попытался отцепиться от торгаша – тщетно, взбарахтнул руками, дёрнулся всем телом – и вдруг нащупал ногами каменистое дно. Не веря, он топнул – точно, дно! Мало того, ощутив под ногами твердь, он тут же увидел сквозь редеющий туман землю – прямо перед ним тянулся высокий обрывистый берег. Он, отфыркиваясь, прокричал эту радостную весть и вновь попытался отцепить Беку – для чего пришлось того слегка притопить. Шпокар, видимо, тоже нащупал дно, так как прекратил свои бесполезные вопли и даже помог Робину выволочь бродягу на мелководье, где волны крутили и били ещё сильнее, чем на глубине. Когда они, наконец, добрались до узенькой галечной полоски, до которой не доставали водяные валы, Робин почувствовал, что силы его на исходе: Бека был тяжёл, и Истребитель Василисков, укреплённый за спиной, тоже отнюдь не добавлял плавучести. Граф здорово вымотался, хотя он и воспринимал появление Бендика, темень вокруг, шторм и прочий присущий богам антураж, как какое-то представление – пусть неостроумное, досадное, но именно представление, вроде балагана на ярмарке. И только теперь осознал, в каком напряжении он находился всё это время. Остальные чувствовали что-то подобное, а Бека и Шпокар к тому же вдоволь нахлебались морской воды.

Отойдя от кромки берега буквально на пять-шесть шагов, все повалились на гальку. Никто не сделал даже попытки вылить воду из сапогов или отжать одежду. Робин облегчённо закрыл глаза, давая отдых натруженным мышцам. Поднимающееся солнце ласково грело лицо, но невозможно было даже подумать о том, чтобы перевернуться на другой бок, чтобы лучи его не слепили сквозь плотно зажмуренные веки.

Видимо, Робин даже задремал, потому что, когда он открыл глаза, светило уже заметно поднялось над совершенно успокоившимся морем. Проснулся он от озабоченного голоса Бендика:

– Раз, два, три… А ведь не хватает одного.

Сперва граф подумал, что он всё ещё спит и Бендик ему снится. Однако, ущипнув себя за руку, он убедился, что это не сон, а явь, и Бендик собственной персоной, покинув родимые хляби, озабоченно бродит по берегу, бормоча себе под нос:

– Свиньи неблагодарные. Чего от таких ещё ждать. Петухов, значит… А сами ведро дерьма…

Робин сел. Божок стоял на галечном берегу и сосредоточенно пересчитывал спасшихся, старательно загибая мокрые пальцы на перепончатой ладони. Похоже, что делал он это не в первый раз, и результат его явно не устраивал.

– Один, два, три… Где ещё один? Ведь четверо должно быть! Так, попробуем с этого края: один, два, три… Тьфу! Всё равно одного нет!

– Слышь, Бендик, раз уж ты здесь, скажи, будь другом, куда это нас занесло? – спросил Шпокар. – И где все матросы? Их пятеро должно быть, а с нами – восемь. Не четыре, а восемь, понял?

– А-а, соизволили проснуться, господин барон, – ядовито пропел Бендик. – Вот, извольте поглядеть, я и без этих паршивых баранов договор соблюдаю, потому как я человек честный, в отличие от некоторых других!

– Какой же ты человек? – удивился Шпокар. – А за помощь, конечно, спасибо. За мной не заржавеет, не боись. Но ты всё же скажи, где команда?

Бендик описал рукой причудливую кривую, которая могла означать всё, что угодно: от геройской смерти в морской пучине до благополучного возвращения домой, и хмуро дополнил свои пассы:

– Где надо.

– Бендик! Ты опять за свои штучки? Смотри, а то ведь моему терпению конец придёт, мы ж не на море теперь, не забывай! Я ж могу себе и другого бога взять, что тогда делать будешь? Опять на побегушках у какого-нибудь Кадаламуса, а?

– Да дома они, дома!

– А мы где?

– А вы… Вы не дома.

– Это я уже понял, – начал было Шпокар, но Бендик, радостно улыбаясь, перебил его:

– А вот и четвёртый! Я ж говорю – четверо должно быть! Четыре – счастливое число.

– Восемь – тоже счастливое число, – парировал Шпокар. – Даже два счастливых числа. Как раз на весь экипаж…

– Погоди, – прервал его Робин. Он смотрел туда, куда показывал Бендик своим корявым пальцем.

Звено седьмое

Из-за большого камня, какие часто встречаются на диких галечных пляжах, поднялась фигура, густо облепленная водорослями. Несмотря на это, Робин сразу понял, что это женщина, и женщина юная и стройная.

– Кто это? – изумлённо вопросил Шпокар.

– Этого я не знаю, – с достоинством ответил Бендик. – А вот то, что она на яхте была и входит, таким образом, в наш с тобой уговор – это мне доподлинно известно. Накинул бы за неё петушка-другого, а? Ишь ведь какая красавица!

– Как так – была на яхте?! Не было на «Худе» никаких баб!

– А вот и была! – торжествующе сказал Бендик.

Оскорблённый до глубины души капитан – чёрт побери, на судне посторонние, а никто не доложил! – решительно шагнул к камню, за которым девушка торопливо приводила себя в порядок, снимая с головы и плеч длинные плети водорослей.

– Ты кто? – повелительно рыкнул он. – Ты точно на яхте была? Или этот… брешет?

Девица хладнокровно выдержала яростный взгляд капитана.

– Была, – спокойно ответила она. Робин отметил голос: мягкий, грудной, чуть хрипловатый. Соответствующий, в общем, голос.

– Ты где пряталась?

На крохотном «Худе», действительно, спрятаться человеку было практически негде.

– А тебе что за дело? – строго спросила девушка. – Ведь яхты твоей уже нет, так что ты теперь и не капитан даже.

– Ты, холопка, думай, что говоришь!..

– Что?! Холопка? Какой-то неотёсанный баронишка должен бы помолчать в присутствии настоящей леди!

– Принцесса! Лопни мои глаза, принцесса! – жарко зашептал в ухо Робину Бека. – Видал, как она отбрила нашего Шпокара?!

Ну, принцесса там или не принцесса, а девушка Робину понравилась. Держалась она уверенно, хотя и замкнуто, не навязывала своё общество, но и не особо избегала общения, что импонировало ему. Как-то само собой получилось, что она сразу заняла определённую позицию, стоящую достаточно высоко. Про себя она говорила неохотно, отвечала односложно и в основном отмалчивалась на все расспросы. Сообщила лишь своё имя – Глендавейн. Имя Робину тоже понравилось, хотя принадлежать оно могло в равной степени как принцессе, как и простой скотнице.

Дальнейшую судьбу пропавших матросов Бендик обсуждать категорически отказался и молча нырнул в море в предвкушении заслуженных петухов. Оставалось поверить, что матросы и в самом деле в результате сомнительных бендиковских махинаций оказались дома. Маленькому отряду предстояло теперь определиться на местности и выяснить, как в свою очередь тоже поскорее добраться домой.

Берег был гол, уныл и безжизнен, ничем не напоминая живописные скалы вблизи Айтера, поросшие корявым и гнутым ветрами каменным дубом. В этом же месте природа словно запнулась и сделала бездарный перерыв в созидательном устремлении, разрешившись лишь громадной россыпью облизанных волнами камней – прямо под круто вздымающимися базальтовыми лбами приподнятого над морем берега. Обрыв, впрочем, был невысок. Везде, докуда доставал взгляд, хаотические каменные нагромождения сменяли друг друга – идеальное место для засады, запоздало подумал Робин, если бы только кому-то взбрело в голову сражаться за эту забытую богами землю. Они были здесь как на ладони – мокрые, голодные, подавленные и совершенно неподготовленные для любой мало-мальски организованной атаки. И это было ему совершенно не по вкусу.

Глендавейн молча обогнала Робина и стала карабкаться по серым шершавым взлобиям, словно для неё такая процедура была привычна и она уже тысячи раз вот так высаживалась с разбитого вдребезги корабля на враждебную и неприветливую сушу. Впрочем, может быть, так оно и есть, подумал Робин. Кто знает, что довелось пережить этой странной и неприступной девушке.

Бека вполголоса ныл. Он был крайне недоволен судьбой, подсунувшей вместо приятного путешествия за бывшей практически уже в руках наградой очередную пакость. Ведь казалось, вот она, большая земля – рукой подать, а там и богатый Айтер с его сокровищницей и признательным радушным хозяином, который сейчас угрюмо сопит впереди, обдирая сапоги об острые края каменных трещин.

Нет уж, пусть говорят что угодно, а в этом деле не обошлось без самого крутого колдовства! Где это видано, чтобы ни с того ни с сего да такая буря?! И молнии с ясного неба? Даже вон василиска выпустить не успели! Ишь, скукожился, гад, даже мяучить перестал. И, конечно, опять нагадил, сволочь. Снова клетку мыть… Маленький-маленький, а воняет как большой! И почему это нести его всегда достаётся Беке? Можно бы и девчонке вон поручить! Ничего бы с ней не сделалось. Или вообще прямо тут бросить. Так нет, граф этот, видите ли, желает завести себе зверинец…

С первой попытки, однако, взобраться на каменный карниз, тянущийся вдоль всего побережья, никому так и не удалось. Пришлось двинуться вдоль кромки берега, выискивая подходящий участок, где стена не была бы столь крутой или рассекалась бы оврагом.

Обогнув небольшой мысок, Робин замер как вкопанный. Берег, оказывается, отнюдь не был необитаем, и следы этого ненеобитания были налицо: перед ними возвышалась высеченная из цельной скалы исполинская фигура какого-то местного божества. Граф машинально поискал глазами неведомых зодчих и немного успокоился, таковых не обнаружив: это и к лучшему – всю жизнь его учили не доверять незнакомой местности, незнакомым людям и незнакомым обстоятельствам. Сейчас же все три эти составляющие несомненно были налицо.

Статуя явно смахивала на бравого капитана Худа: тот же шишковатый лоб, те же оттопыренные уши – и наверняка столько же мозгов в крепком каменном черепе. Даже жест, с которым идол повелительно указывал перстом на пустынный океанский горизонт, напоминал манеру капитана, одновременно напыщенную и неуверенную. Однако гораздо более совпадающих антропологических подробностей Робина порадовало то обстоятельство, что старательные ваятели, расчищая место вокруг своего творения, снесли порядочный кусок породы, благодаря чему в этом месте можно было без труда взобраться на береговую кромку. Более того, в камне даже было вырублено подобие грубых ступеней.

Повеселев, граф скомандовал отряду подтянуться и первым полез по узкой тропке наверх.

Едва голова его поднялась над поверхностью земли, ему отчаянно захотелось втянуть её обратно: перед ним, как на параде, выстроилась плотная толпа ненавистных карликов! Отступать, однако, было поздно: его заметили. Кляня потешающуюся над ним судьбу, он вылез наверх, стараясь держаться уверенно и в то же время якобы невзначай нашаривая рукоять Истребителя Василисков. Подавать какие-либо знаки поднимающимся следом потенциальным жертвам он посчитал излишним: уж как ни бестолковы были карлики, но первое, что они теперь сделают, это, конечно, вдоль и поперёк прочешут побережье, а уйти от их отравленных стрелок было попросту немыслимо.

Через минуту вся компания уже стояла, окружённая безмолвной стеной недомерков.

Графа поразило два обстоятельства: первое, что карлики – все, за редким исключением – были без штанов, в то время как верхние части торса у них были вполне обычным образом облачены в традиционные крепкие кожанки, доходящие до колен. Равным образом присутствовали и сапоги, опять же кожаные. И второе – то, что проклятые недомерки и не думали нападать, а лишь хлопали глазами, таращились как-то уж чересчур изумлённо и, главное, молчали. Робину вспомнился дикий, судорожный вой, без которого орда этих же самых коротышек, казалось, просто не могла существовать. Он криво усмехнулся, обнажил меч и приготовился подороже отдать жизнь.

Но тут в рядах карликов произошло движение, и к Робину протолкался главный карлик – так, по крайней мере, показалось графу: остальные недомерки почтительно расступались перед ним, храня всё то же поразительное молчание.

Главный карлик был молод, татуирован и одет. То есть штаны на нём присутствовали, да какие штаны! Широченные шаровары ярко-жёлтого цвета были богато украшены бахромой, в разных местах были нашиты диковинные перья, бесчисленные пёстрые лоскутики, мелкие цветные ракушки и сухие рыбьи скелетики. На поясе висела обязательная духовая трубка с набором разнокалиберных стрел. При движении всё это хозяйство издавало весьма специфический стук и шорох.

– Пог-Харр? – требовательно спросил он, обращаясь почему-то к капитану Худу. – Пог-Харр решил осчастливить свой народ?!

Робина поразило то обстоятельство, что карлики, оказывается, умели разговаривать. Более того, их наречие было вполне доступно пониманию. Раньше граф – да и вообще никто на всём Побережье – не задумывался, владеют ли проклятые недомерки даром членораздельной речи: это было совершенно не нужно, так как всё, что обычно слышалось из наступающей лавы карликов, сливалось в невероятно гнусный вой.

Оказалось, владеют. Пусть слова в их произношении были несколько искажены и язык более резок, чем плавная речь Побережья, но к общению карлики оказались вполне способны. Более того, их предводитель настоятельно желал общаться, причём именно с бароном Худом.

– Ты бы ответил ему, Шпокар, – вполголоса посоветовал Робин. – Может, нас и не станут… э-э-э… так уж сразу?..

– Пог-Харр?! – воскликнул коротышка. – О! Пог-Харр!

Карлики, как впоследствии выяснилось, поклонялись мстительному, кровожадному и всесильному по их мнению богу Харру, который, сходя на землю, обычно принимал вид человека громадного роста с огромными ушами – Пог-Харра. Короче, долговязый лопоухий Шпокар как нельзя лучше подходил для этой роли.

Кстати, уши играли чрезвычайно важную роль в цивилизации недомерков. Начиная с того, что якобы лично присутствовавший при сотворении мира Харр благодаря своим выдающимся ушам подслушал Главное Сотворяющее Слово, что впоследствии, по верованиям карликов, и выдвинуло его в небесные лидеры – и кончая тем, что каждый карлик-воин должен был при достижении определённого возраста в подтверждение своего статуса добыть пару ушей врага. При этом уши женщин и детей, естественно, не котировались, имели значение только уши настоящих воинов, закалённых и зрелых мужчин. Таковых в окрестных племенах в связи с перманентной уходобывательной лихорадкой всегда катастрофически не хватало, поэтому с каждым подрастающим поколением приходилось организовывать дальние экспедиции за ушным дефицитом, наводя панический страх на всех досягаемых прибрежных обитателей.

Конечно, основная масса соискателей гибла. Случалось, из походов не возвращалось девять из десяти отправившихся, но те, кто сумел-таки заиметь бесценную реликвию, пользовались небывалым почётом, славой и безоговорочным авторитетом. И, самое главное, им разрешалось в мирное время носить штаны! Все же остальные пользовались такой привилегией лишь во время похода. Хотя, надо сказать, особых неудобств в связи с мягким климатом эти обстоятельства не вызывали.

Так вот, капитан Шпокар из-за некоторого созвучия своего имени с именем бога, счастливой похожести на земное воплощение грозного Харра и – главным образом – в силу простодушной доверчивости придурков-карликов был принят как нельзя лучше. Конечно, его спутники также были удостоены подобающих им почестей. Особую роль сыграло то обстоятельство, что появились они в самый подходящий момент: накануне от избытка жизненных сил скончался предыдущий главный карлик, и личное прибытие божества как нельзя более удачно вписывалось в обряд торжественной утилизации самодержавного трупа. Собственно, толпа как раз и направлялась к статуе Харра, чтобы с вытянутого её пальца сбросить голое тело предыдущего вождя в вечное и неизменное море. Стоит ли говорить, что парадные штаны покойного (равно как гарем, казна и всё прочее) перешли по наследству новому правителю?

Нового правителя звали Уц Сорок Восьмой, так как он был сорок восьмым представителем славной правящей династии, носящим это имя. Правда, никаких других имён в династии всё равно не было, а номера правителей сменялись достаточно быстро, что объяснялось неукротимым стремлением к жизненным переменам со стороны ещё не нумерованных Уцев.

После торжественного погребения, когда толпа разразилась так долго сдерживаемым фирменным воем и разбежалась по своим делам, почётные гости были приглашены в апартаменты нового владыки.

Жили карлики в затейливо сложенных из камня домах. И из-за этого возникло неожиданное осложнение: долговязый Шпокар должен был бы согнуться в три погибели, чтобы хоть как-то суметь проникнуть внутрь.

– Не смей, – шепнула Глендавейн собирающемуся опуститься на четвереньки капитану. – Это у них такая проверка: настоящий бог голову не склоняет! – после чего, как ни в чём не бывало отошла и присела на нагретый солнцем ноздреватый камень.

– Сломать это! – резко скомандовал опомнившийся Шпокар, ткнув пальцем в каменную кладку. Карлики, во главе с сорок восьмым Уцем, повалились на колени:

– О великий Харр! Не вели уничтожать этот ничтожный сарай, не достойный твоего внимания! Прикажи – и появится новый дворец, в котором ты по праву сможешь занять достойное место!

– Приказываю, – милостиво кивнул великолепный капитан, которому явно начинала нравиться свалившаяся на него божественная роль.

Карлики были многочисленны, трудолюбивы и упорны. К вечеру, действительно, новый дворец (если эту дикую архитектуру можно было именовать так) был практически готов. Все двери, окна, кровати, кресла, посуда и даже зубочистки были выполнены по меркам, снятым с барона Худа с соблюдением всех пышных церемоний. Это значило, что при каждом движении, слове или взгляде посетившего землю божества осчастливленный этим карлик шлёпался ниц, троекратно касался лбом земли и в дальнейшем передвигался исключительно на коленях. А поскольку Шпокар просто не мог не шевелиться, никуда не смотреть и постоянно молчать, всё карликовое окружение вскоре ползало вокруг него, постоянно распластываясь по земле в знак почтения. Это было неудобно: и без того низкорослые, недомерки с колен еле-еле доставали до наспех установленного под тенистым деревом стола, за которым компания ожидала окончания строительства. Поэтому несколько блюд было уронено и несколько подавальщиков тут же казнено, что, впрочем, не омрачило сам собой начавшийся пир. Шпокар, однако, выразил неудовольствие и приказал впредь в его присутствии передвигаться нормально – естественно, за исключением особо оговоренных случаев. Это повеление вызвало новую бурю восторгов, и все очередной раз чуть не оглохли от традиционного верноподданнического воя.

Вначале все карлики казались Робину на одно лицо. Но, когда глаза обвыкли, он стал замечать некоторые различия – вначале, конечно, в одежде, но затем и в очертаниях физиономий.

Первым он запомнил – кроме, разумеется, Уца номер сорок восемь – верховного шамана Кόзла. Почему Козл носил титул верховного, было совершенно непонятно, ибо шаманом он был единственным на всё огромное племя. Как говорится, в семье не без урода – наотличку от остальных Козл был молчалив, хитёр и умён. Он прекрасно видел, что Шпокар никакой не бог, но благоразумно молчал, ожидая, откуда подует ветер. В принципе, Козл не видел ничего греховного в том, чтобы со своей стороны – со стороны официального служителя культа – поддержать лояльное к нему воплощение божества. И он несколькими якобы случайно оброненными фразами ясно дал уразуметь Робину эту позицию. Граф с облегчением вздохнул, встретив такое понимание и, поговорив с шаманом начистоту (что, кстати, посоветовала также и всё подмечающая Глендавейн), тут же принялся вырабатывать совместную политику на ближайшее время.

Решено было всеми силами поддержать Шпокара в его божественных притязаниях. За это новоиспечённый бог должен был, в свою очередь, всемерно возвысить статус верховного шамана, любыми доступными средствами подчёркивая принадлежность последнего к верхушке божественной администрации. Со временем планировалось даже официально объявить Козла святым. Единственное, что смущало потенциального святого, это то, что в любой момент мог вмешаться настоящий Харр, а в таком случае положение особы, приближённой к его лже-конкуренту, могло стать достаточно скользким. Впрочем, учитывая статистику предыдущих появлений явно загулявшего где-то на стороне бога, который ничем не давал о себе знать вот уже четыре столетия, Козл был готов рискнуть.

Обретя неожиданного союзника (и достаточно могучего союзника) – хотя, как прекрасно понимал граф, и временного, всего лишь до того момента, когда им предстояло благополучно отсюда улизнуть – Робин, не откладывая дела в долгий ящик, принялся улаживать свои проблемы:

– Слушай, Козл, где здесь поблизости ближайший порт?

– Это место, где стоят большие лодки? – Козл тонко улыбнулся, прекрасно поняв, к чему клонится такой вопрос.

– Да. Мы же, в конце концов, отсюда слиняем… А ты, разумеется, останешься за главного, – спохватившись, добавил Робин. – Так сказать, полный карт-бланш.

– Карт… Что?

– Ничего. Не обращай внимания. Это я так. Где порт?

– Далеко.

– Это я и сам сообразил. Как далеко? Сколько туда добираться?

– Если морем – три месяца. Только не доплыть сейчас морем. Не сезон. Ждать надо.

– Сколько ждать?

– Ещё три месяца. Течения должны перемениться, и ветра…

– Много. Слишком долго… А покороче пути нет?

– Покороче? Есть и покороче, как не быть! Только им не пройдёшь.

– Почему?

– Потому. Это ж через горы! Забудь об этом – целее будешь.

На этом и закончился первый разговор графа с верховным шаманом. Разомлевший от местного хмельного напитка Шпокар заснул прямо за столом, что автоматически означало конец пира и повеление всем убираться вон. Коленопреклонённые карлики со всеми полагающимися в таком случае ритуальными поклонами утащили своего бога в свежепостроенную опочивальню (туда же, естественно, срочно пригнали табунок смазливых карлиц), а остальным вежливо, но непреклонно было предложено устраиваться кто как может. Правду сказать, в новом дворце таких мест хватало с избытком. Робин с Бекой устроились на большой ворсистой шкуре неизвестного животного прямо во внутреннем садике, а Глендавейн, загадочно улыбнувшись, исчезла до утра неизвестно где.

С рассветом их разбудил новый главный карлик, Уц сорок девятый. Их присутствие было настоятельно необходимо для церемонии похорон внезапно скончавшегося предыдущего Уца.

Шпокар, у которого с утра зверски болела голова, взбеленился и, наотрез отвергнув почтительное предложение возглавить процессию к изваянию Харра, приказал немедленно перетащить статую поближе к дворцу. На робкое замечание, что царей-покойников по традиции следует предавать не земле, а морской стихии, он распорядился заодно прокопать канал от моря до нового местоположения статуи.

С богами не спорят. Три дня, пока длились мелиоративные работы (за это время сорок восьмому успел составить компанию и сорок девятый Уц), всё население добросовестно трудилось на прокладке канала. Самые сильные карлики были брошены на отделение изваяния бога от коренных пород и транспортировку его к нынешней резиденции Пог-Харра. Задействованы были все, от мала до велика. И, как всегда в период великих перемен, не замедлил разразиться экономический кризис. Об этом поведал лично Уц Пятидесятый (последний из Уцев, как шепнул Козл, но не потому, что Уцы закончились, а потому, что карлики просто не умели считать далее пятидесяти, из-за чего в скором будущем племени предстояла смена династии).

Уц Пятидесятый со скорбным лицом сообщил, что племя голодает. Некому ловить рыбу. Некому собирать плоды. Некому охотиться и приносить свежее мясо – все с утра до ночи заняты на строительных работах. Поэтому народ взывает к великому богу и покровителю Харру – пусть тот явит своё знаменитое милосердие и насытит всех алчущих и жаждущих. И немедленно, иначе будет поздно!

Шпокар был в затруднении. Конечно, можно было выгнать в шею дерзкого просителя, можно было на денёк-другой отменить строительные работы – но как это отразилось бы на авторитете Пог-Харра? Популярности ему такие меры явно бы не добавили!

Положение спас Бека.

– Как смеешь ты, ничтожный, беспокоить великого Харра такой мелочью? – завопил он. – Трепещи и моли о снисхождении, или ты и род твой будут прокляты во веки веков!

При этих словах Уц, естественно, мгновенно распростёрся на полу, но с глаз, вопреки ожиданию, не сгинул, а напротив, вопросительно и недоумённо уставился на Беку.

– Поясняю: с такой ерундой ко всемогущему богу соваться не следует, – уже обыкновенным голосом продолжал Бека. – Скромнее надо быть. Достаточно обратиться к его полномочному заместителю, например, ко мне, – поучительно закончил он.

– Уповаем на милость твою, высокочтимый Бека! – с воодушевлением пропищал воспрянувший духом Уц. – Не дай погибнуть! Память о добросердечии твоём вечно будет жить в наших сердцах!

– Ладно, ладно, не надо раболепствований! – снисходительно бросил Бека. – Приводи сюда весь народ, накормим, так и быть… Да, кстати, постарайся притащить какую-нибудь еду. Только смотри, чтоб живую! Свинью там или курицу… А то чуда не будет!

– Чудо! Чудо! Великий Харр явит чудо! – завопил Козл.

– Великий Бека по велению бога сейчас совершит чудо! – эхом разнеслось по дворцу. Все только и говорили, что о грядущем волшебном насыщении народа.

– Ты чего задумал, Бека? – озадаченно спросил барон Худ. – Что за дурацкие обещания? Если ты соврал, мы пропали!

– Успокойся, Шпокар, – хлопнул его по спине Робин, сразу смекнувший, что торгаш решил воспользоваться клеткой, – всё будет хорошо!

Через полчаса весь наличный состав карликов уже толпился возле дворца Пог-Харра. Смущённый Уц сокрушённо сознался, что ни курицы, ни утки ему найти не удалось – беззаботное население успело всё это благополучно слопать. Зато он держал двумя пальцами за хвостик крохотную рыбёшку, которую время от времени макал в горшок со свежей морской водой – надо полагать, чтобы рыбка не уснула.

– Вкусная! – пояснил он, машинально поднося её ко рту и ловко откусывая головку. Тут же, опомнившись, он торопливо сплюнул, а обезглавленный огрызок почтительно протянул Беке:

– Вот.

Глендавейн прыснула. Она давно была в курсе всего, ловко и как бы невзначай выпытав у торговца все сведения об имеющем место быть артефакте – впрочем, тексты заклинаний осторожный Бека предпочёл всё же сохранить в тайне.

Мошенник в замешательстве полез было пятернёй в затылок, но Робин, толкнув его локтем, шепнул:

– Не связывайся с рыбой, давай лучше василиска! Эти сожрут.

…Восторженный вздох пронёсся над толпой – и замер, когда циклопическая фигура животного, сделав шаг из клетки, нависла над людьми тяжёлой тучей. Василиск ошеломлённо вертел головой, с трудом приноравливаясь к изменившимся обстоятельствам. Глаза зверя загорелись, с нижней губы потекла тягучая слюна: за всё предыдущее время никто так и не удосужился его покормить.

Робин, холодея, понял, какую страшную ошибку они совершили: василиск таких размеров из добычи превратился в охотника.

– Всем назад! – закричал он, выпрастывая Истребитель и пытаясь достать им зверя – так, чтобы ненароком не попасть под его тяжёлую когтистую лапу. Василиск, с глухим ворчанием, похожим на раскаты грома, попытался накрыть его ладонью, но, к счастью, из-за размеров стал слишком неуклюж. Однако исход этой неравной схватки явно был предрешён. Когда бревнообразный палец зацепил-таки графа, тому показалось, что его лягнула гигантская жаба. Задыхаясь, он отлетел на добрых пять саженей. Меч, звякнув, закрутился на камнях – не так уж и далеко, но по другую сторону смертоносной лапы.

– Бека! – кашляя кровью, заорал граф из последних сил, – лезь в клетку и увеличивайся! Иначе мы его не…

Тут меркнущее сознание покинуло его, и последнее, что зафиксировал его взгляд, была громадная рука, сминающая василиска, как тряпичную куклу.

Звено восьмое

Робин пришёл в себя. Против ожидания, никаких серьёзных болей он не чувствовал. Только чуть-чуть ныла правая нога, ушибленная в схватке – а в то время ему показалось, что коленная чашечка раздробилась в пыль. Больше, вроде бы, ничего экстраординарного в организме не происходило.

Над ним колыхался серый тканый навес из грубого полотна, где-то рядом ритмично поскрипывало дерево. Граф повёл глазами и обнаружил, что лежит в палатке, а сама эта палатка каким-то непонятным образом покачивается и поскрипывает. Кроме него в палатке никого не было.

Он сел, прогоняя остатки головокружения, и откинул полог.

Палатка оказалась неуклюжим, но прочно сооружённым паланкином, который влекли на плечах полдюжины карликов. Влекли они его по узкой горной тропе. Сбоку проплывали пышные листья цеплявшихся за горный склон лиан. Впереди и сзади покачивались ещё два подобных паланкина – или, скорей, портшеза. В них восседали Бека и Глендавейн.

Увидев, что граф Айтер пришёл в себя, Бека зычно скомандовал привал и, соскочив на землю, подбежал к Робину.

– Слава всем богам, очнулся, наконец! – воскликнул он. – Скажи спасибо Глендавейн, она у нас, оказывается, здорово разбирается во врачевании. А то даже смотреть было страшно…

– Где василиск? – спросил Робин.

– Где ж ему быть? – удивился торговец. – Съели, конечно. Вполне приличная говядина, между прочим. Ну, они так говорят.

– Кто говорит?

– Да недомерки эти. Сам-то я не ел, естественно. Чёрт его знает, что будет, когда эта скотина начнёт оживать в желудке!

– Думаешь? А он не оживал ещё?

– Да пока нет… А вдруг как оживёт?

Робин попытался представить, чем бы мог закончиться такой эксперимент, и пожал плечами.

– Ладно. А где же наш божественный вождь-барон? И куда это мы направляемся?

Бека саркастически хмыкнул:

– Солнцеликий бог решил остаться со своим верным народом. Куда, говорит, мне ещё стремиться, на какой-такой Худ? Под каблук к мамочке? Шпокар то, Шпокар сё… Принеси, подай, обеспечь… Нет уж, увольте, говорит, надоело. А тут, говорит, я сам себе хозяин. Я, дескать, уже наметил пару неплохих реформ, надо только всё обдумать хорошенько. За пяток лет такую империю отгрохаю! Вы ещё обо мне услышите!.. – Бека усмехнулся. – Ну да Козл, я думаю, ему быстро мозги прочистит. Они ж теперь одной верёвочкой связаны…

– Так… Что ж, баба с возу – кобыле легче, – решил Робин, подразумевая под бабой капитана Шпокара. – А мы куда движемся?

– Это… Ну, как бы сказать… – замялся Бека. – Честно говоря, струхнул я. Это я насчёт василиска: а ну, как от такой пищи среди людишек мор какой начнётся?! Ведь нас тогда не то что со скалы в море, а как бы самих заживо не сожрали! Ну, быстренько навербовал команду добровольцев, и отправились. Через горы, конечно: туда остальные за нами не сунутся, табу у них какое-то дурацкое. А с нами им, вроде бы, разрешается: как-никак, боги всё-таки.

– Та-а-ак… А Шпокар, значит, остался?

– Остался. Он сперва и нас пускать не хотел – пропадёте, мол, ни за грош… Глендавейн уговорила. Вот бой-баба! Правда, пришлось клетку ему оставить: это, говорит, мне обеспечение на будущее, вдруг у народа ещё какие проблемы с питанием возникнут. Я, само собой, про заклинания ему ничего не сказал.

– Жаль, конечно, вещицу, – вздохнул Робин. – Ну, да шут с ней. Обойдёмся. Да, Бека, я ведь тебе жизнью обязан… Спасибо. Вовремя ты успел увеличиться. Не забуду.

– А… а это не я, – потупившись, сказал Бека. – Я-то, по правде, и опомниться толком не успел. Это Вейни наша. И, заметь, безо всякой клетки. А мне как раз почему-то казалось, что мы в безопасности…

Робин посмотрел на Глендавейн. Та загадочно улыбнулась и, как всегда молча, направилась к своему паланкину. Граф, разинув рот, только проводил её изумлённым взглядом.

Бека поскромничал. За те несколько дней, что они провели у карликов (оказавшимися при ближайшем рассмотрении вполне сносным народцем), он сумел наладить меновую торговлю, и теперь несколько замыкающих шествие носильщиков сгибались под тяжестью небольших, но увесистых мешков.

– Что у тебя там? – поинтересовался Робин.

– Да так, мелочь, – нехотя пробормотал плут. – Золото, камешки кое-какие. Жемчуг. У них там этого жемчуга пруд пруди, а нам в дороге всё сгодится может.

Робин в душе не мог не согласиться со столь здравым утверждением и уважительно поглядел на Беку. Выяснилось, что заботливый Бека побеспокоился не только о финансах, но и обеспечил вполне приемлемый быт: карлики тащили котлы, палатки, одеяла и порядочный запас пищи.

– Ух ты! Где это ты столько набрал? – поинтересовался граф. – Ну, тряпки понятно, но еда? Сам Уц ни фига найти не мог!

– Бестолочь он, твой Уц, хоть и вождь! – заявил Бека. – Надо знать, где искать. Это из личных запасов бога. Храмовый запас. Козл по дружбе подарил.

Робин с сомнением покачал головой – верховный шаман никак не ассоциировался у него с образом душки-мецената – но от дальнейших вопросов предпочёл воздержаться. Зная Беку, он был уверен, что Козл даже не подозревает о своём щедром даре. Ну что ж, на войне как на войне, будет что в рот положить – и ладно.

Проклятый василиск последний раз проявился утром. После ночёвки, когда Робин, сладко потягиваясь и недоумевая, отчего это в лагере стоит такая тишина, выбрался из палатки, взору его предстала феерическая картина: карлики, все, как один, сидели на краю пропасти, свесив в пустоту тощие зады. Сказать, что они облегчались – значит не сказать ничего: такого жестокого, умопомрачительного поноса графу видеть не приходилось никогда. Время от времени какой-нибудь бедняга пытался подняться, но тут же вновь сгибался и, страдальчески морщась, выпускал жидкую пенную струю. Василиск, пусть и в несколько изменённом виде, рвался на волю, хотя на сей раз воскреснуть ему, похоже, не светило никак.

Бывший солдат Школы Сороки вспомнил, как однажды летом, в сумасшедшую жару, когда они стояли лагерем на безжизненной и унылой Солёной Пустоши – инструкторы в тот раз выгнали весь личный состав на тактические занятия – среди них началась повальная маята животом, но таких жестоких симптомов всё же не было ни у кого. А тогда пришлось, стыдно сказать, обращаться к самому Паху – тот, правда, помог, но был сильно разгневан низменной сущностью представленной к рассмотрению проблемы.

Робин прикинул, что сейчас творится в оставленной ими великой империи Харра и мысленно пожалел беднягу Шпокара.

Тем не менее, карлики как рабочая сила теперь никуда не годились, и на наскоро созванном совещании решено было их отослать домой. Недомерки, шатаясь от слабости, покорно потащились по горной тропе обратно, то и дело приседая и – наверняка! – горячо благословляя отсутствие штанов.

Дальше приходилось продвигаться пешком. Путники собрали в котомки самое необходимое – в основном, пищу (Бека, досадливо кряхтя, прихватил вдобавок плотный мешочек жемчуга), и двинулись вверх по извилистой горной тропе.

Перед ними, рассекая каменную плоть земли, лежало огромное ущелье. Оно нескончаемо тянулось в обе стороны, насколько хватало глаз. Тропинка упиралась в мост. Выгнутая арка из замшелых базальтовых блоков соединяла обе стороны ущелья. Было похоже, что мост этот построен очень и очень давно: на камнях виднелись обглоданные временем руны и барельефы, изображавшие каких-то жутких образин.

Подошедшие Бека и Глендавейн тоже остановились. Что касается графа Айтера, то ему очень не хотелось идти по этому мосту – что-то его не то не пускало, не то предостерегало. Смутно было в душе у графа. Видно, и остальные испытывали нечто похожее: Бека слегка побледнел и воровато оглядывался, а Глендавейн нервно теребила узенький поясок.

Робин оглянулся, вздохнул, поправил меч за спиной и сказал:

– Ну что, пошли, что ли? Что стоять зря, – и решительно ступил на древние плиты кладки.

Его спутники, чуть помедлив, двинулись за ним. Мостик был узенький (телега бы точно не проехала) и без перил. Робин сдуру глянул вниз и чуть не свалился с моста: перед глазами всё завертелось, закружилась голова, поджилки затряслись… Это была Бездна, Бездна с большой буквы. Казалось, в этом месте землю разрубили пополам, и половинки её не разлетаются только потому, что сцеплены этим хилым мостиком. Робин выругался сквозь зубы, закрыл на миг глаза, снова открыл и заячьим скоком преодолел оставшееся расстояние. Сердце его бухало и колотилось в груди, как перед неотвратимой жестокой схваткой с неясным исходом. Бека и Глендавейн удивлённо посмотрели на него и спокойно перешли на другую сторону.

Отдышавшись, граф с удивлением понял, что стоит на бурых плитах, которыми продолжалась кладка моста и которые складывались в старую-престарую, но довольно приличную дорогу. Между плитами пробивалась жиденькая травка. Заметно было, что дорогой хоть и редко, но всё же пользовались.

– Смотри, дорога! – тоже удивился Бека.

Глендавейн лишь безучастно глянула на растрескавшиеся плиты и кивнула: да, дескать, дорога, ну и что? Робин внимательно поглядел на неё – что за девица, ничему не удивляется! Как будто знала, что за пропастью ждёт мощёный путь! – и вслух сказал:

– Вот и хорошо, что дорога, а то пёхом по кустам не очень находишься. Ладно, пошли…

Теперь первой шла Глендавейн. За вторым поворотом она остановилась так резко, что Робин налетел на неё.

– Ты чего?

– Сам погляди – увидишь, «чего».

Граф взглянул из-за её плеча. На открывшейся небольшой лужайке пасся табунок низкорослых лошадок – около десятка. Некоторые были навьючены, ещё тюки в беспорядке валялись здесь же. В траве, прямо посреди лужка, в какой-то странно вывернутой позе навзничь лежал человек. Сразу было понятно, что он или без сознания, или вообще мёртв.

Когда, тревожно переглянувшись, путники подошли поближе, стало ясно, что человек всё-таки жив: его грудь еле заметно поднималась дыханием.

– Живой… – прошептал Бека.

– Живой-то живой, да видишь, как он живой, – мрачно сказал Робин.

Вблизи лежавший выглядел ужасно: левая рука у него была вывернута, через всю грудь проходила косая рваная рана, с половины головы кожа была содрана и свисала лоскутом, обнажая грязно-розовый череп. И, несмотря на это, он ещё дышал, и даже шевельнулся, когда услышал слова графа.

– Боги! – выдохнул Бека и опустился на колени, открывая фляжку. Немного вина, влитого в рот бедняги, оказало своё действие. Глаза его широко распахнулись и вперились в Робина – или тому показалось, что именно в него? Странные были глаза, одни белки, зрачков не было вовсе. Граф от неожиданности даже сделал шаг назад, а умирающий, булькая и пуская кровавые пузыри, прохрипел:

– Не ходи туда!

– Куда – туда? – спросил Робин. «Туда» могло означать как движение вперёд, так и возвращение к племени карликов – хотя в этом Робин сильно сомневался. Однако ответить ему было уже некому – человек дёрнулся последний раз и затих.

Что ж, придётся быть особенно осторожными и держать ухо востро.

Несмотря на все причитания и даже слёзы, Бека оказался наиболее практичным из путешественников. После предания земле несчастного незнакомца всем хотелось побыстрее покинуть зловещее место. Робин хмуро скомандовал «Пошли!» – и они было прошли уже несколько шагов, как Бека воскликнул:

– А лошади?!

– Они ж не наши! Это чужие лошади, – возразила Глендавейн.

– Какие чужие?! Ничьи они! Пропадут здесь, точно говорю – пропадут. Жалко скотинку! А нам они в самый раз.

А ведь и верно, дальнейшая судьба лошадок представлялась в самом чёрном цвете. Скорее всего, их в первую же ночь сожрут хищники, по словам Козла, в изобилии водившиеся в горах. Что это за хищники – хитрый шаман умалчивал, но они были. Об этом свидетельствовали несколько дочиста обглоданных крупных костяков, найденных ими ещё до моста.

В графе некоторое время боролись благородный рыцарь, брезгающий пользоваться неизвестно чьим добром, и бездомный бродяга, вынужденный передвигаться пешком. Бродяга за явным преимуществом победил.

Звено девятое

– Ра-дра-дра-бен, Ра-дра-дра-бен, – в такт произносимым слогам тонкие сухие пальцы постукивали по подлокотнику кресла.

Впрочем, это было не просто кресло, это был трон. Мастер, изготовивший его, обладал, несомненно, изощрённой, но больной фантазией. Сидение располагалось в разверстой пасти безобразного черепа дракона, в детстве явно переболевшего рахитом. Само же сооружение было причудливо слеплено из множества разнокалиберных костей, среди которых – о ужас! – нередко попадались человеческие.

Сидеть на таком угловатом приспособлении было наверняка не очень удобно, но чего не вытерпишь ради престижа!

Череп дефективного дракона венчал вершину чёрной усечённой пирамиды, которая, в свою очередь, располагалась в большом двускатном зале у одной из его стен. Помещение больше походило не на тронный зал, а на рабочий кабинет провинциального алхимика: поблёскивали бронзой и стеклом причудливые механизмы, на верёвочках, натянутых под потолком, висели связки сушёных лягушек, мышей, трав и змей. На длинных столах в разнообразных сосудах булькало сомнительное варево, колбы источали вонючие дымы. Обстановка, короче, была самая рабочая.

– Ра-дра-драбен, Радра-драбен… Тьфу!.. – бормотавший раздражённо встал с кресла и, пригнувшись, вышел из пасти. Всякий, кто прослушал хотя бы одну балладу первого попавшегося ярмарочного менестреля, узнал бы в вышедшем могущественнейшего и злобного колдуна, обуянного мечтой о владычестве над миром. Всё было точно как в песнях: просторная чёрная мантия, расшитая звёздами и полумесяцами, на голове надет уродливый рогатый котёл (называемый хозяином Четвёртым Шлемом Хаоса), в руках – массивный посох с набалдашником в виде поросячьего рыла. Словом, ошибиться было невозможно. Добавьте сюда лицо, больше похожее на обтянутый пергаментом череп с большим крючковатым носом – и вот вам полный портрет злодея.

– Радрадрабен! Да что ж это такое?! Слово помню, а что оно значит – забыл! Ведь то ли сам этот Радрадрабен делал – а для чего? То ли за большие деньги доставал где-то – а для чего опять-таки?! Но ведь что-то важное! Ведь недаром этот недостойный пустился на поиски, недаром!.. А если это недостающий элемент?! – тут говоривший осёкся и испуганно огляделся вокруг. В зале, конечно, никого не было, да и кто бы осмелился без разрешения нарушить уединение великого мага Гофлареха? Никто, конечно!

Тем не менее, колдун приложил к тонким губам свой птичий палец и, качая головой, по-стариковски прокряхтел:

– Враги, кругом враги…

Затем Гофларех приосанился и стукнул посохом по тёмному камню пирамиды, исторгнув пучок миниатюрных фиолетовых молний. Удовлетворившись этой маленькой демонстрацией силы он, волоча мантию по широким ступеням, не спеша спустился с пирамиды, приблизился к одному из столов и принялся вглядываться в серое варево, бурлящее в массивном платиновом чане. Глядел Гофларех долго, пока у него не заслезились глаза, затем плюнул в чан и обиженно сказал:

– Опять ничего!

Потом вздохнул, отложил посох, снял Шлем Хаоса и стал через голову стаскивать тяжёлую суконную мантию. Разоблачившись, он оказался вполне симпатичным старичком в вязаном жакете на голое тело и старых, неопределённого цвета шароварах. На ногах его красовались положенные по рангу бархатные туфли с загнутыми носами, богато расшитые выкрашенными киноварью черепами летучих мышей. Ещё раз безнадёжно глянув в бурлящую жидкость, Гофларех махнул рукой и уселся в кресло-качалку. Картина была идиллической – так и казалось, что вот сейчас в зал с визгом ворвётся ватага ребятишек, обступят они кресло и весело закричат: «дедушка, дедушка, расскажи сказку!». Но нет, никаких внуков у Гофлареха не было, хотя… Хотя, могли и быть, ведь дочь-то у него была – вздорная, непутёвая, но дочь, причём любимая. Поссорившись с отцом на почве критического отношения к его методам достижения абсолютной власти над Вселенной, она тут же после размолвки покинула отчий дом с гордо поднятой головой, взяв с собой лишь мешочек самоцветов да тетрадку в переплёте из кожи девственницы с наиболее употребительными заклинаниями. Упрямый старик не остановил тогда строптивицу, хотя, чтобы она вернулась, достало бы одного ласкового слова. Гофларех сделал вид, что произошедшее ему глубоко безразлично, но с тех пор взял привычку каждую неделю заглядывать в различные хитроумные приспособления, позволяющие на расстоянии видеть определённого индивида. И таковым индивидом была, конечно же, его дочь, его ненаглядная Гризония.

Вот и сейчас, испытав неудачу с серым варевом в чане, старик немного покачался в кресле, решительно встал и перешёл к золотому треножнику, на котором покоился хрустальный шар размером с хорошую тыкву. Был он сейчас какой-то тусклый, блеклый, но это не смутило опытнейшего некроманта и естествоиспытателя.

Несколько небрежных пассов, и вот по шару сверху вниз побежали радужные волны, он заискрился серебряными блёстками, и вдруг на весь шар появилась добродушное круглое лицо, несколько искажённое сферической аберрацией.

Гофларех, рассчитывавший увидеть дочь, от неожиданности отпрянул от треножника. А тот, в шаре, прищурился, обернулся куда-то и крикнул:

– Глендавейн! Хватит возиться!

Звено десятое

Робин привстал на стременах, обернулся и крикнул:

– Глендавейн! Хватит возиться с этим уродом, время же теряем!

Сзади, из кустов, впритык обступивших узенькую тропу, донеслось:

– Не надо было так изводить бедную зверюшку!

Граф аж глаза выпучил: ну баба, это ж придумать – назвать «бедной зверюшкой» образину ростом в полтора человека! Снабжённую к тому же огромными когтями на всех четырёх лапах и двумя лопатообразными зубами, торчащими из отвратительной бородавчатой верхней челюсти. Эти зубы и дали Глендавейн повод назвать монстра безобидным грызуном. Но это было потом, а когда образина неожиданно вынырнула из кустов перед самым носом – тогда Робину было не до дискуссий.

Граф мгновенно обнажил меч и рубанул тварь прямо по шее, вернее, по тому месту, где у нормального существа теоретически должна находиться шея. Животное очень походило на кролика, только вот шеи у него не было, покатые плечи плавно переходили в небольшой бугорок – это и была голова.

Истребитель Василисков отскочил от твари, как от гранитного валуна, чуть не вывихнув Робину кисть. Граф превозмог боль в руке и рубанул ещё раз, метя в лапу – и с тем же успехом.

Интересно, что «кролик» этот не убегал – но, слава богам, и не нападал тоже! – а стоял столбиком, и после второй попытки Робина разразился скворчащей трелью. Граф растерянно обернулся: что-то гневно кричала Глендавейн; Беку, как обычно в таких случаях, нигде не было видно. Робин разозлился и как дубиной ударил мечом сверху. Как ни странно, это возымело действие: животное постояло несколько мгновений и вдруг тяжело завалилось набок, с треском ломая кусты.

Девица немедленно слетела с седла, отпихнула Робинового конька и оказалась рядом с поверженным зверем.

За ту неполную седмицу, что они провели в пути, Робин не уставал удивляться поведению Глендавейн. Казалось, её не интересовало ни само путешествие (то есть, ей вроде бы было безразлично, куда и откуда ехать), ни окружающие пейзажи – а ведь было на что посмотреть, один водопад Трёх Тысяч Зелёных Рыб чего стоил! Не интересовал её и сам Робин – этим, правду сказать, граф был слегка уязвлён – и, тем более, Бека. Но вот разные твари! И если бы они её просто интересовали – она их защищала! Даже когда Робин изъявил естественное намерение поохотиться – вяленая рыба и сушёные кальмары, которыми их снабдил в дорогу новоявленный бог Шпокар, уже не лезли в горло – даже тогда она встала на дыбы: нет и всё тут! Пища у них есть, а охота, видите ли, это убийство!

Конечно, первые два дня, когда их сопровождал пышный эскорт карликов, любезно выделенный Каким-То-Там-Уцем, ни о каких встречах с представителями животного мира не могло быть и речи. Карлики оказались ребятами весёлыми и непрерывно пели, выли хором, а когда освобождались руки – стучали в разнообразные барабаны, дудели в дудки и какие-то пищики, и вообще жили полнокровной жизнью, так что всё живое на много лиг вокруг в ужасе разбегалось. Впрочем, у них изредка случались и периоды абсолютной тишины – с чем это было связано, граф так и не понял, отнеся график молчания на счёт каких-нибудь культовых или обрядовых правил.

Поначалу Робина это забавляло, и он даже пытался подыгрывать этой дикой музыке на самодельной свирели, но оказалось, что, когда они останавливались на ночёвку, недомерки ни на миг не прекращали свою какофонию. Мало того, они ещё принимались плясать!

Словом, когда беспокойное сопровождение покинуло их у самого подножия Запретных гор (а на самом деле – пологих сопок, могущих показаться горами лишь самому низкому из карликов, да и то лежащему на боку; горы же – и какие! – ждали их впереди) – итак, когда карлики, наконец, убрались, все, а особенно Робин, вздохнули с облегчением. Ещё долго в ушах звенело от постоянной тишины, и ещё долго им не попадалось даже завалящей глухой лисицы – вся живность затаилась по норам, логовам и берлогам, так что первая ночь «без музыки» прошла спокойно.

Спокойно прошла и ночь после моста. Хорошо выспавшемуся Робину не испортило настроения даже то, что несший утреннюю вахту Бека был им пойман мирно посапывающим у погасшего костра. Граф ограничился лишь лёгким пинком.

Утро было прекрасным и как-то подзабылись уже и страшная лужайка, и последние слова умирающего – «не ходи туда!».

Приключения начались после короткого завтрака. Не успели они оседлать своих крепконогих коньков, как с деревьев, под которыми путники уютно проспали ночь, градом посыпались маленькие, но чрезвычайно жуткие на вид змеи. И было их неимоверно много. Из рассказов Козла Робин знал, что эти змеи назывались «змеи-которые-утром-падают-с-деревьев». Вообще, язык карликов был очень примитивным: не существовало названий, как в данном случае, видов змей – они назывались по образу жизни, месту проживания, цвету, способу охоты и тому подобное. Были «змеи-кусающие-женщин-в-полнолуние», «змеи-питающиеся-головастиками-жабы-Дах-Дах», были «змеи-ползающие-по-ветвям-деревьев-растущих-на-жёлтых-камнях», были… В общем, много было змей, и среди них, конечно, были и «змеи-которые-утром-падают-с-деревьев». Они и падали.

Длину змеи имели небольшую, с локоть, раскраску пёстренькую, весёлую. Когда предусмотрительный граф спросил у Козла, что же, мол, надо делать, когда случится такая напасть, тот ответил коротко и внушительно: «спасение одно – убегать».

Поэтому Робин ничтоже сумняшеся завопил:

– По коням!

И они стали убегать. А змеи – догонять. Они с мерзким шуршанием ломились по траве и кустам. Трещал валежник. Глендавейн попробовала было вякнуть, что может быть, они хорошие, но граф только глянул на неё знаменитым айтеровским взглядом, проявлявшимся у представителей династии в самые напряженные моменты. От этого взгляда, по преданию, падали в обморок лошади, а у ветеранов-солдат сам собой опорожнялся мочевой пузырь. Глендавейн осеклась на полуслове и замолкла.

Бека ничего не говорил, зато скакал впереди всех. Торговец был чёрен то ли от страха, то ли от горя: впопыхах он оставил под кустом свой мешок с жемчугом, а о возвращении за ним, конечно, не могло быть и речи.

Змеи отстали, когда тропа стала подниматься в гору. Путешественники придержали лошадей – вроде бы было тихо – и вновь пустили их, теперь уже шагом.

Робин осмотрелся. Дорогу обступали невысокие деревья, скорее даже кусты, с мелкой густой листвой. В ветвях перепархивали птицы, исполняли свой непонятный танец бабочки, дорогу перебежал какой-то бурундук. На небе не было ни одного облачка, солнышко уже светило вовсю. Это всё навеяло графу лирическое настроение, и он полез было за своей свирелью, но тут закричал Бека. Кричал он явно от страха.

Граф толкнул коня пятками и догнал крикуна. Перед тем на дороге стоял мужик.

Большего контраста со светлым солнечным днём, со щебечущими птичками и яркой зеленью листвы придумать было невозможно. Мужик был неимоверно грязен, ветхие остатки одежды висели клочьями, лохматые волосы свалялись, а борода, о которую обломалась бы самая крепкая железная расчёска, закрывала тело почти до колен. Пахло от него даже на расстоянии.

Тем не менее, стоял он твёрдо, широко расставив босые ноги с крепкими коричневыми ногтями. В руках он сжимал длинную суковатую палку, которой сейчас перегораживал дорогу.

– Откуда он взялся? – спросил Робин.

Бека нервно облизнул сухие губы и неуверенно проговорил:

– Да вроде бы ниоткуда: ехал я, ехал, глядь – а он уже стоит.

– Значит, из кустов выскочил, – подытожил граф. – Ну, человече, ты кто таков будешь?

Мужик угрюмо оглядел их исподлобья и хрипло гаркнул:

– Не ходите туда!

И этот туда же! Они что, сговорились, что ли?!

– Это куда ж нам не ходить? И почему?

Мужик немного помялся и злобно ткнул палкой за спину:

– Туда! Поворачивайте назад, покуда живы.

– Ты, дядя, не дури… – начал было Робин, и тут его опять кольнуло, как тогда, перед мостом, только сильнее. Намного сильнее.

Он замолк, а затем, пристально глядя на оборванца, медленно процедил:

– Ну всё, хватит…

Тот, словно этого и ждал, опустил палку, отступил к кустам и развёл руками: мол, езжайте, но я вас предупредил.

Робин же, не говоря больше ни слова, стал разворачивать лошадь под удивлёнными взглядами Беки и Глендавейн. Бека растерянно спросил:

– Как это?

– А вот так! – зло ответил граф. – Нет нам туда дороги. Разворачиваемся. Лучше три месяца у Шпокара дурака поваляем… – и, видя всё возрастающее недоумение в глазах Глендавейн, отрубил:

– Предупреждение мне было, даже два раза. Один раз… раньше, а второй – сейчас вот.

Глендавейн немедленно вздёрнула нос – нет, скорее носик – и с ехидцей осведомилась:

– И кто ж, если не секрет, предупреждал?

Об этом Робин, если по-честному, даже не задумывался, но, не растерявшись, ответил кратко и веско:

– Пах.

Если подумать, то больше и некому было, не было больше у Робина покровителей из небесного пантеона. Глендавейн недоверчиво посмотрела на графа, но всё же отступилась: Пах был богом уважаемым, не из самых первых, конечно, но и далеко не из последних. Она тоже стала разворачивать конька, а вслед за ней и Бека, так ничего и не понявший.

Граф обернулся и сказал босяку, всё так же стоявшему у обочины:

– За весточку спасибо. И мой тебе совет на прощанье: ты лужицу какую-нибудь найди, помойся, Пах грязнуль не любит, – и тронул лошадь.

Мужик постоял немного молча – переваривал, а потом его прорвало:

– Какой такой Пах? Не знаю никакого Паха! Мой бог – истинный, мой бог везде! Он – капля в океане, он – тень во мраке, он – облако в тумане, он – искра в пламени, он – песчинка в бархане, он…

Тут они заехали за поворот, и дальнейшее местонахождение бога грязнуль осталось им неизвестно.

К мосту подъехали, когда стало смеркаться. Робин спешил, хотя особой надобности вроде и не было. Оранжевый шар солнца уже коснулся горизонта, птицы смолкли, лишь изредка попискивало какое-то неведомое насекомое. Страшную поляну они проскочили почти галопом, а змеи, наверное, уже залезли на свои деревья и готовились ко сну. Бека повздыхал – скорее всего, о судьбе утерянного мешочка с жемчугом – но даже не предложил остановиться и поискать его в траве. Змей он боялся панически.

До пропасти добрались без приключений. Граф решительно спешился и пошёл к мосту, ведя присмиревшую лошадь в поводу. Он твёрдо пообещал себе стать на ночёвку только на той стороне. Чем объяснялось такое непременное желание, он не знал и разбираться в этом не желал. Робин обернулся и хотел поторопить спутников, но вдруг дорога под его ногами вспучилась и толкнула его вверх. Это было так неожиданно, что он не успел испугаться, зато его лошадь захрапела и поднялась на дыбы. Граф занялся укрощением скакавшего козлом конька и пропустил что-то важное, потому что Бека закричал: «Смотрите! Смотрите!..», а Глендавейн брезгливо сказала: «Заткнись ты!». Наконец, животное успокоилось, и Робин получил возможность осмотреться.

Всё вокруг изменилось в мгновение ока: темно было почти как ночью, хотя солнце ещё наполовину торчало из-за пологого лысого холма. Стало холодно, противный колючий ветер драл полы плаща.

Робин поёжился, проверил в ножнах Истребитель и пробормотал что-то вроде «да, похолодало что-то…». Земля опять дрогнула, потом ещё раз и ещё. Кони уже не дёргались, а только испуганно прядали ушами при каждом толчке.

– Вверх, вверх смотри, граф! – шёпотом прокричал Бека, но Робин, словно зачарованный, не мог отвести взгляд от моста. Замшелые глыбы при каждом вздохе земли шевелились, как живые, в бездну сыпались мелкие камешки. Между камнями появились зазоры, сначала узенькие, а потом и в ладонь шириной. Мост шёл волнами, как будто был из тростника, а не из тяжеленных каменных глыб.

– Да гляди ж ты!.. – с отчаянием крикнул Бека. Глендавейн всё это время молчала и только всё поглаживала свою лошадку по шее.

Граф с трудом оторвался от созерцания агонизирующего моста и глянул вверх, куда остервенело тыкал пальцем Бека. Над мостом на высоте двух десятков ростов человека висело плоское грязно-жёлтое облако. Край его вращался с бешеной скоростью, как обод гигантского колеса, отчего оно быстро приобретало почти идеально круглую форму. Но само облако, даже такое необычное, не испугало бы графа. Страшным было то, что посреди облака чётко выделялся огромный человеческий глаз, только громадный – один зрачок был с хороший мельничный жёрнов. Белок казался налитым кровью, а радужная оболочка отличалась красивым бело-голубым цветом. Глаз яростно вращался, словно что-то высматривая, и вдруг остановился. Все, даже Глендавейн, невольно попятились: каждому показалось, что чёрный бездонный зрак упёрся именно в него.

От хорошо поставленного радостного голоса завибрировали кости и заныли зубы:

– Ага, недостойная! Наконец-то! Теперь не выкрутишься, ходу тебе назад нет! И вперёд тоже нет, ха-ха-ха!!! Смотри же и трепещи! И не надейся – на этот раз пощады не будет!..

На этом месте Робин разозлился: как так, обращался этот голос определённо только к Глендавейн, а его, мужчины, отпрыска древнего рода Айтеров, вроде бы и нет совсем?! Он потянул меч из ножен, шагнул вперёд и грозно крикнул, задрав голову:

– Хам! Ты как с дамой разговариваешь?! Забрался на небо и думаешь, что её защитить некому? Спускайся, поговорим по-мужски!

Закончив эту великолепную тираду, он самодовольно оглянулся на Глендавейн и Беку – мол, каково отбрил наглеца? И тут же был удостоен ответа:

– Молчи, фурункул на совершенном теле мироздания! Тебе выпало счастье быть умерщвлённым моей волей только потому, что ты находишься рядом с женщиной, посмевшей отвергнуть величайшего мага всех времён, – тут Робин удивлённо глянул на Глендавейн, – и поэтому обречённой страшной, мучительной и – ха-ха! – очень медленной смерти!

Тут уж разозлилась Глендавейн. Она быстро шагнула вперёд и, вскинув руки, громко и обидно закричала:

– Ты, слизкий сморчок и потомственный импотент, необъяснимой волей Всемогущего появившийся на свет! Смрадное пятно кошачьего помёта на священном гобелене вселенной и ржавый гвоздь в сапоге сущего! Да как ты смеешь угрожать мне, Гризонии, дочери и ученице великого Гофлареха?! Ты, недостойный пожирать кал его любимого крудла!

Робин мельком глянул на Беку – тот аж рот разинул, слушая такие речи обычно сдержанной и даже холодной Глендавейн (или как бишь она сказала – Гризонии?). Пройдоха молчал – видать, тоже растерялся. А Глендавейн-Гризония продолжала:

– Неужели ты хоть на миг мог допустить, что я тебя испугаюсь? Убирайся с моей дороги, шелудивый пёс, и считай, что тебе повезло – легко отделался!

Видно «шелудивый пёс» было много обидней для Глаза, чем «кошачий помёт» или даже «потомственный импотент», потому что после этих слов Глаз разразился хрипами, кашлем и каким-то булькающим сипением: закрой глаза, и увидишь человека, хватающегося за сердце и валящегося в обморок.

Глендавейн упёрла руки в бока и с превосходством посматривала на Робина: видал, дескать, как надо?! Бека в восторге показал большой палец – во!

Глаз несколько раз моргнул, выпучился – вот-вот лопнет! – и вдруг, совершенно неожиданно для всех, считавших, что всё обошлось, из зрачка вырвалась толстая струя ревущего фиолетового пламени и ударила точно в середину моста. Мост, расшатанный подземными толчками (теперь-то стало понятно, чьих это рук, то есть глаз, дело), сопротивлялся недолго, и камни медленно, как во сне, стали валиться в пропасть. Бека охнул и даже сделал шаг к бездне, но тут же испуганно остановился. Робин тупо смотрел на остатки древней кладки, торчащие по обе стороны разлома, как гнилые клыки. Перед глазами тут же возник грязный оборванец; губы графа сами собой зашевелились – «не ходи туда…». Зато Глендавейн отнюдь не поддалась упадническому настроению. Она дерзко показала Глазу фигу, да не простую: из большого пальца вырвался луч – не толще вязальной спицы – и хлестнул по облаку. Глаз немедленно окутался радужной плёнкой и плюнул в ответ своим фиолетовым огнём. Ревущее пламя пронеслось в локте от головы Робина и тот, позабыв о благородстве, мышью шмыгнул за первый попавшийся камень. Бека тоже притих неподалёку, укрывшись за самой крупной и безопасной глыбой. Отсюда, из укрытия, они наблюдали за битвой.

Посыпались молнии, запахло палёной шерстью, лопнул валун, за которым сидел Бека, вспыхнуло кривое деревце, прилепившееся на самом краю пропасти, а Глендавейн стояла всё так же твёрдо, подняв руку, и что-то кричала – за грохотом лопающихся камней и рёвом пламени слышно не было. Робину обидно и стыдновато было сидеть за камнями в то время, как женщина сражается с неведомой страшной силой, и он хотел было уже – будь что будет! – выскочить из укрытия с обнажённым клинком и встать рядом с Глендавейн, но тут всё кончилось. Облако вместе с Глазом сжалось в ослепительную белую точку и с негромким хлопком исчезло. С этим же хлопком останки моста, торчавшие по обе стороны пропасти, одновременно обрушились.

Всё. Ничто больше не напоминало о мосте, разве что дорога, упирающаяся в пустоту и начинающаяся тропинкой из ниоткуда с другой стороны.

Бека первым вышел из-за камня и торопливыми шагами подошёл к разгорячённой схваткой девушке. Та сидела прямо на плитах дороги. Лицо её было измождённым, посеревшим, только огромные глаза ещё сверкали лихорадочным азартом боя. Бека заботливо и быстро осмотрел девушку, повертев её туда-сюда, и облегчённо вздохнул. Робин тоже подошёл и остановился в нерешительности: после всего случившегося пора было бы попросить воительницу рассказать поподробнее о себе, о своих необычных способностях и знакомых. Вот только не знал граф, как подступиться, да ещё стыдился он своего негеройского поведения во время битвы.

Выручил Бека. Он пристально посмотрел на Глендавейн, на небо, потом на то место, где был мост, и сказал:

– Не кажется ли тебе, уважаемая Глендавейн, что нам пришла пора объясниться? А то ведь, знаешь, не очень-то приятно оказаться в гуще ваших семейных разборок и сгинуть незнамо за что, а?

– Бека прав, – подтвердил Робин. – Расскажи-ка ты нам, Глендавейн – или, может, Гризония? – что это было и чего ещё можно ждать от твоих… э-э-э… собеседников?

– Если это каждый день такое будет, – подхватил Бека, – то, может, нам лучше каждому пойти своей дорогой? Мы – себе, а ты – себе. Не из трусости говорю, – тут голос его слегка дрогнул, – а просто неохота голову зазря подставлять…

– Хорошо, – неожиданно легко согласилась Глендавейн, – давайте только отойдём немного, станем на ночёвку, а за ужином я всё расскажу.

И Робин, и Бека охотно согласились – очень уж неуютно было здесь, у Бездны. Опять поднялся ветер, воняло гарью и малиново светились ещё неостывшие борозды на оплавленных камнях. Как это было ни удивительно, все их лошади не получили даже царапины, только у одной из них, графской, начисто спалило гриву. Вот откуда шерстью воняло, догадался Робин, осматривая лысую холку без малейших следов ожога.

Они отъехали от места битвы примерно на тысячу шагов. Здесь у дороги была небольшая лужайка, а у скалы змеился узенький ручеёк. Разожгли костёр, быстро сварили хлёбово из вяленой рыбы с корешками, молча поели. Робин специально ничего не спрашивал у Глендавейн, не торопил. Та сходила к ручью, вымыла котелок, опять подсела к костру и, вздохнув, начала так:

– На самом деле я не Глендавейн.

– Это мы уже поняли, – махнул рукой Бека.

– Не перебивай, – подосадовал Робин. – Ну-ну, не Глендавейн, значит…

– Эх, спутники мои невольные, лучше бы вам и не знать всего этого!..

– Это ещё как посмотреть, кто тут чей спутник, – обиженно сказал Бека.

– Бека! Так мы до рассвета до сути не доберёмся!

– Всё, молчу, молчу!

– Давай, Глендавейн – или не Глендавейн – только покороче, в самом деле спать уже пора.

Девица помолчала и утомлённым бесцветным голосом начала опять:

– Зовут меня Гризония, я дочь могущественнейшего волшебника Гофлареха Ужасного. Ушла я из дома, потому что папа мой хочет достичь мирового господства… Нет-нет, само по себе это вполне нормально и приемлемо, только он, понимаете ли, маг старой формации и пользуется устаревшими методами – исключительно предметной магией и классическими заклинаниями, а современные достижения ни в грош не ставит. И это бы ничего, терпимо – но ведь он и меня заставлял заниматься такой ерундой! Ну кому, скажите, понравится тратить на добывание Сокровенного Пламени полдня, когда его можно зажечь всего лишь… Впрочем, это неинтересно.

Я предложила ему новейший способ – даже несколько! – достижения его цели. И все они давали очень быстрый и качественный результат – и результат почти предсказуемый! Смешно говорить, каких-то жалких пятьдесят – сто лет вместо обычных девятисот – полутора тысяч! Но отец упёрся: мол, новомодные штучки, не проверено, опасно и всё такое. Запретил даже разговаривать на эту тему. А тут еще этот идиот Арудон со своим сватовством…

– Это что ж за женишок такой? – на этот раз перебил уже Робин, удивлённо ощутивший в себе укол ревности. – Не его ли глазок мы имели счастье лицезреть?

– Его, его. Вбил себе в голову, что один из наших с ним двенадцати детей достигнет этого самого господства… Ну, то есть наверняка, с гарантией достигнет. Гороскоп, мол, он составил, так там про всё это прописано. Ведь Арудон, он всё больше по гадательной магии: гороскопы там, предсказания судьбы по плевкам, гадание по линиям жизни… Ну, и ещё кой-чего по мелочам.

Робин вспомнил, как валился в пропасть мост, простоявший до этого много сотен, а то и тысяч лет, и поёжился: ничего себе «мелочи»!

– И главное, придурок, не знал, какой по счёту ребёнок станет властелином мира, предсказатель хренов! Это что ж, мне двенадцать детей ради этого рожать? Да и морда у этого Арудона Умного как… как… – Гризония показала пальцем – как вот этот котелок. До того, как я его вымыла.

– Погоди, не пойму: то он у тебя придурок, то умный? – это опять не выдержал Бека.

– Так Умным это он сам себя называет! А по-настоящему – придурок. Это ж выдумать надо – двенадцать детей!

– А папаша твой, он что же?

– Да я ему и не говорила даже. Ещё чего! Сама разберусь, не маленькая. Подумаешь, Арудон какой-то…

Далее из рассказа Гризонии выходило, что смертельно обиженный категорическим отказом Арудон поклялся либо поставить на своём, либо сжить упрямицу со свету: не доставайся, мол, никому! Первый, пристрелочный, удар мстительный колдун нанёс, когда Гризония остановилась на ночлег в худском постоялом дворе – у неё пропал мешок с драгоценными камнями. Нет-нет, это не жулики, те к самоцветам и близко бы не смогли подобраться, все нужные меры были приняты. Это Арудон, больше некому!

При упоминании мешка с самоцветами у Беки вспыхнули глаза, но он неимоверным усилием сдержался и только нетерпеливо сделал знак рассказывать дальше.

Вторую подлость неуёмного Арудона они имели возможность наблюдать во время морского похода. Ну, а третья – вот она, ещё, небось, и камни не остыли…

Некоторое время все молчали. Потом Робин сказал:

– Э-э… И что теперь? Я вот к чему: что ты теперь делать собираешься? Я так понимаю, что женишок твой самозваный, Арудон этот, не отступится. Упрямый, видать, дядя.

– Что делать? Да ничего. Пойду, наверно, по дороге, куда глаза глядят. Всякая дорога где-нибудь да кончится, – она неопределённо повела рукой. – Утром сначала вы пойдёте, а я после полудня, вслед. Зачем вам, действительно, в это вмешиваться…

Робин замотал головой:

– Нет, так дело не пойдёт – столько вместе, и вдруг врозь? Не пойдёт. А на женишка твоего управа найдётся, – он похлопал по ножнам Истребителя Василисков, – так ведь, Бека?

– Так-то оно так, – безрадостно согласился пройдоха, – а только меч твой называется Истребитель Василисков, а не Истребитель Колдунов. Тяжеленько нам придётся.

– Ничего, – бодро ответствовал Робин. – Что нам какие-то там колдуны? Да и у Гризонии, я думаю, найдётся, чем приголубить своего ухажёра. Кстати, как тебя всё-таки называть: Гризония или Глендавейн? Гризония – тоже красиво, но привык я всё-таки к Глендавейн.

– Глендавейн, – быстро сказала волшебница. – Не нравится мне Гризония. Это, кстати, ещё одна причина, по которой я ушла из дома: имя хотела поменять, а папенька ни в какую.

– Да, вижу я, папашка у тебя – кремень… Ладно, вы ложитесь, а я покараулю, спать что-то расхотелось. А потом меня Бека сменит. Хотя вряд ли твой Арудон сегодня ещё раз сунется.

Звено одиннадцатое

Гофларех быстро натянул пижаму, сшитую из кусочков Драконьего Огня и нырнул под одеяло. В Обители Мудрого было прохладно, несмотря на то, что Гофларех каждый вечер обновлял Заклинание Отопления – одно из самых, кстати, простых и надёжных. Ранее вполне хватало одного раза в месяц, и колдун сильно подозревал тут происки дурака Арудона, но прямых доказательств не имел – не до такой уж степени дураком был этот самый Арудон, чтобы оставлять улики.

– Надо что-то делать, – подумал чародей. Слуги роптали, жаловались на выстывшие спальни и намекали, что их наперебой приглашают соседи Гофлареха, а это было плохо. Слуги здесь, в Долине Ужаса, были дефицитом. Тому было несколько причин, но главной был, конечно, холод, царивший в Долине. Наём и доставка тоже были делом сложным и хлопотным, и хотя платили по-королевски, желающих было очень мало, поэтому практика переманивания получила широкое распространение.

Неведомый основатель Долины Ужаса был большим оригиналом. По его мнению, творить злые дела можно было только на лютом морозе, с чем Гофларех в глубине души был абсолютно не согласен. Мало того, незадачливый этот демиург, имя которого замело песком тысячелетий, сотворил вместе с Долиной большое количество свирепых белых медведей, которые должны были в случае нарушения невидимой границы немедленно разрывать дерзкого на мелкие кусочки. Теоретически злые волшебники были невидимы для этих монстров и могли свободно прогуливаться по Долине, измышляя под вой пурги разные гадости. Но, видно, что-то разладилось в тонком механизме за минувшие тысячелетия или, может, волшебники стали добрее – а только когда после долгих поисков пропавшего Юга Оголтелого нашли кровавое пятно на снегу и одну сломанную лыжу, волшебники, не сговариваясь, перешли на воздушный транспорт. Одновременно в моду вошли и мгновенные перемещения – но, поскольку точность их была крайне невысока, эта мода быстро сошла на нет. Никому не хотелось вместо уютной гостиной оказаться посреди ледяного поля под пронизывающим ветром, а тут ещё и медведи… Так что летали, кто на чём: на дедовских коврах-самолётах, на мётлах, на летучих кораблях разного рода и фасона, даже на специальных табуретках летали.

Сам Гофларех предпочитал левитацию, в которой поднаторел ещё будучи учеником. Что греха таить, любил старикан эффектно появиться из метельных вихрей над башней очередного гостеприимца, сделать пару плавных кругов и стать на ноги точнёхонько перед встречающим хозяином! Немногие из его коллег были способны на такое. Нет, левитировать, конечно, умели все, но подобного изящества, точности и красоты полёта добивались единицы.

Гофларех довольно усмехнулся – да, единицы, и уж Арудон-то точно не входил в их число. На посиделки тот прибывал всегда на своём огромном корабле, безвкусно размалёванном аляповатыми цветами, звёздами и какими-то животными, которых было невозможно узнать.

В последний раз Арудон Умный вошёл в зал с таинственным видом, на который никто не обратил внимания, но зато внимание все обратили на то, что правый глаз мага прикрывала чёрная повязка, богато расшитая золотом, серебром, бриллиантами, рубинами и жемчугом. Это было событие: обычно на вечеринках лениво перемывали косточки отсутствующих, рассказывали древние анекдоты, обменивались разными безделушками – и всё это от безысходной скуки, а тут!.. А тут Арудон без глаза!

Мнения немедленно разделились: одни утверждали, что Умный лишился половины зрения в результате опаснейшего магического опыта – предположительно последнего или в крайнем случае предпоследнего в цепочке, должной привести его к Мировому Господству; другие – и их было подавляющее большинство – были уверены, что известный своим пристрастием к горячительным напиткам Арудон по пьянке сам наткнулся на какой-нибудь ухват или, чего доброго, на собственный посох; третья же, совсем малочисленная партия, держалась брезгливого убеждения, что глаз под повязкой цел и это «обычный ячмень».

Дурак Арудон, видя такое внимание к своей особе, выпячивал грудь, подпрыгивал на месте и ехидно и торжествующе поглядывал на Гофлареха. Гофларех же, будучи приверженцем второй версии, взгляды эти демонстративно игнорировал и нарочито громко завёл разговор с двумя ближайшими собеседниками о вреде пьянства.

Арудон аж позеленел от такого пренебрежения и, скривившись, сквозь зубы процедил что-то малопонятное, но очень злобное:

– Врезал – да, видать, мало. Ничего, врежем ещё…

Гофларех пожал плечами и иронически заметил собеседникам:

– По-видимому, у достославного Арудона имеется неистощимый запас зрительных органов!

Те в голос заржали…

Угревшись, наконец, в многочисленных перинах, старик потихоньку стал посвистывать носом и мирно заснул. Снилось ему в эту ночь только хорошее: Гризония – совсем маленькой девочкой в белом платьице – как козочка, прыгающая по отвесным скалам, и Арудон Умный, на коньках удирающий по огромным сугробам от четвёрки разъярённых белых медведей.

Звено двенадцатое

Робин отошёл от костра, чтобы не мешать спутникам устраиваться на ночлег. В двух шагах от их укромного костерка начиналась полная тьма, смягчённая лишь жемчужным светом звёзд. На безоблачном небе они сверкали подобно самоцветам и, когда глаза привыкали, давали вполне сносное освещение. Робин поднял голову и с глупо-радостной улыбкой вновь глянул на звёзды. Он ещё не догадывался, что в глаза, в уши, в каждую пóру его тела исподволь, незаметно и вкрадчиво по капельке уже давно сочится сладкий яд, который барды, менестрели и скальды во все века именовали любовью…

Наверное, он всё-таки слегка задремал, потому что очнулся в глухой ночи от каких-то непонятных звуков. Костер давно погас, теперь это была просто кучка чуть тлеющих углей под толстым слоем пепла. Робин потянулся, досадуя на себя за оплошность и проявленную слабость, он собрался было подбросить хвороста, как вдруг опять услышал какой-то шум – нечто вроде низкого гудения. Шум доносился со стороны ручья, и граф сначала подумал, что это он, ручей, и шумит, но прислушавшись, понял, что это не так. Тем более, что в той стороне он увидел на земле чуть заметный огонёк, словно там, среди тёмной травы, тлела отлетевшая от костра веточка. Однако в царящем в ночи полном безветрии от костра она туда отскочить не могла. Робин бесшумно закинул перевязь с мечом за спину и, презрев рыцарское достоинство, на четвереньках стал подкрадываться к огоньку. Чем ближе он подбирался, тем явственнее становился гул. С изумлением он понял, что это речь, только очень тихая и басовитая. Тогда он пополз. А когда до огонька осталось шагов семь, и он, затаив дыхание, поднял голову – то чуть не прыснул от смеха. Картина была ещё та: вокруг крохотного костерка столпилось с сотню существ, более всего похожих на детские тряпичные мячики размером с кулак. Из кругленьких телец торчали коротенькие тонкие ручки и ножки, головы почти не было, зато непропорционально огромный рот разрезал тело почти посредине. Глаз и ушей Робин в неверном пляшущем свете костерка не разглядел.

Существа внимательно слушали оратора, который стоял на плоской кочке и продолжал начатую речь:

– …какие беды мы терпим, какой позор! Мы, от поступи которых содрогались скалы, мы, те, кто испокон веков владел этими горами и пещерами, мы… – говоривший всхлипнул, – ютимся в жалких норах, которые с таким трудом отвоёвываем у сурков, а в наших – наших! – пещерах распоряжаются проходимцы гномы!.. И ещё сочиняют сказки, что это они вырыли эти пещеры! Братья, доколе терпеть будем?! – тут оратор возопил так, что Робин испугался: вдруг проснётся кто-нибудь из его спутников и спросонья спугнёт сборище. Он осторожно оглянулся – нет, всё было тихо – и вновь устремил внимание на тряпичного оратора. Тот уже успел сменить тему:

– …мало того, – убеждённо вопил говорун, – что он превратил нас, могучих горных троллей, пальцами истиравших камни в пыль, в этих ничтожных существ, коими мы сейчас являемся! Мало того, что змеиной хитростью он заставил нас покориться его мерзкой воле – сейчас он требует, чтобы мы своими слабыми силами всячески препятствовали притоку людей в этот дурацкий Город! Сколько наших соплеменников уже погибло под копытами лошадей! А сколько ещё погибнет! И всё зря. Ведь не обращают же на нас никакого внимания – давят, и всё! Пусть истончатся его жилы и лопнет его селезёнка – вместилище мерзкого колдовства!

– Пусть лопнет… Жилы… Пусть… Пусть истончатся…– подхватил нестройный хор голосов.

– Так он вроде умер? Или нет? – спросил вдруг откуда-то со стороны неуверенный басок.

– Умер, умер! – раздражённо подтвердил стоящий на кочке. – Ну и что?!

– Так если умер, как он может нам приказывать? И чему истончаться и лопаться – истлело уж всё, поди…

– Много ты понимаешь, молокосос! Проклятие именем бога, Которого Нет – вот что даёт власть Цудуляру доставать нас из небытия… А каковы лесные тролли! Ведь сразу в кусты, а ещё родственнички называются! Жаль, жаль, что это мы первыми попались на глаза Цудуляру, а то сейчас бы они корячились под своими пнями, шарахались от каждой белки, обгаживаясь при малейшем шорохе… Кстати, кто-нибудь успел испоганить котелок, когда эти проходящие варили похлёбку? Чья очередь?

– Моя, – сказал виноватый голос. – Не сумел я, очень уж горячо было…

– Моя, моя! – передразнил главный. – Вот так всегда: простенькое дело поручить нельзя!

Тут Робину в нос попала травинка, и он громко чихнул.

Вся компания мгновенно исчезла в траве, как сдутая ветром, только тлеющий перед глазами костерок убеждал Робина, что всё это было наяву. Он встал, затоптал огонёк и пошёл к своему костру. Подбросив очередную порцию хвороста, граф уселся и стал размышлять об услышанном. Получалась полная белиберда. Одно только было ясно: в округе имеется какой-то город, куда лучше не соваться.

Звено тринадцатое

Ехали они этой знакомой надоедливой дорогой уже третий раз, и это было скучно. Граф решил ничего не говорить спутникам о ночном приключении. Все и так были в сумрачном настроении, несмотря на чудесное утро. Как говорится – не пелось что-то. Так, в молчании, доехали до поворота с мужиком. Тот был тут как тут и встретил их неприязненно и сварливо:

– Опять? Я думал, вы меня послушались, а вы…

– А что мы? Посторонись-ка.

Мужик нехорошо улыбнулся и перехватил палку поудобнее. Как и прежде, он держал её наперевес, недвусмысленно перегораживая путь:

– Нечего вам там делать.

– А ты что ещё за указчик?

Мужик люто глянул на графа:

– А вот и указчик. Не твоего ума дело! Я, может, специально к этой тропе приставлен – любопытных таких вот отваживать!

– Кем приставлен? Зачем?!

– Кем надо, тем и приставлен. Да не при конём – дубиной огрею!.. О боги! Да за что мне такое?! Маешься-маешься с такими вот дурнями, а тебе вместо благодарности…

– Да дай проехать, обалдуй, добром прошу!

– Не дам! Сказано – не дам!

– Ну, пеняй на себя… – Робин потянул со спины Истребитель, намереваясь как следует врезать плашмя по упрямой башке, но тут мужик неожиданно отступил, сел на траву и заплакал.

– Ы-ы-ы!.. – хрипло выл он. – Никто, ну никто не слушает! Что же мне, до скончания века тут сидеть? Ы-ы-ы…

– Постой, ты чего?! – подъехавшая Глендавейн слетела с коня и, как всегда, приняв сторону обиженной стороны, бросилась утешать плаксу-оборванца.

– Чего-чего… Посидела бы тут с моё, не спрашивала бы. Ы-ы-ы… А может, вернётесь, а? Чего вы там не видали?

– Да что там такое?! – не выдержал Робин. – Можешь толком объяснить?!

– Не знаю! – горько всхлипнул мужик. – Самому, знаешь, как охота узнать! Да только не могу я с этого места сойти. Так, в кустики когда сбегаешь – и опять сюда тянет, прямо мочи нет. Заклинание, будь оно неладно!

Оказалось, что мужик этот – никакой и не мужик вовсе, а заколдованный дракон, которого лет триста назад некий проезжий маг поставил охранять тропу. Вернее, не тропу – кому она нужна, тропа-то, а предупреждать неосторожных путников, что впереди место жуткое и гиблое, которое следует обходить десятой дорогой (фигурально выражаясь, конечно – дорога тут одна, вот она, дорога-то…). А чтобы не пугать прохожих, загнал его вот в это мерзкое и убогое тело, и обратно в драконы ему можно будет превратиться только тогда, когда он отведёт от этого места дважды по два десятка человек. И то с условием, чтоб никого, не дай бог, пальцем не тронуть, не говоря уж – съесть.

– И что, многих ты уже… отвадил?

– Троих… – с тоской вздохнул бывший дракон. – Считай, по одному в сто лет. Да вот вас чуть было… Я уж решил – одумались, обрадовался, а вы!..

– Фигня! – встрял Бека, явно приободрившийся после слов «пальцем не тронуть». – Осталось-то тебе, если прикинуть, при таких темпах чуть больше трёх с половиной тысяч лет. А сколько драконы живут?

– Сколько хотят, – сдержанно ответил мужик. – Так что, может, повернёте назад?

– Оно бы и нужно, – почесал затылок Робин, – да с другой стороны, никак нельзя. А в объезд дороги нет?

– Нет.

– Так… А колдун тот твой, он куда потом пошёл? В какую сторону?

– Да никуда он не пошёл. Полетел он. Пообедал – да как сиганёт через гору!

– Ой! Да ты же, наверно, тоже есть хочешь? – участливо спросила Глендавейн. – У нас вот осталось немножко сухой рыбки…

– Не надо, – отмахнулся дракон. – Мы, драконы, без еды долго можем.

– Неужто ты в самом деле дракон? – усомнился Бека. – Что-то не верится.

Мужик свирепо глянул на торговца зелёным глазом:

– Эх, попадись ты мне тыщи через четыре годков! Жаль, не проживёшь столько.

Он криво усмехнулся, повернулся в сторону и принялся пыхтеть и надуваться. Набрав огромное количество воздуха – так, что грудь у него выгнулась, как резиновая – мужик-дракон с шипением изрыгнул вверх внушительный клуб огня.

– Нет, пламя не то, – сощурив глаз, огорчённо сказал он. – Цвет, стыдно кому сказать, малиновый. Копоть. Эх, мне бы в моё тело – я бы такое вам показал!

– Всё равно здорово, – признал Бека. – Научишь?

Мужик в ответ только пренебрежительно фыркнул.

– Кстати, – сказал Робин, – Нас ведь было не трое, а гораздо больше. И остальные повернули назад аккурат перед этим самым местом (здесь он сознательно покривил душой), так что можешь записать их себе в плюс.

– Благодетель! – завопил мужик, бухаясь в ноги графу. – Счастье-то какое! А сколько их было?!

– Точно не помню. Десятка два. Да ты встань с колен!

– Да я не только встану, я тут тебе прямо станцую! Что хошь сделаю! А может, и поболее двадцати, а?!

– На портшезах двадцать четыре носильщика, – сообщил точную цифру хозяйственный Бека, – и с вьюками ещё десять. Итого тридцать четыре, а с твоей прежней троицей – тридцать семь. Остаётся, если на человека по веку брать, триста лет. А вдруг и того меньше – видишь, какой тебе фарт пошёл!

– Так, может, и вы назад повернёте? Тогда я свободен!

– Повернём, – согласился Робин. – Только с условием: ты, когда драконом станешь, перевезёшь нас на себе через горы. Летать-то ты не разучился?

– Нет, не выйдет, – отказался дракон. – Мы, земляные драконы, вообще не летаем. Мы больше по другой части – ну, по ущельям ползать, клады там какие постеречь, а летать – это вам небесного дракона надо. У этих-то, конечно, ветер в голове, знай себе порхают – а только и небесный дракон вас не повезёт. Не положено дракону.

– Ну, как знаешь, – развёл руками граф. – Была бы честь предложена. А раз так, вернуться нам никак не получится. Там уже никто не пройдёт. Мост, понимаешь, развалился.

– Вот оно что, – огорчённо протянул мужик-дракон, почёсывая затылок. – А вы всё-таки поворачивайте-ка назад, – предложил он. – Вас аккурат трое, мне как раз и хватит. Я скоренько. Я через полчасика вас догоню и съем. Право, всё лучше, чем дальше идти!

– Нет уж, – в свою очередь, отказался Робин. – Обойдёмся.

Звено четырнадцатое

Город лежал перед ними, занимая всю широкую котловину среди расступившихся гор. Он был обнесён высокою каменною стеной, сложенной из таких же древних валунов, что и безвозвратно разрушенный землетрясением мост. Стена вплотную примыкала к острым скальным обрывам, величественно возносившим вершины к самым облакам. Серые плиты древней дороги серпантином спускались в котловину, исчезая в больших сводчатых воротах, пробитых в стене. Над таинственным городом висело чуть заметное марево не то испарений, не то некоей дымки, и дома его, зубчатые башни и залитые солнцем площади с резкой чересполосицей теней чуть заметно дрожали, не давая глазу ухватить деталей. На улицах, которые отлично просматривались сверху, было кое-где заметно движение жителей, но опять-таки – видимо, из-за той же дымки – невозможно было разобрать, чем эти жители заняты и что именно делают.

– Люди! – облегчённо вздохнул Бека. – Значит, и мы не пропадём. Если, конечно, они не людоеды какие-нибудь.

– Не людоеды, – возразил Робин. – Людоеды бы тут друг друга давно пожрали. Людоеды – они одиночки…

Однако он никак не мог выбросить из головы встреченный ими растерзанный караван. Ведь должно же было существовать что-то, что столь жестоко расправилось с мирными путниками?

– Назад пути всё равно нет, – ровно напомнила Глендавейн.

– Да уж, – пробормотал Робин. Он тронул коня и первым принялся спускаться с перевала вниз.

Вблизи стены выглядели ещё более внушительно. Они нависали над дорогой, подавляя идущего своей циклопической монолитностью, которую беспощадное время сохранило нетронутой с неведомо каких веков. Граф даже поёжился, представив, как бы он планировал, например, осаду этой твердыни – и с удивлением обнаружил, что ни одной дельной мысли и близко не проскочило у него в голове. Цитадель была неприступна.

Что самое странное – никто и не собирался охранять городские ворота. Собственно, никаких ворот и в помине не было, не было башенок с бойницами для ближнего боя, не было и опускающейся в проходе толстой железной решётки, не было даже элементарной стражи у входа – не было ничего! И тут в третий раз графа кольнуло предчувствие, да так сильно, что он не сумел сдержаться, ойкнул и ухватился за седло, чтобы не упасть. Во рту было горько, голова кружилась, а в ушах – то ли порыв ветра был виноват, то ли шальная птица крикнула, пролетая, но в ушах его явственно прозвучали слова, сказанные безжизненным, пустым голосом:

– Не ходи туда.

Да что же это такое?! Если это и в самом деле Пах так о нём печётся, то почему бы ему, Паху, не пояснить толком, чего он добивается, а ещё лучше – просто пособить путешествующему воину побыстрее добраться домой? Или это и не Пах вовсе?

– Ты чего, граф? – всполошился Бека, взглянув на побледневшее лицо Робина.

– Ничего, – медленно ответил Робин. – Ничего. А только нам туда нельзя.

– Ага, нельзя, значит, – повторил Бека и как-будто даже успокоился. – Ты, граф, точно уяснил, что нельзя? У тебя что, опять предупреждение?

– Да.

– Вот оно как. Крепко, похоже, тебя кто-то опекает… Ты смотри, будь осторожнее, а то как бы нам не напороться на что-нибудь нехорошее. Боги зря не посоветуют!

– Ты уверен, что это боги?

– А ты нет? Пах – сам же говорил!

– Говорил… – проворчал Робин. Он и сам уже не знал, что ему думать. – Конечно, Пах, больше некому. Хотя, может, и не Пах. Тогда кто?

– Тебе-то какая разница? Главное, дело говорят!

– Тихо как, – вдруг задумчиво сказала Глендавейн. – Разве так должно быть в городе?

В самом деле, в городе стояла настораживающая, какая-то безжизненно-мёртвая тишина. Не слыхать было привычных городских звуков – блеяния овец, ржания коней, людской ругани и криков. Отсутствовали запахи городских нечистот, только несмелые порывы ветерка из-под стены доносили сладко-противный дух разлагающегося трупа, будто с той стороны прямо посреди улицы валялся дохлый кот.

И тут, словно в насмешку, звуки послышались. По мостовой сухо защёлкали копыта. Видно, стража решила всё же проснуться и выяснить, кто это явился и торчит у ворот. Звуки приближались, и вдруг в тени прохода показался скелет лошади. Ветхие остатки сбруи свисали с выбеленного солнцем черепа. Костяк приблизился к тому месту, где полагалось быть створкам ворот и, слепо ткнувшись как бы в невидимую преграду, остановился, уныло свесив голову. Путники от изумления разинули рты, а из ворот показался ещё один скелет – на сей раз человеческий. Он вяло погрозил им кулаком, щёлкнул челюстями и, ухватив остов лошади за ржавую уздечку, увёл обратно в город.

– Я туда не пойду, – взвизгнул Бека. – Что хотите делайте, а я туда не пойду!

– Похоже, туда вообще никому не пройти, – мрачно заметил Робин. – Гиблое место.

– Город бога, Которого Нет, – сказала Глендавейн.

– Что?

– Так написано. Или примерно так.

– Где?

– Вот, над воротами.

Робин поднял голову. Над воротами, действительно, вилась выбитая в камне надпись, но полустёртые буквы её были совершенно незнакомы графу, и он с уважением глянул на девушку.

– А больше там ничего не написано? Чем, к примеру, этого бога умилостивить, чтобы…

– Больше ничего.

– Так. Приехали. Но ведь тот караван тут как-то прошёл? Значит, должен быть какой-то путь!

– И что от него осталось, от каравана?! – вскинулся Бека.

– Я не о том, – пояснил Робин. – Если люди шли, значит, знали дорогу. Пусть рисковали, но шли! Значит, дорога есть и она принципиально проходима. Просто им не повезло. Случилось что-то. В жизни ведь всякое бывает. Мне и самому туда край как не хочется, да нам по-другому нельзя. И туда тоже нельзя, конечно…

– Ворона летит, – перебила его Глендавейн.

– Что?!

– Ворона летит, – повторила она. – Вон там. Сейчас посмотрим, что будет.

Беспечная ворона, насмешливо каркнув, легко перемахнула неприступную стену, и тут же, чего-то испугавшись, шарахнулась обратно. Но не тут-то было! Птица словно наткнулась на прозрачное ограждение и её отбросило назад. Отчаянно хлопая крыльями, чёрная неудачница вновь и вновь пыталась вырваться из города, но тщетно: неведомая сила цепко держала её в плену. Вдруг над стеною мелькнула длинная узкая стрела, и пробитая ворона, бессильно сложив крылья, канула вниз. Вновь наступила тишина.

– Понятно, – скрипнул зубами Робин. – Вот, значит, как! Туда-то нас, скорее всего, пустят, а обратно… Ну-ну.

Они отъехали от мёртвого города, спешились у одиноко торчащей придорожной скалы и развели костёр. Настроение у всех было подавленное. Разговаривать не хотелось. Похоже было, что на этот раз они действительно здорово влипли.

Проинвентаризировав имущество, они выяснили, что являются обладателями одного фамильного меча (граф Айтер), одного кинжала (Глендавейн) и пары быстрых ног (Бека). Другое оружие отсутствовало. Из пищевых припасов оставалась лишь початая фляга вина да немного вяленых кальмаров – которые они тут же и доели. Впрочем, голодная смерть в ближайшем будущем им не грозила: в конце концов, можно было по очереди забить на мясо лошадей, а что касалось воды – стоило чуть-чуть подняться вверх по дороге, и небольшой чистый родничок был к их услугам. Но что делать дальше? Как выбираться к людям? Не жить же им тут, в самом деле, дичая и уподобляясь несчастному сторожевому дракону?

Солнце постепенно склонялось к горизонту, обдирая свой пылающий край о хищно торчавшие острыми клыками вершины. Решено было устроить бивак прямо на дороге у скалы. Хотя Робин и не опасался нападения из города – вряд ли обитающие там скелеты имели возможность оттуда выбраться – но всё же предусмотрительность никогда и никому не вредила. Защищаться же от любой опасности лучше не среди чистого поля, а имея за спиной надёжный камень.

Столь же важным было и установление сторожевого наблюдения. Робин отозвал в сторону Беку, указал ему в потухающем небе нужную звезду и внушительно шепнул:

– Заметь это место. Когда она зайдёт за вершину, если глядеть отсюда, разбудишь меня, я стану сторожить, а ты отправишься спать. Гляди в оба. Чуть что – не стесняйся, ори во всю глотку! Лучше десять раз проснуться зря, чем один раз вообще не проснуться. И учти: заснёшь – слово чести, отведу к городу и затолкаю прямо в ворота. Понял?

– Понял…

Робин с Глендавейн улеглись по разные стороны догоревшего костра. Угли, подёрнувшиеся сизым пеплом, давали ровное приятное тепло. Граф уже примостился было, но потом встал и вновь подошел к сиротливо торчащему на указанном месте Беке:

– Будешь ложиться – сгребёшь золу в сторону и ляжешь на это место. Там земля прогрета, будет не холодно.

– Зачем? И так не холодно.

– Под утро должно похолодать. Сам увидишь.

– Ладно.

Робин вернулся на своё место. Девушка уже спала, безмятежно подставив лицо лунному свету. Граф некоторое время рассматривал её, затем вздохнул и улёгся на подстеленный плащ. Истребитель Василисков он положил рядом с собой, накрыв рукоять ладонью.

И тут на нос ему свалился камушек.

Через мгновение Робин был уже на ногах и с мечом в руке. Присмотревшись, он увидел на вершине скалы тщедушную копошащуюся фигурку.

– Гном, – в самое ухо жарко прошептала ему так же мгновенно проснувшаяся Глендавейн.

За всю свою прежнюю жизнь граф Айтерский не видал и половины чудес, свалившихся на него за последний месяц. Кто бы мог подумать, что гномы, драконы, колдуны и прочие герои сказок – персонажи отнюдь не сказочные, а реально занимающие своё место в окружающей действительности?!

В то, что копошащаяся фигурка – гном, он поверил сразу. Неизвестно, откуда эта девица набралась такого жизненного опыта, но Робин уже привык к тому, что Глендавейн зря слов на ветер не бросает, и если она утверждает что-то, то скорее всего так оно и есть.

– Это не опасно? – так же шёпотом спросил он.

Девушка выразительно пожала плечами:

– Кто знает. Как когда. Зависит от того, какие это гномы, сколько их, как настроены… Да мало ли от чего зависит!

– Это не опасно, – раздался сверху тоненький голосок. – Это приятно и очень-очень выгодно!

С этими словами фигурка бодро сиганула вниз. Люди непроизвольно отшатнулись: высота была очень даже приличная, но гном, как ни в чём не бывало, уже стоял перед ними – руки в боки, борода вперёд.

– Что?! – переспросил из темноты Бека. – Что выгодно?

Робин был готов дать голову на отсечение, что Бека возник у него за спиной одновременно со словом «выгодно».

– Выгодно, – кивнул гном. – Вам выгодно, мне выгодно, всем выгодно. Я Булин, сын Мулина. К вашим услугам.

– Граф Робин Айтер, – машинально представился Робин.

– Глендавейн, – сказала Глендавейн.

– Бека Арафейский. Негоциант и предприниматель, – торжественно и гордо отрекомендовал себя прохвост Бека.

– Очень приятно! Чрезвычайно, исключительно, безмерно приятно! – заявил Булин, сын Мулина.

– Присаживайтесь, уважаемый Булин! – пригласила Глендавейн, подбрасывая в костёр охапку хвороста.

Гном присел с видимым удовольствием, тщательно расправив длинную ухоженную бороду, и протянул руки надо вновь разгорающимся огнём.

– Что вы мне можете предложить, достопочтенные путники? – блаженно жмурясь, подобно нашкодившему коту, спросил он. Робин недоумённо вытаращил на него глаза, будучи поставленным таким вопросом в тупик и не ухватывая сути происходящего, но тут инициативу в свои руки взял ушлый Бека:

– Предложение зависит от спроса, почтенный Булин, равно как и наоборот. И мы надеемся достичь взаимовыгодного результата, что доставит нам поистине неизъяснимую радость!

Гном, услышав это, засиял от счастья и радостно потёр крохотные ручонки:

– Истина, сама истина говорит твоими устами, о великомудрый Бека Арафейский! Мои условия традиционны: конечно же, безопасный проход и полная сохранность всех ваших товаров в обмен на всего лишь жалкую половину их. Это поистине щедрое предложение, да-да, просто королевское! Не смею сомневаться, что вы с радостью примете его. Но за отдельную плату вы можете получить любые дополнительные услуги: скажем, переноска на носилках ваших драгоценных особ – без малейшего толчка! – по центральным галереям, яркое освещение коридоров и их ответвлений, демонстрация лучших драгоценностей подземного мира и рассказ занимательных историй их добычи и огранки. Ваш слух могут усладить напевы сладкоголосых красавиц, а ваше зрение – их танцы и иные пленительные телодвижения. Кроме того…

– Достаточно, уважаемый Булин! – благосклонно прервал его Бека. – Это прекрасное предложение, и мы принимаем его. Только, как нам кажется, четверти товаров будет вполне достаточно. Со свойственной вам мудростью вы, конечно, согласитесь с такой постановкой вопроса?

Робин разинул рот и попытался было объяснить, что никаких товаров у них нет и никогда и в помине не было, но заработав толчок локтем от Глендавейн, благоразумно промолчал, предоставив Беке самому выпутываться из щекотливого положения. Тот же, что называется, оказался в своей стихии.

И действительно, в самом скором времени соглашение было достигнуто. Стороны, ко взаимному удовлетворению, сошлись на трети товаров – без песен, плясок и прочих несолидных развлекательных экскурсов. Освещение подземных путей – экономное. Договор вступает в силу немедленно после подписания соответствующего документа.

Тут же был изготовлен и документ, и на пергамент торжественно легли подписи Булина, сына Мулина, сына Толина, сына (множество предков гнома занимало два отдельных листа), и Беки Арафейского (список титулов последнего был этим и ограничен).

– Вы изволите проследовать немедленно, глубокоуважаемые? – почтительно пропищал сын Мулина. – В таком случае благоволите подвести своих вьючных животных и остальных ваших спутников ко входу в подземелья.

– Где находится вход?

– У этой самой скалы, только с обратной стороны. Стража всё слышала и пропустит вас.

– Стража? Признаться, я никого не заметил, – насторожился Робин.

– Хи-хи-хи! – радостно взвизгнул гном. – Ещё бы! Было бы удивительно, поразительно, невероятно, если бы стража гномов была бы замечена жителями надземелья! Это немыслимо! Этого просто не может, никогда не может быть!

– Двадцать шесть воинов-секирщиков под предводительством капитана, – сухо уронила Глендавейн. – Плюс двое молодых оруженосцев, вооружены только короткими пиками. Их, конечно, можно в расчёт не принимать. Имена перечислить?

Сын Мулина был уничтожен. Он сник, съёжился и как-то потух. Из последних сил, пытаясь сохранить остатки гордости, он молча дал знак следовать за ним.

За скалой в неверном лунном свете чернел вход в подземелья гномов, откуда тянуло затхлостью склепа и какой-то почти физически ощутимой могильной жутью. Робин был готов поклясться, что никакого прохода в скале раньше тут не было.

– Вводите караван, – пискнул Булин. – Нашу часть товара разгрузим позже, когда подойдём к хранилищу.

– Нет у нас никакого товара, достопочтенный Булин, – с фальшивой печалью ответил Бека. – Вот эти лошадки и есть всё наше имущество.

– Как?!! – вскричал оскорблённый до глубины души гном. – А как же договор?!

– Подлежит неукоснительному соблюдению, – с сокрушённым выражением лица кивнул пройдоха. – А поскольку положенная вам третья часть от ничего и есть ничего…

– А-а-а!!! Надули! Это гнусно, отвратительно, нечестно! Это подло и беспринципно! И зачем, зачем я только связался с вами! О, позор моей седой бороде!

– Вынужден согласиться, уважаемый. Это получилось для вас не совсем удачно, – кивнул Бека. – Но подумайте, ведь у нас просто не было выбора. Мы находились в безвыходном положении.

– Ваше положение касается только вас! Вы должны были…

– Что мы должны были, это наше дело, – вмешался Робин. – А договор есть договор.

– Но как же?! За проход под городом платят все. Вы хотите сказать, что собираетесь пройти без вознаграждения? Это нам невыгодно, невыгодно и ещё раз невыгодно! Неполученная прибыль есть прямой убыток!

– А вот это касается только вас, – парировал граф.

– Мы отдадим вам одну лошадь, – сказала Глендавейн. – Это будет честно. У нас действительно больше ничего нет.

Бека яростно обернулся к ней, но не посмел сказать ни слова. Вид у девицы был самый решительный, хотя спокойствию своему она, как всегда, не изменила ни на гран. Робин также счёл за лучшее промолчать.

Булин, сын Мулина, был вынужден смириться со сложившимся обстоятельствами. Здраво рассудив, что лошадь составляет больше, чем «ничего» (хотя вьючные животные в соглашении шли отдельной графой и налогообложению не подлежали), он сдался. Махнув рукой, он первым ступил на ведущую вниз эстакаду, образованную тщательно подогнанными гранитными плитами. Безмолвная стража бесшумно расступилась, лишь под лучами покидаемой на ясном небе луны блеснули полированные лезвия боевых топоров.

Подземелья гномов ничем не напоминали описания их из саг и легенд. Никакой торжественности, никаких церемоний не было и в помине. Больше всего подземелья походили на растревоженный муравейник. Никого не интересовало, откуда взялись и куда движутся люди, ведущие в поводу усталых понурых коней. Опрометью проносились пустые и гружёные породой тачечники, маршировали куда-то отряды строителей с факелами и огромными кайлами на плечах, из бесчисленных боковых штреков слышался непонятный стук и скрежет, а далеко, в глубине, в самом средоточии переплетения бесконечных тоннелей, что-то равномерно и безостановочно бухало. По стенам сочились грязные ручейки, и звуки падающих время от времени капель без следа умирали в неподвижном воздухе. Всё это создавало настолько гнетущую и неприятную атмосферу, что граф даже потихоньку сплюнул.

Булин, напротив, заметно оживился. Похоже было, что он просто физиологически не умел долго пребывать в скверном настроении. Поглаживая бороду, он подкатывался то к одному, то к другому, и сыпал сведениями – о времени сооружения того или иного зала, перехода или коридора, о количестве занятых в строительстве рудокопов (такой-то, сын такого-то, сын такого-то…), о найденном при этом золоте и драгоценных камнях – и о всём прочем, совершенно ненужном, но составлявшем, по мнению гнома, немеркнущую славу и гордость подземного народа и потому достойном упоминания.

Робин, который совершенно запутался в бесконечных поворотах и ответвлениях, и которому эта трескотня начинала надоедать, попытался вернуть его на более актуальную тему:

– А сколько нам ещё топать?

– Сколько пожелаете, уважаемые! – живо откликнулся Булин, хитро сверкнув глазками. – Если хотите, можем хоть сейчас на поверхность! Правда, над нами Город…

Он остановился, пережидая, пока отряд стражи пересечёт длинный гулкий коридор, по которому они двигались.

– Нам нужно на ту сторону города, – пояснил Бека.

– Ах, что такое «та сторона»? – возразил упрямый потомок Мулина. – Допустим, сейчас «та сторона» прямо передо мной, но стоит мне случайно повернуться, и «та сторона» окажется совершенно с другой стороны. Всё зависит о того, с какой стороны посмотреть!

Робин, которого такие географические изыски совершенно не устраивали, нахмурился:

– Ты давай веди, уважаемый, нечего тут темнить! А то, я смотрю, катакомбы твои всё уже да всё ниже делаются. Это что, так и должно быть?

Действительно, они давно миновали украшенные цветными сталактитами и наскальной росписью центральные магистрали подземелья и углубились в места, мягко говоря, не слишком посещаемые и потому, видимо, находящиеся в пренебрегаемом состоянии. Всё чаще попадались кучи мусора, пыли, пустой породы; почерневшие балки шахтной крепи были источены неведомыми насекомыми, частично обвалились и сгнили. Бухавший ранее далеко в глубине исполинский молот теперь был слышен чуть ли не сверху, и с потолка от сотрясения время от времени осыпались струйки песка.

Оскорблённый гном заверил, что ведёт самой лучшей, короткой и близкой дорогой, что великолепные галереи, представляющие историческую ценность, специально оставлены в первозданном виде, и что скоро, уже совсем скоро, уважаемые – раз уж им так приспичило! – смогут выйти из уютных подземных коридоров в свой враждебный открытый мир, хотя он, Булин, и не понимает, как можно пренебрегать предоставленной им уникальной возможностью…

– Ладно, пошли, – перебил Робин. – Смотри только, не вздумай заблудиться тут.

Гном всплеснул руками – да как только, мол, такая чудовищная мысль могла прийти кому-нибудь на ум? – и бодро свернул в самый узкий проход, где идти уже приходилось гуськом, а кони боками задевали стены. Этим – исторически явно бесценным – лазом путникам пришлось пробираться довольно долго, и граф, потеряв терпение, чуть было не наорал на гнома, требуя немедленно повернуть назад, но тут лаз кончился, и они оказались в довольно просторном гроте.

Откуда в подземельях брался свет – неизвестно, но даже тут, на самой, казалось бы, глубине, обвыкший глаз мог различить уходящие вверх стены со следами черновой обработки, расширения пещеры в виде грубо сформированной анфилады и следы древней выемки камня – явно для сторонних нужд, так как никаких резных или полированных каменных изделий, которыми так знаменит горный народ, в пещере не обнаружилось.

– Привал, – пискнул гном, усаживаясь на плоский обломок скалы.

– Зачем привал? – подозрительно спросил Робин. – Мы и не устали ещё. Пошли дальше!

– Не устали? О, смею вас уверить, почтеннейшие, что вы просто не представляете, что вас ждёт! – гном, прижмурившись, покрутил головой, отчего кончик колпака его с вышитыми тусклым золотом письменами описал замысловатую дугу. – Нет, вы не можете этого предвидеть! Поэтому настоятельно рекомендую как следует передохнуть.

Сам гном, однако, отдыхать не собирался. Он колобком катался по гроту, не замечая ни битого щебня, ни трещин под ногами, и безостановочно трещал:

– Как бы вы ни были измотаны, измождены, обессилены – повторяю, как бы вы ни устали, вам непременно необходимо узнать, что находится вот в этом с виду ничем не примечательном тупике! Нет-нет, не в том, глубокоуважаемый Бека, а вот в этом! Ручаюсь – то, что вы там обнаружите, перевернёт всю вашу дальнейшую жизнь! Каюсь, я специально дал небольшой крюк – о, совсем, совсем крошечный! – чтобы привести вас сюда, в место, которое вы не забудете до конца своих дней!

Любопытный Бека сразу же полез в указанный проход. Граф, пожав плечами, тоже решил взглянуть, что могло вызвать столь неумеренные восторги представителя горного племени. Общему порыву поддалась даже Глендавейн.

Тупик трудно было назвать тупиком: он оканчивался громадной выработкой, размеры которой трудно было даже представить. Множество каменотёсов, по-видимому, трудились здесь долгие века: малые, большие и просто громадные глыбы камня – как обработанные, так и только-только отделённые от основания, в живописном беспорядке были разбросаны тут и там. Однако не это приковало внимание зрителей: везде, куда ни падал взгляд, лежали скелеты. Древние эти останки принадлежали представителям различных рас – были тут люди, гномы и гоблины, были останки великанов, которых Робину никогда не доводилось видеть, были скелеты и настолько причудливые, что даже великий специалист в любых вопросах Бердрехт затруднился бы определить их принадлежность. Все скелеты были закованы в кандалы, соединённые длинными – видимо, чтобы не мешали работе – цепями.

– И что здесь такого удивительного? – недовольно спросил Робин, оглядываясь на суетливого гнома.

– Я не обещал удивительное! Я обещал незабываемое зрелище! – заверещал тот. – И я повторяю: вы не забудете этого до конца своих дней! Потому что до конца их вы отсюда не уйдёте!

Мерзкое его хихиканье заглушил раскатистый грохот и металлический лязг. Граф метнулся к выходу, но опоздал: толстая железная решётка, упав, разделила его и кривляющегося беснующегося Булина. Проклятый гном, очевидно, привёл в действие спусковой механизм какой-то ловушки.

– Никто, слышите, никто еще не мог похвалиться, что надул Булина, сына Мулина! – торжествующе завопил он. – Теперь я получу всех, всех ваших жалких лошадей! Но не это главное: теперь я каждый день буду приходить сюда, чтобы любоваться вашими страданиями, и…

Он не успел докончить. Острый камень, ловко пущенный рукой графа, попал Булину в лоб. Хилое тельце его опрокинулось и перекувыркнулось на пыльном полу. Робин от всей души пожелал древнему роду Мулинов тут же и прерваться, но недостойный потомок гномьей династии вскочил и, зажимая рану рукой, мгновенно скрылся за углом.

– Я ещё вернусь! – пропищал он из темноты. – Завтра или послезавтра. Я дождусь, когда вы уже не в силах будете швыряться камнями! Я стану приходить сюда часто, очень часто, и буду смеяться над вами! Посмотрим, что вы тогда запоёте! Да, да, мы посмотрим!