Читать книгу Красное дерево, или как путешествовали в лихие 90-е - Дмитрий Нержанников - Страница 1

«Отличительные свойства обстоятельств, которыми сопровождались все мои приключения, это – счастье, которым я пользовался при всех своих предприятиях. Эти-то приятные воспоминания обо всех этих встречах и курьёзах придают моей жизни особую непривычную привлекательность».

Рудольф Эрих Распэ, «Приключения барона Мюнхгаузена на суше и на море»

Моё поколение – первое поколение в истории России, да и в истории мира тоже, которое живёт относительно счастливо. Без явных мировых войн, без мора, без голода. И главное – с безграничной возможностью путешествовать.

Бедный невыездной Пушкин! Что случилось бы с его головой , узри он Италию… Не говоря уж об Индии, Океании или Центральной Америке… Только до Крыма, – где он, слава Богу, всё-таки, побывал, – путешественникам XIX века надо было ехать несколько месяцев на перекладных, трясясь по ухабам и увязая в грязи. И это считалось нормальным. Чтобы попасть на юг летом, из Петербурга надо было выехать зимой…

Сегодня до Италии – три часа полёта!

При желании за сутки можно добраться до любого места планеты.

За несколько дней – совершить комфортабельное кругосветное путешествие.

Любой житель нашей страны, при желании, к своим тридцати годам может уже посетить штук сорок-пятьдесят стран. А я в свои тридцать только впервые пересёк «Железный занавес», который только что рухнул.

В 90-е, когда первые русские хлынули за рубеж, и не было ещё ни путеводителей, ни гидов, ни мобильников, ни даже интернета, ездить по миру было гораздо интереснее, чем сейчас. Я рад, что застал то время и тот мир.

Первый раз

Это сейчас мы всем уже глаза намозолили, а тогда, в 90-е на нас даже в Европе смотрели как на инопланетян.

Однажды я гулял по хорватскому острову Корчула и набрёл на дом, окружённый лесом и каменными статуями. Тут были рабочие, колхозницы, ещё какие-то люди с одухотворёнными лицами и оружием в руках… На их челах лежала тень крутого соцреализма, но и большого, человеческого таланта скульптора тоже…

Я заглянул в дом. За столом сидел огромный старик в белой майке и ваял. В одной руке у него было зубило, в другой – молоток. Он лупил молотком по зубилу, а по мастерской гуляли средиземноморские ветра…

Я всю жизнь преклонялся перед камнетёсами, а это был явно Гомер среди них.

Увидев меня, старик спросил хмуро: «Ты хто?»

Я сказал: «Русский».

Его гомеровское величие тут же испарилось, он вскочил, уронил зубило, молоток и табуретку, бросился ко мне с объятиями, закричал на весь дом:

– Жена! Жена!!! Беги скорее сюда! Тут русски!

…Он оказался старым партизаном, воевавшим вместе с Тито против фашистов. Всю жизнь хотел увидеть русских, но как-то не довелось… И тут – я.

За столом я рассказал ему о том, что с детства мечтал стать камнетёсом, он предложил мне остаться у него в учениках на зиму. Но я, конечно же, не остался. Наверное, зря. Сейчас бы тоже ваял…

Так вот, о первом разе. Первое заграничное путешествие запомнилось гораздо отчётливее, чем даже первый секс.

…Путешествовать хотелось всегда. В нашем школьном кабинете географии висел плакат с высказыванием Пржевальского: «А ещё жизнь прекрасна потому, что можно путешествовать». И, несмотря на то, что для советского человека эта цитата была полнейшим издевательством, на неокрепшие детские умы она действовала гораздо сильнее, чем призывы претворить в жизнь решения очередного съезда КПСС, которыми были увешаны коридоры школы.

В Советском Союзе, чтобы путешествовать по миру, нужно было быть либо дипломатом, либо моряком. Я выбрал второе и решил выучиться на океанолога. Я бредил Жаком-Ивом Кусто, подводными домами, ихтиологией, и даже попробовал сделать акваланг из огнетушителя и испытать его в ванной… Потом меня еле откачали. Но эта история будет в другой книжке.

…Во всём Советском Союзе на океанолога учили лишь в двух местах: в Одесском Гидрометеорологическом институте и в Ленинградском. Я поступил в Ленинградский Гидромет, который до сих пор вспоминаю с благодарностью.

Впрочем, профессия океанолога оказалась не гуманитарной, как я наивно полагал, а технической. Точные науки никак не рифмовались с моими представлениями о романтике дальних странствий, и океанолога из меня не получилось. Я переключился на журналистику и поступил в ленинградский университет. Но тут подоспели лихие 90-е, железный занавес рухнул, и люди начали ездить сами по себе. Без всяких разрешений. Пожалуй, впервые за всю историю Российской империи.

Ездить начали. Но что это были за люди, и как они ездили… Если раньше по заграницам колесили дипломаты и журналисты, то теперь стали – бандиты и челноки.

Одна моя знакомая рассказывала, как первый раз оказалась за границей. Её тогда ещё живой муж был бригадиром питерских бандюков, и вот он, она и его подельники с жёнами поехали проветриться в Италию. Пришли в ресторан. На столе стояла бутылка. На бутылке красивыми буквами было написано Red Wine Vinegar. Ну, любому понятно, что вино. Красное при этом. «Вот как клиентов надо встречать! Европа, млин! Не то, что у нас, в рашке…» Выпили они. Потом с соседнего стола такую же взяли. Тоже выпили. Потом решили ещё одну заказать. Позвали официанта. Говорят ему:

– Что это у вас тут за кислятина стоит! Вы что думаете, мы в вине не разбираемся?!!! А, ну-ка, несите сюда самое лучшее, да подороже!

А он им, скромненько, но с ухмылочкой едва заметной такой, отвечает:

– Конечно, принесём, не волнуйтесь, господа-товарищи… Только, осмелюсь доложить, вы у нас весь недельный запас уксуса выпили…

…В Малайзии во время одного из пресс-туров нас, русских журналистов потчевали за шикарнейшим шведским столом. Правда, шведским у него было только видовое определение. Блюда тут подавались наиэкзотичнейшие, с местным колоритом! Китайские, тайские, малайские и так далее… Названия их, хоть и были переведены с местного на английский, всё равно ничего нам не говорили. Наевшись до отвала всяких необычностей, мы разбрелись по номерам, а когда встретились в автобусе перед очередной экскурсией, один из членов нашей группы убил нас следующей информацией. Он не поленился, переписал некоторые названия к себе в блокнотик, сходил в библиотеку, нашёл там англо-русский словарь и объяснил, что мы только что ели… Самое безобидное, что там было – это «кишечные черви-паразиты из внутренностей меч-рыбы».

Всё остальное время мы питались только картофельным пюре и сосисками.

Про акулу, которую, дохлую зарывают в землю в Исландии, а потом, когда она через месяц протухнет и сгниет, едят в лучших ресторанах, я уж и не говорю…

…Путешествия в 90-е годы были сказкой, фантастикой, полётом на другую планету… Как поражали все эти, в общем-то, обычные вещи – кьянти, граппы, рецины, дурианы-рамбутаны и прочие моцареллы … Как радостно было изучать, а главное, примеривать на себя все эти дивные слова: ресепшн, кемпинг, трекинг, рафтинг… Делиться друг с другом информационными слухами: говорят, что где-то на рынке в Хошимине можно купить отксеренные путеводители Лонли Планет всего по доллару за штуку, а в Амстердаме есть такие кафе, где пирожные с марихуаной свободно продают…

Сплав по Гангу… Теперь я знаю даже, что правильное название реки не Ганг, а Ганга. А тогда… Когда другой мой знакомый, банкир, сказал, что едет сплавляться на плоту по Гангу, у меня перехватило дыхание, и моё воображение тут же нарисовало картину: люди с мачете прорубаются сквозь дикие заросли, полные тигров, крокодилов и лиан… Наконец выходят к реке и, превозмогая трудности, героически сплавляются по ней, борясь с водоворотами, водопадами и прочими напастями.

Лет десять назад я тоже сплавился по Гангу. Вернее, уже по Ганге. Вот как это было: к отелю подъехал автобус, у него на крыше был привязан надувной плот. Автобус привёз нас к месту отплытия, мы отплыли, потом довольно весело, но совершенно безобидно покачались на волнах в течение шести часов, а потом нас отвезли обратно в отель.

Моя пятилетняя дочка рассказывала, как она в первый раз сходила в театр: «Сначала мы пришли, потом сели, стали ждать, когда начнётся, потом началось, потом мы посмотрели, а потом кончилось». Примерно так же я сплавился по Ганге. И никаких тебе мачете и крокодилов.

…Однажды я ехал в местном автобусе по берегу моря где-то в Юго-Восточной Азии и вдруг поймал себя на мысли, что за окном – обыкновенная Арабатская стрелка, на которой я миллион раз бывал в детстве. Только вдоль дороги растут пальмы, а не крымские маслины-лохи. Помню, что это открытие меня тогда чрезвычайно потрясло.

…Ещё один мой друг-путешественник рассказывал, как он долго карабкался по каким-то перуанско-инкским андам-кордильерам, едва не свалился в пропасть, чуть не замёрз на леднике, голодал несколько дней… и вот вышел к единственному человеческому жилью на много миль и дней вокруг. Первый, кого он увидел, был подросток в футболке с Ди Каприо из только что прогремевшего «Титаника»…

Мир стал совсем маленьким…

Ездить по нему стало удобно и легко. Были бы деньги.

В начале нулевых я со своим списком из тридцати посещённых стран казался пост-советским людям ого-го каким путешественником. Сегодня любой молодой человек, если он, конечно, обладает охотой к перемене мест, к своим тридцати годам может похвастаться и гораздо бОльшими достижениями.

Но первый раз – это всё равно интересно и незабываемо…

Впервые я выехал за границу, когда мне было глубоко за тридцать. Я вдруг понял, что жисть моя проходит зря, и надо уже как-то расширять свой географический тезаурус. То бишь, ехать, смотреть мир. А как ехать?! Денег, как и у многих из вас, мои дорогие читатели и читательницы, у меня не было. И взяться им было неоткуда. Выход один – автостоп. Так в тридцать с лишним лет я занялся этим странным занятием.

Катализатором процесса послужило то, что один из снятых мной фильмов, а именно, – «Партизан из Занзибара» – был выбран для участия в Гамбургском кинофестивале, и меня туда пригласили в качестве почётного гостя. Мы поехали небольшой компанией. Я, как главный режиссер нашей студенческой киностудии, ее директор и несколько актеров.

Визы можно было получить только в Москве. Приехав туда, мы тут же несколько обалдели. У немецкого посольства ЖИЛА целая толпа людей. Их там были тыщи! С палатками, полевыми кухнями и прочей бытовой машинерией. За день в посольстве принимали всего восемьдесят человек. Я со своим кинофестивальным приглашением подошел к охраннику, мол, для культурных связей, вроде бы, должна быть отдельная очередь.

Да. Есть такая. В ней уже двести человек стоит, а в день культурологи принимают человек по десять-пятнадцать. Так что разницы никакой. Мы плюнули на них и поехали без визы.

Первой была белорусская граница. Границы, конечно, никакой там не было. Видимость одна. Но какая-то будка всё-таки маячила. И вот стоим мы у этой будки, стопим машины. Ночь. Никто не останавливается. Проститутки автомобильные подтянулись, пивом нас угостили, пообещали застопить для нас кого-нибудь… Я им песенки пою под гитару, про любовь. Проститутки ужас как любят песенки про любовь… Директор нашей студенческой киностудии, пьяненький уже совсем, ушёл в кусты…. Тут подходит пограничник с автоматом: «Вы хто такие?»

Я начинаю рассказывать ему, что еду в Гамбург на кинофестиваль, получать награду за свой гениальный фильм, что я кинорежиссёр из Петербурга-города и так далее… Тут из кустов, застёгивая на ходу ширинку, вываливается мой небритый попутчик, после нескольких дней пути похожий уже чуть ли не на бомжа.

– А это директор нашей киностудии, – говорю я пограничнику.

Он выдерживает долгую психологическую паузу, брезгливо оглядывает нас с головы до ног… Переводит взгляд на проституток, потом на мою гитару, на рюкзаки наши,.. поправляет на плече автомат и произносит эпохальную фразу:

– Ну, вы и пиздеть!

…Вскоре проститутки, как и обещали, застопили две машины, и мы поехали дальше. Уже по отдельности. До фестиваля я в тот раз, правда, так и не доехал, – не сложилось как-то – зато шикарно побывал в Праге, о чём и хочу вам теперь поведать.

…Но перед Прагой была ещё потрясающая ночёвка в Усти-над-Лабем, Усть-лабинске, по-нашему. Крохотный городок на реке Лабе с нависающим над ним, как и над множеством других чешских городков, средневековым замком. Но, так как в начале 90-х разруха была не только у нас, а во всем бывшем социалистическом лагере, то замок этот стоял позабытый и позаброшенный.

Я набил рюкзак бутылочным пивом в ближайшем магазинчике и пошел в этот замок ночевать, предварительно обсудив с полицейским легитимность сего поступка. Полицейский был не в курсе, и даже дорогу объяснить не смог. Сказал только, что идти надо через лес и в гору.

Кстати, о разных странных местах моего ночлега надо бы написать отдельную главу. Поставлю где-нибудь галочку, чтоб не забыть.

Городок быстро остался позади. Вечерело… На городской окраине, медленно переходящей в тёмный лес сидела компания подростков и пинала балду. Один из них вызвался меня проводить до замка: «Полчаса быстрой ходьбы».

Через пять минут «быстрой ходьбы» в гору мне стало не по себе. Парень втопил как Шумахер, а у меня в рюкзаке – лишнего груза пол-ящика пива. К тому же мне вдруг стало страшно: в лесу было уже почти темно, а парень шел слишком молча, слишком угрюмо и слишком целенаправленно. Три этих «слишком», даже если опустить «слишком быстро», меня не на шутку взволновали. На мои просьбы идти чуть помедленнее он не откликался. На меня смотрел исподлобья и вообще вел себя как типичный зомби или вурдалак. Даже одышки у него не было, а из-под верхней губы вроде бы стали клыки прорезываться…

– Эй, эй! Стоп! – наконец возопил я. – Дальше я сам. Спасибо тебе, дружище.

Парень молча и мрачно пожал мне руку и мелкой рысцой потрусил вниз. «Щас своих приведет», – подумал я. А у меня пиво невыпитое. Сел на камешек, откупорил бутылку «Гамбринуса», отдышался и поковылял дальше.

Через час, уже в полной темноте я забрался на самую верхотуру. Замок стоял в глухом лесу, но чувствовалось, что когда-то здесь кипела жизнь. К барочному крыльцу вел шикарный подъезд для карет, а среди густой травы угадывались посыпанные когда-то песочком дорожки. Парадная дверь была открыта. Я не без трепета зашёл внутрь. Фонарика у меня с собой не было, но сквозь отсутствующие стёкла светила полная вурдалакская луна. Проорав гулкое приветствие – «Есть кто живой?!» – я по хрустящему под ногами стеклу пошёл искать лестницу в башню, которую заприметил ещё снизу. Именно в ней я и собирался провести ночь.

На втором этаже меня ждало потрясающее зрелище: паркетный пол огромного парадного зала провалился, образовав красивую воронку, похожую на жерло вулкана. Центр зала опустился почти до пола первого этажа, а края оставались на уровне второго. Паркетины лишь немного вышли из пазов, но продолжали держаться друг за друга. Выглядело всё это очень хлипко, и соскользнуть внутрь воронки тоже было легко, но другого пути не было. Лестница в башенку начиналась на другом конце этого зала. Я как можно плотнее прижался к стене и пошёл вдоль неё. Подо мной скрипело и шаталось, но, в конечном счёте, всё обошлось.

Винтовая лестница вывела меня на самый верх. Я выглянул в стрельчатое окно башни и обомлел. Луна взошла уже довольно высоко и спокойно отражалась в реке, которая делала в этом месте изящный изгиб. Городок светился огнями, было тихо и мирно.

Но осторожность никогда не помешает. Я подобрал с пола несколько здоровых камней и припёр ими дверь изнутри на случай, если вернутся вурдалаки. Потом расстелил на полу пенку и спальник, достал оставшееся пиво, сел на подоконник, свесив ноги наружу, и стал впитывать в себя лунный, почти куинджиевский, пейзаж…

Завтра меня ждала Прага, до которой оставалось всего километров сто.

Один вечер в Праге

Наверное, о Праге стоит сделать отдельную главу. Всё-таки, это первая по-настоящему европейская, да и вообще зарубежная столица, которую я увидел в своей жизни. Так что впечатления были свежи, а обстоятельства щекотливы. Я, правда, перед Прагой заехал ненадолго в Варшаву, но Варшава 90-х мне не понравилась. Осталось впечатление чего-то серого, мрачного и злого. Так что все надежды были на Прагу. Меня там ждали Карел Готт, Кафка и Швейк.

Машину я застопил довольно быстро. За рулем был молодой парень вполне приличного вида, мы с ним даже о чем-то поболтали немного. Я побренчал ему на гитаре… Он сказал, что в центр не едет, но до метро меня довезёт.

И вот Прага. Мы сердечно попрощались, я вышел из передней двери. Держа гитару в руке, открыл заднюю дверь, чтобы вытащить оттуда свой рюкзак, и в этот момент парень дал по газам и прямо так, с открытой задней дверью рванул с места.

Какой-то прохожий, видевший всё это беззаконие, показал мне, где находится полиция, и я бегом бросился туда, повторяя про себя номер машины, чтобы не забыть.

Уж не помню, на каком языке я написал заявление, но для придания делу важности, а также в целях ускорения следствия указал в нём, что в рюкзаке находились все мои сбережения – восемьсот долларов. Большая по тем временам сумма, которой, естественно, у меня не было. Все мои финансы – баксов двадцать – лежали у меня в кармане. На жизнь я собирался зарабатывать уличным шансоном. Зачем же я прибег к этой малой лжи? Думаю для того, чтобы вызвать сочувствие и служебное рвение у чешских властей: вдруг таким пострадавшим что-нибудь полагается, какие-нибудь утешительные бонусы в виде бесплатного ночлега или еды…

К тому же я был почти уверен, что ничего они не найдут, а, может, и искать не станут. Поэтому нужно было как-то устраиваться в этой жизни, без вещей и документов. Как минимум, мне нужна была бумага из полиции о факте происшествия, чтобы показать её в российском посольстве для восстановления паспорта и вспомоществования в возвращении на историческую родину. Я слышал, что такое возможно.

Заявление у меня приняли, бумагу о краже выдали и попросили подождать.

Через полчаса ко мне вышел мрачный полицейский и сказал, что рюкзак нашёлся!

– Ура! Дзенкую бардзо! Где? Как? А вора поймали?

– А вор, как Вы его называете, сам Ваш рюкзак в полицию принёс, между прочим. Он сказал, что Вы этот рюкзак у него в машине забыли…

– Ну, ни фига себе! Это же брехня! Он с открытой дверью уехал!

– И ещё он говорит, что никаких восьмиста долларов там не было, – сказал, неодобрительно взглянув на меня, полисмен.

«Интересно, откуда же этот добрый самаритянин знает, что их там не было?!», – хотел спросить я, но лингвистический барьер не позволил выразить столь сложную мысль. Тем более я уже почувствовал, что блюститель закона испытывает лёгкую «неприязнь к потерпевшему».

Я изобразил на своем лице величайшее изумление и негодование:

– He is fucking lier! – сказал я, но сразу же понял, что мой собеседник понял только одно слово из всех. Он отвернулся и ушёл, хлопнув дверью. Через пять минут он возвратился, таща в руке мой бедный рюкзачок.

– Посмотрите, ничего больше не пропало? – понял я.

Я открыл рюкзак. Там всё было перевёрнуто вверх дном и кое-как запихнуто обратно. Паспорт был вытащен из обложки. Сразу видно, что самаритянин рылся там в поисках чего-нибудь на предмет поживиться. Понятно, что нашёл он разве что мои грязные носки, рваные джинсы (у джинсов остались вывернуты карманы!), спальник и пару футболок. Какое разочарование! После этого он, видимо, решил, что проблемы с законом ему из-за такой мелочи не нужны, поехал в ближайшее отделение полиции и сказал, что у него в машине автостопщик забыл свой рюкзак. «Ну, что ж, пусть теперь гонит восемьсот долларов», – подумал я. Надо же как-то таких козлов наказывать.

– Всё на месте, – сказал я. – За исключением восьмиста долларов. Восемь бумажек по сто. Они вот здесь лежали, в кармане джинсов, – показал я вывернутый карман.

Мент ругнулся по-своему и опять ушёл.

Я понял, что чувака держат где-то в соседнем помещении и допрашивают. Воплей, правда, не было слышно… А жаль.

Так прошло несколько часов. За это время ко мне раз пять приходили разные менты, смотрели на меня со вселенским укором и говорили, что чувак ни в чём не признаётся. При этом очную ставку нам почему-то не делали…

Наконец мне это надоело. Я подумал: «Ну, кому эти ребята скорее верят – какому-то оборванцу с гитарой, к тому же оккупанту, или своему родному добропорядочному бюргеру, или как там у них добропорядочные бюргеры называются?.. К тому же за окнами смеркалось, нужно было подумать о ночлеге, да и маковой росинки у меня с утра во рту не было. Менты мне не то, что чаю, а даже воды за всё это время ни разу не предложили.

– О, кей, начальник, – сказал я. – Не было никакой спички. Я пошутил.

Ну, не так, конечно, сказал, но похоже…

– Ладно, – говорю. – Некогда мне тут с вами валандаться. Рюкзак нашли, и на том спасибо. Фак с ними, с этими восемью сотнями долларов. Пусть эта гнида ими подавится!

О, как они все взвеселились! Отдали мне моё заявление, попросили что-то подписать и выпроводили, радостные, вон, чтоб я им статистику раскрываемости преступлений не портил.

Я вышел на сизую в вечернем свете улицу и вдруг понял, что справку о совершённом в отношении меня противоправном поступке у меня забыли изъять. То есть, фактически, я оставался обворованным, а также безденежным, безработным и беспаспортным, как Буратино. Проведя небольшой опрос местных жителей, я вскоре выяснил, где находится российское посольство и направил свои стопы туда.

Спрятал свой рюкзак в каких-то дремучих кустах, зажал в кулаке справку об освобождении и позвонил в двери родного посольства. Несмотря на субботний вечер, там кто-то зашебуршал. Это оказался то ли атташе по культуре, то ли сам посол, точно утверждать не буду, больше двадцати лет ведь прошло…

Самое интересное, что без всяких бюрократических проволочек этот кто-то за пять минут написал мне рекомендательное письмо к начальнику поезда Прага – Москва и выдал денег. Не много, но и не так уж мало: что-то около ящика пива на них можно было купить… За временным паспортом, – сказал, – надо будет прийти в понедельник.

Официальная часть дружественного визита на этом была завершена, я забрал из кустов свои пожитки и отправился смотреть город и искать пристанище.

Пристанище нашлось быстро. Едва я оказался в центре, как ко мне подошёл парень неформального вида и спросил, где я собираюсь ночевать. Я ответил, что пока не знаю, и тогда он предложил остановиться у них в хостеле. Такое слово я услышал впервые и переспросил удивлённо:

– В хосписе?!

– Не, не в хосписе, – засмеялся он, – в хостеле. Общежитие такое молодёжное. Всего шесть долларов за ночь!

– Ну, раз молодёжное, тогда пошли.

Хостель располагался в школьном спортзале. В нём рядами стояло штук пятьдесят двухъярусных кроватей, был душ и закрывающиеся шкафчики для вещей. Я забил себе свободную кровать, положил рюкзак в сейф и, взяв гитару, отправился зашибать деньгу на Карлов мост.

По поводу субботнего вечера народу на мосту было не протолкнуться. Конкурентов тоже хватало. Запомнились двойники Джона и Йоко…

Я притулился в уголочке, ударил по струнам и заорал нежным голосом про отель «Калифорния», перекрикивая гомон толпы. Ни усилка, ни микрофона у меня не было. Чистой воды акустика.

Платили мало, хотя и побольше, чем в Москве, Питере, Варшаве или Кракове. Попробовал перейти на славянскую мову, – может, чехам оно ближе будет, – и затянул «Горыла сосна, палала…» Доходы резко снизились…

Тут ко мне подошёл толстый лысый дядька со здоровой золотой цепью на шее:

– Чё ты лабуду какую-то поёшь?! Нормальные пацанские песни знаешь? «Гоп-стоп», там, или «Владимирский централ»… Тут столько наших ходит, сразу накидают тебе.

«Владимирский централ» я не знал, да и знал бы, не стал позориться, а вот ранний Розенбаум мне тогда нравился. После «Гоп-стопа» завёл «Нинка как картинка с фраером гребёт, дай мне, Сеня, финку, я пойду вперёд…»

Дядька положил мне в чехол десять баксов и показал большой палец.

Через три часа вокализа оба мои кармана на джинсах отяжелели от мелочи так, что идти было трудно, а в заднем даже хрустело несколько бумажек. Потом я узнал, что мне крупно повезло: почему-то в этот вечер на Карловом мосту не появились «смотрящие», которые забирают у музыкантов половину дохода в фонд местной «братвы».

С ощущением хорошо проделанной работы и чувством выполненного долга я выпил пива и пошёл ночевать в свой хостел. Но не тут-то было…

Прага – город маленький, и поэтому половина обитателей спортзала меня уже видела на мосту. Почти каждый из тех, кто видел, норовил высказать мне респект и уважуху, хоть тогда ещё и выражения такого не было. И не только высказать, но и подкрепить свой респект делом. Прямо в хостеле был импровизированный бар, и сразу несколько человек наперебой принялись угощать меня. Кто-то спросил: «А Высоцкого можешь?»

Долго уговаривать меня не пришлось:

– А вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому, по краю я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…

Парень-администратор, который меня привёл сюда, вежливо попросил:

– Ребята, вы только потише, пожалуйста, уже полночь, люди спать легли…

Но через десять минут оказалось, что никто спать не лёг, а кто лёг, тот встал. Это теперь я уже знаю, что по всей Восточной Европе братья-славяне обожают песни Высоцкого, но в тот раз мне такой интерес был удивителен…

Когда я вхожу в раж, то пою с закрытыми глазами. А в раж я вошёл в это раз круто… Между «Банькой по-белому» и «Всё не так, ребята», я открыл глаза и не по шуточному офигел! Всё помещение бара было под завязку забито хостельерами, которые изумлённо глядели на меня. Примерно как школьники на танцах из фильма «Назад в будущее» на Марти МакФлая… Я опустил глаза: пальцы были разбиты в кровь, струны и сама гитара тоже были в брызгах крови. Ну, для меня это дело привычное, а иностранцам, видать, в диковинку.

Я перевёл дух и попросил пива. Мгновенно передо мной появилось штук десять откупоренных бутылок. Я почувствовал себя звездой. И начал зажигать дальше.

Сколько пива было выпито в тот вечер, я, конечно, не помню. Зато помню, что часа в четыре утра пили с кем-то стаканами абсент и братались. Почему стаканами? Потому что этот кто-то (вроде бы, это был тот самый парень-администратор, который просил петь потише) сказал, что абсент берёт только стаканами, и из рюмок его пить бесполезно…

… Проснулся я далеко заполдень. Все кровати были уже пустые, а в спортзале шла уборка. Я вспомнил, что по правилам заведения после десяти утра все должны освобождать помещение, но, видимо, из уважения к моему таланту, меня пожалели и оставили очухиваться. Очухиваться получалось плохо. Я поднял голову от подушки и понял, что встать не смогу. Было такое ощущение, что у меня не голова, а громадный аквариум. От каждого движения в аквариуме булькало, и рыбки начинали тревожно метаться… Глаза, похоже, тоже находились внутри аквариума, потому что совсем не было резкости…

Бар был закрыт, в углу стояла окровавленная гитара, ноги подкашивались, жутко тошнило. Рыбки пытались выброситься на сушу… «А поеду-ка я домой», – подумалось мне.

Я кое-как взвалил на плечи рюкзак и, шатаясь, поплёлся на вокзал. Штаны сваливались. Два кармана крепко были набиты кронами. ИХ ТАМ БЫЛИ ТЫЩИ! Кроны надо было срочно на что-то потратить, но, как назло, – воскресенье, и все магазины закрыты напрочь.

На табло было написано, что поезд Прага-Москва стоит на какой-то там платформе и отправится через сорок минут. Я пошёл в кассу и попросил билет до Москвы. Высыпал свои две кучи трудовых доходов и несколько смятых купюр перед тётенькой-кассиром. Она посмотрела на меня с презрением, но потом сжалилась и принялась считать. Не помню уж, сколько она там насчитала, но на билет до Москвы не хватило. Не хватило даже на билет до Бреста… Причём, не хватило основательно. Автостопом ехать не хотелось. Оставаться в Праге ещё на одну ночь почему-то тоже…

И тут я вспомнил, что у меня есть подорожное письмо, которое мне вчера дали в посольстве!

Я подошёл к начальнику поезда – он оказался русским, как и сам поезд – и протянул ему бумагу с государственной печатью. А потом, не давая ему возможности засомневаться, ещё одну – из полиции – про то, как меня обворовали. Она, правда, на чешском, но всё-равно, понять можно. И печать там тоже есть.

– Вот, мне домой, а у меня… ноги, – пролепетал я.

Дядька юмор понял и сказал лениво:

– Заходи. Только с ляхами (это он имел в виду польских пограничников) сам разбираться будешь.

Уау!!! Получилось! Но что же теперь делать с кучей денег?! Вернее, с двумя кучами?

До отправления поезда оставалось ещё минут двадцать… Я оставил рюкзак в купе. В каком там купе?! В одиночном люксе! И отправился тратить трудовые доходы. Вагон, кстати, был абсолютно пустой, впрочем, как и весь поезд. Похоже, его гоняли туда-сюда только ради проформы.

На вокзале я заметил пару ларьков и теперь направился прямо к ним. Соображал я плохо, но то, что цены там были космические, сообразить сумел. Двух куч денег хватило на две бутылки абсента, пару пива и палку копчёной колбасы. Один абсент я вручил начальнику поезда, а второй оставил себе. Поезд тронулся, я открыл пиво и понял, что забыл в ларьке купленную колбасу …

Вскоре, действительно пришли польские пограничники и стали требовать денег за проезд по Польше. Вместо денег я им сунул две своих бумаги. Они сказали, что ни по-русски, ни по-чешски не понимают и предложили засунуть эти бумаги куда-нибудь подальше и освободить помещение. Я пристегнул себя наручниками к батарее и сказал, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях. А ещё показал своё удостоверение прессы и намекнул, что лично знаком с Лехом Валенсой. Они ушли и где-то долго ходили, потом вместо них пришли какие-то другие люди, я им сказал, что они уже тут были, и что лучше смерть от железа, чем от голода, но история с бумагами и Лехом Валенсой снова повторилась и повторялась в течение дня несколько раз. Когда и пиво, и абсент кончились, я перестал обращать на приходящих внимание и просто говорил: «Вот мои бумаги, а там – Лех Валенса. Все вопросы к нему!» К тому времени я уже был абсолютно уверен, что Лех Валенса и проводник – это одно и то же лицо…

На следующий день, то ли утром, то ли вечером поезд пришёл в Брест, я передумал ехать в Москву, вышел из вагона и решил вернуться в Прагу.

Первый раз-два. Карловы Вары

В Бресте жила одна моя хорошая знакомая. Я переночевал у неё и сагитировал поехать со мной. А так как МЖ-автостоп работает гораздо лучше, чем просто М, то добрались мы до столицы Чехии довольно быстро и почти без приключений.

На въезде в город стоял огромный рекламный плакат, призывавший всех посетить Международный карлововарский кинофестиваль. Поэтому, как-то на удивление легко и абсолютно бесплатно вписавшись в университетское общежитие (в хостель мне почему-то возвращаться не хотелось), проведя несколько дней в Праге, и насладившись её красотами, мы в итоге решили отправиться в Карловы Вары и пофестивалить там.

Благодаря моему журналистскому удостоверению нас аккредитовали на всякие закрытые для основной публики мероприятия и выдали проходки во все фестивальные кинотеатры. А вот поселить никуда не смогли, так как всё уже было занято. Подсуетиться надо было заранее… Пришлось ночевать в спальных мешках в близлежащих горах, благо они вплотную подступают к городу. Утром мы куда-нибудь пристраивали свои рюкзаки и шли смотреть кино, а вечерами ходили купаться в фестивальный бассейн с минеральной водой.

Ведь Карловы Вары – это, прежде всего, курорт. Сюда «на воды» даже Пётр Первый приезжал лечиться. Правда, лечился он своеобразно, на широкую ногу. Как и всё остальное, что делал. Минеральную воду, как известно, надо пить по строгому распорядку: стаканчик утром, стаканчик днём да стаканчик вечером… А Пётр пил её вёдрами, перемежая лечение с обильными возлияниями. Над городком высится Петровская скала. На неё даже пешком-то не всякий вскарабкается. А наш самодержец туда верхом на скакуне въезжал на виду у изумлённой бюргерской публики.

В пресс-центре встретился маститый питерский телеведущий. «Что посоветуете посмотреть?» – спросил я его. «Конечно, «Гондоны-убийцы!» – с энтузиазмом ответило светило.

В толпе мелькали Кристофер Уокен, Сальма Хайек и Джулия Ормонд… Сенсацией фестиваля стало появление на нём Милоша Формана, который впервые после своей американской эмиграции посетил Чехию, к тому же приехал в Карловы Вары из Праги на велосипеде. Об этом велосипеде говорили все! О «Гондонах-убийцах» – тоже. На их показ было не попасть даже по удостоверениям аккредитованной прессы. Пришлось пробираться какими-то обходными путями. Чуть ли не через крышу…

Сюжет, вкратце, таков: в Нью-Йорке появляются гондоны-убийцы. Когда человек надевает такой г… презерватив, тот откусывает ему член, и человек в муках умирает. Расследование ведёт толстый гомик-полицейский… Чем там дело кончилось уж не помню, но весь этот трэш был просто гениально переведён на русский язык.

Как вы, наверное, знаете, перед просмотром международно-фестивального кино каждому зрителю выдаются специальные наушники, и зритель, крутя ручку настройки, как в радио, находит нужный ему язык и слышит переводчика-синхрониста, который где-то там, в кабинке сидит и переводит на нужную мову. Если на просмотре «Гондонов-убийц» вся остальная публика время от времени лишь похихикивала, то русскоязычного человека можно было вычислить в зале сразу. Остальная публика не понимала, в чём дело и с опаской косилась на «этих странных русских», которых в огромном зале было всего человек двадцать. И эти двадцать русских человек весь фильм не вставали с пола, потому что катались по нему, держась за животики.

Я исписал теми «шедеврами перевода» несколько листов в своей записной книжке, позже, к сожалению утраченной, поэтому в памяти сохранились лишь некоторые из них, особо шедевральные, типа: «а он как вспрыгнет тебе на голову – раз! И откусил твоего хуя!»; «…эти студентки постоянно укусывают хуи своим профессорам» или «…что человеку делать вечером в большом городе, если ему одиноко и даже хуя у него нет?!» Произносились все эти фразы с совершенно бесстрастной «переводческой» интонацией да ещё и с чешским акцентом, так что впечатления от просмотра «Гондонов-убийц» затмили даже знакомство со Стивом Бушеми, который приехал в Карловы Вары в рамках промоушена нового фильма братьев Коэн – «Фарго».

Как-то солнечным утром я зашёл в один из фестивальных баров и увидел сидящего за стойкой перед бокалом пива щуплого человечка в чёрной футболке с дыркой на спине… Это был Стив Бушеми. Я не поверил своим глазам! Попросил разрешения присесть рядом, и мы разговорились. Я вспомнил, что формально выполняю тут функции журналиста и спросил его:

– Вы ощущаете себя звездой?

– Я ощущаю себя планетой, – усмехнувшись ответил мистер Пинк.

Позднее я использовал это его выражение в серии статей для одного журнала про кино, в которых писал об актёрах второго плана, часто не замечаемых широкой публикой. Мне эти «планеты» всегда были гораздо интереснее «звёзд». Серия статей выходила под одним из моих многочисленных псевдонимов и называлась «Планетарий Димитрия Грибба». Я рассказывал в ней о Винсенте Скьявелли, Доминике Пиньоне, Джоне Гудмене, Роне Перлмане, Джоне Туртурро и прочих своих любимых «планетах» кино. К сожалению, ничего из этих статей не сохранилось. Компьютеров тогда не было, а бумажные архивы пропали при каком-то очередном переезде. Я как-то подсчитал, что, прожив в Ленинграде-Петербурге двадцать два года, столько же раз поменял место жительства…

…На фильм «Фарго» мы пошли на последний сеанс, в летний кинотеатр, который располагался чуть ли не в лесу, где-то далеко за городом. Мы взяли свои спальники, несколько бутылок вина и удобно расположились под звёздным небом в почти пустом кинотеатре. Может быть, там даже вообще никого кроме нас не было…

Мы уже видели Raising Arizona, Miller’s Crossing, Barton Fink и The Hudsucker Proxy, так что были начеку, зная, что нас ждёт нечто необыкновенное. Есть такие фильмы, названия которых лучше звучат в оригинале. Как, например, тарантиновские Pulp Fiction или Reservoir Dogs. Фильмы братьев Коэн относятся именно к этой категории. Ну, что такое Raising Arizona? Очень долго это название переводили как «Поднимая Аризону» или «Молодая Аризона»… Наконец додумались до корявого «Воспитывая Аризону» да так и оставили.

Название фильма Fargo перевести легко, потому что это имя носит городок, в котором происходят события. А вот сам фильм оказался без перевода. И даже без субтитров. И, уж конечно, наушники в летнем кинотеатре нам не выдали. Мой английский не настолько хорош, чтобы смотреть такие фильмы как «Фарго» на языке оригинала. Ускользает неподражаемый коэновский юмор, а просто пялиться на экран и портить впечатление от хорошего фильма не хотелось. Поэтому мы быстро напились и завалились спать прямо в проходе между рядами…

Ранним утром нас разбудил яростный лай огромной сторожевой собаки, которая бегала вокруг нас с явным намерением сожрать. Хорошо, что пришёл хозяин и оттащил её. Непонятно только, где они – сторож и собака – были раньше и почему не заметили нас ночью…

Кажется, именно в это утро я и повстречал Бушеми.

Оказавшись впервые на кинофестивале такого уровня, я подхватил «фестивальную лихорадку». Мне хотелось посмотреть всё! Я смотрел по пять фильмов в день. А моя подруга часто не выдерживала и дожидалась меня снаружи. Однажды она лежала в парке перед кинотеатром, подложив под голову сумку с деньгами и документами, и спала на травке под солнышком. Там многие так делают.

Вдруг кто-то выхватил у неё из-под головы сумку и побежал. Она быстро сориентировалась, вскочила и, несмотря на то, что была спросонья, помчалась за вором. Вора не догнала, пошла в полицию, где её промурыжили несколько часов… Когда я вышел из кинотеатра, её, естественно, не было, мобильников тогда не было тоже, я пошёл её искать, и, конечно же, мы потерялись.

Когда я через несколько часов нашёл её сидящей на скамейке неподалёку от того места, где мы должны были встретиться днём, она была пьяна в усмерть.

Дальнейшее повествование будет от третьего лица.

Когда она вышла из полицейского участка и не застала меня на месте встречи, то забилась в какой-то уголок и стала плакать. Мимо шёл волосатый парень латиноамериканского вида и нёс в руке здоровую бутылку коньяка. Увидев рыдающую девушку, парень решил её утешить и предложил выпить прямо из горла. Она выпила, потом ещё, парень тоже… В общем вдвоём они быстренько уговорили эту бутылку, но моей спутнице стало плохо, и она весь этот выпитый коньяк благополучно из себя извергла в ближайшие кусты.

Извините меня за натуралистичные подробности, но это необходимый компонент данной истории.

Узнав, что ей негде спать, парень стал, естественно, звать её к себе, но она героически отказалась и решила дождаться меня. А когда дождалась, мы взяли наши спальники, хранившиеся у администрации кинотеатра, и пошли ночевать в свои горы.

Самое интересное было утром. Парень, случайно увидев нас на завтраке в пресс-центре, подошёл и рассказал следующее. Он оказался кинорежиссёром откуда-то то ли из Боливии, то ли из Колумбии. Его фильм участвует в программе «Молодое кино». Он сам не ожидал, что попадёт сюда и теперь чувствует здесь себя не в своей тарелке. Вчера вечером его пригласили на какой-то официальный приём самого высокого уровня, где все были в галстуках и смокингах, а он один – в рваных джинсах и футболке. Ему там быстро надоело, он взял первую попавшуюся бутылку коньяка, стоявшую на какой-то полочке сбоку и свалил оттуда. Тут-то он и встретил мою потерявшуюся подругу, с которой они этот коньяк и выпили. И правильно, оказывается, сделали, потому что сам он собирался пить его в гордом одиночестве у себя в номере отеля. А вот этого делать было, ну, никак нельзя.

Потому что среди ночи к нему в номер вежливо постучали. Он открыл. Вошли трое полицейских, включили свет и сделали обыск. Обыск, понятное дело, желаемых результатов не дал, и они, извинившись, ушли неоплодотворённые.

Вы спросите, что же они искали? А искали они, если уж не полную, то хотя бы пустую бутылку из-под коньяка, которая, к счастью, лежала в какой-то урне, а, может, в кустах, а, может, где-то ещё, а где, никто не помнил… Как объяснили парню в дирекции фестиваля, вчера кто-то спионерил коллекционный коньяк тысяча восемьсот какого-то года стоимостью в несколько тысяч долларов, а так как все остальные люди были приличные, то, конечно же, сразу подумали на него. Для вида он возмутился. Перед ним ещё раз извинились, хотя, вряд ли поверили.

– Ну, вот, – сказал я своей спутнице, – не бывает худа без добра: деньги и документы наши пропали, зато коллекционным коньяком поблевала. Не каждому в жизни этакое счастье выпадает…

*

И ещё одно воспоминание о Карловых Варах греет мне душу… Это был один из тех моментов, когда ты понимаешь, что счастлив. Абсолютно и полностью. Потом много случается всякого: и хорошего, и плохого, но жизнь твоя движется вдоль этих моментов счастья, как мимо километровых столбов на дороге. И совершенно не важно, что находится между ними, что было в начале дороги, и что будет в конце… Только эти вёрсты-маячки.

…Я плавал в бассейне с минеральной карлововарской водой… Сверху было звёздное небо, снизу – весёлые огни курортного променада, в руке – бутылка вина, а впереди – долгая-долгая, бесконечная, как тогда казалось, дорога и жизнь…

И, да… Я тогда любил её, эту мою спутницу, которая много лет спустя уйдёт от меня к другому. Я перережу себе вены, но это будет уже совсем другая история.

Другая история

Чтобы закончить рассказы о кинофестивалях, ограблениях и первых разах, надо вспомнить ещё об одной поездке в Европу…

Мой фильм – «Краткий курс Всемирной эсхатологии для новорожденных» – победил на кинофестивале в Сан-Роке, Испания. И меня туда тоже пригласили. Уже вполне официально. С проживанием, питанием и, как оказалось позднее, даже халявной выпивкой. Оплатили всё, кроме дороги.

Это всё какие-то настолько невероятные истории, что мне не поверят не только люди, связанные с нынешним кинобизнесом, но даже я сам себе не поверю. К счастью, есть материальное подтверждение: статуэтка, которую мне вручили на церемонии награждения. Наличие этой статуэтки в виде Орсона Уэллса, если кому-нибудь что-то говорит эта фамилия, позволяет мне считать себя не только «великим путешественником», но и «великим кинорежиссёром».

История, связанная с этим кинофестивалем, тоже сама по себе мистическая. Фильм-то я снял. И даже несколько фильмов, а вот отправить их хоть на какой-то фестиваль, денег не было совсем. Даже на почтовые расходы. К счастью, помог богатый друг, как это обычно и бывает. Он тогда работал в банке. Я бы назвал его фамилие, но, боюсь, он застесняется. Я пришёл на международную почту, держа подмышкой три фильма, упакованных в круглые жестяные коробки. Дирекция фестиваля требовала непременно предоставить фильм на киноплёнке, а это много весит, в граммах. Денег, предоставленных другом, хватило только на один фильм из трёх. Я выбрал самый лёгкий. Я его отослал, и вскоре получил приглашение на фестиваль. Боюсь даже представить себе, что было бы, если бы я мог тогда отправлять свои фильмы на все фестивали подряд, как это обычно и делается… Сколько бы наград нахватал!..

Но отринем сослагательное наклонение. Что было, то было. Дмитрий Быков как-то сказал замечательную фразу: «Каждый нормальный человек в конце жизни может сказать про себя – ничего не получилось, но было весело». Наверное, я нормальный человек :)

Финансовое вознаграждение за победу в этом кинофестивале составляло тысячу долларов. Погодите смеяться! Это 1998 год, и доллары тогда были совсем не те, что ныне. Тогда на эту сумму можно было жить полгода, а то и больше. Правда, почти половина от неё ушла на авиабилеты. О лоукостах тогда ещё никто не слышал. Да и были ли оне?..

Лететь мы должны были с продюсером. Это всё тот же друг, работавший в банке. Но в последний момент друг-продюсер обломался, и я полетел один. Первый раз на буржуйском самолёте. А в буржуйских самолётах, тогда ещё не пуганных русскими «туристами», наливали по полной программе…

Помню, что я сидел в кабине лётчиков, в свободном кресле и снимал на видеокамеру взлёт самолёта. Хотите верьте, хотите нет. Видеокамера была ещё довольно редким гаджетом. Её мне тоже выделил друг-продюсер. Он же купил мне билеты и ссудил карманными деньгами на поездку – «отдашь с призовых». Думаю, что наличие видеокамеры, а также мои россказни о том, что я великий кинорежиссёр, поспособствовали тому обстоятельству, что меня пустили в кабину. Плюс, авиакомпания была голландской.

Я вот сейчас думаю: как они, эти европейцы, шикарно и счастливо жили, пока не сломали Берлинскую стену…. Ну, чего, спрашивается, людям не хватало?!

И вот Мадрид. Полночь. Думаю, что меня вели, секли, чалили, или как там это у них называется, – с самого самолёта. Или от обменного пункта в аэропорту, где я спьяну и сдуру поменял крупную сумму денег.

Ехать на жд-вокзал, откуда шёл поезд на юг Испании, мне не хотелось, и я решил сначала прогуляться по ночному Мадриду. Естественно, я шёл по городу и поливал видеокамерой направо и налево.

Примерно такая же история произошла со мной несколько лет спустя в Купчино.

Вступает «Биллиз Бенд»:

Купчино – столица мира!

Посмотри, как здесь красиво!..

(прим. переводчика – Купчино, один из самых криминальных районов Петербурга в 90-х годах, популярная группа «Billie’s Band» – выходец из этих бетонно-пустырных трущоб).

…Глубокой осенней ночью я шёл от железнодорожной станции «Проспект Славы» (для тех, кто не живёт в Петербурге, должен сообщить, что Слава – это не имя) к своему тогдашнему жилищу в Купчино. У меня в руках была очередная видеокамера, и, как мне это нравится, я поливал ей направо и налево. А также вверх и вниз. Если вы уже где-то в этом тексте встречались с этим выражением, прошу меня простить. Вы должны понять, что когда ты идёшь глубокой ночью домой, даже по самому криминогенному району в мире, поливать направо и налево – это всё равно очень романтично. И то, как ты поливаешь, видно всякому, потому что ярко горящий монитор освещает всё на многие мили вокруг. Особенно это видно тем, кто хочет у кого-нибудь чего-нибудь отнять. Однажды, например, на этом самом месте на меня напала ворона и попыталась сорвать у меня с головы шапку. Что уж тут говорить про людей…

…Краем глаза я заметил, что некто кургузый бежит мне наперерез. Я повернул голову: с другой стороны бежали ещё двое таких же.

Я умею быть неадекватным, поверьте мне.

– Убью, бля-а-ать! – заорал я очень дурным голосом и сиганул. На ходу ёбнул работающей камерой в морду первому, второй попытался сделать мне подножку, но я через неё перескочил. Третий был далеко. Я выбежал на середину освещённой улицы и стал тормозить машины. Машины, конечно же, не тормозились, матерно сигналили и, визжа тормозами, объезжали меня. Но мудаки, напавшие на меня, выйти на дорогу, под фонари побоялись.

Ну, уж тогда и ещё одна история про опасности путешествия по экзотическим странам. А про Мадрид расскажу позже.

…Когда я учился в ленинградском университете, то жил в пригородном посёлке Старый Петергоф. Это там, где знаменитые фонтаны, только чуть дальше. Тогда мне это казалось нормальным, но сейчас я понимаю, что это был какой-то извращённый способ социального садизма. Всех семейных студентов селили в студенческом городке, от которого до учебного корпуса на Васильевском острове надо было добираться три часа в одну сторону.

Плюс, это были 90-е. Как говорит про это время ещё один мой знакомый очень модный публицист и переводчик: «Прежде, чем войти в подъезд, туда надо было бросить кирпич». Многие из сегодняшних завсегдатаев кластеров, коворкингов и барбешопов не поймут, зачем нужно было бросать туда кирпич. Я рад за них. Правда, рад.

Однажды я получил стипендию. Это было, действительно, однажды. И – вот сейчас, сам в это не верю, – на Сенной площади накупил кучу круп, чтобы привезти их в Петергоф, в семью. Накормить жену и маленького сына. Неужели больше негде было купить круп? Честно, не помню. Возможно, что нигде. Иначе, зачем бы я вёз их в такую даль?!

В общем, везу я эти честно купленные крупы в электричке среди глубокой ночи и выхожу в лесу. Вас не должно вводить в заблуждение название платформы «Университет». Это глухой лес. Практически тайга. Особенно ночью и зимой. До университетского городка идти двадцать минут по этой самой тайге быстрым шагом.

Я иду. А что же делать?!

Из лесу выходят трое. Вот как они это чувствуют?! Как они догадываются, что я что-то несу? Я сотню раз ходил по этой сраной дороге, никого из них ни разу не видел. А тут несу крупу. Ну, на хера им, спрашивается, крупа?!

Но они ведь не знают, что там у меня крупа… Может, они думают, что это золото. Или серебро. Бриллианты на худой конец.

– Э, иди сюда!

Даже, не «не найдётся ли прикурить?».

Будете смеяться, я в 90-е всегда носил с собой нож. А иногда даже и пистолет. Но не в кармане, а в сумке. И вот самое смешное сейчас было то, что в этот раз этот спасительный нож лежал на самом дне сумки, заваленный сверху крупами и рисами.

Как описывают битву большие писатели? Наверняка широкими мазками: швед-русский-колет-рубит-режет, постой-ка, брат-мусью…

Я не воин-интернационалист и не профессионал-контрактник, но кое-что о битвах насмерть знаю…

Их было несколько в моей жизни. И эта – одна из них.

Я видел, что их трое, а я один. Вокруг ночь, зима, лес и «лихие 90-е»…

Меня ударили в переносицу чем-то железным. Наверное, кастетом. Кровь хлынула моментально. Не только из носа, но и из горла. Потоком. Что было особенно страшно. Сначала я подумал, что меня убили…

Я упал в снег, лицом вперёд. Подо мной оказалась сумка, на дне которой был нож. Я стал рыться в ней, пытаясь добраться до спасительного металла. Трое били меня ногами по голове. Кровь полилась и из ушей.

«Только бы не потерять сознание», – думал я.

Наконец я нащупал лезвие. Вскочил и вонзил его снизу вверх, в горло, первому же попавшемуся. Ещё и пошевелил им там. И даже поскрёб обо что-то твёрдое. Попавшийся попытался закричать, но захлебнулся кровью, она забулькала, облила меня… Он упал на спину, я на него, льющееся из нас красное смешалось в едином бурном потоке… Он задёргался, в глазах мелькнул тот самый ужас, который зовётся страхом смерти, на мгновение я понял, почему люди любят убивать… Но потом попавшийся свалил меня на бок, высвободился, вскочил, и, держась за своё истерзанное горло, ударяясь плечами о деревья и проваливаясь по колено в снег, побежал прочь.

Видимо, это был их главарь, потому что оставшиеся двое сразу обмякли. Я рванулся с ножом ещё к одному. Упал… Ледяной снег ожёг меня. Встал. Заорал, как учили в армии: «Крови вашей хочу, суки!» Наверное, я был страшен… Они отшатнулись и, оступаясь, исчезли в ночи.

Домой я в таком виде, конечно, вернуться не мог и неделю отлёживался дома у друзей…

Говорят, что люди делятся на волков, овец и собак. «Пинк Флоид» в альбоме Animals выделили ещё и свиней. Я не могу отнести себя ни к одному из этих четырёх видов. Мне думается, что я – стриж. Когда я встречаю этих птиц в каких-нибудь романтических холмах, они радостно вьются вокруг меня, демонстрируя свою единоплемённость… Почему-то мне думается, что я родился ужом, а потом превратился в стрижа. Один из моих ненаписанных эзотерических романов так и должен был называться «От ужа до стрижа». Это название я однажды увидел под грибами.

Грибы. Так стоило бы назвать отдельную главу. А, может, даже книгу… Но пока вернёмся к Мадриду.

Теперь я знаю, как возникают фобии. Помните фильм «Необратимость», в котором Монику Беллуччи анально насилуют на полу подземного перехода? Примерно в таком же переходе меня изнасиловали морально. До этого случая я ничего не боялся вообще и был открыт миру, как две советских копейки, которых больше нет.

Подземный переход был в самом центре Мадрида. Возле музея Прадо, в который я мечтал попасть, потому что там был Босх. И Босх обрушился на меня во всей своей инфернальной красе.

…Кто-то набросился на меня сзади, навалился, обхватил моё горло сгибом локтя, а ещё двое слева и справа схватили меня за руки. Первая мысль, которая тогда пришла мне в голову: «Ну, ни фига себе, даже здесь встретились друзья-знакомые, которые таким странным образом решили пошутить надо мной!». Увы, это было не так. Я оказался жертвой банального гоп-стопа. Напавшие явно были профессионалами своего дела: они меня полностью обездвижили и начали опустошать мои карманы. Потом стали вырывать из руки сумку с видеокамерой. Я попробовал посопротивляться, но мне ткнули в глаз ножом. Я разжал пальцы. Они убежали. Всё произошло за пять секунд. Я видел, как они убегали по подземному переходу. Один бросил мою сумку, видимо, забоялся тащить с собой улику, – я успел подумать, что в сумке видеокамера, и хоть она останется, – но другой её тут же подхватил, и через секунду они скрылись за поворотом.

Знаете, что интересно? После подземного перехода, когда я выскочил на улицу, первые же попавшиеся навстречу люди сунули мне в руки какую-то довольно крупную купюру. Они сразу всё поняли и сказали: «По крайней мере, Вы сможете сегодня заночевать в отеле».

Потом мой фильм победил на фестивале и получил довольно крупный по тем временам денежный приз – тысячу долларов, но я стал другим. Во мне поселилось отчаяние. Единственная фраза, которую я выучил по-испански в тот раз: «Уно тинто, уно бьянко» – «Бутылка красного, бутылка белого». Фестивальный ресторан был круглосуточным и бесплатным.

…Если верить закону кармы, когда-то ведь мне должно было воздасться за все эти потери. И вот мне воздалось.

…Я шёл пешком по Криту и на вершине одной горы увидел церквушку. В Греции много таких старинных храмов. Раза два-три в год туда совершают паломничество жители окрестных деревень, а всё остальное время они стоят пустые. Двери в них никогда не закрываются, любой может зайти и помолиться. Зажечь свечу перед иконкой и, при желании, оставить небольшое пожертвование в специальном ящике стола или комода, который тоже стоит открытым. Свечи, зажигалка и пожертвования обычно лежат в одном и том же ящике. В этих церквях часто попадаются старинные, потемневшие от времени фрески. Я никогда не отказываю себе в удовольствии полюбоваться ими. Правда, у большинства из тех, кто изображён на них, выколоты глаза (воспоминание о веках турецкого владычества), что придаёт им невероятную трагичность и возвышенность.

Мне тоже захотелось поставить свечу, и я открыл ящик стола, в котором они должны были лежать. В ящике, рядом со связкой свечей лежала целая куча денег. На первый взгляд, больше тысячи евро: несколько десятков сотенных и немеряное количество банкнот рангом поменьше.

Я положил туда свои «две копейки», взял свечу, зажёг её и ушёл. И только часа два спустя, осознал, что в моей голове даже не шевельнулась мысль об этих деньгах. О том, что их можно было взять!

Видимо, прав был старик Кант, когда говорил о двух вещах, которые поражают его воображение… Звёздное небо над головой и вот это вот, оно самое.

Заборонено! или Самый Весёлый Новый Год

История эта случилась лет за десять до всем известных событий на Майдане, а записал я её тогда почти по горячим следам, так что сейчас она уже читается, как исторический документ. А посему я ничего не стал в ней менять, дабы меня не заподозрили в политической конъюнктуре.

Приграничный Белгород – ключевая точка для тех путешественников, которые хотят сэкономить на билетах из Москвы и Питера в Крым. Вы доезжаете на поезде до российского Белгорода, потом прямо у железнодорожного вокзала садитесь на автобус до украинского Харькова, а в Харькове пересаживаетесь на какой-нибудь поезд до Крыма. Железнодорожные билеты на Украине в несколько раз дешевле, чем в России. По деньгам экономия получается раза в два, а по времени теряешь всего часов шесть.

Естественно, такой способ подходит далеко не всем, а только таким же авантюристам, как я, обычно не связанным временем, но зачастую скованным деньгами. Вернее, их отсутствием. Впрочем, большинство таких авантюристов едут в Крым вообще автостопом. То есть, бесплатно.

Этим оригинальным способом – поезд-автобус-поезд (кто ж знал тогда, что скоро такой «комбинированный» способ добраться до Крыма станет не оригинальным, а вполне себе обыкновенным) – я пользовался не всегда, а только тогда, когда было совсем уж плохо с финансами.

В Крым я езжу часто. Там живут мои родители, там я провёл свои детство и юность. С пятого класса начал ходить по нему пешком и до сих пор продолжаю. Так что обошёл я его раз двадцать вдоль и раз тридцать поперёк, приключений здесь было больше, чем в любом другом месте нашей планеты, поэтому Крыма в этой книге будет много.

Но перейдем к самой истории.

Однажды, где-то в начале нулевых, с тесной группой товарищей и подруг мы поехали отмечать Новый Год в Крым. Деньги были, поэтому ехали мы на поезде. А по поезду, пересекающему государственные границы, как известно, ходят таможенники и пограничники. Иногда даже с собаками. В Белгороде пограничники ходят русские, а в Харькове – хохляцкие.

Хохляцкие пограничники, как известно, предназначены не для охраны своей незалежной границы, а для создания проблем мирным пассажирам поездов, (особенно в ночи) и взимания с них денежных средств под различными предлогами. Поиск таковых предлогов и входит в прямые должностные обязанности хохляцких пограничников.

Однажды хохляцкий пограничник, найдя какой-то очередной предлог, предложил мне выйти в тамбур «поговорить по-мужски». Сначала я подумал, что будут бить… Когда же мы вышли в тамбур, пограничник повернул ко мне жалостливое лицо и сказал: «Ну, ты ж понимаешь, семью кормить надо…»

В общем, не удержался я и присобачил к этому своему рассказу позднейшую вставку. Вот она.

Вспоминается и другой случай с другим хохляцким пограничником. Он настолько невероятный, что стоит о нём рассказать, хоть сначала и не собирался. К тому же, совсем я забыл про него, и вот только сейчас вспомнил.

Ехали мы вполне себе чинно и благопристойно полноценной ячейкой общества: я, жена и дочка маленькая. Я сидел в наушниках и на ноутбуке кино смотрел. Зашли хохляцкие пограничники:

– А шо это вы там смотрите?

– Кино, – говорю.

– А нет ли у вас, у сукиного сына, в вашем кыно чего-нибудь запрещённого? Порнографии какой-никакой или призывов к национальной розни, например.

– Нет, – говорю я, опешив. Хотя, конечно же, надо бы употребить другое слово, с началом на ох…

– А вот это мы сейчас и проверим. Давайте-ка сюда этот ваш компутэр.

Можно было бы послать их подальше, но чем заканчиваются такие истории, я уже знал, а скоро узнаете и вы. Поэтому я безропотно отдал им свой ноутбук, и они по нему целый час лазили!!! Забыв про остальных пассажиров. Не верите? Да мне и самому как-то не особенно верится… Но нет, было!

…Но всё это было в другие разы. В этот же – предновогодний раз – моё преступление было налицо:

– И хто это тут у вас Исаак Ньютон?

Исааком Ньютоном оказался я.

Я, конечно же, знал, что шуток они не любят, а юмора не понимают, но в преддверии Нового Года мне захотелось над ними немного пошутить, а заодно развлечься и самому. Так что в листке «прибуття-убуття», в графе имя и фамилия я подписался вышеозначенным английским господином. К разговору «по-мужски» в тамбуре я был готов.

А вот то, что я не взял с собой в эту поездку обычный общегражданский паспорт, это было моей ошибкой. Просто из Крыма я собирался продолжить путь дальше – на Ближний Восток и в Египет, а там мне мой российский паспорт был без надобности, поэтому я его и оставил дома, в Питере. Так что хохляцким пограничникам я протянул свой загран.

– Ух ты! – сказал хохляцкий пограничник, полистав мой паспорт. – Бачь, Мыкола! (конечно же, он сказал не «Мыкола», но это я приплёл для красного словца), – Вокруг тут же сгрудились его братья по оружию. Наверное, так смотрел бы какой-нибудь провинциальный математик на случайно попавшее ему в руки доказательство теоремы Ферма.

Посмотреть, и правда, было на что. Паспорт пестрел и переливался всеми цветами радуги. В нём была вся география моих путешествий за последние несколько лет. А вы, надеюсь, представляете, что творилось на географических картах Европы в 90-е годы… В паспорте были штампы каких-то самопровозглашенных республик, несуществующих уже балканских государств, полу-подпольных пограничных переходов между всякими сопредельными странами…

Изучали они его долго. Тыкали пальцами то в один штамп, то в другой и многозначительно переглядывались.

И, наконец, нашли!

На меня надели наручники и вывели из вагона под дулом автомата, как злостного нарушителя всех и всяческих границ.

Мои друзья и подруги по наивности и нетрезвости своей пытались предложить им деньги, сказать, что с Исааком Ньютоном он пошутил, но старший группы захвата отрезал: «Тут всё хораздо серьёзнее». И его увели.

Его – это меня.

Как вы понимаете, это уже был город Харьков. А при чём же тут Белгород, спросите вы. Просто Белгород и Харьков для меня – это один город. Как Баден-Баден, Клюй-Напока, Айя-Мамайя, Сюндюрлюк-Кобасы, Миклухо-Маклай, Гей-Люссак, Бойль-Мариотт или Складовская-Кюри. Но об этом ниже.

Меня привели, заперли и ушли.

А надо вам сказать, что это был уже вечер 30 декабря, к тому же, пятница, и ни один приличный человек вечером 30 декабря и, к тому же, в пятницу, не может быть трезвым. Потому что Новый Год – он не каждый день и даже не каждую ночь, и уж, конечно же, не каждый вечер. Даже если это вечер пятницы.

И вот эти люди, или как говорилось в одном советском фильме про милицию, – «эти двое» – заперли меня в камере и ушли на сутки, прекрасно зная, что скоро я начну нуждаться в употреблении аж-два-о, субстанции, из которой на восемьдесят процентов состоят человеческие тела.

Я лёг спать, но вскоре проснулся от жуткой жажды. Мои персональные восемьдесят процентов превратились в двадцать. А, может даже, и в десять. Пить хотелось неимоверно! В унитазе, конечно же, текла вода, но за кого меня принимают в этой гостинице?!

Я стал стучаться в запертую дверь, но ответом мне было скорбное вселенское молчание.

Никому я не пожелаю оказаться с похмелья запертым в тюремной камере без воды. Не буду описывать своих мук, но вскоре я понял, что это было сделано специально.

…31 декабря часов в пять вечера пришел какой-то начальник в штатском, сильно помятый и злой. Он сухо, как у меня во рту, сказал, что я государственный преступник, и мне грозит десять лет лишения свободы.

Я попросил пить.

– Сначала чистосердечное признание, потом вода, – сказал «штатский» и закурил. «Хорошо ещё, что я не курю», – подумал я. А он-то, злыдень, конечно, думал обратное: с таким показным наслаждением затягивался, что если бы я курил, я бы его убил, наверное… Или признался в том, что под прикрытием американских спецслужб в одиночку развалил нашу общую бывшую Родину.

«Штатский», как в очень-очень плохом кино, выпустил дым мне в лицо… На столе стояли полный графин и пустой стакан. Классика жанра.

До Нового Года оставалось всего несколько часов.

– Вы хотя бы скажите, в чём меня обвиняют!

– У нас есть подозрение, что Вы несколько лет назад нелегально пересекли границу Украины.

– Как это?! – искренне возмутился я. – Зачем мне пересекать вашу (чуть не сказал долбаную) границу нелегально, когда её легко можно пересечь легально?

– Один из штампов в Вашем паспорте поддельный, и Вы должны нам сказать, кто Вам его туда поставил.

– А какой из штампов Вас конкретно интересует?

– А это Вы сами должны нам рассказать, – произнёс он, пьяно поставив ударение на местоимении ВЫ.

Я почувствовал, что оказался в известном анекдоте про Василия Ивановича Чапаева, который попал в плен к белым, но при этом забыл военную тайну…

Наши взаимоотношения со «штатским» были осложнены тем, что ему, конечно же, рассказали про моё журналистское удостоверение, которое я вчера совал всем направо и налево. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо тем, что на десять лет они посадить меня побоятся, а плохо тем, что – чёрт его знает, какие у них там сейчас интриги и разнарядки, – может, и посадят…

В какой-то момент «штатскому» захотелось домой. Он, предварительно пристегнув к себе наручниками, вывел меня на улицу (по сему факту я понял, что внутри нас снимала скрытая камера), и стал «говорить по-мужски».

…Конечно же, я дал ему денег, – много денег, – подписал всё, что было надо, в том числе и бумагу, где говорилось, что со мной обращались очень хорошо, кормили, поили, развлекали танцами и песнями древних укров и никаких методов психологического и иного воздействия не применяли. Затем меня, опять же под дулом автомата, правда, уже без наручников, но со штампом в паспорте «Заборонено въизд в Украйну», отвели на жд-вокзал и расстреляли. Пардон, депортировали. Посадили на поезд и отправили обратно в Россию, в Белгород.

До Нового года оставалось несколько часов и столько же минут.

Как я уже говорил, у меня не было с собой обыкновенного паспорта, по которому я бы мог попытаться проникнуть на территорию братской Украины ещё раз. Загран был испорчен штампом, а настроение – сидением в кутузке и общением с хохляцким гэбэшником, поэтому я взял в привокзальном буфете пива и купил билет до Москвы. В вагоне, кроме меня и двух проводников не было никого.

Кстати, я считаю, что во фразе «Заборонено въизд в Украйну» допущено, как минимум, две орфографические ошибки. Если уж «въизд», то «заборонен», и если уж «Украйну», то «на». И никто меня не убедит, что украинский – это самостоятельный язык со своими самостоятельными правилами.

Как известно, Украину даже великие русско-украинские писатели называли Малороссией. «Да разве существует малороссийский язык? Я попросил раз одного хохла перевести следующую, первую попавшуюся мне фразу: «Грамматика есть искусство правильно читать и писать». Знаете, как он это перевел: «Храматыка е выскусьтво правыльно чытаты ы пысаты…» Что ж, это язык, по-вашему? самостоятельный язык?». Иван Сергеевич Тургенев, роман «Рудин», страница не помню, правда, какая…

А их великий кобзарь Шевченко?!

«Як умру, то поховайте… На Вкраїні милій…» НА, а не В! Уж своего письменника-то хоть послухайте. А то не разберётесь, где поховать…

…Был очень поздний вечер 31 декабря. По поезду паровозом бегали пьяные проводники и проводницы. Их лица были раскрашены наподобие масленичных баб, а должностные обязанности позабыты. Они вовсю балагурили и звали присоединиться к ним. Я искренне попытался, но мне как-то не забалагурилось. И даже не запаровозилось. Хотя у них было…

Тогда я выпил своё пиво, расстелил постель, засунул голову под одеяло и начал встречать Самый Весёлый Новый Год в моей жизни.

Миллениум, или Нэва-форэва

С границей и её пограничниками связано очень много забавных случаев, но если следовать спонтанно-повествовательной логике, которой я собираюсь придерживаться и далее, то теперь нужно перейти к новым годам. Странно, но никакого особенного пьянства, как это водится у большинства народонаселения, в новые года у меня никогда не было.

Каждый новый год я пытался куда-нибудь выехать. Но самая экзотическая встреча Нового Года была, пожалуй, в Симеизе.

Есть там стоящая среди моря-окияна скала под названием Дива, и ведет на эту Диву дивная лесенка… Летним днём там народ чуть ли ни с детьми прогуливается, а вот суровой новогодней ночью, по обледенелым ступенькам, в кромешной темноте, да ещё в пьяном виде… В общем, не советую.

Была у меня в Симеизе одна знакомая бабулька, у которой я всегда, будучи там, останавливался. Были мы с ней так близки, что она мне даже свою сиську показывала, фашистами ранетую. В молодости она партизанила в Крымских горах, и однажды вражеским осколком ей эту сиську порвало. Выглядело это как суровое африканское… Ну, как его там? Не тату, а когда ножом или раковиной на коже декоративные шрамы делают… Ну, в общем, вы понимаете… Шраминг, одним словом. Мужу рваная сиська не понравилась, и он, хоть и был партизанским командиром, скоро ушёл к «какой-то крашеННой и сисясЬтой» (кто бы сомневался) бухгалтерше с винзавода.

Так вот, покурили мы с этой бабулькой её крымской травы, собственноручно выращенной на огороде, выпили её же домашнего крымского вина и собрались всё-таки на Диву лезть. Без бабульки, конечно же. Уж как она нас отговаривала!.. «Тут, – говорит, – пару лет назад у меня тоже двое из Питера остановились на Новый Год, и тоже на Диву полезли… Так девчонку еле-еле потом из моря выловили. Мёртвую, конечно… Там высота-то, ух!..» – махнула она рукой так, что аж медали на ранетой сиське зазвенели. На Новый Год и на 9 мая бабулька всегда надевала свои медали. Все пять штук.

…Самое смешное, что девчонка эта мёртвая оказалась нашей дальней знакомой. Только мы думали, что она разбилась где-то на Кавказе, а оказывается, вот прямо здесь, на Диве. Это мы потом уже выяснили. Кстати, для большинства народу – что Крым, что Кавказ, одна песня.

…Мы, конечно, всё равно полезли. Но о-о-чень осторожно… Долезли к самым двенадцати часам, хотя из дома вышли в десять. В нормальное время там ходьбы – двадцать минут, так что понятно, с какой осторожностью и обережностью мы лезли…

В общем, хватит уже про Симеиз. Рассказ-то называется «Миллениум». И этот самый Миллениум мы с моей тогдашней возлюбленной решили встретить в Будапеште. Сели на поезд, поехали. Возлюбленная работала на железной дороге, и проезд у неё был бесплатный. Даже в купе. Ну, а мне приходилось прятаться. Ну, а как ещё?! Если денек нету…

Способ был такой. Мы брали один билет, вместе заходили в вагон: она, как отъезжающая, а я, как провожающий. Потом поезд трогался, и я выходил в тамбур. Проводница собирала билеты у пассажиров, и после этого я возвращался, как будто еду в другом вагоне, а сюда пришёл просто погостить. Проделывали мы этот трюк множество раз, но однажды случилось вот что.

Ехали мы из Киева в Крым, как водится. Поезд отдал швартовы, застучали колёса. Я, как обычно, вышел в тамбур и увидел, что в дверях нет стекла. День был погожий и солнечный, поэтому революционная идея возникла в моём революционном мозгу мгновенно. Я вылез в окно (над ним был очень удобный водосток, за который хорошо было цепляться пальцами), на торце вагона обнаружились тоже очень удобные ступеньки в виде железных скоб, так что через минуту я уже сидел на крыше вагона и наслаждался бьющим в лицо горячим южным ветром. Люди на пригородных платформах весело махали мне руками и улыбались…

Но вернёмся на землю… Если вы ещё не забыли, мы едем встречать Новый 2000-й год в Будапешт.

Как мы ждали этого тысячелетия! Как грезили о нём в детстве! Считали, кому сколько лет будет в двухтысячном… Мне должно было стать тридцать четыре. С одной стороны – уже старик, а с другой – мужчина в самом расцвете сил. «Ох, и зажгу же я тогда!…» – думалось мне.

Вот точно так же сейчас я жду полёта на Марс. Только зажигать уже не собираюсь. Просто интересно посмотреть. Говорят, что это произойдёт в 2030 году. Сколько мне тогда будет? Шестьдесят четыре? When I’m sixty four…