Читать книгу Несси - Дмитрий Сикорский - Страница 1

Собак он любил всегда. Он не помнил, когда это началось, но собаки всегда присутствовали в его жизни. Сначала в детском саду, рядом с которым жила огромная дворняга. Воспитатели её постоянно гоняли, справедливо опасаясь за здоровье детей, но у него с ней мгновенно родился какой-то симбиоз. Как только их группа выходила на улицу, собака немедленно просачивалась во двор и он, еле дождавшись того момента, когда воспитательница распустит группу, тут же бежал к ней, обнимал, совал кусочки хлеба, утаённые с завтрака. Потом они уходили куда-нибудь, где им не мешали и сидели так до обеда, пока воспитательница, сорвав голос и уже красная от злости, не врывалась в их уединение и бесцеремонно не рушила его. Как он её ненавидел в эти минуты!

Летом, в деревне у бабушки, тоже вокруг него были собаки. Они были с ним добрые, ласковые, позволяли себя гладить и благосклонно принимали еду, принесённую им из дома тайком от бабушки. Но такого единения, как с той собакой, у них не получалось. Поэтому, вернувшись домой, он с нетерпением ждал, когда снова пойдёт в садик, где они опять будут вместе. Однако, выяснилось, что в сад он больше не пойдёт, а пойдёт в школу, где будет учиться, где у него будет много друзей и вообще – пора взрослеть – назидательно говорила ему мама, таща его за руку в магазин. Но он не проявил никакого интереса ни к ярким карандашам, ни к тетрадям, ни к удобному портфелю, который мама выбирала с особым тщанием. Единственное, что его вывело из состояния прострации, была школьная форма, которую пришлось мерить несколько раз, поскольку не подходили то брюки, то пиджак. Наконец, всё было выбрано, куплено, упаковано в пакеты, и они выбрались из магазина. Обратно они ехали на автобусе, и он, уткнувшись носом в стекло, рассеянно смотрел на мелькавшие мимо дома и деревья. На одной из остановок, когда автобус уже закрыл двери, он внезапно увидел собаку. Ту самую, с которой ему было так хорошо в детском саду. Он, тыкая пальцем в стекло и повторяя "Собака! Собака!" кинулся было к дверям, но мама, не понявшая ничего, кроме того, что сын увидел какую-то собаку, решительно усадила его на место. Автобус уже тронулся и ему, заблокированному мамой, ничего не оставалось, как провожать собаку грустным взглядом. Всю оставшуюся дорогу он просидел со слезами на глазах, а дома, когда мама попыталась указать ему на неподобающее поведение, с ним случилась настоящая истерика. Мама, ничего не поняв в его объяснениях, и призвав на помощь папу, с трудом сумела его успокоить, но всю оставшуюся неделю до школы он просидел грустный, невпопад отвечая на вопросы и ничем не интересуясь. Во время одной из прогулок он, оставив своих товарищей копаться в песочнице, отважно дошёл до дороги и даже перебрался через неё, пытаясь вновь встретить своего мохнатого друга, но всё было тщетно.

Школа на какой-то момент затмила его страсть к собакам, но ненадолго. В доме периодически появлялись какие-то собаки, подобранные на улице или взятые у знакомых. Каждый раз изгнание их из дома сопровождалось такими слезами и истериками, что мама, наконец, сдалась. И в доме появился Джек.

На самом деле, его звали Джером Дитрих Конкорд Сибилла фон чего-то там, он уже и не помнил. Но он его звал просто Джек. Джек был курцхааром, немецкой легавой, чёрным, с серыми проплешинами и смешными мягкими ушами. И ещё он был ужасно породистым, и мама долго рассказывала ему об этом, предупреждая, что собаку надо беречь, не отпускать с поводка и ещё целый перечень того, чего делать не надо. Он её практически не слушал, согласно кивая в нужных местах, а просто дожидался, когда этот живой комочек перейдет к нему в руки. Это был момент поистине неземного счастья! Мама снисходительно смотрела на него, уже мысленно прикидывая, как и кому придётся заниматься с собакой, когда первый порыв сына сойдёт на нет, но, к удивлению своему, ошиблась. Джек поглотил его целиком. Он убирал за ним по всей квартире, безропотно сидел у ветеринара во время осмотров и прививок, мыл ему лапы после прогулок, и иногда его самого, когда Джек влезал во что-нибудь неподобающее. О том, чтобы вовремя не погулять с собакой, не было и речи. Мама ни разу не слышала от сына фразы – мол, спать хочу, устал, сходи сама… Когда Джек подрос, они ходили с ним на площадку, учили собачьи команды и основы защиты. Команды Джек выполнять научился быстро, но иногда просто демонстрировал их исполнение. Приходилось, придав голосу грозности, командовать: «До конца, Джек, до конца!» Потом, довольные друг другом, они гуляли по парку и обязательно шли на пруд – воду Джек обожал. Справедливости ради надо сказать, что всё это иногда шло вразрез с учёбой, что вызывало неоднократные конфликты с мамой. Приходилось садиться за учебники, и Джек, словно всё понимая, ложился рядом и терпеливо ждал, пока он закончит.

Разлуки с Джеком он переносил тяжело, стараясь по возможности сводить их к минимуму. Так, он наотрез отказался ехать летом в лагерь. Даже море его не соблазнило, он просто не понимал, как можно променять Джека на какое-то там море. И с облегчением ехал к бабушке, с тремя пересадками, с большим крюком по лесу, но с Джеком.

Взрослели они вместе. Постепенно детские игры заменялись степенными прогулками, хотя Джек с удовольствием бегал за палочкой и обрушивался в водоёмы, распугивая уток и купающихся рядом людей. Часто они плавали вместе, причём он всё время следил за Джеком, понимая, что силы не равны.

В военкомате, узнав, что у него есть собака, долго уговаривали в пограничные войска, кинологом. Приехавший откуда-то майор долго и красочно расписывал прелести службы в питомнике, обещал забрать на границу… Он отказался, не потому, что не поверил, а потому, что это было бы предательством по отношению к Джеку. Майор разочаровано вздохнул, пометил что-то в его личном деле и отпустил, напутствуя «Если надумаешь – милости просим». Дома, сидя с Джеком на диване, он долго объяснял ему, почему придётся уехать и почему нельзя отказаться. Джек внимательно слушал, положив ему голову на колени и изредка вздыхая. Он всё понимал.

К счастью, вопрос с армией отпал сам собой. Он наудачу подал документы в институт и, к удивлению своему, прошёл. То ли там был недобор, то ли звёзды так сошлись, но в августе он получил уведомление о поступлении на первый курс. Он был счастлив, но не самому факту поступления, а тому, что не придётся расставаться с Джеком.

Джека не стало, когда он учился на втором курсе. Ничто не предвещало беды. Они просто прогуливались по зимнему парку, когда неожиданно Джек, встав в стойку, вдруг прыгнул на него и ударил лапами в грудь. От неожиданности он упал назад и, уже падая, услышал рёв мотора, мелькнуло что-то ярко-синее, и раздался отчаянный визг собаки, тут же оборвавшийся. Внутри словно что-то лопнуло и он, поднявшись, увидел удаляющийся мотоцикл. И Джека, лежавшего на снегу в луже крови. Он опустился рядом с ним на колени и, не обращая внимания на собравшуюся толпу, гладил его, шептал ему какие-то слова, не понимая, что всё уже кончено. Приехавший по вызову врач только покачал головой и пошёл обратно к машине. Милиционер коротко расспросил его о происшествии, задал несколько вопросов свидетелям и тоже уехал. Он снял с себя куртку, укутал ей Джека и понёс его к опушке, туда, где они любили сидеть. Положив Джека рядом с деревом, он начал руками отгребать снег, не чувствуя ни холода, ни боли. Какой-то мужчина принёс лопату, лом и, не говоря ни слова, принялся помогать. Когда яма была готова, он уложил туда Джека, поправил сбившуюся куртку и принялся засыпать яму. Мужчина посмотрел на него, но ничего не сказал, только ногами помогал скидывать землю. Когда всё было кончено, он забрал инструменты и, взяв его под руку, сказал:

– Пойдём, отвезу. Замёрзнешь ведь.

Он помотал головой, отказываясь.

– Как знаешь. Держись, парень.

– Кто это был? На мотоцикле?

– Придурок местный. Сын депутата, вечно тут пьяным гоняет. Уже не первый случай. Пару раз даже людей сбивал, но ему всё с рук сходит.

– А милиция?

– А что милиция? Папаша хорошо в верхах сидит, отмажет.

– Я его достану!

– Брось, парень, бесполезно. За собаку ему точно ничего не будет. Только неприятности наживёшь. Пойдём, пойдём, дрожишь уже весь.

Мужик оказался прав. В милиции к его заявлению отнеслись холодно, сказав, что и так дел по горло, причём более серьёзных. Ещё неделю он добросовестно надоедал следователю, называя имена свидетелей, марку и номер мотоцикла и даже фамилию гонщика. Следователь, которому всё это порядком надоело, отвёл его в сторону, и, между затяжками сигареты, без обиняков заявил, что дело закрыто «за отсутствием состава», свидетели никого не видели, а у гонщика стопроцентное алиби. При этом взгляд его говорил красноречивее слов.

Ещё пару дней он таскался по парку с бейсбольной битой, рассчитывая встретить этого гонщика, но безуспешно. В конце концов, на него стали коситься окружающие и даже пару раз вызывали наряд. Поняв, что что всё тщетно, он первый раз в жизни сорвался в запой. Отец хмурился, но не препятствовал, а мама, вся в слезах, пыталась как-то до него достучаться. Но тщетно.

Дней через десять, придя в себя, он поднялся, отказался от опохмелки, и, запершись в своей комнате, несколько часов просидел в прострации. Потом, очнувшись, убрал в шкаф поводок, миску и вышел из дома. Добравшись до места, где был похоронен Джек, он постоял несколько минут, мысленно прощаясь, потом надел шапку и пошёл. На раздавшийся неподалёку рёв мотора он не обратил никакого внимания.

Сессию он сдал с тремя «хвостами», хотя раньше учился с удовольствием. Получив право на пересдачу, пришёл на один экзамен, сдал его кое-как, на «троечку», а остальные просто проигнорировал. В институт он ходил через пень-колоду, предпочитая учёбе прогулку по парку, правда, старательно избегая тех мест, где они гуляли с Джеком. Повестка, пришедшая в конце апреля, тоже не вывела его из привычного состояния, как и полученное ранее уведомление об отчислении.

Армия явно пошла ему на пользу. Попал он в авиацию, точнее в механики. Полгода учебки и полтора – на аэродроме, «крутить хвосты» самолётам, как говаривал старшина. Работы было немного, в основном караулы, поскольку на дворе царили лихие «девяностые», и всем было не до армии вообще и не до полётов в частности. Собак он избегал как чёрт ладана: рана была ещё слишком свежа. К счастью, в гарнизоне их практически не было.

Вернувшись, он не стал ни восстанавливаться в институте, ни устраивать загулов в честь возвращения. Последнему мама была только рада, хотя про институт неоднократно пыталась намекать. Устроился он простым экспедитором в крупную фирму и, спустя короткое время, поднялся до заместителя начальника. Близко он ни с кем не общался, только по работе. Поначалу его тянули в компании, потом махнули рукой.

Через год неожиданно умерла мама. Она никогда ни на что не жаловалась, только в последнее время сетовала на усталость. А потом вдруг слегла, и через месяц её не стало. Отец, разом постаревший и осунувшийся, поначалу держался. Он старался быть рядом и даже сменил работу на менее разъездную, чтобы больше бывать дома. Но отец всё больше замыкался в себе, практически не разговаривая, часто сидел в комнате в любимом мамином кресле перед её портретом. А однажды вышел из дома и больше не вернулся.

Нашли его через несколько дней. Он сидел на скамейке в парке, где они с мамой когда-то познакомились, смотрел куда-то вдаль и улыбался. «Сердце» – сказал врач. – «Так бывает».

Сорвался он только после поминок, сидя в пустой квартире перед батареей бутылок, когда все ушли. Через неделю к нему пришли с работы. Открыв дверь, он сначала никак не мог понять, кто эти люди, и что они от него хотят. Коллеги просидели до вечера, отпаивая его чаем и пытаясь разговорить. В итоге он пришёл в себя и даже пообещал выйти на работу через пару дней. День он боролся с искушением снова свалиться в приятное забытьё, но потом, пересилив себя, убрался в квартире, выкинул гору пустых бутылок, а одну, полную, выставил во дворе, полагая, что местные бомжи не дадут ей пропасть. Бомжи не подкачали, и когда он шёл обратно, бутылки на скамейке уже не было.

Его несколько удивило такое к себе отношение, но оказалось, что у начальника недавно случилось похожая история, и тот прекрасно понимал его состояние. А терять ценного работника не хотел. Он был ему благодарен, за помощь, понимание и за то, что тот не задал ни единого вопроса.