Читать книгу Дева Мария - Дмитрий Спиридонов - Страница 1

– К вам пришла, уважаемый Филипп Авенирович! Опять с нижайшей просьбой! Не уделите минутку вашего бесценного времени?

– Доброго здоровья, Руздана… ох, запамятовал опять, как вас по батюшке? Вовсе старый становлюсь, в лог пора снести.

– Что вы, Филипп Авенирович! Какой лог? Вы мужчина хоть куда, с вами ещё Перекоп штурмовать можно! Рудольфовна я по отчеству, но мы же по-соседски с вами, налегке? Для вас я просто Руза!

«Руза-медуза явилась», – сквозь полудрёму раздражённо думает семнадцатилетняя Машка Киселёва, прозванная в деревне Кисой.

После обеда Машку разморило, только-только прилегла в холодке, начала «щемить», как к деду в столярку притопала эта соседка, раскаркалась на весь двор. Дачница Руздана Шмель донельзя громкоголосая и неприятная баба, хотя причину своей неприязни Машка сформулировать не может.

Руздана бесит её тем, что слишком городская, приторная, назойливая, притом денежная и вечно ненатурально-восторженная. Водит красную иномарку-«жучок», умиляется «деревенскому укладу» и разводит в своём палисаднике хренову тучу цветов. Ботаничка, блин. Ничего плохого Руздана Машке не сделала, она покупает у Киселёвых домашние яйца, вишню и смородину, никогда не торгуется, не хамит, но воротит от неё и всё, хоть тресни…

– Присаживайся, Рузочка, – бодро стрекочет дед Фил. – Сейчас, стружечку смахну… беспорядок у меня… сюда, на лавочку, пожалуйста.

– Напротив, у вас тут восхитительный порядок, просто эталон чистоты!

«Чтоб тебе стружка в жопу воткнулась!» – сердито думает Машка про Руздану.

Она представляет, какими глазами шестидесятилетний дед Филипп сейчас пожирает обтянутое очко этой Рузданы Шмель. Небось даже очки на нос приспустил, чтоб лучше видеть её семипудовые груди, развратные лосины и врезавшиеся в попу трусы. Бабка Таня у Киселёвых померла прошлой зимой, Филипп Авенирович овдовел, но здоровье у деда ещё ого-го, есть порох в пороховницах. Мать боится, как бы дед приживалку не завёл. Попадётся какая-нибудь шустрая молодка, ляжками сверкнёт, охмурит пожилого папашу, потом на дом права предъявит… будто у нас других забот мало!

Горожанке Рузе-медузе лет сорок с хвостиком, она грузная, круглая и рыхлая. Из-за трёхъярусных складок на ляжках и боках дачница Руздана действительно напоминает студёнистую медузу, выброшенную на берег. По Перебеге Руза всё лето зажигает в «садово-дачном туалете» – детская бейсболка в горошек чудом держится на кудрявой макушке, пухлые щёки по-бульдожьи отвисли, губки бантиком, нос пуговкой. Прозрачная марлевая майка готова вот-вот лопнуть на огромном бюсте размером с два кокосовых ореха, засунутых в овощную сетку. Мясистые ноги Шмелихи всегда до треска обтянуты серыми, салатными или розовыми лосинами, сквозь которые просвечивают трусики – слишком тесные для такой крупной дамы и крохотные, словно телефонная сим-карта. Весу в Руздане не меньше, чем в корейском внедорожнике.

– Благодарствую, не стоит, я вообще-то ненадолго. Не возьмёте ли заказ, уважаемый Филипп Авенирович? – судя по скрипу, настырная Руздана располагает на скамейке свои бульдозерные телеса в нейлоне и эластике. – Мне бы изготовить полочки-подцветошники. Я же знаю, что во всей округе вы единственный мастер-краснодеревщик!

– Да скажете уж – краснодеревщик, – отбояривается польщённый дед. – Захар Алексеич вон тоже по дереву балуется, хотя по совести сказать, резчик он так себе… самоучки мы все тута. Иногда тихонько палочку постругаешь, для смеху больше, не для заработка.

– Полно вам, Филипп Авенирович! Никогда не забуду, какие невероятные качели вы сотворили нам в прошлом году! Я выкладывала фото в сетях, меня просто затерроризировали расспросами, кто вырезает из дерева такую прелесть!

– Вырезал, было. Качель-то не моя, только сиденье. Что за подцветошники-то хочешь, соседка? Улошные или комнатные? На стену или на окно? Мерку надо идти снимать или как?

– Я взяла на себя смелость, сама обмерила и набросала вам эскиз, Филипп Авенирович! Вот чертёж, тут стрелочками подписаны толщина, высота, прочие параметры… Видите, тут как бы будут полочки, а тут вырезы под вазоны…

– Поглядим, покумекаем… Странные какие-то полочки, Руза. Похоже на …

– Правильно! Это есть часть художественного замысла, стилизация под старину, царские времена, понимаете?

– Хм. Чего ж не понять? Расстояние по вырезам не великовато ли?

– Я всё просчитала. В подцветошники я вставлю гипсовые вазоны с узкими ножками, а в них посажу раскидистые комнатные растения, понимаете, Филипп Авенирович? Им нужно много места.

– Дык не спорю, оно ведь хозяин – барин, Руздана Батьковна. Наше дело маленькое. Что попросите, то и соорудим… Доски подходящие есть, ёлка сухая где-то лежала, толщина на тридцать, она в самый раз.

– Гениально! И вот тут будет такой как бы разъём, а тут как бы петельки, чтоб вазоны можно было вынимать и чистить… С вашим-то талантом, Филипп Авенирович, вам это на один зуб!

«Да заглохни ты, наконец! Дед тебе, наверно, уже все сиськи глазами обглодал!» – Машка морщится, отгоняя залетевшего под стреху случайного комара.

Дед и заказчица тараторят внизу, упражняясь во взаимных комплиментах. Машка валяется на повети во дворе, вертя в руках мобильник и слушая разговор внизу. Здесь, под крышей, у Машки оборудовано уютное царское ложе. Взлетела по приставной лесенке, улеглась, никто тебя не видит и не слышит. Даже если кавалера ночью затащишь, дед с мамкой не пронюхают. На повети круто отсыпаться летом после шумной пьянки, чтобы предки дома мозги не выносили. Сквознячок, свежий воздух, и дождём не мочит. Благодать!

В тайнике за досками Машка куркует от родных спирт, сигареты и презервативы (когда они есть). Уголок под крышей застлан половиками и старыми подушками, на ящике стоят пепельница из старой чашки, пара рюмок, из сеней брошен провод-удлинитель с розеткой, чтоб подзаряжать мобилу, не вставая с лёжбища. Прекрасный будуар для подрастающей дамы, хотя в инете его никому не покажешь: засмеют, скажут «дизлайк тебе, мадонна с сеновала, деревня задротная».

В щели под косым скатом зигзагами падает июльский солнечный свет. Лучи золотят Машкины ноги и грудь. Машка Киселёва и сама немного «медуза» – пышногрудая и пышнобёдрая, явно не в худую мать. У неё круглое миловидное лицо, которое слегка портят выступающий тяжёлый лоб и созвездия прыщей на скулах. Светлые волосы небрежно обкромсаны до плеч, чёлка – по бровям. К первому сентября надо будет сделать с  причёской что-то более приличное, а пока и так сойдёт, тем более денег на парикмахерскую нет.

Киса-Киселёва учится на втором курсе лицея, на какого-то манагера по каким-то продажам. На заре времён машкин лицей назывался ПТУ и выпускал трактористов и штукатуров. Теперь это лицей, и он выпускает манагеров и системных администраторов. Дед Филипп говорит, что трактористы у ПТУ получались лучше, чем манагеры. По крайней мере, не такие рукожопые.

Как и соседка-медуза, Машка тоже всё лето шляется в капроновых лосинах, трусики аппетитно отпечатываются на заду, словно древесные корневища. Эти облегающие штаны с удовольствием носят все бабы в Перебеге, даже пенсионерки. Удобно, что капрон обтягивает тело как вторая кожа, отлично сидит, утягивает жир и ни за что не цепляется. А ещё лосины заводят мужиков с пол-оборота. Расцветающая Машка обожает щекотать и гладить свои интимные места сквозь скользкую прозрачную гладь, когда валяется с бодуна в «будуаре» и заняться больше нечем.

– Петельки, вырезки… Интересный у вас подцветошник! – посмеивается дед-столяр. – Возьмусь, отчего не взяться? Работёнки пока не шибко много. Завтра к вечеру загляньте, вдруг чего оформится?

Машка у себя на повети ставит мысленную зарубочку. Есть заказ на шабашку – значит, у деда зашевелятся денежки. Учтём, надо к нему подластиться. Дед хитрый, может, Руза ему и авансу выдаст, «на почин»?

– Мне бы ещё сразу отполировать и выровнять по обеим доскам! – Руздана Шмель поднялась со скамейки, виляет могучим задом и пятится во двор, чуть ли не кланяясь деду. – Всецело полагаюсь на вас. На ваши золотые руки! Это будет волшебно и непередаваемо!

– Отполировать – это запросто! – дед Филипп хлопает ладонью по строгальному станку. – Хоть под хохлому распишем, хоть морилкой зальём, для приятной женщины не жалко!

– Тогда завтра загляну… во сколько? Если, допустим, часиков в восемь – я вас не стесню своим визитом? – щебечет Руздана Шмель.

– Всегда рады! – отвечает дед. – В восемь так в восемь.

«Ещё бы не радоваться, такой-то жопе!» – язвительно думает Машка. Она сегодня зла, потому что на телефоне разом кончились и деньги, и интернет, даже в Тик-Токе не посидеть, да ещё и харю прищемить как следует не дали. Пришла, разоралась, медуза чёртова. «Подцветошники» ей подавай. Сказала бы по-русски: кашпо! То есть нет, «кашпо» – как раз не по-русски? Тьфу, запуталась.

Ничего нет противней, когда слюнявая толстожопая интеллигенция пытается косить под сельских жителей. Машка сама слышала, как Руздана Рудольфовна прилюдно называет пастбище «выгулом», кухню «светёлкой», а дорогу на райцентр – «трактом». Зато трусы она почему-то называет «трусюнчиками», а дерьмо под ногами «невозможностью».

– Вышла вчера на тракт, а соседская корова оставила там во-о-от такую невозможность и я вступила! – голосит у магазина с бабами и сама хохочет-заливается.

Рассыпаясь в благодарностях, Руздана Шмель наконец-то исчезает со двора, дед Фил запускает станок и чего-то пилит. Дед у Машки и правда мастеровитый мужик, тут Руздана не покривила душой. Жаль, скуповат. Над деревней Перебега колышется знойный день, за домом наперебой надрываются цикады, словно зарплату за это получают. За оградой свистит и вздыхает колодезный ворот – кто-то из соседей пришёл по воду. Машка зевает. На повети привычно пахнет черёмухой, сеном и мхом. Интернета нет, денег нет, скучно.

Искупаться, что ли, сходить? Но это надо вставать с тёплой лежанки, куда-то идти, кого-то звать в компанию… тоска смертная!

Был бы Родя в деревне, он бы свозил свою драгоценную Машеньку на пруд. Родя Саломеев – её текущий бойфренд. Естественно, прозвище у него Сало, других вариантов при его фамилии нет. «Киса любит Сало, Сало любит Кису», чем не каламбур? Но сейчас родители сбагрили Родика в гости в Казань и вернётся он нескоро.

– Зато от лишнего Сала избавилась! – подкалывает подруга Оксанка, намекая на машкины телесные пышности. Родик уехал, Машка свято хранит ему верность, уже две недели не занималась сексом ни с кем, кроме себя.

– Ну что, моя Киса?… – Машка укладывается поудобнее. – Цап тебя за «кису»! Что там у нас есть? Иди ко мне, моя звёздочка…

Поглаживая себя сквозь гладкие лосины пониже живота, Киса смеживает веки – релаксирует. Чёрный шелковистый капрон под её вороватой рукой тоже стрекочет, подражая цикадам. Машкины пальцы со слезшим лаком скользят по выпуклости плавок, осторожно исследуют упругую складку природной плоти, стиснутую посередине врезавшимся швом. Застонав, девушка выгибает спину, раздвигает ноги пошире, открывая руке доступ к самым потаённым частям тела. Сердце начинает биться глуше, а виски омывают горячие волны, ей уже становится приятно и сладко…

Но разомлевшей Кисе тут же грубо ломают кайф.

– Марья! – вопит мать, приотворив избную дверь. – Ма-а-арья! Где тебя леший носит?… Наверху опять? Дед, не видал нашу чучелу?

– Нет меня! – Машка нехотя убирает ладошку с увлажнившегося лобка, трясёт головой. Теперь всё равно не отстанут. – Чо надо?

– А, ты тута? – мать гремит в сенях вёдрами. – Слетай в погреб, картошки достань.

– Денег дашь, на инет мне закинуть?

– Хренет! Рожу я тебе их, что ли? Неделю назад двести давала.

Машка грустно сплёвывает в щель между настилом. Жалкие мамкины двести рублей давно тайком истрачены с подругами на спирт и сигареты. Спирта уже нет, сигарет – всего четыре штуки. Теперь вот, как назло, Машка осталась без интернета, пополнить баланс нечем, хоть на панель иди.

– У меня лимит превышен был, – врёт матери Машка, почёсывая в лифчике. – Долг накопился, только внесла – сразу всю сумму списали.

– Значит, перетопчешься пока! Меньше шары пучить надо в инете своём! Марш за картошкой!

Машка неуклюже нашаривает ногой ступеньку лестницы, следом за ней с повети сыплется старый сенной сор, труха, древесные чешуйки с жердевого настила. Хочешь – не хочешь, а придётся выпрашивать денег у деда Фила.

– Поживее нельзя? – подгоняет мать. – Я там поросёнку варю.

– Да иду я, иду… А то изойдёшь там… на коровью невозможность!

***

Дача горожанки Рузданы Шмель стоит на отшибе в проулке, отгороженная от бренного мира тремя лохматыми берёзками. Этот домик Руза купила по объявлению в прошлом году, когда хозяйка избушки тётя Клара померла и её дети начали делить наследство, распродавать вещи и недвижимость. Домик неплохой – на четыре окна, с верандой и банькой. На тополе висят массивные качели, сделанные дедом Филиппом: резной двухместный диванчик с подлокотниками подвешен к суку на многожильные кабели. Толстомясая Руздана иногда качается на них вместе со своей толстомясой доченькой – в небо взлетают четыре огромных коленки, раздаётся визг и хохот. Как только бедняга тополь их выдерживает?

Руздана привозит с собой из города компактный электронный синтезатор «Касио», похожий на гладильную доску. Синтезатор крутой, не из дешёвых. Вечерами на даче звучит пианино – кто-то наяривает классические музыкальные пьесы. Надо признать, играют профессионально, без фальши, с тонкими переборами и пассажами. Умела бы Машка так лабать – давно бы переплюнула «Короля и шута», прославилась на весь мир и свалила жить в Канаду. Зашибись, когда у тебя много денег, выращивай себе астры да пиликай на клавишах. Руздана Шмель проводит в деревне Перебега всё лето напролёт, копается в клумбах, брякает сонаты и сюиты, а деньги всё равно откуда-то капают.

Машке даже завидно, счастливицы эти горожанки. Тут на банку слабоалкогольного «мохито» копейки собираешь, а они кайфуют и бабки стригут. Полочки вон всякие заказывают, качельки, молочко домашнее. Толстуха Шмелиха хвасталась деду, якобы работает на удалёнке техническим переводчиком и ещё кем-то, а дочь у неё пишет музыку к рекламным клипам и тоже имеет с этого неплохой гешефт, не вставая с дивана.

Да, Руздана приезжает на лето не одна, а с дочерью Целованой – такой же толстой, как она сама. Заценили имечко, да? Руздана Рудольфовна и Целована Робертовна Шмель – звучит ну просто обалдеть! Готовые псевдонимы для эстрадных актрис. Раньше Машка думала, что такие роскошные имена бывают только в рыцарских сагах и в чешских порнофильмах. Это вам не банальная Мария Владимировна Киселёва по кличке Киса. При первом знакомстве Руза-медуза что-то трепала деду Филиппу о своей родословной, приплетала каких-то австро-венгерских графов, словенских принцев и прусских генералов, но Машка ничего не запомнила.

Пухлой и вялой Целоване лет двадцать, у неё шикарные длинные волосы угольного цвета, которые она заплетает в высокую японскую причёску. Энергичная Руздана в тесных лосинах и бейсболке хлопочет по дому и саду, бегает в магазин и по соседям, а изнеженная брюнетка-дочь появляется на улице не слишком часто. Возможно, она астматичка: несколько раз Машка видела её с баллончиком-ингалятором.

Если Руздана не вылезает из нейлоновых леггинсов в обтяжку, то медлительная композиторша Целована бродит по двору в топиках, короткой юбочке и чёрных кружевных гольфах. Откормленные икры похожи на гидравлические домкраты, кожа светлая как фарфор, а сиськи не меньше, чем у мамочки – те же два кокосовых ореха в жидкой сеточке. Иногда Шмелихи пьют чай на веранде (как полагается, из самовара и с блюдечками), иногда гуляют по двору, взявшись за ручки, или мучают качели под старым тополем – две сисястых жиробасины с накрашенными губами, мамочка и дочка.

Их мужа и отца Машка ни разу не видела. Похоже, в семье Шмелей вообще нет мужиков. Но Машка и сама растёт без отца, мать родила её по недоразумению, залетев в городе от женатого раздолбая. Кажется, по-настоящему раздолбая звали вовсе даже не Владимиром, а машкино отчество вписали в ЗАГСе от балды. Среди матерей-одиночек это обычная практика.

***

Изнывая от безделья, вечером Машка укарауливает момент и идёт пошариться в столярке у деда. Дед Филипп ушёл шабашить к Чердаковым, он ставит им новое окно, и Машка, конечно, знает, где хранится ключ от мастерской. Денег там не найти, но иногда под верстаком у деда припасена бутылка-другая водочки, выпивкой с ним расплачиваются мелкие заказчики. Машка не прочь хряпнуть для настроения сто грамм, пока мамка не видит.

Увы, сегодня с выпивкой негусто. Оглядываясь на дверь, Киса быстро шарит за верстаком, за штабелем досок, на полке за канистрами, но отыскивает лишь остатки какой-то домашней сивухи, явно не магазинного происхождения. Сморщившись, лазутчица выливает сивуху в рот, закусывает завалявшейся карамелькой, возвращает бутылку на место.

Вроде ничего, прокатила и сивуха. Ожидая, пока спиртное уляжется в желудке, Киса слоняется вокруг верстака. Полки у деда завалены банками с шурупами, свёрлами, ножовочными полотнами, вырезками из книг по столярному делу и другими бумажками. На стене возле лампы на гвоздь насажен «проэкт» будущих подцветошников для мадам Рузданы Шмель – чтобы был перед глазами. На школьном клетчатом листочке аккуратно начерчена схема досок с отверстиями под вазоны. Ровным почерком прописаны цифры в миллиметрах: высота, ширина, диаметр…

Машка вперивается взглядом в схему и замирает. Затем начинает смеяться.

– Нифассе, «подцветошники»! «Для раскидистых комнатных растений», ха-ха-ха! Во даёт Руза-медуза! А дед-то, дед? Неужели не догадался?

***

Теперь взбодрившейся сивухой Машке есть над чем пораскинуть мозгами, но в столярке у деда долго пастись нельзя – будет шухер. В ограду, потягиваясь, выползает мать: настало время вечернего полива. На всякий случай мать окликает Машку (та не отзывается). Выругавшись, мамка сама включает возле бани насос, плетётся поливать капусту.

– Как жрать – так подавай, а помогать не дозовёшься… – бурчит мамаша. – Где опять носится, лярва? Чашку воды на старость не поднесёт.

Выждав момент, Машка неслышно ускользает к себе на поветь, прихватив из дома огурец и кусок пирога со скумбрией. Искать её наверху мать не полезет – боится ненадёжной лесенки. По молодости она ломала ногу на ступеньке электрички и с тех пор испытывает панический страх перед высотой.

Покуривая на повети, Машка размышляет о «подцветошнике», заказанном Рузданой, который оказался вовсе не подцветошником. На картинке Рузданы Рудольфовны изображены самые натуральные пыточные колодки, какие надевали на невольников во времена Ивана Грозного. Шарнирные разъёмы, две овальных дыры для рук, две дыры для ног и большая – для человеческой шеи. Серьёзная хреновина. Если напялить на кого-нибудь эти доски и защёлкнуть замки, в такой сбруе он далеко не убежит.