Читать книгу Дуэль Пушкина с Дантесом: простые вопросы - Дмитрий Владимирович Безобразов - Страница 1

Дуэль Пушкина с Дантесом: простые вопросы.

Дуэль после свадьбы.

Пушкин не скрывал от жены, что будет драться. Он спрашивал ее, по ком она будет плакать.

«По том, – отвечала Наталья Николаевна, – кто будет убит».

Из рассказов Вяземских, записанных П.И.Бартеневым.

«…это было немного резко, как и все в этой стране».

Из письма барона Геккерна, рассказывающего о событиях дуэли. Апрель 1837 г.

Из-за чего состоялась эта знаменитая дуэль?

Самый распространенный ответ: Пушкин отстаивал честь своей жены.

Значит, эта честь была затронута? Но как?

Предполагается (и сам Пушкин так утверждал), что жена Пушкину не изменяла.

Но в начале XIX века, чтобы сгладить оскорбление, одной уверенности мужа в этом было мало. Муж должен был вызвать оскорбителей на дуэль. Тем самым не только наказывались последние, но и восстанавливалась честное имя женщины. «Нравственное и честное поведение женщины является необходимым условием для допустимости дуэли». Оставив слухи без внимания, муж их тем самым подтверждал.

В то же время супружеская измена была тогда более чем распространена, и при этом редко становилась причиной дуэлей. Вспомните, кто еще кроме Пушкина (и Пьера Безухова) стрелялся по этому поводу.

Дело в том, что, как и дуэль, измена имела свои «правила». Прелюбодеи соблюдали определенные порядки, принятые в свете. Так, они должны были быть внешне холодны друг с другом в публичных местах. Внешние приличия для николаевской России – прежде всего. Показательно, что цензоры вычеркнули из гоголевской «Коляски» даже такую невинную фразу: «Верхние пуговицы у офицеров были расстегнуты».

Но эти приличия вовсе не сдерживали распущенность нравов того времени. Требование для «девиц на выданье» обязательно сохранять девственность до брака вело к тому, что их половая жизнь начиналась исключительно после замужества. Свободную половую жизнь, выбор партнера по своему желанию позволяли себе единицы – иностранки, вдовы (поэтому к слову «вдова» в XIX в непременно добавляли «веселая», а иностранки типа Амалии Ризнич и Каролины Собаньской пользовались в России таким бешеным успехом).

А ведь брак чаще всего случался вопреки желанию женщин, в возрасте, когда они едва ли были к нему готовы, строго по воле родителей. Браки заключали с нелюбимыми, старыми, а то и недееспособными мужчинами. Шансов на развод практически не было. Дело в том, что церковный брак c живым супругом не расторгается по определению, а другого в России не было вплоть до революции. Оставалось одно – измена.

Для мужчин по тем же причинам (девицы сразу исключались из возможного общения, оставались лишь замужние женщины) прелюбодеяние превратилось в своего рода спорт, успехами в котором гордились не меньше, чем бранными. К тому же невообразимая по нынешним временам праздность, монотонность, однообразность жизни (приятель Пушкиных А.Н.Вульф мог записать в дневнике за два дня подряд «ничего не делал» или «могу надеяться чем-нибудь быть полезным себе»), требовали этих увлечений.

Это была своего рода игра, в которой тогдашняя знать участвовала поголовно. Не отставали ни цари¹, ни даже царицы. Внебрачные дети были почти у каждого мужчины. Пушкин в 1828 г. скажет: «У меня нет детей, одни выбл…ки».

При этом и мужчины, и женщины вели списки своих постельных побед. «Донжуанский список» Пушкина, составленный им по просьбе девиц Ушаковых, включал в себя 16 женских имен (и это, заметим, в 27 лет). Тем, кому это число все же покажется незначительным, следует помнить, что в «списке» Пушкин перечислил лишь тех женщин, которые пробудили в нем сильные чувства. Мимолетные увлечения, а также связи с крепостными, цыганками и дамами из «заведения Софьи Остафьевны» (коему посвящено одно непечатное стихотворение Александра Сергеевича) в «список», естественно, не вошли.

Следствием этих игр стало весьма специфическое понимание морали. Брак расценивался исключительно как сделка, направленная на приумножение состояния и связей (впрочем, таким он был еще со средневековья). Верность супругу была не добродетелью, а, как тогда говорили, отсутствием порока, и вскоре стала рассматриваться как моральная косность, ограниченность, пришибленность. Друг Пушкина в последние годы его жизни, князь П.А.Вяземский, о котором мы еще поговорим, так писал о себе:

«Мое сердце не похоже на те узкие тропинки, где есть место только для одной. Это широкое, прекрасное шоссе, по которому несколько особ могут идти бок о бок, не толкая друг друга». Он же пользовался еще одним характерным сравнением сердца с «многоэтажным дворцом», и «иногда, в тот момент, когда всего менее этого ожидаете, вас отсылают сверху вниз, чтобы очистить место для новых жильцов».

Неудивительно, что Вяземский почти полностью игнорировал свою жену (которую Пушкин, напротив, ценил очень высоко). В период 1836-37 гг. князь был увлечен родственницей поэта, графиней Мусиной-Пушкиной, о чем, не стесняясь жены, разглагольствовал и писал в дневник.

Добиться предмета своего желания, несмотря на все внешние препятствия, было искусством, которое высоко ценилось в свете. Мужчины на эту тему бились об заклад – друг с другом, с женщинами и даже с объектами своей страсти (смотри у Вульфа «…я с ней бился об заклад, что она в меня влюбится»).

Напротив, тот, кого преследовали любовные неудачи, быстро становился изгоем.

Иначе говоря, просто семейный человек представлял собой ноль, несчастливый отвергнутый любовник (любовница) падали в глазах общества, становясь отрицательной величиной. И лишь успешный, состоявшийся любовник – возвышался.

Тут надо понимать, что параллельно поднимался, если можно так выразиться, рейтинг и у семьи и ближайшего окружения человека. Поэтому успешного любовника всюду приглашали, он мог быстрее завязать знакомства, построить карьеру, вообще приятнее проводить время. Однако, нужно было уметь нарушать запреты и не быть пойманным на этом, иначе свет немедленно «отказывал от двора» публично проштрафившимся. Нападки светских завсегдатаев были тем сильнее, чем сильнее сами они были замешаны в подобном (или хотели бы быть замешаны): тут шла реакция взаимодействия зависти с ханжеством.

Раз ставки были настолько высоки, то и средства шли в ход почти любые. Экзальтация чувств была доведена до максимума: были распространены фальшивые обмороки («увидев впервые Марию Казимировну (она была уже замужем) боевой офицер Алексей Петрович Юшневский сразу грохнулся в обморок от потрясения»², пишет Н.Эйдельман в прекрасной повести «Большой Жанно», к которой мы еще вернемся). Мужчины и женщины обливались слезами, падали на колени, писали многословные, даже многостраничные письма (и пылко жгли их), клялись, покушались на самоубийство, либо так же старательно играли в холодность чувств. Сейчас такое в ходу, пожалуй, лишь у подростков, но тогда этим вполне серьезно (но не вполне искренне) занимались 20-30-летние мужчины и женщины. Достаточно почитать «Анну Каренину», написанную менее чем полувеком позже, или дневники современников (того же А.Н.Вульфа), чтобы убедиться в том, что эта бесконечная лицемерная «игра в любовь» была основным занятием знати. Если же, как в «Анне Карениной», игру заменяло настоящее сильное чувство, тем хуже было для любовников, тем тяжелее и болезненней протекала их связь, тем труднее было ее скрыть, и тем жестче обходился с ними свет.

Опасность (но и, возможно, прелесть) этой игры была в том, что женщины могли в одночасье потерять доброе имя (и право на детей и наследство мужа). Для мужчин, из-за права оскорбленного на дуэль, игра и вовсе была смертельной.

Но не стоит преувеличивать опасность. Если муж не хотел ничего замечать (а любовники придерживались правил и не давали ему повода), семья прекрасно жила на протяжении многих лет. Так, Пушкин иронически писал о своем добром приятеле, крестном отце сына Пушкина, П.В.Нащокине: «он уже спокойнее в сношениях со своею Сарою³… он кокю [рогат], и видит, что это состояние приятное и независимое». Муж многолетней любовницы Александра I, обер-егермейстер Д.Л.Нарышкин и вовсе превратил связь жены с монархом в выгодное для себя дело: четырнадцать лет подряд он регулярно приходил к царю с книгой, якобы для прочтения последним; в книгу был вложен чек. Царь затем возвращал книгу, с подписанным чеком. Начальник московской почты А.Я.Булгаков, по замечанию Пушкина, «торговал собственными дочерьми», и т.д.

Значит, если выстрелы все ж прогремели, и это несмотря на то, что Натали была верна мужу, домогательства любовника были столь оскорбительны и вызывающи, что только дуэль могла его остановить. Как писал сам Пушкин в письме Бенкендорфу в конце 1836 г. «поводом… было настойчивое ухаживание за нею (Натали – Д.Б.) г-на Дантеса». В ноябрьском черновике одного письма поэт пишет о Дантесе: «За то, что он вел себя по отношению к моей жене так, как я не могу перенести».

Что же было невозможно перенести в понимании честного дворянина, по меркам того времени? Вот это уже зависело от индивидуальной оценки дворянина. У каждого было свое понятие чести. Классической формой ответа на замечание любого рода было: «Я готов дать вам удовлетворение, если вы считаете себя оскорбленным». Т.е. инициатива дуэли исходила, как правило, от обиженного, в соответствии с его представлением о чести.

От некоторых, как от знаменитого декабриста М.С.Лунина, получить вызов на дуэль можно было просто за следующую ситуацию: собеседник Лунина поинтересовался, не пытается ли тот своим поведением получить от кого-либо вызов на дуэль («не провокирует ли он», говоря языком того времени). Лунин вовсе не пытался, он эпатировал окружающих полумашинально (таков был характер). Но дабы никто не усомнился в его храбрости и чести, Лунин сам немедленно вызвал спросившего.

Другой случай, с тем же действующим лицом. «Однажды кто-то напомнил Лунину, что он никогда не дрался с Алексеем Орловым⁴. Он подошел к нему и просил сделать честь променять с ним пару пуль. Орлов принял вызов…»⁵.

Схожим образом повел себя и Лермонтов, перед роковой дуэлью с Мартыновым. На замечание Мартынова «Если еще раз вздумаете выбрать меня предметом остроты…», поэт, даже не дав собеседнику закончить, ответил: «Я от дуэлей никогда не отказываюсь».

Тот же Пушкин еще давно, при карточной игре с Ф.Толстым-Американцем, указал на ошибку последнего в игре. Тот ответил (внимание, по мнению Пушкина, оскорбительно!): «Да, я и сам вижу, что ошибся, но не люблю, когда это замечают другие!». Следует знать, что Толстой был профессиональным дуэлянтом, стрелявшимся с 15-20 шагов, дуэли на большем расстоянии он же прозвал «опереточными».

Другой раз, Пушкин присутствовал в театре, на какой-то пьесе, и громко повторял «Это несносно!». После представления, сосед Пушкина, пожилой офицер заметил поэту: «Молодой человек, вы мешали мне смотреть пьесу. Это неприлично и невежливо». Пушкин ответил: «Еще более невежливо с таким апломбом говорить мне это». Офицер в ответ сообщил Пушкину свой адрес, куда явиться, что было фактически вызовом на дуэль (однако, когда Пушкин явился туда, уже с секундантом, все же не вызвал его).

Конечно, были границы, которые можно было преступить однозначно (публично обвинить в чем-либо преступном, ударить, плюнуть). Но в целом, если кто-то хотел быть глух и слеп, у него получалось.

Что же оскорбило Пушкина, какие конкретные действия Дантеса? Трудно сказать, учитывая вышесказанное. Да, и были ли они?

Нам не понять, хотя бы частично, что же произошло, не ответив на четыре обязательных вопроса: любил ли Пушкин Натали, любила ли она его, любил ли ее Дантес, и любила ли она Дантеса?

Была ли любовь между Пушкиным и Натали – вопрос первейший, и ответ на него лавирует от «моя жена ангел», «мадонна» до «я женюсь без упоения… поступаю как все», «в первый день брака как встал с постели, так более и не видел ее». Можно вспомнить и такой эпизод, из 1836 года, когда известный художник Карл Брюллов посетил Пушкина у него дома. Брюллов вспоминал: «Дети Пушкина уже спали, он их будил и выносил ко мне поодиночке на руках». Однако дальнейший рассказ Брюллова, 37-летнего холостяка⁶, более чем примечателен: «Не шло это к нему, было грустно, рисовало передо мною картину натянутого семейного счастья, и я его спросил: “На кой черт ты женился?”. Он мне отвечал: “хотел ехать за границу – меня не пустили, я попал в такое положение, что не знал, что мне делать, – и женился”».

Преувеличенность чувств – норма времени, тому что пишут, особенно своей рукой, доверять невозможно.

Впрочем, нет, можно доверять… стихам. Пушкин – поэт. Кому он только не пишет – А.Олениной («Я вас любил…»), А.О.Смирновой-Россет («В тревоге пестрой и бесплодной…»), А.Д. Абамелек («Когда-то помню с умиленьем…»), Е.М.Хитрово («В часы забав иль праздной скуки…»), Н.Л.Соллогуб («Нет, нет, не должен я, не смею, не могу…»), К.Полихрони («Ты рождена воспламенять воображение поэтов…»), Ю.П.Самойловой («Ей нет соперниц, нет подруг…»). Некоторые женщины удостоились двух-трех стихотворений от поэта (рекордсменом, похоже, стала Е.К.Воронцова; к ней же адресовано написанное им перед самой женитьбой «В последний раз твой образ милый…»). Но у Пушкина нет стихов, написанных жене. Как нет, спросите вы, а «Мадона», а другие стихи⁷? Но все они написаны до свадьбы. Вот такой ангел…

И та же самая, зеркальная загадка – Натали. Что скрывалось за вежливостью воспитанной и послушной жены и буднями хозяйки дома, едва ли дано разобрать, особенно сейчас. В частности, вот почему: «В изданной переписке Пушкина самым существенным пробелом является отсутствие писем жены к мужу – Натальи Николаевны Пушкиной к Александру Сергеевичу». Никто не знает, где эти письма, и даже неутомимый Щеголев не отыскал их. А ведь они были, и сколько было в них! («Ты пишешь мне четыре страницы кругом», свидетельствовал Пушкин в одном из писем жене).

Кроме того, отсутствуют и дневники Натальи Гончаровой, которые просто обязаны были быть у любой дамы из общества. Их тоже, увы, нет, и дети Пушкина позднее напрочь отрицали их существование. Собственно из-за этого Натали и окутана для нас загадкой.

В общем, эта женщина очень хорошо позаботилась о том, чтобы никого не пустить внутрь себя, ни тогда, ни сейчас. Остались лишь отзывы современников о ней, но в большинстве своем поверхностные и пост-фактум, по которым опять же трудно судить, какой она была в действительности. И это нежелание обнажать публично интимную жизнь (которое наверняка простили бы любому другому человеку), или хотя бы осветить темную историю, приведшую к гибели ее гениального мужа, вызывает почти раздражение у исследователей, которые платят ей за это рисованием таких ее портретов, что иногда они граничат с очернительством.

Н.Я.Эйдельман (писатель как никто другой чувствовавший атмосферу того века) пишет в «Большом Жанно» – от имени своего героя Пущина:

«Так чего же я хочу от Нат.Ник – то есть хотел бы для давних лет ее первого брака (а пишу так, как будто сейчас чего-то требую)?

Отвечу просто.

Она любила мужа, и немало. А надо бы еще сильнее. И вот эта малая, тончайшая разница между тем, что есть, и тем, что надо – она в тихие дни как бы и незаметна (хотя тоже не совсем так), а вот пришла беда – выказалось равнодушие».

Прочие, как П.Е.Щеголев, намного категоричней. Надо сказать, щеголевская оценка преддуэльных событий еще сто лет назад стала классической, и даже те, кто ее оспаривают, от нее же обязательно отталкиваются в своих исследованиях как от отправной точки. Так вот, Щеголев писал и о «скудости духовной природы» Натали, и о присущем провинциальной барышне «vulgar», и о «ложных шагах», которые она нередко делала в отсутствие мужа и т.п. Эту точку зрения в целом разделяли Брюсов, Цветаева, Ахматова и др. Тыркова-Вильямс, автор двухтомной биографии Пушкина, напишет о «неизлечимой тупости» этой женщины. Даже итальянка Серена Витале, склонная больше винить во всем происшедшем самого Пушкина, в целом примкнула к негативному взгляду на Натали.

Безусловно, свои недостатки у Н.Н.Гончаровой были. Что Натали не понимала и не разделяла с Пушкиным мир его творчества, никто даже не оспаривает («читайте, читайте, я не слушаю», «он при мне зевает»). В письмах жене он ни разу не упоминает, над чем работает, что пишет.

Другие знакомые женщины (пальму первенства держала Смирнова-Россет) понимали поэта куда лучше, и он даже не скрывал этого от жены. В доме, за работой, Пушкин закрывался от домашних, а написав стихи, первым делом убегал из дома – в салоны и поместья своих начитанных (прежде всего!) поклонниц, к которым жена его не имела счастья принадлежать.

Но он и не требовал от нее этих качеств. Не для этого был нужен ему его «ангел».

Думается, что Пушкин, человек горячий, влюбчивый и опытный («женщин же он знает как никто» – Вульф), боялся замужества. Боялся проблем, неизбежно связанных с браком, и, в первую очередь, – измен, скандалов, сплетен. Это кредо его четко выражено в одном из ранних писем жене: «Не беспокой меня напрасно… К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств ревности».

Слишком рассудочным, не поэтичным оказался его выбор жены, и несмотря на это (а, может, как раз поэтому), пусть и через шесть лет, но пришло именно то, чего боялся поэт.

Он пошел на своеобразную перестраховку, выбрав в жены не «пламень», а «лед» – безукоризненную красавицу, однако при этом эмоционально холодную, «безобидную» (выражение Е.М.Хитрово), «бездушную» (выражение С.Д.Киселева). Эта живая картина должна была вызывать всеобщее восхищение, оставаясь при этом немой и равнодушной ко всем, кроме мужа. Увы, возбудить страсть в меланхоличной Натали, как оказалось позднее, не было дано и Пушкину.

Да и была ли это семья? То, что Пушкин на утро после брачной ночи ушел к друзьям, оставив жену одну в чужом доме, известно. То, что он ни разу не был с ней при родах (не то, что рядом, но даже в одном городе), также известно. Но если вдуматься, то выходит, вообще все первые несколько лет замужества Натали большей частью… одна. Пушкина с ней нет – он то в Москве, то в гостях, то в путешествиях по российской «глубинке». Поводов к отсутствию предостаточно, и финансовых, и семейных (имеется в виду с точки зрения семьи Пушкина), и творческих. Но факт остается фактом – первая красавица Петербурга приезжает и уезжает с балов в одиночестве, а летом муж отправляет ее к родителям, в деревню.

Вообще Пушкин, похоже, слишком двойственно вел себя с ней. С одной стороны, пытался законсервировать в ней неискушенного застенчивого ребенка, с другой – воспитать развязную светскую львицу, с главным отличием от подобных – детской верностью супругу. И Натали, в принципе очень послушная жена, заметалась, поскольку искренне не понимала, чего же он хочет, то ли искушать и покорять всех («ты бой-баба!»), то ли не разговаривать ни с кем («скромность есть лучшее украшение вашего пола!»). И при этом она еще должна была сквозь пальцы смотреть на увлечения мужа («а ты, Наташа, не жужжи и не думай ревновать!»).

Похоже, по мере того, как росли светские успехи Натали, Пушкин стал все-таки склоняться в пользу того, чтобы она оставалась скромным, непритязательным и послушным ребенком. Однако он не учел того, что и ребенок может совершать ошибки. «Мне с ним (Дантесом) весело. Он мне просто нравится», – наивно скажет Натали вскоре, а потом раздадутся два выстрела.

А вот был ли влюблен в Натали Дантес? Тоже вопрос непростой. Во-первых, Дантес находился в многолетней гомосексуальной связи с бароном Геккерном⁸, своим приемным отцом. Тот факт, что нестарый, холостой мужчина усыновил Дантеса при живом отце, уже тогда во многом раскрыл секрет их отношений. Из-за этого усыновления, к слову, Дантес с мая 1836 г. стал писаться по приемному отцу, Геккерном (так он именуется и в документах суда, состоявшегося после дуэли).

Щедрость Геккерна, ни с того, ни с сего облагодетельствовавшего нищего эмигранта, многим была подозрительна. Князь А.В.Трубецкой прямо писал о Дантесе: «В сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль». Сам Геккерн был категорически против «женских» увлечений Дантеса, о чем неоднократно писал последнему. С Натали же, если верить письмам Геккерна к Нессельроде, барон инициировал разговор, в котором предостерегал ее от супружеской неверности (имея, впрочем, сугубо свой интерес). Примечательно, что Дантес завязал отношения с Натали в период, когда Геккерн был в длительном отъезде (с весны 1835 по весну 1836 г он находился на лечении в Европе).

Наконец, Дантес никогда не признавался в своей любви к Натали, прямо и интимно. В часто цитируемых письмах Дантеса Геккерну в период отсутствия последнего в Петербурге исследователи, все как один, упускают из виду, что Дантес ни разу не называет даму по имени. Да, он много пишет о том, что «безумно влюблен» в «самое прелестное создание в Петербурге», но кроме того, что она замужем, есть дети, и муж «бешено ревнив», не сообщает ничего. К тому же, Дантес достаточно уверенно излагает, что «насчет нее [и меня], я уверен, ни у кого не возникло и подозрения, а я слишком ее люблю, чтобы скомпрометировать». Тем не менее, в свете дальнейших событий пушкинисты дружно делают вывод: это о Натали (о ком же еще?). Ну, а то, что дама «тоже любит меня», как сообщает Дантес, это, дескать, его выдумки.

Впрочем, даже если речь здесь все же о Натали (в пользу этого говорит то обстоятельство, что по сообщению Дантеса в этот период у дамы «умерла свекровь»⁹), все эти бурные излияния Дантеса на бумаге, мало чего стоят. Особенно адресованные человеку, которого он же потом попросит: «было бы недурно, чтобы ты намекнул ей, будто полагаешь, что бывают и более близкие отношения, чем существующие…»¹⁰.

И тут неизбежен последний вопрос. Отношение самой Натали к ухаживаниям Дантеса.

Она, безусловно, их принимала, даже если не отвечала на них. А вот ради чего она так поступала, сказать трудно. Вряд ли, это была месть Пушкину за его увлечения на стороне, и также маловероятно, что это было искреннее увлечение с ее стороны (пускай и сдерживаемое). Часто пишут о том, что это было женское тщеславие, которое слишком дорого вышло в конце («прококетничала жизнь своего гениального мужа»). Возможно Натали – не особо умная особа (это сквозит у многих пушкинистов, начиная с П.Е.Щеголева) – вообще не задумывалась о том, к чему это может привести.

Тут следует, во-первых, отметить, что появление пасквиля, с которого все необратимо завертелось, предугадать не смог бы и самый умный человек. Во-вторых, как мы отмечали выше, Пушкин сам затеял эту игру со светом: «моя жена затмит всех, но останется равнодушной к успехам своим». Как писал П.А.Плетнев в начале 1833 г, Пушкин возил жену по балам «не столько для ее потехи, сколько для собственной».

В целом Дантес был наделен весьма немногими достоинствами. Александр Карамзин даже охарактеризует его позже как «совершеннейшее ничтожество, как в нравственном, так и в умственном отношении». Чего у него не отнять – танцор, остряк, и просто высокий красивый военный. Но как раз эти-то черты напрочь отсутствовали у Пушкина. К тому же, Дантес был ровесником Натали (Пушкин старше жены на 13 лет) и, вдобавок, настоящий француз, чуть ли не из самого Парижа. Не обычный франкоязычный русский дворянин (с африканскими корнями).

В отличие от мужа, издерганного творческими успехами и неудачами («печален, подавлен, не может спать по ночам»), Дантес всегда в хорошем настроении. Он при деньгах (благодаря отчиму), он заправский шутник; его остроты повторяют в салонах (вроде знаменитого ответа графу Апраксину: «Говорят, вы хороши с женщинами?» – «Женитесь, граф, и узнаете»). Правда, все шутки Дантеса – на французском, на русском языке он попробовал шутить, кажется, один раз, когда сказал Пушкину: «Почему бы вам не назвать ваш журнал ”Квартальный смотритель”?» (Пушкин тогда обдумывал название «Современника»)¹¹.

Другими словами, Дантес мог предложить немногое, но именно то, чего не хватало Натали. Вдобавок, сестра Натали, Екатерина, была, по мнению многих, настоящей сводницей в этих отношениях и всячески способствовала сближению Натали и Дантеса.

Наконец, как мы упоминали выше, Пушкина часто нет рядом (благодаря этому, кстати, мы и имеем те десятки писем Пушкина к жене, которые помогают воссоздать картину их отношений). И это тоже важно. Обратимся к хронологии семейной жизни поэта. Пушкины поженились в феврале 1831 г, в Москве. Семья переехала в Петербург осенью 1831 г. (причиной послужили нелады Пушкина с матерью жены). Уже осенью 1832 г Пушкин надолго уехал в Москву (хлопоты с «Современником»). В это же время Доли Фикельмон пишет о том, что «госпожа Пушкина пользуется самым большим успехом». На следующий год, с августа 1833 г, Пушкин в путешествии по Казани и Оренбургу (собирает материалы для «Пугачева»). Выезжает прямо в день большого наводнения (обычного для Петербурга, но все же странно оставлять семью в такой час…). После чего – извольте, болдинская осень. А царь в это же время делает его камер-юнкером, чтобы Натали была постоянно при дворе, и многие видят в этом знак симпатии Николая I к Натали¹². Весной 1834 г, после выкидыша у Натали, Пушкина покинула Петербург (этот перерыв пребывания в свете будет для нее роковым). Но поэт опять же с женой не едет. Умудряется всю весну и лето жить сам в Петербурге («появление мое произвело общее веселие: холостой Пушкин!»), в то время как Натали, которая уже не может без балов, покоряет Москву и Калугу¹³. А с сентября 1834 г Пушкин, как ни в чем ни бывало, – в Болдине. И сентябрь – октябрь следующего года он, как легко уже догадаться, проводит сам, в Михайловском.

Заметим, что столичные сезоны балов начинались как раз осенью, когда знать съезжалась в столицу с летних дач и из-за границы. Заканчивались балы лишь к пасхальному посту (с небольшим перерывом на зимний, рождественский пост). По времени балы даются с вечера («съезд» гостей начинался с восьми). Завершались они, как правило, за полночь (бывало, что и к пяти часам утра). В крупных балах участвовало до тысячи человек.

В середине осени 1835 г Пушкин все же приехал в Петербург. Дантес в нем уже есть (он в столице с конца 1833 г, то есть судьба еще долго берегла поэта, не давая пересечься с будущим убийцей…). Зимой 1835-36 гг поэт не уезжает из Петербурга только из-за болезни матери (вскоре скончавшейся). Весну он проводит частично в Михайловском (где хоронят мать), частично в Москве (работает в архиве с источниками по «Истории Петра»). Летом 1836 г он в Петербурге, с только что родившей женой, но в то же время пишет зятю: «думаю приехать в Михайловское, как скоро немножко устрою свои дела». В то же время из-за траура по матери в свете поэт не появляется; Натали отпускает в салоны одну.