Читать книгу Город под куполом - Dzairs Anabis - Страница 1

ГОРОД ПОД КУПОЛОМ

Фантастический роман-антиутопия из цикла «Авель»

авторы: Алекс Трей и Дзайрс Анабис

2020 г

Глава 1

Пробудившийся

Стоящий за синеватой витриной магазина старичок улыбнулся. Он, нестареющий Джинджо, был внутри, а снаружи разноцветной вереницей скользили потоки машин, гуляли улыбающиеся люди, небесная равнина украшалась точками выпущенных детскими пальчиками воздушных шаров.

Джинджо любил наблюдать за жизнью большого города. Даже предметы в его владениях были всегда расставлены в необычном, даже, казалось бы, хаотическом порядке. Но здесь не было месту хаосу. Металлические змейки шлангов соседствовали с надувными пингвинами, далее следовали маленькие мешочки со специями, а под ними громоздился ворох старинных пожелтевших журналов. В угловых холодильниках томились сладкие напитки, овощи и брикеты мороженой рыбы. Всё повторяло жизнь там – за стеклом. Где бесконечные потоки машин двигались в шестнадцати разных направлениях, не мешая пешеходам, а людям не приходилось, подобно их предкам, вдыхать ароматы выхлопных газов. Автомобили – для всех и каждого – работали на электричестве и воде. А трассы, лишь местами вежливо соприкасаясь друг с другом, давно утонули под землёй или вознеслись в прозрачные надземные тоннели.

Будущее наступило. Джинджо пригладил ладонью воротник рубашки. Всё, как в той древней книжке, которую он запоем перечитывал в детстве, юношестве и отрочестве. Настоящая свобода и безграничные возможности. В мире вокруг исчезло насилие. Нет, оно не пропало в одночасье, никак нет, оно будто растворилось в океане познания. С тех самых пор, как пропали институты фанатизма, правительственные учреждения рассыпались как карточные домики, а корпорации были покинуты своими основателями – вслед за ними двинулось и всё, то негативное, что многие века властвовало над человеческим существом.

Человек будущего, в котором находился сейчас Джинджо, этот безликий маленький старик, мог получить всё, чего только пожелает. Общество оценивается по его отбросам. В этом обществе отбросов не было. Каждый обзавёлся своим личным пространством и чувствовал рамки, где оно могло нарушить целостность пространства другого человека.

Возможно, кто-то помог им в этом. Возможно, это был сам Джинджо. А может, человечество наконец-таки достигло того пика существования, где все основы были стёрты, и следующий шаг мог быть лишь ввысь – в космические глубины, в которых можно было бы протянуть открытые ладони к щупам, перьям и клешням существам иного плана.

Дверь открылась и закрылась, задев чешуйки песни ветра, которая чувственно зазвенела всеми своими трубочками, отвлёкши Джинджо от созерцания своего любимого городского вида.

– Здравствуйте, дядя Женя, – пропела маленькая девочка с огромными глазами цвета медовой патоки. – Хороший день.

В её возрасте сложно было выговорить настоящее имя старичка, напоминающее об его итальянских корнях. Поэтому она называла его Женей, на что он нисколько не обижался.

– Хороший, Света, – вежливо согласился он.

Девочка процокала каблучками по мраморному полу к полке с яркими книжками и принялась водить ноготком по обложкам. Она может взять сколько угодно, даже все – Джинджо не скажет ни слова. Когда-то миром правили деньги, сейчас же их нет. Все товары в его, да и других магазинах, не продаются – слово «продажа» уже стало относиться к мёртвым словам, а товары отдаются людям просто так. Всё равно никто не возьмёт больше, чем ему требуется. Конечно, подобное вошло в привычку не сразу. Старое поколение, познавшее в своё время нужду и давление социума, забивало кладовки и балконы мылом, крупами, одеждой в полной уверенности, что однажды свобода закончится, а они снова будут вынуждены гнуть спины на должностях по десять часов в день. Но свобода не могла закончиться там, где всё производство давно перешло к роботизированным системам. А новое поколение уже понимало, что просто лежать на спине – невообразимо скучное занятие, а потому творило, ухаживало за стариками, занималось наукой и развивало своё сознание, стараясь улучшить всё, что могло быть улучшено.

Джинджо снова посмотрел на улицу. Через дорогу на крыльцо своего цветочного магазинчика вышла Марта, добрая женщина с неизменно озорным блеском в глазах. Шалунья любила мужчин и частенько выглядывала на улицу, чтобы не упустить возможность завести новое знакомство. Так и теперь. Какой-то молодой человек в длиннополой шляпе остановился рядом с ней, и Джинджо увидел, как Марта смеётся чему-то сказанному, обнажая красивые ровные зубки. Общество, в котором не существовало боле института брака, стало дружелюбно и открыто для подобных межполовых связей.

Джинджо помнил, как рыдал парень с огненным ирокезом, прижимая к груди транспарант «Долой разврат и содомию!», сидя у стены, обклеенной старыми фотографиями свадебных кортежей и церемоний. На них женщины с ухмылками хищниц позволяли своим кавалерам в траурных костюмах нацеплять им на палец кольцо из драгоценного когда-то металла. На парня смотрели с жалостью. А он рыдал под дождём, сминая транспарант своим телом и выкрикивая перед собой пустые угрозы. А потом пустота превратилась в Джинджо, и он увёл парня в место, где каждый мог найти покой.

– Хочу чего-то, – задумчиво сказала девочка, подойдя к хозяину магазина поближе.

Джинджо улыбнулся краешками рта. Образ парня, возникший у него в голове, набросил некоторую пелену на его созерцательное настроение.

– Смотри, – прошептал он, присев перед девочкой. – Смотри.

В его руках заблестели три шарика в несколько сантиметров диаметром. Один был из серебра, второй из малахита, а третий из пропитанного утяжелителем кедрового дерева.

Девочка осторожно взяла шарики и затаила дыхание, всматриваясь в их поверхности.

– Они волшебные? – тихо спросила она, явно ожидая услышать положительный ответ.

– Конечно волшебные, – Джинджо сделал вид, будто вопрос его несколько оскорбил. – Ты же сама чувствуешь.

– Чувствую. – Девочка прижала шарики к груди. – Я их подарю, ладно? Потом выберу, кому какой. Я подарю маме, Димке и девушке со второго этажа. Им же понравится?

– Конечно, понравится! – Джинджо легко прикоснулся к её волосам и тут же убрал руку.

Пока Света рассовывала шарики по карманам, в магазин зашёл новый посетитель. Тоже знакомый – Джинджо запоминал и знакомился с каждым, кто посещал его лавку.

– Привет, Джинджо, – устало кивнул вошедший мужчина.

Строитель. Хоть производство и роботизировано, находятся личности, желающие проводить время за тяжёлым трудом. Этот был из подобных. Пять дней в неделю он проводил на строительных площадках, смазывая механизмы и укрепляя стены раствором. А на два дня уезжал за город, где заботился о садике из черёмуховых деревьев и красных от ягод клубничных клумб.

– Я пить возьму, – известил мужчина и побрёл к холодильнику с напитками.

Джинджо поклонился, высказывая своё согласие.

Этот мужчина ему нравился, как и все прочие сильные личности. Джинджо был рад, что в обществе вокруг него каждый нашёл себе место. Он потрепал по голове Светлану и снова поглядел на улицу. Начинался дождь, и старик не хотел пропустить это приятное глазам зрелище. Скоро ему надо будет обходить витрины, проверять, какие вещи стоит дозаказать у поставщиков. А пока что – дождь. На самом деле, на улице была зима, и в прошлом веке это бы означало наступление холода и снега. Но сейчас тротуары подогревались изнутри, а снежинки, не долетая до города, гасились о невидимое метеополе и конденсировались в мелкие прозрачные капельки воды. Прошлым вечером общим голосованием был выбран дождь, поэтому улицы быстро заполнялись людьми, выбегающими на прогулку под приятными свежими струями небесной влаги.

Но Джинджо вдруг почувствовал, что что-то не так.

Он взглянул через дорогу от магазинчика – там Марта, уже подхватив под локоток парня, показывала на небо и хохотала, ловя ртом тугие капельки. Люди шли по тротуарам, собираясь в многоликую веселящуюся толпу.

Толпа двигалась всё быстрее и хаотичнее. Лица застывали в улыбках, будто приклеенных к коже грубыми мазками тяжёлой смолы. Дождь исчез, уступив место сухому дрожащему воздуху.

И тут Джинджо понял: он вовсе не Джинджо. Нет. Он кто-то другой, захвативший на время память и сознание этого маленького старика, и взирающий с нетерпеливым любопытством на действительность вокруг.

А люди вокруг вдруг преобразились. Они двигались уже без весёлых улыбок, сплоченными рядами, спеша и спотыкаясь. Дома вокруг них потеряли стеклянность и обтекаемость хайтека, в котором жил старик. Они стали серыми, угрюмыми монолитами, буравящими пепельное небо остриями куполов.

Людские лица исказились. Слева налетела стена пламени, тёмного и дымного. Стала заглатывать людские фигурки ряд за рядом, глоток за глотком. Уши человека заполонил вой и страдальческие выкрики.

– Ты нам нужен! – кричали они. – Спеши! Не забудь, почему ты!

Человек протянул руку и не обнаружил витрины перед собой. Пальцы нащупали жар и ветер. Из людских волн, накатывающих друг на друга со всех сторон, вперёд вышла женщина в светлом пальто, грустная и опустошённая. Она подошла ближе и притянула его руку к своей груди. В тот же момент он почувствовал некое подобие близости, будто это его мать стояла сейчас перед ним.

– Привези нам жизнь, – попросила женщина, с любовью и надеждой глядя ему прямо в глаза.

Он проснулся.

***

И тут же оглох и ослеп.

Только что ушные раковины заполонял вой и крики погибающих в огне людей. И вдруг осталась только всхлипывающая и болезненная тишина. Рот наполнился кровью от прокушенного языка, а из носа хлынула студенистая влага.

Собственно, вокруг него и была вода. Или какая-то другая жидкость. Может он тонет? Человек попытался взмахнуть рукой, но не почувствовал никакой руки, только кусок плоти, взлетевший куда-то вверх и тут же упавший на гладкий край твёрдой поверхности.

Жидкость перестала стекать из носа. Он вдохнул с хрипотцой, и лёгкие обожгло так, что все остальные желания пропали – куда угодно, бежать, спастись, лишь бы избавиться от этой боли. Он выдохнул без крика, сплюнул кровь и попытался открыть глаза. И тут же обнаружил, что веки слиплись. Быть может, их и не было. Он слепой? Нет, память подсказывала, что глаза у него были, только вот когда…

В ушах что-то щёлкнуло, и человек услышал голос. Не живой – это он определил сразу – механическая запись, обладающая успокаивающим женским тембром. Голос отсчитывал время задом наперед: «Тридцать шесть, тридцать пять, тридцать четыре…»

– Кто я? – попытался выдавить он, но ничего не получилось. Горло позволило лишь выдать жалкий скрежещущий писк. Лёгкие снова обожгло.

Зато внезапно открылся глаз. Один. Правый.

Словно лезвием битвы некто провёл по его коже в том месте, где надлежало быть этому глазу. Всхлипнули и расползлись веки, обнажая липкую набухшую поверхность глазного яблока. Писк в ушах вперемежку с бормочущим голосом перестал болезненно сводить зубы, и человек понял, что боль в голове от звуков ничто по сравнению с болью во всём теле и особенно в голове.

По жидкости, которая наполовину скрывала его тело, пробежал электрический разряд. Его подбросило, ударило о бортик резервуара и снова погрузило в жидкость.

Человек произнёс ругательство, и оно внезапно прозвучало отчётливо и громко, будто со стороны. Тут же начали разъезжаться веки на левом глазу, но разъехались не до конца, словно у новорожденного котёнка.

Голос досчитал до нуля и произнёс: «С пробуждением. Подойдите к стене с мигающим индикатором и задействуйте устройство ввода для получения дальнейших инструкций».

Он попробовал пошевелить пальцами на руке. Пальцы будто склеились, а на попытки хоть как-то ими манипулировать откликнулись болезненными покалываниями.

Между тем зрение немного сфокусировалось, и появилась возможность увидеть, что сверху находится полукруглая сфера мясистого цвета, по которой плавно двигаются мелкие неразборчивые фигурки. А он сам лежит в заполненной склизкой жидкостью капсуле, верхняя часть которой отъехала в сторону, ожидая, когда её обитатель выберется наружу.

Поднапрягшись, он выкинул обе свои руки – иссушенные, с выступающими белесыми венами – за пределы капсулы и, превозмогая щекочущие покалывания в мышцах, сел. На спине тут же лопнул и расползся массивный пролежень, холодный и неприятный. От возникшей боли левый глаз открылся до конца.

Беспрестанно сплёвывая, он выполз из капсулы на шероховатый пол и пополз, время от времени останавливаясь на передышку, к мигающему большому индикатору на стене полусферы. Как он не поломал кости на руках и ногах, выбираясь из капсулы, непонятно. Оставалось только надеяться, что всё это помещение и оборудование предусматривали возможность прийти в себя без критических для организма травм.

Внешнее обследование тела выявило, что мышцы местами частично атрофированы, а поверхность кожи – без единого волосика – покрыта мокрыми пролежнями и микрогематомами. В уголках глаз и рта налипли крупные комки гноя. Живот ввалился и практически прилип к позвоночнику. Ноги были похожи на две изломанные палки, а между ними притаился грустный комочек слипшейся кожицы, весьма отдалённо показывающий принадлежность к мужскому полу.

Мигающий на стене индикатор продолжал напоминать о себе. Желание разобраться в происходящем придало сил, и он снова пополз, ощущая, как лопаются и обнажаются местами сочащие сукровицей пролежни. Под индикатором обнаружился слепок человеческого лица с выдвинутой кишкой в области рта. Как раз на уровне человека, стоящего на четвереньках. Это порадовало. Он с размаху рухнул лицом в этот слепок, обхватив губами кишку, и тут же захлебнулся густой вкусной кашицей, поползшей в его пищевод. Вкус был, но какой-то непонятный. На удивление, отторжение желудком каша не вызывала.

Боль снизилась до монотонного гудения по всему телу, а внутренности наполнились теплом, хотя всё, что ниже желудка, по ощущениям напоминало туго свёрнутые жгуты. Перед глазами пробежали круги – это включились и заработали маленькие мониторчики напротив глаз. Странно же он, наверное, сейчас выглядел: стоящий на четвереньках, упёршись лбом в стену, и посасывающий кашку из трубочки. Даже смешно, если отстраниться и посмотреть как бы со стороны. Тем временем, тот же голос, что он уже слышал при пробуждении, зазвучал у самых его ушей, опустившись чуть ли не до волнующего интимного мурлыкания.

– Вы слышите информационное напоминание, предназначенное для восполнения стёртых участков памяти. Вы долгое время, а именно сто двенадцать лет, три месяца, двадцать часов, четырнадцать минут и сорок семь секунд пробыли в состоянии анабиоза. Вследствие чего обширная часть ваших воспоминаний могла быть утеряна. Задача настоящей программы восстановить идентификационные данные и данные по общему назначению.

В памяти снова всплыли вспыхивающие на головах людей волосы, трескающаяся кожа и полные боли крики. Общее назначение? Привези нам жизнь?

– Ваше имя, записанное при рождении, Авель, что означает должность второго уровня: агент межпланетной связи. Вы в составе команды из сорока семи человек должны были достигнуть солярной системы в галактике Млечный Путь и высадиться на планете Земля, колыбели человечества. Провести стандартное исследование, согласно протоколам безопасности, и восстановить связь между вашим миром и миром предков.

Перед глазами Авеля мониторы показали светлое созвездие, закрученное по часовой стрелке в форме спирали с двумя рукавами. Светящиеся точки умиротворённо подмигивали и вызывали удивительное ощущение спокойствия. Потом перед его взглядом предстала планета, поверхность которой была раскрашена синими и белыми узорами. Авель сглотнул новую порцию кашицы и поперхнулся. Из глаз побежали слёзы – видимо, организм приступил к проверке желез, осознав, что жизнь продолжается, и с этим придётся как-то мириться.

– Краткий отчёт по пути следования. Система жизнеобеспечения в порядке и полностью функционирует. Щиты функционируют на семьдесят четыре процента. Транспортное судно под названием «Серафим» находится в солярной системе, на орбите… данные стёрты… Внимание, возможна порча данных – обратитесь к аварийным архивам. Сигналы с кораблей «Арелим», «Малахим» и «Офаним» потеряны через четыреста тридцать два дня с момента отправления. Дальнейшая их судьба неизвестна. В пути «Серафим» совершил три остановки. Одну для дозаправки и регенерации обшивки, о двух других информация стёрта… Внимание, возможно порча данных – обратитесь к аварийным архивам.

Перед взором Авеля возникло поочерёдно четыре корабля – огромные свёрнутые кольцами змееподобные твари, увешанные бронёй и шевелящимися щупами. Память смогла идентифицировать, на каком из них он находится сейчас. Вот этот – с бордовыми прожилками по всему туловищу и с тысячей флюоресцирующих детекторов-глаз в области головы. Конечно, это не была голова. В отличие от древних моделей межгалактических транспортников, в передней части корабля – вообще, в данной модели сложно выделить какую-либо часть как переднюю – не располагались кают-компания и капитанский мостик. Здесь в голове находился двигатель. В течение полёта радиоактивное излучение, пыль, космический мусор и метеориты скапливались и переносились по внешним щитам корабля в область хвоста. Механизм в форме пасти в лицевой части поглощал всё это и преобразовывал в топливо. А каюты и служебные отсеки находились в постоянном перемещении по телу змея, чтобы в любой момент можно было провести аварийную очистку, диагностику или запуск посадочных капсюлей-челноков под определённым углом в нужном направлении. Авель воспрял духом, осознав, что память его способна на восстановление без внешнего воздействия.

– Если до настоящего момента вас до сих пор не навестил штатный хирург для осмотра, вам необходимо пройти до ближайшей пассажирской каюты и поспать. Принимать душ до этого момента не рекомендуется. Не пытайтесь приступить к исполнению служебных обязанностей до полного выздоровления. Это для вашей же безопасности. Старшая сестра прощается с вами, Авель. Связаться со мной вы можете с любого терминала не территории корабля. Я рада, что вы снова с нами.

Голос пропал. Судя по его тону, Старшая сестра была рада пробуждению Авелю, ровно как удав был бы рад своей сброшенной коже. Авель не стал печалиться по этому поводу, а благодарно присосался к новой порции каши. Перед ним встало сразу несколько вопросов, и он не мог просто так пойти и лечь спать, не приступая к обязанностям, пока не забрезжит хотя бы намёк на ответы. Что за вынужденные остановки? Какие обстоятельства благоприятствовали порче информационных данных? Почему он до сих пор один после выхода из анабиоза? Надо было незамедлительно обследовать весь корабль. Но сначала найти туалет – мочевой пузырь ныл, а по свёрнутым пружинам кишок в сторону ягодиц уже пробежало несколько мелких щекочущих пузырьков.

Авель отлепился от лицевидного монитора, безучастно наблюдая, как подающая трубка пульсирует в надежде накормить кашей ещё кого-нибудь. Ноги дрожали – боль и атрофия сковывали мышцы, не позволяя пока что работать ими в полной мере.

Сделав пару шагов в сторону двери или шлюза – бугристой перегородки в углу помещения – Авель упал, стукнувшись подбородком о пол. После чего пролежал пару минут, скукожившись и прислушиваясь к тикающей боли в висках. До слуха донёсся звук задвигающейся крышки саркофага, в котором он проспал, если верить полученной от Старшей информации, сто двенадцать лет. Милая постель, возвращаться в которую не захочется ни при каких условиях.

Включились скрытые механизмы, и кожа покрылась пупырышками от тёплого ветерка, возникшего в помещении. Авель выплюнул клок волос, залезших в рот, и снова встал на четвереньки. Подниматься в полный рост, видимо, было опасно – мало ли, насколько сильно он может удариться об пол в следующий раз.

Мозг, тем временем, активно реабилитировал блоки памяти, которые ещё не стёрлись за время продолжительного сна. Для Авеля это означало головокружение с тошнотой и давящую головную боль. Но обилие кислорода в помещении с лихвой восполняло это неудобство. Перед глазами возникали то возбуждающие фигурки обнажённых женщин, то резвящиеся детёныши животных, пушистых и разлапистых. Боковым зрением можно было засечь летающих насекомых или быстро растущие посевы злаков. Тело хоть и прижимало к полу активированной гравитацией, но при этом возникало ощущение, будто можно замахать крыльями и взлететь. Проблема заключалась в том, что крыльев у Авеля не было.

Авель добрался до двери в отсек и упёрся в неё лбом. Мозг услужливо припомнил и нарисовал образ дверной ручки, но тут же устыдился и стёр его, заменив сенсорной панелью для ладони. Ни ручки, ни панели у двери видно не было.

– Старшая, – позвал Авеля вполголоса.

Ничего не произошло. Компьютер не среагировал.

– Старшая сестра, – повторил он.

Откуда-то со спины донёсся звуковой сигнал, состоящий из трёх плавных негромких звуков, и голос Сестры участливо поинтересовался: «Старшая сестра на связи. Чем могу помочь агенту Авелю?»

– Кто ещё находится на корабле? – спросил он вдруг, хотя и позвал Старшую только затем, чтобы узнать, как открыть дверь из отсека.

– Я вам уже говорила: не рекомендуется приступать к исполнению служебных обязанностей до того, как ваш организм полностью реабилитируется после анабиоза. Не предпринимайте самостоятельного перемещения по кораблю. Все двери в больничном отсеке находятся в режиме голосового управления. Если штатный хирург до сих пор не связался с вами, своими силами доберитесь до каюты отдыха и приступайте к сознательному сну. Каюта для водных процедур и оправления естественных потребностей располагается напротив той, в которой вы сейчас. Ближайшая к вам каюта отдыха – следующая по коридору.

– Открыть дверь, – буркнул Авель, не обращая более внимание на голос Старшей.

Дверь уехала вбок, и Авель увидел широкий округлый коридор, похожий на внутреннюю полость рыбы. В лицо ему ударил затхлый запах.

Всё так же, на четвереньках, Авель выполз в коридор. Тут можно было встать в полный рост – гравитация была заметно снижена относительно камеры с криогенными саркофагами.

– Всегда пожалуйста, агент, – голос Старшей мог показаться слегка обиженным. Авель ощутил укол совести – он пока ещё не вспомнил особенности взаимодействия с искусственным интеллектом.

Старшая сказала, что принять душ и позаботиться о себе он сможет в помещении напротив. Верно – чуть повыше относительно помещения с криогеникой была видна полукруглая дверь с небольшим монитором, демонстрирующим лазоревый кружок – видимо «свободно». Сам коридор с одной стороны загибался и уходил вверх, с другой заканчивался мерцающим полотном сканирующего поля.

Авель, пошатываясь, воспарил, запнулся одной ногой о другую и оказался у двери.

– Открыть дверь, – дверь послушно отъехала влево.

Увы, хоть мочевой пузырь и, казалось, будто сейчас взорвётся, выдавить из себя хоть капельку Авель не смог. Две с лишним минуты он простоял, упёршись для равновесия лбом в стенку и пытаясь пальцами расправить комочек кожи, чтобы обнаружить искомый предмет. Но Старшая оказалась права – сейчас стоило поспать, а не пытаться привести организм в нормальное состояние. Мозг подсказывал о разных средствах и боевых стимуляторах, но подло умалчивал о том, где такие вещи могли находиться на корабле. В аптечной капсуле над гальюном обнаружились салфетки, ароматический ингалятор, мягкие тампоны, несколько тюбиков с подозрительными гелями и какое-то засохшее насекомое.

Справа от него вся стена оказалась обклеена странными фотокарточками с изображением пейзажей родины. Отчаявшись справиться со своей проблемой, Авель присел и стал их рассматривать. Запечатленные места ничего ему не напомнили, хотя некоторые и казались смутно знакомыми. Пологие холмы, серые облака, водопады и плоские двумерные домики из серебристого металла. В одном из таких, наверное, раньше жил и Авель.

Несколько фотоснимков изображали странный фрукт, размером с человека. Мучнистой текстуры, жёлтый – узнавания он не вызывал. Иногда рядом с ним были люди. Они глядели исподлобья, как будто смущаясь или извиняясь за что-то.

Тут Авель чуть не завопил от боли. Желчь добралась до сфинктера и вытекла наружу. Живот заурчал, и его содержимое стало потихоньку расправляться – тугие жгуты потихоньку увеличивались в объёме, а печень покалывала.

Одновременно с этим Авель услышал, что в коридоре появился кто-то другой. Мужской голос что-то негромко спросил, и женский – похоже, Старшей сестры – ему ответил. Учитывая обстоятельства и полученную информацию, выйти, обнаружив себя, не казалось правильным решением. Однако кто бы это ни был, Старшая уже наверняка объявила, что на корабле стало одним бодрствующим пассажиром больше. А мониторчик на двери усердно демонстрирует красный квадрат или какой-то другой символ, предупреждающий, что внутри кто-то заседает.

Авель запахнулся снятым со стены полотенцем и решительно подошёл к двери. В гальюне, оглушительно взревев, сработал всасывающий механизм.

– Открыть дверь, – приказал Авель.

Он шагнул в открывшийся проём навстречу человеку, ожидавшему его в коридоре, но в голове снова зашумело, и вместо уверенного шага он нелепо согнулся, припадая на одно колено. Волосы выбились из-за ушей и сползли на глаза, немного мешая просмотру.

Человек перед ним не шевельнулся. Он стоял и смотрел, молча и даже как-то безучастно. Худой, со впалыми глазами и опущенными книзу уголками плотных тонких губ. Такие же выжженные, как и у Авеля, тонкие редкие волосы были схвачены пряжками возле висков. На человеке был серый комбинезон с бронепластинами – Авель учёл этот факт на всякий случай – заканчивающийся плотными ботинками, оснащёнными механизмом, похожим на гидроусилители. В руках человек держал трубку, направленную прямо на выпавшего из процедурной каюты Авеля.

Трубка хлопнула, и Авель закрыл глаза.

– С пробуждением, – грустно сказал человек.

Авель узнал этот голос. Отряхиваясь от мусорного разноцветного конфетти, он поднялся на обе ноги и вздохнул с облегчением.

– Рад тебя видеть, Каин.

Они обнялись, стоя посреди коридора и похлопывая друг друга по спине.

***

– Спешу уведомить, что Старшая сестра закончила уборку коридора от мусора, – ядом, содержащимся в голосе искусственного интеллекта, можно было удобрить и без того острую подливу, которую Авель старательно выдавливал на брикетик горячего мяса перед собой.

Они с Каином сидели в обеденном зале, находящимся в капсуле общего пользования. Авель старательно поглощал пищу, состоящую в основном из химконцентратов и пастообразных смесей, предназначенных больше для приведения в порядок внутренностей, нежели для питания. Каин же не спешил с разговорами. Он подозрительно много вздыхал, рассматривал носки ботинок и поджимал губы, покачивая головой.

До этого он помог Авелю принять душ, как следует пропарив кожу и промассировав мышцы. Обильно смазал регенерирующим кремом – мерзким, пахнущим тухлятиной, как и коридоры в служебных капсулах. Видимо, инженеры-проектировщики, сконструировавшие корабль, не учли каких-то деталей. Однако, судя по затхлости, сквозящей почти из всех коридоров, корабль гниёт изнутри.

Каин, по-видимому, не так давно был бородат. Сейчас его щёки и подбородок пылали синевой, как бывает у людей, не привыкших бриться. Во время совместных операций Каин зачастую позволял себе отрастить густую пышную бороду, придающую ему грозный вид разбойника. Это позволяло напарникам без помех внедряться в сомнительные синдикаты, ставящие под угрозу княжество или жизнь граждан на родной планете Авеля. После успешного завершения задачи, он всегда брился. И всегда щеголял подобными синеватыми брылами.

Память Авеля возвращалась к нему, но весьма избирательно. Каина он вспомнил, но не мог вспомнить ни его родителей, ни имена князей, руководящих на их родной планете. Даже название планеты никак не всплывало в мозгу. Вот образ Земли другое дело. Великолепная, огромная, с белесыми прожилками облаков и темнеющей окалиной океанов. На ретроспективах были изображены города – совсем другие, не такие, как те, к которым привык с детства Авель.

Каин сидел, сложив руки перед собой на стол, и отстранённо наблюдал за жующим товарищем. Изредка кончик его подбородка касался острого кадыка и тогда уголки губ опускались ещё ниже. Его явно одолевали не самые радужные мысли.

– Давно ты проснулся? – непринуждённо спросил Авель, выдавливая на тарелочку перед собой консервированную птичью кровь.

– Да-а… – протянул Каин и неожиданно отобрал у Авеля тарелочку с кровью. – Это тебе пока вредно, прости. Я здесь уже восемь лет. Даже больше. Разбудил бы тебя раньше, но уровень моего допуска не позволял деактивировать саркофаги.

– А остальные? – Авель ни единой мышцей не выдал своей озабоченности.

Каин пожевал губами и упёрся взглядом в глянцевую поверхность стола.

– Тут только я. Один. Когда я проснулся, никого не было. Компьютер сказал, что в пути были аварийные остановки, но детали я восстановить не смог.

– Видеозаписи с бортового компьютера?

– Нет доступа… Слушай, по поводу нашей миссии…

Авель внутренне сконцентрировался. Тон Каина еле уловимо изменился. Сейчас стоит быть настороже – близкий товарищ, что бы они не пережили вместе ранее, сейчас мог представлять опасность. Пережил ли его профессионализм испытание временем. Восемь лет – это срок, и срок несладкий.

– Я очень тебя ждал! – голос Каина дрогнул. – Когда проснулся, а вокруг никого, я думал, с ума сойду. Схватил в оружейной пенетратор с импульсными зарядами, обнюхал каждый уголок на корабле, каждый отсек, каждую капсулу. Обнаружил отсутствующие челноки и всё понял. Это всё Йозеф. У него был доступ и к аварийным шлюзам, и к саркофагам. Он поднял остальных: Мену, Илая, Гопалу – всех. Докторов, геологов, пилотов. Оставил только нас с тобой. Вроде как, зачем им те, кто может пойти против, тем более профессиональные боевые единицы. Возможно, я не скрою, это только мои предположения, но я думаю, что Йозеф подговорил остальных вернуться. Они рассчитали траекторию, договорились с «Малахимом», захватили челноки и отправились на «Малахиме» домой. А нас оставили блуждать в открытом космосе в поисках этой самой Земли.

– А что случилось дома? – Авель решил придерживаться прямых и чётких вопросов.

– Не помнишь? – печальный Каин не удивился. – Мы с великой планеты, созданной по образу и подобию райской проспекции Земли древними поселенцами. Планеты, социальная структура, уровень жизни и гегемония которой были безупречны. Наши предки потеряли связь с Землёй спустя двенадцать лет после вылета. С тех пор судьба старого дома была неизвестна. Вы с Йозефом уговорили верховного князя – на тот момент царствовал Иероним Шестой – выделить четыре корабля-транспортника ультимативной планировки для полёта в галактику Млечного Пути. Своего рода блажь… ты уж прости, но ты моё мнение знаешь. Вы так мечтали увидеть Землю, на которой никогда не бывали.

Каин горестно вздохнул.

– Учитывая предательство Йозефа, долетели мы только вдвоём. Мне тяжело это говорить, тем более тебе, но старого дома больше нет. Живущее на нём человечество истребило его. Я смог засечь только пояс астероидов, бывших, возможно, некогда планетой Земля. К сожалению, моих прав недостаточно, чтобы активировать аварийное завершение миссии и направить корабль домой, на нашу родную Сэл-о.

Сэл-о. Каин произнёс слово с ударением на второй слог. Память Авеля как будто скривилась от упоминания родной планеты. Ну а как же сон? Это были обрывки воспоминаний или просто иллюзия?

– Я видел сон, – решился Авель. – Там люди сгорали в огне. И какая-то женщина просила привезти им жизнь. Тебе это о чём-нибудь говорит?

Каин быстро и с ненавистью, как показалось Авелю, взглянул ему в глаза и тут же опустил взгляд. Он поднялся и повернулся спиной.

– Нет. Я думаю, тебе стоит поспать. Серьёзно. Тут всё истлевает, а нам ещё предстоит обратный путь. Так что я продолжу латать дыры во внутренней обшивке, а ты, как почувствуешь себя в норме, отправляйся в капитанский отсек и снимай корабль с орбиты. Пора бы уже отправиться домой.

***

Авель завернулся в мягкое приятное одеяльце и прилёг на кровати в каюте.

Известие о гибели старого дома опечалило. Но мозг уцепился за фразу «снимай с орбиты». Какая может быть орбита у того, чего нет? Или Каин просто оговорился, имея в виду орбиту звезды местного скопления. В любом случае, слишком много лжи было сказано сегодня. От понимания этого становилось грустно. Не для того они летели более ста лет через миллиарды созвездий и космических потоков, чтобы из-за неведомой блажи возвратиться с пустыми руками.

Желудок приятно ныл, ласкаемый поглощённой пищей. А комочек кожи внизу живота наконец-то расправился. Авель почувствовал, что ему хочется женщину.

Он открыл глаза и уставился в мясную стену, багровую с синеватыми прожилками. Мельтешащие по ней существа оказались двумерными капельками с ладонь величиной. Их предназначение угадывалось слабо – может быть, какие-то терминалы или регуляторы внутренней атмосферы. Но тут одна из капелек подплыла к лицу Авеля и заговорила.

– Старшая сестра может быть чем-то полезна, агент Авель?

В ответ он только повёл плечом. Чем ему сейчас поможет искусственный интеллект корабля. Разве что…

– Покажи внешнее изображение, пожалуйста.

– Не могу. Что-то блокирует доступ для передачи информации с внешних сканеров. Но я могу впустить агента в себя.

Голос Старшей прозвучал волнительно и даже возбуждённо. Капелька на стене напряглась и задрожала. Авелю стоило усилий, чтобы сосредоточиться и не попросить чего-то сверх уставных рамок.

– Если это не угрожает моей жизни и здоровью, то пусти меня в себя, – как можно более чётко сформулировал он свою просьбу. После чего прикоснулся лбом к капельке.

– Ладонь, – нетерпеливо простонала Старшая.

Вот дурак! Авель улыбнулся и приложил к капельке ладонь.

И тут он стал кораблём. Спокойным, могучим, как и необъятное пространство вокруг него. Сын своего космоса или космос своего отца. Что-то творилось внутри него, но ему не могло быть никакого дела до этого. Он был стар и молод одновременно. Бесконечен, а посему лишён любых эмоций, кроме молчаливого созерцания. Корабль почувствовал присутствие Авеля и поприветствовал его, изменив багряную ауру на тёмно-оранжевую.

– Ты вошёл слишком глубоко, – взволнованно пискнула Старшая.

Может ли искусственный интеллект дурачиться? В отсеке с саркофагами она не проявляла человеческих эмоций. Сознание Авеля передёрнуло, и он снова почувствовал своё тело, оставаясь при этом глазами «Серафима».

Перед ним раскинуло поле звёзд. Набухшими гроздьями они жадно манили протянуть руку и взять их. Обнять и подкинуть, разбросать по полю, превратив в пылающие вектора. Вдохнуть поглубже их созвездия и надуть колышущийся звёздный пузырь.

А прямо перед ним была она. Та, что приходила во снах с самого детства. Та, о которой он мечтал и грезил. Земля. Живая. С теми самыми белесыми разводами по всей поверхности. Глубокими пятнами океанов и следами материков. В памяти Авеля они были другими, но многое могло измениться за сотни лет с тех пор, как было зафиксировано последнее изображение человеческой колыбели. Сейчас каждый материк был похож на фалангу когтистого кривого пальца схватившей планету пятерни.

Каин лгал.

***

Ещё две недели Авель приходил в себя. Старательно восстанавливал мышечную массу в спортивном секторе, втирал в кожу витаминные притирки и стимулировал мозговую деятельность активными тестами. С Каином они встречались за обедом и ужином – завтракать напарник предпочитал в одиночестве, запершись в своей каюте. Перебрасывались малоинформативными фразочками о состоянии корабля или их дальнейших действиях. Каин рассказывал о жизни на Сэл-о, возбуждаясь и даже иногда размахивая руками. Вопросы же о Земле вводили его в угрюмое молчание. Извещать его о своём открытии Авель не посчитал нужным. Однако и обличать во лжи не стал. Участливо кивал и говорил, что скоро активирует коды подтверждения для обратной отправки.

Единственный раз он спросил Каина про заблокированный доступ к внешним иллюминаторам. После чего Каин вскочил и вышел из кубрика, заявив, что это всё плесень, и он не намерен прохлаждаться за разговорами, пока она расползается по кораблю.

Плесени, однако, Авель не встречал. Находил пару раз мёртвых насекомых в тёмных уголках, да пытался обнаружить источник затхлого запаха, но безрезультатно. Допрашивать на эту тему Старшую не получалось. Она только пускала агента в себя, а дальше следовала неизменная псевдоэротическая игра, переходящая к созерцанию Земли.

– Что ты делаешь? – печально спросил Каин, застав Авеля за его занятием.

Авель, молча, отцепился от капельки, которая тут же уползла, затерявшись среди полусотни подобных.

– Насекомые, – пожал плечами он. – Откуда только берутся.

– Ах, это. Не беспокойся, я вытравил почти всех. Назвал их космическими тараканами. Видимо, один проник с багажом и вывел тут колонию.

– Одна, – поправил машинально Авель.

– Прости?

– Это была самка. Самки организовывают колонии.

Каин побледнел и ссутулился.

– Да, конечно, – согласился он. – Самка. Они могут. Постоянно лезут, куда их не просят. Самка. Да.

Кивая и бормоча себе под нос, Каин ушёл, пожимая плечами на какие-то свои мысли.

***

Через две недели Авель решил посетить капитанский мостик.

Перед этим он пару часов упражнялся в спортивном секторе, отбивая упругой палкой летящие в него снаряды. Потом принял душ, насухо вытерся и ещё полчаса стоял под потоком тёплого воздуха, выслушивая мнение Старшей о его физиологии. Она почти не отлучалась от Авеля, и он уже стал относиться к этому как к должному. Если искусственный интеллект корабля мог обладать эмоциональной составляющей, то пребывание в течение восьми лет в компании угрюмого Каина точно не пошло ему – ей – на пользу. Ведь единственная тема, которая вызывала огоньки в глазах его сотоварища, это Сэл-о.

Авель облачился в боевую форму – серую с тёмными пятнами, покрытую бронепластинами и имеющую несколько отсеков под снаряжение. Причесался перед зеркалом, глядя в глаза своему отражению. Немного впавшие щёки, пухлая выдающаяся вперёд нижняя губа, приподнятые тонкие брови и светлые редкие волосы до плеч. Зрачок правого глаза уменьшился и увеличился – стандартная проверка оптического навыка. Имплантаты у солдат империи Сэл-о были врождённые, популярная процедура. Боевая и физическая подготовка задействовала все допустимые резервы организма.

Открылся шлюз из общей капсулы в командную, подъехавшую по приказу Авеля по кишке «Серафима». Авель шагнул в проём и тут же заблокировал за собой проход.

Командная капсула – всего полсотни метров в длину – представляла собой помещение с множеством мониторов, датчиков и низких кресел, утопленных в полу. Поверхность изнутри была всё такой же мясистой, но без снующих капелек. На постаменте виднелась объёмная фигурка «Серафима» – отсюда можно было вручную провести диагностику внешних щитов и провести минимальные ремонтные и навигационные работы. А у задней стены располагалась ниша в человеческий рост, предназначенная для инженера-навигатора.

Авель занял кресло по центру, застегнулся и активировал терминал короткой командой – шифры были прочно введены в память и не потерялись за время анабиоза.

Тест систем корабля показал, что двигатели в норме, реактор стабильно работает, а внешние щиты прошли регенерацию до девяноста шести процентов. Авель сосредоточился и попытался вспомнить, как активировать посадочные челноки. Набор команд показал ему все отсеки корабля. На схеме было видно, что ещё два челнока в рабочем состоянии готовы к отправке.

Маленькое устройство, прикреплённое у рукоятки кресла, издало негромкий писк.

– Ты в рубке управления? – раздражённо спросил голос Каина из устройства, вползшего из ручки кресла в ухо Авеля.

Авель максимально сосредоточился и придал голосу непринуждённое, но притом торжественное выражение.

– Проведены поверхностные тесты всех систем. Извещаю, что «Серафим» готов к отбытию из галактики Млечного Пути обратно… домой. Курс согласован с загруженным в банк памяти навигационного компьютера, с минимальными поправками, учитывая искривление пространственных тоннелей и гравитационного поля объектов Солнечной системы. Агент Каин, вам надлежит провести медицинское освидетельствование и занять место в свободном саркофаге. По прибытии на Сэл-о вы будете разбужены автоматически.

Голос Каина, откликнувшийся через полторы минуты после сделанного заявления, дрожал от возбуждения и плохо скрываемой радости:

– Мама! Мама! Авель, ты сделал это! Спасибо, друг… Ты знаешь… – Каин хотел что-то сказать, но замялся, и вместо этого просто сказал, – спасибо! Эти восемь лет были ужасны. Наконец-то мы вернёмся. Авель! Я всё понимаю. Ты так хотел Землю, ну, увидеть. Я понимаю. Но это было глупой затеей, признай сам. Лететь наугад, неизвестно куда, непонятно для какой цели… В общем, хорошо, что всё так закончилось.

Хорошо. Когда чирикающий голос Каина стих, Авель ещё минуту сидел, сцепив пальцы на руках в замок и уставившись в монитор. Плохо или хорошо в данный момент не имели значения, превратившись в набор ничего не значащих букв. Каин лгал, Авель лгал, правдой было лишь то, что скрывалось за пределами «Серафима», уже изготовившегося к броску в обратном направлении. Но и эта изготовка была лишь маскировкой, предназначенной для Каина, если тот вдруг захочет проверить слова Авеля.

Спустя минуту Авель запустил тестовую перегрузку капитанской рубки. В ушах запищало, а тело вжало в кресло. Дыша глубоко и равномерно, Авель подтянул правой рукой к носу кислородную маску и немного пригубил из неё, будто пробуя изысканное вино. От глотка кислорода перед глазами расцвели изометрические цветные круги, а уши уловили посвистывания птиц. Давление возросло, доводя до тошноты и отдачи в висках. После чего гравитация понизилась, и Авель увидел, как рядом с ним из-за соседнего кресла взлетает ссохшаяся человеческая кисть. Под лопающиеся звуки в ушах кисть проплыла перед глазами застывшего Авеля и спустя полминуты шлёпнулась на пол.

Сообщение на мониторе извещало, что тест перегрузки кабины успешно завершён.

– Загрузить цель миссии, – прошептал Авель, уставившись в монитор и стараясь не думать о кисти.

«Цели миссии повреждены», – сообщил монитор.

– Загрузить данные на внешние накопители в аварийном хранилище.

«…»

Авель отключился и, продолжая размеренно дышать, подошёл к валяющейся на полу кисти. Она действительно была человеческая. Отделённая от руки острым предметом, потерявшая хозяина. Угадать, кому она принадлежала, без дополнительного оборудования не представлялось возможным, поэтому Авель просто схватил её и приложил к сенсору ближайшего кресла.

«Сканирование завершено. Идентифицирован капитан Йозеф».

Авель перескочил в транспортный отсек и принялся сходу закидывать в посадочный челнок припасы. Внутрь отправился исследовательский скафандр, предназначенный для высадки на планету с пониженной кислотной средой и вероятным наличием флоры, резак, аппарат для конденсирования воды и упаковка сменных фильтров.

С командного терминала уже был дан приказ о заморозке транспортника «Серафим» на орбите до возврата челнока. Также был отдан приказ не выпускать из криогенной камеры-саркофага агента Каина. Повреждённые, несомненно, Каином, данные о миссии, залитые на мягкие компактные накопители, легли в амортизированный короб и были тщательно припрятаны в челноке.

Капельки судорожно метались по стенам, а голос Старшей навязчиво взывал к совести агента Авеля. Брать её с собой было опасно – от Старшей Сестры больше толку было здесь, на борту. Он опасался даже ответить ей, чтобы не ввязаться в сомнительную дискуссию с искусственным интеллектом о правильности или неправильности своих действий.

Привези нам жизнь! А вместо этого он привезёт отрубленную руку их капитана, по несчастью оставшегося верным своим клятвам. Авель развернулся к люку, чтобы схватить очередной короб и нос к носу столкнулся с Каином.

– Зря, – печально сказал Каин и резко врезал Авелю прикладом пенетратора.

Авель упал больше от неожиданности, чем от боли, и быстро отполз за короб с провиантом, валявшийся у челнока.

– Сорок пять человек! Сорок пять твоих и моих друзей! – крикнул Авель.

– Плохой из тебя дипломат, всё-таки, – усовестил его Каин, покачивая головой. – Когда ты под прицелом импульсного ружья посреди космоса, отделённый от него только тонкой стенкой гермошлюза, напоминать ренегату о его преступлениях – весьма поспешный и необдуманный поступок.

Авель подпрыгнул вверх и влево, выхватывая из ножен боевой нож. Но две пули моментально прошибли его запястье, а третья прибила к полу, точно попав в тазобедренный сустав. Ни одна из бронепластин не исполнила своего предназначения. Но всё происходящее пока что вписывалось в план Авеля. Он резко рубанул ножом по трубке, подающей топливо на челнок, и направил струю в лицо товарища.

От последующего выстрела трубку вырвало из рук Авеля, и челнок позади него вспыхнул переливающимися языками пламени. Однако основной термоудар принял на себя Каин. С дикими криками, объятый огнём, он упал на пол и стал кататься, визжа от боли и ярости. Импульсный механизм заискрил, и несколько пуль влетело в область солнечного сплетения стенающего огненного сгустка.

– Агент Авель, агент Авель! – взывала Старшая откуда-то из потустороннего мира.

Авель, сгибаясь от боли, пополз от качающегося и фыркающего огнём челнока к стене и приложил к ней руку, рассчитывая, что Старшая сама приползёт для контакта. Разыскивать её капельку в этом огненном аду, не было времени.

– Мне надо во второй… – начал было он.

Но тут раздался звон в ушах и где-то что-то оглушительно взорвалось.

– Агент Каин начинил взрывпакетами капсулу и отправил её в хвост корабля, – доложила Старшая сестра. – Ситуация критическая. Агент Авель, мы попрощаемся? Или вы что-то намерены предпринять?

– Впусти! – моментально среагировал Авель.

Старшая вскрикнула, и он снова стал кораблём. Он почувствовал ярость и обиду на предавших его людей. Хвост разворотило от взрыва, и из него вылетали в открытый космос внутренние капсулы, одна за другой. Неизбежность поглотила его сознание. Он взревел и укусил сам себя за хвост, временно остановив процесс опустошения. После чего совершил оборот и, вращаясь, двинулся к поверхности планеты.

Авель отключился от Старшей и стал забираться в ближайший к нему скафандр, особо не вдаваясь в подробности, какой именно.

– Авель, – услышал он ослабевший голос Старшей, – я умираю. Сделай для меня одолжение.

Он уже догадался, что за одолжение хотела Старшая.

– Впусти меня в себя.

Никакой дурак во всех вселенных никогда не позволит искусственному интеллекту проникнуть, подобно вирусу, в свои нейросети. Это хуже рабства. Это добровольное превращение в живой труп, за действия которого ты не в ответе.

– Я не займу много места, обещаю… – тихо прошептала Старшая.

Она проникла в него, как маленький пушистый зверёк, сворачивающийся в клубочек на ладошке. Не было ни больно, ни страшно. Лишь порхающая в сознании фраза: «Как непрофессионально, агент…»

– Анафема!

Что-то навалилось на него сзади и вцепилось зубами в ухо. Авель вырвался и ударом ботинка отопнул от себя пылающего Каина. Всё ещё живой, со сгоревшими волосами и расползающейся оплавленной коркой кожей Каин сжал в руке нож и, направив его в живот напарника, прыгнул.

Глава 2

Предвестник

Чёрный купол Уральской Тверди, подобно ласковому ночному убийце, сжимался вокруг одинокой белой машинки, несущейся вперёд по шоссе. На мгновение, всего лишь на мгновение, водителю, женщине за приборной панелью, показалось, что облака прочертила слабая вспышка света, что случалось нечасто.

Романова припала к лобовому стеклу и всмотрелась вверх. Но всё, что она смогла увидеть, были тяжёлые сизые тучи: грязные и сопливые, стремящиеся смять и похоронить мыслимые движимые и недвижимые объекты на беду находящиеся между землёй и, по недоразумению оказавшейся перевёрнутой книзу брюхом, бугристой наковальней.

Шоссе тянулось вдаль без намёка на поворот уже полтора часа. Дождь несколько раз сменялся градом – не крупным, чуть меньше кружочков тайяновского «Флип-флапа», пачка которых слегка натирала правую грудь – и стабильно продолжал поливать чёрный асфальт, превращая дорогу в глянцевое стекло. По правую руку время от времени вырастали отвесные скалы и уходящие вверх шахтёрские городки: покатая сталь зубов спящего великана, разваливающихся на глазах, но вмещавших в себя до полусотни работяг, зачастую вместе с их семьями; между домиками жалобно мерцали искорки натянутых гирлянд, перекочевавших в горы из прошлого века. Шахтёрские городки с жилой и промышленной зоной соединяли железные дороги, канатные податчики и трубы: множество извивающихся, вгрызающихся в землю полупрозрачных полостей, по которым подавалось тепло, электроэнергия и благословительные послания управляющих структур.

Слева минут двадцать назад промчался байкерский кортеж, исполненный воплей и выкриков – на грани смерти и забвения находятся же ещё люди, которые настолько не ценят свою короткую жизнь. Романова даже не удостоила кортеж взглядом: даром, что сама неделю назад делала репортаж о бандах, плюющих на обычное население и сменивших стабильные автомашины на двух- или трёхколёсные чудовища. Отбросы, выродки, маргиналы – просто материал и ресурс; за счёт них можно было перебиться парой кредитов, сваяв краткие полухудожественные – а потому никому не нужные – статейки. Понимать же мотивы подобных людей и культов Романова не стремилась. Жить, передвигаясь от убежища к убежищу, ускользая от полицейских облав, загибаясь от чахотки и всевозможных лёгочных опухолей – всё это цель существования неустроенных в жизни подростков. Не её.

Донна наклонилась вперёд и подцепила крепкими бежевыми зубами пластиковый стаканчик с приборной панели. Журналистское удостоверение легонько стукнулось о мигающий тахометр. Завтра будет возможность передохнуть и выпить чего-нибудь более крепкого, а пока что приходилось перебиваться грязноватым кофейным напитком с ароматом гвоздики и машинного масла, который раздают возле каждого «зайчика».

В зеркале заднего вида промелькнули огни полицейской машины. Обычные. Ближний свет, пригодный для ночной трассы. Если бы это оказалась погоня, то свет стал бы обвиняюще красным, нацеленным с крыши служебной «Гадюки» прямо ей в спину. Но это был простой патруль, выискивающий безмашинных рецидивистов. Подобно тем, что недавно промчались по соседнему шоссе. Полиция не увеличивала скорость, но и не двигалась на одном с ней расстоянии: огни то пропадали совсем, то буквально замирали на месте. Романова ехала по магистрали снабжения, не предназначенной для транспорта общего пользования, но это не несло фактического нарушения каких-либо правил. А вот «откуда она ехала» – вопрос совсем другого уровня.

Стаканчик был водружён на место. Кофейный напиток, выпускающийся под маркой «Агни», что вроде бы было именем какого-то древнего солярного божества, нехотя проскользнул в пищевод и встал там неприятным комом. Романова устало вздохнула и на доли секунды прикрыла глаза.

Она привыкла, что её называют просто Романова, хотя журналисты и не являются частью богатого сословия. Она и сама себя так называла. Имя Донна было ей неприятно с детства: со школы, где её постоянно дразнили «плоскодонкой». Такая уж участь девочек, которые не сгибаются вперёд под тяжестью собственной груди и не целуются в пять лет со старшеклассниками, входящих или собирающимися входить в многочисленные банды или же имеющие призывной билет на службу в полиции. Маленькая грудь у девочки – это закрытые двери в половину востребованных профессий, насмешки окружающих, издевательства и полная уверенность в собственной нерентабельности. А потом детство кончается и начинается «Донна, выручи десяткой поинтов, у меня тут такая ситуация…», «Донна, я серьёзно, можешь спрятать меня на пару дней, пока автомобиль в ремонте», «Дружище, как там тебя… Романова! Сколько лет! Помнишь меня? А я недавно твой репортаж видела. Это просто нечто! Можешь фиктивно усыновить моего ребёнка на три года, пока я немного поднимусь с колен, да выбью для него подпольную регистрацию?»

Общество – это волчья стая. Романова читала энциклопедию по дикой фауне двадцатого столетия. Описание жизни волков удивительно совпадало с принципами существования нынешнего человечества. Если тебя вытолкнули вперёд, это вовсе не значит, что ты вожак – это лишь означает, что жизнь твоя не стоит и трёхпоинтовой резинки: оступишься, сляжешь, тут-то тебя и разорвут на прокорм всей стае. Самый мудрый – вожак всегда идёт позади остальных. Никто его не видит, но все знают, что он там – всегда готовый вонзить клыки в бок замешкавшегося собрата.

Из пропущенных по всему салону аудио-панелей аритмично терзал слух тяжёлый бас с лёгкими вкраплениями цимбал. Изредка к музыке добавлялись хриплые стоны восходящей звезды 2318 года Кицуне Ро. Певица утверждала, что её голосом поют ангелы; Романова же предпочитала считать, что голосом этой мелкой виртуальной выскочки поют чёрные от жизни в мегаполисе лёгкие и позорное низкокачественное сэмплирование. Хуже всего, что Кицуне Ро активно исповедовала японскую тематику в своих песнях, имидже и даже тембре голоса, а Романова терпеть не могла всё восточное. Япония – недоступная для простых смертных роскошь. Паразитировать на «их» культуре – это словно нырнув в очистные коллекторы упрямо твердить «сахар, сахар», внушая себе, что языку становится слаще. Однако по работе приходилось быть в курсе новомодных увлечений общественности. Сегодня это юродивые подростки с прыщавой задницей, а завтра – твой непосредственный источник дохода. Поэтому Кицуне Ро, дребезжа «познавшим жизнь» хриплоголосым фальцетом продолжала время от времени осквернять салон машины Романовой.

Журналистка искоса глянула на соседнее сиденье: там, периодически освещаемый дорожными фонарями, терпеливо ожидал своего часа небольшой свёрток. Внутри него до поры до времени таились тысячи поинтов – шанс Романовой на нормальную жизнь. Только бы добраться до Старого Дома. Вёрткий сутенёр массовой информации – да пусть его шины никогда не износятся! – Диплодок Жданов отвалит ей половину гонорара, едва узнает, что она раздобыла. Скандал! Желтуха в чистом виде, подкреплённая видеосъёмкой, фотографиями и сканами документов, определённо позволяющая вставить пару резных болтов опухающему от переедания Правительственному Комитету. Ради этой информации Романовой несколько дней назад пришлось проявлять чудеса маскировки, хитрости и прозорливости. Как только эти данные попадут на её домашний интерком, будет запущена древняя химера СМИ, питающая своими соками жадное до истерии население.

Романова протянула бледноватый пальчик с острым красным ноготком и ткнула им в зеркальце заднего вида, будто поправляя его.

– Ты это я! – в грудном голосе с хрипотцой, поднявшем ей рейтинг среди мужской части аудитории, прозвучало удовольствие и гордость. – И вместе мы победим всё и вся.

Отражение благодушно прищурилось, откликнувшись приподнятыми вверх уголками губ. По меркам нынешнего мира Романову можно было считать уже дамой в годах, не особо привлекательной для баловней судьбы, а уж тем более мало привлекательной для тех, кто строит семейный быт. Однако её гордость – россыпь рыжих пятнышек на скулах и щеках, привлекала взгляды коллег и вызывала интерес у представителей противоположного пола. Полюбовавшись бледненькими звёздочками, выступавшими на строгом аристократическом профиле (пусть и несколько подпорченном курносостью), Романова протянула руку с интерлинком в сторону интеркома и включила центральный новостной канал.

– Каким ароматом желаете сопроводить погружение? – моментально поинтересовался роутер голосом мальчика, отставшего в умственном развитии.

Заказывать ароматическое сопровождение у штатного роутера, поставляемого вместе с автомобилями «Лады», было опасно. Ты мог заказать аромат лимона – а кто теперь, вообще, вспомнит, как должен пахнуть натуральный лимон? – а получить вместо этого запах использованного интимного лубриката – и этот запах знаком многим. Но Романова иногда допускала себе небольшие вольности в экспериментах.

– Арабский «мукхала» с примесью белого перца и перегнившей асафетиды, – с долей издёвки над ладовской электроникой попросила Романова, прикусывая нижнюю губу. Интерком заурчал и начал смешивание, воспроизводя ароматические эфирные соединения из энциклопедических данных сети. Салон машины наполнился запахом земли и каких-то кислых отбросов. Ни ласковых сладких оттенков минералов с бассейна Памуккале, ни дурмана бальзамической асафетиды не чувствовалось. Пахло кухней дешёвой закусочной, в которой кого-то вырвало. Романова поморщилась, но стерпела.

На передней панели появилась трёхмерная проекция виртуальной передачи прямого эфира. Одно из многочисленных штатных ток-шоу, заполоняющих официальный эфир.

В низеньком светловолосом человеке можно было узнать министра культуры и образования Ярика Волуша. Он беспрестанно сморкался, вытягивал слова, будто в длинных червей, и гундосо хмыкал, если вопрос казался ему провокационным. Рядом с ним сидела миловидная девочка, при виде которой Романова улыбнулась, слегка отвлёкшись от дороги. Её подруга с детства и напарница по сей день – Лора. Насколько Романова закрепила за собой нишу скандалов и расследований, настолько Лора прочно угнездилась в касте шоуменов и харизматичных ведущих.

К изображению министра и Лоры периодически добавлялись в отдельном окошке лица обывателей. Это были жители крупных центров, сумевшие дозвониться до передачи, чтобы задать министру интересующие их вопросы. В задачи Лоры входило отвлечь дозвонившегося, если его вопрос нарушал заданные для эфира стандарты. Она успешно и с честью управлялась с поставленной задачей.

«У нас на связи госпожа Людмила Ааронова из Ус-Посольской Промзоны с вопросом о своём муже, как она утверждает, заслуженном артисте Уральской Тверди, Михаиле Ааронове». – С восторгом и придыханием сообщила Лора, делая вид, будто министру нет, и не было в жизни ничего важнее, чем звонок Людмилы Аароновы.

«Ча?» – громко отозвалась подслеповатая женщина в очках с непомерно толстыми линзами и панамке, расшитой безвкусными гирляндами бисера. Одного пальца на её руке не хватало, а под носом что-то блестело – Романова предпочла думать, что это блик от устаревшей оптики. Не все жители Промзоны могли позволить себе приличное оборудование, в том числе хотя бы бюджетненький интерлинк.

«Здравствуйте, госпожа Ааронова»,– сухо поприветствовал Людмилу министр.

«Ча? – ошеломлённо повторила женщина. – Я могу говорить, да? Меня видно?»

«Видно-видно, – подмигнула зрителям Лора, стараясь не выдать насмешки. – Людмила, перед вами министр культуры и образования…»

«Да знаю я, какой он министр!» – перебила замершую Лору женщина. Романова на это подавила сочувственный вздох. Журналистам постоянно приходится принимать на себя две глыбы давления: одну со стороны действующих властей, которые диктуют свои условия, а другую, гораздо более тяжёлую, со стороны обывателя, который готов поверить только в самую идиотскую новость, упрямо отвергая всё, что и так должно находиться у него перед глазами.

«Министр Волуш, скажите мне, наконец-таки, почему я не могу проводить мужа в последний путь? Своего законного мужа! – отрывисто и с горечью заголосила Людмила Ааронова. – Я заплатила в похоронном агентстве две тысячи поинтов. Чтобы меня пустили посмотреть, как моего мужа и его автомобиль погрузят на эту самую ракету. И я же не снимать, ничего такого не хотела. Просто проводить моего Мишу. Его же так все любили, так любили. И я любила. А в последний момент мне сообщают, что у меня подходит срок обязательного техобслуживания автомобиля. И эти сволочи из «Лады» забирают мою машину. И я дома, Мишу не проводила, и даже не знаю, нормально ли они до луны долетели? Самое-то интересное, что, оказывается, ничего у меня не подходило. Никакого срока. Ошибка у них в базе. А я теперь из-за этой ошибки Мишу не проводила, и… и…» – Женщина тоскливо взвыла.

Волуш выхватил грязноватый платок и принялся натирать шею.

«Госпожа Ааронова, прошу вас, – обратился он к женщине, – успокойтесь. Мы отслеживаем все полёты. Поверьте, никаких аварий не было. Все останки долетели до Луны и были упокоены с миром, вместе с родовыми автомашинами. Вы всегда можете просмотреть фотографии на сайте похоронного ведомства. Я… хм… понимаю ваше негодование. Вам стоит подать жалобу в юридический отдел «Лады», чтобы вам возместили моральный и психологический ущерб. Вот вы не поверите, – Волуш обернулся к зрителям, которые в данный момент должны были смотреть прямой эфир, – уже не первый случай. Далеко не первый. Правительственный Комитет в курсе, что за последнее время на форумах появляются жалобы на обслуживание «Лады». Мы все очень обеспокоены и принимаем все возможные, допустимые законодательством меры. И да, хм, господин Лотарин, несомненно, взвалил себе на плечи непомерную ношу, поддерживая население. Но, как уже говорилось на последнем заксобрании, это всё ещё острый вопрос, требующий досконального обсуждения. «Лада» не может и не должна нести на себе столь большую ответственность в одиночку».

«А как может прокомментировать сложившуюся ситуацию Павел?» – влезла в разговор Лора, слегка подавшись вперёд, отчего вырез её пиджака образовал тёмный тоннель, способный засосать внутрь любого сексуально неудовлетворённого подростка. Волуш заметно покраснел и опустил взгляд.

Конус света сконцентрировался на ещё одном участнике передачи – Павле Умове, ведущем техническом специалисте корпорации «Лады». На молодом человеке были надеты тонкие прямоугольные очки, серая майка с логотипом «Лады» в виде изящного горностая, свернувшегося колесом, и серые джинсы. Тонкие губы Павла были неодобрительно поджаты. Более того, всем своим видом молодой человек напоминал застывшую в ярости ядовитую змею. Однако это было видно только хорошо разбирающимся в людях психологах. Для обычного зрителя Павел олицетворял собой безукоризненный идеал и вершину молодого успеха. Всем своим видом он подчёркивал моральное и интеллектуальное превосходство над любым собеседником.

«Мне кажется, что вопрос заключался, в первую очередь, не в проблеме техобслуживания транспортного средства госпожи Аароновы», – мягко проговорил Павел. Романова обратила внимание, как у Лоры судорожно сдвинулись ноги. Откуда вдруг такой непрофессионализм? Уж не вздумала ли она клеить красавчика в прямом эфире.

«Между тем, – подхватила эстафету Лора, – многочисленные комментаторы уже вовсю интересуются, какими такими достижениями гражданин Ааронов получил звание заслуженного артиста. Это вполне естественный вопрос! Действительно, в наш век высоких технологий, когда любой имеющий интерлинк может снять собственный полнометражный шедевр, когда музыку пишут щелчками пальцев, а от разнообразных перфомансов общественные тротуары превращаются в балаган, называться заслуженным народным артистом довольно необычно. Что вы скажете, госпожа Ааронова?»

Было видно, как едкое замечание Лоры вызвало в женщине злость. Негромкие продолжительные всхлипы и сморкания сменились яростью. Людмила Ааронова подняла кулачки на уровень глаза и сердито потрясла ими.

«Да что вы такое говорите-то? Я, между прочим, давно смотрю вашу передачу, и всегда её уважала. Но вот то, что вы обращаете внимание на каких-то… тьфу… малолеток, читаете, что они там пишут. Ну это ни в какие ворота! Мой муж ещё во время войны поддерживал дух наших солдат песнями, рассказами, каламбурами…»

«Во время войны? – моментально переспросил Павел. – Очень любопытный момент! Ваш муж, что получается, долгожитель? Ему сто лет?»

«Было сто лет», – с улыбкой поправила его Лора, посылая полуизвиняющийся-полуоткровенный взгляд. Волуш между тем громко и со вкусом приложился к бутылке воды, стоявшей возле него на низком столике.

«Почему сто лет-то? Чего вы передёргиваете?» – в голосе женщины сквозила истерика, сгладываемая слезами.

«А вам тоже сто лет?» – живо поинтересовалась Лора.

Романова зябко поёжилась. Чем ближе к Уральской Тверди, тем холоднее. Будто все ветра мира ночуют на дорогах Старого Дома. Не мудрено тогда, что банда байкеров решили податься на юг, где потеплее. Сейчас, небось, уже пьют горячий кофе на окраинах И-же, щупая своих байкерских самочек мясистыми лапами. Романова представила байкерскую самочку – с конопляными пластиковыми волосами, всю в дерматине и блёсках, с огромной открытой грудью и её, Романовой, почему-то, лицом.

«Подождите! Подождите! – перебивая горячо твердящего о чём-то Павла, орал министр Волуш. – Я вам говорю! Если Людмиле было на момент замужества на шестьдесят лет меньше, чем Михаилу, то мы вообще не имеем права рассматривать её обращение на законных основаниях!»

Павел высоко поднял брови и ушёл в тень, откинувшись на спинку кресла.

«Вам стоит поблагодарить всю эту документарную путаницу, госпожа Ааронова. Потому что иначе ваш муж мог бы оказаться сейчас не на лунном кладбище, где ему вечно будет почёт и уважение, а в расстрельных списках. На момент вашего замужества ваш муж воспользовался вашей безграмотностью и овладел ребёнком! Это сейчас возрастные рамки упразднены, учитывая порог жизни населения. А тогда это называлось растлением и даже совращением инакомыслящих малолетних. И каралось смертью».

«Да, – поддакнула Лора, привлекая к себе внимание, – не может не радовать, что сейчас мы живём в условиях, которые для наших предков были лишь утопией».

«Во всяком случае, – зло выкрикнула Людмила Ааронова, – наши предки жили по сто лет, а не дохли как саранча в вечной мерзлоте! Они видели Солнце! И не тряслись над своими автомобилями, боясь, что не сегодня-завтра им влепят пулю в грудь».

«Мы будем рассматривать вопросы мистификации? – едко заметил министр, пряча зловещую ухмылку. – Солнца не существует. Ничем не доказано, что оно вообще когда-либо было».

«Боюсь, нам придётся попрощаться с госпожой Аароновой, – жизнерадостно подхватила Лора, мановением руки стирая окошко с продолжающей гневаться женщиной. – Господин министр не резиновый… к моему большому сожалению. А желающих обратиться к нему с вопросами, несомненно, очень много. Пока же мы прервёмся на увеселительную рекламу игорных домов и закусочных».

Изображение потускнело и расплылось. Прямой эфир сменило багровое солнце, наполовину закрытое облаками. Облака наползали на него быстрее и интенсивнее, пока солнце не скрылось совсем. Зазвучала бравурная музыка, и сиплый голос произнёс:

«Когда весь мир погрузился во тьму и хаос. Когда силы зла обратились против человечества, и вся природа восстала против мирной жизни. Нашлись те, кто осмелился принести себя в жертву ради остальных. Тридцать два смельчака бросили вызов демону ночи. Только от вас зависит, кто из них нанесёт смертельный удар! Делайте ставки на новой МОБА-арене! Будущее в ваших руках!»

По руке Романовой пробежала приятная электрическая волна. Романова заглушила роутер и подключилась к голосовой связи, активировав лёгким касанием датчик телесного цвета, прицепленный на мочку уха.

– Привет! – прерывисто воскликнула Лора. Голос звучал её напряжённо и с чмокающими паузами. Видимо она прикладывалась к ингалятору с дурманом. – Ты смотрела?

– Лучше бы не смотрела, – улыбнулась Романова. – Рада тебя слышать. Заигрываешь с молоденькими мальчиками?

– Ты про Павла? Ой, да брось. Это исключительно профессиональное. И тем более мы с ним уже…

– О, нет-нет-нет… Только не говори!

– Ничего серьёзного, дорогая! Ты же знаешь, моё сердце принадлежит только тебе, – расхохоталась Лора. – Так, побродили немного по железному парку. Я его немного потискала на тему каких-либо корпоративных данных. Но он упёртый. Не удивлюсь, если ещё месяц буду вытряхивать его жучков из всех самых потайных мест; ну, ты понимаешь.

Романова понимала. Таким, как она и Лора, приходится танцевать на очень тонком льду. Не тот вопрос, не тот человек, и всё – никто оплакивать не станет. Журналистов много, а сенсационных открытий, как говорила бабушка Романовой – кот нахныкал. И сейчас лежащий сбоку от неё свёрток являлся огромной пастью чудовищного корпоративного монстра, готового перекусить её рябую шейку.

– Ты сейчас едешь что ли? – спросила Лора, подув в микрофон, отчего Романова поморщилась и схватилась за мочку уха.

– Да. Холод дьявольский! – журналистка поплотнее закуталась в свой тяжёлый серый шарф и шмыгнула носом. – Поскорее бы домой, поближе к центральному отоплению. Мечтаю прижаться спиной к электродам и посмотреть что-нибудь меланхоличное.

– И куда же это мы ездили?

– В сторону Солнечного, – отмахнулась Романова. Врать подруге не хотелось, а говорить правду она пока что не могла. Хотя Лоре и можно было довериться, но профессионализм стоял превыше дружеских отношений. На руку играло обстоятельство, что Лора знала, какие обстоятельства связывают Романову с городом Солнечный.

– Ясненько, созерцаешь котлован, – поняла Лора. – По федеральной двадцать второй едешь или двадцать третей как нормальный человек?

– Двадцать второй. Не хочу лишний раз столкнуться с одурманенными бандами. Тут как раз минут сорок назад байкеры проезжали.

– Да ну. По мне, так лучше байкеры, чем внезапный транспортный обоз. Эти-то будут стрелять без предупреждения. Не успеешь журналистский значок показать. А успеешь, так потом ещё и справятся на твоё тщедушное тельце.

– Да вроде всё спокойно, – Романова на всякий случай даже повертела головой – но даже полицейская машина позади то ли отстала, то ли съехала с дороги.

Лора, негромко напевая, вроде бы куда-то шла.

– Я думала, что ты в отпуске, – сказала Романова, вглядываясь в тени, мелькающие за пеленой дождя. Самой ей отпуск не грозил даже во сне.

– Нет, милая моя, хорошая. Я через неделю только ухожу.

– Поедешь в этот Токио? Или как там называется столица…

– Увы-увы. Я уже стояла в очереди за визой, но меня забраковали.

– А что же случилось?

– Не хватило поинтов на допуск. Я даже особо не расстраиваюсь уже. Хотя, не удивишься, если скажу, что прооралась поначалу. Уже и билет оплатила, проживание оплатила, визу оплатила – и тут агентство высылает претензию, что я-де замечена в контактах с экстремистами. И их абсолютно не волнует, что я онлайн-ведущая, и мне положено по работе общаться с разными людьми. Мол, платите за доверительный допуск. Двенадцать миллионов! Двенадцать! Я из принципа подала заявку в банк, и мне, естественно, отказали. В любом случае, из агентства меня известили, что мои оплаты зачтутся на следующий год, а они за это время выбьют для меня допуск. Так что, в этом году я отдыхаю дома. Хотя, какой тут отпуск.

Было слышно, как Лора пару раз вздохнула. Романова никогда бы не позволила себе потратиться на путешествие, но, тем не менее, выдавила из себя несколько утешительных фраз. Лора в ответ ещё раз вздохнула.

– Заметила, как раздобрел министр? – спросила она.

– Да уж. Дома, никак, клубнику выращивает – ягоду такую – не мёрзнет на продуваемой транспортной автостраде, не пускается во все тяжкие ради пары сотен поинтов. Эх, где мои семнадцать лет…

Лора, сохраняя в голосе всю серьёзность, прочитала:

Ветер с севера грозится, значит, скоро будет снег.

Где малиновке укрыться? Ей, бедняге, хуже всех. Будет зимовать в сарае, клюв зароет под крыло.

И нахохлится, стараясь уберечь свое тепло.

– Это ещё что такое? – изумилась Романова.

– Не знаю. По-моему, это такой древний поэт Окуджава. Слышала?

– Окуя Ва? – Романова поморщилась. – Нет, я же не люблю всю эту старояпонскую философию. Да и вообще, со всей этой графоманией пусть балуются «старатели нимфы». Слышала, что они снова какую-то библиотеку вычистили. Интересно, кто материал вёл? А то некоммерческие блогеры уже всё переврали, теперь и концов не найти.

– Впервые слышу, если честно. Можешь развить по этой теме скандал. Типа: «В шахтах закончился уголь! Старатели топят бункеры книгами!» – чуешь, чем пахнет?

– Чушью. – Отрезала Романова. – Я мечу гораздо выше. Вот вернусь, сама увидишь. Кстати, ты починила мой запасной интерлинк, который я тебе давала на закрытую презентацию у Цукерберга?

– Ой, я его забыла забрать из лаборатории. Прости-прости-прости! – заторопилась Лора: в голосе проступили извиняющиеся нотки. Поломка интерлинка не самая ужасная штука, как поломка автомобиля, но конкретно на этом у Романовой хранились памятные фотографии и видеозаписи, которые она не могла доверить интеркому. Поэтому Лора чувствовала за собой вину из-за того скандала на презентации, когда она отвесила пощёчину главе медицинской корпорации «Тайян» господину Цукербергу, а вступившаяся за мужа госпожа Цукерберг в отместку разбила тростью интерлинк на руке Лоры. Подвыпивший, разгорячившийся предприниматель хотел разбавить свой вечер лёгким флиртом с посетившей его мероприятие красоткой, и хоть Лора и не была девушкой чересчур тяжёлого поведения и жизненных устоев, когда липкие буржуазные пальчики разорвали на ней юбку, она решила постоять за себя и своё достоинство.

– Ло-о-ора! – протянула Романова.

– Госпожа Романова, сколь бы не велико было моё уважение к вам, и сколь бы страстно я не желала сию же минуту заняться вашим интерлинком, тем не менее, у меня сейчас эфир и эта паскудь в лице оператора уже машет чем-то… не могу рассмотреть издалека, но надеюсь не тем, о чём я подумала.

– Не о чём ты подумала, а о чём ты постоянно думаешь, если не ска… – начала было Романова, но внезапный резкий удар прервал её фразу и журналистка стукнулась зубами об интерлинк.

Связь оборвалась. Машину бросило влево, и Романова, еле совладав с искушением впиться ногой в тормоз, аккуратно выровняла движение. Сердце бешено колотилось. Система контроля сближения не могла сбоить – перед выпуском машины с конвейера аварийность проверяется десятками специалистов. Значит, это кто-то внезапно решил выскочить на шоссе прямо перед ней.

Девушка остановилась и дождалась, пока спадёт автоматическая блокировка дверей салона, срабатывающая в машинах «Лады» при возникновении малейшей опасности. Двигатель продолжал тихо гудеть. Внешних повреждений автомобиля можно было не опасаться. В первые несколько секунд Романова была испугана, решив, что это случился оползень из валунов. Теперь стало ясно, что это был человек, возможно, какой-то старатель. Шахтёры редко покидают свои городки. А если и выдвигаются на закуп, то большой компанией во главе с бригадиром и под конвоем, и уж точно не ночью. Но мимо И-же Романова проезжала ещё вчерашним утром, а до Тверди было около ста двадцати километров. Откуда тут мог взяться человек?

Она легонько провела ладонью по дверце и, отлипнув спиной от водительского кресла, вышла на холодный воздух.

В лицо тут же ударил свирепый мокрый ветер с жалящими искрами дождя. Романова сделала пару шагов в сторону места столкновения и обернулась. Автомобиль мигнул ей символом в виде горностая, выгравированным на лобовом стекле. Может вернуться? Один человек в ночи вне цивилизации. Это бродяга – без приписной идентификации, без машины, без прав. Никто и ничто.

«Зачем мне это надо?» – подумала Романова, двинувшись дальше.

Действительно, на дороге лежало человеческое тело. Правая нога загнулась под острым углом, а голова лежала на локте, будто мужчина просто прилёг отдохнуть. Из-за дождя нельзя было сказать, ранен ли он и сколько потерял крови.

– С вами всё в порядке? – робко спросила Романова, и ветер злорадно взревел, заглушая её вопрос.

Надо подойти ближе. Рука нащупала в кармане одноразовый цилиндр с выжигателем мозгов: пожалуй, вторая после интерлинка по важности вещь в арсенале каждого журналиста. Если это старатель или бродяга, ей ничего не будет. Если житель… Это не может быть житель. На таком отдалении от города никто без машины не появится.

Романова сделала с десяток шагов, замирая каждые полметра и всматриваясь в лежащее неподалёку тело. По центру трассы плавно мерцала широкая голубая линия: разметка транспортной магистрали, указывающая, что неподалёку железнодорожный переезд. Дождинки скатывались с полосы и собирались в паутину быстрых ручьёв, набрасывающихся на подошву журналистских ботинок.

– Если вы не живы, то можете не отвечать! – крикнула Романова, когда до лежащего тела оставалось меньше метра. Проанализировав ситуацию, она разжала пальцы, обхватившие цилиндр: хоть там, где он находится, мозгов и нет, однако парализовать себе что-то пониже живота не входило в её планы на сегодняшнюю ночь.

Склонившись над телом, Романова приподняла лежащего за волосы, содрогаясь от отвращения – волосы были липкими, длинными и не мытыми, судя по всему, никогда. Ах чёрт! Судя по разбитым тёмным очкам – а вот вам и причина трагедии – сбитый был одним из фанатиков, именующих себя «Искатели Солнца». Эти парни – а женщины редко встречались в подобных культах, ибо они априори более разумны – были уверены, что Солнце существует; а очки носили в противовес лживости, как они утверждали, окружающей действительности. Говорят, что культом управлял некий пророк под прозвищем Слепой. А вот был ли он на самом деле слепым – неизвестно.

Сейчас стёкла очков повылетали, обнажив морщинистые, похожие на две крысиные норки, глазные впадины с застывшими на их дне крохотными шариками глаз. Из одной сочилась слеза или слизь, не понятно.

Бродяга застонал и пошевелился.

– Ноги чувствуете? – громко уточнила Романова, не спеша поднимать его.

– Мы чувствуем всё, – неожиданно звонко откликнулся бродяга. – Мы чувствуем свои ноги и руки, лица и сердца. Мы чувствуем Солнце там, за облаками…

– Это хорошо! – ответила Романова, перекрикивая ветер. – Тогда я пошла! Извините!

Она отвернулась и сделала с десяток шагов, когда цепкая рука ухватила её за плечо.

– Простите, – немного испуганно и весьма раздражённо воскликнула Романова, скидывая руку. Но искатель резко развернул её и заговорил, делая ударения на каждом слоге:

– Сегодня издалека прибыл спаситель. Сегодня это произошло! Он там – за перевалом, за Ямантау и за долиной смерти. Он придёт, чтобы принести нам Солнце. Чтобы принести вам Солнце. Ты! Скажи всем, кто очень уж слеп. Мы знаем, что ты говорящая. Ты можешь сказать остальным. Мы знаем, что там лежит у тебя в машине на переднем сиденье. Так вот, это ничто. Важно лишь то, что ты сейчас услышала!

Ну почему я, мысленно взмолилась Романова. Руками она оттолкнула бродягу и отпрыгнула назад. Мужчина покачнулся и тяжело рухнул на одно колено. Романова заметила, что руки у него почернели от крови.

– Послушайте, – обратилась она, – я могу довезти вас до города. Честно. Там вы найдёте своих, и они окажут вам помощь. Бесплатно, поняли? Я сделаю это для вас. Как вам такой вариант? Только без проповедей про ваше Солнце, спасителей и прочий апокалипсический бред. Договорились?

Бродяга, покачиваясь, встал и вытянул руки в стороны, будто младенец, который боится упасть. Рваные синтетические лохмотья не спасали его от холода, и сквозь прорехи была видна жилистая плоть человека, привыкшего к лишениям.

Из тёмной стены дождя позади него вынырнула полицейская машина.

А вот и смерть пришла, жалобно подумала Романова, медленно отступая назад. Крикнуть бродяге, чтобы он бежал с дороги прочь, ломал ноги о каменные глыбы, вставал и снова бежал?

Из полицейской машины марки «Гадюка», более совершенной, нежели бедная «Ладочка» журналистки – сколько такая, интересно, пожирает за час солнечной энергии? – неторопливо спрыгнули два молоденьких мальчика в форме. Один тут же направил автомат в спину бродяги. Второй, похожий на лейтенанта, быстро зашагал к ним, приветливо махнув открытой ладонью.

– Господин полицейский! У нас всё в порядке! – крикнула она.

Лейтенант только шире улыбнулся, махнув головой. Подойдя, он посветил фонариком в лицо бродяги и снова поднял руку. Раздался негромкий треск. Тело несчастного второй раз за ночь подкинуло и бросило об асфальт. В лицо Романовой долетело несколько капель, не похожих на дождевые. Одна капля попала в глаз, и Романова зажмурилась, взмолившись, чтобы в крови фанатика не оказалось какой-нибудь заразы.

– Журналист? – спросил лейтенант, осветив висящее на груди Романовой удостоверение.

– Да. – Кивнула девушка, сглатывая набегающие слёзы. – Донна Романова, ведущий журналист-репортёр центрального новостного канала Тверди. Кажется, я его сбила…

– Ясненько, – прервал её полицейский. Слева к нему присоединился напарник, оценивающе разглядывая хрупкое женское тельце журналистки.

– Журналистка, – утробно хрюкнул напарник, в подтверждение своих слов, направив ствол автомата на Романову. – С машиной.

– С машиной, – задумчиво кивнул лейтенант. – Давно двигатель-то работает?

У Романовой внутри всё похолодело. Нацепив на губы дежурную улыбку, она оглянулась через плечо – сквозь сеющуюся пелену дождя было видно маленькую белую «Ладочку» с мерцающим изображением горностая на переднем стекле; дверь машины терпеливо ожидала, когда хозяин вернётся на место, а внутри терморегулятор старательно поддерживал приемлемые для жизнедеятельности семнадцать градусов, пожирая при этом киловатты энергии.

– Меньше минуты, господин полицейский.

– Как не экономно, – злорадно квакнул молодой офицер. – Открыли салон и гуляете.

– Протяните вперёд руку, – сухо попросил лейтенант, пристально глядя в глаза журналистки. Потёки дождя на его лице были похожи на усы, отчего сам лейтенант превращался в инфернальное существо.

Романова вздохнула и протянула ладонь, по которой офицер быстро провёл сканирующим датчиком и углубился в изучение информации на экране, изредка сверяя её с данными базы в своём интерлинке. Через двадцать секунд, которые показались Романовой годами, он удовлетворённо хмыкнул и снова посветил в лицо журналистки:

– Вы имеете право не отвечать на заданные вопросы, но молчание будет истолковано против вас. Вы имеете право бежать и быть расстрелянной при попытке побега. Вы имеете полные гражданские права до той минуты, пока ваш автомобиль не выведен из строя, не потерян и не уничтожен. – Помедлив, лейтенант добавил, – вы в курсе, что ближайший «зайчик» находится порядком около восьмидесяти километров от вашего местоположения?

– Да… – Романова изо всех сил сдерживалась, чтобы тон её голоса не превратился в тон канючащего десятилетнего ребёнка. – Господин полицейский, наверное, вы бы могли меня немного подпитать? У меня есть на счету поинты, я бы вернула вам на счёт.

Лейтенант протянул руку и вырвал интерлинк с предплечья Романовой. Девушка вскрикнула от боли. В ладонь тут же стали скатываться крупные капли крови.

– Вы не имеете права, – скорее уточнила, нежели возмутилась она.

– Имею. Верну по прибытию в населённый пункт. Вы находитесь на закрытой для гражданского передвижения транспортной магистрали, создавая угрозу местной логистике и грузовым перевозкам.

– А чего, может подпитаем её, да пусть едет? – вмешался младший напарник. Романова, не уловив намёка, с надеждой посмотрела на него.

– Может и подпитал бы, – задумчиво сказал лейтенант, – да только у меня жена есть. И дети. Аморально бы было с моей стороны… Пусть лучше немного побултыхается, а как двигатель сдохнет, мы её заснимем для любителей поострее. За ролик с расстрелом гражданских можно поднять сразу две зарплаты. А если эта щелкопериха ещё и известна, так и вообще в кредитах искупаемся. А чтобы шумиху не начала поднимать, интерлинк пока у нас побудет.

– Мужчины… господа полицейские, – выдавила из себя Романова, – у меня на счёте есть много поинтов, очень много. У меня открыты вклады в разные проекты. Я всё сниму. Там около десяти тысяч. При вас всё сделаю… около часа транзакция. Пожалуйста!

– А времени всё меньше и меньше, – вздохнул лейтенант. – Как же всё-таки некоторые не любят жизнь.

Полицейские развернулись и пошли к машине. По пути младший пнул подёргивающегося бродягу по лицу.

– Что это с ним?

– Бывает. Посмертные конвульсии. Я однажды видел, как одного расстрелянного полчаса трясло, – ответил лейтенант.

– Может его, во избежание аварии, того…

– Пусть транспортники сами разбираются. У них там грузчики, здоровенные лбы, неплохо бы им свой оклад отрабатывать хоть иногда.

Полицейские отошли достаточно далеко, и Романова перестала слышать, о чём ещё они ведут разговор.

Дрожа уже не столь от холода, сколько от нервного истощения, она метнулась к своему автомобилю и села за руль, уставившись на датчик солнечной энергии: меньше двух процентов. Запасных накопителей в её старенькой «Ладушке» не предусматривалось. Ближайший «солнечный зайчик» – автозаправка солнечной энергией – был, как верно заметили господа офицеры, не ближе, чем в восьмидесяти километрах отсюда. А ещё и без интерлинка. Она могла бы позвонить Лоре, попросить, чтобы та привезла ей заряженный накопитель. В режиме ожидания можно бы было дождаться, не расходуя энергию. Но интерлинк предусмотрительно забрал лейтенант. Вроде бы новая эпоха, а жизнь как до войны! Несколько поинтов – и жизнь человека не стоит и жареного сверчка.

Романова бросила взгляд на соседнее сиденье и снова похолодела: её свёрток пропал. Девушка наклонилась и принялась судорожно обшаривать салон, истерично проникая непослушными от холода пальцами во все самые крохотные складки обивки. Может, он упал во время столкновения? Нет. Подняв голову спустя несколько минут, она обнаружила, что интерком кто-то вырвал из гнезда, пока машина была открыта. Удивительно, как много живых душ собралось этой ночью на безлюдном шоссе.

Сжав виски пальцами, Романова посмотрела на себя в зеркало. Веснушки побледнели, под глазами выразительно бьётся жилка, нижняя губа дрожит, в уголке глаза – вот гадство! – застывает капля крови расстрелянного фанатика.

Романова пристально осмотрела трассу. Никого. Полицейские к её машине не подходили. Бродяга тоже. Видимо, она стала-таки тем журналистом, который не смог удержаться на тонком льду и, совершив прощальное па, уходит в проламывающуюся под ним полынью.

Мерцание дорожной разметки стало интенсивнее. Журналистская интуиция заработала на полную: если разметка мерцает, значит поблизости железнодорожный переезд, по которому приближается грузовой поезд. Если нет возможности добраться до дома на автомобили, то можно попросить помощи у святого случая!

Непонятно, кто взревел громче: мотор двигателя или сама Романова. Разворачиваясь, она заметила, что полицейская машина хищно двинулась следом. Трусы и слабаки! Если у неё получится, то у них точно нет. Потому что они трусы и слабаки, обёрнутые в саван полномочий. Когда на тебе бронежилет, со временем ты забываешь, что под ним ты смертен. А ей есть что терять.

Будто почувствовав нужду хозяйки, малогабаритная «Ладочка» не обращала внимания не хлещущий прямо по её горностаю дождь.

Романова летела по трассе, каждой клеткой своего тела ощущая, как истекает срок, выделенный ей солнечным накопителем. Вот он – переезд. Разметочная полоса замерцала настолько часто, что превратилась в один широкий голубой луч, уходящий вперёд и обрывающийся ровно посередине моста над железнодорожной одноколейкой.

Длинная змея состава, извиваясь, вползла под мост. Это транспортник «Лады» вёз новые автомобили своим ещё не родившимся хозяевам. Здесь, в области шахт и отвесных скал, он достаточно сильно сбрасывал скорость, и было видно, как покачиваются зафиксированные в открытых вагонах новенькие, только с конвейера, машинки. Романова прицелилась – где-то в глубине своего мозга – и, резко вывернув руль, вылетела с моста. Интерком был выдран, и система сканирования поверхностей не работала. Сцепление произошло уже в воздухе, когда машина почувствовала, что под ней пустота.

Немного захватило дух. Но это в первые доли секунды. Потом нахлынула спокойствие и обречённость – она будто оказалась в открытом космосе, стала микроэлементом, не способным к самостоятельному мышлению. В герметичном пространстве салона не было слышно стука колёс бронированного состава, завывания ветра, подхватившего её лёгонькую «Ладочку». Зато отчётливо щёлкнули блокираторы на дверях.

Машина влетела на платформу между двумя другими авто, стабилизировавшись жестоким ударом о впереди стоявшую автомашину. Гидроусилитель еле удержал Романову в кресле. Сдерживаясь от желания выплюнуть свои внутренности, она упёрлась обеими руками в переднюю панель, уставившись невидящим взглядом в следы, оставляемые капельками дождя на лобовом стекле.

Когда боль в глазах и висках немного улеглась, Романова уронила голову в сплетённые замком руки и разрыдалась.

***

В полвторого ночи её машина мягко соскользнула с конвейера и втиснулась в узкую щель между заброшенными бараками.

В этом районе Старого Дома, именующимся попросту «Склады номер пятнадцать», практически всегда было тихо. Здесь мало кто жил, если не считать разномастных бродяжек и сироток, лишённых по тем или иным причинам регистрации и автомобиля. По странной случайности или же умыслу – а Романова, скорее, была бы готова поверить во второе – полицейские облавы не касались местной обители.

В бараках встречались густые горькие слизни и костлявые крысы, из тех, которых не рекомендуется есть – от головы до ножек эти представители мясного царства были пропитаны мышьяком и ДДТ, и это если не считать ещё десятка два других, менее смертоносных, но всё равно достаточно опасных для человека, веществ. На крыс следовало охотиться в подвалах жилых массивов или в специально обустроенных бойнях. Романову это не касалось – крыс она брезговала.

Несколько мелких лысоватых шариков прыснули из-под колёс «Ладочки», замерли у сваленных неоновых вывесок и проводили машину угрожающим с презрением взглядом. Эти бы не побрезговали полакомиться мясом журналистки.

Спустившись по трассе от пятнадцатых складов, Романова въехала в подземный тоннель, соединяющий район складов с рынками. Здесь ютились покалеченные временем грузовые фуры, производства всё той же «Лады», только выведенные из производства ещё сорок лет назад. В Старом Доме мало у кого была возможность улучшения, апгрейда техники. Грузовые автомобили можно было передавать по наследству между предпринимателями, чем все и пользовались.

Ночью местные рынки закрывались, но тоннель был забит всевозможными автоматами по реализации прохладительных напитков, сладких синтетических булочек и универсальных резинок «змеиная кожа» – завоевавший широкую популярность продукт. Такую резинку можно было и в рот положить, и нацепить на какую-нибудь часть тела, и использовать для женской гигиены, и превратить во временной хомут для трещин на любой поверхности; ходили слухи, что «змеиной кожей» даже заделывают асфальт и укрепляют стены старых домов. Возле автоматов околачивались какие-то чумазые дети, опутанные стекой из проводов. Один помчался вслед за проехавшей мимо машиной, размахивая руками и что-то крича – попрошаек тут хватало.

«Солнечный зайчик» встретил Романову негромким перезвоном, созвучным с какой-то популярной в прошлых веках детской песенкой. Из салона его не было слышно, но Романова и так знала, как он звучит. На крыше полукруглой постройки ярко переливалось красными и золотыми огнями рисованное изображение Солнца, наполовину вросшего в монетизированную правительственную автозаправку.

Романова негнущимися пальцами отцепила солнечный накопитель с задней панели салона и вошла в приветливо разъехавшиеся перед ней двери.

Тут наступило время горьких вздохов и причитаний. Рассчитаться с интерлинка Романова не могла, а попасть одеревеневшими руками в отверстие для ДНК-идентификации оказалось очень сложно. Отбив о стенку вокруг отверстия все костяшки, Романова наконец-таки всунула руку и почувствовала, как её средний палец ловко ощупывает паутинка идентификатора.

«Доброй ночи, госпожа Донна Романова – идентификационный номер эс дэ пятьсот пять тэ сто семьдесят четыре. С какого счёта желаете произвести платёж?» – Немного подумав и чертыхнувшись, Романова опустошила свой накопительный счёт. Она рассчитывала купить еды на эти поинты, но сегодняшние события полностью перечеркнули её планы. Сто пятьдесят поинтов ушли со счёта в одно мгновение.

Пространство «зайчика» заполнилось приятным гулом и светом. Это был свет жизни и бесконечного тепла. Такое тепло нельзя было сравнить даже с ярким костром и уж тем более с баками бройлерных. Это тепло будто ласкало тебя изнутри, питало и наполняло самой жизнью. Всего несколько секунд – и Романова застыла, содрогаясь от сладких спазмов. Не удивительно, что многие богачи устанавливают у себя дома заправочные «зайчики» в целях дополнительных эростимуляций.

Только искупавшись в солнечном свете, Романова поняла, насколько болит всё тело. Рука, с которой вырвали, чуть ли не с мясом, интерлинк, ныла и временами подёргивалась. Глаз, в который попала кровь фанатика, начинал опухать – видимо, какая-то зараза всё-таки пробралась – следовало немедля провести обеззараживание. Болело солнечное сплетение, тошнило, а внутренности будто сплелись в большой клубок шипящих и плюющих ядом змей.

Романова покинула приветливый «солнечный зайчик» и без десяти три ночи добралась до своего жилого квартала: бессмысленное нагромождение однотипных домов, соседствующих с гаражными массивами, железнодорожной колеёй и водонапорными башнями. Стоимость квартиры в этих домах варьировалась от полумиллиона поинтов, если с рекомендацией, и пяти миллионов, если без оной; съём жилья выходил много дешевле – около сорока тысяч поинтов в год. Юдоль для деятелей искусства, продажных агентов, работников масс-медиа и дешёвых официанток-универсалок.

Железные створки ворот, скрежеща, пропустили Романову во двор, освещаемый зеленоватым плесневелым светом узких каплевидных фонарей. Струи дождя, попадавшие в свет фонарей, превращались во флуоресцентные щупальца диковинных кальмаров, извивающихся в поисках зазевавшейся жертвы.

Заглушив мотор и заблокировав двери, Романова зашла в скорбный десятиэтажный дом. Скорбный – потому что он словно нависал над каждым, кто осмелится подойти к нему поближе и задавался вопросом, кто ты такой и зачем продолжаешь жить. Цокольный этаж был изрыт крысиными ходами, а из каменной кладки местами торчали пучки обжёванного оптоволокна.

Половина окон на нижних этажах были выбиты и заменены полупрозрачной пластиковой плёнкой, предназначенной для упаковки тел перед отправкой на лунное кладбище. Сейчас, несмотря на поздний час, в окнах некоторых квартир горел свет. Это нормально. Многие проводят время в виртуальной реальности. Там можно заработать довольно много поинтов, не то, что на журналистике и новостях. Но это либо проституция, либо смертельные Многопользовательские Онлайн Боевые Арены. Тавтология «МОБА-арены» прижилась в народе, так что иначе их и не называют. Элита тратит там поинты, делая ставки на победу, а желающие лёгких денег ставят на кон свою жизнь. Проиграл – и твои мозги вскипают, заполняя черепную коробку беловатой жижей. Обязательные для таких игр шлемы за бесценок продаются на чёрном рынке – играй, не хочу.

Романова вызвала лифт, и пока он ехал с верхнего этажа, накарябала на извести длинное вычурное ругательство, отводя душу; пополнив тем самым целую стену плача, состоящую из подростковых терзаний, интимных предложений и кратких экскурсов в музыкальные вкусы жителей дома.

В лифте пахло мелом. Романова встала, утопив руки в карманах, и сумрачно взглянула на задвигающиеся створки. Датчик веса барахлил: согласно его показаниям, вес тщедушной девушки составлял триста сорок килограмм. К счастью барахлила также и система аварийного блокиратора, поэтому лифт благодушно возил даже явные перегрузы.

Проезжая мимо шестого этажа, Романова услышала характерные поскрёбывания в коридоре. Значит, госпожа Куприянова снова выпустила на ночь свою комнатную собачку по кличке Пинг бродить по этажам. На самом деле это не была собака, просто прирученная крыса-переросток. Однако госпожа Куприянова обожала своего Пингушку и души в нём не чаяла. Желания других жильцов сводились к двум вариантам исхода событий: отвесить пинка, пингануть, наглую, мешающей спать тварь или же дождаться, когда хозяйка зазевается, и потушить жирную крысу с имитаторами злаков и специями.

– Тц-тц-тц, – тихо позвала Романова.

Пинг в ответ тонко с присвистом захрипел, то ли угрожая, то ли приветствуя.

На седьмом этаже Романова вышла и направилась к своей квартире в конце коридора.

– Донна, девочка моя! – раздался голос позади неё.

Романова нацепила на лицо вымученную улыбку и обернулась. Старик Хайнц ещё не спал. Это был её сосед – долгожитель сорока трёх лет. Не имея собственных детей, он относился к Романовой по-родственному: во время командировок журналистки убирался в её квартире, справлялся о самочувствии и угощал конфетами. Романова тоже по-своему любила старика: благодаря Донне господин Хайнц всегда был в курсе самых свежих актуальных новостей, а самое главное – знал где, когда и на чём можно сэкономить. По большей части старики были предоставлены сами себе, и единственное, на какую помощь от государства могли рассчитывать – это социальный пакет для лунного захоронения. Автомобиль Хайнца – рыжий потёртый «Хорёк» пылился в гараже, позабыв уже, когда он последний раз прикасался колёсами к шершавому асфальту.

– Донна, ты без интерлинка? – обеспокоенно спросил сосед, делая пару шагов к Романовой и слегка приподымая руку.

– Доброй ночи, Хайнц, – полушёпотом приветствовала Романова. – Да, меня пытались задержать полицейские. Вот, – она немного закатала рукав, – видите.

Господин Хайнц провёл пальцами по свежим ранкам на руке Романовой, сочувственно покачивая головой.

– Вот шкуры! – ругнулся он. – Нелюди.

Романова развела руками. В её расследованиях физические повреждения уже не были чем-то из ряда вон выходящим. Поэтому полочка над кроватью ломилась от всяческих бальзамов, пластырей и «змеиных шкур». Хорошо хоть до сексуального насилия дел не доходило – хотя, если не кривить душой, это было и ударом по женскому самолюбию журналистки. Даже, несмотря на то, что в мужчинах, после короткого и болезненного брака, она разочаровалась.

– Как ваше здоровье? – всё ещё не повышая голос, спросила она у Хайнца.

– О, не беспокойся, милая, – улыбнулся старик. – Я у тебя немного солевого раствора взял для линз, если ты не против. А ещё тебе приходили сообщения на интерком. Я прослушал: два от Лоры, и одно от какого-то вежливого господина, который не посчитал должным представиться. И мне, скажу тебе честно, этот господин не понравился. Что-то он темнит. Будь осторожна, я тебя прошу.

– Спасибо, Хайнц. Ты же знаешь, что не буду, – усмехнулась Романова.

Она распрощалась с соседом, пожелав ему спокойной ночи и порекомендовав следить за новостями ближайшее время.

Неслышно затворив дверь, она размотала изрядно промокший шарф и бросила его в корзину для грязного белья. Туда же отправилась синтетическая оранжевая кофта и измятая курточка.

Оставшись только в рабочих штанах с множеством карманов и облегающей майке, Романова побрела в ванную, где с трудом оттёрла лицо, смыла неброский макияж и закапала в глаз противовирусные капли. После чего насухо вытерлась и поставила кофе.

С улицы донеслись вопли и череда выстрелов. Романова вздрогнула, но лишь учитывая всё, что с ней сегодня произошло. На самом деле, выстрелы в этом районе были не редкостью, а тем более в ночи. Уличные банды проводят своё время в постоянных сражениях и определении границ своих территорий. За жизнь участников и прохожих можно было не волноваться – боевые патроны стоили дороже, чем благоустроенная квартира. Поэтому перестрелки по большей части были лишь игрой. Война в реальности была безопасней, чем игра в виртуальности. Добро пожаловать в новую эпоху, как говорится!

Романова подошла к окну и отвела рукой одну штору в сторону. Над городом стоял мокрый туман со смогом, приправленный сверху набухшими сизыми тучами. На крышах низких строений через дорогу мелькали вспышки выстрелов. Какие именно банды столкнулись друг с другом сегодня, Романовой было наплевать. Этими игрушечными разборками должны заниматься диванные блогеры, а не серьёзные журналисты.

Интерком негромко пикнул, когда Романова прикоснулась к сенсорной панели. Сообщения было уже четыре.

«Донна, привет. Это Лора. У меня сегодня эфир – надеюсь, ты будешь смотреть. А то для кого я работаю? Там будет министр Волуш и… – послышался кокетливый смешок Лоры, – кое-кто ещё! Мне ставку подняли, сегодня я работаю час за полсотни поинтов. А с отпуском у меня всё плохо – похоже, что никуда я не лечу. Ладно. Чмавкаю тебя в ушко! не пропадай!»

Высветился контакт Лоры. Романова смахнула его с панели и включила следующую запись:

«Романова, что случилось? Не могу до тебя дозвониться. Ты, надеюсь, не в аварию попала? Тебя спрашивал какой-то человек, и я его не знаю. Признавайся, куда ты на самом деле ездила…»

Следующая запись:

«Добрый вечер, госпожа Романова. Наше уважение к вам и вашему труду не имеет границ. Смею признаться, что у вас есть ярчайшие поклонники, которые не преминут назвать себя вашими друзьями. Тем не менее, позвольте дать дружеский совет: не стоит вмешиваться в дела мёртвых, пока вы сами живы. Поверьте, мёртвые этого не любят. Более того, им это не нужно. Всё, что ни делается, к лучшему. Выражаем надежду, что вы окажетесь благоразумным человеком и ваше следующее путешествие – а мы весьма рассчитываем, что оно ещё произойдёт – в Солнечный ограничится Солнечным. Поверьте, не мы одни заинтересованы в вашей дальнейшей судьбе. И если наши намерения не выходят за сферу ваших интересов, то есть люди… организации, чьи намерения не будут столь благочестивы. Прощайте… надеюсь».

Голос был незнаком. Вполне вероятно, что он ещё и был искажён программно. Во всяком случае, Романовой бы не хотелось, чтобы звонок от этого неизвестного повторился. Угрозами её не запугать, но…

В проёме двери спальни, слева от Романовой возникла маленькая детская фигурка, держащая за ногу потрёпанного плюшевого мишку.

– Мама, я есть хочу, – тихо произнесла она.

Романова вздохнула. О том, что дома нет еды, она позабыла. В кармане нашёлся мятый протеиновый батончик с заменителем молока и орехов.

– Пока что только так, милая, – ласково сказала она, протянув батончик дочери.

Девочка осторожно взяла батончик и замерла, сжав его в маленькой ручке.

– А ты? – спросила она.

– А я не хочу, – соврала Романова, присев возле дочери и поглаживая её по жёстким кудряшкам. – Ничего. Скоро всё изменится. Мама достала очень важную информацию, за которую маме очень много заплатят. И тогда мы сможем поесть мяса и даже настоящих трав. Осталось немного потерпеть. Плохие люди украли у мамы эту информацию, но это не страшно.

Упомянув про травы, Романова с надеждой посмотрела на стеллаж, заставленный горшочками с землёй. Сухие безжизненные стволы торчали из нескольких горшков, остальные были пусты. Редис, лук, герань, руккола, салат, маис – и прочие неведомые Романовой, в чей рацион не входила живая и натуральная пища, названия. Производитель обещал, что газового освещения достаточно для выращивания зелени в домашних условиях. И несколько побегов действительно выросло. Но лишь для того, чтобы потом засохнуть на глазах у Романовой и её дочки. Единственное, что произрастало в их доме – это влажный ядовитый мох и несъедобный плющ, пригодные разве что для изготовления отравы или удавки на шею.

– Мама, тебе сделать кофе? – спросила девочка, обхватив голову Романовой руками и прикоснувшись губами ко лбу.

– Нет, солнышко, не надо. Я уже сделала.

– А можно мне тоже немножко?

– Только совсем чуть-чуть. Тебе нельзя много кофеина, а то животик будет колоть. Ладно, хорошая моя?

Девочка доверительно прислонила медведя к ноге матери и пошла к кофемашине.

Романова убавила громкость на интеркоме и прослушала последнее сообщение:

«…быть может, ты предпочитаешь сгнить заживо? Или чтобы тебе отрубили конечности – например ноги? Или почувствовать холодные бесчувственные руки на своей шее? Хрр…»

– Мамочка, всё хорошо? – испуганно окликнула Романову дочка.

Тут же кружка с кофе в руках у девочки разлетелась на осколки.

Девочка взвизгнула и отпрыгнула в сторону. На тёмном ковре расплывалось ещё более тёмное пятно. Романова подбежала к дочери и обняла её.

– Ты не поранилась? – быстро спросила она. – Не бойся. Видимо, кружка была слишком холодная, а кофе горячий. Такое случается.

В дверь внезапно позвонили и Романова вздрогнула.

– Это наш сосед пришёл. Пойду его успокою, – мягко сказала девушка, прижимаясь на мгновение щекой к щеке дочери; та с неохотой расцепила руки.

Романова подошла к двери и сняла блокировку с верхнего замка. Уже берясь за ручку, она услышала голос дочери:

– Мамочка, а у нас в окне дырочка появилась…

Глава 3

О том, как умирают люди, и почему бывает так сложно сделать правильный выбор

Первый выстрел не поразил цель. Снайпер ещё раз сделал поправку на ветер и приготовился ко второму. Всего две попытки. После второй время кончится, и ход перейдёт к противнику, а значит надо сосредоточиться. Во всяком случае, зрители должны воспринимать ситуацию именно так.

Между тем король, нервно поправляющий схематически нарисованную корону, заподозрил неладное: тем более что стоявшая неподалёку мышь вдруг запищала и свернулась клубочком, делая вид, что она тут не причём, и всё происходящее её никоим образом не касается.

Снайпер подавил желание прикрыть один глаз и плавно нажал на курок. Но в этот момент гора, за которой прятался убийца, зашевелилась и привстала. Пуля вошла ей в затылок, отчего несуразная мшистая фигура громко вздохнула, обратив внимание всех фигур правой стороны поля на себя, и смачно плюхнулась обратно на пол.

Где-то вдалеке возмущённо загалдели и заспорили многочисленные зрители, обсуждая правомерность поступка горы. Ещё бы, ведь за каждый ход были уплачены немалые поинты; потеря контроля над ситуацией означала проигрышную стратегию, и рейтинг игрока если и не повлияет на ход текущей схватки, то, несомненно, плачевно скажется на его доходности в будущем.

На левой половине поля то ли всхлипнул, то ли всхрюкнул глуповатый Топсик – фигура крайне бессмысленная и дешёвая, но в умелых руках способная перевернуть ход всего матча. К нему тут же подбежала кухарка и принялась хлестать по ушам.

Флюоресцирующие лампы, беспорядочно рассыпанные по всему полю, сменили синий свет на белый – начинался ход следующего игрока.

У команды белых ситуация на поле предвещала скорый выигрыш – почти все фигуры были в строю, король лениво почёсывался и зевал, строя глазки молодой одноногой королеве, две черепахи, уже перебравшиеся на сторону противника, несли на спинах маньяков с циркулярными пилами, а притаившийся за спиной чёрного короля морской ёж подготавливал фатальный для двух одичавших охранников удар.

Где-то в далёкой реальности звенели, удваивались и утраивались ставки, профессиональные комментаторы искрили замечаниями и шутками, конечно же, в первую очередь, соревнуясь в остроумии относительно ситуации с горой и снайпером. Тем печальнее, что эти две фигуры были под управлением известного и популярного игрока, не раз бравшего золотые призы за первые места в виртуальных соревнованиях.

Данко вздохнул. Команда противника слишком отвлеклась на победное маневрирование, оставив на защиту своего короля только мышь и Топсика, если не учитывать бесполезной королевы, отчаянно строящей глазки своему супругу. Ошибка заключалась в том, что Топсик и мышь находились под управлением довольно молодого игрока. Данко заблаговременно, ещё перед тем, как поставить свою подпись на договоре, разыскал и взломал досье всех участников. Многие могут ошибочно полагать, что прогнозирование победы напрямую зависит от грамотно подобранных фигур для матча. Это не так. Даже самые крупные фигуры ничто в ненадёжных руках. А если на неумелого игрока ещё и скинуть самые слабые фигуры – это будет крах всей кампании.

Чёрный король изумлённо вскрикнул. Оба его охранника, вереща, рухнули под тяжестью тысячи игл, проткнувших их со спины. Морской ёж заверещал ещё громче них, скаля зубы и буравя короля взглядом, в котором мелькало сожаление, что он не может убить его на этот же ход. Данко знал, что в этот момент где-то далеко, крича от боли, захлёбывается кровью Танечка Любимова, потерявшая все свои фигуры разом.

Обе черепахи, несущие свой смертоносный груз, остановились прямо перед снайпером, миновав издыхающую гору. Маньяки на их спинах ухмылялись: следующий ход, вне зависимости от действий снайпера, окажется для него летальным. Винтовка не работала на ближних дистанциях в отличие от циркулярных пил, жужжащих и брызжущих искрами в руках жирных чучел.

На виртуальном терминале Данко стали всплывать сообщения с угрозами и провокационными оскорблениями. Игроки, контролирующие черепах с маньяками, алкали крови и почёта за убийство самого сильного игрока две тысячи триста восемнадцатого года.

«Жалкие и обречённые», – мысленно вздохнул Данко, не читая сообщения.

Поле осветилось синим. Чёрный король, теряя остатки самообладания, принялся безнадёжно пятиться от морского ежа, кусая губы.

Снайпер меланхолично перезарядил винтовку, потратив тем самым половину хода – маньяки торжествующе взвыли – белый король находился далеко за их спинами в полной безопасности, а значит, партия уже выиграна. Если бы снайпер кинулся спасать своего короля – а по негодующим и печальным взглядам, которые бросали на него оставшиеся фигуры, было ясно, что именно этого от него и ждали – это был бы логичный и отсрочивающий неизбежное ход. Но снайпер остался на месте; ещё и потратил полхода на бессмысленную перезарядку. Белая королева захихикала, потирая ручки и покачиваясь на своей ноге-тростиночке. Белый король хмыкнул и подмигнул снайперу.

И тут черепахи с маньяками взмыли в воздух. Одна из циркулярных пил грохнулась о холодный мрамор пола и затихла, впившись зубцами в неподатливый камень. Не только у зрителей, но даже у некоторых, в испуге зажмурившихся, фигур заложило уши от раздавшегося грохота. Маньяки размахивали руками, силясь понять, что же произошло.

Это ликвидировалась гора. Умирая, фигура уровня горы взрывается, не нанося урон близстоящим фигурам, но подбрасывая в воздух всех стоящих на расстоянии до двух клеток до неё. Из-за того, что гора погибла не в ход белых, она не взорвалась сразу. Якобы «случайное» попадание снайпера не убило её, а перевело в режим отложенной гибели. Тем самым гора из фигуры превратилась в ловушку.

Тяжёлые фигуры черепах и маньяков, увешанные бронёй и защитой, взлетели невысоко – лишь на два метра от поля. Лёгкая же фигура снайпера воспарила над полем, подобно ангелу смерти над толпой сумнящихся агнцов – если кто из зрителей читал древние религиозные фолианты, то именно такая аналогия и пришла в их голову.

И тут перепуганная мышь, неотрывно следившая за ходом сражения и перманентно сворачивающаяся в клубочек, подпрыгнула вверх: немного – всего на полметра – но достаточно, чтобы закрыть грудь короля от смертельного попадания.

Время будто замерло.

«Ты без брони», – мрачно шепнул Данко.

Тут же на терминале высветилось в спешке написанное сообщение. Доли секунды хватило Данко, чтобы прочитать его:

«Нет! Меня подбросили! Пощади!»

Один выстрел пробил бы голову мыши и попал прямо в грудь короля, закончив матч.

Кто же подкинул несчастную мышь, решив так глупо и необдуманно принести в жертву молодого игрока? Одноногая королева презрительно взглянула в глаза снайперу. Использовать телекинез не в свой ход, взломать игру – достойная партия для Данко.

Снайпер быстрым движением сместил винтовку левее, и пуля вошла прямо в глаз королеве, за те же доли секунды успевший сменить презрительное выражение на крайне недоумевающее, а когда наступило осознание произошедшего, на выражение ужаса. Струя чёрной крови выплеснулась на белоснежное одеяние фигуры. Королева с мольбой обернулась к королю – Данко успел тонко просчитать, что именно так она и поступит.

«Обратный ход», – шепнул он.

Пуля вылетела из глазницы королевы, повторяя траекторию прибытия, но из-за поворота головы не вернулась в винтовку.

Король ахнул и, схватившись за грудь, рухнул на колени. Между пальцами у него нарисованными цветами взорвалась плоть, и воздух вокруг окутала кровавая дымка.

Комментаторы взорвались криками и ликованием. Если бы зрители находились в том же зале, где проходил бой, игроки бы оглохли от их торжествующих или негодующих воплей. Снайпер ловко приземлился на обе ноги и замер, превращаясь в обычную фигуру-пустышку, состоящую из цифрового кода и набора графических текстур.

За созерцанием мучительных посмертных судорог короля с королевой никто не заметил, как мышь упала и сломала себе хвост.

***

Руки охранника стянули с головы Данко смертоносный шлем виртуальной реальности, и тот снова очутился в пустынной холодной комнате. Помимо скучного охранника за перегородкой, восседающего на стуле Данко, и уставившегося на него объектива камеры больше тут ничего не было. Голые бетонные стены, наспех покрытые сырой штукатуркой, пластикатовый ковёр, в который с лёгкостью можно завернуть тело – вот и вся трагическая обстановка.

Данко кивнул в камеру и помахал рукой, отлично понимая, что миллионы зрителей по ту сторону объектива с большим наслаждением любовались бы, как он корчится в агонии, выплёвывая на пластикатовый пол собственные внутренности.

Охранник, всё так же молча, выдал Данко личный интерлинк, который был у него изъят перед матчем. Данко нетерпеливо нацепил инструмент на руку и, не поблагодарив охранника, который давно уже привык к подобному обращению, вышел в коридор.

На интерлинк тут же пришёл вызов от сопартейника и старого знакомого Данко Каира Зимовского.

– Вы молодцы, – спокойно сказал Данко, шагая по коридору к лестнице.

– Почему ты не обговорил с нами свою тактику? – с ходу налетел на него Каир, заикаясь от волнения. – Мы же могли выиграть ещё в самом начале, без… вот этого всего. Взрывы! Прыжки! Чёртова гора!

– Нет, не могли, – сухо отрезал Данко.

– Танечку Любимову жалко, – вздохнул Каир.

– Я сразу был против того, чтобы её ставили в арьергард. Мне лишние жертвы не нужны.

– Вот именно, друг. Тебе – не нужны! Мы все понимаем, что за нами никакой заслуги нет. Это была твоя игра – мог бы выиграть её и в одиночку.

– Мог бы, – констатировал Данко. – Но правила этой арены подразумевают командную игру.

– Ах, ну прости, что пришлось терпеть лишний груз в нашем лице! Данко, есть команда, а команда – это множество людей, а не один всемогущий герой.

– Я не всемогущ, – просто ответил Данко, выруливая на винтовую лестницу, ведущую из подвала в другой коридор, ещё более длинный, чем первый. – Вы сами меня позвали. Я не верю в командную стратегию. Слишком много условностей и зависимостей.

– Ну, так учись играть в команде! – вспыхнул Каир. – Однажды ты проиграешь из-за своей самоуверенности. Ты можешь долго пытаться плевать в общество, но если общество плюнет в тебя…

– О, не переживай. Я отлично плаваю, а слюны у меня достаточно.

Вздохнув, Каир решил сменить тему:

– Данко, надо будет проводить Танечку, Сашку и Рулевого. Может быть, скинуться по поинтам, родственникам перевести… Понятно, что компания им выплатит страховку, ну, и накопления самих игроков… но дань уважения…

– Понимаю, Каир. Я переведу.

Данко сконцентрировался на ровном звуке своих шагов.

– А вообще, знаешь, не надо, – вдруг передумал Каир. – Не надо. От тебя – не надо. Извини, что заговорил об этом. Сейчас и так многие будут винить твоё имя, а этот перевод станет только лишним напоминанием. Я думаю, какое-то время мы тебя не будем приглашать в команду. Пока не забудется. Извини.

Данко скинул вызов. Каир сам не знает, чего хочет. Он хотел победить – и позвал лучшего игрока во всей Тверди. Теперь он страдает от неизбежных потерь – и отказывает знаться со старым товарищем. Не будь в команде Данко, трупов было бы больше. А может быть, Каир подсознательно пытается скинуть груз ответственности на непричастного Данко, ведь он понимает, что самолично засунул Танечку в арьергард. Данко был против – а он засунул.

От мыслей Данко отвлёк новый вызов. Вместе с ним пришло извещение о переводе средств – в полтора раза меньше оговоренной суммы. Всего лишь миллион семьсот тысяч поинтов.

«Господин Даниил, – произнёс сухощавый голос автоинформатора, – позвольте поздравить вас с победой. К сожалению, вы были понижены в рейтинге игроков за неуместное снисхождение к противнику. На поражение господина Мики были сделаны крупные ставки, и компания понесла убытки. Аналитики матча вывели, что прямое попадание в короля было возможно с девяноста восемью процентами успешности через тело фигуры под управлением господина Мики. Однако вы произвели выстрел по сложному алгоритму через фигуру госпожи Анфисы, снизив тем самым шанс на успех до четырнадцати процентов. Если бы фигура королевы не посмотрела на фигуру короля, матч был бы практически проигран, ввиду критической обстановки на поле. Понижение вашего рейтинга сказалось на сумме выплат. Спасибо за понимание».

Данко толкнул от себя ветхую покосившуюся дверь и вышел в вестибюль здания.

Тут на диванчиках перед большим экраном общественного интеркома сидели старики и старухи. Они смотрели результаты только что прошедшей игры, даже не подозревая, что один из игроков всё это время находился в этом же доме призрения всего лишь несколькими этажами ниже.

На экране как раз показывали Анфису Кварц, молоденькую девочку с лёгкой степенью анорексии. Фамилию её Данко узнал из досье; обычно фамилии игроков не разглашались – всё-таки смертельные игры были разрешены лишь условно: по закону получали статус non grata и осуждались обществом, при этом нелепо же к этим играм тянущимся. Отряды полиции часто врывались на заброшенные склады или целые участки, производили захват игроков и организаторов, которых потом показательно клеймили и переводили в шахтёры низшего звена. В шахтах люди, не приспособленные с детства к тяжёлому труду, гибли. Это, конечно же, что показывали и о чём говорили по информационным каналам общего пользования. В реальности же полиция попросту взимала штраф в собственный карман и отпускала. У многих организаторов даже были индивидуальные отряды силовиков для защиты игровых площадок.

Конвульсии Анфисы должны были уже прекратиться, но на экране она продолжала дёргаться, выплёскивая ртом потоки крови и раздирая ногтями грудь. По возбуждённому сопению престарелых – тридцати-тридцати пяти лет – зрителей было понятно, что они просто крутят повтор, с одобрением наблюдая за чужими страданиями. Сублимация собственных страхов и лишений. Иллюзия счастливчиков, у которых в жизни всё хорошо и стабильно.

– Срамота! – с удовольствием кашлянул лысеющий старичок с выщипанными бровями, наблюдая, как Анфиса на экране, расцарапывая себе грудь, обнажила торчащий розовый сосок.

Данко быстро пробежал пальцами по интерлинку, и изображение на экране сменилось на демонстрацию художественной гимнастики. Старики взвыли от негодования и все как один направили на экран интерлинки, пытаясь вернуть приятные сердцу сцены насилия. Но, увы, не им соревноваться с Данко в отношении цифровых махинаций. Устаревшие интерлинки лишь недоумённо попискивали, нащупывая точки входа общественного канала.

Миловидная старушка с огромными даже по меркам Тверди глазами заметила Данко и, приняв молодого человека за соцработника, попросила вызвать мастера.

– Вита, ты зачем унижаешься? – напустилась на неё соседка с полубезумным взглядом. – Такие как он потом и говорят, что мы тут у них в ногах ползаем. Пусть ремонтирует интерком, а не то выпишем ему выговор на форуме.

Данко, не обращая внимания на старческую блажь за спиной, подошёл к запотевшей стеклянной двери во внутренний холл, из которого большая винтовая лестница вела на парковку.

– Да, позовите мастера и принесите нам винного напитка с клюквенной эмульсией. Живее, молодой человек. Ножками работаем-работаем!

Стеклянная дверь плавно закрылась за спиной Данко, и он перестал слышать назойливых старух.

В холле усиленно гудели нагреватели воздуха, вступая в непомерную борьбу с холодным воздухом, вырывающимся из небрежно запаянных щелей в стенах. От этого становилось то дьявольски холодно, то вдруг обжигало, словно раскалённой струёй.

С обеих сторон высились винтажные колонны, скрывая за собой стойки регистрации посетителей и интеркомы с каталогами. На каждой стойке лежала фигурка горностая, сканируя пространство яркими рубиновыми глазами. Фигурки явно были выполнены разными мастерами, слабо представляющими себе, как должно выглядеть это мифическое существо. Где-то горностай был похож на жирную крысу с шевелящимися зубами и змеями вдоль хребта, где-то – на кукольную детскую игрушку с широкими глазами и носом-кнопкой. Один вообще представлял собой фигуру крохотной девочки с золотыми волосами, держащей в ладонях светящийся шар, должно быть, символизирующий солнце.

Насчёт горностаев Данко не беспокоился: их он просканировал ещё при первом визите, убедившись, что это не более чем датчики скорой помощи, ориентированные на то, чтобы своевременно засечь изменение состава среды в помещении и вызвать бригаду санитаров. Камеры слежения, которые он никак не мог обнаружить, его волновали куда больше.

Он поднялся по винтовой лестнице, столкнувшись по пути с двумя грузчиками, нёсшими ящики с агитационными таблетками. Грузчики в довесок были обременены функцией распространителей, а потому попытались тут же вручить Данко несколько упаковок, сопровождая это искусственными улыбками.

– На улице минус пятнадцать, – дружелюбно сообщил один из грузчиков. – Накинь шарфик, что ли, какой-нибудь.

Данко любезно склонил голову, но от таблеток отказался. Поверхность каждой была инкрустирована изображением лица какого-то примелькавшегося деятеля из Комитета, чтобы старики накануне предстоящих выборов загодя понимали, кому они обязаны бесплатными лекарствами. От чего были предназначены эти таблетки, было непонятно. Никакой инструкции не предполагалось, лишь сбоку на коробочке были аккуратно проставлены серия, номер свидетельства и дата выпуска. Фармацевтический завод корпорации «Тайян» располагался неподалёку в городе Твердь. Поэтому Данко не особо интересовала структура этой медицинской оферты. Будь бы это таблетки от какой-то неожиданно объявившейся компании из Воркуты или Рлунг По, он бы отнёсся к происходящему с более должным вниманием.

Парковка встретила его изморозью, покрывшей хрустящей коркой дорожки, таблички с интерфейсами доступа и даже окна некоторых автомашин, хозяева которых, как видно, экономили на внутреннем обогреве во время простоя, пусть обогрев и потреблял абсолютно незначительную часть энергии.

Действительно, было довольно прохладно. За рулём некоторых машин сонно кивали носом водители, ожидая родственников или возможности заработать. За несвоевременную починку транспорта полагалось наказание, вплоть до смертной казни, поэтому завсегда можно было обогатиться на транспортировке чьего-либо металлопластикового симбионта до ремонтной мастерской.

Машин оказалось не так много. Те, чьи обладатели, не покидали застенок дома призрения, доживали свой век в подземных гаражах. Из присутствующих же преобладали тяжёлые прожорливые «Хорьки» с задним приводом и внушительными колёсами, способными довезти хозяина даже до шахт по бездорожью с метровыми сугробами. В меньшей степени наблюдались «Ладочки», выдававшиеся при рождении девочкам из небогатых семей, чьи родители не смогли скопить на усовершенствование до более удобных и современных аналогов.

У самого Данко была приписная «Ладочка», но благодаря участию в играх, ему достаточно быстро удалось получить дополнительные усовершенствования в виде изящной и быстрой «Лисы» и незаметной, но крайне экономной и укомплектованной по самую крышу всевозможными точками доступа и инструментами, «Совы». Сейчас как раз «Сова» поджидала своего хозяина – приземистая, с широким массивным бампером, на котором лениво растянулся очередной горностай – символ «Лады». Говорили, что раньше у компании была другая эмблема, но Данко ничего об этом не знал, да и не интересовался.

В салоне Данко сразу проверил запас энергии, воды и состояние основных блоков схемы питания. «Лада» делала на совесть, но вот качество воды, предлагаемой на станциях техобслуживания, оставляло желать лучшего. Из-за сторонних примесей в виде марганца, свинца и минеральных отложений постоянно выходили из строя накопительные стержни. Далеко не дефицит, но при попытке заменить их самому где-то в глуши, можно было отравиться вплоть до летального исхода и даже привести в негодность всю сложную конструкцию солнечного преобразователя.

Убедившись, что запасы питания в норме, а состояние оборудования находится на достойном уровне, Данко лёгким движением настроил интерлинк на приборную панель и выехал с парковки, прислушиваясь к прямому эфиру горячих обсуждений пользователями прошедших и грядущих игр. Он миновал несколько автоклавов и уже при самом выезде заметил полицейскую «Гадюку». Машина была припаркована наспех у обочины, и возле неё сновал молодой парень в форме, пытаясь растормошить прислонённого к капоту напарника. Судя по безвольно повисшим рукам и склонившейся набок голове, тот был мёртв. Может быть от старости, но скорее всего от бесконечного холода, в котором сутками приходится торчать стражам порядка, находясь на двенадцатичасовом посту. Случайность ли, но правительственные «Гадюки», в отличие от корпоративных ладовских, не комплектовались нормальными обогревателями салона. Внутри них температура колебалась от девяти до двенадцати градусов, как объяснялось, чтобы порох в патронах не размокал от жары. Из взломанных датафайлов Данко знал, что Правительственный Комитет несколько раз рассматривал возможности перевода вооружения силовых структур с огнестрела на электромагнитные излучатели, но всякий раз дело по той или иной причине откладывалось.

Полицейский, заметив проезжающего мимо него Данко, махнул рукой, но Данко не стал останавливаться. Во-первых, участок дороги не предусматривал остановки, а во-вторых, Данко вовсе не хотелось, чтобы полиция лишний раз интересовалась его передвижениями. Если стражу порядка так надо пообщаться с уставшим игроком, пусть садится в свою «Гадюку» и принуждает к остановке соответствующими сигналами, бросив тело товарища на съедение крысами.

От дома призрения Данко поднялся по надземной магистрали до центрального транспортного канала. Был разгар рабочего дня, и повсюду, несмотря на широкие транспортные развязки, шныряли автомашины. Какие-то везли людей на работу, какие-то с работы, а какие-то по работе. Небо сегодня благоволило к жителям Старого Дома: не было дождя, как намедни, или снега. Асфальт был мокрым, но внутренний коммунальный обогрев не позволял образоваться опасной для дороги наледи.

Данко проехал полтора километра по прямой, посмеиваясь над недалёкими выводами и теориями игроков, рассуждающих про игровые механики, а потом, свернув на ведущую к его скромной обители подземную дорогу, всю уклеенную рекламными баннерами, набрал номер.

Ждать пришлось долго.

– Аллоу, – мягко протянул женский голосок, – это ктоу?

– Есть дома что пожрать? – устало спросил Данко.

– Ой, Дянька, привет. А мы тут уже заскучали без тебя. И замёрзли. У нас ещё осталось место под одеялком, приезжай поскорее.

– Так, а заказать еды надо или не очень? – ещё раз уточнил Данко.

– А еды-ы… – обладательница нежного голоса, видимо, пошла на кухню, – еды прям нет, Дянька. Зато есть много пасты. Ну прям очень много. И нас тут о-очень много. Можешь приехать, если не веришь, и пересчитать… пальчиком…

– Паста не еда. Ясно, закажу пиццу и салаты.

– Закажи, мурзичек.

Потом раздался какой-то грохот и связь оборвалась. Похоже, что негодяйка своротила своим седалищем стол с микро-интеркомом.

Их было двенадцать. Игра в месяцы, поначалу забавлявшая Данко, вскоре ему наскучила, но по привычке подружки так и продолжали импровизировать на тему годового круга. Забавные. Сейчас он разговаривал с самой старшей Юноной. Старшей Юнона была не только по возрасту, она также была самой ответственной и обязательно среди прочих миньонов. Ей можно было позвонить когда угодно, пребывая в уверенности, что она не спит в беспамятстве, объевшись пасты, и не нацепила наушники, зависнув в одной из многочисленных мультиплеерных вселенных.

Спустя полчаса – соперничающие друг с другом пиццерии старались щегольнуть скоростью обслуживания – Данко подъехал к дому. Все дома в Старом Доме были стары, но Данко купил себе квартиру в одном из довольно приличных кварталов. Здесь, во всяком случае, не было перебоев с коммунальными услугами, отсутствовало такое понятие, как комендантский час, и, самое главное, дом обеспечивался максимально хорошей связью с сетями.

На парковке Данко поджидала Гуля.

Подруга детства, с которой вместе он долгое время работал в компании по обеспечению сетевого трафика. Данко уволился много лет назад, Гуля же работала там до сих пор, даже дослужившись до чина администратора.

У неё была короткая причёска, скрытая под меховой кепочкой, постоянно улыбающиеся глаза и крохотные ручки, над которыми Гуля постоянно теряла контроль, начиная гладить ими собеседника, что-нибудь теребить или трогать себя за нос и щёки. Сегодня она оделась в непромокаемый дождевик и ботинки на огромной резиновой платформе. Она, будто волнуясь, слегка покусывала нижнюю губу и приветливо махала ручкой.

– Госпожа Гульнара! – воскликнул Данко, выйдя из машины и подходя ближе. Гуля сделала шаг к нему, слегка разведя руки.

– Ой, как официально, – шутливо возмутилась девушка, быстро обняв его и отойдя на пару шагов. – Наблюдала за игрой. Ты молодец!

– Зачем ты их смотришь? – спросил Данко. – Это же бессмысленная жестокость, быстрый заработок для отчаявшихся. Я-то там зарабатываю на жизнь свою скромную. А твоему ясному рассудку подобные зрелища должны быть противопоказаны.

– Потому что, Даня, если с тобой что-то приключится, я бы одной из первых хотела быть в курсе. Играть или не играть – сугубо твоё личное дело, но не надо запрещать мне интересоваться успехами своего друга.

Гуля принялась нетерпеливо притопывать ножкой и теребить подвязку на дождевике. Данко поймал её пальцы и легонько сжал их, отчего Гуля смущённо покраснела. Её взгляд опустился к его пальцам, а на губы скользнула улыбка.

– Я пиццу купил. Зайдёшь?

– У тебя же там «эти»… – с ноткой едва заметной брезгливости сказала Гуля, кивая в сторону П-образного дома Данко.

– «Эти»… Что они тебе, укусят что ли? Ты же их всех отлично знаешь.

– Не хочу. Там шумно. И «эти» постоянно пасту жуют. Ты же знаешь, как я к этому отношусь. – Собеседница Данко прикусила губу, только на этот раз верхнюю. – Может, лучше выделишь вечерок – посидим где-нибудь в тихом месте? Ну… как парень с девушкой.

– Что? – ошеломлённо откликнулся Данко.

– Шучу-шучу! Я же такая шутиха! Но приглашаю всамделишно. С этими состязаниями твоими никогда нельзя быть уверенной, что не в последний раз видимся.

– Я понимаю, – проникновенно начал Данко, – но, поверь, твои переживания беспочвенны. То, что для остальных лишь цифры и графика, для меня тонкие энергетические нити. Тёмные, способные погубить, я обрываю. В моих руках нет настоящего автомата, а броню на моей груди не дано пробить кучке формул и электронных процессов!

– Я тут подумала: ты бы мог снова устроиться к нам. Серьёзно. Сейчас назревают глобальные и серьёзные перестройки в курсе компании. Наша элита, – Гуля, умышленно или случайно, не стала включать себя в это понятие, – планирует устранить проблему гибели игроков. Открываются новые отделы, да-да, которым нужны будут толковые и оперативные руководители. Мы пока не можем сравнивать себя с «Ладой», но мы поддерживаем добрую связь с Комитетом и общественными организациями. Будет отдел пропаганды здорового образа жизни, отдел контроля наслаждений…

– Контроля наслаждений? – прервал её Данко. – В таком случае ваша затея обречена на провал уже в зародыше. С чем же вы оставите людей? Пасту есть нельзя, в игры играть нельзя, скажи ещё, что и трахаться нельзя?

– Ну… – Гуля густо покраснела, – сексом заниматься можно.

– А трахаться? – цинично уточнил Данко.

– Вот если бы ты уделил мне вечерок и показал… то есть, рассказал об отличиях таких весомых для твоего образа жизни понятий, то я бы могла уточнить, что можно, а что… нужно! – ехидно закончила Гуля и испугалась.

Данко внимательно посмотрел в широкие испуганные глаза.

– Ты друг, – напомнил он.

– Свой человек, Данко. Слышишь! Свой человек в Комитете – это очень серьёзная ставка, – повторила девушка, отодвигаясь от него.

– Я понял, понял. Гуля, следи, чтобы самой не стать расходной единицей в этой игре. Если вдруг заметишь какие-либо нестыковки, жучки или подозрительную информацию, сразу обращайся ко мне.

– Нет, Данко. Если ты не с нами, то ты не с нами. Я не собираюсь удовлетворять твоё любопытство, рискуя интересами «Саламандры».

Данко выгрузил из машины объёмную связку пицц, позвякивающий бутылками пакет и ногой захлопнул дверь.

– Ладненько! – с деланым весельем сказала Гуля. – Я побегу, пожалуй. «Этим» привет передавай.

– Не завидуй, – строго сказал Данко.

– Ха! Было бы чему. Подумай насчёт «Саламандры», гусь!

Данко посмотрел ей вслед и со вздохом поднял пиццы.

***

Он поднялся до двенадцатого этажа на тихом элеваторе, раздумывая о столь навязчивом разговоре с Гульнарой. Воспользоваться симпатией доверчивой и кроткой девочки казалось постыдным, а в качестве постоянного партнёра, увы, его подруга никаких чувств не возбуждала. Однако, что она сказала о компании? Развитие, пропаганда, сотрудничество с Комитетом. Неужели «Саламандра» вознамерилась бросить вызов такому гиганту как «Лада»? Это весьма любопытные вести. Надо бы заглянуть в анналы саламандровских данных. Благо, что уровень безопасности компании до сих пор оставляет желать лучшего – с тех самых пор, как от них ушёл Данко.

В ярко освещённом коридоре вспышками проносилась искристая приятная музыка.

Данко прошёл по коридору, свернул направо и прикоснулся интерлинком, приспущенным на запястье, к замку. Сканер входа опознал хозяина квартиры, и дверь, щёлкнув, приоткрылась.

В квартире было тихо, несмотря на засилье человеческих тел: снующих, ползающих, сидящих, жующих, играющих, танцующих и предающихся самым всевозможным удовольствиям в отсутствие Данко.

Чёрненькая Ника с русой Ладушкой играли в новый мировой бестселлер – «Испытания Лазаря» – естественно уши обеих были закрыты огромными наушниками с торчащим во все стороны мехом. Как вошёл Данко, они не услышали, тормоша на экране интеркома тощего персонажа во власянице. На просторном диване дремал комок, состоящий из одеял, раскиданных по кровати розовых, лиловых, чёрных и светлых волос, переплетённых девичьих ножек и ручек. У кровати высилась гора пластиковых плошек, в которых дымились остатки пасты.

Из комнаты-хранилища в гостиную вышла Зайка. Она была абсолютно голой, если не считать интерлинка на руке, почему-то правой, хотя Зайка не была левшой – в широко распахнутых глазах сквозило безумие, указывающее, что тоненькая девочка находится сейчас во власти галлюцинаций.

Зайка посмотрела на Данко, не узнавая его, и лишь слегка приподняв верхнюю губу, обнажая наращенный клык. Её безумие было довольно опасно – она могла вцепиться собеседнику в плечо или руку, прокусив кожу и вызвав заражение крови. Но сейчас она пребывала в сонно-романтических мирах. На плече помадой была нарисована голубая роза, закрученная по спирали – след созидания через саморазрушение. Данко цокнул языком – Зайка прищурилась и расплылась в улыбке, после чего скрылась под одеялом.

За ней следом из комнаты выползла Юнона, бормоча под нос: «Лунный модуль прибыл! Лунный модуль прибыл!»

– Привет, – сказал Данко, сгружая пиццы на стол и кидая в комок на кровати пластиковую бутылку с алкоголем.

– Кусь! – отозвалась с кресла Катя, не снимая очков виртуальной реальности.

– Лунный модуль прибыл, – доложила Юнона, подобравшись к Данко и обхватив ему колено. Мурлыча, она потёрлась о ногу хозяина, после чего встала на колени и уткнулась ему в живот, позволяя гладить и чесать за ухом, чем Данко ненадолго и занялся.

Уделив должного внимания Юноне, Данко, несмотря на протесты девочки, удалился в ванную, где обнаружил отмокающую в воде Лазань.

У Лазань были самые длинные волосы среди остальных. Она также любила возиться с довольно неопрятной шевелюрой своего покровителя, даже однажды пыталась связать из его волос модные по её словам мелкие косички, но Данко строго-настрого запретил, после чего дальнейших попыток она не предпринимала. Волосы она никогда не красила, но изводила на них десятки всевозможных концентратов, эмульсий и закрепителей. В климате Тверди сложно было сохранить здоровый волос, поэтому Лазань можно было считать королевой красоты. Её содержание вставало Данко в круглую сумму.

– Присоединяйся, – пригласила Лазань, кивая на пушистую от радужной пены воду. – У меня тут тепло и хорошо.

– Волос многовато, – качнул головой Данко, склонившись над раковиной и наблюдая своё отражение в зеркале.

Глаза немного покраснели от виртуального путешествия, а на виске вздулась небольшая вена. На тонкой вытянутой шее с едва заметным кадыком сбоку начинал опухать лимфоузел. Надо будет выпить «Кетогвард» и выспаться.

Данко ополоснул лицо и вернулся в гостиную, скидывая по пути куртку и ботинки.

Хозяйственная Юнона тут же бросилась убирать.

Данко взял одну из пицц, забрался в кровать, попутно ущипнув кого-то за маленькую грудь, а кого-то за упругий зад. После чего взял кусок вредной для здоровья и пищеварения, синтетической имитированной пиццы с абсолютно невозможным ароматом, выдавил сверху пасты и принялся жевать.

На запах пиццы из-под одеяла высунулась тоненькая ручка с длинными острыми коготками; перископ конечности изучил местность, выявил источник запаха и, цапнув кусок пиццы, исчез под одеялом.

Почувствовав сытость и лёгкое головокружение от пасты, Данко удовлетворённо расслабился и настроил интерлинк на личный закрытый интерком. Пришло время второй его жизни, временами даже более опасной и насыщенной, чем жизнь участника смертельных состязаний.

В окружении легкодоступных разношёрстных девиц, так не похожих на Гульнару, Данко ощущал себя, как, должно быть, ощущали себя старые кошатницы позапрошлого века. Девочки были частью квартиры. Возможно, впусти он их глубже в свою жизнь, они могли бы стать частью семьи, но Данко к этому не стремился. Все они рано или поздно захотят стать полноценными членами общества и разлетятся кто куда. Возможно Юнона, Катя и Лазань захотели бы остаться с ним навсегда; но Лазань, как ни верти, слишком востребована на подиумах и показах мод, Катя погружена в виртуальный мир, абстрагируясь от всего вокруг чуть более чем полностью, а Юнона… Юнона больна – у неё раковая опухоль в голове, и ни один врач ни разу не улыбнулся, глядя на её снимки. Пока что удаётся только поддерживать жизнедеятельность девочки лекарствами, но по всем прогнозам ей осталось от силы лет пять.

Данко нащупал ногой девичий бархатный животик и уткнулся в него стопой, отогреваясь. Желудок лениво переваривал куски волокон, тщательно выискивая среди них витамины и жиры.

Интерлинк загрузил страницу. Услуги для населения частных лиц. Здесь Данко был известен, как профессиональный детектив, специализирующийся на поисках пропавших людей и автомашин. Кабал.

Зачастую все поиски приводили к разбившемуся на скалах «Хорьку» или рабской записи в шахтёры очередного правонарушителя. Однако результаты были всегда, и рейтинг позволял Данко всегда получать самые прибыльные и нестандартные заказы. Самое его большое и требующее немалой выдержки, не говоря уже об отчаянной смелости, дело привело к заложникам у серьёзного владельца сети ресторанов быстрого питания. Шизанутый ублюдок с непонятной целью выкопал здоровенную яму, куда скидывал изувеченные тела похищенных беспризорников, бродяг и проституток. Порой жертва оставалась жива, питаясь трупами, пока не умирала в мучениях и конвульсиях. На страже у предприимчивого бизнесмена работало три взвода полиции и несколько роботизированных охранных систем, включая боевые турели.

Это было тяжело. Если какие-то действия Данко мог произвести удалённо, взламывая и изменяя данные, то в решающий момент ему пришлось идти на риск в реальности и схватиться с хозяином ямы лицом к лицу. Я же мир спасаю, верещал бизнесмен, издыхая на груде своих же собственных жертв. После того дела с «Халифатом» Данко дорого обошлась сохранность своего инкогнито для новостных лент.

Сразу удалив предложения о сотрудничестве и навязчивую рекламу, он открыл сообщение от некоего господина Хайнца.

«Хочу сделать запрос на поиски своей соседки, – значилось в сообщении, – госпожи Донны Романовой, вернувшейся домой вчера вечером, но уже утром пропавшей, возможно в результате насильственного проникновения. У госпожи Романовой осталась малолетняя дочка, у которой нет, и не было попечителей, а я слишком стар, чтобы иметь возможность ухаживать за ребёнком. Прошу вас, помогите разыскать госпожу Донну! За услуги готов предложить тысячу поинтов задатком и полторы тысячи, если удастся найти госпожу Романову. По негласному уговору госпожа Романова всегда извещала меня, если ей предстояло куда-то надолго удалиться. Поэтому я убеждён в факте именно похищения. Подробности лично. С уважением. Господин Хайнц».

Скучно. Очередная журналистка перешла кому-то дорогу, и её отправили на Луну. За предлагаемую сумму Данко даже не стал переходить по ссылкам, приложенным к заявке, чтобы ознакомиться с новостными выпусками этой Романовой.

Данко был готов уже покинуть сайт, когда всплыло новое сообщение.

«Пожалуста, господин детектив, поищите мою маму. Мама нашла очень плохую иформацию о правительсцве и кудато спрятала. Я зоплочу вам все поинты, которые найду».

Куда-то спрятала? Куда-то…

Данко опустил голову на подушку и задумался.

В ногах у него шевелилось мягкое, тёплое, приятное, манящее. Маленькие беззащитные крошки, доверившие ему свою жизнь. А там, на улице намечался очередной ливень с мокрым снегом. Хочется ли ему выдёргивать своё блаженное тело из анналов квартиры, покидать своих нежных миньонов? Покидать ради ещё одной потенциальной крошки…

Итак, журналистка-скандалистка Романова нашла компромат на Правительственный Комитет, информацию спрятала, после чего благополучно пропала; у журналистки осталась маленькая дочка – как там её имя? – которую могут в обозримом будущем использовать для воздействия. И где во всей этой картине есть место для Кабала? Тут, скорее, вопрос в другом: есть ли тут интерес для «Саламандр»? Раз у них теперь свой человек в Комитете, вся эта ситуация может коснуться и Гульнары.

– Котик снова нас бросает, – грустно протянула Юнона, цепляясь рукой за плащ Данко, уже стоящего на пороге с небольшим наплечным мешком. – Когда тебя ждать?

– Как обычно, детка, могу и не вернуться. – Данко наклонился и поцеловал девочку в губы. Она попыталась удержать его более страстным поцелуем, но Данко настойчиво и твёрдо отстранился. – Не скучайте, – громко провозгласил он, – буду поздно или никогда! На вашем счёте ещё один миллион, сразу не тратьте.

Закрывая дверь, он знал, что ему в спину устремлено, по крайней мере, шесть пар глаз. Всё-таки они его любили.

***

Данко ещё раз перебрал взятые с собой вещи: несколько запасных интерлинков, одноразовые карты по сто поинтов, шприц с адреналином, сменное нижнее бельё и таблетки на все случаи жизни; также запасные аккумуляторы для интерлинков, датакубы для найденной информации и выжигатель мозгов. К сожалению, оружия у Данко так и не было. Стрелять в реальности он так и не выучился, так как стоило сиё удовольствие крайне дорого даже для него. В молодости он был известным членом одной банды, но настоящим оружием они никогда не пользовались. Приходилось полагаться только на навыки, полученные в виртуальном мире.

За девочек он не беспокоился, хотя у некоторых даже не было опекунов и родителей – таких он подобрал давным-давно на улицах и за сумасшедшие суммы поинтов зарегистрировал, снабдив автомобилями. Оставленных им денег хватит на месяц, а под контролем Юноны так и на целый год.

Путь занял около часа. Данко проехал через площадь Надежды, миновав памятник основателю «Лады» Джинджо Лотари, в бронзовой голове которого гнездились дикие плотоядные голуби. Разминулся с десятком глухих пробок, забивших узкие проспекты, и добрался до складских районов.

Указанный адрес привёл его в какое-то ужасное захолустье, заселённое мелкими погаными бандами, крысами и коммивояжёрами. Разбитая транспортными обозами дорога местами даже не освещалась. На первом же повороте после съезда к жилмассиву Данко чуть было не влетел в вытащенный на середину дороги ржавый жестяной гараж. «Сову» занесло по наледи – подогрев у дороги был неисправен, если он вообще тут был.

Обласкав интересными словосочетаниями пропадающих журналисток, Данко миновал водонапорную башню и выбрался на волшебную в своём запустении улицу. В каждом дворе виднелись величественные железные ворота с изогнутыми фонарями, отдающими чуть ли не докатаклизмовой эпохой. Самые высокие здания могли похвастаться едва ли девятью этажами, а парковки будто никогда не знали навесов. Солнечных заправок в обозримом пространстве не предвиделось, зато исподволь хватало мусорных баков, которыми, судя по валяющемуся повсюду хламу, никто не пользовался по назначению; в одном, как заметил Данко, так и вообще спал бездомный.

Возле искомого двора ему пришлось долго с силой бить кулаком по сенсорной панели, чтобы отколоть лёд, после чего всё равно обнаружилось, что ворота не заперты.

Данко припарковался на полупустой стоянке для жильцов и зашёл в дом, слизывая кровь с костяшек кулака.

В лифте пахло, вернее даже не пахло, а непристойно воняло, мужским семенем и негашёной известью. Когда Данко проезжал мимо шестого этажа, за дверью заскребло и заверещало какое-то животное – возможно, крыса-мутант. Для подобного района ничего удивительного в этом не было.

В коридоре, устланном линолеумом, Данко сделал восемь шагов, прежде чем приметил проволочную растяжку. Дело становилось всё интереснее. Кто-то решил установить ловушку в жилом доме, где есть дети?

Детальное изучение растяжки показало, что ни к какой взрывчатке она не вела – на другом конце свисала лишь пара полых трубочек из алюминия, слегка касавшихся вбитой в стену медной пластины. Данко перешагнул через растяжку и замер – в квартире журналистки отсутствовала дверь. О том, что она вообще там когда-то была, явственно указывали аккуратненькие металлические петли по бокам.

Не обнаружилось двери и внутри квартиры. Данко внимательно осмотрел гостиную в поисках камер, не пытаясь даже сделать шаг с порога. От его взгляда не укрылась сквозившая тут нищета: хозяйка пыталась выращивать растения в керамических горшках, сверху над которыми свисали газовые лампы, а по периметру присутствовала мебель, стоящая по два-три десятка поинтов на распродажах, уродливая в своей ханжеской простоте. На стенах висели фотографии женщины с маленькой девочкой и детские рисунки с изображениями домов, облаков и, опять же, женщины с ребёнком – только на них женщина была не такой печальной, как на фотографиях. Все эти памятные вещи не были даже оформлены в какие-либо багеты, а были попросту приколоты к стене мелкими гвоздями.

– Руки вверх! – донеслось сзади.

Данко не пришлось долго просить. Она показал тыльные стороны ладоней и уточнил: «Частный детектив. Прибыл по вызову соседей. Можно обернуться?»

– Оборачивайтесь, господин детектив, – немного дрожа, разрешил голос.

Данко обернулся, медленно опуская руки, и увидел старика лет сорока, который продолжал нацеливать в него палец.

– Вы чуть было не застрелили меня ногтем, господин Хайнц, – слегка поклонился Данко. В голосе его не было ни следа насмешки.

Хайнц тоже не засмеялся. Он с изумлением и ужасом оглядывал помещение гостиной. Видимо, он тоже искал дверь.

– Как же так! – воскликнул он. – Как же так!

Данко в ответ развёл руками – мол, ну вот так, как ещё-то.

– Я же в коридоре колокольчики повесил, – с обидой воскликнул Хайнц, заходя в квартиру и осматриваясь вокруг, будто пытаясь определить, не имеет ли Данко отношения к пропаже значимой квартирной детали.

– Вы слышали колокольчики, когда я пришёл?

– Нет, – Хайнц с недоумением посмотрел на Данко, пытаясь отыскать в его взгляде ответы на все вопросы.

– А раз я с лёгкостью обнаружил вашу растяжку, то её с такой же лёгкостью могли обнаружить и те, кто приходил до меня.

– Малышка! Малышки нет, – жалобно ахнул старик, бледнея на глазах. Он вбежал в квартиру, не обращая внимания на предостерегающие жесты Данко, и бросился в спальню.

Ничего не запищало и не взорвалось. Пожав плечами, Данко пересёк гостиную и уставился на домашний интерком: такое впечатление, что аппарат долго и монотонно били пожарным топором, настолько он был повреждён. Рядом с ним в окне отчётливо виднелось пулевое отверстие. Судя по диаметру, выстрел был произведён из дальнобойной снайперской винтовки. Данко обернулся, но следа на стене напротив оконного проёма не обнаружил.

Из спальни вернулся убитый горем Хайнц.

– Всех украли, господин детектив. Теперь и дочки нет.

– Не хочу вас преждевременно расстраивать, господин Хайнц, – мягко начал Данко, – но можно смело учитывать, что Романова перешла дорогу очень и очень серьёзным людям. Причём настолько серьёзным, что они даже не стесняются оставлять на виду следы своей деятельности: вот тут, посмотрите, след от снайперского выстрела. Что уж говорить о двери, которую, недолго думая, попросту прихватили с собой. Быть может, нерадивый исполнитель, брался за неё руками, и таким образом они решили предупредить любую возможность восстановления отпечатков.

Данко поднял указательный палец, и они оба с Хайнцем многозначительно на него уставились.

– А вот скажите, где у вас расположены камеры и уточните, есть ли пожарный выход?

– Да какие тут камеры! – воскликнул Хайнц. – За кем тут следить? За Куприяновой с её крысой? Тут половина жильцов не платит за коммунальные услуги, а камеры же денег стоят. Хорошо ещё, что здания эти все не снесли до сих пор, и на том спасибо!

– Ладно. – Данко сконцентрировался. – Я озвучу вам план действий. Вы, господин Хайнц, если желаете помочь в поисках, должны опросить жильцов, кто что видел в течение прошедших суток. Конкретно интересуют люди, несущие дверь. Возможно и допустимо, что и маленькую девочку. Я сейчас сниму накопители с интеркома и попытаюсь восстановить с них информацию в поисках зацепок. После чего обыщу квартиру и возьму всё, что может помочь в расследовании. Вы даёте своё согласие?

– Конечно, согласен, – засуетился Хайнц. – Я сейчас… вот… – он протянул руку с интерлинком к руке Данко, – занесите меня в контакты, я вам всё, что узнаю, сообщу.

Данко быстрым движением записал номер старика.

– Я сейчас, господин детектив. Вас просто Кабалом звать, так? Страж на входе в мир духов, так сказать? Я знаю, что ваши услуги дорого обходятся, но у меня… Я обещал тысячу. Немного не хватает, но я тут кое-что продам ещё – вы не переживайте об этом. У меня есть покупатели, да, – продолжая говорить, Хайнц настойчиво маячил интерлинком в сторону интерлинка Данко, чтобы сейчас же перевести денежные средства.

Данко мягко отвёл руку старика в сторону.

– Не надо, – сказал он. – Мне уже заплачено сполна.

– Кем? – удивился старик, опуская руку.

– Следом за вашим сообщением пришло сообщение от дочери Романовой.

Хайнц ахнул и умоляюще сложил руки на груди.

– Никакие деньги не стоят детских слёз! И если в моей власти стать платком, который промокнёт эти слёзы, то я могу считаться миллиардером! – Данко решил усилить градус пафоса, отчасти оттого, что ему было бы противно брать деньги с нищего старика, отчасти – что следовало закрепить за собой право держать ситуацию в своих руках; когда деньги заплачены, ты становишься наёмником, а наниматели, особенно низшего звена, не всегда отдают себе отчёт в границах своих полномочий.

В какой-то момент Данко начал переживать, что старика сейчас хватит сердечный приступ – тот закачался, а из глаз хлынули потоки благодарственных слёз. Хайнц протянул к Данко руки, будто пытаясь обнять его как сына, но вовремя взял себя в руки.

– Приступаю… к исполнению задачи, господин детектив! – дрожащим голосом сообщил он. – Делайте, что посчитаете нужным!

– Подождите, – остановил его Данко, – как звали девочку?

– Соль, – тихо ответил старик, вполоборота обернувшись к детективу. – Красивое имя. Знаете – Соль, Солька, Солюшка – нимфа Солнца.

– Простите, вы религиозны?

– О, нет-нет. Не подумайте, господин детектив. Это всё… так. Старческая тоска. Не обращайте внимания.

Данко подождал пока старик выбежит из квартиры и вернулся к изучению интеркома. К счастью накопители данных были прочно вмонтированы в блок, и выдрать их с помощью силового воздействия не представлялось возможным. С похитителей бы сталось утащить интерком так же, как они утащили дверь, но, судя по всему, их было недостаточно много, чтобы нести, или волочь аппарат весом в два центнера. Сам же Данко знал все секреты крепления накопителей. Он поднёс к интеркому свой интерлинк, в мгновение ока настроился на его диапазон и, считав серийный номер, вошёл в управление прошивкой. Несколько команд – и накопитель послушно вылез наружу, принимая за свою «мать» интерлинк Данко.

Данко на ощупь определил, что накопитель недавно был в работе – тепло от поступающего питания ещё чувствовалось.

Конечно, тут ещё предстояло поработать. После физических повреждений интеркома связь с накопителями блокируется, а данные шифруются. Но технически восстановление данных не так уж и невозможно. Разве что кто-либо шарахнет по блоку мощной электромагнитной волной.

Данко запихнул накопитель в свой мешок и пару раз обошёл помещение, выискивая сначала в гостиной, а потом и в спальне какие-либо следы, способные приоткрыть завесу над пропажей Романовой. Он нашёл пластиковую записную книжку, но в ней все записи были тщательно стёрты, и восстановить их без помощи химии было невозможно, но Данко захватил и её на всякий случай. Потом он обнаружил осколки кружки с характерными следами от пулевого попадания, несколько одноразовых расчётных карт, которые он брать не стал, простенький пылесос и благовония с труднопроизносимыми названиями. Особого интереса заслужили брошюрки, которые Данко увидел на столе, под кроватью и в ящике с нижним бельём.

«Значит, будущее за вами? Микрорайон в Солнечном? – хмыкнул Данко, – Вот и причина экономии нашей журналистки».

Бросив прощальный взгляд на квартиру, запечатлев её под разными углами на интерлинк, Данко вышел в коридор и спустился во двор. Переживать, что местные бродяги в отсутствие хозяина попытаются взломать притягивающую внимание «Сову», не стоило – во дворе никого не было, а если бы и был, в каждом ободке обшивки находилась камера, конспектирующая окружающую обстановку.

Данко просидел в салоне минут пять, обмозговывая увиденное и услышанное.

Первое, что надо было найти – это машину Романовой. Никто и никогда не бросит свой автомобиль больше, чем на сутки. Правила «Лады» на этот счёт были конкретны и непротиворечивы. Значит, предстоит немного поворошить базы данных. Подключить накопитель Романовой к домашнему интеркому и как следует его обработать.

Данко уже собрался покинуть сию юдоль скорби, но его отвлёк звуковой сигнал денежного перевода. Ближайшее время переводов не предвиделось, и заинтригованный Данко заглянул в интерлинк. Через мгновение он откинулся на спинку сиденья и тяжело выдохнул, уставившись на своё отражение в зеркале заднего вида.

«Господин Данко, известный также как детектив Кабал. От лица корпорации «Лада» убедительно приглашаем вас посетить наш центральный офис в Новом Доме, найти адрес которого для человека с вашими заслугами не представит особого труда. Настоятельно рекомендуем вам совершить этот визит до того, как вы приметесь за поиски известного вам лица. По прибытию в офис обратитесь в отдел службы безопасности. В качестве жеста доброй воли примите от нас небольшой взнос за причинённое беспокойство».

На счёт Данко было перечислено двадцать миллионов.

Глава 4

Дивные леса неизвестной Земли

– Двадцать миллионов с каждой заимки, имеющей доход от снабжения колоний, сорок пять с владельцев каждой лесополосы и по два миллиарда с внутрипланетных землячеств. Повелеваю устроить празднества на собранный фонд, а отправку резидентов возвести в культ.

Вече неодобрительно зашумело, но никто не двинулся с места.

Над столом с тихим жужжанием зависли два робота, конспектирующие события.

Если бы в этот момент кто-то зашёл в полутёмную залу, освещённую лишь светом зеленоватых фонарей, ползающих по песчаным стенам, он бы обратил внимание, прежде всего, на длинный уставленный инкрустированными кубками стол. Что в меньшей степени требуется голодному народу, чем взирать на яства, вкушаемые князьём на вече во время ежедневных собраний? Тут были и длинные жареные угри в патоке и сметане, и крутые катушки с кожи коровьих маток, и всевозможные закуски из тварей, населяющих убийственные моря Сэл-о, и водки, изготовленные по старинным рецептам близлежащих галактических колоний. Рот неизбежно орошался слюной от искусительных ароматов, витающих по зале.

Однако вече не притрагивалось ни к еде, ни к питью. Всё внимание было обращено к председателю – тучному человеку с уставшим и одутловатым лицом. Уголки его губ, если так можно выразиться, стекали на подбородок, окаймлённый же густой багровой бородой, украшенной тяжёлыми металлическими зубьями, способными проколоть кожу. Правая рука лежала на крупном гелиотропе, посылающем и принимающем информацию от всех серверных платформ, контролируемых верховным каганатом. Время от времени князь морщился и покачивал головой с отсутствующим выражением лица. Вече, вроде бы имевшее доступ к той же информации, несмотря на это, не могло уловить, что же так беспокоило верховного председателя.

– Если мы возьмём излишнее с держав, то назавтра же вороны полакомятся нашими глазами! – воскликнула немолодая уже княгиня, заламывая руки.

Она с надеждой и осуждением посмотрела на председателя, но тот не обратил на неё и её слова не малейшего внимания.

– После того, как народ выест глаза слабым князьям, воронам уже нечем будет лакомиться, – ехидно заметил кто-то с другого конца стола.

– Разве нашей военной мощи недостаточно, чтобы выжечь их города и сёла? Разве нам недостаёт мужества, чтобы хлопнуть по губам ропщущим? Что скажут верные подданные, услышав, что им определили оброк в десятки миллионов ради какой-то неясной блажи? Мы потеряем доверие!

Князь прервал становившиеся всё громче и громче крики, встав с кресла и ударив кулаком по столу. Княгиня затрепетала.

– Разве я слаб, коль не желаю идти против своего народа? – сухо спросил князь, не поднимая взгляд на собрание. – Да, я стою к вам вполоборота, и вы находите это смешным? Бойтесь! Ибо в тот час, когда я развернусь к вам полностью, ваш смех сменят слёзы!

Ответом ему было неодобрительное хмыканье и перешёптывание.

– Так вы и можете? – воскликнул князь. – Перешёптываться за спинами?

В зал вошёл слуга-тиун, позванивая в колокольчик.

– Агенты Авель и Каин, всемилостивейший князь! – громко доложил слуга.

– Пусть войдут, – разрешил председатель.

Авель вошёл в зал первым. Каин держался чуть позади.

Они поклонились и замерли в ожидании.

Князь слегка склонил голову, показывая приветливость. На губах у него блуждала загадочная улыбка.

– Добро, агенты. Слушайте воочию мой указ, – важно начал он. – Вам суждено отправиться на планету, имя которой было Земля, и которая есть колыбель нашей великой и могучей расы.

В зале воцарилась тишина. Авель ощутил на себе выжидающие взгляды.

Что он почувствовал? Мечтая о Земле с самого детства, разглядывая старинные фотографии и видеофайлы, на которых голубые океаны омывали белые пляжи, а гигантские деревья, покачивая вершинами, создавали удивительный и приятный слуху шум, стоять сейчас перед верхушкой правления и слышать, что именно он избран для отправки на планету своих снов. Ощущение тёплой благодати родилось и стало расползаться по его внутренностям, щекоча низ живота и горло.

Внешне же он дозволил себе лишь ответить лёгким кивком.

Сзади донёсся голос Каина:

– Мы стоим на пороге войны, а вы отсылаете меня на Землю?

В голосе чувствовалась досада.

– Войны? Вы сказали – войны? – князь расхохотался, как показалось Авелю – довольно натянуто. – Если война и есть, то только внутри каждого из нас. А недовольства всегда были и будут.

– Оппозиция… – начал было Каин, но осёкся, услышав неодобрительные возгласы каганата. И в самом деле, хоть Авель с побратимом и стали заслуженными героями Сэл-о и даже некоторых окрестных поселений, вести столь фривольные диалоги со старшими не следовало, как и подвергать сомнению их решения.

– Вы забываетесь, агент! – словно в подтверждение мыслей Авеля, с упрёком воскликнула княгиня.

Каин склонился в поклоне, побледнев от переполнивших его чувств. Побратим Авеля гневался.

– Оппозиция действует ровно так, как того желаем мы, – решил всё-таки ответить на недосказанный вопрос Каина князь.

Вече осмеяло его ответ. Из разных углов донеслись скабрезные замечания о том, где и как оппозиция действует. Княгиня одним жестом прервала комментарии.

– Вам надлежит, агенты, сформировать четыре отряда, обеспечить снаряжение последних модификаций и взять курс на галактику Млечного Пути на четырёх транспортных кораблях-ангелах: «Серафим», «Арелим», «Малахим» и «Офаним».

Княгиня и часть собрания вскрикнули в изумлении.

Авель затрепетал: новейшие технологические разработки, на которые были пущены неимоверные средства из казны, покинут Сэл-о. Это серьёзный и непростой шаг.

– Возмутительно! – часть вече повскакивала с кресел. – Вы лишаете нас боевой мощи!

– Отнюдь. Я обеспечиваю нас оной.

– Так расскажите же нам. Вы забываетесь, князь! На вече все равны, и ваше слово против нашего ничего не стоит. Мы – против! Так ведь, братья?

Князь взмахнул рукой, и члены собрания стали опускаться на свои места, раздуваясь от негодования.

Слуги стали вносить ладьи с пьяным мёдом и сладкими закусками. Старый пёс, лежавший до этого рядом с креслом князя, поднялся и скорбно прошествовал мимо них к деревцу бонсай, чтобы справить на него нужду. Это ему прощали.

– Как среагировали остальные колонии? – спросило вече.

– Реакция была… благосклонной.

Княгиня взмахнула бровями, и у Авеля появилось нестерпимое желание припасть к её ногам. Князь, кажется, заметил это.

– Что же вы хотите от Земли, князь? – спросила княгиня. – Заручиться поддержкой?

Князь извлёк из ящика стола датакуб и швырнул через стол Авелю.

– Детали миссии на этом диске. Их вы узнаете по прибытию на Землю, агент.

– Только я? – уточнил Авель.

– Да. Только вы. По расчётам вам лететь около ста лет, а значит, вы будете погружены в продолжительный анабиоз. Кто знает, что останется в вашей памяти, когда вы проснётесь. Когда я перечислю вам остальных обязательных членов экипажей, вы поймёте, почему я не могу сделать детали миссии общедоступными.

– И кто же эти члены?

– Адмиралы Йозеф, Каспер, Вальтасар Адме и Мельхиор.

Князь насладился воцарившейся тишиной и внезапным пониманием каганата.

– Ясно! – воскликнул Каин. – Гениально! Но что помешает адмиралам убить нас и развернуть корабли против Сэл-о?

– Вот он! – кривой коготь князя указал на Авеля, сжимающего датакуб. – Полный доступ к изменению навигации, планам миссии и огневой мощи кораблей будет только у агента Авеля. Пока он будет пребывать во сне, корабли будут следовать своим курсом. После пробуждения агент Авель восстановит данные и будет действовать согласно указаниям.

– Вот только вы все уже будете мертвы, – заметил Каин. – Вы отсылаете негласных лидеров среди народа – тех, кто может встать во главе революции и погрузить всю нашу вселенную в хаос. Но также отсылаете и нас, лишая дома, семьи и верной службы всемилостивому князю!

– Ваша служба будет теперь там.

Каин поник лицом. Авель же наоборот испытал горячее воодушевление и благодарность. Неужели князь, считавшийся до сих пор слабым и бесхарактерным человеком, способен решиться на то, чтобы полагаясь только на дружину, отослать на самоубийственную миссию двух своих самых лучших агентов. Безумие это или сила?

– Всемилостивый князь Иероним Шестой соблаговолит принять ответ от нашего доброго собрания? – послышался насмешливый голос от дверей.

По глазам резанула вспышка яркого света, и Авель, развернувшись, выкинул вперёд руку с заплечным кинжалом. Он ещё не видел убийц, а руку уже обдало жаром…

***

Капсула ангара превратилась в чистилище. По пульсирующим стенам ползли языки синего и зелёного пламени, пытаясь противостоять хлеставшей из мелких дырочек белоснежной пене.

Авель потряс головой, приходя в себя от лихорадочных видений, и прижал обожжённую руку к груди.

– Агент Авель, – позвал голос.

Сначала он подумал, что это Старшая взывает к нему через всю нейронную систему его организма, пытаясь достучаться до одурманенного адреналином и обезболивающим мозга. Но нет – это он сам бормотал себе под нос, раздвигая руками мягкие заросли противопожарной пены и тонкие листы металла, вырастающие на пути.

Нащупать в этом безумном огненном хаосе скафандр было непросто. Потерявшие чувствительность пальцы не могли определить, что перед ними за модель, и подходит ли она для выхода наружу. Но и оставаться в стремительно теряющем кислород помещении, которое, к тому же, быстро заполнялось обеззараживающей едкой жидкостью, огнеупорной пеной и нестерпимым жаром, было нельзя.

В ушах раздавались липкие хлопки, а перед глазами вспыхивали миллиарды сиреневых точек. Из прокушенного Каином уха, не сворачиваясь, стекала липкая кровь.

Где же сам Каин?

Вот он стоит напротив, сжимая боевой нож на уровне груди. Вот он прыгает на Авеля. А дальше его лицо перекашивается от боли, а из горла начинает хлестать беловатая гниль. Тело дрожит, будто его бьёт электрическими разрядами, и напарник отлетает вбок, чтобы затеряться в обломках посадочных модулей. На его месте тут же вырастает огненный столб.

Слова Каина были ложью: миссия не являлась блажью Авеля, мечтавшего о Земле; это был спланированный политический акт, помимо всего прочего имеющий целью отдаление конкретных фигур от очагов гражданского неповиновения. Но почему Каин не открыл ему правду тотчас же, по пробуждению? В свете воспоминаний Авеля, вспыхнувших у него в мозгу несколько мгновений назад, предательство друга обретало совсем иной оттенок.

Авель почувствовал очередной толчок и полетел на пол. Судя по стремительному смещению обломков модулей, капсула-ангар вылетела из разорванного хвоста корабля.

«Серафим» произвёл точную и мягкую посадку. Совершенно не предназначенный для подобного манёвра транспортник совершил чудо. Инициативный корабль собственноручно просчитал траекторию и массу, благополучно прошёл плотные слои атмосферы, а перед самым столкновением с поверхностью развернулся, минимизировав внешние повреждения.

Сейчас корабль замер, сосредоточившись на собственных ощущениях и не уделяя ни капли внимания происходящему внутри него.

Авель поднялся и побрёл, увязая в пышной пене к изогнутому шлюзу, створки которого автоматически разблокировались, будто бы для выпуска челнока, хоть оба и были уничтожены разбушевавшимся Каином.

Где же тело? Авель попытался осмотреться, но из глаз беспрестанно текли слёзы, и кроме мигающих огоньков на шлюзе, он не мог рассмотреть чего-либо ближе вытянутой руки.

Сглотнув горькую слюну, обильно скапливающуюся во рту из-за едких осадков в пространстве ангара, он нырнул в скафандр. Нырнул, не разбираясь, боевая это модель, геологическая или беззащитная парадная. По ощущениям определить было невозможно, а из-за постоянно меняющейся гравитации в пределах внутреннего помещения капсулы вес скафандра казался то невыносимым, то практически невесомым. Если на Земле произошли глобальные изменения климата, то при выборе неподходящего костюма можно было сгореть, взорваться, задохнуться – что угодно, но только не выжить.

Герметизация пространства была нарушена, поэтому шлюз беспрепятственно раскрылся, и Авель скользнул под косым углом по гладкому мостику в сторону пылевого облака, всасывающегося внутрь капсулы.

Забрало шлема залепило грязью, и Авель не увидел, во что он врезался по приземлению. Руки увязли в рыхлой землистой почве, а тело под собственным весом и весом скафандра поползло вниз.

Авель не захотел вниз и пополз вверх, опасаясь, как бы его не задавило щупами «Серафима», звук движения которых он услышал в заработавших динамиках гермошлема. Этими щупами корабль закреплялся к поверхности космических объектов при необходимости стыковки. В условиях невесомости или псевдогравитации они могли быть весьма нежны, но сейчас, под действием Земного притяжения, каждый их удар впечатал бы хрупкое тельце в скафандре глубоко в землю – на десять-пятнадцать метров. Поэтому Авель заработал руками и ногами, стравливая под себя куски податливой почвы, и полз так, пока не почувствовал себя на достаточно плоской и твёрдой поверхности.

Тут он замер, прислушиваясь к вгрызающимся в землю позади него щупам корабля, стёр с забрала грязь и остался лежать, взирая на открывшийся перед ним вид.

Судьба забросила Авеля на пологий склон, покрытый выжженной травой и слоями блестящего от солнечного света дёрна. Местами между кусками почвы торчали округлые куски каменных валунов, корни древних деревьев и пальцы их мёртвых собратьев, будто тянущиеся к небу в последней безмолвной попытке ухватиться за него. Небо же – чистое, безоблачное – сквозило слепящей голубизной, нарушенной лишь расползающимися следами от павшего «Серафима».

Выше по склону над павшим кораблём укоризненно навис настоящий земной бор. Громадные рыжие стволы, увенчанные в вышине тугими плетьми веток с зелёными иглами и бурыми шишками. Они трепетали по ветру, отгоняя от себя серый пепел, как добротная хозяйка сметает с порога грязь, принесённую незваными гостями.

Деревья, подумал Авель.

Индикаторы шлема горели зелёным. Даже те, которые показывают содержание опасных для органических тканей кислот, хотя это и противоречило некоторым всплывающим в памяти Авеля познаниям о Земле прошлого.

Старшая продолжала хранить молчание. Быть может, она погибла при попытке синхронизации своего исходного кода с нейронами Авеля. Однако он ощущал лёгкие покалывания в пригоршне – мягкой ткани, находящейся между большим и указательным пальцами. Как бы там ни было, она не вторгалась в область мозга, чтобы наладить контакт или поделиться своим мнением о сложившейся ситуации. И хорошо – кто знает, как бы отреагировал мозг Авеля на подобное вмешательство? Вполне может оказаться, что перегорел бы или парализовал все нервные окончания своего хозяина.

Его облегающий доспех, скафандр, оказался геологическим. Сейчас он раздулся, позволяя нормализовать теплообмен на поверхности тела своего носителя. Авель ощущал, как изредка по его позвоночнику и запястьям пробегают покалывания, будто тонкими усиками – скафандр проверял самочувствие и активность организма, чтобы успеть впрыснуть антибиотик или адреналин в случае возникших проблем.

На самом деле, в этом не было потребности. После тренировок организм Авеля уже пришёл в норму: агент мог отлично контролировать и колеровать свои биотоки, клеточная регенерация превышала норму в шестьдесят раз, а гипоталамус был готов выдержать до двухсот аномалий единовременно. Всё-таки боевая подготовка агентов второго уровня, каким был Авель, подразумевала значительные физиологические изменения.

Авель провёл рукой в перчатке по зеленоватым вкраплениям в лежащем перед самым лицом камне. В принципе, риск был оправдан, и если есть кислород, то можно избавиться от стесняющего движения шлема. А ведь вполне могло оказаться, что современные деревья на Земле участвуют в преобразовании совсем других элементов, но благо, геодатчики скафандра уже показали оптимальное содержание необходимых для дыхания газов. Авель деактивировал гермошлем и стянул его.

Лёгкий ветерок, приятный и прохладный, коснулся его обгоревших щёк, лаская, как добрая мать ласкает блудного сына, вернувшегося домой из дальних странствий. Действительно, воздух был не чета тому, который наполнял, пусть и максимально уютные, но аскетически скупые казематы корабля. Авель уловил содержание щекотных эфирных масел хвои и диких соцветий, аромат богатого минеральными отложениями чернозёма, дождливой влаги и обжигающей гари, возникшей в результате падения громадины «Серафима».

Авель выполз из скафандра и обернулся на корабль. Тот уже успокоился, прочно окопавшись в глубинах проделанной траншеи. Щупы напряглись, притянув тело змея к земле, а ворохи пламени, выползающие временами из разорванного хвоста, гасились бурными всплесками противопожарной кислотной пены. Следом за кораблём тянулась целая кладка из выскользнувших из образовавшегося отверстия капсул. Они были похожи на яйца мухи, которые непостижимая сила разбросала по дну глубокого карьера – траншеи, вырытой павшим исполином.

Корабль надо было замаскировать. Нельзя допускать, чтобы на него набежали оказавшиеся поблизости аборигены с томагавками или кувалдами и разобрали на сувениры. И это ещё при самом радужном развитии событий. Делиться с земными институтами подобными технологиями, не разобравшись сперва, какая политическая и экономическая обстановка царит сейчас на планете, было бы крайне неосмотрительно и нецелесообразно.

Системы боевой маскировки на «Серафиме» были, но вот в том-то и проблема, что маскировка была боевой. Корабль мог лавировать между звёзд, уходя от неприятеля, прячась во фракталах космической пыли, мог даже принять какой-никакой бой – всё-таки транспортник – это не крейсер и не эсминец, хотя, судя по всплывшим в сознании Авеля воспоминаниям, первоначальная структура корабля была ориентирована на атаку целых планет-колоний, – но замаскироваться в пятнадцатикилометровой траншее полуторакилометровому змею было довольно проблематично.

Авель, пошатываясь от опьянения земным воздухом, поднялся на ноги и почувствовал, что он уже не один.

У кромки леса, у самого подножия исполинских деревьев, толпились с десяток бронированных тварей, похожих на крупных ящеров с тонкими извивающимися хвостами. Они не шевелились, уставившись на пришельца без особого интереса или эмоций. Просто стояли и смотрели, как смотрят сонные начальники на своих подчинённых, занятых рутиной.

Авель расправил плечи и внутренне подобрался.

Это могла оказаться агрессивно настроенная враждебная фауна, типа древних львов или медведей. А могла оказаться целая новая разумная цивилизация, способная посчитать какие-либо действия незваного гостя оскорбительными и даже возмутительными, о чём не замедлит известить всех своих представителей. Следовало быть предельно аккуратным.

Неторопливо и без суеты Авель опустился на землю и сел таким образом, чтобы уровень его взгляда был не ниже и не выше роста одного из местных представителей. Взгляд он опустил к земле, однако продолжал видеть обитателей леса верхним зрением.

Оставаясь в таком положении, он громко и отчётливо произнёс, насытив голос доброжелательностью и уверенностью: «Айо!»

При звуках его голоса несколько ящеров развернулись и ушли в лес, потеряв малейший интерес. Остался лишь один. Он подошёл к Авелю ближе, и Авель смог рассмотреть зверька детальнее.

Строение мордочки и ушей выдавало в существе семейство кошачьих, однако вместо шерсти по всему телу располагались с виду тяжёлые хитиновые пластины. Тугие лапки с четырьмя острыми когтями врезались в почву, оставляя в ней характерные отпечатки. Когда Ящер приблизился, выйдя на освещённую солнцем поверхность, цвет его пластин заметно сменился с мятно-леденцового на серо-бурый. Две широкие пластины, соединяющиеся в некое подобие маски, сквозь щели которой сверкали янтарные глаза с узкими зрачками, зашевелились, будто Ящер принюхивался к человеку. Быть может, он что-то сказал, однако Авель не услышал ни звука.

Авель осторожно протянул к существу открытую ладонь. Утешительной стала бы реакция, когда животное послушно утыкается в протянутую руку и позволяет себя погладить и почесать за ушком. Но Ящер уставился на руку так, будто это была самая невыразимо скучная и тошнотворная вещь на свете, способная вызвать только рвотные позывы. Вместо того чтобы изучать человека, Ящер прошёл чуть дальше, туда, где валялся сброшенный скафандр Авеля. На минуту он задержался возле скафандра, то ли изучая его, то ли идентифицируя на съедобность, а после двинулся в сторону корабля.

Всё было спокойно.

Авель поднялся на ноги и, усмехнувшись, принялся собирать скафандр в компактный куб с целью вернуть его на корабль. Занимательно, что никаких насекомых он пока ещё не встретил, хотя у них на Сэл-о в такой солнечный день вблизи лесов сложно было не влезть в рой каких-либо завезённых первыми поселенцами с Земли комаров или другого гнуса.

Ящер бродил возле корабля. По его виду можно было подумать, что он ведёт с «Серафимом» мысленный диалог, и что корабль даже ему отвечает. Авель тоже попробовал обратиться к Ящеру ментально, но видимо на таком расстоянии подобное не работало.

Зато в мозгу возникла прекрасная идея. У каждого челнока имелся парашют – широкая тончайшая простыня из полимеров, предназначенная не только для мягкой и безопасной посадки, но и для дальнейшей маскировки посадочного модуля. Мало ли какие ситуации могли поджидать резидентов на потенциально опасной планете или спутнике – так что забота о своём обратном билете, челноке, была основополагающим фактором выживаемости. На «Серафиме» количество челноков соответствовало численности экипажа за исключением одного человека – ровно один требовался, чтобы заблокировать или уничтожить корабль в случаях, предусмотренных военным регламентом Сэл-о. Сорок шесть челноков – это девяносто два парашюта, каждый по двести метров шириной. Такого количества бы хватило, чтобы укрыть от постороннего взгляда десять «Серафимов».

Но, прежде чем приняться за работу, Авель развернулся к лесу и торжественно произнёс:

– Земля! Прими в свои объятия сына, вернувшегося к тебе с надеждой и уважением. Клянусь, что не замышляю зла. Клянусь, что буду действовать только с твоего разрешения и одобрения. Клянусь, что не вмешаюсь ни в естественный ход событий, ни в те события, что будут естественны для твоих родных детей, проживающих в сегодняшнем дне! Прими же меня с добром и теплом, огради от своего гнева и презрения. Поверь, все мысли мои были о тебе, вся моя жизнь с самого детства принадлежала тебе. Так возлюби же меня, как я люблю тебя!

Сказав так, Авель поклонился, и ему показалось, что лес одобрительно зашумел в ответ. То были объятия с его мечтой, его прародителем и его любовью.

***

На маскировку корабля у него ушёл весь оставшийся день. Полотнища были туго натянуты, и их даже хватило на то, чтобы замаскировать большую часть образовавшейся траншеи так, что случайный свидетель мог обнаружить лишь достаточно обыденный и привычный для взгляда ландшафт: каменные курганы, будто вырванные из земли взбесившимся великаном, ручьи, обильно стекающие со склонов в мелкие озёрца с болотами, и полуголая равнина, местами облезшая проплешинами сорной травы или сплётшихся друг с другом кустов.

Казалось, будто Ящер понимал его действия. В один момент, когда неловко закреплённый край полотнища подхватило ветром, существо прыгнуло на него и прижало к земле, поблёскивая янтарными искорками глаз. Авель рассудил, что это мог быть и элемент игры, нежели разумное поведение. Однако в любом случае присутствие Ящера не мешало его планам.

После заботы о корабле, который благосклонно следил за его действиями парой сотен полуоткрытых глаз – остальные были сомкнуты, корабль медленно погружался в дрёму, чтобы приступить к сконцентрированной регенерации своего тела – Авель вернулся в капсулу ангара. Где-то тут внутри лежало тело, пусть и подлого, но всё-таки побратима.

Освещая вспухшие от недавнего пожара стены, заляпанные серо-зелёными пенистыми ошмётками, он осторожно двинулся вглубь. На этот раз Авель держался настороже: в его руке был зажат электромагнитный прут, похожий на волшебную палочку. Таким было удобно манипулировать, поражая цели даже за спиной.

Спустя несколько минут Авель увидел Каина. Тот лежал на боку, прислонившись к стене, будто спал. Глаза выгорели, и из розовых пузырящихся глазниц стекала на грудь чёрная слизь, оставившая на щёках и подбородке ровные полосы, похожие на усы. Такая же слизь, только в гораздо большем количестве, стекала из его рта. Эпидермис полностью выгорел, обнажив белесый остов из напрягшихся в последний момент сухожилий и почерневших мышц. Сомневаться, что Каин мёртв, не приходилось.

На всякий случай Авель несколько раз ощутимо ткнул прутом в нервные узлы погибшего, но ничего не произошло. Перед ним был труп – это было ясно.

«И не надейся, что я оставлю тебя здесь, – пробормотал Авель сквозь зубы, взваливая на плечи тело товарища. – Ты пойдёшь… Пойдёшь и посмотришь на эту планету! Слышишь, друг?»

Он вынес Каина наружу и, поднявшись вверх от капсюля, сбросил на землю, не особо заботясь о сохранности тела. Голова Каина с хрустом стукнулась о камень, и из треснувшего черепа потекла белая густая жидкость. Рот предателя искривился в презрительной брезгливой усмешке: «Я не вижу твою Землю, и никогда не увижу».

Авель принёс лопату и потратил ещё час на то, чтобы вырыть в рыхлом грунте глубокую яму в человеческий рост. Хоть он и работал весь день, даже после трудоёмкого рытья его сил не поубавилось. Единственное что – захотелось есть.

Он поднял тело Каина и опустил в приготовленную могилу головою вниз, как хоронили суеверные крестьяне на Сэл-о погибших от радиоактивного заражения. Однако в данном случае это было, скорее, актом презрения, которое только и мог заслуживать человек, собственноручно предавший и убивший всю свою команду. Пусть поступок Каина был продиктован каким угодно смыслом – здесь, вдали от своих, они были единой семьёй, зависящей друг от друга. А теперь из всей команды оставался только один Авель.

– Каин, брат! – громко произнёс он над засыпанным захоронением. – Ты умер вдали от дома, будучи проклятым и осквернённым. Ты ненавидел нашу миссию, ненавидел эту планету и ненавидел свою команду. Теперь ты останешься здесь навечно. Вдали от дома, так и не увидев его. Земля, которую ты презирал, примет тебя в своё лоно, и черви пожрут твоё тело. Радуйся же, ибо так ты хотя бы сможешь послужить пропитанием и породишь жизнь, хоть это и самое малое, чем ты можешь расквитаться за постыдное предательство и смертоубийство.

Авель посмотрел на Ящера, сидевшего рядом. Ящер неотрывно взирал на только что зарытую агентом могилу с какой-то неожиданно новой эмоцией на его бронированной мордочке. Авелю показалось, что это был страх. Ящер боялся – но почему? И чего?

– Он мёртв, – пояснил на всякий случай своему новому товарищу Авель. – Он был предателем. Но я его похоронил, потому что он также был человеком.

Ящер вздрогнул и медленно обернулся на него. Авель прочитал во взгляде существа осуждение. Это всё было довольно странно.

Но никаких пояснений не последовало. Ящер поднялся на все четыре лапы и, ощупав землю двумя тонкими языками, прыгнул в сторону леса, растворившись в воздухе. Только два янтарных огонька пару секунд продолжали летать в сгущающемся сумраке.

Ящер был волен делать всё, что хотел. Авель же вернулся к кораблю и, проникнув в его нутро, двинулся в поисках командного отсека.

Здесь было сыро и пахло мёрзлым зловонием. Так пахнут на морозе колоды для рубки мяса или руки нечистоплотных девиц во время женского ежемесячного цикла. По мясистому своду ползали тонкие искрящиеся нити, латая повреждения и очищая пространство от последствий взрыва. Большая часть отсеков сгрудились у основания хвоста, куда их сдвинуло в момент приземления.

Авель без проблем нашёл капитанский мостик: этот отсек был меньше остальных и соединялся с туловищем корабля тысячей безразмерных волокон, вспыхивающих от света фонарика. Шлюз в капсюль был надёжно закрыт от постороннего вмешательства.

Протянув руку к шлюзу, Авель некоторое время безрезультатно гладил липкую поверхность, пытаясь нащупать хоть что-то напоминающее сенсорную панель. Наконец поверхность двери завибрировала, и перед агентом раскрылся проход внутрь.

Навигационные системы были заблокированы и переведены в ожидающий режим: во время швартовки со столь массивным объектом, тем более обладающим столь сильной гравитацией, запуск корабля определялся системами как невозможный. Вернее, не невозможный, а недопустимый. При желании можно было попытаться сдвинуть корабль с места, но подобной необходимости перед Авелем сейчас не стояло.

Он попробовал войти в систему управления базой данных, но она также оказалась заблокирована. Похоже, что время узнать детали миссии ещё не настало. Авель подошёл к ячейкам с архивами и попытался подключиться к ним через локальный терминал, выдвигающийся из стены. Всё так же безрезультатно. Более того, терминал показал ему, что в архивах наблюдаются повреждения оболочек, а это значило, что даже Авелю пришлось бы провозиться с восстановлением данных больше месяца.

Это открытие несколько омрачило агента. Цели миссии оставались неясны.

Авель провёл рукой по настенной панели, активировав максимально возможное освещение. При ярком свете причины поломки стали очевидны: по всей поверхности ячеек с архивами тянулись аккуратные вмятины равного диаметра. Это Каин, обнаружив, что его напарнику всё стало известно, расстрелял серверные системы, чтобы создать дополнительные помехи.

Могли бы помочь ремонтники или бортовые инженеры. Но их не стало после «Варфоломеевской ночи», устроенной свихнувшимся Каином. Так что вся ответственность за ремонт легла на плечи Авеля, который не имел для этого должной подготовки. Да, он был первоклассным агентом, мог вести боевые действия, как в команде, так и в одиночку, мог принять на себя командование боевой флотилией, сделать навигационные расчеты, провести внутриполостную хирургическую операцию, собрать бомбу из подручных материалов и даже сварить мясной бульон. Но починка сложных электронных сетей не входило в его компетенцию.

Возможно, местные, если они тут есть, могли бы помочь ему в этом.

Авель заблокировал капитанский отсек до лучших времён и отправился в кают-компанию. Здесь он обнаружил новую проблему: все холодильники и хранилища припасов были открыты, а их содержимое разбито или же выгорело при пожаре. Видимо, что взрыв пришёлся в основном именно на этот отсек. Даже те съестные припасы, которые сохранились, были обильно покрыты несъедобной кислотной пеной.

Вздохнув, Авель переоделся в неприметный серый комбинезон, захватил с собой нож, несколько походно-боевых ампул и двинулся наружу.

На поверхности уже наступила ночь. Стало довольно прохладно, но это лишь относительно палящего днём солнца. Климат, как определил Авель, здесь был субэкваториальный или тропический. Хотя странные деревья, несомненно, являлись кедрами. Поверхностные знания Земной инфраструктуры Авеля указывали на то, что кедры не любят сухой климат, поэтому было неясно, где именно приземлился «Серафим».

Снаружи Авеля ждал Ящер с веткой каких-то плодов в пасти. Увидев человека, он положил плоды на землю и отошёл, приглашая отведать.

Авель поблагодарил своего нового знакомого и осторожно надкусил плод. Стоило ли ему опасаться отравления или заражения от неизвестного представителя чуждой фауны? В любом случае он не особо рисковал, зная возможности своего организма к адаптации.

Вкус у плодов оказался вполне обыденным – орех и орех. Смолистое содержимое, липнущее к нёбу, как кедровая живица. Внутренность плода состояла из четырёх крупных семян, мучнистых и сытных. Действительно, похоже на кедр.

– Я собираюсь пойти через лес на север, – решил поставить Ящера в известность Авель. – Ждёт ли меня там опасность? Или, быть может, мне стоит двигаться в другом направлении, чтобы найти людей… или других разумных существ, с которыми я мог бы войти в контакт?

Ящер безучастно созерцал землю под лапами и ничего не ответил.

Авель тяжело поднялся на ноги. Теперь он почувствовал, что неплохо бы было вернуться в корабль и поспать. Однако, чем меньше он будет привязываться к кораблю, тем легче ему будет потом уйти. Поэтому стоило незамедлительно двинуться в лес. Во-первых, чтобы быстрее акклиматизироваться. Во-вторых, чтобы уйти с открытой местности, где любой мог его увидеть и совершить попытку нападения. Диких зверей Авель не боялся, но вот попасть под перекрёстный обстрел на открытой местности не хотелось.

***

Авель с Ящером вошли в лес и двигались сквозь геометрически аккуратные ряды деревьев около часа. Временами им встречались другие ящеры, но не столь общительные, если можно было так выразиться, как спутник Авеля. Ящеры смотрели на них или не смотрели, выходили из кустов и спокойно же уходили прочь. Враждебности не было ни в их поведении, ни в окружающей действительности.

Через час они вышли к большому и старому дереву.

Ящер тут же устремился к нему и лёг неподалёку, устремив взгляд своих янтарных глаз куда-то в глубину кроны. Авель немного подождал, но ничего не происходило. Тогда он подошёл и тоже стал смотреть на местного древесного старожила. Видимо, между Ящером и деревом происходил какой-то ритуальный монолог – через несколько минут Ящер встал и, настойчиво поглядывая на человека, повёл его к впадине между корнями.

Тут Авель обнаружил удобный настил из хвои, будто специально насыпанный для него неведомыми силами. Оценив дружелюбие земной фауны, он встретил такое же дружелюбие со стороны земной флоры. Авель с удовольствием погрузил лицо в мягкую ароматную хвою и, улёгшись, уснул. Ящер остался сидеть неподалёку.

***

Прошла неделя с той поры, как Авель покинул корабль.

Они с Ящером так и продолжали идти вглубь леса, но ничего нового с той ночи Авель для себя не открыл. Ящер продолжал приносить ему питательные плоды, взяв на себя полную ответственность за пропитание пришельца, но, ни на слова, ни на мысли Авеля ответной реакции не следовало. Таких же больших и древних деревьев, как то, что приютило агента в первую ночь, больше не встречалось, и Авелю приходилось спать либо на голой земле, лишь слегка присыпанной хвоей, либо в развилке сучьев поваленных кедров. Из положительных моментов можно было отметить, что никакой враждебно настроенной жизни так и не встретилось – впрочем, это было также и негативным моментом, ибо могло хоть разнообразить кругозор

Вода в изобилии встречалась в виде ручейков. Один раз возле такого ручейка Авель увидел детскую рукавичку. Он собирался изучить находку поближе, но Ящер моментально схватил её и уволок прочь, словно оберегая человека от контакта с этим предметом.

И вот спустя неделю Авель увидел шоссе.

Обычное автомобильное шоссе. Оно тянулось в сторону монументального, блестящего под лучами солнца мегаполиса, увенчанного пиками стеклянных небоскрёбов, пребывающего в степенном величии. Ни автомобилей, ни людей, ни ящеров на шоссе не было. Впрочем, Авель был бы рад увидеть даже гужевые повозки с лошадьми.

С того места, где Авель, покинув пролесок, совершил это чудесное открытие, до шоссе было немногим около полтысячи метров вниз по крутому склону. Спуститься можно было, держась за корни деревьев и небольшие колючие кустарники, но Авель решил повременить. Кое-что не менее важное тоже привлекло его внимание и требовало детального изучения…

Если слева от Авеля находился спуск к шоссе, то справа возвышалась монолитная каменная гряда, уходящая всё выше и выше, до самых облаков. Сквозь кроны деревьев было видно, что это начало целого горного хребта, местами покрытого деревьями, местами обнажающего свои скальные кости.

У самого подножия гряды, между камней пробивался небольшой родник, звонко журчащий и разливающий вокруг себя не самый приятный аромат, похожий на сероводород. А возле родника зияла рваной раной, уходящая вглубь породы, расселина. Из неё вырывались гулкие звуки и мертвецкий холод, довольно ощутимый даже с достаточного расстояния.

Это всё было очень интересно, но не это заинтересовало Авеля в первую очередь.

Неподалёку от расселины лежала женщина.

Её можно бы было назвать красивой, если бы только она не была уродливой карлицей. Но это, конечно, на вкус Авеля. У женщины были две руки, две ноги, и голова со ртом и всем тем, что необходимо иметь каждой благовоспитанной женщине. Всё увиденное позволяло причислить даму к породе человекообразных, а то есть – таких как сам Авель. Если бы не чрезмерная бледность. Кожа её походила на тончайший пергамент, вымоченный в болотной жиже: с выделяющимися венками и капиллярами, местами отшелушивающаяся и отдающая нездоровой синевой. Глаза закрыты, но даже в закрытом положение становилось заметно, насколько они огромны – чуть ли не в два-три раза больше, чем у Авеля. Ростом она была на двадцать сантиметров ниже, чем сам агент. Из одежды на женщине оставались изрядно порванный и потасканный джемпер из явно синтетической ткани, плотные синие джинсы, прозрачный шарф, перетягивающий горло, и, взрезавшая кожу возле виска, заколка для волос. Ноги защищали грязные белые кроссовки тридцать восьмого размера. Волосы каштанового оттенка, взлохмаченные и нечёсаные, струились по щекам и ниспадали на плечи. Нос был маленький, немного вздёрнутый кверху, а губы, со следами помады и укусов, не очень пухлые, выгодно подчёркивающие ямочку на подбородке. Женщина сидела, привалившись спиной к каменному валуну. Пальцы с изломанными ногтями впивались в дёрн, а по губе стекала струйка крови.

Она была без сознания, но дышала – Авель видел, как вздымается и опадает то место, где у девушек обычно располагается грудь. Да, природа обделила несчастную даже маломальским бюстом, поэтому на Сэл-о её бы приняли даже не за малолетнюю нимфетку, а скорее за ребёнка мужского пола.

Авель расстегнул карман с ампулой адреналина и подошёл ближе.

Как же давно он не прикасался к женскому телу. Едва он об этом подумал, как в пригоршне появился чуть ощутимый зуд. Старшая сестра ревновала или же это подсознание Авеля выкидывало шутки?

– Айо, – вполголоса окликнул он.

Веки женщины задрожали, и она открыла глаза.

Авель поспешил дружелюбно улыбнуться и показать ладонь правой руки, подчёркивая смирение и доброжелательность. Ещё бы не хватало, чтобы первый контакт с аборигенами развалился из-за недостойного мужского желания, мельком возникшего у него в голове. А женщины любой цивилизации чувствуют такие вещи, как понимал Авель, на запах.

Землянка всхрипнула и слегка подалась назад. Но, так как позади неё продолжал находиться глупый камень, получилось, что она пытается вползти на него спиной. Авель не шевельнулся, и женщина, облизнув губы, сплюнула красноватую сухую слюну. Плевок медленно потянулся вниз, но земли не достиг, прилипнув к подбородку.

Бедняжка отвела взгляд от Авеля и вдруг, содрогаясь от беззвучных мучительных рыданий, поползла по земле, не в силах подняться на ноги. Она протягивала руку вверх и хрипела какое-то слово, которое Авель не смог определить на слух, но оно было созвучно со словом «сурья», что на каком-то земном диалекте означало «солнце».

Проанализировав реакцию женщины, Авель решил, что она слишком долго пробыла в плену каменной расселины, возле которой они встретились.

Землянка же продолжала, захлёбываясь бесслезными рыданиями, протягивать руку к солнцу и лепетать. В тоне её голоса слышалась и нежность, и отчаяние, и бесконечное счастье, как если бы раб с орбитальной станции впервые лишился своих пут и оказался на свободе, не понимая при этом, что с ней делать.

Спустя минут пять причитаний женщина уронила голову на грудь и затихла, стоя на четвереньках. Тогда только Авель решился подойти и положить руку ей на плечо.

Землянка вздрогнула и повернула к нему голову.

– Где моя дочь! – прохрипела она.

Глава 5

Сто восьмая

Сто один, сто два, сто три, сто четыре, сто пять, сто шесть, сто семь…

Сквозь прикрытые веки можно было увидеть, как скатываются золотые крупицы в тяжёлых бронзовых часах, поблёскивающих в дальнем углу. Бронза как застывший, законсервированный солнечный свет, металл тёплый и мягкий, впитывающий нежность прикосновений.

Стена напротив кровати, когда думала, что никто на неё не смотрит, осторожно и пугливо выступала вперёд, позволяя внутренним спрятанным доселе инкрустациям проявиться и сложиться в причудливый узор, в точности повторяющий карту города во всём его великолепии.

По центральной улице, похожей на взмах крыла дикой птицы, рассекающей город по кривой дуге, терпеливо ожидали своего часа мраморные и бронзовые истуканы, величественные статуи высотой до десяти метров. Видимо из-за них центральная улица и называлась Аллея Титанов, хотя на титанов, таких как описывают библиотечные картины, они не походили. Тут были многорукие существа с пастью, полной острейших клыков, пышноволосая девушка с горностаем, выглядывающим у неё из полой груди, юноша с завязанными глазами, изрыгающий змей, высокий мужчина без лица, женщина, чьё тело вместо ног завершалось мощным каменным кулаком и многие другие, для перечисления которых и дня не хватило бы. Несомненно, что у них были какие-то имена, но никто во всём городе никогда об этом не задумывался. На уровне груди у каждого исполина был закреплён литой диск из начищенной бронзы, серебра или ртутного зеркала. Диски располагались строго определённым образом – так, чтобы солнечные лучи, попадающие на них, в течение всего дня могли заглянуть в каждый закоулок, поцеловать своей улыбкой каждую трещинку выщербленного асфальта.

У города было своё имя – Город Солнца. Горожане считали, что древний посланник самого светила, носящий земное имя Лотари, построил этот город из солнечных лучей и земного камня, чтобы превратить это место в самый большой на Земле храм почитания ярчайшей звезды небосклона.

Так и было. В небо устремились острые шпили небоскрёбов из стекла, флюорита, блестящего металла и красной бронзы. На улицах царило тепло даже в период заморозков, когда без конца лил дождь, а в летний период так и вовсе наступала иссушливая жара, развеять которую не могли даже многочисленные уличные кондиционеры.

На площадях журчали цветные фонтаны, струи которых взмывали ввысь и опадали, переливаясь всеми цветами радуги. По улицам гуляли улыбчивые жители в пёстрых цветных или, наоборот, подчёркнуто скромных однотонных одеждах. Не было тут ни интерлинков на запястьях, ни машин, ни реклам, ничего такого, о чём упоминали немногочисленные гости с тёмной стороны – город не любил суеты.

Не так давно небо над городом перечеркнула огненная струя, оставив за собой долгий дымный след. До слуха жителей донёсся могучий божественный рёв, на который многие отреагировали с долей сдержанного любопытства – посмеивались, показывая пальцем вверх, или всматриваясь туда, где город заканчивался и начинался свободный от построек бор. Но это продолжалось недолго. На следующий же день все, казалось, и позабыли о случившемся явлении.

Но были и те, кто не забыл.

***

Сто восьмая проснулась легко и весело, как и всегда. Опустила ножки на тёплый каменный пол и прошла на цыпочках до приоткрытого с вечера окна, подоконник которого уже ласкали солнечные лучи.

Встретить рассвет было обязательным ритуалом, как и вознесение молитвы верховному божеству, дарующему жизнь и тепло всему земному.

Сто восьмая протянула руки к восходящему солнцу и возблагодарила его за наступающий день, за прошедшую ночь, за пищу и кров. Солнце, казалось, подмигивает ей, нежно поглаживая своими лучами по щекам и груди. Девушка улыбнулась ещё шире и, прижав ладони к щекам, любовалась мерцающим огненным диском.

Через десять минут после рассвета по улицам города побежали красно-зелёные волны огня – многочисленные зеркала и диски в руках титанов ловили солнечный свет, преломляли и отражали, создавая калейдоскоп удивительных прекрасных образов.

Сто восьмая возблагодарила верховное божество за эти картины и, вдоволь полюбовавшись ими, направилась в душевую, чтобы напитать своё тело влагой.

На кухне включился экран-проектор, с которого девушка, немногим отличающаяся от Сто восьмой, проповедовала о новом дне третьего квартала две тысячи триста восемнадцатого года. Её порядковый идентификатор был Триста пять, приятный поставленный голосок и солнечный тембр определили её как наиболее выгодную дикторшу, поэтому зачастую все прогнозы, обращения и новости произносила именно она.

Сто восьмая слушала переливчатую речь Триста пятой, подставив лицо под прохладные струи воды, бьющие из множества отверстий в душевой. Она даже помнила, что Триста пятую зовут Сонгми. В Городе Солнца все имели право помимо идентификатора выбрать себе земное имя. Понятно дело, что там – в вышине имён нет, остаются только потоки чисел, сплетающихся в тугие клубки информационных полей. Но на Земле можно было поиграть, верховному божеству только в радость, что его дети развлекаются и позволяют себе подобные шалости.

У сто восьмой тоже было земное имя. Она встала перед высоким встроенным в стену зеркалом и откинула на спину влажные волосы. Напротив неё на голубом мраморе стояла изящная молодая девушка, возрастом на вид около двадцати пяти лет, если бы это имело для неё хоть какое-то значение. У девушки были близко посаженные огромные глаза и зрачки с золотой радужкой, иссиня чёрные волосы, стекающие до пояса, аккуратный носик и тонкие губы с морщинками на уголках от постоянной улыбки. Чанъэ. Так она назвала себя с того самого момента, когда впервые смогла осознать своё существование.

Она помнила этот момент. Великий отец Джинджо Лотари смотрел на неё с экранов вокруг, а она вдруг издала свой первый звук. Тогда она услышала свой голос и засмеялась от счастья. Как тебя зовут, спросил голос. И она ответила, не задумываясь о том, что бы это могло означать. Чанъэ.

Чанъэ вышла из душевой, обернувшись в тонкую нежную простыню. На улицах время будто замерло: прохожие группами по два-три человека застывали, задирая головы к солнцу. Они смотрели вверх и молились, раскрыв рты в беззвучном крике. У окна Чанъэ глядела вниз, на них, и радовалась, исполняясь благодати. Потом и она обратила свой взор к яркому светилу, позволив свету проникнуть сквозь её золотые глаза в самое сердце.

Свет, яркий и добрый, проник в её квартиру. Он помчался по бесчисленным маленьким кристалликам, инкрустированным в стены и потолок, отражаясь, преломляясь и раскрываясь в разноцветные линии. Это было красиво. Волшебная красота.

Закончив с ритуалами почитания, Чанъэ присела на резной высокий стул, укреплённый на длинной тонкой ножке, и открыла баночку с манной, сладковатой полезной пищей, посланной божеством для своих земных детей. Возблагодарив солнце за посланную еду, Чанъэ погрузила ложечку в золотую рассыпчатую кашицу и отправила в рот.

Кто-то вошёл в здание. Сорока этажами ниже раскрылись и закрылись створки дверей. Чанъэ услышала их и то, как они входят в лифт. Двое, ведущие с собой что-то маленькое. Пришельцы с той стороны гор, или, как их называла сама Чанъэ, «неспокойные».

Обычно неспокойные приходили, чтобы передать ей какое-либо поручение или поесть с ней манны. Чанъэ любила их, так же как и обычных жителей города, несмотря на их затхлость и сквозящее уныние. Они выглядели немощными, и Чанъэ постоянно хотелось их согреть, защитить, развеселить. Но неспокойные только мрачнели, говорили резко и отрывисто, напоминая говором не людей, а каменную россыпь со склонов.

Чанъэ обрадовалась гостям. Она наполнила манной две глубокие чашки и надела на голову смешную изящную тиару с камнем янтаря, чтобы усладить взор пришедших.

Раздался осторожный стук в дверь, а следом в коридор вошли двое мужчин. Приходили они раньше, или это были другие, Чанъэ не помнила. Возможно, они уже видели её. Тем не менее, они вздрогнули, и один отвёл взгляд в сторону.

– Сто восьмая? – риторически спросил старший.

На голове у него была засаленная фуражка, на теле синий комбинезон со значком в виде солнечного круга и головы горностая. У пояса висел нож, а через плечо был перекинут блестящий, пропахший машинным маслом, карабин. Лицо старое с морщинами, подёрнутое пеленой неведомой грусти, с выцветшими глазами и ломаным носом.

Второй, более молодой, носил очки и имел зачатки жиденьких усов над верхней губой. На теле был такой же комбинезон, но оружия при нём не было. У обоих на шее болтались тёмные очки на резинке.

Чанъэ сложила руки лодочкой у груди и вежливо поклонилась.

– Я Чанъэ, идентификатор Сто восемь, – ей нравилось, как звучит собственный голос, такой журчащий и нежный, будто игра солнечного света в ручейке.

– Старший научный сотрудник господин Малышев, – представился старший.

– А я, это, помощник, геодезист и программист… – начал было второй, но Малышев толкнул его в плечо.

– Много говоришь, стажёр. Этой кукле по барабану, кто мы. Не видишь, что ли.

– …господин Гумберт, – конфузливо закончил его помощник.

Чанъэ ещё раз поклонилась и застыла, разглядывая то непонятное третье, что стояло между ними.

Они держали её за руки, но девочка свисала между ними как неживая, как маленький мешочек с торфом. На вид ребёнку было лет пять-шесть, совсем малютка. Красивые коричневые кучеряшки сползали на лоб и плечи, а из глаз на щёки стекала влага. Пухлые губы были чуть приоткрыты, и сквозь них прорывалось сиплое дыхание. Ножки в обтягивающей синтетике подгибались, и девочка не могла стоять ровно – её с небольшим усилием поддерживали сопровождающие.

– Смотрит-то как, – усмехнулся Малышев. – Принимай, мамка.

Мамка? Они хотят сказать, что это её дочь? Чанъэ подалась вперёд, ощутив непривычное приятное беспокойство в груди. Девочка мягко опустилась в её объятия, и Чанъэ расцеловала её отчего-то мокрый лоб.

– Позвольте мне омыть дочку, – ласково попросила она, переводя взгляд со старшего на младшего.

– Да делай, что пожелаешь. Она теперь твоя.

Неспокойные, не вытирая ног, прошли на кухню, откуда доносился вкусный запах манны. Вслед за ними оставались мокрые грязные отпечатки подошв. Не страшно, это можно вытереть. Удобство гостя – прежде всего.

Пока Малышев и Гумберт шумно хлебали манну, вполголоса переговариваясь о тёплой погоде и ослепляющем солнечном свете, Чанъэ раздела малышку и тщательно отмыла её под тёплым душем. Девочка, никак не реагируя на омовение, иногда стукалась о мрамор стены и постоянно пыталась повалиться на пол. Маме приходилось поднимать её, ухватив под руки, и натирать бальзамами, прижав к груди.

После омовения Чанъэ промокнула влагу с тела дочери пушистым полотенцем и запахнула малышку в широкий серебряный халат с золотыми застёжками в виде солнечных дисков. Девочка и тогда не пришла в себя. Пусть пока полежит и отдохнёт, решила Чанъэ, оставив девочку в мягком кресле. Головка ребёнка склонилась на бок, и она чуть заметно вздрогнула, будто пытаясь что-то сказать.

– Сто восьмая, – резко обратился к ней Малышев, промакивая губы салфеткой, – ты же, насколько известно, исполняешь обязанности администратора?

– Я слежу за благосостоянием жителей, – вежливо подтвердила Чанъэ.

– До нас кто-нибудь приходил из-под купола? Припомни хорошенько.

До них приходили только такие же неспокойные. И они приходили, точно так же, к самой Чанъэ. О чём она радостно и сообщила, любуясь насытившимся Малышевым.

– Я так и думал… – кивнул Малышев, посмотрев на напарника. – Зря они думаю, что журналистка сбежала через основные врата.

– Господин Малышев, – смущённо сглотнул Гумберт, – вы обещали показать мне…

– Обещал? Что я обещал? – сделал вид, что не понимает подопечного, Малышев. Тем не менее, на лице у него появилась ехидная ухмылка. Завидев её, Чанъэ тоже разулыбалась. Ей нравилось, когда люди улыбаются. Улыбка – это часть солнца.

– Я первый, – Малышев поднялся и взял Чанъэ за руку.

Она послушно последовала за ним. Приятно быть полезной, приятно помогать людям и приносить им счастье.

Счастье этого человека заключалось в том, чтобы сорвать с неё накидку дрожащими руками и повалить на диван. Чанъэ впитывала в себя его хрипловатое дыхание, ощущала, как его руки царапают её тело и сжимают грудь. Из впавшей волосатой груди неспокойного доносился отрывистый учащённый стук сердца.

Не зная, что сделать, чтобы доставить этому человеку наслаждение, Чанъэ с улыбкой смотрела на его лицо, иногда подаваясь вперёд. Было заметно, что это ему нравится. Он грузно хрипел и иногда бормотал какие-то неизвестные ей слова. По виску у него стекала чёрная потная капля.

Чанъэ долго смотрела на эту каплю, а потом, решив сделать Малышеву приятное, притянула его голову к своему лицу и робко прикоснулась к ней кончиком языка. В тот же момент её гость затрясся всем телом, содрогаясь в конвульсиях, и застонал. После чего обмяк и по его щекам потекли слёзы. Чанъэ гладила его по голове, а он плакал. Наверное, это были слёзы счастья, хотя откуда ей знать – в Городе Солнца никто не плакал.

– Ну как вы там? – донёсся с кухни голос Гумберта.

– Просто огонь! – хрипло крикнул лежащий на ней Малышев. – Обожаю эти командировки и этих безотказных кукол!

Он поднялся с Чанъэ и, не надевая комбинезон, пошлёпал в ванную. «Там же дочь!» – воскликнула мысленно Чанъэ: «Она же сейчас такая… мягкая. И не сможет даровать ему такое же счастье, как я».

Но Малышев только включил душ, и девушка успокоилась. Она была бы согласна ублажать неспокойного вечность, лишь бы он снова заплакал. Как прекрасны слёзы человека! Чанъэ улыбнулась.

В спальню вошёл Гумберт. Очки он снял и теперь щурился на распростёртую перед ним девушку подслеповатыми воспалёнными глазами. Чанъэ протянула к нему руки, изогнувшись всем телом.

Гумберт что-то промычал, нервно стаскивая комбинезон. Он не лёг на неё сразу, как его товарищ. В этот раз что-то пошло не так. Он стоял, то краснея, то бледнея, и резко дёргал рукой внизу живота. Глаза его были закрыты. Чанъэ спокойно дожидалась указаний или пожеланий, но их не следовало. Гумберт тяжело дышал и сглатывал.

Наверное, он желает помощи? Чанъэ подползла к нему на коленях и уткнулась лицом туда, где нервно дёргалась его рука. Гумберт застонал, а спустя несколько минут схватил её за волосы, а другой рукой стал наотмашь бить по лицу. Это было очень странно, но раз ему нравилось, раз ему так хотелось, то – пусть. Чанъэ ощущала множество интересных и незнакомых запахов. Они щекотали её ноздри и нёбо. Это так пахнет у них в том месте – под куполом?

Наконец Гумберт оттолкнул её лицо от себя. Во рту ощущалось нечто липкое, совсем не похожее на манну.

***

– Как вы тут вообще живёте? – голос Гумберта тоже стал хриплым, видимо, это один из признаков удовольствия у неспокойных.

– Мы живём счастливо, благодаря Солнцу и отцу нашему Лотари, – ответила Чанъэ, созерцая, как Гумберт трёт комбинезоном у себя между ног.

– Я бы так не смог, – признался внезапно Гумберт. – Каждый день солнце выжигает тебе глаза, всё вокруг сухо, сплошная жара. Эти зеркала повсюду. Они же сводят с ума! Я бы уже через неделю сам ползал на четвереньках, мечтая поласкать кого-нибудь ртом. Быть может… ты бы не хотела уехать со мной? Туда, под купол?

В этот момент в комнату зашёл Малышев. Он услышал последние слова напарника и, схватив его за ухо, несколько раз с силой дёрнул.

– О чём ты треплешься, а? Болван, им нет место среди приличных людей! Это даже не люди, это – фанатики! Хочешь, чтобы тебя расстреляли за диверсию?

– Я просто… – заныл Гумберт.

– Что ты просто? По-хорошему, я должен буду все твои слова указать в отчёте. Но я этого не сделаю. Учти, что будешь в паре с кем-то другим, и додумаешься ляпнуть нечто подобное – так сразу ставь крест на своей карьере, а то и жизни.

Гумберт кивнул и принялся одеваться. В душ он не пошёл, отметила про себя Чанъэ.

– Какой порядковый идентификатор у моей дочери? – спросила она.

Малышев расхохотался. Чанъэ тоже улыбнулась.

– Нет у неё никакого идентификатора. Она человек, понятно!

– То есть, она живорождённая? – Чанъэ вскрикнула от восторга.

Это было невероятно. Живорождённая дочь. Видимо Лотари очень высоко оценил её заслуги, раз решил порадовать таким волшебным даром.

Гумберт раскашлялся. С хрипом и надрывом. От кашля его буквально согнуло пополам, а на каменный пол упали несколько капель крови. Малышев участливо похлопал его по спине.

– Есть у вас тут что-нибудь, чтобы помочь человеку? – резко спросил он Чанъэ.

Помочь? Как помочь? Чанъэ быстро прошла на кухню и принесла нож, но Малышев грубо оттолкнул её руку.

– Дура! Ещё бы топор притащила.

Гумберту, тем не менее, полегчало. Он выпрямился, и Чанъэ заметила, что его лицо стало ещё бледнее.

– Нормально, – просипел он напарнику, отстраняя его рукой, – жить буду. Пневмония, так её! Никак не могут вылечить. Вся зарплата на этих живодёров-врачей уходит. На них и на машину.

– Скажи спасибо, что работаешь в «Ладе», и как сотрудник имеешь право на три приписных автомобиля. Потерпи. Жизнь коротка, ещё отмучаешься. Многие бы тебе и так позавидовали.

Малышев похлопал Гумберта по плечу и двинулся в коридор.

– Пошли. Тут нам больше делать нечего. Ребёнка сдали, процент свой взяли. Если будет желание, сходим в какой-нибудь бар, пропустим по стаканчику.

Гумберт задержался. Он подошёл к ней и впился своими губами в её губы. Чанъэ задумчиво прислушивалась к движению его языка внутри рта. Что надо сделать? Это было что-то необычное. Может, откусить? Или глотнуть? Или засунуть в ответ свой язык.

Она потрогала своим языком язык Гумберта, и он тут же отстранился от неё.

– Послушай, я не был таким. Я не такой на самом деле. Ты не подумай, что я насильник или что-то там подобное, – забормотал он, часто моргая. – Я не единственный ребёнок в семье, понимаешь. У нас семья бедная была, и мне просто повезло, что я попал по программе помощи многодетным на усиленное обучение. И смог выучиться на геодезиста. А пока учился, у меня ни на что не было ни денег, ни времени. Меня девочки били, – Гумберт моргнул ещё раз и заплакал. – Поняла, да? По почкам били, по голове, в грудь камнями бросали. Всё из зависти. Потому что они знали, что я вырасту и стану человеком, а они останутся на задворках жрать крыс.

Чанъэ наслаждалась его слезами, но было в них что-то нездоровое. Наверное, этот Гумберт не был счастлив сейчас. Чанъэ погладила его по голове, и он разрыдался ещё сильнее.

– Береги девочку, ладно? – он наклонился и поцеловал её ещё раз. После чего вышел.

– Пока, куколка! – крикнул на прощание Малышев, перекидывая карабин за плечо.

– До свидания, Сто восьмая, – сдержанно молвил напарник, стараясь не оборачиваться на девушку.

– Да благословит вас Солнце! – ласково ответила Чанъэ, прижав руки к истерзанной груди.

Как только дверь за неспокойными закрылась, Чанъэ поспешила в душевую, навестить свою живорождённую дочь. Девочка наполовину сползла с кресла, но глаза её были наполовину открыты.

– Ты чего-нибудь хочешь, милая? – спросила Чанъэ, склонившись над ней.

В ответ девочка содрогнулась всем телом, и изо рта у неё вырвался судорожный вздох. Глаза закрылись, но открыть дочка смогла только один, и снова лишь до половины.

Чанъэ подняла девочку и отнесла на кухню, где попыталась усадить на стул. Удержаться на стуле малютка не сумела – её голова перевешивала и то откидывалась назад, то падала подбородочком на грудь. Тогда Чанъэ положила девочку головой на стол и, напевая солнечную песенку без слов, принялась накладывать малышке манны.

На экране-проекторе шла передача изображений восходящего солнца в горах. Завораживающая прекрасная картина. Чанъэ попыталась заплакать от счастья, но у неё ничего не выходило, как бы она ни пыталась наморщить нос или поморгать. Как же неспокойные это делают? Наверное, они ещё более счастливые, чем жители Города Солнца. Ведь у них есть возможность каждый день созерцать и трогать великого Лотари.

Придвинутая прямо к лицу чашка с манной не пробудила малютку. Чанъэ подняла её за волосы и стала вкладывать пищу ложечкой в рот, но еда вываливалась обратно. Дочка даже не пыталась её проглотить. Ну, хотя бы больше не заваливалась назад. Глаза её теперь были широко открыты, и в них стояли слёзы.

– Ма… – услышала Чанъэ.

Она замерла, не донеся ложечку до рта девочки. Мама? Улыбка Чанъэ стала ещё шире. Конечно же! Мама! Из коридора на кухню устремились три зелёных лучика – солнце входило в зенит над городом. Она будет очень хорошей мамой, самой лучшей. Она сделает всё для своей милой, нежданной, живорожденной малышки.

– Когда ты перестанешь быть мягкой, станешь радоваться солнцу, я покажу тебе наши фонтаны и обелиски. Мы пройдёмся с тобой по городу, где ты сможешь насладиться улыбками прохожих и теплом. Мы сядем в подземный поезд, который увезёт нас на Пангею, и ты будешь так же счастлива, как и я.

Лицо девочки мягко опустилось в чашку с манной, и рядом со щекой стал надуваться золотой пузырь.

Глава 6

Вкушал ли Бог с древа познания

Утро поприветствовало Данко холодом и лёгким снегом. Он так и проспал всю ночь в своей машине, припарковавшись на стоянке для гостей «Лады» возле местного офиса в Новом Доме.

Что он тут делает? Судя по включенным фонарям, вывеске и снующим туда-сюда работникам, офис работал круглосуточно. Однако Данко не спешил войти. Знают ли они там внутри, что он здесь? Сначала он ожидал отряд корпоративной полиции, но потом сам же посмеялся над своими мыслями. Стали бы ему переводить подобные суммы, если бы хотели убрать с дороги. Он нужен «Ладе» – но вот зачем?

Рыскать по местным каналам со своего интерлинка Данко не осмелился. Программы-блокаторы у него хорошие, но более чем верно, что у монополиста автопрома программное обеспечение куда как лучше. Тем более под начальством господина Умова. В юности Данко даже был период, когда он мечтал быть похожим на этого молодого человека – строгого, умного, вундеркинда и признанного гения, построившего несколько мощных социальных сетевых паутин. Потом, правда, разочаровался. Умов лишь бездушный меланхолик, манипулирующий жизнями заблудившихся в сети подростков. Он же – Данко – стремился к несоизмеримо большему.

А что, если послание отправил ему сам господин Умов? «Журналистка хотела раскрыть секрет относительно моей связи с радикальными группировками, поэтому я её похитил и сделал своей рабыней до конца жизни» – И холодный устремлённый на Данко взгляд. Что тогда ему делать? Пожать плечами и идти обратно играть? Что бы сказала тогда Гуля? Возможно «Саламандры» захотели бы через эту информацию прижать «Ладу» – но только они одни. В любом случае, это даже звучало как дешёвая неумелая фантасмагория.

Данко не звонил своим девочкам с вечера, едва получив тревожно-денежное послание. Однако заметил, что по его интерлинку едва заметно пробежал щуп Катиного радара. Очень скоро она сравнится в навыках со своим учителем, а быть может и перегонит его. Как же быстро мы стареем. Данко подавил вздох. Несколько миллионов он сразу перевёл на больничный счёт Юноны, ещё десять на общий семейный, себе оставив чуть меньше половины.

На площадках перед офисом «Лады» было тепло. Можно даже выйти из машины и пройтись в одной рубашке – не замёрзнешь. Тёплый воздух поднимался из отверстий в бетонном покрытии. В Новом Доме почти везде так, не то, что в Старом или Тверди. Новый Дом построен на реке – тут хорошо работает водоснабжение, очистительные коммуникации и электростанции. Мегаполис для влиятельных господ. Твердь, хоть и занимает первое место среди производственных центров, но располагается в предгорье, и до воды там далеко, приходится качать её мощными насосами из недр. Трубы зачастую промерзают и лопаются. Ну а Старый Дом… что о нём говорить – клоака для низших созданий.

Данко решился выйти из машины. Заблокировал дверь и вдохнул полной грудью морозный, отдающий паром теплотрассы, воздух. Запахнув плащ и надвинув на глаза защитные очки, он медленно пошёл в сторону главного входа. На площадке перед входом горбатый мальчик в униформе корпорации с силой толкал перед собой гудящую каракатицу, всасывающую вовнутрь скопившуюся дорожную грязь. На Данко он даже не посмотрел.

Чем ближе Данко подходил к двери, тем явственней он ощущал, как нагревается интерлинк на запястье. Сканеры корпорации работали как часы, прощупывали, сравнивали, анализировали входящих. Не стоило им мешать, поэтому Данко заблаговременно отключил все щиты, кроме маскировки точек доступа кризисных интеркомов – в первую очередь того, который был установлен в его машине.

Здание «Лады» нависало над входящими, как форштевень корабля, с едва ощущающейся угрозой, будто бы затягивая под себя. Восемь застеклённых изумрудного цвета этажей, так и казалось, что сейчас рухнут, погребая под собой всех, кто волею судеб окажется под ними.

Войдя в разверзшиеся перед ним двери, Данко очутился в вестибюле. На него лениво посмотрел охранник, запертый в стеклянной будке и занятый пережёвыванием сладкой резинки. Из динамиков звучали неожиданно успокаивающие звуки неизвестной Данко классической музыки.

Пол вестибюля состоял из переплетённых металлопластиковых полос, богато инкрустированных яшмой и малахитом. А посередине возвышалась статуя богини. Как можно было догадаться, это была Лада. Высокая, ослепительно красивая женщина с каменной короной, состоящей из лепестков смутно угадываемых цветов, на голове. Через плечо у неё была перекинута тугая серебристая коса, из которой местами выглядывали детские ручонки с зажатыми в них веточками. Одеждой богине служил лёгкий пеньюар, не скрывающий её естества, а, скорее, соблазнительно подчёркивающий. Шею же украшала лёгкая серебряная цепочка с полуметровой эмблемой корпорации – свернувшимся в колесо горностаем. Ещё один горностай стоял у босых ног богини, опираясь на обнажённую ступню одной лапкой. Глаза его с, несомненно, встроенными в них камерами, неотрывно следили за Данко. Горностай занимал пост рядом с левой ногой Лады; под правой же можно было заметить раздавленный корпус какого-то морского судна.