Читать книгу 1999 - Эдуард Беспяткин - Страница 1

Чужая

Настоящая женщина – настоявшаяся женщина

Перебродившая без воздуха и уксуса

Созревшая ягода не при дожде собранная

Без дрожжей и добавок с куста,

Который на солнце смотрит радостно

И кожа мягкая, но твёрдая для терпкости

А сахара, чтоб не превратилась в бражку

Не липнуть портвейну подобно, а

С горечью вермута и кислым рислингом в башку

Когда пьянея смотришь через стекло тёмное

И видишь при луне танцевальные па

Кружатся струи то тёмные, то светлые

И наплевать, что женское и стрёмное

А просто нюхаешь и в голове фонарики

То вдруг зажгутся, то едва, едва заметные

Вот женщина не будет настоящей если

Мешать её с напитками зловещими

На вроде пива там или настойки из полыни…

Нет мы должны петь только радостные песни

А не бурчать под нос плохие вещи

Когда та женщина с тобой легла на простыни

Когда глоток, ещё один и ты не раб не господин

Незнамо кто бредёшь в тумане без гроша в кармане

А рядом та, с распущенными волосами

И не хватает воздуха, зато не скиснет сусло…

Прожить часами и годами до скончанья века

На пару с женщиной из тех плодов и ягод

Вкусив вина которых станешь человеком…

Нет, ну вы сами подумайте! Как так-то?! Как, я вас спрашиваю, можно понять всю эту похмельную диалектику и ещё любить кого-то паскудной душонкой? Тьфу, блядь!

Я умывал руки; и лицо тоже умывал. Вода была холодная и цветом необычная – зеленоватая. Вчера такой же туман помог мне заблудиться и попасть в это место. Из проклятых далей я пришёл, где люди друг на друга с балконов лаяли, а в чьей-то машине страдала Таня Буланова. А всё после встречи с ППС-никами…

Нас было трое – избранных. И мы были полны идей и отваги под завязку. Потому не стоило бы стражам объяснять нашему ордену, что такое закон и зачем нужен порядок. Это мы и без них знали. Причём тут дубинки? Неправильные люди ходят по Земле и всё понимают по-разному. Потому и сожгли мы их поганые фуражки дотла – в знак недоброй воли. А этих с погонами оставили сидеть на лавочке, как Кая и Герду, пока розы не вырастут. И мечи к урне прислонили. А потом мы бежали через лог, через кладбище и мимо прудов.

В старом карьере есть много волшебных мест и хворост для костра. Частный сектор опять же рядом и самогонщица баба Оля. Но нам помешал туман.

Да, этот сраный зеленоватый туман появился внезапно и повредил все компасы и астролябии. И мы рассеялись по миру, подобно святому семени…

Но я не стал никого на помощь звать, а просто шёл вперёд, как полярный исследователь, руками раздвигая сырые клубы проклятого тумана. И, в конце концов, я вышел на трассу. А уж по трассе я ходить умею. Да любой знает, что если идти вдоль, то попадёшь в каменный замок с полосатыми знамёнами. А вот если поперёк – увидишь единорога и тебе, возможно, нальют бесплатно в гранёный стакан.

Вот поэтому я прошёл чуть-чуть вперёд, а затем пересёк путь свой – в районе садоводческого товарищества «Заречное». Там я и встретил пьяных людей из известного всем клана. Там же испил до дна поднесённой чаши. Но присягать и давать лютые клятвы не спешил. Знаем мы эти игры престолов. Ну их, нахуй!

Но мне бы до утра продержаться. До первого автобуса, что уныло отвезёт меня в королевские покои. А уж там я встречу свою королеву, если ей, конечно, не отрубят голову мятежные вассалы. Впрочем, здесь, в садовом домике, трапезничали хоть и не рыцари, но и не крестьяне. Мастеровые люди и обычные шлюхи насильно арендовали помещение в окружении плодовых деревьев и кустарников. Я предложил им плату за ночлег и выпивку, но они были благородны – плату не взяли. Зато я спел им песен разных и рассказал про марксизм. После второго они стали пить совсем уж отвратно, без тостов и занюхивания рукавов.

Девицы, словно привидения, сами приставали к мужчинам, даже без прибавочной стоимости и нежных слов. И скрипели железные кровати, а за оконцем хулиганил пыльный ветер.

Посмотрев на всю эту среду плывущим взглядом, я прилёг на топчан в прихожке и выключил внутренний свет.

***

Так вот, умыл я руки и лицо тоже умыл. Вспомнил всё и рассказал вам без утайки. Потом решил выпить, как положено по – древнему этикету. Ну, вы понимаете.

В комнатушке горел тусклый свет, но ещё не солнечный, а так, от лампочки из советского прошлого. На стенах шевелились неясные полупрозрачные тени.

– Я – матерь драконов! А не ты, блядь косоглазая! – встретил меня женский голос.

Я увидел, как одна светлая дева трясла другую за блузку и груди под той блузкой перекатывались, словно пушечные ядра. А раскосая гражданка улыбалась белокурой агрессорше далёкой улыбкой пьяного сна и ничего не говорила.

Сами драконы валялись в разных местах, словно свиньи, и дышали огненным перегаром. Да, не скоро они расправят крылья и возьмут своё по праву сильного.

– Эй, дура. Отпусти коллегу, давай выпьем, – предложил я блондинке.

Та посмотрела на меня магическим взглядом и разжала пальцы. Её соперница завалилась на сундук как-то боком и пустила слюну на грязный пол.

– Выпьем, давай, – сказала мне Матерь драконов.

Я разлил вино в кубки и мы дерзко опорожнили их…

В моей голове пропал утренний шум леса и успокоились мятежные духи. Женщина поставила посуду на стол и, подмигнув мне, сказала:

– Ты должен меня покрыть, добрый господин.

Или как-то по-другому сказала она. Пока я думал – покрыть или не покрыть, гражданка страны моей уже замысловато всхрапывала рядом с косоглазой труженицей тела. В общем, я выпил ещё вина и вышел на крыльцо.

Там, в чистой природе, ещё не взошло солнце, но птицы уже робко пробовали свои голосовые связки. Молчали сверчки и не разговаривали жабы.

Я сорвал осеннее яблоко и грамотно съел его. В домик я решил не возвращаться, а отправился пешим ходом в сторону автобусной остановки. Я люблю дремать на остановках в ожидании автобусов. Да кто из нас не любит эти волшебные ожидания?

Присев на сырую лавочку в тёмном углу металлической коробки, я стал медитативно просматривать старую киноленту рождения нового дня.

Сначала на экране пробежали две собаки: чёрная, с короткой шерстью, и пятнистая, с шерстью кудлатой, в которой застряли головки репейника. Та, что чёрная, закинула ногу на столб с объявлениями о продаже навоза и рассады. Другая же деловито выкусывала при этом блох. Потом обе псины равнодушно посмотрели на меня и пропали, словно нежити. Откуда-то из глубин ада пришла ко мне унизительная икота.

Вскоре сюжет фильма вильнул в сторону лёгкого криминала с применением автомобиля «ИЖ-Фабула» и неуловимых бесов. Любой россиянин знает, что на этих телегах цыгане пиздят чермет и иное всякое. Так мир устроен; так должно быть от начала времён и до конца оных. С этого момента в звуковой ряд птичьих треков включился дятел со своей ритм-секцией. А свет солнечный мягко и вкрадчиво стирал ночные страхи и секреты, для новой картины похмельного утра. Но дальше пошло всё как-то не по сценарию.

В левом нижнем углу кадра появилась мятая фигура женского пола. Она, женщина эта, ползла на четвереньках – как те самые собаки давеча. При этом она приговаривала:

– Идёт бычок, качается, вздыхает на ходу…

Это вот было неожиданно и забавно. У меня пропала икота.

– Сейчас я упаду… – закончила фразу таинственная леди и в самом деле повалилась в пыльную крапиву.

Я подошел к ней и наклонился в глубоком любопытстве. Дама была знатная. Ну, уж точно не из дворни и не кухарка. Стильное тёмно-зелёное платье с вырезом на груди и тонким пояском, туфельки лёгкие, блестящий браслетик на левой руке – всё это хозяйство было подогнано под ладную фигурку.

Я часто встречал грязных аристократок на балах или высоких приёмах, но тут всё было иначе. Эта женщина не старалась выглядеть грязной сукой, чтобы заманить рыцаря на ложе, а наоборот даже. Она была просто грязная и я сам бы хотел заманить её куда-нибудь, если бы не врождённое уважение ко всему, что нуждалось в помощи.

– Вы, это… Зачем тут ползаете, гражданка? – поинтересовался я у дамы.

Она открыла волшебные глаза голубого цвета и рассмеялась мне в лицо самым милым смехом, которого я уже давно не слышал в нашем распадающемся королевстве. Потом она указала на меня пальцем и снова засмеялась, словно ангел.

Ну, знаете ли… Это уже паскудство. Мне в лицо тычут пальцем и смеются, а я даже не плюнул в рожу эту с ободранной щекой. Нет, я даже не отвернулся и не ушёл обратно на лавочку. Плохо дело.

– Вас поднять, принцесса? Или лежать оставить? – взволнованно спросил я.

– Нет, оставлять меня не надо. Но и поднимать рано, – ответило мне красивое лицо.

– Скоро тут люди бродить будут и автобус подойдёт. Не пристало вам такой вот здесь лежать без опоры, – сказал я. – Пройдёмте на лавочку и я вас отряхну, если позволите.

– Отряхни меня всю, но без шалостей, – приказала женщина в зелёном.

Я так всё исполнил, без шалостей. И когда она сидела рядом со мной, вся такая гибкая и пьяная, то кругом птицы пели, как у поэта Пеленягрэ, всякие там вальсы Шуберта. Я даже краем уха услышал хруст французской булки. А она, эта незнакомая леди, раскачивалась на три четверти и улыбалась рождению дня.

– Я нисколько не жалею об этой волшебной ночи, рыцарь, – говорила она сквозь меня. – Эти поцелуи и дорогой мужчина… Как же хорошо…

– Вы потерялись? – отодвинулся я чуть далее.

– Я потерялась, я так сладко потерялась… – ответила она – На мне даже трусов нет, их я тоже потеряла.

– Я могу их поискать.

– Не стоит искать их, рыцарь. Трусы терять – к тёплому лету.

– Не будет тёплого лета, уже осень давно.

– Ай! Не говори мне этого, лучше воды дай.

– Нет у меня воды. А колонка далеко, – вздохнул я. – Могу сходить, если пожелаете.

– Не надо никуда ходить, – ответила она и вдруг предательски заглянула в мои глаза.

А там, в глазах этих, увидел я ножи и лезвия, боль и нещадно порезанное время. Снег увидел я и блеск золотой утвари. Пришлось отвернуться и сплюнуть через левое плечо. Но тёплые пальцы коснулись моей руки. Я снова глядел на неё. И уже не видел того, что напугало меня. Женщина сидела в тёмном углу, выпрямив спину, и грудь её качалась, словно морская волна. Сто пудов королева или, по крайней мере, графиня.

– А когда подадут карету? – устало спросила она.

– По расписанию.

– Тогда я посплю. А ты, рыцарь, охраняй меня, – снова приказала она.

– Да, миледи.

И пока она улыбалась во сне, я держал её за руку. Она вздрагивала порой и пальцы её то сжимались в кулачок, то распадались, подобно вееру. Губы её пытались что-то шептать, но в итоге лишь пускали редкие пузыри. И вы знаете, как это было красиво?

Утро получилось тихим и светлым. Люди дворянских сословий проносились мимо остановки в богатых экипажах к своим родовым поместьям. Те же, кто в кабале пребывал, наоборот, на своих ногах с корзинками да сумками собирались в город за провизией и налоги заплатить. Они на лавочки не садились, а собирались дружными группками для разбора всяких сплетен и глупых новостей.

И только мы со спящей красавицей сидели во тьме металлического короба, словно нетопыри. Я продолжал держать пьяную женщину за руку. Я видел, как вздрагивали у неё крылья носа и едва уловимо затягивались царапины на щеке.

Вот интересно, на какой линии она провела волшебную ночь и где тот «дорогой мужчина» со своими поцелуями? Поди, ищет свою любовь в зелёном платье и с браслетом на левой руке. Места не находит. Уж я бы точно все уголки этого блядского СНТ «Заречное» облазил. Чужая. Чужая ты, графиня. И потому желанна, как первый глоток минералки после хмельной ночи.

И вот, скрипя железными костями, к остановке подошёл первый автобус. Горожане суетливо стали загружаться в салон, толкаясь корзинами и потными руками. Я повернулся к незнакомке и мягко тронул хрупкое плечо.

– Вставайте, леди. Пора в путь. Карета долго ждать не будет, – сказал я ей, по возможности, не грубо.

Она тяжело открыла глаза и странно посмотрела на меня, а потом на автобус. Это заняло несколько секунд. Затем она снова ушла в сонные ущелья, вырвав свою руку из моей.

– Да вставайте же вы! – разозлился я и хлопнул её по коленке.

Женщина снова открыла глаза и опять я увидел в них снег и мёрзлые семена никогда не взошедших растений. Вот что бухло с человеком делает: сначала всё весело и забавно, а потом – идите все нахуй. И что мне теперь, сидеть и о любви думать, пока она тут рядом дремлет, словно кошка? А автобус долго ждать не будет. Да и всё равно эта красивая уползёт на четвереньках обратно целоваться с каким-то там.

– Ладно, спи, графиня. Днём тебя никто не украдёт, – сказал я ей и пошёл к нервно гудевшему автобусу.

Сидячего места в салоне мне не досталось. А всё потому, что первый рейс самый решительный. Именно с утра все решают свои проблемы и задачи всякие. Поэтому и стоял я, уткнувшись в стекло, и малодушно прощаясь с тёмно-зелёным платьем, лёгкими туфелькам и поцарапанной щекой, оставшимися в тени металлической коробки. Пусть её – проспится и будет жить дальше. А я зайду в пивнушку возле автостанции и закажу пару магических кружек.

Автобус тронулся не сразу и не плавно. Весь род людской качнуло так, что в головах загудело. Вот в этом вся соль и смыслы жизней – не сразу и не плавно. А дальше уже все движения и начнутся и спать некогда будет, ни на остановках, ни в садовых домиках. Драконы расправят крылья и возьмут своих самок по праву и без прав. Только любовь качаться не любит и брать не умеет. Только давать. Друг другу без прав и привилегий. Да! Конечно же! Вот что я понял! Нельзя отпускать женскую руку, если взял её не думая и без смыслов этих.

– Шеф, тормозни-ка тут! Я забыл там одну штуку! – крикнул я водиле с помятым лицом.

– Да ёбана рот… – сказал он и неприлично остановил автобус.

Когда я выскакивал на пыльную обочину, люди много чего успели мне сказать, но я не был в обиде. Ведь это я прервал их путь на какое-то мерзкое мгновение прозревшей души. Ведь это я бежал мимо окон с хмурыми лицами обратно, к металлическому замку со спящей красавицей! Так что не взыщите, граждане. Бывает.

И я вернулся, словно из далёкого крестового похода, с трофеями, победной гонореей и кровью на доспехах. Вернулся, чтобы взять любовь за руку и никогда её не отпускать.

Я шёл по крапиве и тяжело дышал. Я проник в железный замок, торжествуя и оставив щит свой у порога. А потом я в досаде сел на пустующую лавочку и меня первый раз за сегодня вырвало на сухую землю…

Шпагат

Дача

Каждое слово. В начале или в конце – без разницы. Каждое слово важно в нашей вяло текущей жизни промеж предметов и событий, к которым Бог не имеет никакого отношения. Да и сам этот Бог под большим вопросом в историческом материализме. А если всё вокруг имеет смыслы там или конечную цель какую, то и слова не нужны вовсе.

Но мы всё равно говорим, говорим… Сплетаем замысловатые и не очень кружева фраз, чтобы понять друг друга. И порой понимаем, и иногда меняем судьбы разные. Как вот сейчас я гляжу, сидя верхом на каком-то искусственном спутнике, на пёстрые материки и океаны сквозь пелену атмосферных спиралей. Гляжу и думаю: «Вот вы там – внизу – суетитесь, потребляете, любите и умираете, разговариваете о всякой пустой ерунде, воюете и берёте кредиты в банках. А планета от этого что имеет? Зачем она держит вас на своей шее, словно вредных паразитов?»

И нет у меня ответов на эти простые вопросы. Есть только желание спуститься на свой участок земной коры. На свой надел, к заросшей яблонями даче. В садовый домик с крышей из профлиста С21 цвета 6005 палитры RAL. Там рядом кусты крыжовника и чёрной смородины, поливочный шланг и тропинка к речке Сосновке, забор деревянный и голос соседки Алисии, что приезжает из Москвы на лето уж второй год как.

Солнце уже подогревает округу ласково и мне тут на чёртовой орбите очень даже неуютно стало. Да ещё спутник этот жужжит своими антеннами и пускает зайчики от солнечных батарей. Всё-таки стоит взять себя в руки и прекратить эти глупые сновидения. Потому что сегодня мы заканчиваем объект и получаем деньги. А благодаря деньгам нам, граждане, будут сниться совсем другие сны. С милыми женщинами, героическими поступками и непотребством всяким – что гораздо интересней и полезней, чем разные там кредиты и планетарные масштабы. Да, пора вернуться в реальность, хотя бы ради потребительской корзины. К бесам все эти спутники и орбиты.

И я медленно открыл глаза, чтобы увидеть себя в трёхмерном измерении, а также наполнить свой день движением и хоть каким-то смыслом. Но я и представить не мог, какими будут эти движения и какие смыслы к ним приложатся…

Соседка

Они кричали друг на друга не истерично, не путая слова, а как-то грамотно и не особо громко. Взаимные обиды и лёгкая брань не так уж и сильно портили это утро. Даже шелест листьев в саду естественным фоном вплетался в эту драматическую сцену, словно в какой-то мыльной опере.

– Тебе не стоит учить меня жизни! Ты сама-то кто? – с неприятной улыбкой кричал он.

– Я вот это вот всё! Лечу людей, зарабатываю – тебе и не снилось, а ты с гитаркой своей мечешься: «Пригласят – не пригласят? Заплатят – не заплатят?». Вон сосед заборы делает, крыши кроет. Лодка у него к мосткам привязана, а у тебя «Дэу» и кроссворды дурацкие, – без улыбки отвечала она.

– Вот и пиздуй к своему соседу в лодку. А я рожу твою без макияжа видеть отказываюсь и ухожу потому. Пусть тебе сосед поёт! – выплеснул он ей в лицо злые слова и стремительно покинул территорию дачи.

Загудела упомянутая выше машина. И только пыль по-над забором заклубилась в сторону трассы.

Я стоял на крыльце с бутылкой минералки. И мне было вроде как стыдно. Вот так становиться свидетелем чужих скандалов или там антагонистических противоречий в обществе – неприятная штука. Впрочем, я всё равно был польщён – и за лодку, и за кровлю. Да чего уж там – я тоже на гитаре играю и песни пою, если выпью чего.

Она повернулась ко мне раскрасневшаяся то ли от смущения, то ли от злых слов, прозвучавших за минуты до этого.

– Доброе утро, Алисия! – крикнул я как можно веселей.

– Доброе… Ну, конечно… – махнула она рукой и поспешно вернулась в домик.

А я задержался на крыльце. Мне почему-то вспомнились те светлые деньки, когда я чинил соседке забор и мастерил навес к веранде. Это было в прошлом году. Она мне денег дала и угощала зелёным чаем. Мы смеялись и шутили без разных там сексуальных подтекстов. Хотя вру, подтексты были. Но существовали и правила – работа и половой вопрос несовместимы для настоящего марксиста. Ну, то есть сначала работа, а потом всякие там прикосновения и трепет плоти.

Но в разгар моего трудового процесса у Алисии появился этот пижон с гитарой. Продержался сезон. Я даже лодку им давал для романтических круизов под луной.

А лодка у меня – алюминиевая «Казанка» с лобовухой из оргстекла. И мотор есть – «Ветерок». Но на вёслах приятней женщин по волнам катать, если не далеко, конечно же.

Ну, вот они и катались. А я забор делал. А соседка моя – она то ли кардиолог, то ли стоматолог из какого-то козырного столичного центра. «Порш Кайен» у неё белого цвета. «Для статуса», – поясняла она. Вот ведь у них там, в Москве, эти статусы-хуятусы. Потому и влюбляться в москвичек по-особому надо. А лучше не влюбляться, а использовать их чёртовы статусы для удовлетворения разных насущных потребностей или песни петь им за экологически чистое жильё и здоровое питание, навроде чая зелёного или барбекю.

Но мне Алисия нравилась – как по возрасту, так и по культурным разным критериям. Не всякий сейчас Пруста читает иль Стейнбека, а уж про Диккенса вообще молчу. А она даже поэта Маяковского наизусть могла продекламировать в тени старой яблони антоновки. И это было приятно сердцу моему, пока я навес монтировал.

И вот сегодня этот гитарист покинул женщину по неизвестной мне причине. Не дотянул до второго сезона. И поделом. Впрочем, кто там и в чём виноват – не моего ума дело. Может она и читает «Три товарища», но в глубине возвышенной души – стерва, каких свет не видывал. Этот «Порш» я, к примеру, купить никогда не смогу; хоть все крыши области покрой «Монтерреем». Вот «Ниву»-«крокодила» – да, можно. А другие машины и нахуй не нужны для шабашек и вторчермета. И всё же…

Да, всё же стоит поторопиться на объект, а то там финишные доделки «горят» и единый эквивалент ждёт не дождётся. Я быстро закинул в себя пару бутербродов и запрыгнув в «Крокодила» запылил по грунтовкам СНТ навстречу трудовым свершениям настоящего дня.

Шершень

Те, кто производит материальный продукт, так или иначе являются гегемоном. Но не всегда, а только когда предпосылки созреют. Сейчас же за свой наёмный труд мы с коллегами желали получить часть прибавочной, мать её, стоимости.

Сегодня мы покрыли финальный скат, закрепили последний лист и положили конёк. А это в кровельных делах подобно возложению венков на свежезакопанную могилу, если брать ритуальную сферу услуг. Далее следуют праздничные и алкогольные традиции в противовес угрюмым всяким там поминкам.

Наши лица были красными, а руки грязными. Но уже инструмент сложен в «Ниву» и мы, присев на поддоны, слушали торжественную речь нашего «посредника».

Конечно, с этими пройдохами мы стараемся не связываться, но тут всё дело было в объёмах. Этими вот объёмами и заманивают несознательных пролетариев ушлые дельцы от строительного наебалова. И нас не удивили его слова.

– Заказчик стопудово обещал отдать недостающую сумму через две недели. Ему всё понравилось, но…

– Дима, ты дальше не говори. Просто выдай нам наши кровные и спи спокойно, – не выдержал Славка.

Он всегда первым выражал мнение коллектива. Мы же, как этот самый коллектив, одобрительно качнули головами.

– Ну, вы понимаете…

Граждане россияне! Если вам в финансово значимые моменты вдруг говорят «ну, вы понимаете…», знайте – это не к деньгам. Это к чему угодно, но не к деньгам. Вас обязательно попытаются наебать или, если попроще, «кинуть». Поэтому будьте бдительны, дорогие наёмные работники.

– Мы всё понимаем и всему придаём значение. Мы верим в разные версии и обещания. Мы готовы менять формации или сжигать плоды своего труда вместе с теми, кто этот труд не ценит. Будь ласков, Дима. Отдай деньги и Бог простит все твои грехи на ближайшие восемь лет, – на этот раз не выдержал я.

«Посредник» мгновенно изменился – как лицом так и позой. Он вдруг стал как бы выше и недобрые морщины тараканами разбежались по его физиономии. Он по-блатному плюнул в траву и сунул руки в карманы. Мы ждали хриплого низкого голоса, но он крикнул противным фальцетом:

– У меня серьёзная «крыша» и фыркать тут я вам не советую. Ждите две недели, а то совсем ничего не получите!

Вот есть же люди духом крепкие и принципиальные. Перед нами как раз и был такой экземпляр.

– Это, блядь, нехорошо… – зловеще вздохнул Влад.

Мы стояли как те самые антагонистические противоречия капитализма друг перед другом; и кризис был неизбежен. Между трудом и капиталом, между производством материальных благ и их присвоением.

– Кто «крышует» тебя, Дима? – спросил «выпрыгнувший» лет пять назад Славка.

– Коля Дранкин. Шершень, – зловеще прошипел наш оппонент, не уловив скрытых интонаций нашего «сидельца».

– Спортсмены, значит… Ну-ну, – задумчиво произнёс Славка и полез в карман за мобилой.

Дальше было вот что.

– Здаров, Колян! Как житуха, дом, потомки? – дружески общался Славка по сотовой связи. – Гут, мира тебе! Я тут вот за что спросить хотел – ты снова «при делах» иль как?

В телефоне кто-то неразборчиво бубнил возмущённым басом.

– Да, ладно, ладно. Чё ты нагнетаешь! Спокуха! Просто тут один бабан на тебя указал, а мне интересно стало… Хорош! Остынь, может ошибочка вышла… Хочешь побазарить с ним? Только без суеты. Лады? – Славка протянул мобилу «посреднику».

Что и в какой последовательности говорил Шершень бизнесмену Диме, мы не слышали. Только через полчаса мой «Крокодил» выруливал на трассу и лица наши уже не были такими красными, а руки грязными. Денежные знаки приятно оттягивали карманы, а садящееся за горизонт солнце как бы приглашало нас к столику с интересной сервировкой. А ещё нам, как людям культурой совсем уж не обделённым, стоило помыться, побриться и встретиться там, где играет легкомысленная музыка и в рюмки можно наливать напитки крепкие, как сама идея социализма.

Алина

Вот как-то так должна выглядеть умеренная демократия. Средних размеров помещение с дешёвыми витражами на окнах, деревянные столики с относительно чистыми скатертями, музыка а-ля «О боже, какой мужчина…» старушки Натали и приглушённый свет то ли зеленоватого, то ли желтоватого оттенка. Люди за столиками не лезут друг к другу с вопросами об изменениях в Конституции, а шумно обсуждают вакцинацию или травят анекдоты. Открытый смех в атмосфере умственной свободы и винных паров. Ну, что ещё нужно русскому патриоту?

В трактире «Толкачики» мы манипулировали рюмками и лёгкими закусками, пока тяжёлые ещё готовились на кухне. Две фундаментальные официантки Настя и Полина улыбались нам и это было хорошим знаком. Если они не улыбаются, то при соответствующих условиях можно вполне себе демократично получить тяжёлым подносом по башке и унизительно покинуть заведение не по своей воле.

Напротив нас группа граждан в почти одинаковых светлых рубашках уже хором подпевали Лепсу и махали вилками, словно дирижёры. Чуть позже, судя по фразам «упало с фуры», «откстить клиента», «добрый контрабас» стало понятно, что это были таможенники и они праздновали чьё-то серьёзное повышение. Вот ведь могут люди из воды вино мутить и никаких, замечу, голгоф и покаяний.

Впрочем, нам здесь тоже не плохо. Градусы повышались, разговоры со строительных тем плавно перетекали в сторону спорта и женщин. Уж и не помню, после шницеля или до него, мы вдруг заговорили о художественной гимнастике. О той гимнастике, когда нефть ещё патриотично дорожала.

– Вот он мяч, на коленях. И хуякс – уже летит ввысь! А она встречает его на шпагате. Гибкая, словно кошка, она делает переворот и упругой ножкой перебрасывает снаряд за спину. А затем ловит его на пояснице. Мгновение и мяч опять в воздухе. Такие финты не снились даже Рональдиньо, а уж нашим Кокошам и Момошам и тем более. Вот кого в сборную брать надо. Пусть Дзюба за воротами дрочит, пока эта королева в зелёном купальнике чудеса чудесные творит. Да, были девчонки в наше время… И ещё, под сиртаки всю эту шпагатную красоту вытворять каково! Ах, Алина! Ах, Кабаева! – стоя провозгласил я, поднимая сверкающую рюмку.

Славка и Влад тоже встали и мы чокнулись. Символично, что последняя фраза попала в безмолвный промежуток между песнями. Эпично получилось. Мы выпили за Кабаеву, за гибкость тела и стойкость духа. Ну и, конечно же, за красоту, о которой у каждого было своё мнение.

А через пару секунд заиграла самая дурацкая песня в моём рейтинге дурацких песен. Но как же это было весело и вовремя! Мерзкая парочка – Сердючка с Глюкоzой – вывалили мощный танцевальный кирпич под названием «Жениха хотела». Мы даже барабанили по столу ладонями и вот-вот готовы были заказать ещё водки.

А таможенники, у которых души рвались в разные стороны, выскочили на танцпол и запрыгали, словно на Майдане. И только один самый толстый в расстёгнутой до пупа рубахе мрачно повернулся на стуле рожей прямо ко мне и страшно крикнул:

– Кабаева твоя … !!!

Мне не хочется повторять вам всю ту грязную фразу и тот посыл ненависти от этого ублюдка. Добавлю просто, что закончил он словом «депутат». Ну, вы же знаете, как тяжело простой работяга переносит подобные слова. Ну, знаете же.

Потому и встал я без словесных прелюдий и тревожной мимики. Встал, сделал пять шагов и молча распашным ударом нанёс увечье негодяю. Он, конечно, поднял руку для блока и попытался уйти с линии огня, но пьяное тело имеет свою инерцию. Таможенник слетел со стула и, завалив сервированный стол, завертел головой в лёгком нокауте. Его же коллеги задорно сбили меня с ног и далее в ход пошла лакированная обувь.

Я услышал как Славка с криком «Ах ты ж, блядь, мздоимец ебАный!» разбил бутылку об чью-то голову. Единоборец Влад уже вкладывал «двойки» и апперкоты противникам, когда я, словно птица Феникс, восстал с пола. И тот жирный тоже поднялся. И кулаки у него были тяжелы, как тарифы ЖКХ. Но зато это принесло в побоище немного вкуса и красок.

Мы бились за российский спорт и Алину Кабаеву. А противник наш – за державу, иль за что там ещё «впрягаются» таможенники.

В процесс включились официантки Настя и Полина. Громадные тяжёлые подносы взмывали ввысь и с православным звоном опускались на головы воюющих. Вот где должны сниматься настоящие батальные сцены для исторических сериалов про всяких там викингов! Даже диджей попытался влезть в драку, но его тощее тело было отвергнуто взмахом чьей-то волосатой руки; и он, держась за нос, хромая, вернулся за свой пульт.

А на танцполе уже хрустели под ногами цветные лампочки и кровавые пятна покрыли старомодный паркет. Из колонок неслась нирвановская «Smells Like Teen Spirit» и разящие кулаки сверкали в свете нервозного стробоскопа.

Вот чем хорош уютный трактир «Толкачики», так это тем, что вас предупредят заранее о появлении наряда полиции или ГБР в промежутках между зажигательными музыкальными треками. Материальные ущербы, как правило, потом возмещались добровольно постоянными клиентами заведения. А непостоянных тут практически не было. Ну, разве что вот эти таможенники с антипатией к художественной гимнастике. Но им то как раз и достанутся проблемы с протоколами и традиционная экскурсия в «зверинец» местного РОВД.

А мы, под прикрытием скрепных подносов, рванули к чёрному выходу, предварительно открытому администратором Пашей. Уж там нам было всё знакомо. И плиточная дорожка к гаражам, и узкий проход, ведущий прямо в заросли шиповника к раздвинутым прутьям забора городского парка.

Мы бежали к старым неработающим аттракционам, где в тени густых лип притаилась деревянная беседка со столиком посредине. Там, в этой беседке, всегда можно было тихо посидеть в самодельной нирване и поразмышлять о светлом будущем или о всякой там философской дряни.

Но сегодня нам хотелось просто отдышаться и подсчитать убытки – как материальные, так и метафизические. Вдобавок ко всему Славка прихватил с собой бутылку «Старки» и пучок укропа. Это вот тоже надо посчитать в расходной части, чтобы не потерять уважение коллектива «Толкачиков».

В общем, мы, растрёпанные и с возбуждённым дыханием, проскользнули под низко висящей веткой липы к заветному месту и неуклюже остановились в лёгком смятении…

Здрассьте!

Почему-то эта ситуация напомнила мне встречу трёх (без глупого Д’Артаньяна) мушкетёров с гвардейцами кардинала. Захотелось даже спеть «Пора, пора порадуемся на своём веку, красавице и кубку…» Тем более что были и красавицы, и кубки.

Да, граждане! За культовым столиком из крашеных досок сидели четыре женщины. И перед ними стояли три бутылки какой-то креплёной бурды, сыр и шоколадка. Вместо фонарика над столом висел чей-то гламурный смартфон и интимно освещал тайную вечерю.

Женщины были красивы не по ГОСТам и не по СНиПам, но зато они были пьяненькими, манили к себе феромонами и резкими духами. Вряд ли им было за сорок, но кто ж интересуется возрастом дам в такое время суток? Да ни один дурак не спросит об этом.

– Здрассьте! – воскликнула одна из них, широко открыв глаза с накладными ресницами.

Две из их компании так же округлили очи и вертикально вытянули рты. А четвёртая как была с головой, прилипшей к столу, так и осталась с нею. Золотистые волосы её красиво свисали с края стола, словно новогодняя мишура. Головы других женщин были активны и загадочны.

– Здравствуйте, девочки! Мы вам не помешали? – сладким голосом обратился Славка к незнакомкам.

– А, пожалуй, что нет! – ответила та, что с ресницами.

– Мы, собственно, вас и ждали, – как-то неуверенно подхватила разговор рыжая кобыла в чёрном платье с широкими белыми полосками вдоль вертикальной оси.

– Вас кто-то бил? – спросила третья фемина, брюнетка в розовой маечке и джинсах.

– Всё сложно, как в отношениях. Кто там кого бил – это неважно. Просто мир такой непредсказуемый и у нас есть бутылка водки, – ответил за всех я.

– И укроп, – подсказал Славка.

– И укроп, – добавил я.

Женщины переглянулись. И та, что первая, указала нам рукой на скамью.

– Присаживайтесь, воины. Меня зовут Наташа. Вон рыжая – Оля. Брюнетка это Аглая. А ещё Наденька, но она устала, – сказала она.

– Слава, Влад и Беспяткин – представил я нашу делегацию.

Мы присели на скамьи осторожно и с достоинством, хотя одежда и лица наши не давали для этого повода. Впрочем, свет от смартфона был слаб и много чего скрывал в этой жизни.

Наташа

Ну, как вы понимаете, через полчаса мы уже вели светские беседы и пользовались пластиковыми стаканчиками. Мы хохотали и пели хором про «Коня», улыбались друг другу и ругали правительство.

Судьба подарила нам сотрудниц какой-то строительной конторы «Ремстройсервис».

Ну, надо же! В тихом уголке Сокольского парка собрались люди практически одного ремесленного клана. Это давало свои преимущества в темах для разговоров.

Наташа стояла выше остальных по рангу – она была бухгалтер. Оля и Аглая соответственно проектировщицами, а уставшая молодуха Наденька числилась рядовым делопроизводителем, то есть на побегушках. Но такова карьерная пирамида во всех этих «сервисах».

Вы только не смейтесь, но как обычно мне досталась Наташа. Мне всегда достаются бухгалтерши. Всегда и везде, за очень большим исключением лишь в тех местах, где речь идёт о заведениях культуры и образования. Там обычно обнимать за плечи приходилось заведующих по учебной части или аккомпаниаторш с длинными пальцами. Но к чёрту всё!

– За отсутствие простоев и дождей! – провозгласил я тост.

– У-рр-ааа-аа!!! – подхватило общество.

Мы выпили и чем-то закусили. Пусть стол наш был не богат на пищевые продукты, но зато доступен со всех сторон для взаимопонимания.

Вектор нашего общения сместился в сторону адресных бесед. Были отброшены прочь правительство, запрещённые талибы и масочный режим. Из чьего-то белого смартфона пели забытые ныне The Bangles свою красивую Eternal Flame…

– Слава! А вот твоя татуировочка, она не из салона, да? – кокетливо гладила строительную ладонь рыжуха Оля.

– Да, Оленька. Это не из салона – это из жизни, о которой сегодня вспоминать не будем. Лучше скажи, а у тебя веснушки бывают? – отвечал ей наш сиделец, мягко касаясь милой щёчки проектировщицы.

– Бывают, – лукаво улыбалась она.

С другой стороны Влад кормил шоколадкой Аглаю, но с вариациями. Как только брюнетка пыталась укусить плитку, так Влад тут же отдёргивал руку.

– Ну, вот зачем ты меня дра-а-знишь?! Хочу-у сладенького… – как бы сердясь говорила Аглая.

– Слаще шоколада только поцелуи, – улыбался ей Влад.

– Да неужели?

Я повернулся к Наташе и взял её за руку.

– Я слушаю вас, – серьёзным тоном проговорила она.

– Это хорошо, что ты слушаешь меня. Мне есть что сказать, – загадочно прошептал я.

В это момент бухгалтерша не выдержала и засмеялась корпоративным смехом, то есть раскатисто и громко. Я не ждал этого, но всё же поддержал её в таком вот радостном начинании.

– Чё вы ржёте? – повернулся к нам Славка.

– Он мне руку и сердце предложил, – ответила сквозь смех Наташа.

– Ну а ты? – спросила Оля.

– Я всё испортила. Как всегда.

– Нет, Наташа. Я хотел спросить, можешь ли ты шпагат делать. Потому что я женюсь только на той, кто шпагатом владеет и отдельной жилплощадью, – высказал я свои самые потаённые мысли.

– А серьёзно? Кто из всех здесь присутствующих дам может ноги раздвигать, как Алина Кабаева? В спортивном смысле, конечно же, без глупостей всяких? – заинтересовался Славка.

– Нет, по-спортивному тут вряд ли кто умеет, – хихикнула Аглая.

– Да ну вас к чёрту! – плюнула в темноту Наташа и попыталась сделать треклятое упражнение.

Ей это почти удалось, но она упала в траву и порвала колготки.

– Вот видишь, что ты натворил. Так и останешься холостым, Беспяткин, – печально сообщила она мне.

Мы все снова сели на скамьи и разлили бухло по стаканчикам. Выпили и доели шоколадку. Сыр и укроп оставили на остатки.

В это время голова светловолосой Наденьки соскользнула под стол и сама она туда же отправилась. Мы сообща достали её обмякшее тело и попытались правильно усадить. Но не тут-то было. Наденька только бессмысленно улыбалась и булькала ртом, готовясь к невинной рвоте. Пришлось нам с Наташей вести её к фонтану.

Там у круглого резервуара, обрамлённого мраморным камнем, мы умыли делопроизводителя холодной водой. Для этого пришлось отгонять руками баклажки и упаковки от чипсов. Вот ещё при СССР здесь плавали золотые рыбки, а нынче всякий пластиковый мусор. Вот вам и вся демократия, граждане, весь ваш рынок и патриотизм.

Как-то после всех этих омовений и прогрессирующей слабости тела и духа Наденьки мне вдруг захотелось сделать что-то доброе и полезное.

– Наташа, давай отправим её домой. К чему эти мучения? – предложил я.

– Ты прав, Беспяткин. Сейчас такси вызовем, – согласилась бухгалтерша, доставая телефон.

Наденька же, сидя на холодном мраморе и поддерживаемая мною, вдруг уныло запела какую-то грустную песенку про ежа с дыркой. Это было печальное зрелище и депрессирующий звук. И он продолжался до появления такси.

Пока мы волокли Наденьку к дороге, воздух вдруг сделался неожиданно холодным и влажным. Даже сверчки во тьме замерли, как по команде. И только неподалёку, возле ДК, из чьей-то машины невнятно бухала басами современная эстрада. Откуда-то из глубин ада ко мне пришла унизительная икота.

После того, как мы загрузили Наденьку в машину, я настоял на том, чтобы Наташа поехала с ней.

– Я таксистов знаю. Им деньги надо апосля отдавать, когда на место доставят. А эта ваша молодуха в другом мире сейчас, береги коллегу, ик… – сказал я Наташе и поцеловал её в щёку.

Та моргнула своими накладными ресницами и обречённо впилась мне в губы, словно на призывном пункте. Поцелуй был крепок и искренен, но мне не понравился. Мне вообще всё не понравилось с той минуты, как Наташа порвала колготки и до того мгновения, когда такси, фыркнув, понеслось по пустынным улицам моего города.

И поэтому я решил вернуться на дачу. Там из машин басы не бухают и в речке баклажки не плавают. Там есть холодильник со жратвой и пиво на утро. А ещё в берёзовых ветвях поёт соловей и возле мостков квакают жабы.

Шпагат

Мещер высадил меня у калитки и, получив деньги, умчался, словно за ним погнались местные кикиморы с нечистыми намерениями. Зато мне в этом свежем воздухе и дышалось легко и хотелось многого. Но для начала я зашёл в домик, достал початую бутылку чачи и глотнул из неё. Запах тархуна кружил мне голову и я, захлопнув холодильник, вышел на крыльцо.

Да, соловей ещё не пел, но жабы в Сосновке уже квакали. На полу лежало одинокое яблоко и волшебно светилось, словно пародируя луну. Я поднял его, потёр о рукав и с хрустом сожрал, словно это была последняя еда на Земле. Потом я увидел соседку по даче, одиноко курившую на своём крыльце. Я махнул ей рукой. Огонёк сигареты приветливо помаячил мне в ответ.

Ну, а уж потом я расслабленно и неторопливо пошёл к мосткам. Мне внезапно захотелось забраться в лодку, отплыть на середину речки и, бросив якорь, растянуться на брезенте. А далее можно спокойно смотреть звёздное кино, пока ссать не захочется. Это вот, друзья мои, лучше всяких медитаций и дурацких релаксов из Интернета.

Я прошёл по скрипучим доскам к краю мостушки и странным образом принялся отвязывать лодку. Не спрашивайте, почему странным образом. Я и сам не знаю почему.

Да, вот так. Одной ногой я стоял на носу лодки, а второй на крайней доске. И когда узел был развязан, я заметил, что зазор между неподвижной пристанью и движимой лодкой вдруг стремительно увеличился. И ещё я увидел себя в качестве связующего элемента между этими противоречивыми предметами.

Тут же я почувствовал острую боль в паху и увидел, как ноги мои делали то, что в художественной гимнастике называют… Ну, вы уже поняли о чём я.

Нет, не это хотел я увидеть в тихой спокойной воде. Не такое отражение. Луну – да, хотел; звёзды-стекляшки – тоже да. Но вот свою рожу с разбитой бровью и круглыми совиными глазами и перекошенный от боли рот – ну ни в какие ворота… И ещё это хихиканье на мостках. Весёлый такой женский смех тихий. Я почти догадался, кто там хихикал.

Через мгновенье вода тёмная примет меня, дорогого гостя в мятой одежде. И ночь волшебная будет нелепа и испорчена. А ведь как утром светило солнце и свистели разные там птицы в зарослях тёрна! Как же светило, как же свистели…

Ну и пусть так, пусть… Зато погружаясь в реку, я услышал, как смех на мостушке прекратился и доски заскрипели под торопливыми шагами того, кто спешил мне на помощь.

Если

И уже не важно, что я так нелепо барахтался в воде. Не важно, что хватал её за руку, словно дитя малое. А она между приступами смеха называла меня дураком и бестолочью. Это ничуть не унизило меня, иль там оскорбило. Это было приятно. И когда она вела меня – раскоряченного – по доскам, с одежды валились водопады – это тоже было приятно.

А потом, когда мы были у неё на веранде, соловей всё-таки запел. Я же сидел в кресле-качалке, завёрнутый в какие-то пледы и пил горячий чай. И ещё, граждане, я ел оладьи из кабачков. Кто знает, что это такое, поймёт меня. Кто не знает – мои соболезнования. И да, эти оладьи спасли человека из холодных вод Сосновки, когда ноги мои свело дикой судорогой из-за вынужденной неспортивной растяжки между лодкой и пристанью.

Сейчас я был заправлен каким-то сильным обезболивающим и феназепамом. И она (то ли кардиолог, то ли стоматолог) сидела напротив с кружкой и карандашом. Мы вместе разгадывали кроссворды, оставленные тем её песняром-гитаристом. По большей части они были глупыми и неоднозначными.

– Финикийский бог, четыре буквы, – считала она клеточки.

– Ваал. У него ещё противная жена была, Астарта, – лениво отвечал я, словно Анатолий Вассерман.

Видимо феназепам уже начал действовать. Иначе как я мог так, с разбегу, вдруг вспомнить историю древнего мира.

– Ну, ты даёшь! – удивлялась Алисия.

– Нет, это ты великолепна. Что заставило тебя пойти за мной? Какие знаки ты узрела, соседка? – улыбался я в кресле и качаясь, словно чёртов маятник.

– Да ты просто в крови был и рукав порванный светился. И весь вид твой был какой-то суицидальный. Махнул мне, словно Гагарин, и пошёл с выпученными глазами к реке. А я оладьев напекла и угостить некого.

– Так оладьи или глаза?

– Да всё вместе. Лучше вот угадай упражнение для растяжки ног (спортивное), шесть букв, – ушла она от вопроса.

– Шесть букв… Шесть грустных букв, – поморщился я от боли в паху и вспомнил Алину Кабаеву. – Шпагат, ебись он колом!

– Правильно. «Т» последняя совпала. И перестань ругаться – ты же смог, я видела, – усмехнулась она в мою сторону.

Да, я смог и у меня есть свидетели. А ещё растянутые связки иль мышцы, не знаю, но болит сильно. Впрочем, уже подействовало обезболивающее и мне тут в кресле вполне уютно с чаем и оладьями из кабачков.

Значит, всё не напрасно было. Утренний сон, работа, зарплата, трактир, таможенники в рубахах, драка, кусты, беседка, женщины из «Ремстройсервиса», фонтан и прощальный поцелуй Наташи бухгалтера. И чего это она думает, что я не женюсь. Дура она. Ничего в шпагатах не понимает.

Я шевельнулся в кресле и боль снова стрельнула от поясницы до пяток. Я малодушно застонал.

– Ну, хватит. Хватит дёргаться. Расслабься, сейчас лекарство подействует, – ласково сказала Алисия, положив кроссворд на столик. – До свадьбы заживёт.

Она встала, подошла ко мне и наклонилась, чтобы поправить сползший плед. Я уже не мог поймать фокус и её лицо было размытым, словно между нами было стекло, по которому стекали капли дождя. И весь этот ночной мир, оладьи и соловьи плыли вокруг меня, словно привидения.

– А ты выйдешь за меня? – спросил я поспешно, чувствуя приближение сна, в котором уже не будет искусственных спутников и дурацких размышлений о Боге и Земле.

– Конечно выйду. Спи давай, поздно уже… – услышал я милые слова, но не поверил им.

Впрочем, какая разница. Завтра на работу не идти и если я не забуду, то может… Чего там… Если не за…

Сушки

Я вам о любви обещал рассказать. Ну помните, когда фура с мужем-дальнобойщиком в рейс отвалит и… Люда, заведующая по учебной части, с мелированными волосами и глазами, как у косули, встретит меня в шёлковом халатике. Не помните? А я всё равно расскажу.

Не знаю, той ли вы любви ждёте… Или вообще, всем похуй, что там люди друг другу в души наваливают. Но зато потом волнения всякие, порывы, трепет и танцы в лунных отражениях. Да у любого поэта спросите!

А вот я, после разговора с приятелем Аркашей, стоял на тёмной улице и думал об унитазе, который ему гости свернули. Зачем мне идти в эту весёлую квартиру, полную хищных дам и песен Макса Фадеева? Ну, вот вы бы пошли? Верю, вы бы – пошли. И я бы пошёл, но мне помешал тот доходяга – с крыльями за спиной. Выскочил, подлец, прямо из-за пушистой туи и руками замахал, словно глухонемой.

– Уйди, кто ты там! Я путь свой продолжу, – сказал я ему.

– Твой путь полное говно, Беспяткин. Все твои пути паскудно пахнут, – крикнул он мне и мечтательно втянул воздух широкими ноздрями.

Я тоже понюхал, чем вокруг меня пахнет. Аромат горелой изоляции – где-то цветмет обжигают. Да, есть такое. Откуда-то потянуло жареным мясом со специями. Руки я нюхать не стал – чтобы волшебство не испортить.

– Всё как обычно – капитализм, – ответил я ангелу.

– Нет, не всё. И не капитализм. Есть тихие места в этом мире, а в них ждут тебя с чашкой зелёного чая и сушками, – пропел он мне как-то подозрительно.

– И без водки?

– Без водки.

– Сушки?

– Сушки.

Тут же пропал он, как икота. Вот был – и нету.

Я увидел, что шнурок у меня развязан. Пока завязывал его, внезапно вспомнил о той, которая регент – в церкви псалмы распевает, иль что там нынче поют. Подумал я о тишине; о квартире, убранной пылесосом; о столике в кухне с «ночным светом» и о плетёной вазе с сушками и зефирами. Да, там точно есть зелёный чай! Там никто ломать унитазы не будет и Фадеева не слушает. Но ждут ли меня? Нужен ли я регенту с красивым именем Алла? Вот сейчас и проверим. Только ночной звонок выявит настоящую, как там её… Да ладно. И я позвонил. Ответ был пугающим, на первом гудке.

– Привет, Беспяткин!

– Здравствуй Алла.

– Всё по улицам бродишь?

– Нет, то есть да.

– Приходи.

– Я адрес не знаю.

– Торговая три, квартира десять, второй этаж…

И разговор прервался. Хотел я удивиться, но передумал. Ведь было же сказано ранее, как всё произойдёт. Как-то так. И пошёл я от греховных помыслов к умеренным соблазнам. И пути мои уже не пахли говном, хоть и далеки были, сложны топографически и порой во тьме терялись.

Но зато я вспомнил, как привёл отец Андрей на вечеринку эту женщину с духовно правильным голосом и не повреждённой совестью. Конечно, пели мы тогда не «Богатии обнищаша и взалкаша… уклонися от зла, и сотвори благо», а «Я прошепчу тебе ласково, Нежной рукою обниму, Солнышко ты моё ясное, Я не отдам тебя никому…»

Да как пели-то! В рюмки лились струи хмельные от лозы светлой. И заглядывали мы в глаза девичьи, словно в деревенские колодцы, в которых небо летом от жары прячется.

И социалист Влад, и скупщик шкур Юденич, и отец Андрей, и сварщик Ручкин – все, кто мужеского полу был, принимали женские атрибуты за чистую монету. А сами дамы плыли в танце перед нами, словно искры от пионерских костров. И она, эта странная Алла, выводила сопливую эстрадную песенку на уровень благостной молитвы, но без жуткого церковного завывания. Мы же тогда два раза в «ночной» бегали за кагором и перцовкой.

И вот я иду к той, которая прошлый раз сказала мне: «Ты, Беспяткин, человек добрый, но руку убери, а то батюшка смотрит…». И да, поп смотрел на нас глазами Иеговы. Красным немигающим оком жёг он наши души. Вот вам и вся религия на блюде, граждане.

Тот вечер оставил во мне пару внутренних ожогов и заветный номер телефона. И если бы не телеведущая Анюта, с глазами полными вермута, то я бы призвал тогда Сатану для юридической помощи.

* * *

У подъезда я потыкал в кнопки домофона. Заиграла музыка. В динамике пропело «Открываю!» и пискнул запирающий магнит.

С барабанной дробью сердца я поднялся на второй этаж. Открылась дверь и регент Алла таинственным силуэтом завершила мой ночной путь. Весь поганый мусор урбанистического хаоса остался там, далеко в вонючих коллекторах сточных систем города.

А тут, в однокомнатной квартирке с ковролином и волнистыми обоями, всё только рождалось. Полочки с книгами, бумбокс какой-то, плюшевый диван серых оттенков и цветы на подоконниках. В кухне, как я и думал, столик, ночник и чашки в блюдцах. А в плетённой вазе те самые сушки. Ну, вы же понимаете, что в тот момент из бумбокса звучало? Конечно же – Love of My Life…

Мы сидели лицом к лицу, словно на пасхальной открытке, и пили зелёный чай, посланный нам провидением. И я не знал, что говорить. Любые слова могли бы испортить музыку, смешавшую бытие и сознание, прошлое и настоящее, громы и тишину. Я только улыбался и прихлёбывал напиток, терпкий как та любовь, о которой я хотел вам рассказать когда-то. И хозяйка улыбалась мне, а пар из чашки размывал черты её – как в фильмах о петлях времени.

Но если так всё время улыбаться, то чай остынет и сушки никто не сожрёт. Любовь, она материальна, вы же знаете. Пока люди свои арфы в унисон настраивают, окружающая среда готовит им подленький катарсис. Все мелодии и ритмы навек останутся в памяти, а поцелуй даст старт рукам и прочим членам, к экстатическому марафону. Тут уж насколько дыхалки хватит и гормонального фона.

– Ты иди в ванную, – мило приказала мне Алла.

И я пошел в совмещённый санузел, словно выигрыш в лотерею забирать. А там были полотенца, мыло и чешский смеситель. Залез я в ёмкость эмалированную и водой баловаться начал в ожидании чуда. Но чудо не пришло. Да и с хуя ли оно тут в ванной нужно, если есть диван плюшевый и цветы на подоконниках? Зато я свежее стал и песни на время из головы убрал.

Вошёл я в комнату с чужим полотенцем на поясе. А там она, регент, сидела на диване с телефоном в руках и халат её был почти распахнут. В телефоне робко мигали какие-то сообщения.

– Позвони мне, позвони, – пропел я, пытаясь скрыть пошлые обертона.

Алла швырнула мобильник в угол и, скинув халат, подошла ко мне. Полотенце я убрал сам. Дольше уже не о любви будет. Незачем вам знать все эти людские секретики. Их полно в Интернетах и на литературных конкурсах…

А вот потом, после полового фитнеса и торжества инстинктов, можно открыть глаза и взглянуть на мир, полный книжных истин и мятых простыней.

– Я открою балконную дверь? – спросила женщина.

– Это твоя дверь, открывай. Сегодня все двери открыты! Сегодня ночь открытых дверей, Алла! – ответил я, опять почувствовав какую-то нелепость в словах и окружающем мире.

Но моя регентша вроде ничего такого не замечала. Добрая луна осветила её гибкое тело в дверном проёме лоджии. Это было искусство! И прохладный осенний ветерок, скользнувший по спине, был лёгок, как мазки абсентиста Дега. Я снова захотел чая, только не мог самолично просить его, словно побирушка. Тут всё само собой должно как-то.

Но Алла стояла на балконе и я малодушно подумал, что обо мне забыто было. Её мысли, походу, улетели куда-то за пределы лоджии, а я тут на диване ничем не примечателен и хуй пойми кто. Это было глупо и я, одев штаны, тоже вышел на балкон. А там была осенняя прохлада, свет луны и спящий дворик с асфальтированной парковкой для транспортных средств.

Конечно, не всё кругом спало или тихо дремало. На детской площадке скрипели одинокие качели, а на парковке топталась бородатая фигура в распахнутой куртке. Человек тот был занят сугубо романтичным делом. Опуская в банку с белой краской широкую кисть, он выводил на асфальте кривыми буквами: «Алла, я тебя люб…»

Не знаю как вам, а мне эти слова показались дикими и несвоевременными. Я уже понял, кто там изливает душевные муки и кому. Но регент Алла стояла, словно вампир – белая, голая, холодная и жестокая. Она ждала последнего символа. А им был восклицательный знак.

Отец Андрей поставил банку с краской на газон и обратил чело к вожделенному центру своей роковой вселенной. А там, на балконе стояла она – ледяная и строгая. Как палач на лобном месте. Рядом был замечен я в виде постыдного орудия казни – такой засаленный топор с тупым лезвием. Ну и чтобы сказал тот придурок ангел по такому поводу? Сушки? Чай зелёный?

Я вернулся в комнату с «двойкой» по поведению. А снаружи, железная дева твёрдым голосом молвила: «Иди к матушке святой отец. И Бог простит тебя когда-нибудь…». Затем балконная дверь захлопнулась.

* * *

Я уже шнуровал кроссовки, когда Алла спросила:

– Ты сердишься или стыдишься?

– Иду спасать человека, – ответил я.

– К этому Аркаше опять потащитесь?

– Сначала туда. А там как Бог укажет.

– Бог ушёл от вас, глупцы.

– А зачем он тогда ангелов присылает?

– Это не ангелы, а души неупокоённые кружат вас во грехе и пустоте.

– Оно им надо?

– Им нет, а мне…

– Тебе? Ведьма ты, но поёшь красиво.

– Да, я пою красиво… Не обижайся.

Я торопливо покинул уютную квартирку с волшебной кухней и совмещённым санузлом.

На углу у «Сбербанка» шевелился батюшка, хлеставший из бутыли кровь Христову. Сначала он хотел этой посудой попасть в мою голову, но потом протянул её (бутыль) мне. Я тоже причастился и было в тех глотках нечто большее, чем обороты и градусы.

– У Аркаши унитаз сломали и ночь эта полна подлой магической дряни, – сообщил я о своих подозрениях.

– Да полна… И я хотел бы попросить… – краснея, вздохнул отец Андрей.

– Я – могила!

– Добре, вон такси тоскует. Едем.

И улетели мы на хату, полную тех хищных дам и песен Макса Фадеева. Там есть люди, которых понять можно и прощать желательно. Там не плетут интриги, а сразу лезут в драку. Там не любят стихи Бродского, а поцелуи мимолётны и легки, словно перья в вакууме. Там все и остались до светлого воскресенья.

И лишь я отдыхать отправился к Люде, заведующей по учебной части, с мелированными волосами и глазами, как у косули. А всё потому, что получил милую смс-ку со словами: «Уехал…». Как вы, думаете какая музыка звучала в этот момент из уставших колонок? Ну, конечно же, Nothing Else Matters…

Улетая

– Лёнька! Лёнечка! Ты же всё понимаешь. Ты эти свои разработки делаешь, с какими-то там плавающими запятыми, а я даже плавать не научилась, ну… – шептала она ему на ухо мягкими губками, щекотала и целовала шею.

– Я разберусь сама с остатками прошлых глупостей, сама… Пойми, это не твои проблемы. Я теперь твоя проблема. Я люблю тебя и буду портить, Лёнька, жизнь нашу, пока смерть не разлучит нас.

– Анжела, ангел мой! Ты будешь ждать меня на перроне послезавтра? Ты оденешь ту, рыжую шубку, с пояском лохматым? Я привезу тебе цветы или папку с патентом… Чего тебе больше хочется? И мы поедем на такси в ЗАГС одни, чтоб никто рядом не кружился, не сверкал смартфоном, не обнимал нас за плечи в грубой радости, – отвечал он ей, глядя прямо в глаза и держа ладонями её розовые от мороза щёки.

– Это хорошо, что ты меня проводить не сможешь. Иначе я не уеду. А так, соберу бумаги, проверю в сотый раз расчёты и патент будет моим… Нашим! Ты только встреть меня, милая… Просто встреть.

– Встречу. Что ты распереживался? Я буду ждать тебя там на перроне, когда поезд прибудет из тумана утром… Нашим утром. А потом распишемся, как тайные агенты, и уедем, улетим отсюда, пусть на неделю, пусть на месяц. Да хоть навсегда! – крикнула она ему, отталкивая мягко варежками.

– Да… да… да… – эхом отозвались серые пятиэтажки.

И это слышал весь мир, всё городское утро и мелкие снежинки в сухом морозном воздухе. В золотых локонах Анжелы эти снежинки путались, словно рыбки в тонких сетях.

И они, двое этих влюблённых безумцев, стояли на хрустящем снегу, обнимаясь в облаке пара. А мимо них спешили по своим делам угрюмые прохожие, словно в иной реальности, по иным утоптанным дорожкам.

***

Уже свет за окнами потускнел. Ощущение уходящего зимнего дня стало почти реальным – как головная боль после паров формалина и стопки судебно-медицинских заключений. Сегодня было много разных остановок на человеческих путях. Много рабочей суеты: вскрытия, гистология, подготовка материала в лабораторию.

Описывать травмы, несовместимые с жизнью, подозревать отравление или насильственную асфиксию. Делать промежуточные выводы. И всё это на фоне постоянно толкущихся в помещении оперов, следователей или судебных представителей. Они же не виноваты. Им бы протоколы составить да расписаться в журнале. Ну и словечком перекинуться, словно в заводском цеху. Да только цех тут особенный и конвейер необычный.

Люди гибнут самыми чудными способами и если для тех, кто потом приезжает забирать тело – это трагедия, то здесь, в прозекторской – это рутина и завал.

Ульяна Аркадьевна бросила перчатки в пластиковый бак и направилась в комнату санобработки. Из служебного кабинета уже раздавался рыкающий бас сменщика Бориса. Дежурство закончилось. Остаётся только сложить все бумаги в папки, одеться и вставить ключ в замок зажигания кредитного «Соляриса». А там, неторопливо, по свежим, сверкающим проспектам, мимо зелёных светофоров, в уютную «трёшку» на улице Горького.

Олег, наверное, уже дома, если не будет консультаций у студентов. Впрочем, он всё равно вернётся в запорошенной снегом красной куртке с меховым капюшоном. Он всегда возвращается и мусор выносит… Мужчина.

– Ульяна Аркадьевна! Вы меня не любите, – раздаётся за спиной знакомый голос.

Ну вот, здравствуйте вам! Семён Болотов – давно уже не молодой следователь из Правобережного. Только он так нелепо и наивно обращается к ней. И не потому, что он паталогически беспардонен, а просто человек забавный и его «все не любят», от бухгалтерии до судебной лаборатории.

– Как же вас любить, Семён Палыч? Вы же всегда к концу дежурства появляетесь. Да, как правило, с неопознанными и проблемными гостинцами, – ответила прозектор. – Вон уже Борис кофе допивает. Он бодренько и весело оформит ваш визит.

– Нет, Ульяна Аркадьевна. Я с вами по жизни завсегда идти буду, такая моя любовь к вам – широкая и светлая. А привёз я объект без загадок и ребусов. Классический случай. Гараж, автомобиль, любовнички, погрелись, уснули. Угорелую дамочку лет под двадцать семь вытащили по злым наветам соседа по гаражу. А любовник… – начал следователь свою речь.

– Он вас обижает? – остановил его зловещим рыком сменщик Борис.

– Прошу вашей защиты, Борис! – театрально взмолилась Ульяна Аркадьевна.

– Ну вот. И рыцарь при ней с войском из медбратьев. Как дальше жить? – жалостливо запричитал Болотов.

– Смириться и залить горе работой! – строго ответила эксперт.– Лёнька! Лёнечка! Ты же всё понимаешь. Ты эти свои разработки делаешь, с какими-то там плавающими запятыми, а я даже плавать не научилась, ну… – шептала она ему на ухо мягкими губками, щекотала и целовала шею.

– Я разберусь сама с остатками прошлых глупостей, сама… Пойми, это не твои проблемы. Я теперь твоя проблема. Я люблю тебя и буду портить, Лёнька, жизнь нашу, пока смерть не разлучит нас.

– Анжела, ангел мой! Ты будешь ждать меня на перроне послезавтра? Ты оденешь ту, рыжую шубку, с пояском лохматым? Я привезу тебе цветы или папку с патентом… Чего тебе больше хочется? И мы поедем на такси в ЗАГС одни, чтоб никто рядом не кружился, не сверкал смартфоном, не обнимал нас за плечи в грубой радости, – отвечал он ей, глядя прямо в глаза и держа ладонями её розовые от мороза щёки.

– Это хорошо, что ты меня проводить не сможешь. Иначе я не уеду. А так, соберу бумаги, проверю в сотый раз расчёты и патент будет моим… Нашим! Ты только встреть меня, милая… Просто встреть.

– Встречу. Что ты распереживался? Я буду ждать тебя там на перроне, когда поезд прибудет из тумана утром… Нашим утром. А потом распишемся, как тайные агенты, и уедем, улетим отсюда, пусть на неделю, пусть на месяц. Да хоть навсегда! – крикнула она ему, отталкивая мягко варежками.

– Да… да… да… – эхом отозвались серые пятиэтажки.

И это слышал весь мир, всё городское утро и мелкие снежинки в сухом морозном воздухе. В золотых локонах Анжелы эти снежинки путались, словно рыбки в тонких сетях.

И они, двое этих влюблённых безумцев, стояли на хрустящем снегу, обнимаясь в облаке пара. А мимо них спешили по своим делам угрюмые прохожие, словно в иной реальности, по иным утоптанным дорожкам.

***

Уже свет за окнами потускнел. Ощущение уходящего зимнего дня стало почти реальным – как головная боль после паров формалина и стопки судебно-медицинских заключений. Сегодня было много разных остановок на человеческих путях. Много рабочей суеты: вскрытия, гистология, подготовка материала в лабораторию.

Описывать травмы, несовместимые с жизнью, подозревать отравление или насильственную асфиксию. Делать промежуточные выводы. И всё это на фоне постоянно толкущихся в помещении оперов, следователей или судебных представителей. Они же не виноваты. Им бы протоколы составить да расписаться в журнале. Ну и словечком перекинуться, словно в заводском цеху. Да только цех тут особенный и конвейер необычный.

Люди гибнут самыми чудными способами и если для тех, кто потом приезжает забирать тело – это трагедия, то здесь, в прозекторской – это рутина и завал.

Ульяна Аркадьевна бросила перчатки в пластиковый бак и направилась в комнату санобработки. Из служебного кабинета уже раздавался рыкающий бас сменщика Бориса. Дежурство закончилось. Остаётся только сложить все бумаги в папки, одеться и вставить ключ в замок зажигания кредитного «Соляриса». А там, неторопливо, по свежим, сверкающим проспектам, мимо зелёных светофоров, в уютную «трёшку» на улице Горького.

Олег, наверное, уже дома, если не будет консультаций у студентов. Впрочем, он всё равно вернётся в запорошенной снегом красной куртке с меховым капюшоном. Он всегда возвращается и мусор выносит… Мужчина.

– Ульяна Аркадьевна! Вы меня не любите, – раздаётся за спиной знакомый голос.

Ну вот, здравствуйте вам! Семён Болотов – давно уже не молодой следователь из Правобережного. Только он так нелепо и наивно обращается к ней. И не потому, что он паталогически беспардонен, а просто человек забавный и его «все не любят», от бухгалтерии до судебной лаборатории.

– Как же вас любить, Семён Палыч? Вы же всегда к концу дежурства появляетесь. Да, как правило, с неопознанными и проблемными гостинцами, – ответила прозектор. – Вон уже Борис кофе допивает. Он бодренько и весело оформит ваш визит.

– Нет, Ульяна Аркадьевна. Я с вами по жизни завсегда идти буду, такая моя любовь к вам – широкая и светлая. А привёз я объект без загадок и ребусов. Классический случай. Гараж, автомобиль, любовнички, погрелись, уснули. Угорелую дамочку лет под двадцать семь вытащили по злым наветам соседа по гаражу. А любовник… – начал следователь свою речь.

– Он вас обижает? – остановил его зловещим рыком сменщик Борис.

– Прошу вашей защиты, Борис! – театрально взмолилась Ульяна Аркадьевна.

– Ну вот. И рыцарь при ней с войском из медбратьев. Как дальше жить? – жалостливо запричитал Болотов.

– Смириться и залить горе работой! – строго ответила эксперт.

– Эх, не любите вы меня… – вздохнул следователь и обратился к санитарам. – Давайте занесём родимую, а то мне ещё на кражу в Ситовку тащиться…

***

Солнце уже завалилось в сторону, пока ещё далёкого от вечера, горизонта. Мелкий снежок искрился, наивно радуясь редкому бодрящему морозцу.

В гаражном кооперативе «Колос» белый «Дастер» аккуратно въехал в распахнутые ворота с номером 247. Затем створки медленно захлопнулись и только через четыре гаража далее мужичок в чёрной фуфайке резво шкрябал лопатой, расчищая место перед воротами. За полчаса он раскидал положенное количество снега и заперся в помещении. Вскоре из металлической трубы гаража повалил густой тёплый дым с запахом сосновых поленьев. Иметь «буржуйку» в гараже – дело хорошее. Это всякий знает.

Ворота с номером 247 так и оставались закрытыми. А там, за ними, в отделанном вагонкой помещении, в запертом «Дастере» двое на передних сидениях смотрели в глаза друг другу. Она с жалостью и усталостью, а он с трепетом и похотью.

Она накрыла его широкую ладонь своей, изящной с розовым маникюром.

– Ты отпустишь меня. Ты сильный мужчина и умный. А я просто легкомысленная дрянь, о которой и думать не стоит, – сказала она ему.

– Не могу я тебя отпустить. Внутри словно пружина на пределе. Того и гляди лопнет! Вот пальцы твои, руки, губы… Всё в сердце прикипело, – наклонился он к ней.

– Это просто страсти бесятся. Но у тебя уже есть много всего – жена, квартира, работа хорошая. А я уйду из университета, с кафедры… Из жизни твоей, чтобы свою устроить с любимым человеком. Так получилось и мне об этом говорить сегодня легко. Ты же понимаешь, о чём я? – спокойно отвечала она.

– Да, понимаю. Да, всё это не так, как должно быть… Но будь добра ко мне хоть сегодня, сейчас… Не улетай так внезапно, ангел мой… – шептал он, целуя тонкую руку.

– Ты хочешь меня сейчас, немедленно? Я тоже всё понимаю, хоть и не правильно это. Последний раз, слышишь, последний раз… – серьёзно говорила она ему перед тем, как поцеловать в губы.

Через минуту она была на задних сидениях, расстёгивая голубую шерстяную кофточку. Волосы её золотистые уже были распущены, а глаза сияли в предчувствии шальной прощальной близости. Может там были и слезы, но тут можно ошибиться.

Он спешно возился у входной двери, натягивая на выхлопную трубу шланг, отводящий на улицу опасные выхлопные газы. Так обычно он прогревал мотор в морозные дни.

Но сейчас он хотел, чтобы в машине было тепло и уютно, чтобы она, женщина его не покрывалась «гусиной кожей» и не сжималась, словно под осенним дождём, как в тех посадках с жёлтыми листьями. Ну той, прошедшей, осенью, когда они первый раз слились в безумном полёте к экстатическим вершинам.

Он завёл мотор. Тёплый воздух из отопителя наполнял салон, словно метафизическую ванну наслаждения. Он яростно скинул одежду на деревянный верстак и, словно вор, проник в мягкую крошечную «спальню», где она уже ждала его, нагая и грешная…

Последний раз, последний раз. Да что это она, чёрт возьми, такое говорила?

***

Ульяна Аркадьевна уже одела свой белый пуховик и бросив в сумку вязанную шапочку, направилась было в коридор. А там уж через охрану на улицу, на воздух свежий.

Но вот беда! Две не оформленные бумажки валялись на полу под столом. Ах, чтоб тебя!

– Борис! Борис, ты уж прости, – заглянула она в прозекторскую.

Там сменщик и следователь стояли возле серого трупа стройной девушки с длинными распущенными волосами. Лицо её было красиво даже при холодном, неестественном освещении, даже с этой сухой мёртвой кожей.

Лаборант записывала со слов Болотова детали происшествия. Борис обыденно раскладывал инструменты на поддоне из нержавейки.

– Да, Ульяна Аркадьевна… – отозвался он, поворачиваясь к женщине.

– Тут вот я, не успела… Выручишь меня? Ничего сложного, ДТП… – попросила она.

– Не вопрос, положите возле объекта.

Эксперт прошла мимо столов и оставила бумаги рядом с телом, накрытым кровавой простынёй.

Торопливо уходя из помещения, она слышала монотонный голос следователя:

– Гаражный кооператив «Колос», номер 247. Предположительно, отравление угарным газом… На вид лет двадцать пять – тридцать. Обнаружена рядом с мужчиной на заднем сидении автомобиля… Мужчина в реанимации. Видимых следов насилия нет…

На поддоне звякнули никелированные инструменты. Борис частенько ронял что-нибудь.

Вскоре женщина уже садилась в машину и доставала из сумочки ключи зажигания. Внезапно в её голове вспыхнула яркая вспышка, а затем большим шрифтом без засечек отразились чёрные слова: «Колос, 247». Такого не может быть! Это гаражный кооператив мужа, это его номер. Нет, есть ещё один «Колос» за прудом, на Опытной. Но там, кажется, «Колос-2».

Вернуться в морг? Спросить у Болотова? Мужчина в реанимации. Нет, ерунда какая-то.

Ульяна Аркадьевна достала смартфон и трясущимися пальцами пролистнула «Контакты».

– Олег, ты должен ответить! Ты всегда отвечаешь… – сказала она в трубку, пока шёл мучительный дозвон.

И на звонок ответили… Из отделения интенсивной терапии, что на улице Космонавтов.

В непонятном испуге Ульяна Аркадьевна сбросила вызов, швырнула смартфон на пассажирское сидение и уткнулась головой в руль.

Сквозь головокружение и противный туман она слышала, как «разрывался» телефон. Звонил громко и напористо. Да, там у него она как «Жена» записана, потому и звонят. А почему раньше не могли? Столько времени прошло. Чем они там занимаются, эти реаниматологи чёртовы? И вообще, почему Семён Палыч не удосужился сразу установить родственников? Ну конечно, «Скорая» спешно увезла пациента. Каждая секунда важна. Да, каждая секунда…

Все эти вопросы пронеслись в её голове вместе с серым лицом той девушки с длинными волосами, вместе со снежной метелью и воротами под номером 247. Кто она, эта красавица? Почему…

Слабыми руками женщина взяла смартфон и ответила на звонок.

***

Леонид предъявил проводнице билет и паспорт. Девушка в форме улыбнулась ему и сказала:

– Проходите в вагон, ваше место боковое. Приятной дороги!

Леонид быстро нашёл нужный номер, снял тёплую куртку и устроился на гладком сидении, лицом по ходу поезда. Пока вагон заполнялся пассажирами, он достал из портфеля папку с документами. Медленно перелистывая страницы, он бегло сверял цифры и графики. Было видно, что вся эта процедура уже не имела цели как-то что-то изменить. Просто молодой человек любовался замысловатой информацией на бумаге, пытаясь оттянуть время до отхода поезда. В конце концов, он захлопнул папку, аккуратно положил её в портфель и достал смартфон.

Разблокировав его он зашёл в «контакты» и выбрал имя «Ангел». Леонид сделал вызов и долго ждал, пока в динамике не прозвучало бездушное: «Абонент сейчас не может ответить на звонок, ваш вызов будет переадресован…». Он ещё пару мгновений смотрел на лицо девушки, закреплённое за этим номером, затем улыбнулся ей и сбросил вызов.

Положив устройство на столик, он взглянул в окно, за которым суетились опаздывающие пассажиры и персонал вокзала. Весь перрон освещали яркие прожекторы, и утоптанный снег криво отражал холодные, неживые лучи.

Внезапно Леонид заметил молодую женщину в длинном белом пуховике и изящных, тоже белых, сапожках. Она была без шапки и порывистый ветер трепал её тёмные волосы с какой-то дикой злобой. Женщина просто стояла и глядела в его окно, опустив руки, словно не было ни ветра, ни мороза. Её взгляд был пуст и уходил куда-то по ту сторону вагона. Что-то потерянное было в этих глазах, в этих сапожках и опущенных руках. Живыми были только волосы, которые как бы пытались разбудить хозяйку от плохого сна.

И только заметив, что Леонид смотрит на неё, женщина испуганно вздрогнула и, резко развернувшись, пошла прочь с вокзала в холодную темноту.

Свистнул локомотив и дёрнулся вагон. За окном поплыли строения и люди, словно улетая куда-то в прошлое. Проводница громко сообщила, что скоро будет разносить чай.

***

В тёмном небе уже замигали первые звезды. Над гаражным кооперативом опустился ласковый вечер и очищенная от снега дорога, словно серая река, пролегла между пушистыми сугробами. Тёмные гаражи с номерными воротами готовились ко сну.

По дороге, в направлении бытовки вахтёра, шёл тот самый мужичок в чёрной фуфайке, что намедни снег чистил. Он был слегка под мухой и напевал какую-то дрянь из шансона.

Возле гаража под номером 247 он остановился и замолчал. Он смотрел на полоску света из дверного проёма и на отрезок шланга в крошечной прорези левой воротины. В этом месте образовалась широкая воронка от тёплых выхлопных газов.

– Э-э-э, так не пойдёт. Дверцу надо бы открыть, газ он по низу стелется. Сколько дуракам не объясняй, а всё равно травятся, – сказал мужичок сам себе.

Потом он подошёл к воротам и громко постучал в дверь. Было слышно, как внутри помещения работал двигатель и больше никаких живых звуков.

– Эй, там! Всё в порядке? – крикнул он в замочную скважину.

И снова никакого ответа.

Тогда мужичок тревожно и сильно забарабанил в ворота, понимая, что всё это молчание может быть весьма печальным. Так оно, собственно, и случилось. Уже потом, когда вызвали полицию и МЧС со «Скорой».

Двоих «спящих» на задних сидениях «Дастера» оформили разными способами. Мужчину в «интенсивную», а девушку в судебный морг. Ругаясь на застрявшую где-то «труповозку», опера с дежурным следователем самолично «упаковали» тело девушки в какое-то грязное покрывало и уехали на «буханке» последними, заполняя на ходу протокол. Ворота гаража были ими же и опечатаны.

Мужичок в фуфайке постоял пару минут на месте происшествия, а затем вернулся в свой гараж за бутылкой самогонки. Эту бутылку он и распил с вахтёром, вытирая едкие слезы на морщинистых щеках.

– Вот дураки… Ей Богу, дураки… – повторял он после каждой выпитой стопки.

***

Ульяна Аркадьевна доехала до поворота на привокзальную площадь. Ей неприятен был яркий свет прожекторов, люди с сумками и дым из вагонных труб.

Она оставила машину возле какого-то дома, стоящего впритык к железнодорожным путям. Она пошла прочь от неё, сначала в сторону блестящих линий рельс. Но потом подумала, что это уж слишком глупо – бродить по путям, подобно Анне Карениной.

Мир другой – мир полон всякого нужного и не нужного. Но всегда лучше идти на свет, даже если тот разденет тебя наглым образом перед зрителями и скажет: «Вот она, брошенная и пропащая душа, кидайте в неё камни…».

И пошла она, вдоль вагонов заглядывая в окна, за которыми возились с багажом люди, покидающие город по своим особенным делам. У всех есть дела, и нет исключений в них для одинокой женщины – судебного эксперта.

Вот она смотрит, как молодой человек улыбается кому-то в смартфоне. Может быть там, на экране, его любимая тоже улыбается ему, а не лежит на металлическом столе с распущенными волосами с мутными глазными яблоками.

Совсем неожиданно он кладёт телефон и смотрит через окно прямо на неё. Это не хорошо. Это даже более глупо, чем не хорошо.

Ульяна Аркадьевна с бьющимся сердцем отворачивается от поезда и позорно отступает в сторону оставленного автомобиля.

Надо ехать в клинику. Надо решить все эти хреновы дела, для которых у неё нет никаких исключений. Пусть улетают минуты, пусть улетают снежинки, пусть улетают веры и надежды всякие. Так или иначе, что-нибудь останется. И с этим придётся жить. Иначе зачем солнце каждый день упрямо встаёт на востоке, а на столе в кабинете ждут папки с результатами посмертных экспертиз?