Читать книгу В стороне от… - Эдуард Вячеславович Поздышев - Страница 1

Глава первая

Нас взяли троих. Меня прямо из машины. Откуда появились другие двое, узнал лишь по прошествии времени. Помещение, походившее на сарай, в котором нас запирали, находилось на пустынной каменистой площадке, окружённой скалами. Сарай освещался дневным светом, проникавшим в помещение через небольшое оконце. И днём в полумраке можно было различить только три неуютных лежанки, оборудованных матрасами и подушками без белья да похожими на солдатские одеялами. Сначала разглядел силуэты. Мужчины, возраст которых не сразу смог определить, то лежали, то сидели, сложив по-турецки ноги, и изредка перекидывались скупыми грубоватыми и почти всегда одними и теми же фразами:

– Как же курить-то охота… Вот суки! – часто возмущённо восклицал тот, что по голосу казался старше своего товарища.

– Да, – отзывался тот, что помоложе, – нелюди.

– Пожрать бы хоть принесли…

– Да. Не помешало бы.

– Или водички хлебнуть.

– Хм! А я бы от водочки не отказался. Или – ширнуться. На худой конец, можно и косячок.

– Вот суки!

– Нелюди!

На меня поначалу не обращали внимания. Познакомились же мы во время прогулки, на которые впоследствии выпускали не более раза в сутки.

Тёмными ночами преимущественно спали, засыпая, обыкновенно, вскоре после того как внезапно наваливался мрак. Впрочем, мужики неплохо ориентировались в темноте, чему и я довольно быстро научился. Однако кроме меня никто во все проведённые в том сарае ночи не то чтобы ни разу никуда не дёрнулся, но и не шелохнулся. Ни о каком туалете даже не возникало упоминания. А только и было разговоров, что о еде, куреве, женской ласке да ещё о чём, для кого что представлялось желанным. О том и о другом, да и обо всём остальном в пространстве нашего пристанища кроме разговоров ничто не напоминало, так как за все дни никто из нас не вкусил ни крошки пищи, ни капли воды, не говоря уже о чём-либо менее насущном. Примечательно, что это никоим образом не сказывалось на нашем самочувствии и, в общем-то, почти не влияло на настроение. Напротив, скорей лишний раз служило причиной для досужего разговора. Да и вообще ничего не происходило кроме того, что, пробуждаясь от ночного сна, мы вяло, без особого интереса переговаривались, после чего сама собой отворялась дверь, и мы выходили на короткую прогулку, коей вполне хватало для того чтобы поболтать друг с дружкой при свете. Потом добровольно возвращались в свой барак и остаток дня проводили в привычном ожидании ночи и следующего дня, в который, думалось, произойдёт что-то, чего мы, собственно, все там и ожидали. А кого-нибудь из тех, кого старшой обзывал «суками», а его товарищ – «нелюдями», я так и не встретил до самого последнего дня.

Старшим из нас оказался вор-рецидивист, большую часть своей сорокалетней жизни проведший в заключении и выглядевший на полтинник с приличным гаком. Приятель помоложе, будучи наркоманом со стажем, на вид не сильно отличался от старшого. Я же, из нашей – случайной ли, не случайной – компании, пожалуй, единственный соответствовал внешностью своим неполным тридцати.

Старший назвался Вовой. Второго он нарёк Корешом. Для меня же прозвища не успел придумать – не очень-то со мной был разговорчив. Да и я держался особняком. Кореш, впрочем, заговаривал иногда, но чаще мимоходом: кивнёт, подмигнёт по-приятельски, невзначай спросит о чём-нибудь малозначащем. Он выглядел этаким добряком на фоне сурового сотоварища. Худощавому Корешу с испитым, но добродушным и простоватым лицом удачно шла его видавшая виды спецовка. Походя поведал, будто последнее, что запомнил, было то, как устроился грузчиком в гастроном, как послали его с тележкой на какую-то базу, как встретился по пути какой-то друган и предложил выпить. Больше ничего не мог вспомнить. А Вова отболтался от объяснений отговорками, наверное, столь популярными в местах, в которых бытовался предыдущие лет несколько:

– Ну, не знаю – со шконки что ль упал или ещё откуда? А если упал, по ходу должны были препроводить в больничку… Ну ты мусор что ли, чтобы перед тобой вилять?!

Одет Вова был в чёрную арестантскую робу. В моём же внешнем облике чем-то особенным могло показаться разве то, что на мне был довольно приличный костюм с белоснежной рубашкой. Именно таким нарядным торопился я на свидание перед тем как очутился в злополучном сарае.

О себе им ничего не рассказывал, тем более о женщинах – единственной теме, коей отдавали они предпочтение, выжимая из себя в мой адрес скупые вопросы. Я же предпочитал отмалчиваться и вспоминать.

***

Доселе считался вполне добропорядочным – как считали другие, как склонен был думать о себе сам. Не курил, не ругался, почти совсем не выпивал, вовсе не слыхивал о наркотиках и ни о чём ином, что хоть как-то могло возмутить мой казавшийся тихим и вполне благополучным мирок. Помнится, учился в радиотехникуме для подростков с неполноценным развитием. Однако чуть ли не в двадцать уже женился… Да! Сынишка, кажется, в этот год должен пойти в первый класс. Жена – ну просто воплощение чистоты и всяческих добродетелей! Тому, что она православная, всегда скорей радовался, нежели тяготился: послушна, добра… Главное, любит и во всём мне доверяет! И как это вышло, что я ей изменил? Когда вспоминаю, так самому не верится.

Но в моей жизни появилась Марго и она затмила собой всё остальное. И теперь, находясь в этом странном узилище, я не мог подолгу думать ни о чём другом, кроме как о том, что она меня ждёт. Впрочем, многое теперь не мог вспомнить: где и чему ещё учился, кем работал и даже как звали жену и ребёнка. Помнил только, что работа давала возможность часто видеться с Марго. Запомнил и её облик: мягкое большое ухоженное тело, нежные тёплые ласковые руки, маникюр, красивое нехищное лицо с неброской косметикой, обилие чего-то истинно женского и трогательного, всегда радующего какой-то непредсказуемой новизной. Её спокойный, чуть надтреснутый голос с проникновенными нотками, улыбка с едва заметными ямочками на щеках. И этот умный, уверенный, но не давящий взгляд притягательных светлых глаз с непрестанно улавливаемой, не настораживающей, а наоборот ещё больше приманивающей загадкой.

О жене вспоминал, что работала уборщицей в радиотехникуме и была старше меня на четыре года. Худая, маленькая, с неизменным наглухо замотанным платком на голове. Поначалу нравилось – и что в платке, и что вместе ходили в церковь. В связи с этим вдруг вспомнилось, как после окончания техникума я начал было посещать какие-то пастырские курсы при кафедральном соборе. Даже и не знаю, точно ли хотел стать священником – тогда мне казалось, что чуть ли не каждый из начинающих прихожан мужского пола тайно или явно мечтал об этом. Из пожилых прихожанок кое-кто становились монахинями – тайными ли, явными, – мне трудно было в этом разобраться.

Теперь и не припомню, сколь долго мыкались мы по разным приходам не то в роли певчих, не то ещё по каким так называемым послушаниям. Кажется, и после женитьбы, и кажется, столь же бесконечно долго мы жили врозь, подчас встречаясь лишь на церковных службах. Разговаривали сплошь о христианском браке и повсюду носили с собой зачитанную брошюру с житием святых Петра и Февроньи. Вероятно так продолжалось до тех пор, пока не появился на свет наш малыш. А что же было потом, я, хоть убейте, не помню… Какие-то новые лица… Люди, так непохожие на тех, каких видел, когда читал про благоверного князя и благочестивую жену. И наконец встретил Марго.

Но вот сейчас, томясь в сарайке или прогуливаясь по каменистой площадке, окружённой скалами, и мучительно воскрешая в памяти события предшествовавшей моему заточению жизни, я вдруг отчётливо вспомнил одну часто повторяемую какими-то людьми фразу: «Дочка в платочке. Дочка в платочке. Дочка в платочке.» Невольно вонзаясь в мозг, она неприятно отзывалась в помутнённом сознании неясной смутой тревожных мыслей, колеблющих душу неоднозначными чувствами. То эта фраза звучала упрёком, вызывая стойкое ощущение стыда. И в то же время сжималось сердце от неумолимого чувства вины. Однако смятения тотчас же отступали, как только я снова начинал думать о Марго.

***

Иногда по ночам, после того как Вова с Корешом затихали, я поднимался с лежанки и, пробравшись к двери, подолгу стоял, не решаясь хоть что-то ещё предпринять. Потом возвращался и сразу засыпал. Так было поначалу.

Однажды попробовал толкнуть дверь. На моё удивление, она легко распахнулась и моментально захлопнулась, лишь стоило мне выйти наружу. Сквозь ночную серую мглу я различал чёрные силуэты скал, словно подавшиеся мне навстречу, а на площадке бесчисленными выступами темнели камни и глыбы разных размеров. Попробовав шагнуть – раз, другой – и не ощутив никаких препятствий, я не мешкая и с каждым шагом всё увереннее и увереннее пошёл наобум, не оглядываясь и не обращая внимание на мельтешащие перед глазами мёртвые силуэты. Но странно, что шёл я не спотыкаясь, как будто не чувствуя под собой ног. И всё же это больше походило на вполне осознаваемую мной обыкновенную ходьбу, нежели на нечто кажущееся, подобное полётам во сне. Я шёл, одержимый идеей подальше уйти от места своего непредвиденного заключения с единственной целью поскорее увидеть Марго и чтоб всё стало так, как было раньше.

Не знаю, как у меня получалось, но в ночном мраке я передвигался, будто днём: довольно быстро, бегло обходя скалы и ни на что не натыкаясь. Шёл долго, бездумно и без устали, минуя скалистые площадки, точно такие же как место, казалось, навсегда покинутой мной неволи. И лишь ничем не обоснованная уверенность в том, что вот сейчас, сию же минуту, за этой или за той скалой я окажусь там, откуда непременно смогу добраться до моей Марго, умножала во мне силу и ускоряла шаг. И постоянно ощущая присутствие кого-то, кто пристально наблюдал за мной, я почему-то был уверен, что именно это каким-то образом помогало мне безошибочно следовать к цели. И ещё я точно знал, что встреча с кем-то неминуема, и жадно всматривался в темноту, и вот уже различал вдалеке человеческий силуэт, как вдруг неожиданно оказался сидящим на своём лежаке в злосчастной сарайке. И снова сквозь убогое оконце забрезжило унылое и безнадёжное утро.

Долго потом я не мог взять в толк, чем же на самом деле – сном или явью – было моё ночное приключение.

Но всё равно во все последующие дни столь неоправданно затянувшегося плена я каждую ночь подвигал себя на всё новые и новые, со временем ставшие привычными и проходившие по одному и тому же сценарию путешествия.

***

События утра, завершившего наш длительный досуг в сарае, особенно последние мгновения, запомнились мне смутно, так как именно они более всего походили на сон. Как обычно, я очнулся сидящим на лежаке. Кореш уже не спал и так же сидел на своём месте. Затем лениво пересел ко мне и, немного помолчав, словно нехотя спросил:

– А где Вова?

Я машинально взглянул на Вовину лежанку – на ней никого не было. После, взглянув на Кореша, недоуменно пожал плечами.

– А разве вы не с ним уходили? – ленивым голосом продолжал спрашивать Кореш.

– Куда? – удивлённо переспросил я.

– Не знаю, – ответил бывший наркоман со стажем. – Наверное, туда, куда ты каждую ночь уходишь.

Кореш говорил однотонно, как будто не до конца проснувшись.

– Ухожу? Я?.. Так я правда уходил?.. То есть я действительно каждую ночь уходил? – не слишком, может быть, понятно для собеседника спрашивал я. – А откуда ты знаешь?

В последние дни я был почти уверен, будто то, что по ночам я куда-то ходил, на самом деле мне лишь снилось.

– Знаю, – зевнув, ответил Кореш. – Я видел.

– То есть ты хочешь сказать, что ты не спал и видел, как я каждую ночь уходил?

– Конечно, спал, – с понимающей ухмылкой проговорил собеседник. – Да только сон у меня чуткий.

В это время распахнулась дверь, и мы привычно поднялись со своих мест, чтобы выйти на очередную прогулку.

Но на улице уже было всё по-другому. Валуны и глыбы исчезли, а на их месте вплоть до ближайших скал простиралась абсолютно ровная площадь, посыпанная мелкой галькой. Не успев осмыслить увиденное, мы с Корешом вдруг оказались замкнутыми в плотном круге из неизвестно откуда внезапно возникших однотипных людей с как будто бы совершенно одинаковыми лицами и одетых в чёрные строгого вида костюмы. Похожие на манекенов, они просто стояли себе спокойно и как-то безразлично смотрели на нас. Через несколько мгновений в одном месте круг разомкнулся и оттуда показался человек, на первый взгляд мало чем отличавшийся от остальных – разве тем, что поверх костюма на нём были надеты чёрные макинтош и широкополая шляпа, и ещё, пожалуй, тем, что вид у него был не такой безмятежный, как у прочих. Лицо его было перекошено гримасой, а в беспокойных телодвижениях его угадывалась неуверенность.

– Э! – усмехнувшись, машинально стукнул меня кистью руки мой товарищ. – Это же Вова!

Кореш кивнул на типа в макинтоше и ткнул в его сторону пальцем. Но не успел я вникнуть в смысл прозвучавших слов, как странный субъект в широкополой шляпе стремглав ринулся вперёд и, нервно сунув руки в карманы плаща, из одного извлёк предмет, очень смахивавший на пистолет, а из другого… Впрочем, пристально всматриваясь в то, что незнакомец, так сильно похожий на Вову, выхватил правой рукой, я не сразу сумел разглядеть, что же возникло у него в левой. События разворачивались так стремительно, что только в самый последний момент я едва смог осознать, что же закончилось чуть ли не тот самый миг, когда, казалось бы, должно было только начаться. Не успев очухаться после внезапно разнёсшегося по округе резкого хлопка, будто хлестнувшего по ушным перепонкам, обескураженный тем, что мой товарищ упал как подкошенный, я одновременно почувствовал мощный удар, пронизывающее ледяное жжение, сокрушительной силы озноб и словно взорвавшуюся изнутри всеобъемлющую тошнотворную боль. И не столько глазами, а какой-то мизерной крупицей мимолётно прояснившегося сознания – его тут же обволокло, заглушило и парализовало последним и ярким ужасающим впечатлением от звука мерзкого хруста, нестерпимой вони и всепоглощающих холода и мрака – непостижимым образом я смог запечатлеть в своей памяти мелькнувшее жало клинка и злорадно сверкнувший чёрным блеском череп запонки на манжете.

Глава вторая

– Э, мужик, ты живой там? – услышал я откуда-то издалека.

Приоткрыв глаза, увидел запылённую приборную панель автомобиля. Видимо, резко затормозив и ударившись грудью о руль, я откинулся на спинку сиденья, отчего она немного подалась назад. И, похоже, при этом меня порядочно тряхнуло, в результате чего я не то чтобы отключился, а, вероятно, на мгновение почувствовав боль, на какое-то время зажмурился. Но от мыслей, чем же было вызвано такое трясение, меня отвлёк энергичный стук в боковое стекло. Стучали снаружи, откуда раздавался взволнованный голос, впрочем, – человека не столько обеспокоенного моим состоянием, сколько скорее всего чем-то крайне раздражённого.

– Ты чё, уснул?! Выходи, потолковать надо! – почти прильнув к стеклу своей лысоватой головой, нервно выкрикивал мужичок в неестественно огромных очках, небольшого роста и упругого телосложения. – Ты чё натворил-то! Выходи! Выходи, полюбуйся!

Я же, не обращая внимание на агрессивные окрики, продолжал расслабленно сидеть в чуть откинутом кресле и, постепенно приходя в себя, пытался осмыслить происходящее. Мужчина с той стороны уже отчаянно дёргал за ручку двери, но почему-то у него не получалось её открыть. Конечно, я почти тотчас догадался, что расстроенный мужик всего лишь водитель авто, въехавшего в задний капот моей машины. Но это меня нисколько не взволновало, как не волновало и то, что я не был пристёгнут ремнём безопасности, и даже то, что находился не в собственном автомобиле. Казалось, я всё ещё был под впечатлением от страшной сцены у сарайки.

Но вспомнив про Марго, что она меня ждёт, я словно позабыл о недавних событиях – о длительном заключении, о ночных походах по бесчисленным скалистым площадкам, о Кореше и обезумевшем Вове, и о вроде бы не совместимом с жизнью ножевом ранении, – что мне вдруг стало невыносимо тесно сидеть в какой-то запертой машине, совсем непохожей на ту, в которой когда-то торопился на свидание.

Снаружи собралась толпа из живо обсуждающих подробности происшествия. Кто-то убеждал возмущённого водителя не гневить Бога, а идти подобру-поздорову и благодарить судьбу, соизволившую ему избежать ещё большей опасности. Несколько человек, указывая на меня, втолковывали бедолаге, что, дескать, я хоть и действительно неожиданно резко затормозил, однако тем самым сумел избежать катастрофы, умудрившись не очутиться под колёсами пронёсшейся с бешеной скоростью фуры. Но не желающий соглашаться с их доводами потерпевший успел-таки позвонить в полицию.

А мне захотелось бежать оттуда что есть мочи, чтобы не видеть этих жалких людишек, погрязших в никчёмных дрязгах. Потому что у меня была моя Марго и мне не терпелось поскорее её увидеть. Посему, беспрепятственно открыв дверь, я выскочил наружу и не мешкая помчался прямиком через перекрёсток. Это был тот самый перекрёсток, за которым находился дом, где жила Марго. Но оглянувшись, запомнил авто, на котором, наверное, я всё-таки приехал. И хоть это была не моя машина, – к тому же, признаться, я и не помнил, какая на самом деле у меня машина, – она напомнила что-то до боли знакомое. Однако в тот миг я так и не смог уразуметь, что же за воспоминания могла мне навеять какая-то старая ржавая «копейка» блёкло-зелёного цвета.

Убегая, внезапно вспомнил про нападение, сразившее меня между грозных скал, но, машинально оглядев себя и ощупав тело, не только не обнаружил никаких последствий жуткого утра, а даже как будто и вовсе не ощутил ничего, что хоть как-то могло быть связано с многодневным пребыванием в грязном тёмном сарае: на мне по-прежнему был нарядный, словно с иголочки, костюм, и всё такой же свежей и чистой выглядела надетая в преддверии свидания новая белая рубашка.

***

Примчавшись к знакомому дому, я нетерпеливо принялся звонить в звонок квартиры своей возлюбленной. Но неожиданно дверь распахнул какой-то нетрезвый мужик громадного роста и с голым торсом.

– Чё те надо?! – густым басом грубо спросил незнакомец.

Слегка опешив, впрочем, достаточно уверенным тоном я переспросил:

– Вы кто?.. Где Марго?

– А ты кто? Какая ещё Марго?!. М-м-м… Какая она тебе Марго?! – мужик сразу попёр на меня, отталкивая всё дальше от порога.

Из-за двери выглядывало испуганное женское лицо. Конечно, это была моя Марго, но в то же время она почему-то показалась мне совсем не родной. И смотрела как-то отчуждённо и холодно.

Отшагнув от напиравшего на меня амбала, я едва слышно произнёс её имя.

«Что с тобой?» – хотел я прокричать, но у меня перехватило дыхание.

А мужик своей могучей пятернёй схватил меня за грудки и, впечатав в соседскую дверь, другой рукой уже замахнулся для удара. Однако как-то быстро придя в себя, я увернулся от кулака, и сокрушительный удар с грохотом обрушился на приоткрывшуюся за спиной дверь. Дверь распахнулась и оттуда меня схватили чьи-то сильные руки и вытолкнули прямо на разъярившегося бугая, который, стиснув меня в своих объятиях, поволок и тотчас отшвырнул, будто куклу, к другой двери, откуда вскоре послышались возмущённые крики. А мужик, отчаянно матерясь, хотел было снова наброситься на меня. Но опять увернувшись, я ловко отскочил и, мгновенно оказавшись сзади противника, решительно, со всей мочи врезался в него собственным корпусом. Не удержав равновесия, тот рухнул на пол, съехав по бетонной лестнице, перекувырнулся и в неестественной позе распластался на площадке возле окна. С громким стоном он отполз к углу и, усевшись там, злобно на меня уставился. Я же, сам себе удивляясь, непринуждённо начал спускаться по ступенькам навстречу нечаянной жертве. К тому же принялся выкрикивать в адрес несчастного какие-то крайне возмутительные тирады. И только после того как окончательно выговорился, а затем, почти вплотную приблизившись к поверженному, навис над ним и уверенно вперился в него гневным взглядом, я осознал, что говорил ни больше ни меньше как на самой отборной фене. Ума не приложу, откуда в моём лексиконе могли взяться эти совсем чуждые для меня и до сих пор малопонятные мне слова. А мужик ошарашенно взирал на меня и потом, скорчившись и вновь застонав, подавленным голосом пробурчал:

– Ну ты, это… Так бы сразу и сказал…

А с площадки, где находились квартиры, над лестницей пронеслась раздавшаяся басовитым звонким голосом и как будто обращённая ко мне фраза:

– Ну ты, Вовик, разухарился.

Я оглянулся. Сверху на меня в упор смотрел крупный немолодой мужчина в полицейском кителе, накинутом поверх майки. Выпрямившись, я удивлённо и вопросительно взглянул на, по-видимому, соседа из квартиры, расположенной рядом с квартирой Марго. Обратив внимание на майорские погоны, я, однако, никак не смог вспомнить, знакомы ли мы с этим человеком. И неясно было, почему тот назвал меня Вовой.

Тем не менее он продолжал упорно глядеть на меня, удерживая у уха мобильник.

– Михалыч, привет! – снова заговорил майор, но уже в телефонную трубку. – Давай срочно приезжай! Твой Вован опять с катушек съехал… Хм!.. Не боись! Дождётся как миленький.

В другой руке у него быстро возникли наручники, и не успел я хоть что-нибудь осознать, как тот оказался рядом и, слегка подталкивая, понудил меня усесться на пол. При этом он ловко пристегнул мою руку к трубе батареи, находившейся под подоконником. Затем помог встать на ноги побитому соседу и, ткнув кулаком в его голую, грязную от пота и пыли грудь, строго проговорил:

– А ты, Федя… Или как тебя там?.. Ступай проспись! И – чтоб тише воды!.. Ты меня понял?

Мужик кивнул в ответ. К нему подбежала Марго, одетая в странный выцветший халат, и, с опаской взглянув в мою сторону, помогла ему подняться по ступенькам. И опять я с недоумением увидел в её облике что-то катастрофически чуждое и совершенно далёкое от прежде знакомого родного образа.

– А ты, Наташа, – ухмыльнулся пожилой полицейский, – повнимательней приглядывай за своим ненаглядным.

Марго как-то затравленно кивнула и, виновато сгорбившись, вжала голову в плечи.

«Наташа… Какая ещё Наташа?!» – копошилось в моём мозгу.

«Марго! – порывался я выкрикнуть вслед удалявшейся женщине. – Что с тобой случилось?!»

Но язык присох к гортани, и я так и не смог ничего вымолвить да, кажется, уже и не хотел. И больше не слышал монотонного бормотания майора, лениво туда и обратно прохаживавшегося вдоль площадки в ожидании какого-то неведомого Михалыча.

***

Михалычем оказался худощавый мужчина лет шестидесяти с помятым морщинистым лицом, седыми редкими, аккуратно подстриженными волосами на голове, заметно контрастировавшими с настырно выбивавшейся из-под морщин щетиной на щеках и подбородке. На вид почти старик. Однако с какой же завидной проворностью вбежал он по лестнице, почти не запыхавшись! Приветственно всем кивнув и, казалось, сходу вникнув в суть происходящего, что видно было по его хоть и блёклым, но необычайно живым глазам, в которых сквозь мягкий и в то же время глубоко проникающий взгляд угадывались цепкий ум и несомненно присущая этому человеку естественная доброта, он без лишних слов, лишь обезоруживающе взглянув, понудил знакомого без промедления отстегнуть меня от батареи, помог мне встать и, жестом руки попрощавшись с майором, увлёк меня за собой.

– Смотри… В следующий раз… – не так звонко как прежде заговорил было майор.

– Знаю, – не оглядываясь, перебил Михалыч. – Спасибо.

Я же, энергично спускаясь по ступенькам вслед за расторопным стариком, напоследок услышал, как только что казавшийся бравым пожилой полицейский чуть ли не кряхтя и не такой уже, как недавно, уверенной поступью зашаркал вверх по лестнице.

***

На улице нас ожидало авто. Им оказалась тёмно-зелёная «копейка», на вид будто совсем новая. Это меня так изумило, что, словно забыв обо всём остальном, о чём куда скорее мне стоило было задуматься, я не замедлил спросить новоиспечённого знакомого, машинально усаживаясь в автомобиль.

– Да-а, Володя, – как-то обречённо вздохнув, ответил знакомый, – и опять ты ничего не помнишь…

– Что? – недоумённо перебил я.

Михалыч выждал долгую паузу и несколько замешкался, точно всерьёз озаботившись технической стороной, в общем-то, довольно примитивных механизмов автомобиля старой марки, как если бы вместо него случилась какая-нибудь новомодная навороченная иномарка. Впрочем, без труда справившись с несложной задачей и достаточно резво стронувшись с места, молча проехался вдоль улицы, минуя памятный мне перекрёсток, затем, уверенно промчавшись по широкому, не слишком, видимо, в тот час оживлённому проспекту и свернув на какое-то пустынное шоссе, заметно снизил скорость и только тогда уже заговорил, то и дело взглядывая на меня, порывисто и как-то располагающе поворачиваясь в мою сторону, при этом наклоняясь и едва не касаясь подбородком до моего плеча:

– Это, Володенька, твоя машина… Да-да, твоя!.. Даже больше, чем твоя!.. Ведь это ты из неё такую конфетку сделал. Хотя ты этого и не помнишь. Да это и ничего. Это всё болезнь, Володя. Из-за неё-то неладной теперь не ты, а я вот опять рулю. А ты не одну зарплату в неё вложил – говорил мне, что за миллион её теперь можно продать. Но отдал мне… За что тебе ещё раз огромное спасибо – что дал мне напоследок тряхнуть стариной! А ведь какой она тебе досталась! Ржавая посудина! Оно – конечно… Первое авто! Ведь я тогда за ненадобностью тебе её отдал – поучиться и выкинуть. А ты друзей подключил… Хм! Три товарища… Мы как раз тогда с тобой Ремарка читали… Ты слушал, а я читал… Да-а – хорошее было время! Матери-то твои друзья не понравились… Что ж, она права. Хотя и толковые были ребята, с руками – как «копеечку»-то облагородили!.. Жаль их. Ты не помнишь, конечно. В общем… Один ты из той компании…

Михалыч чуть не всплакнул. А я, слушая его, совсем не понимал, про кого он рассказывал, но расспрашивать о чём-либо пока не хотелось. Меня подкупало в нём его бесхитростность и тёплые интонации, в которых слышалось нечто притягательно-родственное. И спрашивал я, скорей невольно подчиняясь его доброжелательному тону.

– И что же случилось с тремя товарищами? – спросил я.

– Наркотики… Будь они неладны! – после некоторой паузы ответил старик, при этом горестно вздохнув.

– А ты… – Продолжил. – Тебя, как ни странно, спасла твоя болезнь.

– Болезнь? – невольно переспросил я.

– И вовсе не болезнь это, а Божья метка! – воскликнул старик.

Пустынное шоссе незаметно затерялось средь множества однообразных улочек с похожими друг на друга и явно недавно построенными двухэтажными домами, перед подъездом одного из которых наше авто остановилось, почти бесшумно проскользив по свежеуложенному асфальту нескольких удобно расположенных между домами проездов. Выключив зажигание, Михалыч не стал торопиться выходить из машины. Я же, немного увлёкшись россказнями своего спутника, уже с интересом ожидал пояснений к его сентиментальному возгласу.

– Новый рабочий посёлок, – вновь заговорил старик после недолгого молчания. – Так называется этот новенький микрорайон. Наши-то дома расселили… Да теперь и вовсе пожгли! Вот всех сюда и согнали.. Гиблое место!.. Эх, никак не могу привыкнуть к новой квартире! А здесь совсем недавно был огромный пустырь… Оно, конечно… Быстро у нас умеют строить, когда надо… Вопрос только – кому это надо? А ведь когда-то, в незапамятные времена, где-то здесь было старое кладбище, которое неизвестно зачем сровняли с землёй. Говорят, что пытались хлеб растить – да не росло. Потом снова было оборудовали под кладбище, даже и хоронить начали. И тоже – не срослось. Ну, перенесли, значит, могилы-то, да… А теперь вот для живых учинили. Согнали сюда всех еле живых да сброд всякий… Ну кому, скажи, помешали наши старые обжитые дома?.. Добротные, я тебе скажу, были наши дома. А эти что?..

Старик брезгливо скорчил лицо и небрежно вскинул руку, указав на однотипные новостройки:

– Бетонные коробчонки с картонными стенами – слышимость такая, что совестно лишний раз матюгнуться. А гнилушки, навроде тех бараков, в одном из которых, наверное, до сих пор твоя мать ютится, стоят себе целёхоньки, и никому до них дела нет…

– Вы знаете мою мать? – зачем-то спросил я.

– Конечно!.. Верней… Знал когда-то… Ах, да, ты не помнишь! Ты ведь меня папкой называл! А я был тебе отчимом… Давно, впрочем…

– Отчимом? – недоумённо переспросил я. – Я не помню.

– Ничего, Володенька, вспомнишь, – успокаивающе произнёс позабытый отчим. – Раньше вспоминал, и теперь непременно вспомнишь.

– И почему же я всё забыл? – всё ещё недоумевал я.

– У тебя, сынок, удивительный дар, – одобрительно похлопывая меня по плечу, продолжал свои утешительные речи Михалыч. – Как только в твой организм попадает всякая дрянь, вроде тех наркотиков, что сгубили твоих товарищей, ты, словно по какому-то волшебному мановению, забываешь про всё на свете. Будто отключаешься ото всего, что может причинить тебе опасность. Однако это всё-таки болезнь. Но мы тебя вылечим.

– Правда?

– Даже не сомневайся!.. Я, как сейчас говорят, профи по этой части.

– Так вы врач?

– Да, довольно известный в городе нарколог.

– Ну ладно, коли так, – решил я положиться на волю известного нарколога да ещё и отчима.

– Вот и славно! – ободряюще воскликнул обаятельный профи и с необычной для пожилого человека лёгкостью вынырнул из авто.

Через пару секунд он помог и мне выйти, а через минуту мы уже пересекали порог одной из квартир на первом этаже дома, у которого остановились.

***

Быстро миновав прихожую, мы очутились в довольно просторной и совершенно пустой комнате с двумя окнами без занавесок, из которых можно было разглядеть наше припаркованное у подъезда авто. Машинально запрыгнув на подоконник, я безразлично поглядывал на принявшегося вдруг безотчётно метаться между окнами Михалыча. Впрочем, он почти вскоре исчез за дверью в другую комнату, успев перед тем обмолвиться несколькими немногословными и абсолютно непонятными для меня фразами:

– Ты, в общем… Пока не началось… Запомни сразу… В соседнем доме… Там твой куратор… Вот завтра к нему и ступай… Никуда больше не ходи… Ты меня по…

Говорил он однотонно, внезапно поникшим голосом, при этом заметно меняясь на глазах. Он как-то вдруг стремительно одряхлел и, обессиленно ткнувшись в приоткрытую дверь, словно нырнул в неё и тотчас затих. Последняя фраза будто захлебнулась во мраке и тишине поглотившей его комнаты.

Несколько раз я позвал его, но в ответ ничего не услышал, кроме разве мерного тиканья часов, раздававшегося неизвестно откуда. Впрочем, пожалуй, я мог слышать эти звуки и прежде – во все те минуты, пока находился в квартире. Но, наверное, только теперь обратил на них внимание. Однако, тщетно поискав источник звуков, так и не смог убедиться, действительно ли это были часы. Хоть звуки отчётливо раздавались совсем рядом, то есть именно в той самой комнате, в которой я в тот момент находился, но, как ни силился, я так и не сумел разглядеть в полумраке большого помещения ничего, кроме голых стен, потолка без люстры да ничем не застланного пола.

Спрыгнув с подоконника, решил-таки проведать Михалыча. Подойдя к приоткрытой двери, осторожно попробовал заглянуть в другую комнату, но взгляд мой упёрся в непроницаемую темноту. От внезапно возникшего страха у меня похолодело внутри. Из комнаты вдруг отчётливо потянуло запахом тления. И я почувствовал себя маленьким мальчиком, впервые оказавшимся у порога в неведомый тёмный чулан.

Страх пропал, как только я убедился, что ощущение беспросветного мрака создавали всего лишь плотно задёрнутые занавески из толстой чёрной ткани, слегка раздвинув которые, я уже смог заглянуть в небольшое помещение, освещённое электрическим светом. Через секунду я очутился в достаточно уютной меблированной комнатке.

Михалыч – если это действительно был он – сидел лицом ко мне на массивном потёртом кресле и курил, сбрасывая пепел в тяжёлую пепельницу, стоявшую посередине журнального столика, примостившегося между креслом и старым ламповым телевизором. Окно за его спиной скрывали тёмно-бордовые шторы. Стены комнатки были оклеены какими-то старомодными бумажными обоями. Слева от меня вдоль стены громоздились старые книжные шкафы, до отказа набитые книгами. Справа скособочился продавленный обветшавший диван. А посередине на полу лежала выцветшая от времени ковровая дорожка. Рядом же с пепельницей на столике стояли початая бутылка водки и гранёный стакан.

Мужчина, чем-то смахивавший на недавнего моего знакомца, был похож на него скорей своей одеждой, нежели обликом. Теперь передо мной сидел человек, выглядевший значительно моложе тех лет, какие отмерил бы я прежнему Михалычу. Да и седина уже не так выделялась на его волосах. И сами волосы на голове казались гуще и гораздо жёстче.

К тому же мужик порядком захмелел. Да ещё на лице его просматривались явные признаки глубокого похмелья, которые каких-нибудь несколько минут назад я никак не мог даже и заподозрить во внешнем облике прославленного нарколога. И странно – почему я сразу не почувствовал запаха дыма от сигареты, в то время как она успела почти полностью истлеть?

– Присядь уж, коли вошёл, – пьяным басом пригласил хозяин, кивнув на диван.

Я присел.

Чуть откинувшись назад, но не отрывая от меня колючий, тяжёлый нетрезвый взгляд, помолодевший Михалыч вытянул руку куда-то за спинку кресла и, покопошившись там некоторое время, при этом погремев то ли посудой, то ли пустыми бутылками, извлёк оттуда второй стакан и, подув в него, поставил на столик, слегка подвинув его в мою сторону.

– Выпьешь? – спросил, уже приготовившись налить мне из бутылки.

– Мне же нельзя, – отрицательно помотал я головой.

– Это почему же? – усмехнувшись, поинтересовался гостеприимный отчим.

– Так вы же сами сказали… Болезнь, типа…

– Сказал, – согласился отчим. – Мало ли что я сказал!

Он налил себе, выпил и немного посидел молча.

Вскоре заговорил – сбивчиво, но воодушевлённо:

– Правда не в том, что говорят… Все говорят!… Да не в том правда. А ещё её меньше в том, что делают. Особенно тогда, когда, вроде бы, и знают, что делать…

– И в чём же правда? – осмелился перебить я.

– О-о-о! – Ещё более воодушевился Михалыч. – В этом-то всё и дело… Что есть истина! Это ещё…

Михалыч многозначительно вскинул указательный палец и закатил глаза.

– Да, – осёкся, то ли забыв, о чём хотел сказать, то ли просто пожелав замять тему.

Призадумался. Затем снова налил и выпил.

– Видишь ли, Володя, – продолжил, – или как тебя там?..

– В смысле?!. – недоумённо перебил я.

– Что?! – раздражённо переспросил мой собеседник, видимо сбитый с мысли моим неучтивым вопросом.

– Простите, – виновато пробурчал я, – но вы же сами и прежде называли меня этим именем. А теперь как будто сомневаетесь…

– Во-о-о! – Снова и уже как-то торжественно вскинул палец Михалыч. – Вот именно! А ты сам-то знаешь наверное?!

– Что я знаю? – не понял я.

– А то, что не знаешь точно. То, в чём ты не уверен!

– В чём я не уверен? В том, Володя ли я или не Володя?

– Да какая разница! – у мужика, вероятно, уже начинался кураж и он принялся возбуждённо метаться в своём кресле. – В том-то и дело, что истина в том, чего не знаешь! Кто-то думает, что он в этом не уверен! А кто-то и вовсе не верит!..

Уже перейдя на крик, он вновь вдруг осёкся. Долил из бутылки остатки, выпил и определил опустевшую посудину на пол.

– Прилягу, Володя, – сказал он внезапно поникшим голосом, уже не похожим на голос заправского выпивохи и сильно напомнившим старческий голос прежнего Михалыча.

А у меня как-то разом повело всё тело, помутнело в глазах и ноги стали ватными. По комнате разнёсся неприятный запах, как будто кто-то испортил воздух. И сам не зная как, я оказался лежащим на диване. Под собой я успел разглядеть чистую простынь. А под головой ощутил удобную подушку с такой же чистой и выглаженной наволочкой. И накрыт я был с головой чем-то похожим на пододеяльник без одеяла. Откинув покрывало, я увидел перед глазами морщинистое лицо бывшего отчима, который заботливо помогал мне плотнее укутаться. Тут же справа я заметил висящий на стене ковёр, напомнивший мне что-то из детства. И, высвободив из-под покрывала руку, я машинально отдёрнул от стены краешек ковра, чтобы убедиться в чём-то, в чём был уверен. Увидев же под ковром на помрачневших от времени обоях скучившиеся чёрные личинки, я приподнялся на локте и осмотрел простыню. По простыне ползло какое-то насекомое. Привычным движением пальца руки раздавив насекомое, я удовлетворённо удостоверился в том, что на его месте образовалось маленькое бордовое пятнышко. Затем, инстинктивно обнюхав палец, отчего убедившись ещё в чём-то ожидаемом, я метнулся было вскочить с кровати, но удерживаемый руками склонившегося надо мной Михалыча, снова лёг и принялся ощупывать своё тело. Обнаружив же себя без одежды, я в ужасе посмотрел на хлопотавшего рядом старика. А тот, отойдя немного поодаль, вдруг еле слышно, каким-то хриплым замогильным голосом проговорил:

– Николай меня зовут, Николай.

Затем будто испарился.

Немедленно вскочив с кровати, я стал нервно озираться в поисках одежды. Взглянув же под ноги, увидел крайне неприглядную картину. На диване лежал и корчился в муках Михалыч, но только не тот, каким я увидел его несколько секунд назад, а другой, помолодевший, с кем я недавно разговаривал в этой комнате. А его тело в одном исподнем было почти полностью облеплено насекомыми. Клопы роились и под бельём. И, позабыв о собственном состоянии, я с брезгливостью отпрянул и зажмурился. Открыв же глаза, увидел то, от чего чуть не рухнул на пол из-за овладевшего мной страха. Вместо дивана теперь передо мной стоял гроб. Причём он не то что стоял, а точно висел в воздухе. В гробу лежало тело хозяина комнаты. И на Михалыче я узнал свой костюм. Не было никаких сомнений, что это был именно мой костюм. Не успев осмыслить происходящее, я почувствовал как меня обволакивает умопомрачительный холод. При этом тело покойного прямо на глазах стало разлагаться. Комната наполнилась каким-то липким осязаемым туманом и нестерпимой вонью. Вскоре тело бедолаги исчезло вовсе, рассыпался и растаял гроб. А вместо него на полу остался лежать мой костюм. Борясь с брезгливостью и преодолевая жгучий холод, я хотел подобрать свою одежду. Но тяжелый туман сгущался и становился ещё неприступней. Меня всё сильнее сдавливало холодом, едким запахом и каким-то уже внешним, словно живым, воплотившимся ужасом. Однако напрягшись, я из последних сил нырнул в спасительный мрак занавесок и потерял сознание.