Читать книгу Поколение взрыв - Егор Филимонов - Страница 1

Сон разума – порождает чудовищ (Франсиско Гойя).

Искусство, целительное для всего человечества, не в силах помочь его творцу (Д. Дауленд).

Я самый обычный человек. Такие как я – всюду, мы и составляем основу этого бренного, надоедливого мира. Я работаю программистом, это позволяет мне не задерживаться надолго в одном месте. Выполняя заказы удалённо, можно перемещаться по миру, в любую точку, куда тебе хочется. Даже если ты окажешься слишком далеко от основного офиса и навсегда перепутаешь день с ночью, в нашей профессии важны лишь сроки окончательной сдачи проекта, а не время суток для работы. Мне не удаётся много спать. Начиная с какого-то возраста, я лишился чистой радости сна в количестве – сколько хочешь. Обычно я проваливаюсь в забытьё на три-четыре часа, а затем поток бурных мыслей выносит меня на поверхность жизни. Это никак не связано с усталостью или проведённым днём с его впечатлениями и эмоциями, и я не признаю никаких лекарственных препаратов, даже растительных, для улучшения качества и продолжительности сна. Просто так устроен мой мозг, он слишком активен, а потому мало зависит от отдыха. Меня полностью поглощает работа. Тут я намного требовательнее к себе и к окружающему меня миру.

У меня не было родителей, я вырос в детском доме, в Америке, штат Коннектикут, неподалёку от Бриджпорта. Кто мой отец – я до сих пор не имею понятия, а вот моя мать из России, она была проституткой, когда родила меня, и жила в Штатах. Подбросила меня в детский дом, оставила записку на корявом языке. Фамилию служащие детского дома дали мне в честь штата, в котором я родился, а вот моё имя – Борис, в честь президента, который был тогда главой России и имел огромную популярность на Западе. Я не помню ничего особенно плохого из жизни в детском доме, кругом было много народу, но постоянно чувствовалось внутреннее одиночество. К этому быстро привыкаешь; скорее всего, в чувстве внутреннего одиночества проявляется тоска по близким родственникам. Окончив школу, я переехал в Старый свет, где и стал тем, кем стал. Я стараюсь чаще бывать в Соединённых Штатах, ведь в конце концов там говорят на моём родном языке, однако я не чувствую, что мой дом в той стране. Я вообще нигде не чувствую себя дома, но в Европе живу куда охотнее. До совершеннолетия я постоянно делил свою комнату с кем-то ещё, такое правило было в нашем интернате, поэтому с годами у меня лишь усилилась тяга к уюту, тишине и незнакомым местам.

Я изучал язык моей матери, хотя это было и не слишком удачным предприятием. С моей исторической родиной – по линии родительницы – я никогда не имел никаких дел. Да, я бывал там, но всегда коротко, и больше как турист, а не человек, стремящийся впитать древнюю культуру и особенности ежедневного общения. Самая первая поездка была незабываемой, хотя и жутковатой по-своему. Когда я вышел из детского дома в большую жизнь, я не сразу уехал в Европу учиться, проведя неполный год в Нью-Йорке. Город, где всего полно, подарил мне наряду с разочарованиями и неприятностями, множество новых, интересных знакомств. Первые месяцы я страдал от безделья и не понимания, куда двигаться дальше. Я устроился волонтёром в церковное общество, помогавшее инвалидам и старикам. Иногда, всего пару раз в неделю, я должен был развозить продукты по адресам. Так я и оказался на Брайтон-Бич – малой родине для тысяч выходцев из стран бывшего советского союза. Я отвозил продукты одной пожилой даме, ей было под сто лет. Её звали Анна Аркадьевна, её отец уехал из советской России в Европу в 1918 году, где изрядно поскитавшись вместе с семьёй, благополучно приплыл в Новый Свет. Относясь, благодаря своему отцу, к белой русской эмиграции, она унаследовала от него старые клеёнчатые чемоданы, которые были старше неё самой, но продолжали стоять в коридоре крохотной квартирки в ожидании «скорого» возвращения на родину. Пройдя за огромную жизнь все перипетии двадцатого века вместе с Америкой, Анна Аркадьевна в душе осталась маленькой русской девочкой, хотя уже и начала крепко забывать язык своей далёкой Родины. Сколько интересных историй я слышал от неё за те несколько месяцев довольно регулярного общения! Этому могла бы позавидовать целая библиотека. Особенно ценила старая женщина, что моя мать была русской. «Благодаря той части крови от твоей непутёвой мамаши, мы можем лучше понимать друг друга», – говорила она мне несколько раз. Когда Анна Аркадьевна узнала, что я никогда не был в России и пока даже не знаю, когда окажусь, она попросила об одолжении. Я мог согласиться или отказаться, но просьба заключалась в следующем: когда старушка покинет этот мир, тело её кремируют, и прах разделят на две части. Одну часть по её завещанию развеют здесь в Нью-Йорке, а вторую часть она хотела бы развеять в Санкт Петербурге, в родном городе для неё и её родителей. Первая часть завещания уже была проплачена, а вот со второй было сложнее: много лет никак не удавалось найти людей, достойных доверия, для выполнения последней воли в России. Можно было бы заплатить денег американскому ритуальному бюро, чтобы они развеяли оба праха, но вторая часть стоила в разы дороже, и таких денег у женщины просто не было. Я согласился помочь, она поверила мне, и я до сих пор помню тусклый свет её выцветших, старческих глаз, наполненных слезами благодарности и умиления. В тот же день она сунула мне в руку полторы тысячи долларов, всё, что было, чтобы я выполнил её последнюю волю. Анна Аркадьевна умерла через восемь месяцев. В ритуальном бюро по её заранее приготовленному заявлению мне вручили маленькую вазу с тяжёлой крышкой, где покоился её прах. Я отправился в Санкт-Петербург прямым рейсом через три дня. Весь перелёт урна с прахом лежала у меня на коленях, я очень хотел выполнить просьбу Анны Аркадьевны наилучшим образом, поэтому сильно волновался. Это помешало мне внимательно присмотреться к Санкт Петербургу, все пять дней, проведённых там, я был слишком занят. Никто не говорил по-английски, и мне стоило огромных трудов найти в интернете студента, согласившегося за скромную плату переводить мне. Обойдя несколько агентств, предоставляющих ритуальные услуги, я так и не смог найти понимания: все в недоумении лупили глаза на мой вопрос о развеивании праха в городе. Это вообще не было принято в стране, сотрудники, завидев иностранца, начинали что-то выдумывать и хитрить, но было ясно, что они могут лишь взять деньги за услугу, которую вполне можно выполнить самому. Так в итоге я и поступил. Найдя незапертый чердак в старом доме рядом с Владимирским собором и всего в нескольких метрах от бывшей квартиры писателя Достоевского, я поднялся туда ранним утром, когда солнечный летний рассвет был в самом начале. Мне открылся восхитительный пейзаж петербургских крыш, возможно, самый главный вид в этом удивительном городе. Лучи солнца бежали по крыше и поднимались по моим ногам, ослепляя и слабо согревая. Время от времени задувал несильный прохладный ветерок. Я угадал момент и распахнул урну с прахом, взметнув его высоко вверх. Мелко измельчённая серая пыль, которая некогда была Анной Аркадьевной, распространилась с воздушным потоком от меня. Ветерок стих и было видно, как часть праха приземлилась в большой луже на улице рядом с домом. Я выругался, но меня согревала мысль, что большая часть человеческой пыли успела взлететь повыше, где, сменив воздушный поток, распространялась сейчас вширь, высоко над родным для себя местом, смешиваясь с ним навеки.

Я всегда стремлюсь к тому, чтобы снять максимально комфортные апартаменты для жизни. В больших городах – это, как правило, удобные, со вкусом обставленные квартиры. В небольших населённых пунктах я, прежде всего, обращаю внимание на уютные дома. У меня нет ничего в собственности, да мне это и не нужно, меня бы очень тяготила любая недвижимость. Любимая работа, лёгкая жизнь с возможностью свободного перемещения без привязки к географическим точкам – многие с удовольствием поменялись бы со мной местами. Ведь на что, по сути, обречён современный человек? На возможность всю жизнь прожить на одном месте, имея нелюбимую работу и условно-достаточные средства к существованию. Но при этом не увидеть ничего в окружающем его мире! Не побывать абсолютно нигде из-за нехватки времени и денег. Мне в этом смысле повезло больше, чем многим другим. Вот уже много лет я выполняю ту работу, которая мне по душе. И за это мне платят приличные деньги.

Когда я сижу за компьютером, я совершенно не завишу от мира за окном моей комнаты. Я даже не завишу от того, что происходит вокруг моего стула и стола. Решающий момент для меня – это отсутствие порядка у меня на столе. Ровно сложенные стопки бумаг, ручки в стакане, книги, лежащие в логическом порядке, а так же протёртые от пыли карандаши и очечники, всё это наихудшим образом сказывается на моём труде. Если в этот идиллический натюрморт привнести раскиданные скрепки, поцарапанный старый швейцарский нож, которому здесь совсем не место, помятые визитные карточки благополучно забытых собеседников, а так же грязный стакан молочного смузи, то дело пойдёт быстрее. Мой ум любит хаос, для него это потрясающий портал в противоположность – в мир порядка цифр и компьютерных формул. Для меня совершенно немыслимо вхождение в строгую логику машинного языка без беспорядка вокруг меня и в моей голове. И на последнее я всегда могу смело надеяться. Я хочу, чтобы этот беспорядок, или интеллектуальный хаос никогда не оставил меня. Когда я учился в Королевском Технологическом Институте в Стокгольме, который я благополучно не закончил за ненадобностью этого для человека моей профессии, у меня был очень старый преподаватель по математике, никак не моложе девяноста лет. Если нам необходимо было решить по-настоящему сложную математическую задачу, которая представляла серьёзную проблему даже для столь умудрённого опытом преподавателя, то он всегда приходил на занятие пьяным до такой степени, что с трудом стоял на ногах и не очень чётко говорил. Однако к концу полуторачасового интеллектуального напряжения, он постепенно приходил в себя, трезвел, а на доске появлялись всё более чёткие записи идеального решения для этой сложной задачи. Профессор всегда объяснял это необходимостью войти в состояние хаотического ума, чтобы там найти правильную тропинку к цели. За годы умственных напряжений его мозг стал настолько организованным, что дезорганизация являлась острой необходимостью. Я в свою очередь обхожусь более невинными способами: раскиданными ручками и документами или появлением грязных носков на рабочем столе.

Видимо, особенности профессии крепко изменили мою физиологию. Обходясь малым сном, я так же мало ем. Точнее было бы сказать, я ем редко. Известный немецкий философ Кант, автор «Критики чистого разума», принимал пищу лишь один раз в день, при этом делал это исключительно в большой, шумной компании, за обильно накрытым столом. Если в застолье принимали участие люди скучные или неинтересные, то второй раз их уже не звали. Мне не нужна шумная компания, как и вообще какие-либо люди за моим столом, но в редкости потребления пищи я даю фору даже Канту. Я подкрепляю свои силы единожды в полтора – два дня. При этом стол мой не столь обилен, я стараюсь запекать нежное мясо зверя или птицы и ем его с овощами и фруктами. Органически не переношу любые гарниры: в нашем веке можно позволить себе перелистнуть заляпанную страницу кулинарной книги с главой о рисе, кус-кусе или картофеле. С моим гренадёрским ростом, я выгляжу очень худым, зато чувство физической лёгкости, как и интеллектуальной, никогда не покидает меня. Мне не бывает лень или тяжело, мне всегда хорошо и удобно. Если я работал всю ночь, я люблю на рассвете выйти на веранду или на балкон, в любое время года и при любой погоде, и выпить стакан воды с лимоном или свежевыжатого сока. Вид восходящего солнца, особенно отражённого в любом близком водоёме, будь то крошечный канал, река или море, даёт мне заряд бодрости для продолжения существования.

Я вообще совершенно чужд зависимостей, если не считать невинные бытовые удобства. Незадолго до описанных мною долгих и странных событий, я избавился от одной приверженности химическому веществу, и более не вкладываю своё тело в прокрустово ложе болезненной жажды, и не планирую это делать в ближайшее время. Нет, я не был наркоманом в общепринятом значении этого слова, скорее я был наркоманом медицинским. Это звучит немного лучше, но сути почти не меняет. Пару лет я был поклонником и потребителем такого широко известного в медицинских кругах препарата, как пропофол. Началось всё с банальной процедуры под названием колоноскопия. Обычное медицинское обследование прямой и толстой кишки. Через анальное отверстие врач вводит специальный прибор, который называется колоноскоп. Он представляет собой подвижный шнур толщиной с палец, на конце которого прикреплена миниатюрная камера, посылающая изображение внутренности кишечника на монитор. Через этот шнур к камере можно подать разные, нехитрые, медицинские инструменты: крохотные щипцы для взятия биопсии, петля, через которую пускают электрический ток при удалении полипов, небольшой шприц с водой. Всего этого оборудования волне достаточно для опытного врача, способного сделать заключение о состоянии здоровья вашего полого органа, и даже по ходу процедуры подлечить его. Раньше люди были вынуждены буквально мучиться, терпеть данную малоприятную процедуру, которую проводили без наркоза, по живому. Были, конечно, счастливчики, у которых болевой порог позволял переносить колоноскопию без серьёзного болевого шока, но таких было меньшинство, остальные либо терпели на операционном столе, либо оставались дома и терпели боли в кишечнике без возможности поставить точный диагноз. Всё изменилось несколько десятилетий назад, когда для подобных процедур стали массово использовать пропофол. Препарат мягко вводит вас в короткий медикаментозный сон, врач делает своё дело, вам снятся яркие и приятные сны, вы просыпаетесь, не почувствовав вообще ничего, и счастливые отправляетесь домой! Пропофол – не является наркотиком, это безопасное снотворное, иногда его применяют как седативное средство, во всех отношениях вещество прекрасно себя зарекомендовавшее. Именно это лекарство ввели мне во время процедуры колоноскопии, когда я с полностью опустошённым кишечником лежал на боку на специальной кушетке и слушал тихий поток англоязычной музыки, льющейся из маленьких колонок рядом с монитором. Всклокоченный врач вбежал в кабинет, успокоительно погладил меня по руке и хладнокровно ввёл шприц с веществом в катетер, прикреплённый к вене на локтевом сгибе. Я продолжал шутить, задавал какие-то вопросы, но вот язык мой стал заплетаться, всё лицо ощутило слабое, освежающее пощипывание, как от пузырьков углекислого газа, когда пьёшь газировку, и я спокойно провалился в сон. Была чернота, а потом пошли яркие, радостные сновидения. Я летел над землёй и подо мной простирались леса, поля, степь, светило солнце, можно было физически ощутить, как ветер перебирает волосы на голове. Потом появлялись образы моих друзей, которых я долгое время не видел и уже забыл об их существовании, мы вели очень приятные и весёлые разговоры. Присутствовал кто-то из детского дома, образы собеседников были хоть и яркие, но как бы недовоплощённые, как бы были тенями, словно некто могущественный разукрасил для меня пустоту прекрасным и радостным проявлением. Меня переполняли положительные эмоции и радость, словно я только сейчас, впервые, ощутил всю полноту и нежность всего, данного нам в дар в этом мире. Буддисты утверждали бы, что этим великим художником был мой собственный разум. Меня начали будить, но настроение было таким же светлым и радостным, казалось, сон длился всего пару секунд. Пока меня вели под руки на кушетку в соседней палате, где мне предстояло отлежаться некоторое время, я наперебой рассказывал, как мне было хорошо, и с какими старыми и милыми моему сердцу друзьями я только что пообщался. Лёжа на кушетке, грудь моя вздымалась от распирающего чувства полноты всего, я был счастлив, переживая абсолютную гармонию и покой, но это прошло через пятнадцать минут без следа. Остались только воспоминания о том состоянии эйфории, которая стоила любых неприятных процедур и подготовок к ним.

Я мог перелистнуть эту страницу и просто жить дальше. Но я не сделал этого. Тогда я снимал квартиру в Мюнхене, этого требовала моя работа, основным кругом моего общения были коллеги-программисты либо случайные знакомые из интернета. Нельзя сказать, что я страдал от одиночества, но я не был против добавления в свою жизнь свежей струи. Этой струёй стал шприц пропофола в вену. Благодаря тому, что моя страховка была частной, я мог позволить себе совершать обследования желудка и кишечника почти каждый месяц. Нет, мои пищеварительные органы совсем не требовали этого, обследование – было лишь поводом для получения инъекции пропофола, куда я с готовностью нырял, засыпая и кайфуя от свободы и радости каждый раз. Когда я получил письмо от своей страховой компании, что я превысил какие-то там бюджеты до конца года и все последующие процедуры я буду должен оплачивать сам, я задумался и понял, что нужно менять подходы. Несколько раз мне пришлось посетить стоматологический кабинет, где мне кололи пропофол перед тем, как удалить зуб или поставить сложную коронку. Но как я не пытался исхитриться, доза была столь мала, что я не проваливался в небесный сон, а оставался на поверхности реальности, лишь прибитый седацией до стеклянных глаз, но этого было мало! Имелась возможность заказать вещество по интернету, но я боялся самостоятельно делать инъекции, так как не был уверен в точности расчёта нужной дозы. Как назло, все врачи не поддавались на уговоры и не раскрывали цифр, мягко переводя тему, а во время колоноскопии приносили готовый шприц с собой, никогда не наполняя его на моих глазах. Я был в отчаянии, мягко успокаивая себя тем, что можно прожить и без пропофола, но какая-то часть меня желала продлить тот удивительный сон. Может быть, в один прекрасный момент, раскроется нечто в этом сне настолько удивительное, что … Дальше я обычно не продолжал.

Вскоре мне несказанно повезло. В интернете на форуме врачей я познакомился с гастроэнтерологом, жившим в Штутгарте, куда я на время переехал. Этот врач искал пациентов с серьёзными заболеваниями желудочно-кишечного тракта для того, чтобы проводить им обследования регулярно. На первый взгляд казалось, что врач всего на всего смотрит реально на вещи и нуждается в постоянных клиентах для своего праксиса, чтобы остаться на плаву. Но что-то бросало тень подозрения: остаться на плаву хотелось всем врачам, но активно искать клиентов по интернету никто не принимался из-за этического барьера. Было тут кое-что тёмное и скрытое. Так оно и оказалось. Мы поделились друг с другом секретами на первой же встрече. Врач гастроэнтеролог, молодой тридцатипятилетний мужчина по имени Микаэль, высокий и немного косоглазый, выслушав мою историю, с удовольствием поведал свою: «Да, вы правы, Борис, дело не только в желании найти поскорее постоянных клиентов. Дело ещё вот в чём. Вы получаете удовольствие от пропофоловых сновидений. В некотором роде порочное пристрастие не столько наркотического, сколько эмоционального свойства. Я тоже зависим. От самой процедуры колоноскопии. Гастроскопия на меня не действует, и я не могу понять, почему. Когда же я осматриваю кишечник пациента, я впадаю в медитацию, мой разум помещается на самом конце камеры в этот момент, и я, словно червяк, вкручиваюсь в стенку кишечника и замираю там на некоторое время. Иногда при помощи щипцов я откусываю маленький кусочек ткани для биопсии, и тогда погружаюсь внутрь это микротрещины, а моё приятное забытьё становится ещё глубже и продолжительнее. Мне кажется, что я ушёл ото всех проблем и житейских сложностей туда, где меня никто не найдёт. Первое время меня тревожили медсёстры, когда я стоял, застыв, раскрыв рот и устремив взгляд в одну точку на мониторе, или пациенты начинали просыпаться, потому что проходило действие пропофола. Рассказывали, что я настолько расслабляюсь, что слюна стекает по моему подбородку. Теперь у меня нет медсестёр в кабинете, и я колю внушительные дозы пропофола, так что человек спит целый час. Колоть больше я не могу, это опасно, пациент может не проснуться – остановится дыхание, как это случилось с Майклом Джексоном. Пропофол всегда нужно подкалывать, но тогда моя медитация прерывается. Но и одного часа для меня достаточно. Я так отдыхаю и возвращаю себе смысл бытия». Мы нашли друг друга, и несколько месяцев подряд я чистил кишечник каждые две недели и отправлялся на кушетку к доктору Микаэлю. Это был симбиоз двух взрослых, самостоятельных людей в современном строгом мире, в котором им понадобился допинг. Мои сны немного изменились, в них стало больше эротизма, возбуждения. Порой мой член был размером с башню современного небоскрёба, он извергал бурлящее семя словно вулкан извергает лаву. Я весело и удовлетворённо смеялся во сне и сразу как приходил в себя. Так могло продолжаться ещё очень долго, но в один прекрасный день введённая доза пропофола не взяла меня, я не отключился, и был вынужден терпеть некоторое время, превозмогая боль в животе, пока Микаэль получит своё удовольствие. Лицо его было словно маска в тот момент, глаза не моргали, подогнутые колени прислонялись к кушетке, удерживая равновесие, а из приоткрытого рта вместе со слюной исходил спокойный монотонный звук «оооо». Рука, державшая пульт управления колоноскопа безвольно свисала вниз. Когда я его разбудил и рассказал, что не смог уснуть, он с сожалением заметил: «Твоё тело привыкло к веществу, теперь ты не сможешь заснуть под пропофолом. А в больших дозах – огромная опасность уснуть навсегда. Пора тебе заканчивать и жить дальше обычной жизнью. Или найди другие вещества для продолжения своего трипа». Я ожидал, что мой роман с пропофолом не навсегда. И вот пришло время принять это, как данность. Через неделю у меня сбился обычный сон, я почувствовал аритмию и тремор. Всё тело ломило, бросало то в жар, то в холод, появились бредовые галлюцинации по вечерам. Это был синдром отмены, организм требовал инъекции. Я лечился у психотерапевта от лекарственной зависимости, которая протекала, по мнению врача, в лёгкой форме. Я избавился от этого, что можно смело поставить мне в заслугу.

При всей особенности и даже необычности моей жизни, в частности некоторых моих физических привычек, которые могут явиться для некоторых людей неприемлемыми, я понимаю, что по степени свободы, комфорта и благосостояния намного превосхожу огромное число жителей планеты, за что благодарен судьбе. Если мне бывает грустно, я выпиваю рюмку ягодного бальзама и плохого настроения как не бывало. Однако есть и у меня воспоминания, от которых не помогает ягодный бальзам. Я вынужден думать, что не помогут и более сильные вещества, настолько эти воспоминания плохи. Наверняка, они есть почти у всех моих нынешних читателей, но моя история исключительная, хотя мне самому совсем не нравится так думать. Я бы хотел иметь исключительность только в своём ежедневном существовании, в быту, хотел бы незаметно, но выгодно отличаться от всех остальных богатством своего дома или числом мест на карте, где мне удалось побывать, но не теми событиями, в которые я хочу вас посвятить. Однако, если талант, как прыщ, не разбирает, на чьём лбу вскочить, так и необычная судьба – проявляется порой самым неожиданным образом у самых неподходящих людей.

Прежде чем я поведу вас по закоулкам памяти, стремящейся выплеснуть всю правду на бумагу, я хочу немного порассуждать, отчего столь странные события произошли именно со мной. Я никогда не был визионером. Духи предков не являлись ко мне во снах или наяву. Я никогда не видел и не слышал того, что не существует в нашем подлунном мире. У меня была только одна фобия, но я уверен, что она тут не причём. Моя фобия – это женщины. Я иногда вспоминаю свои опыты близкого общения с ними. Все, с кем свела меня судьба, были похожи на тебя, а в самые чувственные моменты вообще становились тобой в моём сознании. Чувственные рты, припухлые губы, блестящие глаза и хрупко – прекрасные, идеальные тела. Всегда происходило одно и то же: вначале мы долго были заняты друг другом. Залитый солнцем крошечный городок в центральной Европе или альпийская деревня с опьяняющим воздухом на долгое время становились нашими пристанищами. Мы гуляли в лесу, ели фрукты под деревьями, смеялись и пели на разных языках. Нежные руки оплетали мою шею, и головы наши были задраны, наблюдая за проплывающим в небе воздушным шаром или цеппелином. Забираясь высоко в горы, мы осматривали ледники, сошедшие несколько лет назад в долину и до сих пор не растаявшие; женские руки касались твёрдого, как камень, льда, и я понимал в тот момент, что у этой женщины рядом со мной больше природных возможностей – растопить вековой лёд своими руками, – чем у меня. Как далеко может завести женская улыбка! В рыбном ресторане в греческой деревне, где так сильно пахло солёной рыбой, официант в нечистом фартуке не скрывал своего интереса к тебе, ты улыбалась на это, придавая уверенности его взглядам. «Остановись». – «Я не делаю ничего особенного». Когда я схватил официанта за голову и поволок к выходу, ты продолжала улыбаться, хотя твоя грудь поднималась выше от волнения. Пучок твоих русых волос казался мне хвостом гиены, когда мы ехали на велосипедах по узкой тропинке, настолько я был замучен страстью, хоть и не подавал вида до вечера. Никакое самое крепкое вино не опьяняет сильнее, чем вино, выпитое с тела женщины. Я наливал красную жидкость из высокого бокала на твой плоский живот и пьянел – как только касался губами твоей кожи. После акта полного удовлетворения, я всегда смотрел на женщин, лёжа на боку. Меня привлекала испарина на женской груди, и я касался губами сосков. Закрытые глаза и мерное дыхание моих подруг внушало мне спокойствие и благость. Но через некоторое время постепенно в меня входил страх. Беспричинный ненужный ужас перед женским телом. Мои глаза медленно двигались по женской наготе, и каждый раз в районе возвышения между ног меня пробивал холодный пот. Самую главную часть в теле женщины я воспринимал как бездну, чёрную дыру, в которую так просто провалиться и потерять всего себя. Эта бездна расступалась и охватывала меня, всю комнату, весь город, а затем и всё живое на земле. Как любовь к женщине может быть благом, если ради этого ты полностью теряешь себя? Именно поэтому мои отношения ни с кем не продолжались дольше окончания моей панической атаки после первого и единственного соития. «Что случилось, чем я тебя не устраиваю?» – этот вопрос я слышал десятки раз и никогда не ответил на него честно. Я врал много и часто ради себя, но и ради тебя. Ведь именно ты – та единственная, кто не вызывает во мне никакого страха. И я сожалею лишь о том, что мы так нечасто просыпались в одной комнате. Легко можно допустить, что именно сложные переживания отношений с противоположным полом, а так же моя закрытая, замкнутая натура подвели мою судьбу и мой мозг к событиям столь странного характера, о которых я собираюсь рассказать.

Началось всё одним прекрасным днём, когда я жил в крохотном швейцарском городке Романсхорн, который находится на берегу Боденского озера. Уютная тихая гавань для богатых швейцарцев с домами под видеонаблюдением и скульптурами героев греческой мифологии во дворах. Отработав всю ночь в своей квартире, утро я встречал на берегу озера, сидя на аккуратно подстриженном газоне, а за моей спиной располагался прекрасный парк с высокими старыми деревьями. Кроме меня, тут же встречали утро две лесбиянки, приехавшие на велосипедах. Они откровенно целовались и нежно поглаживали друг друга по плечам, словно давно не виделись. Они сидели не близко, но по утрам воздух становится кристаллизованным, легко проводящим звуки, поэтому я хорошо мог слышать их беседу на труднопонимаемом швейцарском диалекте немецкого языка. «Мы не смущаем вас?» – спросила одна из девушек. «Нет, нисколько», – ответил я. «Это очень мило с вашей стороны, – заговорила вторая девушка, – а то нам постоянно делают замечания, хотя мы не занимаемся ничем предосудительным». «Да, совершенно ничем предосудительным, – вновь подхватила первая, – ведь смотреть на людей, сидящих с кислыми минами ничуть не приятнее, чем на тех, кто любит друг друга и не скрывает этого». Девушки засмеялись, а я решил рассмотреть их. Обычная лесбийская пара не самых привлекательных представительниц этого движения. Худая девушка в татуировках выполняла роль ведомой части, а её мужеподобная невысокая подруга с короткими волосами, но нежным и запоминающимся лицом, была явно ведущей в их отношениях. Солнце поднималось всё выше над озером, постепенно становилось жарко, как и положено летом. Мне хотелось продолжить необычный разговор. «Вы швейцарки?» – спросил я. – «Да, мы родились здесь, под Цюрихом, но сейчас живём в Романсхорне, обе работаем в ресторане. Родители не принимают наших отношений, поэтому мы решили уехать от них подальше», – говорила со мной ведущая. «Но ведь здесь совсем не далеко от Цюриха», – засмеялся я. «Да, поэтому мы ищем возможности переехать куда-нибудь ещё, подальше, в Австралию, например, или Канаду». – «И не жалко вам оставить своих родителей, не общаться с ними и не видеть их?» – «Нет, не жалко, ведь нам уже по девятнадцать лет. Жизнь покатилась на полной скорости, тут уже не до родителей». – «Что вам интересно в жизни?» – «Любовь друг к другу», – девушки засмеялись и продолжили целоваться. Я ещё какое-то время понаблюдал за ними, а потом лёг навзничь и закрыл глаза. Я не спал, а всего лишь наслаждался теплом и ярким солнечным светом. Девушки прошли мимо меня, попрощались, сели на велосипеды и уехали. Вместо них вскоре пришла пожилая пара и села на лавочке у берега. Пара состояла из двух высоких, сухощавых геев. Я вспомнил, как недавно в Швейцарии, борясь с катастрофическим падением рождаемости, несколько высокопоставленных политиков сделали неосторожные заявления, очень откровенно переводя их в обычную шутку. Они говорили, что всецело поддерживают свободную любовь в любом проявлении, но если дело пойдёт так и дальше, то новые люди в Швейцарии перестанут рождаться совершенно, а пополняться страна будет исключительно за счёт приезжих, честь им и хвала. Эти высказывания быстро признали радикальными и почти националистическими, потому что у очень многих приезжих, о которых говорили эти политики, уже были швейцарские паспорта, а, следовательно, они были швейцарцами вне зависимости от того, где они родились. Но этого общественности показалось мало, и был устроен гигантский флэшмоб, который во истину закрыл рты всем, кто ещё хотел бы высказываться на темы свободной любви. В один прекрасный день всё сообщество Лесбиянок, Геев, Бисексуалов и Трансгендеров собрались всюду, где была вода в Швейцарии: в общественных бассейнах, на берегах Боденского, Женевского и Цюрихского озёр, а так же во всех остальных 67 озёрах природного происхождения в стране. Они все вместе зашли в воду (кто в одежде, а кто и без неё) и под пение песни «Америкэн Пай» известной исполнительницы целовались друг с другом, это действо на протяжении целого дня транслировал центральный канал швейцарского телевидения. После того случая яркие акты гражданской борьбы за свои права стали частым явлением повсеместно. Совсем недавно одна компания, продающая альпийскую питьевую воду, выпустила специальную линию своей продукции под названием «Непохожая любовь». Предваряя выпуск, был сделан видеоролик, на котором однополые пары занимались любовью в резервуарах, наполненных альпийской водой, которую после каждой пары разливали по бутылкам с именами и фотографией этих влюблённых. Акция была популярна не только в Швейцарии, но и повсюду в Европе, люди с удовольствием покупали такую питьевую воду в бутылках, выражая свою поддержку и восхищение смелостью граждан под радужным флагом.

Отвлекаясь от этих воспоминаний, совершенно неожиданным для себя образом я почувствовал, что в моей голове запульсировала какая-то жилка от резкого прилива крови. Так бывает, когда начинается мигрень, ты чувствуешь толчки крови в определённом сосуде в голове, в моём случае это чаще всего висок. Однако головная боль не приходила, вместо неё я услышал какие-то звуки внутри головы. Меня удивило это явление, потому что обычно со мной говорит лишь внутренний голос и только он, а это было что-то другое, более навязчивое. Звук постепенно становился сформированным, пока я не услышал отчётливый шёпот. Произносилось лишь одно слово: «Медиоланум». «Медиоланум, Медиоланум, Медиоланум», – повторялось в моей голове снова и снова, потом наступала пауза, и вновь отчётливый голос произносил это странное слово. Я не хочу казаться смелее, чем есть на самом деле: я испытал страх, особенно в самом начале. Слово «Медиоланум» звучало в моей голове с перерывами минут пятнадцать, а затем всё прошло, как и никогда не бывало. Я отправился домой, приготовил обед и сел за работу. К следующему утру я уже забыл о странном событии, произошедшем со мной накануне. Так бы всё и ушло в небытие, а, следовательно, не возникла бы данная книга, если бы странный голос снова не возник у меня в голове через два дня. Я почти никогда не хожу в магазины за продуктами сам, всегда заказываю всё необходимое в интернете. В этот раз, закрыв дверь за швейцарцем, привезшем мне коробку с продуктами, я снова ощутил прилив крови к голове, и уже быстрее и отчётливее, чем в прошлый раз, я услышал слово «Медиоланум».

Это слово напомнило мне латынь. Мне было трудно понять, откуда в моей жизни взялась эта древность, официальный язык Святого Престола, Мальтийского ордена и города-государства Ватикан, а также, отчасти, Римско-католической церкви. Проверив в интернете, я с удивлением установил, что слово Медиоланум действительно латинское. И означает название города Милан. Кому или чему понадобилось произносить название этого города у меня в голове, да ещё и на старом, как мир, языке? На этот вопрос я не мог ответить, поэтому постарался просто не обращать внимания на всё происходящее. Вполне нормальная реакция для человека, который никогда не ходит к врачам. В последующие дни моя борьба со странным явлением велась упорно и, как мне порой казалось, победно. Случались перерывы, когда голос не беспокоил меня целый день, однако неизменно возвращался во время сна. Чаще всего он преследовал меня через каждые пять – шесть часов. В итоге я проиграл. Когда поток слова Медиоланум стал постоянным, то есть звучал уже почти без перерывов, я принял решение единственно верное в данной ситуации – собрать вещи и поехать в этот итальянский город. Я не мог представить себе никакой другой причины повторения этого слова, кроме как позвать меня туда. Вопрос: кто и зачем зовёт меня в Милан – оставался открытым. Мой род деятельности и быт позволяли мне сорваться в любую точку планеты, когда я того пожелаю, поэтому на следующий день после принятия решения я уже садился в такси, чтобы добраться до ближайшего аэропорта. Когда я вошёл в просторное, чистое помещение, где вся жизнь крутилась вокруг взлётов и посадок самолётов, загадочный голос в моей голове перестал повторять латинское название города Милана.

Полёт был не слишком долгим, но я успел задремать, так как не спал всю ночь накануне. Мне снился сон, который не отличался оригинальностью, нечто подобное я видел довольно часто. Моё одинокое детство в детском доме в деревеньке близ Бриджпорта проходило без посещений, круг моего общения сводился к таким же, как я, сиротам и персоналу нашего интерната. К некоторым моим таким же брошенным друзьям приходили родственники: дедушки, бабушки, тёти и дяди, – они все по каким-то причинам не могли или не хотели оформить опекунства и забрать своих маленьких родственников из детского дома, но они регулярно посещали их. Я же был одиноким в квадрате, от меня просто отказались, бросили, я не имел ни малейшего понятия, кто моя родня, ко мне не приходил вообще никто. Я был такой не один, но когда тебе пять или шесть лет, то ты больше смотришь на тех, кому повезло сильнее, чем тебе, а не на таких же, как ты, неудачников. Я уже бросил ждать и перестал страдать от этого, поняв о нашем мире всё, что нужно, хотя пока даже не ходил в школу. И каково же было моё удивление, когда однажды одна из воспитательниц, войдя в комнату игр, позвала меня: «Борис, к тебе приехали, пойдём». Если вы прожили на этом свете всего 2067 дня, но вы с самого рождения попали в детский дом, то поверьте: любое сообщение, что к вам приехали, вы воспримете настолько радостно, насколько вам это позволит рассудок, потому что глубоко в душе загорится крохотный лучик надежды: а вдруг вас заберут в семью! Именно такие мысли промелькнули, когда воспитательница позвала меня с собой. Мы вошли в комнату для встреч – самое заветное место в здании интерната, где были некоторые мои друзья, но я оказался тут впервые. За длинным столом, на котором лежали различные настольные игры, сидела ты – молодая и прекрасная и улыбалась мне. Мы проговорили всего минут двадцать, а затем меня увели обедать. Я не могу восстановить содержание нашего разговора, но очень хорошо помню, что все двадцать минут сильно стеснялся, отвечал односложно и не поднимал глаз, смотрел на твои нежные руки, лежащие на столе. Потом ты приходила ко мне снова и снова, несколько лет, вплоть до того странного события. Я не сразу начал задаваться вопросом, почему ты появилась в моей жизни, а лишь когда подрос достаточно, чтобы мыслить логически. Мне стало очевидно, что ты – сотрудница благотворительной организации, вы приходите в детские дома к тем мальчикам и девочкам, кому недостаёт общения с взрослыми. Все дети по-разному переносят отсутствие регулярного общения с приходящими близкими или дальними родственниками, я сильно заскучал, замкнулся и ко мне стали приводить тебя – добрую благотворительницу, не жалеющую своего личного времени, чтобы хоть чуть-чуть порадовать брошенного ребёнка. В момент нашей первой встречи тебе было всего девятнадцать лет, и ты была уже настолько добра ко мне! В самолёте объявили посадку в аэропорту Милана, и я вышел из своих сонных грёз о нашей первой встрече.

Итальянский мегаполис встречал жарой и тяжёлым замкнутым пространством каменного мешка без зелени и воды. Мне трудно понять людей, любящих этот город. Старина и произведения искусства – всё это в наши дни далеко не на первом плане, если в городе неудобно и неуютно жить. Пообедав в ресторане фирменной итальянской говядиной с кровью и овощами, я отправился в свой отель, откуда не выходил до утра. Всё это время я пытался понять, зачем сюда приехал и что мне нужно делать. Голос в голове больше не повторял название города, однако я понимал, что если и есть во всём этом какая-либо цель, то вряд ли она исчерпывается одним лишь моим прибытием сюда. Я решил предаться судьбе, тем более, что у меня не было совершенно никаких объяснений происходящему, а в помощь кого угодно со стороны, чтобы разобраться в этой странности, я не верил. На следующее утро я бодро вышел на улицу и отправился бесцельно бродить по городу. Когда ты приезжаешь на новое место, и у тебя совершенно нет никаких планов там, то за прогулку отвечает твой внутренний бессознательный механизм. Ты просто передвигаешь ноги, а куда свернуть – это уже выбирает твоё тело, полагаясь на некоторые свои склонности. Так и было, я просто шёл, не зная куда, смотрел по сторонам, не отдавая себе отчёта, что именно хочу или должен увидеть. Ближе к вечеру телефон показал мне, что я прошёл 25 километров, но ноги вели меня дальше, и я оказался на просторной площади возле знаменитого собора Дуомо как раз в тот момент, когда там начинался концерт итальянской популярной певицы. Я не люблю шумные мероприятия, особенно в жаркую погоду, и всё-таки я решил зайти на этот концерт, к тому же это мне не стоило никаких усилий, проход оказался бесплатным и свободным. Люди спокойно проходили через рамки безопасности и оказывались на площади, где вскоре зазвучала громкая музыка, и концерт начал набирать обороты. Вскоре я заметил, что тонкая струйка людей просачивается на площадь в обход рамок, проходя через ограждения со стороны сцены. Меня немного разозлил этот факт, учитывая особые меры предосторожности в наши дни на массовых мероприятиях. Злился я, прежде всего, на людей, которые очень безответственно прорываются на бесплатный концерт, но и конечно на полицию, у которой как всегда не доходят руки до явных нарушений. Музыка была мне не по вкусу, народу вокруг было слишком много, я понимал, что в такой толпе нормально выбраться с площади очень трудно и лучше всего ждать конца мероприятия. В толпе меня развлекла русская речь, которую я понимаю, но говорить по-русски не могу. Я изучал этот язык в Стокгольме, потому что моя пропавшая мать была русской. Две пожилые дамы бойко обсуждали на этом языке давно умершего поэта, который был очень популярен в советское время.

Мой взгляд остановился на одном очень странном человеке. Он был смуглым и одет явно не по погоде. «Какой чудак», – подумал я, рассматривая его плотную серую куртку, застёгнутую выше груди. Этот человек протискивался в толпе метрах в десяти от меня, его лицо было гладко выбрито и блестело от пота. Он не выражал никакой радости или удовольствия от концерта и, по-видимому, хотел уйти с него, но при этом перемещался ближе к центру площади, где было сложнее всего пробраться к выходу. Он сосредоточенно смотрел перед собой и что-то шептал себе под нос. Нехорошая быстрая мысль пробила моё безразличие и расслабленность после целого дня прогулок под солнцем. Я интуитивно сделал шаг назад и тут же натолкнулся на стоящего сзади человека – толпа была повсюду. Я кинулся в неё, нервно и беспорядочно расталкивая людей в стороны, а они ругали меня и выставляли локти. Я убегал как можно дальше от человека в серой куртке. Через несколько секунд меня догнал дикий крик, восхваляющий или призывающий кого-то, и прозвучал оглушительный взрыв. Взрывная волна кинула меня вперёд, я, как кость в домино, повалил впереди стоящих людей, а сверху меня больно ударили чьи то ноги и ягодицы. Над площадью вознёсся крик сотен людей. Я выглянул из под чьих то ног и увидел, как рядом со мной падает дымящееся от взрыва человеческое кровавое мясо. Я был настолько шокирован, что не мог кричать, поэтому не издал ни единого звука, хотя от боли, удушья и треска в ушах было сильно не по себе. Не успел я подумать, что должна начаться паника, как волна людей накрыла меня, я почувствовал десятки ног на моём теле и стал интуитивно отползать в сторону, что было полностью бессмысленно. Кто-то наступил мне на шею, я закричал и потерял сознание. Последнее, что я запомнил, – это как нога в потрёпанном жёлтом ботинке раздавила кусок кровавой человеческой плоти рядом с моим лицом. Очнулся я, когда меня несли на носилках в карету скорой помощи, где оказали помощь и обмыли ссадины. Удивительным образом, серьёзных повреждений на теле не было, а сознание я потерял, по мнению врача, от того, что чья-то нога пережала мне на шее сонную артерию. Ещё до ночи меня отпустили обратно, в гостиницу.

В том теракте погибло 34 человека, больше ста получили серьёзные ранения и травмы. Мне серьёзно повезло, как и, скорее всего, кому-то ещё в той толпе. Но об этом думать не хотелось. Мысли сами стекали в сторону того обстоятельства, что я, услышав некий голос, сам приехал в Милан, набрёл на центральную площадь, где проходил концерт и стал очевидцем взрыва, устроенного смертником. Неужели именно это было целью голоса, который звал меня в итальянский мегаполис? Последующие дни я провёл в положении лёжа, почти не выходя из отеля. Как правило, я спускался ближе к ночи в ресторан, после еды мог немного пройтись, хотя видеть людей не очень хотелось. Было куда приятнее оставаться наедине с самим собой. Позже, как и происходит при эмоциональном шоке, эта установка заменилась на прямо противоположную, мне захотелось выйти в люди, увидеть мужчин и женщин, пообщаться с ними. Однажды я посетил людей в больнице, с которыми лежал на соседних койках. Меня отпустили быстро, а они продолжали находиться там, у некоторых были ампутированы конечности после взрыва, а кто-то получил тяжелейшее сотрясение мозга. У одной женщины было изуродовано лицо, она получила сильнейший ожог. Страшное зрелище человеческой хрупкости.

В Милане уже несколько лет действовало новомодное развлечение – вечеринки в музеях и старинных зданиях. Люди в интернете договаривались о роде мероприятия и количестве участников, скидывались деньгами, встречались в определённое время в названном месте. Как правило, подобные встречи заканчивались оргиями и наркотическими медитациями, чему можно предаваться где угодно, однако возможность заняться этим в здании великолепного музея или старинном замке привлекала множество богатых людей. Я нашёл информацию, что через два дня организуется бал в Амброзианской Библиотеке, и решил принять в нём участие. Мне было интересно посмотреть на модное развлечение и отвлечься от недавнего происшествия, для этого пришлось заплатить очень большую сумму, да ещё и купить себе новый фрачный костюм, чтобы пройти дресс-контроль. Произведения Леонардо да Винчи, Караваджо и мастеров итальянского Возрождения были застрахованы на огромные суммы, часть из них были перенесены в специальные стеклянные конусы, но публика устраивает подобные вечера вовсе не для того, чтобы надругаться над шедеврами. Когда в районе восьми вечера я вошёл в старинное здание, на всех трёх этажах Библиотеки играла прекрасная живая музыка и танцевали, сидели за столиками, а так же просто прохаживались сотни мужчин и женщин в изысканных бальных нарядах. Множество женских платьев в соответствии с веяниями времени, были очень откровенными, почти прозрачными и имели максимально возможное декольте. Мужчины, наоборот, в строгих костюмах выглядели так же, как и двести лет назад. Я выбрал для себя роль соглядатая и просто перемещался с этажа на этаж, рассматривал людей и произведения искусства. С некоторыми я успел поверхностно познакомиться и даже обменяться парой слов. Всюду сновали официанты, угощая людей шампанским и фруктами. Кое-где на столиках стояли лучшие красные и белые итальянские вина, несколько человек делали кокаиновые дорожки для всех желающих. Ко мне подошла молодая блондинка в красивом бежевом платье с оголёнными плечами. «Вы пробовали когда-нибудь кокаин?» – спросила она. «Никогда». – «А хотели бы?» – «Пожалуй, что нет». – «Странно, – засмеялась она, – я могла бы стать вашей провожатой по миру белого порошка на сегодняшнюю ночь». Она провела своей белой тонкой рукой по моей щеке и отошла в сторону, ещё долгое время поглядывая на меня и улыбаясь. Мне не хотелось ни с кем вступать в романтические отношения. После нескольких попыток и пережитого страха перед женским естеством, я понял, что хочу заниматься любовью только с тобой. В прекрасном помещении библиотеки, где хранились тысячи фолиантов на разных языках, несколько человек рассматривали книги с переплётом из человеческой кожи. Вечер, танцы и общение людей между собой были пропитаны изрядной долей алкоголя и наркотиков. Уже повсюду встречались мужчины и женщины, жадно целующиеся и обнимающие друг друга. Я в последний раз встретился глазами с обворожительной блондинкой, которая хотела стать моим проводником по миру кокаина. Она была уже в крепких объятиях белого порошка, улыбнулась мне и подала руку тучному молодому человеку невысокого роста. Немолодая женщина с морщинистыми руками в споре с тремя мужчинами пробовала на зуб книгу из человеческой кожи, пытаясь убедить в чём-то своих собеседников. Стали чаще попадаться женщины, скинувшие с себя платья и оставшиеся совершенно в неглиже. Две из них танцевали вокруг рисунка оптических перспектив Леонардо да Винчи. Выпив одним махом целый бокал шампанского, я решил заканчивать свой вечер. У портрета музыканта кисти того же да Винчи занималась любовью молодая пара, при этом девушка неотрывно смотрела в глаза юноши на холсте, изображённого с таким высочайшим мастерством. У самого выхода прямо напротив корзины с фруктами Караваджо невысокий тучный молодой человек достаточно грубо овладевал той самой блондинкой в бежевом платье. Я не испытал никакой досады по этому поводу. Музеи и памятники старинной архитектуры по всему миру утратили своё значение ещё в прошлом веке, люди долгое время не знали, как и для чего им использовать искусство прошлого, и вот ответ был найден: у произведений высочайшего мастерства люди находят особенное отдохновение от забот повседневности, пробуждая в себе глубокие инстинкты.

Пешком, не спеша, я дошёл до своей гостиницы, и лёг спать, не раздеваясь. Открыв глаза утром, я почувствовал новые толчки в сосудах своей головы и очень скоро услышал слово «Amstelodamum». Без интернета было бы почти невозможно догадаться, что означает это слово. Amstelodamum – латинское название города Амстердам. Я не раздумывал долго, что делать: нужно было снова собираться в путь. Если судьба и моя добрая воля забросили меня в Милан, то было бы нечестно отказываться от продолжения истории. Я не знал, что ждёт меня дальше, но страха совсем не чувствовал. Меня не смущали ни голос в моей голове, ни дальнейшие события, видимо, я сублимировал боязнь в действие именно в ту секунду, когда понял, что гладковыбритый человек в серой куртке собирается взорвать себя и окружающих. Вряд ли кто-то ещё, кроме меня, догадался об этом в тот момент. Вечером того же дня я вылетел в голландскую столицу. Большинство из нас живёт большую часть жизни настолько скучно, что автоматически, не раздумывая, были бы готовы принять любой интересный вызов жизни, даже если пришлось бы опасаться за свою физическую сохранность.

В Амстердам я приехал не в первый раз. В этом городе жил один мой коллега, профессиональный математик и программист. Некоторое время назад мы работали над одним проектом, и я часто наведывался к нему, так как он вёл, в отличие от меня, полностью оседлый образ жизни. Пару лет назад мы регулярно устраивали встречи по всему миру, на которые съезжались все основные сотрудники нашей компании. В последнее время многое переменилось, мы больше не работали в связке, а перемещаться по миру стало сложнее из-за частых террористических атак и мер безопасности, которые принимались из-за этого. В аэропорту время прохода в чистую зону растянулось до пяти – шести часов, и не все, как я, сумели привыкнуть и смириться с этой данностью. Я давно не видел Карла Бовицки, поэтому, не заезжая в гостиницу, поехал прямо в его загородный дом, предварительно позвонив. На пороге меня встретил совсем не тот Карл, которого я запомнил два года назад. Сейчас передо мной стоял постаревший человек с внушительной проседью в волосах, одетый в домашний халат, – совсем не свойственный вид в ожидании гостей. Лицо не выражало жизнерадостности, мне показалось, что у моего старшего коллеги депрессия. Как показало дальнейшее общение, я не ошибся. Мы сели в большой гостиной у крохотного старомодного столика, как всегда попивая чай с сигаретами, и я спросил его о жене. «А никакой жены больше нет, – спокойно сказал он, – мы разошлись полгода назад». «Переживаешь?» – «Из-за жены? Нет. Она ушла от меня потому, что уверена: я не в себе. Но это не так. Просто я немного разболтался в связи с последними событиями. Ты сам знаешь, солдаты халифата в последнее время постоянно взрывают. За год было три взрыва в Амстердаме, один из них случился в торговом центре, совсем неподалёку отсюда. Я даже слышал его, когда ужинал в гостиной. Поэтому я почти постоянно дома, трудно меня вытащить куда-либо, я проверяю замки в доме и слежу, нет ли посторонних в окрестностях. Но я в порядке. Просто ей это не понравилось, она намного моложе меня. Для меня движение не так важно, мне и дома хорошо». Я понял, что с этим человеком лучше не обсуждать происходящие в последнее время трагические события и уж тем более не стоит даже намекать на возможность нового теракта в его городе. Психологически, он надорвался, наверняка, как и миллионы людей, живущих по всему миру в наше странное время. Карл принёс чай и сел в кресло напротив меня. «Как ты думаешь, они хотят всех нас взорвать?» – спросил он настороженно. «Всех не взорвёшь, это невозможно. Ты слишком много об этом думаешь. Может, всё-таки стоит обратиться к врачу?» Он задумался надолго, но ответил не сразу: «У нас тут в городе сильно участились кражи, разбой. В общей панике нападают на дома, убивают хозяев, если есть чем поживиться, то же самое и на улицах. Ограбления, бандитизм – стали привычным делом. Полиция конечно не справляется. Я давно хожу с оружием, хотя разрешение на него не оформлено». – «У меня есть для тебя одна история, – сказал я. – Один монах, странствуя по белому свету, встретил чуму, которая направлялась в его город. – «Ты куда это направляешься, чума?» – спросил он ее. – «Иду в твой родной город, – ответила она. – Мне нужно забрать тысячу жизней». Через некоторое время монах снова встретил чуму на своем пути. – «Почему ты меня обманула тогда? – спросил он ее с укором. – Ты говорила, что должна забрать тысячу жизней, а забрала пять тысяч». – «Я тогда сказала тебе правду, – ответила чума. – Я действительно забрала тысячу жизней. Остальные – умерли от страха»». Я быстро нашёл повод, чтобы уйти. Не видел никакого смысла произносить успокоительные слова человеку, который просто сломался от плохих новостей. Такое с любым может произойти, на всех слов не хватит. Когда я уже стоял в дверях, застёгивая лёгкую куртку, Карл посмотрел на меня серьёзно и проговорил: «Думая об этих взрывах… Мне теперь часто кажется, что само наше существование – это взрывная волна после взрыва – рождения. С последним сокращением матки начинается наш земной путь – взрывная волна, вначале сильная и крепкая, как сама молодость, а потом постепенно затухающая, как зрелость и старение. Ну а потом, как и любое колебание, мы растворяемся в мироздании, как и не бывало».

У главного вокзала на меня напал какой-то псих. При этом выглядел он, как абсолютно нормальный человек, был одет в недешёвый клетчатый пиджак и красивые ботинки, шёл по улице в толпе, ничем не привлекал к себе внимания и вдруг неожиданно задрал голову и заорал в воздух, словно его режут. Толпа инстинктивно отшатнулась от него, хотя все сразу поняли, что перед ними очередной случай срыва. Ему нужно было на ком-то сфокусировать свой преувеличенный гнев, он толкнул меня, орал всё подряд на своём голландском языке, к счастью, мне непонятном. Я давно заметил, что люди в последнее время стали намного агрессивнее на улице, это словно их защита от страха перед неведомым. Даже слово срыв – стало чаще употребляться на разных языках в новостных передачах. Störung, disruption, perturbation, perturbação, stall, häireid, stallo, تعطل, поремећај. Все ожидают, что произойдёт новая атака, и они будут в это вовлечены. Некоторые справляются с этим страхом и ведут себя, как ни в чём не бывало, а другие, со слабыми нервами, срываются, часто даже без причины, как этот человек в клетчатом пиджаке. Я быстро забыл об этом случае, как и о десятках других подобных, виденных по всему миру в последнее время. Поужинав в футбольном пабе, отправился в свой новый отель в центре города. Он стоял на одном из амстердамских каналов, вид из окна напомнил мне другой город – Санкт-Петербург. Эти аллюзии порадовали, видимо так сказывается во мне частица русской крови, которую я унаследовал от своей непутёвой мамаши.

Назавтра я выбрал для себя точно такой же план, как и перед этим, в Милане. Я просто гулял по городу, шёл без цели и причины туда, куда несли меня ноги. Я не чувствовал никакой сознательной тяги в ту или иную сторону, но при этом полностью был уверен в своей интуиции, которая совершенно против всех законов земной логики привела меня к месту трагедии в итальянском мегаполисе. Я старался просто не думать ни о какой своей миссии здесь и уж тем более о том, что и когда конкретно должно произойти в Амстердаме, полагая, что мой маршрут приведёт меня в итоге, куда надо. Гуляя, рассматривал ветреный и перемешанный с водными преградами город. Находившись за целый день, решил провести вечер в кабаре, которыми так славится голландская столица. Пройдя через рамки безопасности, я заказал себе отдельный столик у стены и поужинал рыбой с тремя видами соусов к ней. Ближе к полуночи помещение заполнилось под завязку, в основном туристами, но были и местные жители, позволяющие себе отдых в подобных заведениях. За соседним столиком сидела молодая семейная пара. «Ну где же твои танцовщицы?» – нетерпеливо спрашивал муж. – «Сейчас начнётся, потерпи, – отвечала она. – Ты мне должен сказать честно – на одном уровне с ними я танцую или нет?» Число официантов удвоилось, а желающих посмотреть на танцы было так много, что из-за нехватки столиков, людям пришлось расположиться несколькими рядами вдоль стен, а так же подняться на верхний ярус, где так же располагались столы, но уже для больших компаний. Чуть за полночь на сцене появились девушки, одетые в яркие костюмы с перьями. Длинные с оборками юбки были из легчайшей ткани, поэтому почти при любом резком движении вздымались вверх, предъявляя взыскательным зрителям аккуратные женские ноги и нижнее бельё; мода в кабаре не меняется с конца девятнадцатого века, когда было открыто первое из них. Заиграл знаменитый канкан, и девушки пустились в пляс, часто подчёркивая гибкость своих тел и красоту грудей в лёгких полупрозрачных накидках. За соседним столиком жена постоянно била в ладоши и кричала мужу, что может танцевать не хуже, ведь правда? За столиком прямо напротив сцены представитель, кажется, кавказских народов встал и кричал что-то, обращаясь к публике. После этого он достал кошелёк и кинул несколько сотенных долларовых купюр на сцену, чуть не упав при этом. Это было одно из лучших кабаре в столице, зрители благодарно хлопали и пили напитки. Когда закончился первый танец, а зрители стали неистово просить продолжения – всем хотелось посмотреть бурлеск, моё настроение с расслабленного и безразличного сменилось на беспокойное. Я вдруг почувствовал нечто похожее, что было со мной перед взрывом в Милане, только там моё беспокойство было направлено на конкретного человека, а сейчас такого человека поблизости не было. Я пробежал глазами по всему залу, рассмотрел, кого смог при таком неудачном освещении, но никто не вызвал во мне никакого подозрения. На глаза попадались разные национальности, в том числе и люди, кого можно было посчитать традиционно – опасными, но никто не вёл себя странно или сомнительно. Я встал из-за стола и побежал в дальний конец зала, где было темнее всего. Нелепо остановившись, я стал всматриваться в улыбающиеся и орущие «браво» лица людей, беспорядочно хватая их за руки, пытаясь понять природу моего беспокойства и подозрения. Однако никто не вызвал во мне того предчувствия, как было в Италии. Волнение было, но видимой причины не удавалось обнаружить. Не понимая, что происходит, я не находил в себе достаточно сил, чтобы остаться в зале. Протиснувшись к выходу, вышел наружу в фойе, где недалеко от входной двери располагался большой бар. Тут же прозвучал сокрушительный взрыв и волна, сорвав с петель двери в зал, толкнула меня с такой силой, что я без помех перелетел стойку бара и, разбив несколько полок с бутылками, рухнул в самый дальний угол. Бармен лежал рядом со мной, снеся тяжёлым телом остатки бутылок и посуды у себя за спиной. Из зала клубами валил дым, и слышались дикие крики людей. В панике, окровавленные, они появлялись в фойе, давясь кашлем. Все бродили, словно во сне, некоторые выходили на улицу, в ночь. Поднявшись на осколках, с сильно изрезанными руками и лицом, я пошёл в сторону зала, чтобы помочь тем, кто не мог выйти самостоятельно. Но это было слишком самонадеянно, взрыв был такой силы, что раненых не осталось, а те, кто не лишился возможности двигаться, выходили самостоятельно. Паркет был полностью разворочен, как после землетрясения. Как оказалось чуть позже, несколько бомб были проложены под полом в кабаре и тянулись от периметра сцены через центральный проход к выходу. Погибло 150 из 300 человек, находившихся в тот вечер на концерте. Мне снова удалось остаться в числе живых и относительно невредимых. Я обратил внимание на то, что на сцене лежали оторванные руки и ноги прекрасных танцовщиц, на чьё мастерство пришли посмотреть несколько сот человек. У сцены, кажется, никто не выжил. Эта участь постигла бы и меня, останься я за своим столиком. Пожара не было, лишь тлели после взрыва доски пола и деревянные столы со стульями. Убедившись окончательно, что никого спасти не удастся, я вышел на улицу вместе с другими людьми. Большинство было в крови, то же самое было и со мной – я сильно расцарапал об осколки стекла руки и лицо. У кабаре останавливались автомобили, слышался гул скорой помощи. Водители предлагали довезти людей до дома. У меня не было никакого желания снова оказаться в больнице с такими пустяками, как царапины на руках и лице. Я попросил одного таксиста отвезти меня в отель, он тут же согласился. Последнее, что я видел у кабаре, садясь в машину, – это профиль мужчины, который сидел за соседним со мной столиком, он держал на руках свою жену, у которой не было головы. У меня затуманилось перед глазами, и я признался самому себе, что могу понять депрессию Карла Бовицки. В отеле я смыл с себя кровь и обработал раны. Некоторые были глубокими, но мне удалось остановить кровотечение самостоятельно. В мою дверь постучался служащий отеля и предложил вызвать скорую помощь, я отказался. Когда ближе к утру я засыпал, лёжа в постели, я задавался только одним вопросом: как так получилось, что у девушки рядом сидящей пары оторвало голову, а второй – её муж – остался жив. Это так и осталось навсегда загадкой.

Смерть той женщины, которая так весело щебетала рядом со мной в кабаре, напомнила мне одно давнее путешествие на окраину Польши. Женская смерть не равна мужской. Когда погибает нестарая женщина – это воспринимается окружающими как смерть ребёнка. В некоторых местах нашей планеты существуют специальные кладбища, созданные только для женских захоронений. Мы побывали на одном из таких кладбищ, в одной польской деревне. На каждом надгробии стояли скульптуры умерших женщин именно в том возрасте, когда их настигла смерть. Огромная поляна была заставлена удивительными скульптурами, точно передающими не только лета, но и внешность, черты характера ушедших в мир иной. Сюда со всей страны привозили на погребение женщин, которые погибли от несчастного случая или болезни, безвременно, каждой было не более пятидесяти лет. Прекрасные половины человечества старшего возраста не допускались к захоронению на этом кладбище. Ни в одном месте мира не хотелось так глубоко скорбеть, как в той польской деревне. На окраине кладбища я увидел скульптуру молодой девушки, которая совершала некий акробатический этюд. Я до сих пор помню ту точёную фигурку с идеально развитыми линиями тела, пластики которого позавидовала бы любая профессиональная балерина. Впрочем, возможно, что лежащая под тем надгробьем и была балериной.

Утром мне позвонил Карл. «Ты в курсе – что случилось ночью? Это был новый теракт, они взорвали кабаре в самом центре города!» – кричал он в трубку, и я различил в его голосе слёзные нотки. «Что будет с нами со всеми?» – спрашивал он. Я постарался успокоить его: «Ничего не будет, это всего на всего очередной взрыв, к этому давно пора привыкнуть. Мой тебе совет – обратись к врачу». Было неприятно разговаривать с такой размазнёй. Самое удивительное для меня было в том, что он никогда не казался настолько слабым. Многие люди срываются сейчас, даже те, от которых трудно было это ожидать. Я выглянул в окно, которое выходило на канал, вдоль канала лежала проезжая дорога. Я заметил, что пешеходов в это утро не было совсем, все пересели на личные автомобили, при этом общественный транспорт – шёл пустым. Так люди реагировали на очередное несчастье – страхом. Я был всегда далёк от размышлений на социально – политические темы, поэтому мне было трудно сказать точно, какую конечную цель в уничтожении людей преследовали террористы. На каком этапе они были готовы остановиться? Создание своего государства, освобождение удерживаемых в тюрьме собратьев, полный захват Европы, а затем и всего западного, цивилизованного мира? Сильные мира сего – политики – уже давно сами не знали точный ответ на вопрос. Во всяком случае, халифат, или государство Нового Времени, успешно создавался на Ближнем Востоке вплоть до настоящего момента, а взрывов по всему миру не стало меньше. Иногда я корил себя за отсутствие интереса к политике, но я твёрдо ощущал, что в связи с последними непонятными событиями вокруг моей головы и жизни, мне ещё предстоит во многом разобраться. Ссадины на лице немного болели, и я обработал их дезинфицирующим раствором. Есть совсем не хотелось, я пролежал в кровати до обеда, а затем пошёл прогуляться. Я вышел в город, в котором, как казалось, жили только автомобили. На широких проспектах и некогда многолюдных торговых улицах попадались редкие прохожие. Пешеходов было ничтожно мало для такого туристического города, как Амстердам. Даже в самих магазинах с низкими ценами распродаж на целом этаже было три – четыре покупателя, которые откровенно избегали приближаться друг к другу. На одном из перекрёстков я заметил человека, который прижался к углу одного из домов на моей стороне улицы и сверял что-то по карте города. Мне показалось, что он пристально смотрел на меня, хотя он снова уставился в карту, стоило мне повернуть лицо в его сторону. Оглянувшись через три квартала, я обнаружил, что этот человек с картой под мышкой идёт за мной на приличном расстоянии медленным шагом. Одет он был в тёмно – синий плащ и такого же цвета шляпу. На вид ему было около пятидесяти лет, лицо – ничем не примечательного европейца. Когда я оглянулся, он не снизил шага, продолжая двигаться в мою сторону. Возможно, я обнаружил слежку за собой, а может быть – это просто расшалились мои нервы. В течение дня я больше не замечал этого человека рядом с собой. Вот только вечером, заходя в отель, мне показалось, что чья-то голова в тёмно – синей шляпе выглянула из-за угла и проводила меня взглядом. Как бы то ни было, я не мог полагаться всецело на свои попорченные нервы.

Перед тем как уснуть я снова услышал голос в своей голове. На сей раз я разобрал слово «Colonia Agrippina». Я громко чертыхнулся и ударил кулаком по матрасу: только этого продолжения не хватало мне сейчас. Сверившись с глобальным разумом интернета, я понял, что следующая моя остановка будет в немецком городе Кёльн. Чуть позже, после первой нервной реакции, я уже отнёсся к этому повторению, как страстный и привычный турист к возможности поехать на какое-то новое место, где он никогда не бывал. По отзывам многих очевидцев, смерть на войне приедается и становится абсолютной обыденностью и серостью, как обледеневший труп в окопе во время войны, на котором можно сидеть и поглощать свой обед. Так и всему человечеству, за последние несколько лет постоянных жертв и неожиданных массовых убийств, пришлось привыкнуть к этому, а привыкнуть – значит успокоиться. Я выехал туда только вечером следующего дня, так как мне было необходимо отладить одну компьютерную программу, которую написал на заказ для одного большого проекта. У меня было скрытое желание – опоздать в Кёльн на событие, к которому приглашал меня голос в голове, но наверняка существовал некоторый запас по времени: в Милан я выехал только после существенного промедления и в итоге набрёл, куда было нужно. Перманентная волна событий, захлестнувшая меня в последнее время и не дающая мне возможности много работать, немного тяготила меня в финансовом отношении. Благодаря усиленному труду последних нескольких лет у меня были некоторые финансовые запасы, но я не смог бы прожить на них до самой старости. К тому же беспорядочное передвижение по Европе требует больших затрат. И всё-таки я был как мотылёк, готовый лететь на свет, догадываясь, что ему предстоит сгореть. Денежный вопрос почти не занимал меня, казался мелким, ведь я понимал, что эта перманентная волна событий способна сильно изменить всю мою жизнь, если уже не сделала этого. Так часто бывает: мы попадаем в поток событий, которые кажутся нам ужасными, но при этом мы чувствуем, что всё происходящее справедливо.

Поездку в Кёльн на взятой в прокате машине я помню смутно. Обычный немецкий автобан с бесконечными полями и фермами вокруг. Проведя за рулём много часов подряд и прибыв в город, я решил не ехать на стадион, куда заранее приобрёл билет в интернете. Там ожидалось мероприятие насколько любопытное, настолько и омерзительное по своей сути. Молодая женщина, родившая от случайного и малознакомого ей человека, решилась на обратные роды. Под пристальным наблюдением десятков тысяч любопытных глаз, женщине заталкивали плод обратно в вагину. Было не ясно, новая ли это разработка немецких учёных и химиков по безболезненному и почти моментальному растворению младенца или реальное чудо избавления ребёнка от жизни в наше ужасное время путём принятия плода маткой. У меня не было ни сил, ни желания разбираться во всём этом.

В Кёльне я поселился прямо напротив знаменитого Кёльнского собора в центре города, рядом со зданием железнодорожного вокзала. Говорят, что когда-то это гигантское сооружение было полностью белого цвета, но его близость с железной дорогой и угольными паровозами сделала своё негативное дело, и собор потемнел. Уже много десятилетий от железнодорожного транспорта нет никаких загрязняющих выбросов, а собор так и остался тёмным – в память о прошлом. Заселившись в отель, я весь вечер смотрел на подсвеченный силуэт средневекового памятника архитектуры. Так и уснул, глядя в стеклянную стену своего номера в отеле, а утром собор был первым, что я увидел, открыв глаза. Толпы туристов уже тянулись к нему, я тоже хотел зайти внутрь, увидеть золотую раку с мощами трёх волхвов, которые первыми пришли поклониться младенцу Иисусу и принесли ему дары. Было лишь одно обстоятельство, мешающее выполнить это немедленно: сам собор. Настолько сильно он притягивал внимание к себе, что хотелось просто сидеть на стуле и весь день смотреть на него и на небо, затянутое рваными тучами, сквозь которые иногда светило солнце. Когда что-то сильно притягивает тебя, порой хочется наблюдать за этим лишь со стороны, не проникая внутрь, чтобы не нарушить этой тайны. Я остался в номере, в удобном кресле, закинув ногу на ногу. По площади рядом с собором ходили люди с корзинами фруктов и устанавливали их по всему периметру, а так же на самой площади. Иногда к корзинам подбегали дети и брали что-то себе. Неожиданно, глаза стали слипаться, и я уснул. В том коротком и нездоровом утреннем забытьи я шёл по улице, а мне навстречу двигались люди. Все они были словно вывернуты наизнанку. Обычные человеческие существа на двух ногах были покрыты не кожей, а мышцами и кровавыми тканями, к которым крепились внутренние органы. Разобрать пол, проходившей мимо персоны, было трудно, зато была видна полностью вся анатомия, скрытая от наших глаз в привычном мире. Вот на груди человека болтается и тихо бьётся, прикреплённое сосудами сердце, изгибается вытянутый желудок, а кишечник, чтобы не волочить по асфальту, – опоясан вокруг талии. Лёгкие – выглядят самым зловещим органом – постоянно сокращаясь и растягиваясь, как бумажный продуктовый пакет. Мышцы ног просматриваются с анатомической точностью, а так же видны все главные артерии и вены тела, по которым струится кровь разных оттенков. Температура внутри человеческого тела выше, чем на поверхности нашей кожи, поэтому от проходящих мимо меня людей идёт заметный пар, так как погода стоит прохладная. Это напоминает развороченные взрывами куски тел, которые дымились у меня на глазах. Я прохожу мимо разрушенного дома и замечаю ребёнка, девочку, лет десяти, которая выглядывает из-под груды развалин. Она зовёт меня, и я очень удивляюсь, что она выглядит, как я, то есть – не вывернута наизнанку. «Ты что, – шепчет она мне громко, – если они тебя заметят, то убьют!» – «Кто это такие, что с ними случилось?» – «Это взорванные люди! Нам нужно бежать, пока они нас не заметили». Я помогаю девочке выбраться из-под развалин, и мы пускаемся бежать. За развалинами начинается окраина города. Мы бежим через поля к отдалённой роще. Оглядываемся назад и видим, что за нами уже идут взорванные люди. Если не знать о цели их погони, то было бы по меньшей мере забавно наблюдать за тем, как на бегу подпрыгивают и бьются о тело внутренние органы, оказавшиеся снаружи. Из-за этого бежать им тяжело, мы двигаемся быстрее. Но вывернутые люди явно берут количеством, их много и они приближаются с трёх сторон. «Они нас заметили! Скорее к воздушному шару!» – кричит девочка. Пробежав небольшую рощу, мы оказались на крохотной поляне, на которой находился воздушный шар, прикреплённый к земле деревянными кольями. Мы запрыгнули в корзину, и я стал рубить верёвки маленьким топориком, лежащим на дне корзины. Когда взорванные люди оказались метрах в пятнадцати от нас, шар стал набирать высоту. Я покрылся холодным потом от ужаса. Схватив топорик за рукоятку, я бросил его в одного из преследователей и попал точно в грудь. Острие перерезало сердечную артерию, и вывернутый человек упал, как подкошенный. Во время падения, сердце отлетело в сторону, кровь лилась не переставая. Затем мы летели на шаре очень долго, и нельзя было понять, в какую сторону мы направляемся. Наша высота позволяла отчётливо видеть происходящее на земле. Нам хотелось приземлиться, но небольшие группы или толпы взорванных людей были повсюду. Они чувствовали нас и передвигались вслед за нашим шаром. Приземлись мы где угодно, нас тут же могли бы настичь. Девочка рядом со мной легла на дно корзины и заплакала. Я услышал странный свист, не трудно было понять, что по нам стреляют. Человек пять палили с земли из ружей двустволок. Метились не в корзину с нами, а в сам воздушный шар. От многих попаданий, мы стали постепенно терять высоту. Взорванные люди шли в ту сторону, куда ветер сносил наш падающий шар. Я сел на дно корзины и обнял плачущего ребёнка. «Когда мы приземлимся – беги! Слышишь?» – спросил я её. Она ничего не ответила, только вытерла слёзы рукой. Наша корзина жёстко коснулась земли, и нас выкинуло наружу, при этом я не успел заметить, как близко к нам находятся преследователи. Я постарался смягчить падение для девочки максимально, поэтому крепко прижал её к себе. В следующий момент я услышал шумный возглас людей и проснулся.

Шум был на улице, на площади возле Кёльнского собора. По небу плыл почти такой же аэростат, как в моём сне, вот только поменьше размером. Мне показалось, что в нём нет людей, корзина казалась пустой. Шар на небольшой высоте двигался в сторону Кёльнского собора, а люди вокруг внимательно наблюдали, задрав головы. Судя по смеху и шумному обсуждению, люди были уверены, что это заранее приготовленное представление, все ждали, что же произойдёт, когда шар приблизится к собору. Ветер подул сильнее, и летающий объект ускорился. Оставалось всего несколько метров, отделяющих аэростат от самой высокой – северной – башни собора, именно тогда я понял, что должно произойти. Как только корзина коснулась шпиля, прогремел страшный взрыв, в результате которого башня осыпалась в течение нескольких секунд. Люди, гуляющие внизу и последние несколько минут внимательно наблюдавшие за приближением летающего шара к собору, бросились бежать, спасаясь, в том числе, от обломков северной башни, а чуть позже и южной, которая не выдержала сильнейшей взрывной волны. Однако далеко убежать почти никому не удалось: неожиданно стали взрываться корзины с фруктами, установленные в большом количестве на площади. В разные стороны полетели куски тел людей и их конечности. Взрывы корзин с фруктами совершались не одновременно, они были управляемыми в зависимости от того, где собирались группы людей, и масштабы убийств поражали. Современные террористы многого достигли благодаря науке: не большие заряды вызывали просто грандиозные разрушения. Корзины с фруктами были начинены какими то металлическими предметами, это увеличивало число жертв и повреждений; в целом было невозможно подсчитать число убитых, но их было не меньше нескольких сотен. Плитка площади вся разлетелась и превратилась в непроходимые осколки. Я наблюдал за этими событиями, прижавшись лбом к стеклу. По моим глазам текли слёзы, быстро появившиеся на моём лице. От неожиданности я не успел почувствовать глубокой жалости к пострадавшим, но увиденное было бы слишком дико и страшно даже для законченного циника. Я вышел из номера и, не дожидаясь лифта, побежал вниз по лестнице. На улице крик был громче, все в панике бежали дальше от площади, некоторых пострадавших выжившие мужчины несли на руках. На первом этаже моей гостиницы оборудовали пункт оказания первой помощи: на полу лежали раненые люди. Я побежал на площадь, чтобы помочь переносить раненых. Запах человеческих внутренностей был очень концентрированным, а ногам было трудно пробираться по каменным грудам вместо ровной поверхности. Увидев рядом с собой три больших упавших колокола, я взглянул на Кёльнский собор, который лишился своих самых высоких башен. Было заметно, как от многочисленных взрывов у его фундамента сильно искривился фасад среднего нефа. Я осмотрелся вокруг, кому бы помочь, но не увидел ни одного живого человека, лежащего на площади. Развернувшись и пробежав несколько десятков метров обратно к гостинице, я услышал скрежет, оглянулся и на моих глазах средний неф собора стал рушиться ровно посередине, увлекая вниз боковые части. Я успел отбежать ещё дальше, но облако серо – чёрной грязи и пыли накрыло меня всего так, что стало трудно дышать. Некоторых людей, кто не успел отбежать на приличное расстояние, накрыло падающими камнями. Кёльнский собор сложился, как карточный домик за моей спиной. Я не мог себе даже представить раньше, что этот, казавшийся вечным, символ христианства рухнет всего за считанные минуты, да ещё и на моих глазах. Оставшиеся после разрушения низкие боковые конструкции бывшего храма буквально ничем не напоминали прошлую, эстетически безупречную, конструкцию.

Пока я недоумённо рассматривал пустое место на площади, ко мне подошли два человека. Одного из них я никогда не видел, а второй – был одет в синий плащ и шляпу, точно так же, как некий мужчина в Амстердаме, которого я заподозрил в слежке за мной. Они быстро схватили меня за руки и пригнули головой вниз. «Что вы делаете?» – «Заткнись и иди, ты арестован», – ответил мне тот, что был в синей шляпе. Мне крутили руки ни за что на фоне европейского пепелища. Я стал раскачиваться всем корпусам, сопротивляясь этим ребятам, со всей силой не давая им возможности – скручивать мои руки дальше. Я рванул вперёд так, что оба мои недоброжелатели потеряли устойчивость и были вынуждены сделать несколько шагов вперёд, попав ногами на кучу битого кирпича и камней. Потеряв равновесие, один из них выпустил мою руку, и я тут же ударил ей второго человека прямо в нос. Тот охнул и разжал пальцы, я оказался свободен. Не разбирая пути, бросился бежать в переулок между двумя зданиями. Часть каменных сооружений, которые окружали Кёльнский собор, в результате взрывов частично или почти полностью разрушились, поэтому в переулке я перепрыгивал через груды мусора. Те двое бежали за мной и кричали, чтобы я остановился. Я довольно быстро ушёл от погони и затерялся на пустынных кёльнских улицах. Пару раз я попадался на глаза полицейским, которые не обращали на меня никакого внимания. Так кто же были те двое? Почему они хотели задержать меня? Ответа не было, поэтому я предпочёл не возвращаться в гостиницу за вещами. Мой бумажник со всеми важными документами был при мне, а без компьютера я пока смогу обойтись. Нужно было как можно быстрее выбираться из города. Я шёл по улице параллельной реки Рейн, недалеко от набережной. Не один десяток кварталов пришлось преодолеть, прежде чем стали встречаться люди и автомобили. Постоянно оглядываясь, я понимал, что преследования нет, однако было не понятно, как далеко от меня те двое. Я зашёл в открытый жилой подъезд и сел на корточки в углу, наблюдая за улицей. Меня было не видно в темноте. Никто похожий на тех двоих не появились ни через 15 минут, ни через полчаса. Значит, они совсем сбились со следа или устроили засаду в отеле, где остались мои вещи. Я вышел из подъезда и прошёл ещё пару кварталов вниз по реке. На пересечении двух улиц я остановил синий Фиат, за рулём которого сидел индус. Я назвал ему улицу на окраине города, откуда легче будет выбираться куда подальше отсюда, он кивнул головой, и я начал садиться в машину. Тут из-за угла выбежали два человека, после чего я почувствовал резкий укол под лопаткой. Я не успел оглянуться и не понял, кто те двое, ноги подкосились, моё тело рухнуло на асфальт. Меня усыпили из специального пистолета, который стреляет иглами со снотворным. Полная чернота повисла перед моими глазами.

Я не знаю, как долго я был без сознания. Очнувшись, увидел белую комнату, напоминающую стоматологический кабинет. Зашла молодая женщина и предложила напитки на выбор. Я ото всего отказался, и вновь остался один. Меня тошнило и не могло быть речи ни о питье, ни о еде. Наручниками я был прикреплён к металлическому каркасу кровати, то же самое было и с моими ногами. Руки затекли и плохо слушались от столь неудобного положения. Мне удалось ими немного пошевелить и размять. Через некоторое время ко мне зашёл человек, высокий мужчина. Я узнал его, хотя он был без шляпы и пальто. Белая рубашка и галстук на нём совсем не вязались с моим жалким положением. Судя по тому, что его нос не был разбит, от моего кулака досталось его напарнику. «Кто вы такой? – спросил я с нажимом. – И вообще, я хотел бы знать, что происходит». – «Вы задержаны, только и всего, – с ухмылкой ответил он. – Вы подозреваетесь в подготовке и совершении нескольких террористических атак за последнее время». – «Это какая то чушь. На каком основании я подозреваюсь? Что я вообще сделал?» Голос моего собеседника был очень тихий и хриплый, мне приходилось прислушиваться к нему. «По нашим данным, вы были в трёх местах, где происходили теракты, за последние девять дней», – сказал он спокойно. – «Что значит – по нашим данным? Кто вы вообще такие, с кем я разговариваю?» – «Мы – это особый отдел по борьбе с терроризмом при Интерполе. Мы – это новая международная полиция». Через несколько недель я узнал много новых подробностей о деятельности этой организации, созданной при активном содействии почти всех правительств, входящих в большую двадцатку государств. Но в тот момент мне хотелось освободиться, и я думал только об этом. «Я ничего не организовывал и не проводил никаких террористических атак», – проговорил я спокойнее. «Тогда объясните, каким ветром занесло вас на все места преступления! На все три!» – повышенным тоном потребовал мой оппонент и принялся расхаживать взад-вперёд на безопасном расстоянии от моей кровати. «Для начала отстегните меня, а потом я расскажу вам, что со мной произошло в последние дни. Кстати, вам не мешает представиться». – «Моё имя – Александр Фокс, и я – старший следователь по работе с террористами на территории Западной Европы». Фокс, чьё имя наверняка было рабочим псевдонимом, открыл наручники, которые болезненно сковывали мои движения. Сев на кровать, я долго разминал вконец затёкшие руки и ноги. Я не трусил, держался с достоинством, по-другому было просто нельзя. Затем перешёл на стул у окна. За дверью наверняка находились другие агенты, поэтому я не чувствовал никакой нервозности, исходящей от моего оппонента. Я рассказал Фоксу всю историю с самого начала, сократив лишние отступления от фактов и свои собственные мысли и переживания по поводу всего произошедшего. «Признаться, я ожидал от вас какой-то подобной истории, – проговорил он, когда я закончил повествование. – Вы показались крайне подозрительным человеком нашим специальным агентам, которые проверяли всех пострадавших на площади Милана в тот день. Мы начали следить за вами, когда вы ещё не покинули Италию. Особенно внимательно отнеслись к вашим телефонным разговорам, контактам через интернет и встречам в частном порядке. Лично я не нашёл никаких зацепок для обвинения в пособничестве террористам. Но и в эту вашу историю я поверить не могу, уж слишком мистически всё это звучит. Но я никогда не занял бы столь серьёзный пост, если бы не допускал вероятности любых, даже самых странных, явлений. Вы пока останетесь у нас. Без наручников. А там посмотрим».

Фокс вышел из комнаты, оставив меня одного. Было не ясно, поверили мне или нет, но уже то, что я не был снова прикован к кровати – вселяло надежду на положительный исход. Сидя на стуле, я оглянулся и посмотрел в окно за моей спиной. Крохотный дворик с высокими воротами – вот и всё, что я разглядел. Комната находилась, по всей видимости, на втором этаже здания, можно было рассмотреть небольшой кусок пространства за забором, напоминавший окраину города, так как высокие лиственные деревья подходили совсем близко. Я увидел часть фасада одного здания, который не был похож на жилой дом. Архитектура была явно не немецкая или английская. Я не мог понять, в каком именно городе и стране меня держат взаперти. Эта белая комната и кусок двора с высоким забором стали больше, чем на три недели, местом моего обитания. Несколько раз в день я получал обильное питание из рук молодой женщины, судя по всему сотрудницы особого отдела по борьбе с терроризмом. Через несколько дней я попросил её принести документы, подтверждающие, что она и Фокс работают в данной организации. Через полчаса она вернулась с пластиковыми карточками сотрудников международной полиции. На фотографиях была она и Александр Фокс. Я немного успокоился, хотя до конца было не ясно, для чего меня держат здесь. Мне приносили ежедневные газеты на нескольких языках, книги, которые я просил, а так же поставили небольшой телевизор. Было запрещено пользоваться любыми электронными гаджетами, поэтому я не мог работать, что беспокоило меня, ведь остались незаконченными кое-какие программные проекты. Через неделю после заключения, я попросил девушку привести ко мне Фокса. Он пришёл вечером следующего дня, и вид у него был сильно потрёпанный. «Почему вы не пришли вчера?» – спросил я. «Потому что я вынужден бывать в разных странах, даже в течение одного рабочего дня. Приходится курировать работу многих служб лично». – «В какой стране мы находимся в настоящий момент?» – «Это информация секретная, но вам я сообщу место нашего нахождения. Это одна из наших штаб-квартир в Голландии». – «Для чего вы держите меня здесь?» – спросил я. «Неужели вы не догадались сами?» – «Кажется, догадался. Вы ждёте подтверждение моей истории. Вы ждёте, когда голос в моей голове снова сообщит, где произойдёт следующий теракт». – «Ну что ж, так оно и есть», – спокойно резюмировал Фокс, разведя руками. «А если мой голос не захочет ничего сообщать под давлением?» – «Значит, вы останетесь здесь ещё какое-то время. Выпускать вас нельзя, у нас есть все подозрения, что ваши передвижения заметили не только мы, но и те, кто организует взрывы в Европе». – «Значит, вы верите мне, что я не имею к этим взрывам никакого отношения?» – «Вероятнее всего, не имеете, – заключил Фокс, – очень похоже, что вы не врёте. Взрывы по всей Европе загнали нас в тупик, приходится полагаться даже на чокнутых мистиков, вроде вас». – «Хорошо, но я не чокнутый, и тем более не мистик!» – «Это не важно, – прервал меня он. – Если вам больше нечего сказать, то я хотел бы уйти, у меня очень много работы». Я промолчал, а мой надзиратель вышел из комнаты. Прозвучал знакомый поворот ключа и белая металлическая дверь замерла до утреннего завтрака.

Оказавшись впервые в жизни запертым в четырёх стенах, я задумался о том, насколько легко от обособленной и независимой жизни – перейти к полной зависимости и беззащитности перед законом и силовыми структурами. Не сделав ровным счётом ничего плохого, я оказался чуть ли не главным подозреваемым в злодеяниях. Читая целыми днями книги и газеты, я часто думал о тебе. Я представлял, закрывая глаза, что в один прекрасный момент вместо молодой женщины со стрижкой каре в комнату войдёшь ты, и я буду жадно есть из твоих рук. Моя мечта формировалась долгое время: поехать к тебе и быть с тобой. Именно в момент моего заточения в той белой комнате я дал себе обещание – поехать к тебе во что бы то ни стало. Ты уже наверняка забыла нашу последнюю встречу и всё плохое, что было сделано мною. А значит, можно попробовать ещё раз. В таких грёзах, в один хмурый, дождливый день, я услышал слово «Петрополис», прозвучавшее в моей голове как шум неизвестных радиопомех. Только сейчас я обратил внимание, каким грубым и неестественным голосом произносятся латинские слова в моём мозгу. Подбежав к двери, я колотил её кулаками, звал Александра Фокса. Мне никто не открыл, однако Фокс пришёл ночью, когда я уже спал. «Что случилось?» – «Я знаю, где произойдёт следующий взрыв», – сказал я сонно, не вставая с кровати. «Где?» – «Это случится в российском городе Санкт-Петербург». Фокс быстро вышел, оставив меня без сна до глубокого утра, когда мне удалось задремать до обеда. Вся следующая неделя прошла в муках от звучавшего в голове голоса, а так же от переживания, что меня оставили под арестом взаперти. Дней через шесть голос в голове перестал повторять латинское название Санкт-Петербурга, что стало для меня знаком: теракт случился. Либо его предотвратили. На следующий день ко мне в комнату вошёл Фокс и седой господин высокого роста со шрамом на подбородке. Оба пожали мне руку, чего ещё никогда не происходило в этой белой комнате, ставшей для меня тюрьмой. «Меня зовут Рутгер Гроховский, я непосредственный руководитель господина Фокса, – проговорил седой господин. – Нам нужно серьёзно поговорить с вами». Гроховский достал из портфеля небольшой ноутбук, открыл его и поставил передо мной. На экране шла запись, в углу которой бежали секунды, отмечая время суток и дату: позавчера, почти пять часов вечера. «Это съёмка с камеры наблюдения на одном из служебных помещений в Петербурге, – услышал я голос Фокса. – Мы не смогли своевременно понять, где произойдёт взрыв, а, следовательно, не смогли задержать террористов, поэтому съёмка не наша». На экране был виден вдалеке знаменитый Зимний императорский дворец, где уже много десятилетий располагался музей Эрмитаж. Я и двое моих собеседников несколько минут пристально смотрели на бирюзовый фасад дворца, построенного в стиле елизаветинского барокко. Доносились голоса прогуливавшихся рядом с камерой пешеходов, и меня в очередной раз заворожила русская речь. Вдруг камера задрожала от сильного подземного толчка, и послышался сильнейший взрыв с гулом, а затем громкие крики людей. Словно церкви, взрываемые в России большевиками, Зимний дворец обрушился весь и очень быстро, осев, уйдя в землю. Было удивительно, насколько хрупкими оказываются исторические памятники такого размера, хотя нас всегда приучали к мысли, что строители прошлого работали лучше нынешних. Пыль быстро обволокла камеру, и видео прекратилось. «Погибло более двух тысяч человек, – сообщил Гроховский. – Понятно, что о культурных потерях, нечего даже упоминать». «О чём вы хотите поговорить со мной?» – спросил я. «Мы хотим предложить вам работать с нами. Вы назвали нам точное место следующего теракта, мы приложили все усилия, чтобы найти убийц, постараться предотвратить трагедию, но не смогли ничего сделать, слишком умело действуют террористы технически, и слишком много их количественно. Такие отделы, как у Фокса, созданы по всему миру, мы все активно взаимодействуем между собой, поэтому наши поездки и работа очень часто затрагивают не только территорию Западной Европы. Нам совершенно неизвестно, каким образом к вам поступает информация о следующем месте взрыва, но мы хотим работать с вами вместе, для того, чтобы предотвращать невинные жертвы. В Петербурге погибло около пятисот детей в возрасте до четырнадцати лет». – «Значит я теперь вне подозрений?» – «Мы проверили все ваши контакты, многократно исследовали круг общения и ваш голос на предмет возможных переговоров по секретным зашифрованным террористами телефонным линиям в тех местах, где вы были за последний год, и не нашли ничего. От нас не укрылись и все прочие средства современной интернет-коммуникации. Вы – чисты. Мы ведём тяжёлую борьбу и проигрываем уже не первый месяц, поэтому готовы активно сотрудничать с вами. Соглашайтесь», – ответил Фокс. Я решил не брать время для раздумий. И ответил согласием. На тот момент мне очень хотелось помочь людям.

Некоторое время я верой и правдой служил федеральным властям, точнее их международной организации по борьбе с террором и убийствами. Мне сделали документы официального сотрудника международной полиции на окладе, хотя я был задействован скорее в роли консультанта и только в области террористических актов. Мне не удалось продолжить свою работу программистом, мои нынешние руководители запретили мне этим заниматься по причине моей личной безопасности, ведь компьютерного человека отследить всегда легче. Я работал с ними несколько лет. Голос продолжал произносить места следующих преступлений, я приезжал в новый город в сопровождении полицейского конвоя в гражданской одежде, и мы передвигались по новым площадям и улицам ровно столько, сколько было необходимо для обнаружения опасности. Моя интуиция находилась в постоянной работе, через мою голову проходили сообщения почти обо всех готовившихся крупных террористических атаках в мире. Порой назывались такие населённые пункты на планете, о существовании которых я и не догадывался и где отсутствовали представительства международной полиции, в этих случаях мы старались напрямую связаться с правительствами тех стран и предупредить об опасности. Скрытый от посторонних глаз, невидимый радиоприёмник в моей голове улавливал загадочные волны, помогавшие полицейским сопротивляться беззаконию. Из-за постоянного наблюдения за моей деятельностью посторонних людей в тех местах, куда звал меня голос, мне становилось всё труднее набредать на «правильные» места, где случались взрывы, поэтому бывали осечки, мы ждали происшествия в одном месте, а несчастье случалось в другом. Я постоянно старался приноровиться к новым обстоятельствам, работал над непосредственностью своего восприятия и передвижения, благодаря чему и были раскрыты многие планы террористов, были спасены тысячи человеческих жизней. Люди, работавшие со мной, так называемые силовики, всегда старались захватить живых террористов в плен. Если не удавалось взять живых, то собирали по крупицам то, что осталось, настолько это было важно для банка ДНК, постоянно пополняемого международной полицией. Старались определить этническое происхождение и расовую принадлежность всех преступников без исключения. Достаточно быстро эта работа зашла в тупик, потому что полученная при исследовании ДНК информация не имела дальнейшего хода, её не для чего было использовать. Террористами оказывались кто угодно, люди самых разных национальностей и места проживания. Времена только и исключительно ближневосточных исламистов, жаждущих заполучить халифат от океана до океана, – давно канули в лету. В новых условиях Новое Государство планировалось на всём земном шаре, а умереть должны были вообще все, кто не согласен с этим. Убийцами становились совсем неожиданные люди. В последнее время в руки международной полиции всё чаще стали попадаться преступники, не имеющие к мусульманам и ближневосточным странам вообще никакого отношения. Это были самые обычные европейцы, американцы, австралийцы, которые собственноручно организовывали и осуществляли страшные взрывы. Так нам стало понятно, что верхушка террористов – так называемый ближневосточный халифат – сумела сочетать идею собственного государства с всеобщим разрушением, к тому же они поняли, как это разрушение осуществить чужими руками, причём руками своих неверных врагов. Техническая революция последних лет сильно помогала убийцам, они использовали резиновые бомбы с кристаллами гексогена. Как научные прорывы последнего времени находятся на пересечении дисциплин, так и новые возможности химии лежат в области не чистых веществ, а их смесей. Особая формула взрывной резины способна усиливать разрушительную силу гексогена в тысячи раз. Бомбы эти изготавливались в виде мармеладных мишек не более полутора сантиметров в длину каждая, для них не требовалось никаких особых детонаторов, было необходимо лишь намочить такую резиновую фигурку в воде, слюне или любой водосодержащей жидкости, что приводило к взрыву в течение пятнадцати минут. Злоумышленникам требовалось только лишь достать из кармана желейную фигурку, смочить её во рту, оставить в нужном месте и спокойно скрыться. Одной такой резиново-гексогеновой фигурки было достаточно для того, чтобы взорвать на мелкие части машину, а для разрушения архитектурных строений вполне хватало одной-двух горстей. Террористы активно использовали это опасное изобретение, и даже содержали завод в Сирии, где производили подобные механизмы. Сходство таких новых бомб с мармеладной продукцией достигалось не только за счёт формы, но и при помощи вкуса: новый вид резины, усиливающий взрыв гексогена, легко жевался и имел приятный ягодный аромат. Самая простая вода приводила к быстрым изменениям в химической структуре резины, что в свою очередь являлось естественным спусковым механизмом и усилителем для мощнейшей взрывчатки – гексогена.