Читать книгу Амнезия на счастье - Екатерина Александровна Литвинова - Страница 1

Белый потолок, капельница, иголкой пронзающая и без того усыпанную синяками тонкую безжизненную руку, ситцевая белая ночная рубашка и остриженные под корень ногти на ногах и руках. Такая картина предстала передо мной, едва я с усилием смогла открыть глаза. Что-то плотно склеивало веки, не давая им до конца раскрываться. Голова совершенно не ощущалась частью тела и была словно надутый гелием воздушный шарик, ноги от ступней до колен занемели, я не могла пошевелиться. Ощущение, наполнявшее всё тело, было схоже с тем, будто тебя положили под пресс в несколько тонн и давили пару дней, не отпуская. Хотелось закричать во весь голос, так, чтобы стёкла в помещении полопались, но сил в теле не было даже на шепот.

Яркий свет, с непривычки бьющий прямо в глаза, и специфичный запах лекарств дали мне основания полагать, что нахожусь я ни больше ни меньше – в больничной палате. Собрав все силы и преодолевая жуткую боль во всём теле, оглядываюсь вокруг: капельница с надетым поверх желтым пакетом, закрывающим название препарата, белый столик, на нём свернутые джинсы и серая толстовка с довольно уставшим, очевидно, многое повидавшим принтом красного сердца и настолько застиранными буквами, что уже невозможно догадаться, что же там когда-то было написано. В голове мелькают сотни эпизодов прожитой жизни, но ни за один из них у меня не получается ухватиться, всё близоруко расплывается и уносится куда-то вдаль. Прилагаю немалые усилия, пытаясь почувствовать тепло в кончиках пальцев. Тело понемногу начинает приходить в себя, распухшие вены на руке пульсируют; стараюсь найти способ связи с реальностью, но поблизости нет ни телефона, ни кнопки вызова медсестры (а может, и есть, я просто их не нахожу). В голове присутствует четкое осознание того, что кто-то должен появиться в палате совсем скоро, ибо капельница всё-таки имеет свойство заканчиваться и её нужно будет снять (Л-логично). Где-то на подкорке пульсирует отложившийся с детства страх пустить воздух по венам.

Время тянется для меня крайне медленно; стараюсь вспомнить, как оказалась в больничной койке, но совсем ничего не идет на ум. Закрываю глаза и проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь от пристального буравящего взгляда: мама, папа и улыбающаяся, но сильно встревоженная Мари. Волнение ощущалось у них в каждой клеточке организма, словно оно владеет ими уже не первый день.

У мамы на глаза наворачиваются слёзы, которые она мужественно старается сдержать, папа порывается меня обнять. В моих измученных и испуганных глазах читается только один вопрос: как? Как я здесь оказалась? Но он почему-то не срывался с моих губ, я хотела спросить, но не могла – что с моей способностью говорить? Я немая? В голове со скоростью света летали сотни испуганных мыслей, паника неумолимо подкрадывалась… я с титаническими усилиями заставляла произнести себя хоть что-то, но все мои старания были тщетны. Речевой аппарат казался мертвым.

Папа начал первым: «Доченька, ты в отделении неврозов, у тебя случился нервный срыв, и теперь придется немного отдохнуть здесь, но не переживай: мы скоро заберем тебя».

Я всё еще хотела что-то спросить, но слова вновь не выходили из меня. Закружилась голова, и я отключилась. Мне снился мост – странный старый величественный разрушенный мост. Он словно соединял раньше два разных города, а потом, по воле всевластной стихии, с ним что-то произошло, и он обрушился. Возможно-наводнение или землетрясение, а может, попал снаряд во время войны. От его былого величия остались только прямоугольные бетонные основания, а между ними пустота. Внизу текла безмолвная прозрачная река, а на том, что осталось от моста сидели два силуэта – смеющиеся счастливые девчонки, щелкающие семечки и задорно фотографирующие друг друга. Одну из этих девочек ощущаю собой, только намного моложе. Их счастливые улыбки во сне долго не отпускали меня, но какие-то звуки в палате, казалось, настойчиво старались разбудить.

Проснувшись, я увидела сбоку от себя доктора и медсестру в белых халатах. Они что-то активно обсуждали и записывали в историю болезни. Теперь понятно, кто так старательно пытался меня разбудить. Увидев, что я проснулась, оба заулыбались мне во все тридцать два зуба. Я же в ответ постаралась натянуть улыбку, но по их выражению лица было видно, что у меня это вышло не ахти как. Выходя, они сказали только одно слово: «Отдыхай». Ну конечно,… что же мне еще остается? – подумала я про себя.

Так шли мои дни и недели. Я не помнила абсолютно ничего из своей жизни, помнила лишь отца с матерью и Мари, но абсолютно никаких воспоминаний, связанных с ними. У меня не получалось проронить ни одного звука, хоть и желание поговорить с близкими было титаническим. От всего этого бессилия и неопределенности минуты и часы моей новой жизни тянулись нескончаемо долго.

Врачи прогнозировали, что вскоре я всё вспомню, а затем возобновится и навык общения. Но мне верилось в эти рассказы с трудом. По их мнению, мой мозг – это крайне умная штука, заблокировавшая все воспоминания, которые могли причинить боль. Очень жаль, что эта «крайне умная штука» совсем не продумала тот момент, как я буду себя чувствовать оттого, что совершенно не понимаю, кто я такая и как жить дальше! И, неужели, вся моя жизнь-это сплошное болезненное воспоминание?

Днем и ночью я ждала, когда же ко мне начнут возвращаться воспоминания. Целыми сутками меня мучили картинки, эпизоды, отрывки из моей жизни, люди в которых обычно были размыты, и мне никак не удавалось уловить из этого всего хоть какую-то информацию. Это как страшные сны, только наяву. Спасибо медицине и двадцать первому веку хотя бы за то, что существуют сильнейшие таблетки, которыми меня пичкали, когда замечали, что я не спала уже несколько дней! Эти таблетки давали мне возможность заснуть хоть на пару часов, иначе я бы просто физически не выдержала этих круглосуточных кошмаров.

Мари каждый вечер приходила ко мне после работы и не замолкая рассказывала сотни разных историй о нас. Мне кажется, ее попросили об этом врачи, надеясь на улучшение моего состояния. Люди, окружавшие меня, усердно старались сделать всё возможное, чтобы я вспомнила хоть что-то, но я ничем не могла их порадовать.

Из этих рассказов узнала, что в детстве мы с Мари любили запираться на чердаке дома моих родителей и слушать музыку обнявшись, или лежать, взявшись за руки в позе звездочки на ковре, смотреть в потолок, представляя, что это звездное небо, и мечтать. Мы были маленькие, и мечты у нас были о далеком будущем, в котором мы будем взрослыми и серьезными женщинами, с престижной работой, семьей и кучей маленьких детишек. Сегодня это будущее уже реальность, но далеко не все наши мечты стали явью. Говорят, что в 2007 году, когда объявили, что Олимпиада в 2014-м будет проходить в Сочи, я утверждала, что, естественно, к этому времени мне будет уже двадцать четыре года и я буду взрослая, с мужем и тремя детьми. А в 2014-м, вспоминая это, я просто смеялась во весь голос и говорила: «Какая семья, я сама ведь еще совсем ребенок!»

Мари рассказывала мне, как в детстве у нас не было Кена и игры в куклы становились невозможными, поскольку Барби не с кем было создавать семью и наш детский тривиальный сценарий не развивался. И тогда мы остригли одной из кукол красивые белые кудрявые локоны, и она стала нашим Кеном. С детства учились не сдаваться и не просить лишнего, справлялись подручными средствами. Мы были неразлучны. Однажды Мари даже всерьез подралась с девочкой из нашего двора, чтобы дружить со мной. Они по какой-то причине не могли меня поделить – вот такая юная девчачья ревность. Интересно: а была ли ревнивой особой я?

Благодаря этим рассказам я научилась искренне улыбаться и даже издавала странные звуки, которые все принимали за смех. Со временем мне разрешили выходить на уличные прогулки по территории, прилегавшей к больнице, но я всё еще была очень слаба, и мне давалось это нелегко. От долгого лежания мышцы ног почти атрофировались, и мне пришлось учиться ходить заново. Мы начинали с кресла-каталки, позже я стала ходить на костылях, затем опираясь на палку-трость и уже только потом с поддержкой близких. Говорят, мне повезло, и я смогла переучиться ходить так же, как и до этих печальных событий: многие при таких обстоятельствах начинают ходить вприпрыжку или волочат ногу.

Мне постоянно приносили разные вкусняшки и много-много книг – видимо, раньше я любила читать. Многие книги были подписаны, но меня по неведомой причине привлекла только одна. Это была книга – исповедь, дающая единственную возможность побыть рядом еще разок, просто вспоминая моменты жизни. Я читала ее, и каждая строчка была для меня как нож, который медленно и мучительно разрезáл мою тонкую нежную кожу. Я пыталась вспомнить, было ли у меня в жизни что-то подобное, испытывала ли я чувства любви и преданности. Меня жутко раздражало, что ни в одном рассказе моих близких не упоминались отношения, молодой человек, я как будто была отшельницей, хотя мои последние фото, которые показывала Мари, рисовали картину девушки, которая пользуется популярностью у мужчин и имеет кучу поклонников. Но вывод о женихах напрашивался сам по себе, исходя из того, что ни одна особь мужского пола не приходила меня навещать. Никто из близких не отвечал на мои прямые вопросы, и, казалось, рассказывали только то, что им самим было удобно.

Мой телефон, из которого я могла бы почерпнуть хоть йоту важной информации о своей прошлой жизни, был потерян при каких-то невероятных обстоятельствах, о которых мне крайне невнятно рассказали родители, принеся новую коробочку с айфоном.

Что-то необъяснимо прекрасное было в том, что я теперь не разговаривала. У меня совсем не было повода для споров, ссор и ругани, я полностью направила все силы, оставшиеся во мне, на воспоминания, которые всё еще были расплывчатыми. Информация, которую я получала, укладывалась в моей голове всё новыми и новыми файлами, но не имела абсолютно никакой эмоциональной окраски, я не чувствовала, что это всё происходило именно со мной, я как будто читала книгу о жизни абсолютно чужой, незнакомой девочки.

Сидя в кресле, я смотрела в небо, Мари говорит, что я стала ценить его мощь только год назад – тогда, когда я в порыве всей своей боли, абсолютно не понимая, как жить дальше, пришла к Богу. Нервы не выдерживали, друзья, по моему мнению, меня совсем не понимали… и единственный выход я увидела в вере. Это было ночью, сидя у окна, я смотрела в туманное небо, на котором в тот вечер было всего несколько звездочек, и просто разговаривала с ним. Я знала, что кто-то за окном, там высоко-высоко, слышит меня и понимает, а главное-принимает меня такой, какая я есть. Выговорившись, мне стало намного легче, как оно по обыкновению и бывает. Я уснула, но свой новый день начала с поисков подходящей для себя церкви.

Сегодняшнее небо было ярким и удивительно голубым. Мимо проносился вертолет, на нём в нижней части кузова с одинаковой периодичностью мигал красный маячок. Белые пушистые облака параллельными полосками четко разделяли голубое полотно неба. Мне казалось, что я могу вечно смотреть на то, как медленно плывут облака. По прошествии времени ветер с севера принес темные тучи, небо мгновенно заволокло, и в моей палате стало темно. Разразился ливень, я следила за тем, как деревья опускают свои листья под напорами воды, а редкие прохожие бегут под навесы парадных, чтобы укрыться от стихии. В голове всплывает воспоминание, о том, как любила стоять под порывами ливня, чтобы струйки воды стекали по моим волосам, лицу; мне никогда не было холодно, я верила, что дождь очищает душу. От препаратов, которые постоянно вливали в меня, я становилась сонной и в очередной раз уснула прямо в больничном кресле.

И мне снова снились темные фигуры прошлого, с лицами, которые я, как ни пыталась, не могла рассмотреть. Снились трамвайные рельсы; я шагала по брусчатке, слушая музыку, воспроизводимую телефоном; было темно, я нервно курила, кто-то шел рядом со мной; потом снился железнодорожный вокзал: мы стояли на мосту, изображая сцену из «Титаника», в которой Кейт и Лео стоят на палубе корабля и смотрят в глубокую океанскую даль, у нас же океан отсутствовал, и мы смотрели, как вдаль уносятся поезда. Потом мне снился дом, который подожгли; лестницы в нём были деревянные и оттого наполовину сгоревшие. Мы стояли на первом этаже, крепко сжимая руки друг друга.       Очевидно было лишь то, что дом облюбовали местные бомжи: на полу лежали старые потрепанные куртки, служившие ночлегом. Вокруг не было ни души, но почему-то именно в этой жуткой локации я чувствовала счастье и умиротворение.

Вскоре меня разбудил порыв ветра, бесцеремонно снесший с подоконника палаты горшок с монстерой. Он разлетелся на множество маленьких и больших обломков, но само растение не повредилось, чему я была безгранично рада. Пришедшая на шум медсестра обещала принести новый горшок из хозкомнаты, если у меня есть желание пересадить цветок. Я радостно согласилась, улыбаясь и кивая головой.

Меня жутко смущали мои дни – хотелось хоть каких-то действий. Эмоциональная усталость накапливалась день за днем, мне уже хотелось выходить в город, встречать людей и жить полной жизнью, и я молилась, чтобы мое лечение поскорей закончилось. Я даже не знаю, от чего меня лечили: память ко мне не возвращалась, а остальное меня не тревожило. Самое болезненное в таком состоянии – смотреть на близких, которые воспринимают тебя как какое-то растение, которое надо холить и лелеять, дабы оно не зачахло. Как полноценного человека меня теперь никто не воспринимал…