Читать книгу Душенька - Екатерина Брит - Страница 1

«Душенька», Екатерина Брит

1.

Я никогда не жила здесь и сейчас, додумывая и приукрашая бренность бытия каждого своего дня. Бывали дни, когда с утра пасмурное небо не предвещало совсем ничего хорошего. Не дожидаясь того момента, когда что-то пойдет не так, я, еще лежа в постели, представляла себе, как в комнату входит мужчина: широкоплечий, с радостной улыбкой на небритом лице, и немного заспанными ярко-голубыми глазами. В руках у него дымящаяся кружка моего любимого черного чая с мятой и тарелочка сладостей. И пока от этой картины в моей душе поднимались волны благодарности и возбуждения, я уже находила себя на кухне, поглощающей завтрак. Мой Фантом не отпускал меня, и вот уже он, небрежно натянувший брюки, в не застегнутой еще рубашке, говорит, что мне надо поторапливаться, ведь на работе надо быть через час, а добираться минимум сорок минут. Я вскакиваю из-за стола, и бегу собираться, слегка касаясь его щеки губами… В спешке он забыт до самого обеда, когда после утренних совещаний, усевшись за столик в кафе, я снова вижу его рядом. "Как прошло?", – спрашивает он теплым голосом. Я рассказываю ему о неслыханной некомпетентности коллег, о трудностях общения с иностранными партнерами и о том, как я устала, но вот – мне уже пора… Мы расстаемся, но наступает вечер, и я еду домой. За окном мелькают станции, и я все дальше от шумного центра города – все ближе к моей тихой однушке на южной окраине Москвы… Моя голова устало ложится на невидимое плечо, он провожает меня до дома, где я, так и не выпуская его образ из своего сознания, засыпаю в его объятиях.

Пожалуй, я не избегала бы так настойчиво реальности при жизни, если бы знала, что ждет меня после кончины. Кто бы мог подумать, как и говорится во всех религиозных трактатах, за свой прижизненный выбор приходится однажды платить.

Мое сердце остановилось во вторник девятого августа, и вопреки моим мечтам погибнуть, спасая детей из огня, пасть жертвой в плену врагов, или хотя бы тихо испустить дух в окружении близких, меня просто сбила какая-то древняя импортная колымага, коих не счесть на просторах моей родины. А чего я, собственно, ожидала? Любой, из придуманных мною концов, надо заслужить: присутствовать на местах пожаров, чтобы быть полезной, если понадобится; иметь четкие убеждения, чтобы пленить меня было проще, чем переубедить, или строить семью, чтобы было кому меня оплакать… Я же все отведенные мне тридцать лет отдыхала под сенью своих выдуманных деревьев, надежно застрахованная от любого участия в событиях недостойной меня действительности. Не то чтобы я была психически больной, просто склонной к играм разума. Например, мой Фантом не был таким уж ненастоящим. Я встретила его когда-то: мы перекинулись парой фраз о погоде где-то в районе Патриаршьего пруда. Или мои идеи о героических деяниях: все их я прикидывала на себя, и отбирала те, на которые считала себя способной. Так или иначе, только покинув тело, я поняла, что упустила в жизни что-то важное. Особенно остро это ощутилось во время похорон. Глядя на свои побитые останки, преисполненная жалости к ним, я была уверена, что мои эмоции разделяют все мои знакомцы, но кроме формальных поминок, организованных коллегами, чтобы посудачить о том как я докатилась до такого бесславного конца, прах мой не получил никаких почестей. Холодный же труп мой по православной традиции на третий день был торжественно отправлен на съедение червям где-то на западе города.

Все эти три дня я провела рядом с гробом, наблюдая что же произойдет. По специальности я – востоковед, часть времени волей-неволей посвятивший изучению мировых религий, так что, как мне казалось, в загробном мире проблем возникнуть было не должно. Буддийского перерождения не наступило, меня никуда не унесло, предки не приветствовали меня, оставалось ждать, что двенадцатого августа придет Ангел Хранитель, и уведет меня в Царство Небесное. Я прождала весь день у своей свежезасыпанной могилы, украшенной деревянным крестом и убогим венком, но никто так и не пришел. Когда часы пробили полночь тринадцатого числа, не представляя, что же теперь делать, я побрела в сторону своих оставленных апартаментов. К моему сожалению, оказалось, что привидения не могут телепортироваться, проходить сквозь стены, или даже просто бегать, а передвигаются исключительно со скоростью человеческой ходьбы и по ее правилам. Так что, опоздав на метро, я поплыла на восток, к центру, так как иной путь мне был не знаком.

Ночная Москва той ночью казалась мне невероятно метафоричной – чем ближе я подходила к центральным улицам, тем светлее становилось вокруг. Это легко объясняется рационально: на центральных улицах больше фонарей и иллюминации, к тому же ранний августовский рассвет радовал первыми лучами едва ли не в половине пятого утра… Но мне хотелось видеть в этом преодоление тоннеля на пути к Свету. И я, так видела. Часам к шести утра я дошла до Кремля. “Может посмертные чудеса случаются в особенных местах?”, – думала я. Но нет, то ли Кремль мало значил лично для меня, то ли он и в целом не такой уж и особенный, ничего здесь не произошло.

Уставшая от ходьбы – не физически, разумеется, но от однообразной смены знакомых пейзажей, я села на метро и поехала домой.

2.

Ничто в мире так не огорчает, как возвращение в дом, где тебя не ждут. Конечно, я не думала, что кто-то будет сидеть там и ждать моего бестелесного возвращения, или лежать на диване обнимая и обливая слезами майку, хранящую мой запах. Хотя было бы здорово… Но мне казалось, что в знак уважения к ушедшей, квартира должна была остаться нетронутой хотя бы дней девять, а лучше даже сорок. Надеясь насладиться предметами своей жизни, я дождалась, когда из своей квартиры будет выходить соседка, и через балкон перелезла к себе.

На удивление, вместо тишины осиротевшего дома я обнаружила в своей постели, на которой даже поленились поменять белье, свою коллегу – сорокалетнюю Тамару Ивановну в объятиях молодого и всем нам симпатичного ассистента отдела. “Молодец”, – завистливо отметила бы я, если бы нашла их в каком-то другом месте, но здесь?! Я впала в ярость.

Не зная, чем могу отомстить, я начала перебирать варианты, пробуя вселиться в технику, позвенеть кастрюлями или хлопая дверями шкафа, изображая привидение, но они продолжали радоваться жизни на месте, где это должна была делать я… И тут я расплакалась. Нет, не слезами, которые затопили комнату эктоплазмой, как мне хотелось бы. Просто почувствовала, будто оскорбленность, вызвавшая во мне приступ гнева, переросла в парализующую тоску. Я упала на кровать рядом со своей бывшей подругой, и наконец-то смогла насладиться первым чудом своей новой жизни – послушать её мысли.

Так я узнала, что думала она отнюдь не о любви и плотских утехах, а о том, что сегодня ей нужно сфотографировать квартиру и предметы мебели, чтобы выставить всю эту красоту на продажу. Так пожелал кто-то из моих родственников, с которыми связались, чтобы сообщить им о трагедии. Еще раз оглядев то, что было моим домом, и тех, кого я, казалось, знала, я пошла в прихожую и села у двери в ожидании того, что мне удастся отсюда выйти вместе с кем-то из моих самозванных гостей.

Увы, я не могу унести с собой в новую жизнь дорогих мне вещей. Ни компьютер, покупке которого я так радовалась, ни нового платья, ни знаний из книги, которую купив, поленилась прочитать. Если нет и людей, рядом с которыми хочется остаться даже после формальной смерти, то вот она – свобода в чистом виде. Остается только придумать что же теперь с ней делать.

За полтора часа раздумий я перебрала в своей голове сотню вариантов – от кругосветного путешествия, которое теперь могла себе позволить, до переезда в какую-нибудь научную библиотеку с целью перечитать все возможные книги. Взять их в руки я, конечно, не смогу, но читать стоя за спиной кого-то, кто их держит и листает – легко! Фантазии эти на первый взгляд казались крайне разнообразными, но все их объединяло стремление наконец-то сделать что-то выдающееся. Ведь теперь не надо ходить на работу, тратить время на уборку и готовку, даже на потребление пищи – чем не образ жизни настоящего гения? Но гений должен быть замечен… А кем может быть замечен человек, чью память вот прямо сейчас оскорбляют в его же квартире?.. Путем логических рассуждений и не без помощи своего богатого воображения я решила, что должно существовать какое-то сообщество призраков со своими выдающимися и среднестатистическими представителями. Штаб-квартира этой организации наверняка находится в церкви, а руководство – самые именитые привидения, нашли способы напрямую общаться с влиятельными людьми государства и решать судьбу отечества. Теория хороша. Надо было это проверить.

Заскрежетал замок входной двери.

«Наконец-то, Тамара Ивановна. Самое время открыть мне путь в новую жизнь!», подумала я, и навсегда покинула свой дом.

3.

В Москве больше тысячи церквей. В какой бы я расположила свою штаб-квартиру, будь я самым главным духом? Может в Храме Христа Спасителя? Там проходят едва ли не все религиозные мероприятия страны, а также отпевания почивших значимых политиков и людей культуры, не говоря уже об обилии в этой церкви священных реликвий. Но на репутацию этого места так часто посягают, что легко усомниться в наличии там сколько-то заинтересованных духов. Да и слишком там людно. Мне казалось, что если у духов есть организация, то должны быть и встречи, обсуждения, а значит место для штаб-квартиры должно быть тихим.

Соборы Кремля, пожалуй, больше подошли бы для проведения мероприятий духов. Хоть туда и допускают туристов, но поток их ограничен.

С этими мыслями я брела по улице, время от времени бросая взгляды на прохожих. Было чуть за полдень, летнее солнце то и дело посылало свои лучи им прямо в глаза, заставляя морщиться, а я совсем не чувствовала ни яркого света, ни солнечного жара. Только пустоту. В голову пришли слова песни: «I hurt myself today, to see if I still feel»1, я взглянула на свою руку. Обычная человеческая рука. Попробовала себя ущипнуть – кожа привычно собралась, но боли не было как бы сильно я не сжимала. «Пациент скорее мертв, чем жив», так говорила моя мама, когда мои игрушки безвозвратно ломались.

При мысли о маме сердце больно сжалось. Каково ей сейчас? Мы крепко повздорили пару лет назад и с тех пор не общались, что едва ли помешало ей узнать о моей смерти. Думаю, эта новость повергла ее в шок, из-за которого она даже не смогла найти в себе силы приехать на похороны. Но, если честно, знать правду мне совсем не хотелось. Если мои домыслы верны, и она потеряла рассудок от тоски, то чувство вины не оставит меня в покое, а если она приняла известие равнодушно, то я едва ли смогу ей это простить, и в покое меня не оставит злость. С какой стороны ни посмотри – лучшим выбором будет не думать об этом также, как при жизни мне удавалось не думать, например, о проблемах на работе.

Я уже ехала в вагоне метро, когда в голове у меня возник вопрос, который по-хорошему, должен был возникнуть еще три дня назад: «а где же все мне подобные?». Мысль о собственной уникальности мне, конечно, льстила, но на правду похожей не была. Ежегодно в Москве умирают больше ста тысяч человек, а это около трехсот освободившихся душ в сутки. Допустим не все они живут на моей ветке метро, но должна же я была встретить хоть кого-нибудь за три дня своих приключений. Разумеется. Но могла их не заметить, если они, как и я, внешне совсем не отличались от живых.

Чтобы продвинуться в изучении этого вопроса я подошла к ближайшему ко мне старику, решив, что если есть здесь кандидаты в неживых, то он точно один из них – сидит недвижно, прикрыв глаза и что-то едва слышно бормочет.

– Прошу прощения, у вас все в порядке, – начала я.

Никакой реакции не последовало. Тогда я попробовала его ущипнуть. Бесчувственная рука моя остановилась, коснувшись его. Сколько ни пыталась я зацепить его кожу или хотя бы волоски на ней – никакого результата. Пальцы будто скользили по какой-то невидимой и неощутимой мембране, защищающей деда.

Впереди было еще минут двадцать пути, поэтому было решено продолжить эксперимент. Я подходила к одному пассажиру за другим и вновь и вновь пыталась обратиться к ним, потрогать или ущипнуть. Если меня и видел тогда кто-то бессмертный – наверняка давился бы хохотом, думала я, но сдаваться мне совсем не хотелось.

Чем дольше я старалась обратить внимание живых на себя, тем сильнее меня обманывал мой рассудок. Глаза как будто видели шевеления складок одежды от моих прикосновений, руки будто бы чувствовали тепло человеческой кожи, но при повторении попытки наваждение развеивалось. В конце концов мне даже начали слышаться в шуме метро какие-то церковные песнопения, которые то затихали, то начинали звенеть в ушах почти угрожающе. «Вот это я себя довела», – с ухмылкой подумала я, и присела в углу вагона в надежде унять раздражающие голоса. Идея оказалась плохой: стоило мне убрать отвлекающую деятельность, как проклятые молитвы обрушились на мою голову с новой, все возрастающей силой. Заткнуть уши не помогло – шума метро слышно уже не было, а песня будто играла прямо внутри моей головы. Попытка встать и убежать из этого злосчастного угла тоже не увенчалась успехом. Я попробовала зажмуриться, чтобы избавиться от зрительных раздражителей и, возможно, так облегчить свои страдания. В темноте из бессвязных звуков наконец-то стали складываться слова, и голос остался всего один и стал будто бы тише. «Царь Небесный», «приди», «очисти», что-то там про скверну… Мотив, вроде бы, повторялся, и перестал быть таким бесящим. Просидев так минут пять, я даже начала подпевать, про себя улыбаясь глупости своего положения: «Царю небесный, утешитель, парам-пам истины…», – с таким хитом я могла бы стать певицей, думала я, все больше веселясь. «Блаже, души нааааша», – почти кричала я, растягивая гласные, когда вдруг караоке прекратилось, и уставший сварливый голос не сказал: «Ну наконец-то… Дурная девка. Будет тебе горло драть».

В изумлении я открыла глаза, и обнаружила прямо перед собой старую скрюченную бабульку. Она почти упиралась в меня древним носом, заглядывая в лицо своими голубыми бусинами, обрамленными морщинами, больше похожими на колючки. Волосы у нее были убраны под белоснежный платок, на ногах – серые валенки, все остальное тело скрывалось в безразмерном черном шерстяном пальто. «Оклемалася?», – спросила она, и не дождавшись ответа пошла по проходу между сидениями вагона, с важным видом разглядывая ни о чем не подозревающих пассажиров.

–Тетенька, постойте! – закричала я, но она, судя по всему, решила общение прекратить.

–Девушка! Бабушка! – впервые в жизни, хотя, пожалуй, точнее будет сказать «в истории моего существования», я так волновалась за правильный подбор обращения. Мне всегда казалось милым то, как к бабушкам у нас в стране обращаются словом «девушка», но сейчас это слово, употребленное по отношению к единственному существу, способному со мной взаимодействовать, до мурашек меня возмутило. Бабулька продолжала меня игнорировать, и я побежала за ней, на ходу заваливая ее вопросами: «Вы меня видите?», «Есть еще такие как я?», «Вы тоже мертвая?» … Последний вопрос остановил ее. Резко развернувшись, она показалась мне по-настоящему страшной: глаза горят, рот перекосило, и все лицо ее будто бы потемнело. Но неожиданно быстро она смягчилась.

–Бестолковое дитя, – сказала она теплым голосом, как самая настоящая бабушка. – Чего тебе от меня надо?

4.

От Бабушки я узнала, что я – душа. Ничего нового, но было приятно получить подтверждение этой информации. Душа я, как и предполагалось, не единственная, но на ее памяти – самая бестолковая, потому что никак не могла отделаться от человеческого способа мыслей, что мешало мне видеть другие души, ходить сквозь стены и развивать прочие свои супер-способности. В прочем, никакого особого списка базовых навыков бестелесной сущности она мне не выдала, отметив, что молитва мне поможет.

Вопрос о «мертвости» ее так оскорбил не спроста. Бессмертие души – это, вроде как, основная идея всего, происходящего после смерти, и спросить у души не мертва ли она, это, как если бы у живого человека спросить не полный ли он неудачник и злодей, незаслуживающий дышать воздухом и топтать одну с нормальными людьми землю.

Из слов бабульки я поняла, что в мире душ нет никакого правительства, или социального расслоения, позволяющего одним быть лучше, а другим – хуже, и вообще все эти темы «скверная суета новых людей», и после смерти полагается заботиться о живых. Это в моей голове никак не укладывалось. Что я могу для них сделать? Массаж? Так я не могу их потрогать. Может ужин им приготовить? В общем, без комментариев.

Бабушка снова взглянула на меня как на безнадежно глупую школьницу, и направилась к одному из пассажиров – тому самому бездвижному, бормотавшему деду, которого я сперва приняла «за своего». Она положила ладони на его голову и начала нараспев читать молитву. «Господи-господи-господи», – дала я название этому новому треку, и снова похихикивая начала подпевать про себя. Несмотря на мое неприкрытое недоверие к этому процессу, старик вскоре перестал бормотать, а через пару минут и вовсе расплылся в благодатной улыбке.

–Что это было? Что вы с ним сделали?! – начала я пытать свою спутницу, но она многозначительно взглянув на меня повела меня к следующему «пациенту» – очкастому парню моего возраста, жестом велев положить руки на его голову.

–Теперь пой.

–Что петь? – недоумевала я.

–А что хошь пой. От чего на душе светло. Ты ж любишь петь, я видела.

Подумав, я запела первое, что пришло мне в голову: