Читать книгу Индульгенция - Екатерина Николаевна Ельчева - Страница 1

Это утро выдалось необычным, я просыпаюсь от сильного толчка в бок. Не понимая, что происходит, вздрагиваю и смотрю, испуганно на Марка, он тоже в растерянности. Вася зевает и смотрит на мать, стоящую у порога. Она осматривает комнату, поглаживает уже большой живот, и велит одеваться.

Смотрю на маленькие настенные часы, стрелки показывают ровно пять. Сегодня не воскресение, а, значит, мы не идем на службу, на прогулку тоже рано. Тогда зачем нас разбудили? Замечаю на себе вопросительный взгляд Васьки, в ответ пожимаю плечами. Вижу нашу сложенную одежду, которую мать зачем-то положила на стол, хотя мы сами всегда ее берем из шкафа. Книги не лежат на полках, от чего комната кажется совсем пустой. Какое же странное утро.

Мы одеваемся, я, как всегда, умываю пятилетнего Марка, причесываю его и помогаю ему завязать шнурки на маленьких коричневых ботинках, которые когда-то принадлежали Ваське. Когда все уже собраны, входит мать и говорит спускаться в холл. Без лишних вопросов все повинуются.

В холле стоят наши собранные чемоданы, я оглядываюсь и замечаю, что дом совершенно изменился, привычных вещей нет ни на камине, ни на полках, все шкафы пусты и стоят с открытыми дверцами. Даже воздух стал иным, будто чище.

Берите чемоданы, мы выходим. тихо произносит мать.

Без лишних вопросов мы повинуемся и в тишине идем к машине, где отец уже ждет нас. Я беру Марка на руки и сажаю на колени, Васька садится рядом. Матери сложно садиться в машину, но отец будто этого не замечает, она минуты две пытается, придерживая живот, усесться, и когда ее третья попытка обвенчалась успехом, старая «Волга» заводится. Я знаю, что никогда больше не увижу своего дома, где провела семь лет, но не чувствую печали, лишь равнодушно оглядываюсь и смотрю на его отдаляющийся силуэт.

В дороге мы уже восьмой час, останавливались лишь пару раз на заправках. Марк хнычет от усталости, но знает, то если заплачет, то это не приведет на к чему хорошему, отец ненавидит плач. Как-то Марк расплакался из-за ушибленной коленки, тогда он простоял полтора часа на кухонной скамейке и остался без ужина. Так отец наказывал за слабость.

Наконец, мы проезжаем мимо небольшой деревеньки и сворачиваем на ужасно неровную лесную дорогу. После получасовой тряски подъезжаем к хлипким металлическим воротам, отец велит Ваське их открыть, тот со всех сил пытается осилить эту задачу, но ворота не поддаются. Отец в негодовании вертит головой и выходит помочь. Когда задача остается нерешенной, мы выходим из машины, берем чемоданы и идем пешком. Мой чемодан слишком тяжелый, но я и не думаю попросить о помощи, это воспримется как слабая сила воли.

После двадцати минут мучения с тяжелыми чемоданами, от которого даже отец стал тяжело дышать мы подходим к усадьбе и ахаем. Это огромный дом из камня, величественно возвышающийся над нами, на котором есть даже две остроконечные башни. Отец даже не смотрит в его сторону, будто его не удивила эта внушительная постройка.

За первым впечатлением приходит суровая реальность, дом в аварийном состоянии. Камень потрескался со временем, окна забиты дряхлыми досками, входная деревянная дверь сгнила и вся изъедена жуками и личинками. Круглая голубятня, примыкающая к дому, наполовину разрушена. Что происходит в доме я и думать боюсь.

Мы обходим дом и видим полуразваленную конюшню с курятником. Наши новые владения большие и статные, но какого же труда они стоят нам. Последние три месяца моя семья работает над облагораживанием усадьбы. Марк с матерью трудятся в саду, мой старший девятилетний брат Васька чинит конюшню под надзором отца, а я разгребаю дом от досок, стекла от разбитых окон и другого мусора. Комната за комнатой, коридор за коридором, работа сложная, но интересная, я нахожу кучу старинных вещей, которые после послужат единственным интерьером в доме.

Усадьба нам досталась от дяди отца, который занимался во времена СССР подпольным бизнесом. Отец не вдавался в подробности, когда рассказывал про него, но как я поняла, он был перекупщиком контрабанды. В девяностые его бизнес развалился, он стал задолжал огромную сумму денег у московской мафии и ему пришлось бежать из города. Так, за бесценок он купил усадьбу в отдаленном уголке России и переехал в нее. Краденные деньги он потратил на ее починку, но их не хватало на полную переделку дома, поэтому поселился он только в одной его части, которая и по сей день выглядела вполне прилично.

Под конец жизни, дядя отца совсем сошел с ума, он не выходил за пределы усадьбы, боялся умереть, упав с высоты, поэтому забил все окна и даже на первом этаже. Иронично, что умер он, упав с окна голубятни, когда решил замуровать и его. Тело пролежало две недели, пока мальчишки из деревни, решившие испытать себя на прочность не проникли на территорию усадьбы и не нашли его. Похороны состоялись через три дня с помощью деревенских людей, которые сами сколотили гроб, выкопали могилку около дома и вызвали священника.

Именно дядя оплачивал нам жилье и пропитание все эти годы, поэтому, когда он скоропостижно скончался, нам пришлось переехать, как бы не хотел того отец. Он всегда говорил, что наш двоюродный дед бесноватый, ибо тот не признавал церковь и отец не признавал душевных болезней. Он самоубийца, которого отпели, что является великим грехом как для священника, так и для покойника. Твой дед горит в аду, говорил мне отец, когда рассказывал про него. Мы никогда не будем молиться о его упокоении, так как он никогда не упокоится с миром.

Пришла осень, в доме стыло, но отец запрещает одеваться теплее или прогревать дом, так как мы должны закалять себя и свою силу воли. Я убираю последний валяющийся камень в коридоре, он тяжелый, но я привыкла к такой работе. Поднять, кинуть на телегу, вывезти в овраг и так до бесконечности. Я безумно устала, но осталась последняя комната, на которую я должна потратить минимум два дня, по моим предположениям она должна быть одной из самых больших в доме. Открываю дверь и у меня захватывает дух от тысячи книг, которые стоят на полках огромной библиотеки. Я захожу внутрь и вдыхаю воздух, который пахнет сыростью, деревом и пылью. Так, по моему мнению должны пахнуть книги. Прохожу мимо одной из полок и дотрагиваюсь до их корешков, которые стоят идеально в ряд. Эта комната убрана, по сравнению с остальным домом, только толстый слой пыли и паутины обрамляет книги и полки. Я начинаю убирать библиотеку, но как мне хочется, хотя бы взять в руки одну из всех этих замечательных книжек.

И вот, рука сама тянется к книге, и я уже сижу на софе перед камином и читаю ее. Это «Война и мир». Как прекрасно она пахнет, какие приятные у нее страницы. Погружаюсь в книгу и я уже не в этом старом перекосившемся доме, а в ином мире, в эстетическом мире Льва Толстого. Три дня я лгу родителям, что хожу убирать комнату и, что в ней очень много завалов, но на самом деле я иду погружаться в иные миры. На третий день я заканчиваю первый том, когда резко открывается дверь и входит отец. «Это конец», проносится мысль как гром в моей голове.

В мой кабинет. спокойно произносит отец и выходит.

Чем ближе я подхожу к комнате на втором этаже, тем сильнее кружится голова, стены коридора будто сдавливают меня, как же тяжело дышать. Стучу в дверь, не слышу ответа от стука сердца, но понимаю, что нужно входить.

Садись. говорит мне отец, который стоит спиной ко мне. Я тихо сажусь на край стула.

Простите меня. голос предательски дрожит.

Ты лгала мне, своей матери, тем самым предала наше доверие. какие грязные у него ботинки.

Да.

Знаешь, что делают в аду за ложь? все в курином помете.

Прижигают язык.

Ты должна усвоить урок. Женщина не должна лгать. если бы я увидела их на обеде, меня бы стошнило.

Я это понимаю. слеза стекает по моей щеке, мне нельзя плакать, не смей.

Что ты делала в библиотеке.

Читала. хриплым голосом отвечаю я.

А что тебе было велено?

Убирать комнаты. с каждым разом мне все сложнее отвечать, голос сильнее дрожит, слезы стекают по щекам.

Искушение. Вот чему ты предалась, ты предалась искушению. В нижней комнате тебе придется это обдумать три ночи. Затем, исповедуешься священнику. Ступай. Скажи матери, чтобы не накрывала на тебя.

Только не подвал. Еле выхожу на ватных ногах из кабинета, спускаюсь на кухню. Мать готовит обед, я подхожу к ней.

Отец сказал не накрывать на меня, я три ночи буду в подвале. ком в горле не дает договорить мне слово «подвал».

Нижняя комната. тихо отвечает мать.

Простите, нижняя комната. мне сложно говорить, слезы начинают душить. Чтобы не разрыдаться на кухне, отворачиваюсь и иду к выходу.