Читать книгу Лунный принц - Екатерина Оленева - Страница 1

Я помню, как умирал.

Нет, я честно собирался это сделать. Помню огонь. Помню Синтию. Помню жуткое чудовище, что подползало ко мне, подтягиваясь на полуразложившихся (или полу-восстановившихся, кто теперь-то, поймёт?), конечностях. И всё казалось таким логичным, завершённым и правильным. Мы чудовища. Чудовища должны умирать больно, жутко и мерзко – как жили.

Только разве может быть что-то правильно в неправильном мире?

Чёрта с два мы умерли. Выжили, как миленькие.

Голова болела. Горло саднило. Желудок казался пробитым несколько раз и набитым острыми иглами или десятком разбитых острых осколков, сердце словно крутилось в мясорубке. Но я, так его, растак и раз-эдок, был живёхонек.

Свет больно ударил по глазам, стоило их открыть. Зажмурившись, я медленно повторил попытку. Из светящейся мутной вуали наконец собрался, как из кристаллов, образ дорогой сестрички. Тоже целой и невредимой. Даже не подурнела, закоптившись. Та же белая кожа, те же золотистые, как солнечные лучики, локоны, нимбом сияющие вокруг ангельского лица настоящей ведьмы.

Судя по всему, случившемуся, ведьмы в прямом смысле этого слова.

Синтия сидела в кресле напротив меня, закинув ногу на ногу, покачивая острым каблучком. Вся такая деловая и строгая! Классический чёрный низ (брюки со стрелками) белый верх (строгая, почти офисная блузка), с лёгким уклоном в романтику в виде тонкой нити жемчуга. Естественно, натурального.

И лишь бокал с алым вином выбивался из строгого образа. Ведьму всегда узнаешь. Как и дьявола. За любым, даже самым ангельским видом, демон проколется в деталях.

– Прочухался? – ледяным голосом осведомилась дражайшая моя половина.

Я не стал отвечать. Она и так видела, что я в сознании. Зачем бесполезно тратить ресурсы?

Аккуратно пристроив тонкую длинную ножку фужера на подлокотники, Синтия поднялась, приблизилась и со всего маха отвесила мне оплеуху. Щёку обожгло, удар был такой силы, что голова непроизвольно мотнулась, как у куклы.

Как непредсказуемо-то, Господи!

Мне было всё равно. Хочет драться – пусть дерётся. Мне всё равно, а ей, как говорится, приятно.

– Какого чёрта ты это сделал?! Ты понимаешь, что ты всё испортил?! Я столько лет вынашивала этот план, столько вложила, а ты…

– Сколько часов я был без сознания? – приподнявшись на локтях, я обнаружил, что мы покинули склеп и сейчас находимся в гостиной.

– Часов?! Да ты трое суток не приходил в себя. Ты же походил на обугленную головёшку. Даже не знаю, получится ли тебе восстановиться на этот раз или шрамы так и останутся портить твоё смазливое личико, – едко закончила она свою фразу.

Я бросил испуганный взгляд в зеркало, чем изрядно её повеселил:

– Ты всё тот же самовлюблённый идиот, братец. Люди не меняются.

Как остроумно-то! Но её попытка меня уязвила. Потому что заставила повести себя глупо. Смерти я не боюсь, боли – не боюсь, гадить по-крупному и даже пойти на преступление могу, как жизнь показала, а вот угроза подпортить моё точёное личико заставляет нервничать, как красотку-блондинку.

– Чего ты хотел всем этим добиться?

– Я тысячу и один раз уже говорил тебе, Синти, чего я хотел. И теперь хочу: чтобы ты оставила в покое Кэтрин. Но покоя у неё не будет, пока я жив, потому что друг друга мы с тобой явно не оставим. Такой выход казался мне самым верным. Он позволял не предавать ни одну из вас.

– Какая прелесть. Почему тебя всегда влечёт всё пафосное?

– Не говори, что тебя не влечёт, – отмахнулся я.

В памяти снова и снова вставало то жуткое чудовище, что впилось в меня перед тем, как я потерял сознание.

– Как нам удалось выбраться?

Синтия едва уловимо пожала плечами:

– Я погасила огонь.

– Как? Там же полыхало будь здоров. Вернее, здоровым, оказавшись в таком пламени, точно не останешься.

– Пришлось потратиться. Когда рядом источник крови можно позволить себе быть расточительной. Тебе от этого, конечно, лучше не стало. Но ты заслужил это. Заслужил и кое-что похуже своей совершенно дикой выходкой. Я считала, что знаю тебя, и могу просчитать, но ты, братец? Ты всегда найдёшь чем меня удивить. Тебя следует наказать за это.

Она присела рядом со мной, проведя пальцем мне по руке.

– Гадкий мальчишка! На этот раз ты разозлил меня по-настоящему. Как ты посмел пытаться убить меня?

– Я пытался убить нас обоих.

– Есть разница?

– Не знаю…

Я резко втянул в себя воздух, когда её рука, совершено ничем не защищённая, вонзилась мне во внутренности.

– Как это у тебя получается?

Каждый её палец был острым, как коготь, разрезал плоть и словно жёг изнутри.

– Впечатляет, правда?

Она наклонилась ниже. Её лёгкий, подвижный язычок слизнул кровь с моих губ. А в следующий момент она впилась в мой рот, как пиявка, вытягивая из меня кровь, всасывая её в себя, вызывая в теле одновременно дикую боль и такое же удовольствие.

Интересно, откуда в моём теле вообще ещё осталась кровь? Но видимо, её хватало на эрекцию. Член стоял, как каменный, чтоб его. Ей достаточно было просто приблизиться, чтобы тело моё среагировало привычным образом.

– Слезь с меня, – потребовал я.

А Синтия издевательски захохотала:

– Будешь разыгрывать из себя верного девственника? Ты чуть не убил меня, братец. Я требую моральной компенсации в виде хорошего траха.

– Отвали.

– Ты мне нравишься, когда злишься. Но сейчас ты не злишься, братец. Совсем. Кажешься слишком расстроенным, почти сломленным… почему тебя так тянет умереть? Что в этом хорошего? Ну же, моя сладкий, плохой мальчик. Давай отпразднуем наше очередное воскрешение – вместе? Я же чувствую, что ты хочешь меня. Возможно я единственное, что ты ещё в этом мире хочешь.

– Я даже не знаю, что ты такое.

– Да? Ну, тогда мы квиты. Я до сих пор не очень хорошо представляю, что ты такое. Но мне это не мешает. Почему должно мешать тебе?

Её тело, в котором мне знакома почти каждая клеточка.

– Прекрати сопротивляться, Альберт. Просто возьми меня так, как нам обоим этого хочется. О своей Катрин будешь думать завтра.

Вот зачем она вспомнила её имя? Я уже почти сдался. Мне так хотелось сдаться, мягко скользнуть в её узкое, сладкое, тугое лоно Синтии, погружаясь в него, раз за разом, до сладких судорог, заставляющих забыть обо всём на свете.

– Уже завтра, Синти.

Я попытался встать, но она оседлала меня, оплетая ногами, руками, всем змеиным телом, прижимаясь так плотно, что нас разделяла только ткань.

– Я хочу тебя. И я тебя получу. И прекрати мне перечить, – Синтия улыбалась.

Но я понимал, что если не дам ей то, что она хочет, того, чего мы оба сейчас жаждем, как глотка воды в пустыне, она станет неуправляемой и ещё более опасной. В первую очередь для Катрин.

Мне хотелось, отчаянно хотелось найти оправдание своей слабости. Тому, что, отбросив все сомнения, понятия о порядочности, долг, честные слова, стыд, превозмогая боль, как пламя, бьющееся в теле, я не стал с ней бороться – я уступил моей страсти.

Перевернув Синтию на спину, содрав с неё её наглаженные, с острыми стрелками, чёрным брюки, я овладел ей. Неистово, зло и страстно. Я словно пытался убить её или себя, беспощадно вонзаясь в её мягкую, сладкую вагину раз за разом стараясь так, словно пытаясь разорвать на части. Она стонала подо мной, извивалась змеёй, её мышцы сжимались на моём члене, заставляя меня то гортанно стонать от удовольствия, то хрипеть.

Она вся была передо мной, как раскрытая до самых глубин раковина. Влажная, скользкая, гибкая. И ощущения достигали невидимой остроты. Но всего этого было мало.

Чем глубже и чаще я входил в неё, тем зверь, живущей во мне, больше жаждал, тем немилосерднее томила похоть. Схватив за пушистые, мягкие локоны я притянул её лицо к своему, впиваясь поцелуями в её прохладные, сочные, как персик, губы. И такие же сладкие.

Притянув её руки к своему животу, я ждал, что Синтия без слов поймёт намёк. И она поняла. Её руки словно плавили мою кровь и мышцы, кровь мягко поднялась по горлу, переливаясь ей в рот. Боль была острой, такой же густой, как удовольствие, сводящее судорогой чресла с такой силой, что мир закачался и весь сосредоточился на кончике одного органа.

– Ого! – засмеялась Синтия, откидываясь в моих руках. – Если смерть так заводит тебя, братец, мы может иногда умирать. Не слишком часто, чтобы не стало привычкой. Но… – её лицо сделалось почти нежным. – Это было здорово.

– Мне тоже понравилось, – кивнул я.

Мы не расплетали рук и ног и пока ещё не прерывали объятий.

Наслаждение и нега схлынули, а боль осталась. Она была довольно острой, хотелось закусить губу и застонать. Но не хотелось, чтобы Синтия это видела.

– Она действительно для тебя что-то значит?

Вот что у женщин за привычки обсуждать определённые темы в самые неподходящие моменты? Вот серьёзно – ну зачем ей это сейчас?

– Никогда не думала, что девушка вроде Катрин может тебя привлечь.

– Синтия, ты же никогда не была дурой. Вот как ты думаешь сама, значит для меня что-то Кэтти или нет?

– Я пытаюсь понять, что ты к ней чувствуешь. Ты сам-то понимаешь?

– Не со всем.

– Она тебе дороже меня? – ревниво спросила Синтия.

И я ответил честно:

– Нет, не дороже. Вы мне обе дороги. И я очень прошу тебя, сестрица, просто умоляю – если не хочешь, чтобы всё вышло из-под контроля, не трогая её. Просто не трогай. И всё будет хорошо.

Синтия, приподнявшись на локте, смотрела мне в лицо. Внимательно. Видимо, и вправду что-то пытаясь понять и что-то для себя решая.

– Ты мне обещаешь? – настаивал я.

– И как ты собираешься совмещать нас? – фыркнула она. – Или ты предлагаешь поставить на наших отношениях крест?

– А ты предлагаешь всё это продолжать до бесконечности?

– Только не говори: «Мы же брат и сестра!», – передёрнулась она. – Нас это не останавливало раньше, когда были живы мать и твой отец. Когда все знали, кто мы друг для друга. Но это новый мир! Мы можем быть здесь тем, кем пожелаем.

– Хочешь, чтобы я остался с тобой?

– Но тогда мы не получим Хрустальный Дом. И наши деньги. И нашу власть.

– Какая жалость! Но твой ответ мне понятен. Ты хочешь залезть на ёлку, не наколов хорошенькую попку. Так не бывает. Вернёмся в исходной точке разговора: чтобы не случилось, Катрин трогать не смей.

Синтия надула губки:

– Но ты будешь приходить ко мне? Иногда?

К чему отрицать очевидное? Хотя, после того, как я вновь воскресну, жить на два лагеря, в двух отношениях, между двух женщин… это слишком.

– Возможно. А может быть, и нет. Ничего не могу обещать. Как получится.

– У тебя хорошо получается. Тебя хватит и на неё, и на меня, и на парочку случайных горничных. Ну, и мальчики наверняка будут. Куда ж без этого? Ты – это ты. Ты такой, какой есть. Я научилась с этим мириться за парочку сотен веков. А эта девочка? Сомневаюсь!

***

Я отстранился, потянувшись за разбросанной во все стороны одеждой. Хороший момент прошёл.

– Ты ведь не собираешься сейчас уйти? – поинтересовалась Синтия, лениво болтая в воздухе босыми пятками и наблюдая за мной с дивана как притаившийся в густой траве хищник.

– Не знаю.

– Какие мы все из себя неопределённые! – фыркнула она.

– Да уж какие есть, – огрызнулся я.

– И ты даже ничего не спросишь о Ральфе? – с вкрадчивой интонацией в голосе поинтересовалась сестрица.

Я замер, перестав застёгивать пуговицы на рубашке, обращая на Синтию вопрошающий взор.

– Я думал, что ничего не вышло.

– К сожалению, ты не прав. Выйти-то вышло, да совсем не то, что ожидалось. Да, вижу ты не понимаешь. Но сейчас поймёшь. Я не оставлю тебя в счастливом неведенье.

– А жаль, наверное, – вздохнул я.

Но сердце забилось сильнее. Неужели Ральф теперь снова будет с нами? Вопреки здравому смыслы эта мысль дарила радость. Вернуть Ральфа это было как вернуть утраченную часть себя. Не лучшую свою часть, увы! Но такую родную, привычную, даже дорогую.

Однако улыбка Синтии отчего-то действовала на мою, готовую было, проснуться радость, как огнетушитель на пожар.

– Что-то всё-таки пошло не так?

– Увы, – кивнула она холодно.

– С ним всё в порядке? – против воли я не мог не волноваться.

Откровенно говоря, я был дезориентирован. Если Ральф здесь, с нами, почему Синтия не с ним? Она столько лет стремилась к подобному финалу, что наше с ней совокупление на фоне конца Старого Света не совсем уместно? Или, наоборот, уместно?

– Ты сейчас сам всё увидишь.

Подхватив с пола рубашку и небрежно в неё кутаясь, она бросила мне:

– Пошли.

Я медлил. Предчувствие того, что впереди меня не ждёт ничего приятного, становилось только ярче.

– Можешь хоть сказать, к чему готовиться?

– Бессмысленно, брат мой. К некоторым вещам всё равно подготовиться нельзя.

– Всё так плохо?

– Нет. Просто очень неожиданно.

Прекрасная, всё проясняющая речь!

– Так и будешь стоять посреди комнаты столбом? Не малодушничай. Всё равно ведь от предначертанного или того, что уже случилось, не сбежать. Так что смелее, за мной.

Я никогда не боялся того, что пугает большинство. У меня свои фобии. Вот только осталось определиться, к ним относится восставший из мёртвых Ральф или, наоборот, не восставший. Отчего-то в тот момент пугало и то, и другое.

Вообще, человеческая психика куда гибче, чем принято считать. Человеческий мозг может переварить практически всё, что угодно. Ещё минутой назад какое-то событие кажется катастрофически невозможным, а в следующее – почти обыденным.

Мы начали инцестом на троих, а закончили воскрешением мёртвых. Хотя, судя по всему это далеко ещё не конец.

Поднимаясь вслед за Синтией по парадной лестнице на второй этаж, я ловил себя на том, что не могу восстановить целостный образ моего кузена. Его образ распадался словно на сотню сверкающих пазлов.

В отличие от меня, он предпочитал коротко стричь волосы, но упрямая косая чёлка всегда спадала на лоб, прикрывая глаза. Его манера на собеседника смотреть, чуть наклонив голову вперёд, прищурив глаза, отчего в его внешности возникало что-то хищное, рысье. Редкостная не улыбчивость. Я не мог вспомнить момент, когда бы Ральф улыбался мне или сестре, по-настоящему. Циничный, жёсткий, даже безжалостный, он ко всему и всем относился отстранённо и свысока. Надменный безжалостный аристократ, привыкший брать от жизни всё и у всех, ничего не давая взамен. Застёгнутый всегда на все пуговицы. Одиночка, никого не пускающий в душу. Любил ли он нас? Я не знаю. Это одна из неразгаданных загадок прошлого.

Теперь, спустя столько лет, через две смерти, его и мою, встречаться было странно. Встречаться было страшно.

– Готов? – глянула на меня Синтия, остановившись перед одной из многочисленных спален второго этажа.

– Нет, – покачал я головой. – Но открывай уже, наконец.

Второй этаж не сильно изменился и после реконструкции. Тускло светились лапочки в настенных бра. Дом был тих. Слишком пуст для двоих нечестивицей и одного, только что ожившего, мертвеца.

Синтия нажала ладонью на ручку, та в ответ бесшумно поддалась, распахнувшись.

Комната была освещена очень тускло, но достаточно для того, чтобы видеть общие очертаний предметов. Они словно светились в каком-то инфракрасном режиме, будто источая сияние сами по себе.

Светильники горели синевато-зелёным холодны светом, подсвечивая мебель, картины, ковры. Наконец я набрался храбрости взглянуть на того, кто словно мертвец перед погребением, лежал на кровати.

И я едва не открыл рот от удивления или разочарования – уж и сам не знаю.

У спящего красавца были изящные красивые черты лица, как у всех Элленджайтов, словно вылепленный искусным скульптором рисунок точёных скул, густые, как у куклы, ресницы, узкие, но чётко очерченные губы. Он мог бы быть смазливым, если был чуть менее хрупким и чуть более ярким. Его можно было бы даже принять за красивую женщину, если смотреть только на лицо, потому что фигуры с широкими плечами, угловатая и длинная, без единой мягкой округлости, безусловно, могла принадлежать только мужчине.

В незнакомце явно было что-то очень знакомое, то, что и я, и Синтия каждый день видели в зеркале, в собственном лице. Но совершенно определённо, эти длинные, до талии, волосы, никогда не могли принадлежать Ральфу.

У кузена волосы были цветом в крыло ворона, а у незнакомца они серебрились, как свежевыпавший снег. Они были как ведьмин огонь, словно источали свет сами по себе, хотя и понимал, что это всего лишь воображение.

– Кто это? – я не смог скрыть раздражение. Оно прорезалось в моём голосе. – Это не Ральф.

– Ошибаешься. Это Ральф.

– Ты с ума сошла?

– Нет. Это не наш кузен, Альберт. Это – Ральф Элленджайт I, брат нашей матери и мой отец.

– Что?! Ты использовала меня, чтобы воскресить его?! На какой чёрт тебе это понадобилось, Синти?! Да ты ещё более чокнутая, чем я думал.

– Не кричи, – поморщилась она. – В своё время я сильно интересовалась персоной моего папочки, не спорю. Но мне тогда было четырнадцать, а не около двухсот. В моём возрасте любовников ценишь выше родителя, которого никогда не видел. Для меня он стал таким же сюрпризом, как и для тебя. Если не больше. Но что прикажешь с ним делать? Опыт подсказывает, что воскресить Элленджайта гораздо проще, чем его умертвить.

Сказать, что я был в шоке и разочаровании, значит, было не сказать ничего.

Ральф Элленджайт, родившейся у матери от её же собственного сына, выродок, не успевший дожить до двадцати одного года, но оставивший столько болезненных воспоминаний, что среди моих родственников он был почти легендой. Человек, которым хотели обладать столь многие, но который не достался никому. Тот, кого даже наша мать, не боявшаяся ни чёрта, ни бога, умевшая заставить слушаться себя всех, включая Синтию, вспоминала с содроганием.

«Он был прекрасен, – как-то сказала она мне о своём брате. – Но до такой степени изломан, что всё в нём сочилось безжалостной жестокостью. В первую очередь к себе».

Мать так и не смогла простить Синтию за наш с ней роман. А когда та напомнила ей, что родилась сама от её родного (а если быть точнее, сводного, брата – у Снежанны и Ральфа были разные матери), она единственный раз в сердцах бросила, что брат никогда не спрашивал её мнения на этот счёт. Из чего лично я сделал вывод, что он её изнасиловал. Это объясняло многое и, в первую очередь, те противоречивые чувства, что мать испытывала к моей сестре, и то, что Амадей согласился жениться на женщине с ребёнком не от себя и никогда не упоминал о прошлом.

Мой отец был тем ещё засранцем. Не таким, как Кинг, но по-своему выносить его было очень нелегко. А мать он любил, но при одном упоминании её покойного старшего брата едва ли не плевался ядом. И кузена Ральфа на дух не переносил – тоже.

– И что мы натворили? – подумал я внезапно вслух. – Большинство тех, кто знал этого кренделя сходились на том, что умереть для него было благом, а для всех остальных, несмотря на величайшую печаль – великой удачей. Ты считаешь, нам не хватает в жизни неприятностей?

– Можешь его убить, если хочешь. Возражать не стану. Проблема в том, что у тебя вряд ли получится.

Я подошёл ближе, вглядываясь в пока ещё ничего не выражающие, словно маска, красивые черты. Знакомые черты на лице незнакомца.

– Ты не думаешь, что он будет ненавидеть нас? – тихо выговорил я. – За то, что мы вернули его в мир, который он так пытался покинуть? Он воспримет своё воскрешение как нечто болезненное и неправильное. Да так, оно, по сути и есть.

– Думаю, – деловито кивнула Синтия. – Поэтому и попросила тебя остаться и разобраться с тем, что мы натворили.

Перехватив мой взгляд, она невозмутимо пожала плечами:

– Ладно! С тем, что я натворила.

– Как ты хочешь, чтобы я с ним разобрался.

– Поговори с ним. Объясни, что случилось. Так, как сам посчитаешь это нужным.

Глядя на выхваченное нами из пустоты создание, я чувствовал и жар, и холод одновременно. Разочарование заставляло меня чувствовать себя как на иголках. И в тоже время нельзя было не признать, что даже на фоне Эллендажйтов, красавцев как на подбор, незнакомец отличался какой-то особенной прелестью. У него бы неземной вид ангела с картин.

– Так красив, – задумчиво протянул Синтия, не сводя с него глаз.

– Возможно, всё дело в освещении? – предположил я.

Мерцающий свет танцевал изящными плоскостями и углами на лице незнакомца с дорогим нам именем.

– Настоящий лунный принц, – с задумчивой усмешкой проговорила Синтия, проведя пальцами от предплечья до плеча незнакомца с лёгким интересом, который можно было бы проявить к красивой статуи. – Прекрасен, как падающий с серебристо-серого неба снег.

– Ага, – мрачно кивнул я в ответ. – Только вспомни: Pulchritudo est crudelis

– Красота жестока, – кивнула Синтия. – В нашем фамильном случае с этим трудно поспорить. Но ему вряд ли удастся нас чем-то удивить. Зато предстоит самому, как минимум, очень удивиться.

Смерив Синтию взглядом, я покачала головой:

– Почему ты меня не послушала? Теперь в мире на одно прекрасное чудовище больше. А зная нас так, как знаем себя мы сами, приходится сильно сомневаться в правильности того, что именно красота спасёт мир

– Тише, Альберт! – шикнула на меня Синтия. – Мне кажется, или он действительно приходится в себя?

Мы оба замерли, как двое нашкодивших школьников, застигнутых на месте преступления строгим учителем.

Даже не прикасаясь к нему, я чувствовал, как в его груди начинает биться сердце. Упрямыми болезненными толчками. И понял, что ему больно. Очень больно.

На стройной шее отчётливо затрепетала жилка. Серебристые волосы словно засветились ярче, будто наполняясь лунным светом. Лицо незнакомца казалось очень бледным, на нём словно не было ни одной поры – гладкая, как атлас, кожа.

Серебристые ресницы затрепетали, словно крылья бабочки, и поднялись.

Серые, словно клубящиеся небеса, глаза, без всякого выражения уставились на нас.