Читать книгу Зима Александры - Екатерина Задохина - Страница 1

Квартира была двухуровневой, с высокими потолками, тёмными полами, внушительной лестницей из дуба и добротной мебелью в классическом стиле. Библиотекой на первом этаже Александра особенно гордились. В шкафах из натурального дерева она хранила полные собрания сочинений русских писателей и литературу о балете. На открытых полках стояли чучела: желтоватая удивлённая сова, толстая куропатка, утка с изумрудной головой, тощая лиса в чёрных гольфах и образцовая рыжая белка. Когда-то все они пали жертвами Андрея – мужа Александры. Отчасти Александра их за это презирала. Андрей, даже в молодости, слыл не слишком удачливым охотником, и умереть от его руки было, по мнению Александры, крайне бестолково. «Ну ладно остальные… Но лиса же хитрая, умная. Что на неё нашло?» – иногда думала Александра.

Особенно подлым и безвкусным Александре казалось то, что все чучела были сделаны в естественных позах: птицы расправили крылья, будто пытались взлететь, лиса сгруппировалась и приготовилась к прыжку, белка плотно обхватила лапами чешуйчатую шишку. Чучела изготовил на заказ лучший таксидермист Москвы. Во время работы он любил бормотать себе под нос поговорку: «Небесную птицу земная пища подводит».

Спальня тоже располагалась на первом этаже – прямо напротив библиотеки. Простыня, на которой сейчас лежала Александра, была куплена ею в Риме – два года назад. Тогда Александра всё продумала, придумала и начала три раза в неделю ходить на курсы итальянского. Даже не верилось, что Андрей согласился продать бизнес и свою русскую душу ради её мечты. Дело шло к отъезду, но вчера за ужином Андрей сказал:

– Саш, ещё пару месяцев потерпи. Я должен всё просчитать. Ты же понимаешь.

– К Новому году нас не будет здесь. Свою шубу я продала.

– Ты не поторопилась с шубой?

– Ты пошутил насчёт Италии?

– Не пошутил, а пошёл у тебя на поводу.

– То есть ты передумал? – Александра надломила крекер.

– Я думаю, Саша, думаю…

– Скоро зима, я продала свою шубу в полной уверенности, что не увижу больше эти проклятые сугробы.

– На солнце они красивые, блестят.

– Что? – рассеянно переспросила Александра, трогая пальцем крошки крекера, рассыпавшиеся по столу.

– Мать жалко, – вздохнул Андрей и подлил себе ещё немного вина. – Как она без нас?

– Ты знаешь, как хороши кувшинки в фонтанах виллы Джулия? В мире нет ничего красивее.

– Не было у бабы заботы – купила себе порося. Что за блажь?

– Только не откладывай, пожалуйста.

С кухни раздалось привычное бряцанье посуды. Андрей готовил завтрак. Он всегда вставал раньше Александры, чтобы всё успеть. «Я не заметила никаких проблем в девяностые», – рассказывала Александра подругам, для которых перестройка обернулась кошмаром с зарплатой покрышками. «Потому что у тебя есть я», – добавлял Андрей, немного бахвалясь.

Болела спина. И это было самое неприятное. Разрушение балетного остова происходило неумолимо. Не помогали ни сильные мышцы, ни дорогие массажи, ни манипуляции остеопата. Слово «манипуляция» назойливо выделывало свои буквенные «па» в голове Александры. Ах да, сын вчера прислал сообщение. Он благодарит её за билеты на итальянскую оперу, но не может пойти. «И кстати, мама, не можешь ли ты перечислить мне тысяч девяносто. Сломалась машина». Было не совсем понятно, зачем они с мужем потратили огромные деньги на обучение Олега в московской частной школе и в питерском вузе, если в двадцать четыре года он просил «на ремонт» и приезжал только на Новый год. Ну да ладно… Александра осторожно приподнялась на локте и взяла мобильник. Внимательно посмотрела на фотографию сына в социальной сети. Красивый.

Ещё одно сообщение. Дочь тоже нуждалась в деньгах: «Мама, можно мне шопинг? Нужны кофточка, шарф, туфли. Папа не будет ругаться?»

Александра посмотрела на аватар Лены.

Почему так нестерпимо больно? Да, спина. Секс теперь пугал. Никак не могла набраться храбрости, чтобы объяснить мужу – ей больно. Где-то между позвонков сидел чёртик – каждый сильный толчок отыгрывал в спине. Александре льстила та регулярность, с которой Андрей покупал цветы, сухое вино и клал её, уже бесстрастную, на римские простыни. Опять же надо попросить денег для детей. Разговор про спину откладывался. Александра привела себя в порядок, прошла на кухню. Муж, как всегда, обрадовался, увидев её.

– Щекотно, перестань, – она лениво отстранилась.

– Не в духе?

Александра не ответила и подошла к окну. Календарная зима ещё не началась – было только первое ноября, а снег валил полноправно и мощно. Она задержала взгляд на белой завесе, которая полностью скрыла соседний дом.

– Саша, прошу тебя, не смотри ты на этот снег, – сказал Андрей.

Александра отвернулась от окна и начала изучать стену с фотографиями. Там были в основном их дети. Вот они в парке аттракционов, оба хмурые. Кажется, тогда они не поделили добычу в лотерее. Дальше – что-то школьное, первосентябрьское, дождливое. Дочь в капюшоне похожа на пупсика-космонавта. Сын смотрит в сторону, уже подросток, не любит фотографироваться. Пара снимков из отпуска. Все загорелые, улыбаются.

– Скучаешь? Скоро приедут, – Андрей подправил съехавший с одного из снимков магнитик.

– Нет, не скучаю. Ты не обидишься, если я так – без завтрака?

В коридоре Александра надела чёрное драповое пальто, небрежно обмоталась изумрудным кашемировым платком. Затем вышла на улицу, села в машину, включила музыку и тронулось. Изображение дороги и города расплылось, но, когда Александра подъехала к супермаркету, уже всё было в порядке. Двери магазина раздвинулись перед элегантной, гордой женщиной, которая не без удовольствия ловила на себе завистливые взгляды сонных кассирш.

Купив в супермаркете бутылку минеральной воды и тонкие сигареты с ментолом, Александра поехала в школу. Три сегодняшних урока обещали обернуться адом, поскольку начиналась подготовка к Новому году. Александра усмехнулась. Каждую зиму она аккуратно ставила танцы снежинок для утренников. Первые годы было забавно, когда двадцать девочек под её руководством кружились и бегали по актовому залу. К тому же для сотрудников в школе была скидка на обучение собственных детей. Но потом Александра устала. Монотонность школьной жизни, неизменный танец снежинок и вальс на выпускном стали казаться ей издевательством. Она попыталась внести разнообразие в школьный репертуар и поставила пластический спектакль. Был скандал. Босые девочки, танцующие под музыку Рюити Сакамото, возмутили родителей. В кабинете директрисы Александре было сказано: «Нашей школе не нужны деликатесы. Нужна овсяная каша, но много. Мы вас очень ценим».

Кто-то нервно сигналил. Александра вздрогнула. Оказывается, красный цвет уже отгорел своё. Она суетливо тронулась и моргнула аварийкой – мол, сорри, задумалась.

Почему после скандала со спектаклем она не хлопнула дверью? Почему не послала к чёрту эту богадельню? Почему сейчас она всё ещё здесь? «Девочки, носки тянем, лопатки собрали, живот в себя!»

Сын закончил школу давным-давно, дочь – четыре года назад. На выпускном, немного выпив, Лена сказала, что в школе ей никогда не нравилось и класс – дерьмо. Потом села в такси и укатила домой. Александра осталась. Было неудобно за дочь перед коллегами и ещё более неудобно в туфлях на высоком каблуке. Она зависла над салатом и вилкой разделяла ингредиенты на горки. Каперсы – отдельно, черри – отдельно.       Не стоило работать здесь семнадцать лет. Тогда ещё можно было сделать свою школу классического танца, Андрей готов был вложить деньги. Но она испугалась. Это же бухгалтерия, аренда, договоры, штат. Страшно было даже представить. После хореографического училища до рождения детей она танцевала в кордебалете Большого театра. И больше ничего не умела. А теперь что? «Раз-два-три-четыре. Полетели. Ручками машем, носики задрали».

Автомобиль Александры причалил к школьной ограде. Она поправила чёлку, глядя в зеркало заднего вида, и вышла. Снег тут же запорошил её пальто и короткие чёрные волосы. Александра быстро добежала до школы и приложила к замку магнитный ключ. Сколько говорили про антитеррористические меры, но «Дубрава» прошла мимо этой темы. Небольшая частная школа домашнего типа сделала вид, что система пропусков и турникеты не про неё. Всего-то установили домофон, как в обычных подъездах, и попросили вахтёршу Евдокию Валентиновну быть бдительной, на что она обиделась.

До начала урока оставалась пара минут. Александра переобулась в учительской, зашла в актовый зал, привычным движением развернула экран компьютера к себе и включила системный блок. Тут же прозвенел звонок на урок, как будто он тоже запускался через эту серую коробку. Александра рассмеялась своему мнимому всемогуществу.

В зал ввалилась первая порция детей. Не замечая Александры, третьеклассники начали осваивать пространство: валить стулья, бросать друг в друга кубики для растяжки, виснуть на станках.

– Здравствуйте, урок начался. Я очень рада вас видеть, – сказала Александра и направилась к детям.

«Пазик» ехал по припорошенной снегом просёлочной сибирской дороге, лихо обгоняя клубы сухой травы, катящиеся по полю. Аня плечом вжалась в окно, чтобы не касаться не очень молодого и не очень мытого соседа, открыла книгу и попыталась читать. Но автобус трясло на ухабах, и буквы прыгали. К тому же сидящая впереди девочка лет шести методично стучала спиной о пассажирское кресло. Она явно скучала и пыталась внести разнообразие в поездку. Молодая мать с неаккуратным хвостиком жидких волос равнодушно бросила ей «Успокойся!» и уткнулась в телефон.

Аня глядела в страницы, пытаясь уловить сюжет американского романа, а между тем мысли её уносились совсем в другом направлении. Мысли курсировали между Москвой и Сибирью. С тех пор как она поступила на филологический и переехала в столицу, совсем не хотелось возвращаться в Новоивановку. За три года она приезжала сюда только два раза: когда умерла тетя Наташа и когда маму положили в больницу. И в обоих случаях ей пришлось сделать над собой усилие.

Сейчас впервые она ехала к родителям по доброй воле. Никто не заболел, не умер. Просто однажды проснулась на общежитской кровати и вдруг поняла, что соскучилась по своей семье. По неуютному, душному дому. Во время строительства отец велел не делать форточек, и комнаты не проветривались. По мутному озеру. Вид на него открывался сразу за огородом. Здесь плавали все местные утки, гуси и люди. По сараю, в темноте которого скрывалась большая, тёплая корова и откуда мама выходила то с ласковым словом, то с матом – зависело от надоя. По малиннику. Его колючие заросли, оставляющие кровавые росчерки на лодыжках, были главным приключением Аниного детства.

Если Аня затосковала по дому, значит, она не дикая, не чёрствая, не равнодушная. В тот же день она заняла у подруг денег и купила билеты на самолёт. Москва-Омск-Москва. Оставалась ещё небольшая сумма, и она купила отцу шерстяную жилетку с ромбами, а маме – духи. В этом незамысловатом подарке отразилось тайное Анино желание иметь других родителей.

В двенадцать лет ей постоянно снился сон: их семья живёт в большом светлом доме с распахнутыми окнами, из которых видно искрящееся море. Мама и папа сидят за круглым столом и пьют кофе. На стене висит огромный экран. Родители смотрят балет. Аня с ногами забирается в старинное глубокое кресло. У её ног лежит белый лабрадор. Аня берёт с полочки над креслом духи и брызгает ему на уши. Лабрадор фыркает. Мама смеётся. Они с Аней начинают вдвоём бегать по дому, брызгая духами на всё, что попадается на пути: картины, мебель, игрушки, фортепиано, гардины. Потом они выбегают в сад и поливают духами длинный, белый автомобиль с открытым верхом. Выходит отец, помогает жене и дочке сесть в машину, садится за руль, и они мчатся вдоль моря. Всё.

Проснувшись под звук будильника, который требовал собирать школьный рюкзак, Аня долго не могла заставить себя встать с кровати. Постепенно картина мира в её голове восстанавливалась. Цветной телевизор, на который копили целый год в ущерб питанию и зимней обуви, отец унёс и проиграл в карты за один вечер. Аня успела только посмотреть пару выпусков сериала «Принцесса цирка». Одеколон и туалетную воду мама не покупала, так как они были искушением для закодированного отца. Держать собаку в доме категорически запрещалось. В деревне это не принято. Про автомобиль и вовсе речь никогда не шла. Аня с чёрной завистью смотрела сквозь почерневшие от дождя штакетины, как деловитый сосед усаживал своих дочек в гнилую, зато красную BMW. Она искренне обрадовалась, когда цыгане угнали эту машину и, накатавшись, сбросили в пруд.

«Пазик» сильно тряхнуло на кочках. Аня снова сосредоточилась на книге. Но не успела она добраться до конца страницы, как автобус заскрежетал и остановился возле жёлтой облупившейся остановки. Ухватившись за поручень, внутрь вскарабкалась грузная женщина в грязно-розовом пуховике. За собой она волокла хозяйственную сумку на колёсиках. Колеса цеплялись за всё, что можно, и представляли сомнительную ценность в условиях ноябрьской просёлочной Сибири. Свободных мест не было. Женщина с упрёком оглядела салон и нависла над мамой и дочкой, которые сидели перед Аней. Пахнуло плесенью и тестом. На какое-то время девочка перестала долбиться о сиденье и с интересом поглядела на новую пассажирку. Осознав, что та не сулит спасения от скуки, девочка начала капризничать.

– Мама, меня тошнит!

– Всех тошнит. Хватит ныть. Терпи, – машинально процедила мама, не отрываясь от мобильника.

– Мам, дай попить.

– Нету у меня попить. Помолчи.

– Меня сейчас вырвет.

– Не выдумывай. Только этого не хватало. Ты вообще…?

Не успела женщина закончить фразу, ребёнка вывернуло прямо на неё.

– Господи, что за наказание! – закричала мать в припадке отвращения.

Кто-то протянул салфетки. Молодая женщина судорожно начала вытирать сначала мобильник, потом себя и ребёнка.

– Не ругайся! – испуганно попросила девочка.

– Я не ругаюсь!

– Ну, пожалуйста, мамочка, не ругайся!

– Да заткнись ты! Я не ругаюсь!

– Мама, ты меня не любишь?

– Есть у кого вода? – обратилась женщина к пассажирам.

– Я больше так не буду! – взвыл ребёнок.

Аня молча протянула бутылку минеральной воды. Мама с девочкой затихли. В автобусе повис неприятный запах. Люди начали ворчать. Нависавшая над мамой и дочкой женщина громко утверждала, что дети сейчас совсем больные и что во всём виноваты геномодифицированные продукты и мобильные телефоны. Позади Ани две женщины заспорили. Одна говорила, что девочку кто-то сглазил. Другая предполагала, что она отравилась свалочным газом. Анин сосед потребовал от водителя остановки для перекура. Получив отказ, сплюнул в проход и смачно выругался.

С задних сидений в начало автобуса пришёл мальчик. Он взялся за поручень рядом с водителем и смотрел в лобовое стекло. Аня вспомнила, что тоже любила в детстве так делать. С этой позиции дорога казалась очень узкой, а салон, наоборот, широким. И было здорово наблюдать, как дорожная лента убегает под живот автобуса. «Эй, малой, чеши давай отсюда. Нечего здесь стоять. Мешаешь», – сурово сказал водитель. «А чё?» – слабо огрызнулся мальчик и учесал, украдкой бросив взгляд на девочку, которую вырвало.

Аня отвернулась к окну. До Новоивановки оставался час езды.

В мире велась разработка искусственного интеллекта, электромобиль был запущен в космос, рушились и возрождались котировки акций, менялись правительства, границы, лидеры кинопроката, но ничто не могло изменить традиционный уклад деревни Новоивановка. Зайдя во двор, Аня тут же всё просканировала. Картинка была точно такая же, какую она видела десять лет назад. Стеклянные банки и полосатые половики сушатся на заборе. Куры вальяжно гуляют по двору. Собака натянула цепь во всю длину и ошалело бегает по своим тюремным метрам туда-сюда. Увидев Аню, разразилась громким, утробным лаем. И тут же грохнула дверь. На пороге появился отец.

– Чёрт! Анюта!

Он пошатнулся и чуть не рухнул с крыльца. Сердце у Ани упало. Отец был пьян, а это никак не входило в её планы.

– Что ты вылез? Срамишься только! – раздался из коридора голос матери. Она проворно выбежала на крыльцо и затолкала отца в дом. Уже оттуда крикнула:

– Заходи, Аня! Я сейчас!

Когда отец был заперт в спальне, сумки разобраны, а горячие щи со свининой налиты в тарелку, смогли, наконец, поговорить.

– Хотели тебя в аэропорту встретить, – оправдывалась мама. – Но ты видишь, напился старый чёрт. В хлам.

– Он же закодировался недавно.

– Долго что ли ему опять? С апреля крышу сорвало. Надо было тебе раньше рассказать… А всё самогонка. Он её сначала для продажи гнал. Вроде, бизнес у него такой. Потом взял и напился вместе с соседом дядей Колей. И понеслась душа в рай. Чуть дом не спалил. Черти ему примерещились. Он костёр прямо на плите развёл, чтобы их, вроде, изгнать. Книги все пожёг. Там и твои были, школьные какие-то. Ну, белая горячка. Что это ещё может быть? К бабке что ли его отвезти?

– Какой бабке?

– Из Копотни, – перешла на шёпот мама. – Говорят, она даёт святую воду. После этой воды отвращение к спиртному. Врут, как думаешь? Денег жалко.

Мама говорила и говорила. Про баню, которую планировали, но решили лучше газовый котёл купить, как у Симаковых. Про соседку тётю Таню, которая умерла зимой. Нашли окоченевшую в сугробах. Про Тришкиных, которые пошли на охоту и случайно из дробовика застрелили старика-отца. Про школу, где сейчас в пятом классе только одна девочка учится. Такой набор, нет детей. Что ты будешь делать? Скучно ей, наверное.

Аня смотрела, слушала и уже не верила, что где-то в мире есть огромная, величественная библиотека имени Ленина, с просторными залами и уютными зелёными лампами. Она не верила в дизайн-завод Флакон с креативными зонами и бургерными. Пешеходная улица в Камергерском становилась всё призрачнее. Парк Горького, Стрелка, «Олимпийский» – всё уходило в туман и превращалось в иллюзию. А на дворе не прекращала брехать собака.

– Как её зовут? – спросила Аня.

– Кого? – удивилась мать.

– Собаку.

– Да бог её знает! Отец приволок. Последний щенок в помёте, никто не брал, хотели пристрелить. Отец как услышал, подхватился и вот возится теперь. Зовёт Черномазая, но мне эта кличка не нравится. Я её никак не зову. И вообще это кобель. Обгложи косточку. Я ему снесу. Может, хоть немного помолчит. Сама знаешь – отец не любит, когда шумно.

– Это уж точно… – пробормотала Аня.

Сколько Аня себя помнила, в доме не полагалось шуметь, потому что «отец этого не любит». Когда Аня была совсем маленькая, ей даже нравилось, как после нечаянного обрушения башенки из кубиков, мама зловеще шипела и опасливо косилась на обшарпанную, вечно закрытую дверь. Казалось, там спит Дракон и, если его разбудить, не миновать смерти. От этой мысли у Ани приятно щекотало в животе, она прикрывала ладошками рот, стараясь показать маме, что не шумит.

Мама носила Дракону в комнату еду и водку, чтобы он не умер от голода и жажды. Аня уважительно относилась к этому ритуалу и не видела в нём ничего страшного. А страшно было, когда Дракон просыпался и с диким рёвом выползал из норы. В таких экстренных случаях у Ани с мамой был чётко выработанный план действий. Девочка быстро забиралась под стол, а мама билась с Драконом до тех пор, пока он, посрамлённый, не уползал в своё логово. Потом прибегала медсестра тётя Зоя и обрабатывала мамины раны волшебными зельями. Мама плакала, Аня плакала, тётя Зоя говорила: «О ребёнке хоть бы подумала. На кой тебе сдался этот чёрт?»

Для Ани фраза тёти Зои была загадкой. Интересно, о каком ребёнке должна была подумать её мама? И при чём здесь чёрт, если у них дома живёт Дракон? Этот вопрос нужно было прояснить.

В пять лет Аня осторожно продралась сквозь колючие кусты малины, залезла на широкую отмостку и сквозь грязное стекло внимательно рассмотрела чудище. Оно горой лежало на кровати и не подавало признаков жизни. Подробности были скрыты под одеялом, но чудище было очень большим – ясное дело Дракон, а не чёрт. Ведь чёрт – маленький и худой.

Над кроватью Дракона висел бурый гобелен с изображением изящных, тонконогих оленей. Эти милые животные с опаской смотрели на Дракона и в любую минуту готовы были ускакать прочь. Жалко их. Но чем здесь поможешь?

Аня опускала взгляд и долго рассматривала монетки, беспорядочно разбросанные на облупившемся подоконнике, – десятки серебристых и золотистых кружочков. Это были сокровища дракона, и он не выходил из логова, потому что охранял своё добро.

«А вдруг он умрёт?» – мысль о смерти Дракона приходила к маленькой Ане всё чаще и чаще. Сначала волновалась: «Как мы его будем хоронить – такого большого? Наверное, придётся звать соседей и вытаскивать его через окно – в дверь не получится». Потом серьёзно обдумывала вопрос, можно ли надеть на похороны не чёрное, а тёмно-синее школьное платье. Когда немного подросла, в подробностях представляла причины, по которым Дракон может умереть, – например, от гриппа. В тринадцать лет Аня уже не мелочилась: она в деталях строила план, как Дракона можно убить. И, как мать ни просила, категорически отказывалась называть его «папа».

Когда в школе в канун 23 февраля учительница, одним глазом поглядывая в мобильный телефон, говорила речь про роль мужчины в жизни человечества, семиклассница Аня демонстративно собрала рюкзак и вышла из класса, громко хлопнув дверью. На следующий день в кабинете директора мать рыдала и оправдывалась: «Какой-никакой, а всё-таки отец». Директор Николай Фёдорович недоумевал: кого ему ругать, кого утешать. Сошлись на том, что «ладно, ладно, переходный возраст, надо пережить». Аня сидела смирно, не спорила и не огрызалась – жалко маму. Но это был последний случай в истории её жалости. В пятнадцать лет Аня откровенно орала на весь дом «Что б он сдох! Что б вы все сдохли!» и яростно училась.

– Ну что ты зависла над тарелкой? Кому говорю – обгложи кость! – грубый мамин голос заставил Аню очнуться. Она взяла блюдце, аккуратно отделила мясо от кости и, нарезая небольшими кусочками, съела.

– Я тебе говорю, погложи. Там ещё много мяса, – настаивала мать.

– Мам, не хочу больше.

– Анька, собаке такую кость жирно будет. Давай я доем.

Мама сноровисто подхватила кость и начала её обсасывать, по-звериному задирая верхнюю губу и демонстрируя десну и зубы. Аня изо всех сил пыталась побороть отвращение, но от материнского взгляда не укрылось брезгливое выражение на лице дочери.

– Ну что ты губы поджала? Мы тебе не чета теперь? Раньше ты такой не была. Теперь небось в рестораны ходишь?

Аня отстранённо наблюдала за мамой. Ей казалось, что идёт какой-то спектакль. И что всё сказанное не имеет к ней никакого отношения. Похоже, мама была с ней незнакома.

Родители никогда не были в Москве. Аня пыталась пару раз пригласить, но они отмахивались. Аргумент был железный: на кой она сдалась нам эта Москва? Дочь не уговаривала. Она и сама с трудом представляла родню в столичных декорациях. Одной долгой неловкостью обернулся бы этот приезд. Хотя к другим студентам на первом курсе родители приезжали регулярно: делали в общаге ремонты, знакомились с соседями, водили своих детей по магазинам, парикмахерским, поликлиникам – в зависимости от запущенности чада. Аня не завидовала. Даже кичилась своим «сиротством». Но когда в метро у неё украли рюкзак с деньгами, телефоном и почти написанной курсовой, долго плакала. И ещё однажды расплакалась, гуляя по центру. Огромные чёрные внедорожники и великолепные витрины магазинов словно издевались над ней. В джинсах и ветровке из секонд-хенда, с дурацкой чёлкой она казалась сама себе ничтожеством. Вот тогда бы очень пригодились мама и папа. Но пришлось обойтись. Чтобы купить новый рюкзак и телефон, устроилась работать в Макдональдс. Чтобы не выглядеть лохушкой с периферии, отрастила чёлку и убрала в хвост.

– Дочь! Дочь! – раздался дикий рёв со стороны спальни. Аня вздрогнула. Отец одержимо долбился в дверь и грозился её выломать.

Косяк трусливо скрипел, ручка дёргалась в припадке. Мама охнула и, пока не произошла порча имущества, побежала открывать. Не без поддержки стен отец добрался до кухни и, как в раме, замер в дверном проёме. Тоскливо запахло немытым телом.

– Дочь ты мне или не дочь? – задумчиво спросил он, глядя вокруг помутившимся взором.

– Ты прям Гамлет. Как дела? – Аня попыталась улыбнуться.

– Воды хочу, сдохнуть! – пробурчал отец и рухнул, как подкошенный, на стул. – Глотку дерёт. Что-то съел не то. Мать твоя отравила. Я ей надоел.

– Не бреши ты, – огрызнулась жена. – Дочь к тебе приехала. А ты! Стыдоба!

– Ань, ты слышишь, что она мелет? Вот дура! Я ж отец! Кровь! Ань, будь другом, принеси воды.

– Я сейчас сама принесу, – подскочила мама.

– Нет! Сиди, сказал. Пусть она принесёт! Хочу, чтобы дочь принесла отцу стакан воды!

– Анют, вот там, в ведёрке, – пролепетала мама и показала в сторону ветхого, замызганного рукомойника.

– Нет! – отец ударил по столу нетвёрдым кулаком. – Хочу ледяной. Пусть из колодца принесёт.

Мать растерянно бегала взглядом между мужем и дочерью.

– Анют, давай вместе на колодец сходим. Прогуляемся. Что с него взять? Он же совсем дурной от водки этой. Сама знаешь.

Мама поставила перед отцом тарелку щей, положила хлеб и виновато улыбнулась.

– Что за на хер? – заорал он и с грохотом сбросил тарелку на пол. – Я сдохну от твоих щей! Воды хочу!

Мать, охнув, бросилась подбирать осколки, одновременно бормоча, что это ничего, что сейчас чистенько будет. Рыжий кот метнулся подъедать гущу. Аня сидела, не шелохнувшись. Её начинало мутить от вида разметавшейся по полу желтоватой капустной гущи.

– Ты чё, дочь? Не поняла? – в упор, глядя на неё, спросил отец. – Я воды хочу. Принеси.

Аня обвела взглядом неопрятную комнату, посмотрела на красное, перекошенное злобой лицо отца и спокойно сказала:

– Нет.

– Говно! – отец вскочил, схватил её за шиворот и с силой тряхнул. – Ты кровь моя. Убью на хер!

Мать завизжала и бросилась на него. От неожиданности отец потерял равновесие, зашатался, выпустил Аню и, глухо стукнувшись головой о шкаф, висевший прямо над столом, повалился на пол. Лоб был рассечён. Из него сочилась кровь.

– Ань, да что ж это? Принцесса какая! Тебе трудно что ли за водой сходить? – взвыла мама и, склонившись над отцом, начала промокать рану грязным полотенцем.

Как во сне, Аня поднялась из-за стола, перешагнула через обмякшие ноги отца, нащупала в тёмном коридоре свой рюкзак, взяла в охапку куртку и вышла из дома. Под грозный лай пса без клички, одеваясь на ходу, она прошагала по двору, открыла калитку и двинулась по обочине в надежде на то, что до Омска ещё ходит какой-то транспорт. Осенний, стылый ветер дул в спину. Синхронно с Аней вдоль дороги летели катуны. Она накинула капюшон, отороченный клочковатым искусственным мехом и, глядя на красивые сухие клубы, прикинула, хватит ли денег на гостиницу и еду. Было только первое ноября, обратный рейс – четвёртого, значит, три ночи нужно как-то перекантоваться.