Читать книгу Ромео во тьме - Эл Даггер Элеонора Хитарова - Страница 1

Эл Даггер (Элеонора Хитарова).

                              Ромео во тьме.

ЧАСТЬ 1

Когда, почти сразу, комната окрасилась в пурпурный цвет, Ромео понял, что выпитого было более чем достаточно.

Хрустальными голосами запели невидимые феи. Из ниоткуда, в комнату залетали огромные бабочки. Одна за другой, еще и еще. С каждой секундой их становилось все больше. Они трепетали пестрыми узорчатыми крыльями в такт чудесному пению, и Ромео чувствовал сладкий запах золотистой пыльцы, которая мелкой пудрой срывалась с их крыльев.

Юноша с облегчением откинулся на подушку. Боль покинула его. Подушка принялась нежно гладить его волосы и шептать ему прямо в ухо: «Вот и все, Ромео. Теперь все хорошо. И душе твоей спокойно. Все прошло, милый Ромео. Отдыхай… Наслаждайся». Ромео улыбался, сладкая нега охватила его.

Ромео представлял собой гигантский алый цветок, полный медового нектара. И бабочки кружились над ним в причудливом танце, и феи пели песни. Комната раскрашивала свои стены то в пурпурный, то в алый цвет, солнце заглядывало в окна, и по его лучам в комнату спускались сверкающие солнечные зайчики. Они забирались на потолок и скакали по нему, подмигивая Ромео золотыми глазами.

Тем временем цветок, которым сейчас был Ромео, рос и вытягивал вверх свои сочные бархатистые лепестки, нектар в его недрах густел.

Бабочки продолжали танцевать, они медленно приближались к нему, и их усики беспрерывно двигались, а закрученные хоботки постепенно распрямлялись, тянулись к благоуханным лепесткам.

Они напали разом. Под хрустальное пение невидимых фей, бабочки кинулись на Ромео, стегая его упругими крыльями. Издавая отвратительный писк, они опутывали его своими длинными хоботками, словно веревками, намереваясь вонзиться в самое естество юноши-цветка.

Ромео кричал и отбивался. Но их хоботки, словно гуттаперчевые щупальца, увертывались от него, проскальзывали между рук, и хватали, и жалили его. Они выпускали липкие присоски, которыми цеплялись за тело Ромео, имея единственную цель – высосать нектар его жизни до последней капли. Он сдирал с себя бесчисленные хоботки, рвал на куски их тонкие крылья, которые оставляли мучнистую пыльцу на его ладонях.

Скоро весь пол его спальни был усеян огромными пестрыми останками, которые истлевали и рассыпались в прах прямо на глазах.

Но количество их все прибывало, и на месте прежних, ярких крылатых цветов, возникали еще более крупные, иссиня-черные, мощные мохнатые мотыльки. С ними было невозможно бороться: слишком большие и тяжелые, они наваливались на Ромео, придавливали его мерзкими волосатыми брюшками, и искали его вены толстыми, твердыми жалами. Кое-как сбросив их с себя, Ромео выпрыгнул из кровати и бросился бежать, сломя голову.

Гудящим роем, от ветра крыльев которого срывало занавески с окон, черные мотыльки устремились вслед за ним. Ромео несся по коридорам и лестницам. Расстояние между ним и его алчными преследователями быстро сокращалось. Спиной юноша ощущал порывы ледяного ветра, он слышал их, он чувствовал, как они настигают его. Но он продолжал бежать, не останавливаясь и не оглядываясь.

Каким-то непостижимым образом, он вдруг снова очутился в своей комнате. Ромео бросился в ванную и захлопнул дверь, сбив ею первого, самого крупного из мотыльков. Обессиленный, юноша рухнул на пол.

И понял, что снаружи все стихло.

Он лежал, затаив дыхание и прижимаясь к холодному полу, и напряженно вслушивался в совершенно пустую тишину. Кошмар миновал. Но выходить пока было страшно.

В ванной было темно. Ромео знобило.

Отдышавшись, Ромео с трудом поднялся с плиточного пола: падая, он сильно ударился.

«Очень темно». – Мелькнуло в его голове.

Он знал, что на подоконнике должна стоять свеча. Окно было раскрыто, и Ромео нашел его по легкому дыханию ночного бриза с улицы. Где-то на широком прохладном подоконнике юноша нащупал большую свечу. Спички лежали в пепельнице рядом.

       Свеча горела ярким ровным пламенем. Теплый свет выхватил из тьмы большое зеркало над умывальникм.

Ромео было тяжело стоять на ногах, его сильно шатало. Он нетвердым шагом приблизился к умывальнику и облокотился на него, невольно уставился в зеркало. На него смотрело его лицо. Желтовато-бледное в свете свечи, оно криво улыбалось, и огромные глаза глядели на Ромео с насмешкой.

Ромео вздрогнул: его собственное лицо не улыбалось, и он прекрасно это знал. Однако Ромео в зеркале продолжал усмехаться и сверкать запавшими глазами, которые глядели взглядом демона.

«Глупая галлюцинация!» – Зло выкрикнул Ромео. Ромео в зеркале недовольно скривился и вдруг сказал, хотя сам Ромео в этот миг был нем как рыба:

– А ты хотел только «Сказки тысячи и одной ночи» смотреть? Хорошо. Тогда сейчас ты увидишь сказку. Сейчас ты сможешь увидеть то, что произошло на тысяча вторую ночь. Смотри внимательно, Ромео…

Предвосхищенье

1.

На девятом облаке начиналось новое утро.

Солнце, в очередной раз, для нее, наверное в стомиллионный, лениво взобралось на край облака, подмигнуло Ей, зевнуло, зарумянилось, окрасило горизонт в цвет клубничной пенки.

Она мрачно буркнула Солнцу «здрасьте» и посмотрела вниз. Так Она делала каждое утро. В этот день над землей снова висли мрачные свинцовые тучи.

«Нет, – проворчала Она сама себе, – сегодня никуда не пойду, даже если будут тащить силком».

– Что, опять нет? – Она обернулась, внезапно услышав громкий звук хлопающих крыльев. На край облака уселся Ангел. Пряно повеяло амброй.

– Нет, опять нет!

– Послушай, по-моему, ты просто даром теряешь здесь время. Каждый день на свет появляются тысячи, сотни тысяч младенцев! – Ангел широко развел руки, словно пытаясь наглядно показать Ей, как много появляется младенцев на свет. – Им всем нужны души. Большинство из вас уже полетели сегодня по седьмому, восьмому разу, а ты все сидишь тут, бескрайние небесные просторы обозреваешь. Сколько раз ты на Земле была? Один? Один! Чего ты ждешь, кого ты ждешь и почему ты ждешь?

Перья крыльев ангела в негодовании затрепетали. Она с нахлынувшим раздражением покосилась на златые кудри собеседника. У нее самой никаких кудрей не было. Не было и рук, и даже ног. Так, лишь тень эфемерная.

– Да, эфемерная! – Вслух повторил ангел, прочитав ее мысли.

– Ты не понимаешь. – Тягуче проговорила она, вкладывая в эти слова особый смысл.– ОН еще не родился.

– Кто? – Сапфировые глаза ангела выразили недоумение всей Вселенной.

– Мой человек.

– Прости, я действительно не понимаю.

– Он! – Продолжала она, словно не услышав реплики. – Единственный и неповторимый!

Вдохновение внезапно окатило ее горячей волной, ее залихорадило, если только тень вообще может лихорадить:

– Я отправлюсь на Землю только тогда, когда на нее придет человек, достойный меня! Я душа гения, понимаешь? А не какого-нибудь простого смертного. Он будет Великий! Слышишь, великий человек! Более великий, чем все великие вместе взятые. Он должен быть…Должен быть…..

– И с чего, скажи на милость, ты так решила? – Ангел не скрыл иронии в голосе. – Что-то я не помню, чтобы ты была в Бетховене или, скажем, Шекспире, да Джимми Моррисоне, наконец! Может, я что-то забыл? Напомни тогда, Душа номер 6871!

– Нет… – Душа стихла на мгновение, но тут же задиристо воскликнула. – Ну и что с того? Не была, а теперь буду!

– Дорогая, не доведет тебя беспочвенная гордыня до добра… – Прервал ее ангел, печально покачал головой и соскользнул с облака. Воздушные вихри расправили его великолепные белоснежные крылья, и он, легкий и сильный, устремился вдаль, описывая в кристально искрящемся небосклоне огромные круги.

Она ощущала легкое жжение недосказанных мыслей. Крылатый не дослушал ее. В очередной раз.

В тишине послышались отдаленные звуки. Она напряглась, чтобы разобрать их. Звуки быстро приближались. Они походили на многоголосое бормотание, на тихий щебет пичужек на рассвете, на легкий шелест волн в одинокой бухте, на звон хрустальных колокольчиков в вишневом саду. Внезапно облако словно накрыло чередой теней, одна за другой проносившихся мимо. В хоре звуков она расслышала: «Эй, ты с нами? Мы вниз!» Словно эхом подхватило: «Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Мы вниз! Мы вниз! Мы вниз!» Тени закружили, закружились, стараясь увлечь Ее за собой.

«Идите! – зло каркнула Она. – Осчастливливайте своих жалких людишек! А меня оставьте в покое!»

«Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!» – Щебетание стихло вдали еще быстрее, чем приблизилось. Еще немного позвенело в ее памяти, а потом и вовсе исчезло.

Ей на мгновение стало одиноко. На мгновение она представила малюсенькое тельце, свернувшееся в утробе женщины, она вспомнила ощущение, когда проникаешь в это крохотное жалкое нечто, и оно вдруг распахивает огромные глаза, почувствовав, как наполняется чем-то доселе ему неведомым и, подчиняясь инстинкту жизни, начинает изо всех сил рваться наружу. С этой секунды оно – человек.

«Человек… – усмехнулась она. – Смотря какой еще. Человек человеку рознь. Да и вообще, какой смысл идти на Землю без особой миссии? Нет смысла в обычной жизни. В ней должно быть что-то, ради чего стоит рождаться, а не просто так есть, пить и спать. Мой предыдущий человек слишком любил пить, есть и спать. Так и прожил свою жизнь. Без толку. Нет! И, вообще, я не какое-то там барахло, а я ведь необыкновенная, я потрясающая, я великолепная душа, я душа для Великого! Душа, в которой скрыты безграничные возможности и колоссальные резервы. Уж я-то точно знаю!»

Солнце побагровело от ее слов; донесся неслышный шепот светила: «Не прогневи Отца. Есть смысл во всем! Он решает, не ты. Поторопись».

«И ты туда же!!!» – возмущению Души не было предела. – «Ты – Солнце! Звезда! Небесное тело! Тебе вообще не положено разговаривать, а тем более, лезть куда не просят!»

Солнце побелело и обожгло ее прямым злым лучом.

2.

– Посмотри-ка на это. – Молвил Бог и в задумчивости погладил бороду сверху вниз. Шелковые золотистые пряди заструились между его пальцами. – Честно признаться, были за историю маленькой нашей планеты такого рода экземпляры, но эта совсем уже разыгралась.

– Да, верно. – Тряхнул острой бородкой Дьявол. Из гущи рыжих, жестких как проволока волос в разные стороны полетели искорки пламени. Ладонью он пригладил бородку снизу вверх и заодно убедился, что тщательно ухоженная форма ее еще не нарушена вновь отросшими завитками. Поразмыслив мгновение, он произнес:

– Согласись, что из всех планет Земля – самая неудачная наша работа.

– Но самая любимая. – закончил его мысль Бог. – Боюсь, что все же со временем придется завершить ее цикл и создать заново.

– Ну, нет, нет… – с беспокойством забормотал Дьявол, – на мне так нравится! Не планета, а сущая теплица мерзостей! Может создадим еще одну, без прежних ошибок, а эту оставить как есть? Ведь во Вселенной еще полно места!

– Дорогой мой, у нас вся Солнечная Система состоит из таких планет, потому что я вечно уступаю твоим уговорам. И что? Все эти планеты вымерли. Так что, во-первых, в этом нет никакого смысла, а во -вторых, просто невозможно. Во Вселенной уже слишком тесно. Еще одна планета нарушит вселенский баланс, все может полететь в тартарары!

– Неправда! Вымерли не все, На Ио есть жизнь!

– Ты что, хочешь уличить меня в лукавстве, что ли? – на лице Бога выразилось глубокое изумление. Дьявол не смог удержаться от смеха, глядя на его лицо. Хохоча, он затряс руками, отмахиваясь от Божьих слов. Бог с иронией посмотрел на его комичные жесты и отвернулся.

Долго смотрел в вечность. Прошло какое-то время, пока Сатана успокоился, и воцарилась тишина. Тогда Господь сказал:

– На Ио жизнь существует пока только формально. Я поддерживаю ее до тех пор, пока мы не решим, что с ней делать. Но в последнее время у нас с тобой никак не дойдут до нее руки.

Дьявол зевнул, окинув взглядом Райские кущи:

– Откровенно говоря, мне совершенно недосуг заниматься планетой, на которой живут одни только микроскопические бактерии, в то время как на Земле бушуют настоящие страсти! – Он довольно ухмыльнулся и потер ладони.

Бог нахмурился. К великому сожалению он был вынужден признать, что люди, которых они создавали сродни ангелам, с особой любовью, которые, как он надеялся, станут его высшим творением и спасением всей Вселенной, все больше тяготели к Дьяволу, и упорно тащили сами себя в ад. Осознавая, что ведут себя к гибели, они старательно не сворачивали с этого пути. Они исправно воевали, бесконечно убивали и мучили друг друга, они слепли от блеска золота, они травили себя наркотиками и алкоголем. При этом, они часто бросались молить Бога о спасении тогда, когда он уже ничего не мог для них сделать. Когда все возможности для выбора были предоставлены, когда все знаки были посланы, когда человека могло спасти только чудо.

Жаль, но при создании Земли чудеса не вошли в схему, иначе на планете творился бы полный бардак.

Богу было больно смотреть, как любимые его дети слушают, но не слышат, смотрят, но не видят, чувствуют, но не следуют чувствам. Но он ничего не мог сделать для них.

Земля была самым грандиозным провалом Великих Братьев.

Сердце Бога сжала досада, он почувствовал обиду и гнев, которые, впрочем, тут же исчезли, потому что Бог был выше обиды и гнева.

Дьявол дружески обнял его за плечи, подбадривая:

– Ничего, ничего. Что сделать? Ты наделил их разумом, я – чувствами. Кто же из нас знал, что, соединившись, эти качества дадут такую адскую смесь?

– Мне обидно, что проходят тысячелетия, а люди все не меняются. Грехи их остаются теми же.

– Ну, это потому, что желания их не меняются…Постой, а что если наделить людей другими желаниями?

– Эти желания надо сначала изобрести! Да и разве такой ход что-то изменит?

– М-да, – из бородки Дьявола опять полетели искорки, – Я поспешил.

Это не изменит ничего.

Бог вновь повернулся в сторону загордившейся души. Та плавно витала вокруг своего облака, пребывая в размышлениях насчет собственной уникальности.

– А что ты собираешься делать с этой душонкой? Как ее номер? 6871. – Промурлыкал Дьявол, глаза его масляно заблестели.

Бог с усмешкой глянул на него:

– А ты уж тут как тут! Нет, дорогой, погоди, подождем. Может, угомонится.

С этими словами, он повернулся и зашагал по тропинке меж благоуханных магнолий, в направлении Чертога Святых.

Дьявол еще какое-то время наблюдал за Душой, почесывая бороду и ухмыляясь. Наконец, прошептав: «Еще не обретя человека, ты уже и так моя», он расправил свои могучие огненные крылья и, взмыв ввысь, полетел к себе. Его тоже ждали дела.

            ГЛАВА 1

1.

В райских кущах зрело беспокойство. Вот уже 7676 дней по земному отсчету, как одна загордившаяся душа наотрез отказывалась лететь на Землю. Обычная, ничем не выдающаяся, она все ждала какое-то особенное тело, провозглашая себя Великой.

При этом она всячески уклонялась от любого общения с вышестоящими служителями сомна душ, а также ангелами и херувимами. Только один из ангелов время от времени залетал на ее облако, но долго там обычно не задерживался.

Все обитатели Рая и Каскадов облаков сомна душ, пребывали в великом недоумении, возмущении и страхе перед гневом Божьим.

Но Бог, казалось, совсем не замечал дерзкого поведения души и не снисходил до каких-либо действий. Он все ждал, пока она опомнится да угомонится. Дьявол всласть веселился над происходящим и подтрунивал над Богом, что на самом деле тот просто не мог решить, как ему поступить в сложившейся ситуации.

В очередное утро, утро серое и застывшее как небо перед грозой, Бог направился в Чертог Святых.

Он шел быстро, не замечая ни цветущих магнолий вдоль его тропы, ни выжидающих и испуганных взглядов душ и ангелов, которые перистым – душистым роем следовали за ним.

Он был глубоко погружен в свои мысли. Ему хотелось поскорее закончить с этим: с душой необходимо было срочно что-то делать, потому как быстро распространившиеся слухи о ее заявлениях ее уже не давали никому покоя ни в Райских Кущах, ни на Каскадах облаков.

Он не хотел брать всю ответственность решения на себя одного: ему было жаль ее. Ее претензии были сколь амбициозны столь и наивны, сколь самонадеянны столь и безобидны. Но если он простит и пощадит ее, да еще в придачу выдаст ей гениального человека, который, Боже упаси, станет Великим из Великих (что вообще не входило в планы), то этого не поймет ни один обитатель, как Райских Кущей, так и Геенны Огненной. Кроме этого, такое решение могло сподвигнуть остальные души на подобное поведение. А если для каждой души создавать выдающегося человека, то… последствия могут стать самыми непредсказуемыми.

Посему Бог решил созвать Совет, и лишь с его помощью определить дальнейшую судьбу души-баламутки. В глубине сознания он надеялся, что на Совете Душа испугается, придет в себя, покается и успокоится. И все станет на свои места.

Достигнув Чертога Святых, Бог остановился и, подняв златокудрую голову, окинул взглядом дворец.

Воздушные стены его величественно устремлялись в глубину небес, протягивали острые шпили ажурных башен к Солнцу, дарившему свет и жизнь чудесным чертогам.

Бог снова подумал о гении. На земле жил человек, угадавший очертания небесного дворца. «Звали его?»…

Бог нахмурился: «Как же его звали?»

Тень сомнения пробежала по его челу. «Гауди? Да, его звали Гауди!»

Дьявол тогда помог ему воплотить райскую конструкцию в земном виде. А потом убил, не дав закончить стройку, когда узнал, что здание станет ни чем иным как святым Собором. Но люди продолжают строить его даже после смерти архитектора. И скоро достроят, хотя автор не оставил подробных инструкций после себя. Гений не нуждался в чертежах.

2.

      Сомн ангелов и святых уже ожидал его. Зашумев крыльями, ангелы поднялись, как только нога Отца беззвучно переступила порог. В то утро из-за туч не вышло солнце, так что внутри Чертога царили сумерки. И лишь крылья ангелов светились пятнами ослепительной белизны.

Посреди Залы Обсуждений, на хрустальном полу виднелась сероватая тень. Она свернулась в колючий комок и с опаской поглядывала на Бога исподлобья.

      Отец поприветствовал Совет легким поклоном, и все собравшиеся, снова зашелестев перьями, заняли свои места.

– Я вижу здесь всех, кроме моего Брата. Где он? Почему нет его? – Отзвук его голоса плавно устремился вверх, в небо, к сгрудившимся тучам.

На одно мгновение в зале повисло молчание; но лишь на одно.

– Я здесь! – Громом разнеслось под сводами Небесного дворца. Между башен взметнулся вверх огненный столп, обдав жаром и багровым сполохом стрельчатые своды Чертога.

По зале пронесся нервный говор.

Из огненных струй, сияющий и властный, выступил Дьявол, простирая когтистые руки к сжавшейся на полу душе. Языки пламени алым кружевом скользнули вдоль воздушных стен Чертога и растворились в вышине башен, вослед вопросу Бога.

– Брат, ты как всегда необыкновенно эффектен в своем появлении.

– О да! – Сатана довольно ухмыльнулся, окинув взглядом всех присутствующих. – Дьявол, как известно – величайший артист. Ведь именно я открыл людям магическое искусство театра. Перевоплощения, лицедейство, эффектные сцены – это исключительно моя специальность.

– Я с тобой согласен, но, видишь ли, мы собрались здесь не для того, чтобы лицезреть твое выступление.

– Да, мне хорошо известна причина нашего собрания. – Дьявол резко развернулся и обжег сжавшуюся на полу душу взглядом своих пылающих очей.

Душа впервые за все свое существование взглянула в глаза абсолютному злу. На Каскады облаков оно никогда не залетало.

Эти два негасимых костра были полны жизни, полны власти и неутолимой жажды. И в то же время они были пусты и черны как два бездонных колодца, в которых погибла вода. Они вызывали дрожь, притягивали, вселяли безотчетный ужас, влекли; они манили. От них хотелось без оглядки бежать. Но в них хотелось нырнуть, погрузиться, остаться внутри этих колодцев, наполнить их водой, утолить их жажду. Навсегда. Душе показалось, что сознание ее меркнет, устремляясь вглубь бездны. Но у этой бездны нет дна, жажде этой нет конца, она не утоляема.

Дьявол смотрел на Душу всего мгновение. Это мгновение показалось ей вечностью. По крайней мере, за то мгновение она успела забыть, кто такая и зачем здесь. Сейчас, в этот миг ей не нужно было ничего. Для Дьявола смятение жалкой тени, распластавшейся на холодном полу, не прошло не замеченым. Он поглядел сквозь нее, не желая искушать ее более, хотя торжествовал внутри.

Для Отца это тоже не осталось секретом. Его сердце сжалось. Он почувствовал боль, но и внезапно накативший на него гнев: в его Доме! При полном собрании всех святых искушать и без того бездумную душу!

– Полно! – Воскликнул Бог. – Хватит! – И тут же тише повторил: – хватит.

В зале застыла тишина. Она так сгустилась, что к ней можно было прикоснуться. Она была такой тяжелой, что хрустальный пол затрещал под непомерным весом той тишины.

Огненное сияние Сатаны ослабло, душа серой тенью вжалась в пол. Бог обвел строгим взглядом всех присутствующих и сказал:

– Все мы знаем, зачем мы нынче здесь собрались. Мы здесь для того, чтобы решить, как поступить вот с этой Душой. Во всемирном реестре ее номер: 6871. – В мертвой тишине голос Отца каменной глыбой гулко раскатывался по стенам Чертога. – Сложно себе представить, – рокотал он,– но всего мгновение назад это эфемерное создание прекратило заявлять, что считает нужным отправиться на Землю только для особой миссии. Душа шетьдесят восемь семьдесят один требует великого человека для прохождения очередного жизненного цикла. Ее заявления слышали все не только в Райских Кущах, и в Геенне Огненной. Почему же теперь оно жалкое и молчаливое? Ты испугалась ответственности за свои речи, дитя мое? – Божественный взгляд насквозь пронзал естество Души. – Ты боишься нести ответственность за свои слова? Боишься объяснить и оправдать свою якобы исключительность? Почему, дитя, ты не говоришь с нами гордо и праведно, а позорно молчишь, да еще ищешь защиты у брата моего? Не рано ли ты обращаешься к Дьяволу? Докажи нам, что ты действительно необыкновенна, и что твои слова не были пустой дерзостью. Тогда мы сможем решить, как поступить с тобою.

– Я…– едва слышно промямлила Душа. – Я …..я…..– она никак не могла решиться продолжить.

Дьявол с интересом уставился на нее. Ангелы и Святые, затаив дыхание, ждали, что же она скажет дальше. Бог нахмурился.

Я …– она собралась с духом и выпалила, – я хочу великое тело!!!

По Чертогу пронесся ропот негодования. Бес затрясся в припадке гомерического хохота.

– Да? – голос Отца прозвучал холодно как металл. – И за что? Что есть в тебе такого, из-за чего ты можешь претендовать на великое тело?

– Я… я не знаю, как вам это объяснить. – Голос Души креп. Она вдруг ощутила вызов, который бросит сейчас всему небесному сообществу. – Но внутри меня есть сила для любых талантов! Человек, в которого я вселюсь, будет наделен массой, нет, немыслимым количеством способностей! Все время, что я провела на своем облаке, я размышляла о смысле человеческой жизни, о людских соблазнах и заблуждениях. Я собирала свои силы. И теперь я знаю, что мой человек будет великим и сможет избежать любых ошибок! Я готова, как губка, всосать и впитать все, что будет вложено в него! Я как чистое поле, на котором прорастет каждое зерно, угодившее в почву! У человека этого будут все возможности стать гениальным и великим. Самым лучшим, самым …– она не могла впопыхах подобрать нужные эпитеты, чтобы выразить все достоинства будущего человека, и начала просто захлебываться в переполнивших ее чувствах. – Главное – чтобы он мог сопротивляться препятствиям и идти туда, куда я его поведу.

Беспокойство в Палате Святых росло. Члены совета вполголоса переговаривались, и нарастающий гул их голосов не сулил Душе ничего хорошего. Ангелы внимали с присущим им спокойствием, нервозность выдавал лишь трепет нежных перьев на их крыльях.

– Тебе придется объяснить нам происхождение силы, о которой ты говоришь. Лично я не помню, чтобы наделял тебя чем-то особенным. В моих архивах ты – обыкновенная душа, каких у нас целый сомн. – Строго проговорил Бог. – Так что продолжай. Мы слушаем тебя.

С этими словами он прошел к двум хрустальным тронам во главе Палаты Святых и устроился в одном из них, готовый далее слушать Душу. Дьявол устремился за ним и занял второй.

Душа осталась совершенно одна посреди огромного зала. Сверху, со всех сторон, с амфитеатра Палаты Ангелов и Святых на нее глядели суровые лица.

Они ждали.

3.

Одна. Совершенно одна, она глядела на начало всех начал, историю всех историй, власть всех властей.

Прямо перед ней сидели Бог и Дьявол.

И сквозь леденящий страх она обнаружила вдруг, что Бог и Дьявол – близнецы.

Она никогда не знала этого раньше, потому что никогда не интересовалась ни тем, ни другим.

Ей всегда казалось, что Бог и Дьявол существуют где-то вдалеке от нее, что пока не умрет ее человек, который еще даже и не родился, она никогда не столкнется с Братьями.

Их лица были зеркальными отражениями. И в то же самое время – полными противоположностями. Бог был златокудр, Бес – рыж как огонь, Бог двигался неслышно и степенно; там, где стремительно проносился Дьявол – все грохотало. Тога Господа сияла белизной ангельских крыльев, одежды Беса были сплошь красно-черны, как и сама Преисподняя. Оба смотрели глазами небесной синевы, но взор Бога невозможно было спутать со взглядом Дьявола. Они одинаково улыбались, потирали бородки одним и тем же жестом, и одинаково, хоть и каждый по– своему, требовали ответов на свои вопросы, ответственности за поступки.

Они ждали.

Душу охватило отчаяние. Она и в самом деле не знала происхождения силы! Она, вообще-то, сейчас не была даже уверена, что такая сила вообще существует в ней, но отступать было некуда. Вызов брошен и принят. Осознание неотвратимости наступающего момента придало ей не то чтобы сил, а, пожалуй, лишило остатков разума. И Душа вскричала, что было мочи:

– О поверьте мне, досточтимые! Ни в коей мере не намереваюсь я как -либо обидеть или задеть вас, а также всех обитателей Райских Кущей, а также Адовой геенны! Просто не могу достучаться я до Вас, не в силах донести я мысль о том, что не просто так я существую! Нет смысла мне летать туда и сюда, на землю и с земли, осчастливливая простых смертных собою! Я, проведя много дней на облаке своем, постигла великое знание о своем особом предназначении, о великой миссии, которую я готова выполнять на земле посредством нового великого гения, который будет рожден среди людей, если станет на то воля Господня! Этот новый человек может быть кем угодно: великим танцором, композитором, политиком, ученым – кем угодно! Во мне есть силы и способности для всех и каждого из них! Мощь моя велика! Величие мое безгранично! Я дам ему способности неслыханные по меркам Земли! Я готова для такой миссии! Я лучшая из всех душ, когда-либо существовавших!

В палатах дружно ухнули, вне себя от такого бесстыдства.

«Откуда?! Какое знание?! Кто дал ей право?! Какая миссия?!! Откуда взялась эта самонадеянная душа?!» – Неслось отовсюду. Дьявол задыхался от беззвучного хохота, став пурпурным. Лицо Бога темнело. А Душа, казалось, не слышала и не видела ничего вокруг себя; она увлекалась речью все сильнее и сильнее, она уже не комкалась на хрустальном полу. Тень ее росла и вытягивалась вдоль стен Чертога.

«Дайте мне необыкновенного! Я сделаю его великим! Что толку плодить заурядных? Эти заурядные и так пушечное мясо для великих полководцев и идолопоклонники для великих художников! Обездоленные и несчастные, они слабы и безвольны. У них всех прямой путь в ад!»– голос Души взвился и оборвался. Она поняла, что перегнула палку.

Святой Петр выронил ключи и в ужасе закрыл лицо руками. Все рокотали негодованием. Ангел, знакомый Души, грустно покачал головой, понимая, что видит Душу в Райских Кущах последние мгновения. Какое наказание последует, он боялся даже предположить. Наверное, Забвение – самое страшное из всех; известных ему, по крайней мере. Навечно выбыть из всемирных реестров, быть выброшенной из памяти всего сущего, не БЫТЬ вообще, и в то же время навеки поселиться в совершенно пустом, сыром тумане Забвения. Видеть мир, слышать, даже чувствовать его, но никогда не иметь шансов быть замеченной миром. Никогда. Сама мысль о Забвении внушала страх любому из обитателей, как Рая, так и Ада.

Бог сохранял внешнее спокойствие, но лицо его было темным, подобно грозовой туче. Подождав, пока в Палатах утихомирятся, он величаво произнес:

– Ты так и не сказала нам, откуда же у тебя великая сила, если ни я, ни брат мой не наделяли тебя. Но раз уж ты такая великая и незаурядная непостижимым образом, тогда ответь мне на вопрос: почему в твоей единственной жизни на земле тебя не хватило ни на что большее, чем сделать своего человека пьяницей без прошлого и будущего? Заурядный и несчастный человек, он не оставил никакого следа своего существования. Мало того, за свою короткую жизнь он даже не успел совершить ни добра, ни зла. Он ушел незаметным настолько, что ты, покинув его тело, даже не подвергалась Страшному суду, ибо судить было нечего. Почему же? Ответь.

В Душе все оборвалось. Она и забыла о своем прошлом. Стерла его для себя навеки. Но оно вернулось. Вернулось роковым ударом.

Внутри ее больше не возникло ни единой мысли. Оправдаться ей было нечем, она поняла, что пропала и… заорала, полностью потеряв контроль над собой:

– Это все из-за тебя, Отец! Бог! Это ты не дал мне нормальное тело! Это ты отправил меня влачить жалкое существование на земле! Я тебя обвиняю и требую, чтобы в этот раз все было по-другому!

В Чертоге снова воцарилась гробовое молчание. Только хрусталь еще чуть слышно звенел эхом внезапно умолкнувших голосов. Все были потрясены. Даже Дьявол застыл в изумлении. Отец тяжело вздохнул и негромко сказал:

– Да, в этом ты права. На сей раз все будет по-другому. – По голосу Отца стало понятно, что оглашенный ею же самою приговор будет приведен в исполнение.

Душа снова сжалась в комок. Она проклинала себя, ее колотило не от страха – от ужаса.

– Много всякого приходилось мне слышать и знать, но с подобным я, признаюсь вам, сталкиваюсь впервые. Я сострадаю тебе. Итак,– Бог поднялся из трона и выступил на середину зала, даже не взглянув на Душу. – Нам всем вместе предстоит решить, что будет дальше.

Он вопрошающе, медленно обвел взглядом всех присутствующих. Он ждал, что скажет Совет.

Кто-то из святых топнул ногой раз, потом два. Топот поддержал один из ангелов, громким хлопаньем крыльев. Потом еще и еще. Один за другим, все кто занимал места в амфитеатре, присоединялись к этому шуму. Скоро Чертог Святых наполнился мерным ритмом. Все в Райских Кущах, кто слышал его, в страхе разносили весть о том, что бунтовщицу ждет суровейшее наказание, ибо марш этот означал гнев и осуждение. И чем дружнее и громче он звучал, тем сильнее был гнев, тем жестче следовало наказание. На сей раз топот был слышен на самых верхних Каскадах, на самых отдаленных облаках. И даже в Адской Геенне демоны и бесы настораживали свои острые уши, различая отзвуки этого ритма.

– Забвение…– вполголоса, печально произнес святой Валентин, самый добрый и жалостливый из всех. Все разом стихли. Забвение считалось самым жестким из всех наказаний. И если его предложил самый гуманный член Совета, то других мнений здесь не могло и быть. Топот возобновился, и к нему добавился хор голосов. Они все как один негромко и твердо выговаривали: «Забвение! Забвение! Забвение!»

Душе стало так страшно, так больно, ее охватило горькое отчаяние. Она бы наложила на себя руки, если бы они у нее были. Но ей оставалось только корчиться на хрустальном полу под гнетом этих голосов. И никто не испытывал ни капли сострадания к ней.

Однако Бог хоть и внимал решению Совета, но как-то рассеянно. Он думал о чем-то другом. Словно бы?…Да, ему в голову пришла иная мысль.

Он жестом попросил тишины, затем наклонился к Душе и тихо сказал:

– У меня есть другое наказание для тебя.

Душа с надеждой посмотрела на Отца.

«Боюсь, оно будет хуже, чем просто Забвение. Боюсь, что вместо величайшего триумфа, который ты сама себе замыслила, это станет самым суровым испытанием, которое когда-либо выносила человеческая душа. Я решил дать тебе то, что ты хочешь».

При этих словах все замерли. В Чертогах вдруг стало очень холодно.

– Да, я дам тебе достойное тело. У него будут таланты, и способности, и красота – все то, что ты хочешь…

– О, Боже!!! Спасение! Спасибо! Спасибо!– Душа обезумела от счастья, метнулась навстречу Богу, чтобы прильнуть своей тенью к нему. Отец величественным жестом остановил ее порыв. Дьявол с интересом ждал, что же будет дальше. Неожиданное решение брата моментально породило тысячи авантюрных мыслей и надежд в изощреннейшем уме Дьявола. Жизнь глупой души в обличье гения – что может быть слаще для Сатаны?

«Лакомства изысканней не сыщешь!» – Мурлыкнул он себе под нос.

– У него будут невероятные способности, которые ты так хочешь. – продолжал Отец. – Но он будет несовершенен, как и все люди. Он будет способен на все! Но при этом ты будешь маяться в его великом теле до самой его смерти, если, конечно, не сделаешь его истинно великим. Вопреки моей воле. И без помощи моего брата.

Душа не совсем поняла, что Господь имел в виду, но отчетливо осознала, что, должно быть, это и есть конец. Бог не сказал ей, чего будет лишен ее человек. И тот момент, когда она поймет, чего же именно ему не хватает, скорее всего, и станет последним.

Больше ни одной мысли у нее не было. Только страх.

– Теперь я должен спросить моего брата и Совет. Вы, вынесшие приговор забвения, согласны ли поменять его на наказание, избранное мной?

– Да, да, согласны! Это будет не только наказание, но и испытание! Да будет так! Так! – Послышалось отовсюду. Сатана с улыбкой поднял правую руку, сжал кулак и вытянул вверх большой палец.

Бог кивнул и коротко приказал:

«На Землю. Немедленно. Тем временем мы с Братом обсудим кое-какие условия пребывания души 6871 на Земле».

Тут же в Чертог стремительно влетели два Херувима Провожатых, подхватили Душу и потащили прочь.

Знакомый Ангел тут же поднялся со своего места и улетел в свою обитель, не в силах справиться со своей печалью.

ГЛАВА 2

1.

«Посмотри, какой прелестный!»

«Боже, посмотри на его глаза! Это же ангел, чистый ангел!» Медсестры передавали младенца друг другу, и каждая, очень бережно принимая в руки крошечный сверток, вздыхала от изумления и умиления. Этот младенец, и правда, был похож на ангела. Огромные глаза цвета зимнего неба, такие же глубокие и ясные. Окаймленные пушистыми ресницами, они с удивлением взирали на женщин в белых колпачках, склонявшихся над его лицом. На круглом, уже упрямом подбородке угадывалась благородная ямочка. Из-под чепчика колечками выбивались темные прядки волос, еще мягких словно пух. Лицо ребенка как будто имело печать небесных сил, до того оно было прекрасно.

«Наверное, все ангелы поцеловали его перед тем как прислать на Землю!»

«Он, наверняка, счастливчик! Такой красавец! Я бы так его и назвала: Счастливчик!»

      Его назвали Ромео.

Все, что отпечаталось в его сознании из раннего детства, были суетящиеся люди в черном, рыдающая мать, распластанная на полу в спальне, горы цветов и красивая черная машина, в которой ему не разрешили покататься. Тогда он узнал, что папа умер.

Сейчас он, конечно, понимал, что в семье тогда произошла трагедия. Но он не помнил отца, поэтому не тосковал по нему.

Слишком красивым он не вырос. Так ему, по крайней мере, казалось. Он был невысокого роста, чем пошел в миниатюрную мать, и свой незначительный рост он считал самым досадным недостатком. Его лицо казалось ему каким-то детским. В его двадцать два года никто бы не дал ему больше семнадцати. Но, по большому счету, его недостатки были надуманы им самим. Мать обожала его, маленькие школьницы, юные сверстницы, молодые соседки и зрелые дамы в супермаркетах замирали от восторга, когда встречались взглядом с его глазами, цветом и глубиной похожими на зимнее небо, сиявшими из-под темных шелковистых волос.

Недостатки были ему нужны: они дарили независимость. С малых лет у него все получалось слишком легко и слишком успешно, и тогда мама говорила, что так происходит только благодаря тому, что она рядом, поддерживает его. Мама всегда решала, когда и чем ему следовало заниматься. И выходило, что все, за что бы он ни брался с ее подачи, сразу же получалось так ладно, словно бы он учился этому всю жизнь. В школе, а потом университете он был круглым отличником, причем заучкой не слыл, так как никогда не засиживался за уроками. Он также был капитаном школьной команды по бейсболу, несмотря на небольшой рост, а еще – победителем городских соревнований по шахматам, имел высокий разряд по плаванию, талантливо играл на гитаре, быстро учил языки, играл в университетском театре. Он имел довольно высокий нежный голос, которым чарующе пел романтические баллады, и прекрасную память, что позволяла ему за час выучивать с десяток сонетов Шекспира наизусть.

И все это только лишь потому, что все эти занятия предлагала ему мама?

Если бы его спросили, то он сразу ответил бы, что так оно и есть.

И он ненавидел себя за это! Он был маменькиным сынком, и это устраивало и убивало его одновременно. Он хотел бунтовать! Но бунт свершался только внутри, только в душе и никогда не вырывался на поверхность. У него еще ни разу не хватило смелости ослушаться мать или сделать ей что-нибудь поперек.

Ему необходимо было как-то доказывать самому себе, что он способен хоть на что-нибудь без участия матери. Что вообще в мире может что-то происходить без ее участия: иногда ему казалось, что даже солнце всходит благодаря ей, и звезды зажигаются исключительно потому, что ей нравится смотреть на их призрачный голубоватый свет.

Он холил и лелеял каждый прыщик, что вскакивал на его лице, потому что это происходило вопреки тщательному уходу за кожей, к которому мама жестко приучила его, чуть ли не с пеленок. Впрочем, именно поэтому прыщи случались весьма редко.

Тогда он придумывал себе тайные недостатки, о которых мама якобы не знала, и постоянно надеялся, что вот сейчас что-то не получится, в конце концов! Вопреки ее желаниям. Вопреки ее участию. Но все получалось. И он все крепче убеждался, что она права, и только рядом с ней он способен не только на впечатляющие достижения, но и просто на разумные поступки. Возможно, он бы потерпел позорное фиаско в высшей математике или ядерной физике, но эти обласпти, как раз, интересовали его меньше всего. И он никогда не пробовал.

«Да и это бы у меня, наверное, вышло. Если бы она велела мне этим заняться». – Он с досадой бросил скомканную салфетку на стол и отодвинул недопитую чашку кофе.

2.

– Милый мой, доброе утро! – Мать неслышно подошла к нему и, обняв

его лицо руками, с обожанием поцеловала в лоб. Он аккуратно высвободил лицо – так он всегда делал, потому что ему это было неприятно, что всегда огорчало мать, кашлянул и спросил: «Тебе налить кофе, ма?»

– Нет, нет. – Поспешно сказала она. – Нет, нет, я сама. Ты ешь, не волнуйся.

Розовый ее пеньюар скользнул мимо его взгляда. Ромео автоматически взял ложку, хотя есть ничего уже не хотел. За его спиной мама что-то мурлыкала и звенела приборами. Он воткнул ложку в недоеденный йогурт и медленно повернул ее несколько раз, глядя, как белесая масса размазывается по стенкам стаканчика.

Мама, пахнув на него цветами, села рядом и накрыла его ладонь своей рукой. Заглянула в глаза.

«Какой ты красивый, малыш».

Он насупился и отвернул голову. Его раздражало, когда она так смотрела и так его называла. Тогда, вновь и вновь, он чувствовал себя беспомощным ребенком, и это происходило постоянно, и от досады даже хотелось орать. Кроме того, ничего красивого он в себе не видел. Ну, может только глаза.

Мать, не обратив внимания на реакцию сына, отпила глоток кофе и продолжила:

–Ты сегодня свободен, милый? Сегодня же суббота.

Он почувствовал неладное. Как назло, Ромео не мог вспомнить ни единого занятия на сегодня.

– Да, мам, я свободен. – Тихо пробурчал он.

– Чудесно, любимый. Тогда составишь мне компанию за покупками? – это был не вопрос, это было утверждение, и оно не подлежало обсуждению. – Мы купим что-нибудь из одежды, погуляем, сходим в кафе, а?

– Мам, вообще-то я…– несмело начал Ромео, – хотел бы встретиться с …– в голове его неоновой вывеской засверкало: «Тебе 22 года! 22 года! Ты взрослый мужик! Стой на своем» – ….Люциусом… – и голос его ушел в робкий шепот.

Из ее глаз в него полетели искры гнева. Она затрясла головой.

– Со своими никчемными друзьями будешь встречаться потом! Сколько можно тратить на них свое время? Они же тупые бездарные люди!

– Мам, не надо!…– Он вспыхнул и сам испугался этого. – Так…. говорить.

«Ну да, она сейчас расплачется. Вот и слезы…Мам, ма-м…ну хорошо, хорошо…»

– Роми, ну как ты не поймешь? – Она порывисто обняла его. Перья ее розового пеньюара угодили ему в глаз и неприятно щекотали, но он не осмелился даже пошевельнуться, чтобы только она не впала в истерику. – Как не поймешь, мой любимый сын, ты же один такой во всем мире! Такие способности – редкий дар! Почему ты никак этого не хочешь осознать? Тебе нельзя размениваться на ерунду. Я сделаю все, чтобы стал великим человеком. Но только должен слушать меня. Должен быть рядом со своей мудрой матерью. Один или со своими друзьями далеко ты не уйдешь. Тебя обманут, используют! Ты такой наивный, неопытный. Ты совсем не знаешь жизни. Жизнь – это опасно. Ты ведь еще совсем ребенок. Только я могу тебе помочь, я ведь люблю тебя! Только я! Остальные лгут. Я всю жизнь прожила ради тебя. Я не могу запретить тебе общаться со всеми этими людьми. Ты уже совершеннолетний. Но мой долг предупреждать тебя об опаности. Все время предупреждать, чтобы ты соблюдал осторожность». – Она всхлипнула, но, почувствовав, что Ромео не выказывает сопротивления, не заплакала и тут же успокоилась.

Как ни в чем не бывало она, с улыбкой глядя на него, боявшегося пошелохнуться, вернулась к своему кофе. Он всегда поражался этой ее способности мгновенно успокаиваться, если он не сопротивлялся. Мама могла кричать на него в приступе ярости, рыдать, обливаться слезами, топать ногами, но стоило ему просто сжаться в комок и перестать, хоть как-нибудь противостоять ее натиску, она в мгновение ока успокаивалась и возвращалась в чудесное расположение духа.

«Я ведь так люблю тебя!» – так же как и сейчас, всегда повторяла она. И это служило абсолютом. Иногда Ромео хотелось кричать и бежать прочь, только услышав первые звуки этой ненавистной ему фразы. Но во всех остальных случаях он умел скомкать всю свою волю и, зажав ее в кулак, просто улыбнуться самой нежной из всех своих улыбок и сказать:

«Я тоже люблю тебя, Мам».

3.

Он снова посмотрел на часы: в этом магазине они находились уже полтора часа. Мама никак не могла выбрать себе платье: она перемеряла уже целый ворох. Каждое платье демонстрировалось всему магазину. Каждый выход мамы, все еще очень эффектной женщины, неизменно сопровождался эмоциональными возгласами продавщиц, которые фонтанировали лицемерным восторгом.

Ромео, погребенный под грудой пакетов в кожаном кресле, уже находился в состоянии, наиболее близком к обмороку, когда неожиданно нашел себе развлечение: он обнаружил, что кресло было прислонено к стеклянной витрине, которая выходила в пассаж торговой галереи. Ромео с облегчением отбросил придавившие его пакеты, повернулся к стеклу и принялся разглядывать прохожих. Время от времени, ему приходилось оборачиваться к кабинке примерочной и с деланным восхищением смотреть на мать в следующем «может быть, этом?» платье. Самым сложным в этом деле было скрыть истинное безразличие и усталость.

– Боже, Роми, посмотри, а это платье просто божественно! Может быть, это? Как думаешь, милый? Я просто не знаю, что делать! Здесь столько великолепных вещей. Это мой любимый магазин! Правда, Роми?

– Да, да, конечно, мам! – автоматически отвечал он.

– Да, да, мадам! – хором вторил ряд продавщиц у примерочной .

Он повернулся обратно к стеклу, как только изящная фигура матери скрылась за алыми занавесками, и…. все внутри него вмиг оборвалось: мимо магазина шла Она. В левой руке она несла пакет с логотипом известной марки сексуального женского белья. Им она небрежно помахивала. Ее роскошные темные волосы волнами взлетали при каждом шаге. Спину она держала очень ровно, и это получалось у нее легко и естественно. Она была миниатюрна как японская статуэтка и гибка, словно стебель цветка. Он в ошеломлении прильнул к стеклу, не в силах оторвать от нее глаз. Будто почувствовав на себе его взгляд, незнакомка обернулась и взглянула ему прямо в глаза. Ромео потерял дар речи. У нее были фантастические, янтарного цвета глаза, и в ее лице он увидел что-то соверщенно особенное, притягательно таинственное. Ромео почувствовал, как кровь прилила к его лицу. Он прилип к окну, пожирая ее глазами. Девушка слегка замедлила шаг, как будто упиваясь впечатлением, которое она на него произвела, и позволяя ему полюбоваться собой еще мгновение. Она больше не смотрела в его сторону, но он знал, что она видит его, видит особым женским взглядом, различающим самые малозаметные жесты в поведении мужчины. Высокие каблуки ее туфелек отстукивали его сердцебиение. Время как будто остановилось, все перестало иметь значение. Его сердце билось в стекло, пыталось прорваться к ней, но тело не слушалось, не пыталось даже пошелохнуться.

В какое-то мгновение она обернулась вновь и улыбнулась ему. Улыбнулась как бы сквозь него, как бы внутрь его. В горле пересохло. Ромео показалось, что сейчас он выдавит стекло лицом и упадет прямо к ее ногам.

«РОМЕО!!!!» – Негодующий окрик тупым ножом вспорол его реальность. Он вздрогнул и отпрянул от стекла. Мать метнулась к витрине и стала в напряжении вглядываться в пассаж, пытаясь понять, что могло настолько завладеть вниманием ее сына, что уже несколько раз позвав его, она не получила ответ. Девушка уже почти скрылась из виду, но проницательность матери не дала себя обмануть:

«Ты смотрел на ту девицу? – голос ее походил на сиплый крик какой-нибудь птицы. – А ну признавайся, ты смотрел на ту шлюху?!! Я пытаюсь выбрать платье, которое нравилось бы тебе, а ты в это время рассматриваешь прохожих шлюх? Да так их рассматриваешь, что даже не слышишь меня?! Как ты смеешь?

«Продавщицы в секунду растворились в воздухе, так как стало понятно, что покупка не случится…» – отрешенно подумал Ромео. Скандалящая мать казалась ему расплывчатой голографической картинкой, некрасиво пляшущей в замедленном пространстве.

«Не смей смотреть на них!!! – Периодически пробивалось в его сознание. – Не смей смотреть на дешевых шлюх!!! Я не для того тебя растила, чтобы отдать тебя какой-то твари, которая только и ждет, как бы отнять тебя у меня».

У Ромео потемнело в глазах. Он не хотел и не мог это слышать. Ему хотелось бежать и бежать, не разбирая пути, бежать, пока силы не оставят его, бежать, пока он не перестанет слышать эти крики.

«Да, Мам, прости, я больше не буду ни на кого смотреть». – Как автомат отчеканил он, не глядя на мать. Перед его глазами струился шелк длинных волос, и фантастические, желтые глаза смотрели на него с таинственной улыбкой, зачаровывая и маня за собой.

4.

Темнело. Узкая колея пригородной дороги змеилась под колесами машины. В последних отблесках заходящего солнца розовым глянцем отливали кроны кленов по обочинам. Высоко в сереющем небе, с едва слышным нежным свистом носились пичужки.

Ромео сделал вид, что полностью сосредоточен на пустой дороге. Так можно избежать дальнейших выпадов матери, которая все еще с обидой поглядывала на него из-под светлой челки. Сам он старался не упустить ни одной детали окружавшего их пейзажа; это умиротворяло и успокаивало его. Благо, его синий Купер был единственной машиной на много, простиравшихся лугами, миль вокруг. Он открыл окно, и салон постепенно наполнился терпким ароматом летнего вечера, напоенного сладостью трав и цветов. Многоголосое пение сверчков, и тихий свист птиц баюкал его, рокот двигателя мерно басил в такт мелодии наступления ночи.

Взгляд Ромео застыл на разлитой впереди разделительной полосе, сладкая дремота обволакивала его своей воздушной паутиной. Он ощущал блаженство расслабленных мышц, наступающего сна уставшего за день разума. Лента разделительной полосы становилась шире, туманнее, клены склонялись к нему, стремились укрыть его своей листвой.

«Ромео … Ромео… – вкрадчивый шепот услышал он. – Что твоя душа, Ромео?…. Что твоя душа?» – это было как колыбельная в его засыпавшем сознании, как нежные поцелуи на ночь, как начало розового сна.

Внезапный глухой удар обрушился на капот.

Вскрикнув, Ромео придавил тормоз, рванул ручку передач и метнулся вон из машины, еще даже до того как она полностью остановилась. Он зацепился ногой за борт и плашмя упал на землю, не удержавшись за распахнутую дверь.

Мать застыла на переднем сиденье. Вместе с нею замерло все вокруг. Казалось, что даже деревья перестали трепетать листвой, и птицы словно остановились в потемневшем небе.

Ромео дрожал от ужаса и, стараясь не шевелиться, поводил глазами, в попытке разглядеть боковым зрением, что там. Там… под колесами. Но так он ничего увидеть не смог.

Собравшись с духом, Ромео немного вытянул голову. Все равно ничего не было видно. Ужас, ледяной и скользкий, заполнял его. Голова его вдруг стала необыкновенно тяжелой. Ромео с силой выдохнул и обернулся, бросив молниеносный взгляд прямо между колес Купера. Там ничего не было. Потом он опустился на четвереньки и еще раз заглянул под машину.

– Ромео, что с тобой? Что случилось? – вдруг услышал он испуганный голос матери. Он поднял голову. Она стояла рядом и настороженно смотрела на него.

– Мама, здесь ничего нет. – Голос его срывался. Он огляделся опять. – Ничего!

– А что должно быть? – с опаской спросила она. Она глядела на него как на умалишенного.

– Как что, мама? – он вскочил и обежал вокруг машины, вертя головой из стороны в сторону. – Я кого-то сбил! Ты же слышала удар? Почему под машиной ничего нет? Я же кого-то сбил. Что это было?

– Какой удар, любимый? – мать осторожно обняла его за плечи. Он рвался из ее объятий. – Ничего не было. Тебе показалось.

Она усадила его на переднее сиденье, сама села за руль. Его взгляд еще сверкал каким-то странным, полубезумным возбуждением. Она взяла в руки его лицо и обеспокоено заглянула в глаза.

– Милый. Роми, успокойся, пожалуйста. Ты никого не сбил, никого не было. Тебе просто показалось. Может быть, ты задремал за рулем, и тебе привиделось. Мы скоро приедем домой, и все будет хорошо. Не волнуйся.

Ромео закивал, но взгляд его все еще блуждал, словно потерявшись.

Мама повернула ключ в зажигании, двигатель мерно зарокотал. Плавно опуская ногу на педаль газа, она снова глянула на сына: он вжался в сиденье, дышал тяжело, глаза его были расширены:

– Роми?

– Мама, мне страшно,– пролепетал он, – мне кажется, что сейчас колеса упрутся в труп…

– Хорошо, дорогой. Давай так: я не буду глушить мотор, а ты выйдешь из машины, еще раз посмотришь, и убедишься, что под колесами пусто.

Он снова закивал и открыл дверцу.

Прошла целая вечность, пока он решился выйти. Под колесами ничего не было.

«Я схожу с ума…» – подумал он. Сейчас он осознал, что не было никакого шепота, никакого удара.

– Ты устал, милый. – Мама присела на кровать рядом с Ромео и подала ему чашку с пряным чаем. Аромат корицы приятно щекотал нос. – Я, конечно, замучила тебя сегодня. Признаюсь, со мной тяжело ходить по магазинам. Я сильно нервничаю, когда не могу что-то выбрать. Я была не права. Прости меня, сын.

– Мам…– пробурчал он, зарывая лицо в ее длинные светлые волосы. Он тоже чувствовал себя виновным за то, что так раздражался на нее. Он опять чувствовал себя ребенком. Но сейчас это было приятное ощущение.

– А знаешь, почему мы с отцом назвали тебя Ромео?

– Почему?

– Мы хотели, чтобы наш мальчик обладал чувственностью и душой настоящего романтика, чтобы был способен на подвиг ради своих любимых. Чтобы любовь руководила тобой. Мы хотели, чтобы в мире, таком грязном и страшном, появилась светлая душа….

– Мам, – он чуть замялся, но продолжил, – Расскажи мне про отца. Какой он был?

Удивительно, но только сейчас он понял, что никогда раньше не задавал этого вопроса.

Все 22 года он жил так, словно отца вовсе и не существовало. Мама никогда не говорила о нем сама, она погребла его образ навеки в своем сердце, и даже фотографии отца по всему дому было не разыскать: все хранились где-то в тайниках маминой спальни. Наверное, не вспоминать о нем было для нее легче.

Она горько вздохнула. Он почувствовал, что сердце ее стало биться быстрее. Прошло несколько минут, пока она, сглатывая слезы, которые хотела скрыть от сына, решилась сказать:

– Он был для меня всем. В моей жизни больше ничто не имело значения. Когда мы повстречались, я была совсем девчонкой. Тогда я не думала о своих жизненных интересах, о какой-то карьере. Я и не успела научиться думать об этом. Я вся была в плену чувств, как любая юная девчонка. Он научил меня всему. Научил думать как он, чувствовать как он, он научил меня смотреть на мир его глазами, мы были единым целым. Он был хорошим человеком. Открытым, добрым, талантливым. Очень щедрым. Твой отец очень нас любил. Знаешь, ты ведь даже и представить себе не можешь, как я счастлива, что он оставил мне тебя. Свою кровь, свою плоть. Мне по-прежнему есть, на кого опереться. У тебя его глаза. Ты бы гордился своим отцом. – Она смолкла. Из глубины ее груди вырвался еще один тяжелвй вздох. Она поцеловала его в затылок. – Ну ладно, уже поздно, тебе пора отдыхать. Спокойной ночи.

Мама поднялась с кровати, послала ему воздушный поцелуй и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

Ромео не спал. Исписанные листы бумаги летели со стола на пол. Он комкал их, швырял прочь, писал дальше, поднимал и разворачивал их вновь, опять бросал. Чувства, теснившие его грудь, и мысли, пронзавшие его ум, потоком синих чернил лились на белую бумагу, сливались в горячие слова, сплетались в замысловатые тексты. Фантастические, желтые глаза словно наблюдали за ним из глубины его души.

ГЛАВА 4

1.

Усталый, Дьявол сбросил с себя тяжелые крылья, испустил облегченный вздох и улегся на ложе, свитое из багряных лилий.

– Нынче я устал. – Сказал он сам себе.

В покой неслышно скользнула юная чертовка и протянула ему поднос, на котором стоял золоченый бокал, до краев наполненный вином.

Лукавый подхватил его, сомкнув изящные пальцы с длинными ногтями.

Сегодня не зря он спускался на землю. Каждый день на земле приносил ему все больше легких трофеев: по всей планете очагами шли войны, вымирали животные, исчезали леса, люди все больше забывали о чистоте и великодушии, окончательно погрязая в удовольствиях и грехах. Алчность слепила их.

Дьявол нахмурил густые брови.

«Даже я не мог ожидать от людей такой прыти». – Подумал он вслух и глотнул вина. Терпкий вкус его умиротворял Сатану. Тепло разлилось по всему его существу. Он зажмурился от удовольствия.

Но мысли его были мрачны:

«Если так и дальше будет продолжаться, то вселенское равновесие не просто нарушится, оно обрушится. Ко всем чертям… да, к чертям. Тогда планету действительно придется уничтожить. Такой беспросветный ад не интересен никому, даже мне. Кого я тогда буду искушать? – он озабочено покачал головой, – столько грязи мне не надо. Должны же оставаться на свете хоть какие-то праведники? Их я должен тащить к себе! А они должны упираться. Отчаянно, причем! Зачем же мне шесть миллиардов чудовищ в аду? Боюсь, мой брат слишком увлекся спасением китов и разных там леопардов. Все кончится тем, что их просто не от кого будет спасать. Ох, как мне все это не нравится».

И тут одна мысль приятно защекотала его:

«Да, как же я мог забыть? Есть же кое-кто, с кем я мог бы поиграть. Это, по меньшей мере, интересно. Наш Ромео. С такой душенькой – не грех».

– Я тоже вспомнил о нем, как раз нынче. – Бог опустился в ложе рядом с бесом.

– О, брат, я и не заметил, как ты вошел.

– Не разыгрывай комедию. Ты, как я погляжу…– Бог сделал паузу и предостерегающе погрозил брату пальцем, – не забыл об этой душе.

– Еще бы, конечно не забыл! – Дьявол передернул плечами и глотнул еще вина. – Буду рад ее заграбастать. Она же опальная. Ты сам, сам, если помнишь, покарал ее за гордыню. Сам сослал на Землю. А теперь? Что, проявляешь к ней симпатию?

Наступила задумчивая пауза. Бог, и Сатана подумали о чем-то своем, глядя на пламя, игравшее искрами в огромном камине.

В покоях было уютно и тепло. Красноватые отблески огня и тихое потрескивание дров настраивали на длительные неторопливые размышления.

Наконец, Господь опустил голову и грустно улыбнулся:

– Знаешь, мне симпатичен паренек, который в итоге получился. Из него мог бы выйти толк…м-да,… мог бы выйти светлый человек. – Он задумался еще на мгновение, уставился на Брата.

Тот с ироничной улыбкой наблюдал за ним.

Бог тряхнул головой, словно сбрасывая тяготившие его мысли, и твердо произнес:

– Нет, дорогой, я не отказываюсь от своих поступков. Эта душа провинилась и несет заслуженное наказание. Но я не отдам ее тебе просто так. Она попытается искупить свою вину на земле. Ейсли ей это удастся, она вернется в Райские Кущи. Ну а если она потерпит поражение… Что ж, тогда забирай. Мне симпатичен тот паренек. Он еще совсем молод, но я чувствую,…он сможет нести добро. Душа может выдержать испытание…

– Ой, ну зачем он тебе? Мне симпатичен тот славный паренек. – Передразнил Дьявол брата. – Вон, посмотри, какой бардак творится по всей Земле. С этим лучше делай что-нибудь. А то со своими пятнистыми кошками да полосатыми рыбами ты о людях вообще позабыл.

– Что еще я могу сделать для них? Один, без светлых людей. Без людей, способных нести чистую красоту, добро, истину! Их так мало. Они как бесценные самородки.

– Придумай что-нибудь! Ты ведь Бог. Ты воплощение добра! А добру положено торжествовать.

– Большинство людей верят в это только в кино, пока смотрят сказочные фильмы!

– Я, кстати, кино придумал…

– Да, ты, я помню. Стоит фильму закончиться, как они возвращаются к равнодушию и неверию. Я даю им все необходимые знаки! По ним они сами должны понять, что им делать! Но они слепы! Они не хотят ни видеть, ни слышать меня. И получается, что на Земле у тебя больше власти.

– Ты сам виноват! Как так могло, скажи мне, получиться, что даже на тебе зарабатывают деньги и испокон веков уничтожают людей твоими именами?

– Так всегда было.

– Тогда чем ты отличаешься от меня?

Бог посмотрел на Дьявола с печальной улыбкой

– Мы с тобой противоположны, и мы – едины, если ты позабыл. – Многозначительно произнес он.

– Тьфу, вот еще! – Бес усмехнулся, но тут же виновато потупился и отхлебнул еще вина,

– Мы с тобой – равновесие, – продолжал Бог, – друг без друга мы не существуем. И на земле есть еще люди, несущие добро. Они выбиваются из сил, неся эту тяжкую ношу. Добро или зло, вознесение или кара – выбор самих людей. Они сами должны отдавать себе отчет в том, что делают. Я наделил их разумом, чтобы они понимали о последствиях каждого поступка. Повторяю, я только даю знаки. Они должны следовать знанию. Им не надо ничего придумывать. Вся теория добра, ровно как и зла, была построена много эпох назад. Она не изменилась. Люди только стали жадные, очень, очень жадные. И слепые. Очень, очень слепые. Совершенно слепые!

– Любовь к деньгам и власти застит им глаза…– Дьявол поднялся из своего ложа, подошел к брату и положил руку ему на плечо, сжал его. – Прости, но тут я с тобой не согласен. Люди – куклы, которые со своими душами получают только указания к действиям. Сами они ни на что не способны. Ты даешь им знаки, а я ежеминутно диктую, что и как им следует делать. И, похоже, именно я поступаю правильно, потому что равновесие склоняется в мою сторону. Ты знаешь, я люблю тебя, брат, но законы бытия не отменить. И я выполняю свою миссию. И тебя не пощажу, хотя все отдам за тебя. Знай, я всегда страдаю, когда тебе больно.

– К чему ты клонишь?

– Я ничем не брезгую, борюсь за каждую душу, которую хочу перетянуть на свою сторону. И, как правило, весьма успешно. Я заберу его! Я понимаю, что он нужен и тебе. Пожалуй, даже больше, чем мне, но у меня он тоже не пропадет. И по праву победителя, я заберу этого «славного паренька».

– Победителя чего, позволь тебя спросить? В чем ты уже победил? – Господь вскинул голову, окинув Сатану взглядом полным величия. Тот растерянно попятился и плюхнулся в свое ложе, устыдившись. – У тебя достаточно приспешников, Черт. Ты вполне обойдешься без него.

– Нет, не обойдусь! Я хочу его, Брат! Хочу видеть его в своих слугах. И не называй меня чертом!

– Я тебе его не отдам! Эта душа вернется в Райские Кущи!

– Нет, не вернется! Она будет обитать в Аду!

– Нет, не будет!

– Неужели ты не понимаешь! Из него выйдет новый Гитлер, Наполеон!

– Нет, новый Леонардо или Чайковский!

– Отдай его мне!

– Нет!

– Отдашь!

– Это мы еще посмотрим!

– Здесь и смотреть нечего!

– Он будет мой!

– Не будет!

– Я все равно его искушу!

– Я не позволю!

– Иди ты к Черту, Боже!

– Не богохульствуй!

– Отдай его мне!

– Нет, постой-ка! – Воскликнул Бог. – О чем мы тут с тобой спорим? Все уже прописано.

Люди ведь куклы, которые получают указания к действию, не так ли?

– Прописано, прописано! Но только в общих чертах. Да и кто тебе сказал, что нельзя все переписать? Кто здесь устанавливает правила?

– Не смей! Я предостерегаю тебя. Ты не имеешь права вмешиваться и влиять на судьбу этого человека. Запомни: его жизнь это испытание его души, мы не имеем права влиять. Мы все оговорили. Не нарушай наших условий. – Бог строго погрозил ему пальцем и озарил ослепительным золотым сиянием покои Сатаны. Тот поспешно прикрыл глаза, так как выносить этот свет было для него страшнейшей пыткой.

Словно ярчайшая звезда на всем небосклоне, Господь осветил

Преисподнюю, и жизнь в ней на мгновение оцепенела, в страхе перед его величием.

2.

За окном сизовато-серебряной вспышкой молния прострелила спящее небо, и мощный раскат грома тяжело прокатился по крышам домов, дребезжа черепицей, и вздымая шерсть на загривках бездомных котов.

Ромео вздрогнул и вскинул голову, глянув между занавесок в темное окно. Соседские собаки протяжно завыли. В стекла хрусталем запели крупные капли дождя. Раскат повторился.

«Ну и ну, гроза. С чего бы это», – подумал Ромео. Он огляделся вокруг: по столу и полу были разбросаны густо исписанные и почерканные листы бумаги. Пальцы его были испачканы синими чернилами потекшей шариковой ручки. Прямо перед собой он увидел аккуратно сложенную пачку листков, испещренных стройными строками рифм. Строки сплетались в ровное полотно, оно словно лилось со страницы на страницу.

Удивительно, но он не очень отчетливо помнил, как писал все это.

«Наверное, я вырубился сразу же, как только закончил. А я закончил? Утром посмотрю». – Поднимаясь со стула, подумал он, с трудом стащил с себя одежду и рухнул в постель.

Молния то и дело озаряла его комнату серебристыми всполохами, и гром грохотал так, словно титаны столкнулись в битве в небесных далях.

Но под одеялом Ромео чувствовал себя в полной безопасности, хотя глухой, первобытный страх острыми коготками царапал его где-то под желудком.

Он не мог уснуть очень долго. Ромео вертелся с боку на бок, недовольно кряхтел и проклинал чертову грозу. А гроза все набирала силу, в комнате становилось светлее и светлее с каждой новой стрелой, летевшей с высоты небес.

В конце концов, не выдержав, Ромео поднялся с кровати и подошел к окну. На улице лил дождь. Тяжелые капли маленькими снарядами беспрерывно взрывались о лакированную поверхность асфальта. Ветер раскачивал кроны деревьев так сильно, как будто старался стряхнуть с них всю листву.

Ромео заметил промокшую собаку, забившуюся под кусты у дома напротив. Бедное животное сжалось в липкий холодный комок, пытаясь сохранить остатки тепла своего маленького тела. Как будто почувствовав на себе взгляд Ромео, пес поднял голову и насторожил уши. Повертев головой, пес повернулся в сторону человека, и взгляд его встретился со взглядом Ромео. Тот, повинуясь безотчетному наитию, распахнул окно и, перепрыгнув через подоконник, выбрался на улицу.

Странно, но Ромео не чувствовал струй ледяной воды, лившейся по его лицу, шее, спине. Он шел медленно, словно во сне, он ощутил нечто совсем новое, чего доселе никогда не ощущал: чувство какой-то беспредельной свободы. Он как будто превращался в эти струи дождя, он словно мог пролиться куда угодно, в любой уголок, в любую щель мира. Он мог стать ветром, он мог полететь куда угодно. Он мог бы расправить сейчас незримые крылья и полететь навстречу янтарным глазам, он нашел бы их и пролился в них слезами восторга.

Он чувствовал себя счастливым!

В то же самое время пес, видя приближение Ромео, еще сильнее сжался в ком и приглушенно зарычал. Ромео не понимал, куда и зачем он идет. Но ему было все равно: еще шаг, другой, третий, все легче, легче, ступни его оторвутся от земли, и он обратится в невидимую птицу, и…

Две крупные капли попали ему прямо в глаза. Сквозь блестящую воду он увидел лицо. Прямо перед собой.

Ромео порывисто вытер глаза ладонью. Он внезапно начал ощущать, как холодные струи дождя обжигают его кожу; он почувствовал всю тяжесть веса своего тела – ему не взлететь.

Перед ним стоял мужчина.

На мужчине был надет черный костюм. Глаза его замерли в глазах Ромео. На лице его был написан страх. Лицо этого человека показалось Ромео смутно знакомым.

Пес заскулил, оскалился и завертелся волчком под кустом. Ромео взглянул глубже в глаза мужчине. В сознании его вспыхнуло: черная красивая машина; горы увядающих цветов; мать, распластанная на полу спальни; молодой мужчина в черном костюме в гробу; фотография на столике в маминой спальне. Ужас молнией ударил в его сознание.

Губы Ромео пересохли, несмотря на потоки воды, что лились по его лицу.

– Па..папа…– выдохнул он. И протянул к нему руки.

Мужчина попятился, отрицательно мотнул головой и, как будто оттолкнув Ромео, качнулся и побежал прочь. Ромео бросился за ним. Ему больше не было страшно.

–Папа! Па-па! – он кричал так громко, что скоро голос его сорвался, и зов превратился в сиплые возгласы. Но мужчина продолжал бежать, оглядываясь и отмахиваясь от Ромео. Они бежали по каким-то городским улочкам; по полю; и по лесу; по свалке, и по воде; и по песку. Быстро, как ветер.

В один момент, взбегая вверх по склону холма, Ромео догнал мужчину. Он вытянул руку, чтобы схватить его за плечо, но промахнулся, и человек вдруг остался позади, в страхе глядя на него. Ромео продолжал бежать, пока не достиг вершины. Он обернулся: отец все стоял на том же месте и смотрел на него. Ромео сделал шаг, еще, и вдруг понял, что под ногами его больше нет опоры. Он хотел закричать, но захлебнулся потоком воздуха, подхватившим его и устремившим вниз. Далеко под ним простирались луга и поля, и река змеилась рядом с белоснежным домом с зеленой крышей, одиноко, но уютно стоявшим почему-то посреди бескрайних просторов полей.

3.

Ромео выпрыгнул из кровати с хриплым вскриком. Светило солнце, тикали часы, по столу были разбросаны листы бумаги, как он и оставил их накануне. Чуть переведя дыхание, Ромео схватил с тумбочки чашку с недопитым вчера чаем и сделал несколько жадных глотков. Несколько минут он вспоминал, какой наступил день, и разбирался, что за время показывали часы. В конце концов, он осознал, что наступило воскресенье 9 июня, а на часах – 9 часов 26 минут утра. Сон снова и снова тенью вставал в его памяти: это ощущение свободы, счастья, потом – ужас, потом бесконечный бег без устали по странной местности, а потом это жуткое смешанное чувство парализующего страха и пьянящего восторга бесконечного падения.

Отец… отец…. Ромео нахмурился, вертя в руках пустую чашку.

«Почему он бежал прочь от меня как от чумы? Почему такой страх был на его лице? Почему, наконец, он приснился мне именно сейчас, если не снился никогда? И я даже не помню его».

Ромео попытался объяснить себе этот сон с точки зрения фрейдизма, материализма, марксизма, и чуть ли не постмодернизма, но сам не верил в то, что пытался себе сказать.

Внезапно послышался тихий свист, и в окно постучали.

Ромео вытянулся, сидя в постели, выглянул в окно и увидел лицо своего друга Люциуса, прильнувшее к стеклу с той стороны. Люс, шевеля губами в попытке что-то сказать, постучал еще раз. Ромео спрыгнул с кровати и распахнул створки. Люциус легко забрался в комнату.

– Все-таки круто, что твоя комната на первом этаже! – воскликнул Люциус. – Удобно лазить! И за телками в окно наблюдать тоже норм!

– И тебе тоже привет! – пробурчал Ромео.

– О-о, приятель, ты что-то еще почивать изволишь? – шутливо сказал Люс и огляделся вокруг. – А-а, творил что-то под покровом ночи! – Он с интересом сгреб в ладонь несколько листков бумаги и уселся на пол с явным намерением прочесть текст.

– О нет! – воскликнул Ромео, беспардонно вырвал листки из рук Люциуса и бросился собирать бумаги. Он суетливо затолкал охапку в ящик стола и щелкнул замком.

– Э-э, друг, ты что? – обиженно проговорил Люциус и отвернулся.

– Ну, прости, друг. Это…э-э…м-м-м…

– Да-да, я понял: это личное и вообще не закончено…

– Да, так. Точно! – Ромео радостно закивал. – Спасибо, ты нашел мне приличное оправдание. Настоящий друг! – Ромео вдруг понял, что он пересилит жгучее желание и ничего не расскажет Люциусу ни о сне, ни о происшествии прошлым вечером.

– Окей, Ромео, репетировать идем?

– А! Да! Да. Я… забыл. – Ромео заметался по комнате, не в силах сконцентрироваться. – Люс, дай мне двадцать минут, ладно? Я мигом соберусь.

– Ну ладно, – недовольно проворчал парень,– давай быстрее. Вечно забудешь все самое важное.

Ромео схватил из шкафа первую, попавшуюся на глаза одежду, и побежал в душ. Люциус залез с ногами на кровать и, удобно развалясь, принялся бренчать на гитаре, которую привычным движением достал из-под кровати.

Люциус был немногим старше Ромео. Наполовину поляк, наполовину ирландец, он проявлял недюжинный талант актера и музыканта. Выглядел он заметно: это был среднего роста молодой человек, довольно худой, с красивыми, почти женскими ногами, которые он любил показывать, посему все лето носил весьма короткие шорты. Голова его была увенчана густыми белокурыми завитками, из-под них бесовски блестели зеленые хитрые глаза прирожденного лицедея, которые свели бы с ума не один десяток молодых барышень; изящный, чуть вздернутый нос придавал лицу обманчиво ангельский вид.

Он имел один недостаток, который портил ему всю жизнь: через лоб, правую бровь, на середину щеки сползал уродливый белесый шрам. История шрама была абсолютно прозаичной и даже нелепой: какое-то падение с лестницы по пьянке.

Люциус бесконечно страдал из-за своего уродства, но он слышал множество историй о выдающихся личностях, которые приобретали уникальный шарм именно благодаря различным увечьям. И он, следуя примерам великих, изо всех сил пытался превратить шрам на лице в свое главное достоинство, поэтому носил его как бриллиантовую тиару, как имперскую корону, как печать избранного. Он носил его с величавой гордостью, не пряча, не украшая и не маскируя. Каждый раз, когда его спрашивали о происхождении шрама, он заново придумывал необыкновенные романтические истории, переполненные драматизмом. Правда, это редко срабатывало: как раз из-за шрама его отвергали сверстницы, что в его возрасте и при его амбициях было настоящей трагедией.

По этой причине Люциус сильно комплексовал, что пытался скрыть за нарочитой распущенностью и чрезмерной активностью, хотя на самом деле, был весьма нерешителен и ленив.

Вся его жизнь представляла собой череду блестящих идей, массу теоретических способов их воплощения, плотный график вечно отменяемых репетиций, длинный список непосещенных прослушиваний, открывшиеся и закрывшиеся перспективы. Он хотел успеть везде. Но из-за своей праздности и внутренней неуверенности пока не успел нигде.

И, откровенно говоря, он был бы совсем не прочь въехать в мир успеха и славы на чьих-нибудь более удачливых и трудолюбивых плечах.

Тем не менее, со стороны Люциус казался сгустком направленной энергии, которая генерировала, питаясь сама от себя, и не заканчивалась ни при каких обстоятельствах. В будущем он, бесспорно, станет оскароносным актером или мега рок-звездой – в этом он всех уверял, и в этом кое-кто был абсолютно уверен. Главное – найти нужного человека, который вовремя поможет ему.

Он обожал Ромео. В первую очередь, за его имя. Во вторую, за все остальное сразу: за талант, который тот не принимал и которым почему-то тяготился. За скромность, обычно не свойственную таким «очаровашкам»; за неожиданные вспышки искрометного темперамента, который он всегда тщательно скрывал. Люциус обожал его за бесконечные опоздания, за мечтательную рассеянность в синих глазах, за романтические порывы, за углубленность в себя, за способность быть настоящим другом, и за почти конвейерную продуктивность в любом виде творчества.

Он готов был терпеть любые его причуды и заранее простить ему все возможные обиды за то, что как раз Ромео и обладал теми самыми удачливыми и трудолюбивыми плечами. У него все получалось. Ромео был просто обречен на успех. Так что у них будет, непременно будет совместное блестящее будущее: еще на первом курсе Университета Люциус заставил Ромео в шутку поклясться все делать вместе и вытаскивать друг друга. И эту клятву Люциус запомнил как таблицу умножения.

Он не мог простить ему одно: его мать.

«Эта мегера погубит его! И меня, заодно». – говорил он сам себе. «Если бы она могла спать с ним, чтобы он принадлежал только ей, то она не преминула бы сделать это».

Мама постучала в душевую кабинку. Ромео это просто ненавидел.

– Что, ма? – с раздражением спросил он, инстинктивно отодвигаясь подальше от перегородки.

– Роми, милый, ты идешь завтракать?

– Нет, мам, у меня нет времени! Извини, мне надо бежать.

– Куда? – голос приобрел металлический отзвук.

– Мне на репетицию, мам!

– Какую?

– Спектакля, ма!

– Это тот, который ставят по твоей пьесе?

– Да, ма! По той пьесе, которую ты предложила для постановки. Помнишь, Минотавр и Ариадна?

Она вспомнила, но все равно не желала говорить «да», не хотела отпускать его, но ничего не поделаешь. В конце концов, ставится его пьеса. Пьеса, кстати, была хороша. Лишний плюс ей и ее ненаглядному ребенку. Только вот эти поздние задержки! Все равно надо будет как-то их прекратить.

– В воскресенье? Кто же тебя надоумил репетировать в воскресенье? Боже, какой бред. Когда же ты придешь? – Голос снова зазвучал как пустая кастрюля.

– Не знаю, ма. Я постараюсь пораньше. Я позвоню! – Уже еле сдерживая досаду, процедил Ромео.

Дверь хлопнула. Ромео с облегчением вздохнул и закрутил кран.

Ева Дэниелс бежала по коридору. Она сразу все поняла. Да, точно! Из-за двери комнаты Ромео были слышны звуки гитары. Это опять пришел он, залез в окно, чертов Лю…Люци-фер, проклятый поляк! Символ неповиновения! Воплощение анархизма! Этот бездарь и паразит! Он не доведет Ромео до добра! Ромео покатится по наклонной дорожке из-за этого ублюдка!

Люс самозабвенно перебирал звонкие струны, как дверь с грохотом распахнулась, и в проеме возникла…

«Да, вот она, МЕГЕРА! Ждали, ждали». – подумал Люциус про себя и широко улыбнулся:

– Здравствуйте, миссис Ева. Как поживаете?

Она смотрела на него с вызовом. «Если бы не была такой сукой, она была бы еще ничего». – Мелькнуло в голове Люциуса. Стройная блондинка с длинными ухоженными волосами и сияющей кожей. Высокая грудь, тонкая талия, длинная шея. Королевская посадка головы.

«У Ромео такой же точеный нос».

Ева открыла было рот, чтобы как всегда высказать все, что она думает по поводу мистера Люциуса, но, увидев этого белокурого красавчика, беззастенчиво развалившегося на кровати и глядевшего на нее с такой чертовски влекущей улыбкой, неожиданно смутилась. Голос изменил ей и, не ожидая от самой себя, Ева запнулась. Люциус продолжал таращить свои изумрудные глаза на нее, склонив голову к правому плечу. Она справилась, наконец, с внезапным смущением, и сказала:

– Тогда, может, мы позавтракаем вместе? Если уж Ромео ничего не хочет делать без тебя…

– Да! Я голодный. – С готовностью кивнул Люциус и отставил гитару в сторону.

Ромео пошел в столовую потому, что услышал голоса. Каково же было его изумление, когда он увидел мать и друга, это воплощение непримиримого антагонизма, попивающими кофе и поедающими тосты с вареньем. Что-то странно кольнуло его сердце, когда он заметил, что мама необычно суетится, а Люциус бросает на нее лукавые взгляды. Но он тут же одернул себя.

– О-о, Роми! Наконец-то! – Восторженно воскликнула мама. – Какое счастье, что ты все же позавтракаешь!

– Да, раз уж все здесь, то и я поем. – Ромео уселся за стол рядом с Люсом.

– Ты как, старик? – прожевал Люциус вместе с тостом и бесовски блеснул глазами. Ромео пожал плечами. Он натужно улыбнулся: необъяснимый неприятный осадок в душе все-таки остался.

Мама хлопотала вокруг, наливая кофе, ставя еще тарелку с тостами, доливая молоко в молочник, и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь. Как-то смущенно. Как-то неуверенно. Что-то опять кольнуло Ромео. Он встретился взглядом с матерью, и та, вдруг зардевшись, сразу отвела глаза. Люциус хитро поглядывал на них поочередно. На него – лукаво, на нее…. «Ч-черт, да он же заигрывает с ней!»

Ромео вскочил, тост застрял у него в горле.

– Все! Нам пора бежать!– он порывисто схватил Люциуса за локоть и рванул за собой с такой неожиданной силой, что тот опрокинул на пол чашку с кофе и еле успел сам удержать равновесие, чтобы последовать за другом, а не в кофейную лужу.

– Как? Так быстро? Но вы же не доели… – мама осталась стоять в недоумении, сжимая в руках кофейник.

4.

– Что ты делаешь? – Ромео провернул ключ в зажигании слишком сильно, машина заревела, тут же дернулась и заглохла. – Объясни мне, что ты делаешь?

Люциус недоуменно пожал плечами и фальшиво широко зевнул.

Ромео повернул ключ еще раз. Машина заревела вновь.

– Если ты и дальше будешь жать на газ с таким остервенением, то мы улетим. – Глубокомысленно заметил Люс.

– Ты думаешь, я дурак? Ничего не видел?

– Да что ты видел? Ты че, больной? Что на тебя нашло?

– А-а! Пошел ты, гад! – Ромео махнул рукой, и синий Купер, завизжав колесами, неистово рванул вперед

– Э-э, черт, сука, ты убьешь меня! – проорал Люциус, хватаясь руками за поручень.

Ромео злобно хохотнул и поддал газу.

ГЛАВА 4.

1.

«Во тьме влачить свои мне годы, безраздельно властвуя лабиринтом жизни моей, и вечно и беспредельно страдать от разлуки с тобой!» Минотавр горестно склонил рогатую голову, издал душераздирающий стон и повалился на колени, простирая руки к бездыханному телу девушки в пурпурной тунике.

Ромео хлопнул себя по коленке толстой папкой и вскочил со стула:

– Стоп! Люс, ну че за фигня?!!

Минотавр поднял огромную голову и уставился на Ромео. Бегая перед ним и ругаясь, тот казался шалящим ребенком. Девушка, которая доселе бездыханно лежала на полу, приподнялась на локтях и с любопытством взирала на происходящее.

– Не верю! Это фальшь! Херня полная! Эти твои вздохи оставь на другой случай! Это слишком… сексуально. Ты должен орать от горя, реветь безутешно! Она умерла! Ты потерял навсегда свою любимую, понимаешь?! Вот так надо орать: О-о-о!!! У-у-у!!! Беспредельно страдать от разлуки с тобой! А ты стонешь, как будто у вас секс!

Из зрительного зала раздался взрыв хохота других студентов-актеров. Они тоже были одеты в древнегреческие одежды, головы их венчали лавровые венки. Среди этих эллинов Ромео в джинсах и майке выглядел совершенно неуместно. Но Ромео было грех жаловаться: в Университете его все любили, несмотря на маленький рост и завидные способности, которыми мало кто мог похвастать. И студенты смеялись, потому что знали, что Ромео выдал шуточку специально, чтобы не дать им умереть со скуки, пока Люциус битый час репетировал свой лаконичный, но очень трагичный монолог.

Минотавр с трудом стащил с себя голову, и облегченно выдохнул.

– Ромс, ты достал уже! Отвали, мне жарко, я задыхаюсь в этой голове! Я хочу пить, курить и отлить хочу уже!

– Ладно, Люс. Друзья, перерыв 20 минут! Я тоже пойду, глотну воздуха.

Ромео вышел из летнего шатра студенческого театра. Полуденное солнце превратило его Купер в синюю звезду, которая сияла также ярко как и само дневное светило. Ромео подошел к автомобилю и потрогал дверь. Металл был раскален.

– Ромео? – Послышался сзади тихий голос.

Он обернулся. Перед ним стояла Лайза, исполнительница роли Ариадны, главной женской роли в спектакле, и просто самая красивая блондинка университета. Это она лежала бездыханной на полу в пурпурной тунике в заключительной сцене. Курносая, с пухлыми розовыми губами и круглыми кукольными глазами, источающая надменность, она сводила всех с ума длинными локонами. Ее поджарое, тренированное тело было на голову выше Ромео. По ней сох Люциус, но к нему она испытывала величайшее презрение. Как, впрочем, и ко всем остальным.

В руках она держала два пластиковых стаканчика с водой.

– Хочешь пить? – Растягивая слова, спросила она и томно взмахнула густо накрашенными черной тушью ресницами.

Ромео робко улыбнулся:

– Прикольно выглядит Ариадна с пластиковыми стаканами. – Он принял один из ее рук.

– Да, пожалуй. – Она сделала глоток, тряхнула сияющими волосами и бросила на него кокетливый взгляд. Она мягко сделала полшага к нему. Он невольно отступил на полшага и уперся в автомобиль. Металл обжигал. Ромео смущенно кашлянул, будто подавился водой. Лайза довольно хмыкнула и произнесла:

– Твоя пьеса кажется мне гениальной.

– Вообще-то, это не моя пьеса. Это древнегреческий миф, который я просто попытался чуть изменить, адаптировать как бы…

– Ну, тем более. Знаешь, все думают, что ты гений, Ромео. У тебя так все клево получается. Это клево…– Она склонила голову на бок, и локоны ее рассыпались по пурпурному шелку туники.

Еще полшага к нему.

Он почувствовал, как ее бедро уперлось в его пах.

«Ой! Мама! Какая же она длинная».– Мелькнуло у него в голове. Он прижался к машине, пытаясь отстраниться. Опять хихикнул с неловкостью, дыханье как-то неудобно сперло. Лайза улыбалась, глаза ее чуть затуманились.

– У тебя есть девушка, Роми? Я слышала, что ты один…Разве такой парень как ты может быть один?

«Девушка… есть ли у меня девушка?…есть ли?…у меня есть мама… что за бред… что ей-то надо от меня?…» – мысли Ромео путались. От нее сладко и горько пахло жасмином. Перед глазами вдруг возникли фантастические глаза янтарного цвета. Незнакомка словно опять прошла мимо, словно снова глянула на него. Тем взглядом, равнодушным, но в то же время полным страсти.

Через плечо Лайзы Ромео вдруг заметил, как из шатра вышел Люциус. Еще одна мысль неясно вспыхнула в его голове. Он не понял ее значения, но понял, что именно надо было делать.

– Нет, у меня нет девушки! – Влруг прерывисто прошептал он и, обхватив руками ее голову, притянул ее к себе, привстал на носки и прильнул к ее пухлым губам неловким, но горячим и долгим, весьма убедительным поцелуем. Он увидел Люциуса, который ошеломленно замер у входа в шатер. Спустя мгновение, Люциус метнулся обратно внутрь. Ромео тут же неловко оттолкнул девушку от себя и скороговоркой выпалил:

– О, Лайза, прости! Прости! Прости! Ты…я…я не знаю, что на меня нашло! Блин, жара какая. Блин! Блин! Вернемся к репетиции! Давай быстрее!

Не дожидаясь ответа, он помчался к театру. Ему было не по себе. Но он подавил в себе это чувство.

В течение последующих трех часов он терзал актеров наглыми придирками и бесконечными повторами. Особо досталось Минотавру и Ариадне.

Сразу по окончании репетиции, Ромео со всех ног побежал к машине, только бы не встретиться с Лайзой. Люциус догнал его и запрыгнул в автомобиль в тот момент, когда нога Ромео уже прижала педаль газа.

– Ты знаешь, Ромс, на самом деле ты просто урод!

– Угу. – согласно кивнул он.

– И я б тебе, гад, снес башку на фиг! – гневливо добавил Люциус.

– Угу, – еще раз с согласием кивнул Ромео. Про себя он торжествовал. Он отомстил за подозрения, что Люс заигрывал с его матерью.

Непонятно, правда, что теперь делать с Лайзой, так как он понимал, что рисковал испортить отношения с исполнительницей главной роли.

Но, в самом крайнем случае, незаменимых нет. На роль можно найти кого-нибудь другого.

А еще он вдруг обнаружил, что на Лайзу и ее мнение ему было совершенно наплевать! Это было новое и странное ощущение. Еще он подумал, что все равно, он не смог бы ни с кем встречаться из-за мамы. А в партнеры на одну ночь Лайза была плохим кандидатом.

– Да что ты все угукаешь, слышь?! Угу, угу… Скажи что-нибудь в свое оправдание, мелкий гад!

– А в чем я должен оправдываться? – Ромео невинно округлил глаза и захлопал пушистыми ресницами. Этот взгляд ангелочка служил его абсолютным оружием против любых нападок. Все сердца таяли. Растаял и Люс. Он махнул рукой, чуть слышно ругнувшись.

– Разве на тебя можно обижаться, чертов пупс? Но ты меня сегодня достал! Что за виды ты заимел на Лайзу? Ты ж знаешь: она моя!

– Брось, Люс. Во-первых, с чего это вдруг она твоя? Во-вторых, ты знаешь, что Лайза не в моем вкусе. А в-третьих, у меня все равно нет…м-м…времени встречаться ни с кем. – Не мог же Ромео прямо сказать, что у него есть ревнивая мать, из-за которой он не мог иметь девушку. – Так что, может, трахну ее разок, и все!

Подобную непристойность он выдал впервые в жизни. А это, оказывается, было так легко!

Он расхохотался, когда увидел, как переменилось лицо Люса при этих словах.

– Люс! Ну ладно, ты что! Это я просто грязно шучу! Ха-ха-ха!

– Кретин ты! И шутки у тебя кретинские. – С обидой буркнул Люциус.

Ромео хлопнул друга по плечу и поддал газу.

2.

Хотя ему удалось перевести свой неожиданный поступок в шутку, он все равно чувствовал неприятный осадок внутри, и знал, что такой же осадок остался в душе у Люциуса. Именно поэтому Люс с наигранным интересом вперился взглядом в проносящийся мимо пейзаж. Именно поэтому он не копошится в настройках радио в поисках новых подпольных радиостанций. Именно поэтому он угрюмо молчит. Иначе Люс болтал бы без умолку. Ромео невольно вздохнул и украдкой глянул на друга. Тот бросил на него молниеносный взгляд, вздрогнул бровями и немедленно отвернулся, вдруг начав напевать что-то себе под нос.

– Может, включишь радио? – предложил Ромео. Он чувствовал себя виноватым. За что? Почему? Люс был виноват перед ним! За что? Почему? За то, что ему показалось, что тот заигрывал с его матерью? А кто сказал, что так и было?

Какое-то странное неудобство не давало Ромео покоя. Это было все равно как сидеть стуле без одной ножки.

Люциус пожал плечами и снова бросил на Ромео молниеносный взгляд, и снова вздрогнул бровями.

– Есть хочешь? – спросил Ромео, желая избавиться от мерзкого чувства.

– Ну, типа того… – как будто из одолжения, после паузы сказал Люс.

– Супер! Тогда поехали! Я угощаю! – Ромео был счастлив. Кружка пива, хороший салат и кусок мяса живо вернут доброе расположение духа обоим друзьям.

«И что же у тебя внутри, мальчик?» – внезапно подумал Люциус, почему-то засмотревшись на руки Ромео, крепко сжимавшие руль. После сегодняшнего происшествия с Лайзой, он вдруг почувствовал, что все же не до конца знал своего лучшего друга. Эти маленькие руки, такие нежные, но такие крепкие, розовые пальцы с вечно обгрызанными ногтями такие тонкие, но такие цепкие.

«Так ли ты прост, как я думал? А может быть, я не знаю тебя вовсе?»

Вдруг зазвонил телефон Ромео. Одной рукой придерживая руль, он начал рыться в карманах джинсов в поисках трубки. Казалось, прошла целая вечность, пока он все-таки выгреб ее из штанов, чуть не пересчитав капотом все деревья по обочинам дороги. По взгляду Ромео, которым он скользнул по дисплею трубки, Люциус понял, что звонила «Да-да, Мегера!»

– Да, мам! Да, мам. Да, репетиция закончилась. Нет, мам, пока не домой. Мам, я за рулем. Нет, мамочка, я не смогу пообедать дома, я …. Мам, я с Люциусом. – Интонации Ромео взлетали и опускались, лицо покрылось пятнами. – Нет, мам, мы поедем в хорошее место. Мы поедем в «Джулиани». – Тут он нервно выдохнул, но голос его оставался спокоен. – Мам, я не стану есть жареную картошку. Я помню, что у меня гастрит… и пиццу не буду. Я помню, что ее делают из обьедков.

Люс наблюдал за Ромео и только диву давался его выдержке. Сам-то он давно бы послал ее гулять.

– Да, мам, я скоро буду. – Тут в его голосе стали появляться чуть заметные нотки раздражения. – Мама, ма-моч-ка, я за рулем! Да, хорошо, мам. Я тоже тебя люблю! – Он суетливо сделал обрыв связи и хотел швырнуть телефон на заднее сиденье, но в последний момент сдержал свой порыв и аккуратно положил его рядом с собой.

– Ну, старик, она тебя и достает! – задиристо воскликнул Люс. Ромео сжал зубы и уставился на дорогу. – В конце концов, тебе уже 22 года, а ты отчитываешься как пятилетний маменькин сынок!

Ромео очень захотелось дать ему по голове. Потому что не надо озвучивать его собственные мысли! Но вместо этого он сухо произнес:

– Ты знаешь, что папа умер давно. Она меня любит и боится, чтобы со мной ничего не случилось. Кроме меня у нее никого больше нет. Она нервная. Я должен ее беречь.

– Вот именно, старик! Папа умер, прости меня, но очень давно! Своей заботой она убивает тебя. Ей найти бы себе лучше хахаля! Тогда б ей было не до жареной картошки! Было бы, что другое пожарить!

Чтобы удержать себя от грубости Ромео пришлось так сдавить челюсти, что заскрипели зубы. Ему даже показалось, что и на руле останутся вмятины от его пальцев.

– Ну, прости, друг! – мирно сказал Люциус. Он понял, что перегнул палку.

– Сделай одолжение, не лезь к моей матери!

Люциус поднял вверх обе руки в знак капитуляции и улыбнулся, засверкав всеми 32 зубами.

Весь остаток вечера мама бегала за Ромео по пятам со стаканом воды и горсткой таблеток от изжоги и боли в желудке. Она никак не могла поверить в то, что после обеда в ресторане у ее ненаглядного мальчика желудок мог и не болеть.

3.

Ну, погляди-ка, наш мальчик вырос! Летит же время. – Развалясь в своем лилейном ложе с двумя прекрасными чертовками – они расчесывали его жесткую как проволока шевелюру – Дьявол глядел на жизнь земную в чудесное зеркало. В нем он видел Ромео и Люциуса. Они сидели за столиком в летнем кафе, уплетали бифштексы, пили пиво, строили планы. Бес задумчиво тер бороду, иногда морщился, если спутанные волосы его стреляли искрами из-под гребешков, то и дело чесал одну из чертовок за кошачьим ушком и наблюдал.

«Жизнь наша прекрасна! Нам доступно все! Мы лучшие и можем достичь всего чего пожелаем, если чуть-чуть постараемся! – Вдруг воскликнул Дьявол и засмеялся. = Прекрасная и бредовая идея людей. Да, конечно, есть вещи, на которые человек может повлиять. Разумными поступками, силою воли, лишениями. Но на это способен только человек мудрый, даже праведный. Кто из них сохранил хоть каплю разума, а тем более праведности? Кроме того, есть вещи, которые совершенно не зависят от людей. Что зависит от простых людей? Обычных, заурядных людей, что всю жизнь бьются за жалкий кусок хлеба. К примеру, возьмем войну. Если война будет нужна двум человеческим особям на всей Земле, но они обличены огромной властью, которую, кстати, получат с моей помощью, тогда что произойдет? А то, что весь земной шар может встать на уши, протестуя, и население всего мира может лечь на рельсы, но война все равно случится. Потому что, по большому счету, людям наплевать друг на друга. А когда у них есть власть, то им вообще на всех плевать. Свои интересы люди ставят превыше всего. Все что люди кричат о демократии и справедливости – всего лишь миф и благодарная тема для нескончаемых дискуссий. Никаких демократий нет! И не будет. И доказательство этому – война и государственная политика. Никто не слышит народ, все считают злато, которое просыплется в их карман при принятии того или иного решения. Да и что такое народ? Толпа людей, каждый из которых сам жаждет злата. Даже самый послушный и добрый христианин превращаются в алчущих животных, готовых распять своих детей, когда дело касается богатства и власти. Все думают о себе! О себе! О себе! Об удовольствиях, о наслаждении! Люди задаром отдают душу мне, в обмен на жалкие, омерзительные удовольствия, что им доступны. И клянут, клянут Бога, свою судьбу и обстоятельства. Но есть еще вещи, которые от людей вообще не зависят. Их судьбы! Вот в этом зеркале мы видим милых ребят. Талантливые, но простые ребята. Конечно, с земной точки зрения. У каждого из них есть судьба, которая была определена здесь. Знает ли Ромео, что в нем живет проклятая и казненная душа? Знает ли, что его тело – эшафот для его души? И что бы он ни делал, все равно ничего у него не выйдет! Не утонет тот, кому предначертано сгореть. И что бы мой брат ни предполагал, на что бы ни надеялся, все равно, люди это куклы, марионетки в наших руках».

Чертовки продолжали расчесывать его волосы, внимая, кивая и ничего не говоря, ибо были немы от природы.

2.

Утро выдалось чудесным. Часы показывали 6:30. Ромео бесшумно, словно кошка, прокрался на кухню мимо закрытой двери маминой спальни, из-за которой не доносилось ни звука, очень осторожно взял из пакета кусок хлеба. Потом, стараясь делать все очень тихо, достал из холодильника баночку йогурта. Немного подумав, оставил все на столе и вылез на улицу через окно.

«Окно вместо двери. Это становится дурной привычкой». – подумал он и аккуратно прикрыл створки окна за собой. В гараже он замер на мгновение, огляделся вокруг: почему-то он почувствовал себя вором. Сел в машину. Вокруг было так тихо, что шум заработавшего двигателя показался ему настоящим раскатом грома. Он поторопился выехать из гаража и умчаться прочь поскорее, пока мама не проснулась. «О-о, ч-черт!» – он забыл закрыть ворота гаража за собой.

У него было сегодня странное настроение. Ощущение какого-то невиданного окрыления разбудило его ранним утром и заставило покинуть дом ни свет ни заря. Всю ночь ему снились мистические глаза цвета редкого янтаря. Она снова и снова проходила мимо него, опять и опять бросала на него тот незабываемый взгляд, он снова и снова переживал то мгновение.

Ромео направил машину на недалекие холмы, покрытые ковром зеленой травы, пьяняще ароматные в этот час росы. Он оставил синий «Купер» у подножия холма, забрался на верхушку и с упоением упал в зеленый ковер, жадно вдыхая терпкий запах жизни. Еще низкое солнце припекало его макушку; вытягивая крылья, над ним кругами парили птицы. Они издавали нежный свист, который умиротворял. Он был счастлив. Но это счастье, это чувство окрыленности, тем не менее, доставляло ему невыносимую боль. Эта боль была сладостно убийственна: он не увидит больше этих глаз, он не сможет взять в ладони это лицо, никогда не ощутит он шелк темных волос на своих губах. Он был слишком труслив и слаб, чтобы броситься к ней в тот самый, единственно возможный момент. Она была всего лишь мотыльком, порхнувшим мимо его глаз.

Она оставила в его глазах каплю жгучего яда. Этот яд не давал ему покоя. Яд ощущения собственного безволия.

Ромео внезапно сказал себе: «Ты – слабак! Ты – трус! Ты – безвольная, подчиняющаяся и боязливая тварь».

Он сказал это громко. Так, что услышали птицы в небе. Солнце померкло для него на мгновение. Это было откровение самому себе. Никогда он еще не набирался храбрости сказать себе это. Признаться в этом. Все чувства, которые он испытывал сейчас, распирали его. Его тело было слишком мало для этих огромных чувств. И неизъяснимое счастье, и боль, и презрение, и слабость, и стыд, и жажда жизни, и надежда на предвкушение чего-то неизведанного! Разве мог он вместить все это в себя?

Он, было, заметался в поисках ручки, чтобы выплеснуть все это разом, но вдруг… ему стало лень. Писать что-то, подбирать слова, думать…все это так сложно. Чувствовать было гораздо проще. Он закряхтел, борясь и с желанием писать, и с ленью делать это, и вдруг… закричал.

Безо всякого повода, сам того не ожидая, он заорал, что было мочи. Всю боль, всю злость на себя он вложил в этот вопль. Его протяжный, долгий крик огласил окрестности, отзвучал далеким эхом.

Камень свалился с плеч Ромео, и он повалился лицом во влажную траву. Ему снова было легко. Столько лишней, никчемной энергии выплеснулось с тем отчаянным криком. Внутри сделалась такая приятная пустота. Веки вдруг отяжелели, и он сам не заметил, как уснул.

В голубовато-белой бездне, где-то между юным розовым солнцем и бледной утренней звездой, кружились темные силуэты птиц, что наслаждались вихрями свежего ветра высоко – высоко. Они казались такими могучими и свободными, что Ромео отдал бы полжизни, чтобы разделить с ними их вольный полет. Он так хотел бы оторваться своим тяжелым телом от земли, подняться вверх, к ним, туда, чтобы познать истинную свободу.

Он наблюдал, как птицы, описывая правильные круги в воздухе, поднимались все выше и выше, к одинокому пухлому облаку, которое было ослепительно белым и кристально сверкающим рядом с их темными тенями. Ромео мечтательно вглядывался в это облако, пытался представить, на что была похожа его форма, когда обнаружил, что облако движется. Не несется вслед другим облакам, ведомое ветром, но движется само по себе. Блистая невероятной белизной, оно плавно набирало скорость, оно снижалось и, одновременно меняло форму. Облако было прекрасно. Ромео разглядел огромные белые крылья, что вдруг раскрылись, опираясь на потоки воздуха. Крылатое облако, которое, очевидно, было вовсе не облаком, медленно и величаво приближалось к земле, оно летело навстречу Ромео. Затаив дыхание от восторга, юноша ждал это изумительное нечто. Вдруг оно зависло в воздухе, замерло, словно наткнувшись на невидимую стену, которая преграждала ему путь к Ромео. Юноша напряг изо всех сил глаза. Он вдруг понял, что видел вовсе не странное облако. Ему явился…

      Ромео вздрогнул, распахнул глаза, и уперся взглядом в ослепительное белое облако в ясном небе. Он тут же зажмурился и перевернулся на бок. Где-то в траве звонил телефон. Ромео приоткрыл один глаз и искоса глянул на облако. Обычное облако, похожее на толстую овцу, оно неспешно плыло по ветру, следом за своими собратьями. Ромео разочарованно вздохнул: видение исчезло, и он даже ничего не успел понять.

Он вяло потянулся за трубкой, которая валялась в полуметре от него. Он поднес ее к уху. Тут же на него обрушился шквал маминых эмоций: «Боже, Ромео! Ты где? Почему в такую рань? Куда ты поехал? Почему не сказал мне?! Почему окно в кухне открыто, ворота гаража распахнуты, йогурт на столе, а ты непонятно где?! Как ты мог? Что за безобразие!!!» Дальше он уже не слушал. В голове Ромео не возникло ни единой мысли по поводу того, что сказать…что соврать…Он улыбнулся и медленно сказал: «Мама, я на холме…»

В трубке повисла красноречивая тишина. Впрочем, не надолго: «На каком холме?»– голос был беспокоен, сух, неприятно изумлен.

– Не знаю, на каком. На холме. К югу от города.

– Ромео, ты что… С тобой все в порядке?

– Да.

– Так, где ты?

– На холме.

– Ты что думаешь, я – идиотка? На каком холме?! Ты у женщины?

Нет, это было просто смешно!

– Мама, я тебе правду говорю: я на холме. Я не знаю, зачем я сюда приехал. Но здесь очень красиво. Прости, что забыл закрыть ворота. Я не хотел тебя беспокоить.

Мама начала что-то быстро говорить, но он не слушал и продолжал, одновременно с ней: – Отсюда я поеду в Университет, мне надо встретиться с мистером Роудом. После занятий мы будем репетировать.

– А домой ты когда попадешь?!

Ромео сделал эффектную паузу, собрал всю решимость и произнес так уверенно, как только мог:

– А домой я приеду, когда освобожусь. Пока не знаю. До встречи, мам. – И он оборвал связь и отбросил трубку прочь от себя. И снова опустил голову в траву, улыбаясь. Каждая маленькая победа над собой приносила ему массу тихой радости. Он перевернулся на спину, все еще довольно улыбаясь, и вытащил из кармана смятую пачку «Лаки Страйк». «А домой я приеду, когда освобожусь!» – Еще раз, с торжеством проговорил он и выпустил изо рта клуб сизого дыма. Давно уже затяжка сигаретой не доставляла ему столько удовольствия.

3.

По Университету, как всегда, сновали толпы студентов, преподавателей и обычных людей. Великолепная мраморная лестница в центре холла старинного здания, как всегда была забита сидевшими и лежавшими на ней молодыми телами, распростертыми конспектами и разверзнутыми учебниками.

Когда Ромео вошел, добрая половина тел зашевелилась и приветственно загомонила. Юноша смущенно махнул рукой и поскорее пробежал мимо, укрывшись в одном из узких коридоров здания. Под многочисленными пристальными взглядами он неизменно чувствовал себя голым и ничтожным. Всегда и везде, кроме сцены, где он забывал о своих страхах.

Ромео стремительно несся по коридорам, бежал по лестницам, сворачивал то вправо, то влево, пока не достиг одной из аудиторий под самой крышей Университета. Он замер перед дверью: здесь, в этой комнате, именуемой Творческой Лабораторией, преподавал историю искусств мистер Орландо Роуд.

Перед этим человеком Ромео испытывал почтительный трепет: свои уроки Мистер Роуд превращал в удивительные этюды, в которых принимали участие все студенты. Он, казалось, владел каким-то волшебством, магией, которая позволяла ему вертеть время в любом направлении, и оживлять книжное знание, вселять его в плоть образов, которые так и возникали перед глазами во время занятий.

Орландо Роуд даже аудиторию выбрал не случайно: находившаяся в мансарде, она имела огромные окна в потолке, через которые заполнялась золотыми лучами солнца днем и мистическим сиянием луны во время вечерних занятий. Необычное убранство аудитории, стилизованной под мастерскую художника, завершало волшебную ауру класса и его преподавателя. Сам Орландо Роуд был еще молодым мужчиной. Он не обладал примечательной внешностью, но магнетизм его обаяния был столь велик, что в свои пятьдесят пять лет он все еще оставался холостяком: слишком много женщин поддавалось его чарам день за днем. Он просто не мог лишить всех их внимания в пользу кого-то одного. Да, он любил женщин, но при этом не был циничным бабником: он холил и лелеял каждую свою подругу, как истинный Казанова, свято оберегая тайны своих отношений от сплетен и молвы. Помимо этого, он был видным писателем, по произведениям которого ставились голливудские фильмы и бродвейские постановки, имел огромные связи в мире высокого искусства. Студенты почитали за честь учиться у него. Ромео, конечно же, пользовался особой благосклонностью мистера Роуда, он покровительствовал юноше и его творчеству. Именно Роуд был первым и главным критиком Ромео, именно он находил спонсоров для его новых проектов, а иногда и сам выделял ему деньги, чуть-чуть меценатствуя. Конечно, мистер Роуд делал ставку на Ромео. В его будущем он не сомневался и надеялся сыграть в нем особую роль.

      Ромео повернул ручку и толкнул дверь. В золотой от солнечного света комнате никого не было. Пахло пылью: от груд старинных книг, лежавших тут и там в организованном беспорядке; от пурпурного бархата, устилавшего подиум для несуществующих натурщиц, который играл роль импровизированных подмостков; от холстов, скрученных в рулоны, на полу и столах. Еще пахло чем-то, что Ромео определял для себя как запах искусства. Это был такой очень тонкий, еле уловимый запах духов, книжных страниц, слез, акварельных красок, чернил, воска свечей.

В комнате не было ни компьютеров, ни магнитофонов, зато на преподавательской кафедре стояли массивные бронзовые канделябры, а в углу – огромная золоченая арфа.

Конечно, среди преподавателей мистер Роуд слыл чудаком, но чудаку такого ранга были позволительны причуды. Кроме того, сами преподаватели, особенно пожилые, любили сиживать по вечерам в лаборатории мистера Роуда и проводить там свои заседания, либо просто чаепития. «Файв-о-клокс», между прочим, были святой традицией для мистера Роуда, англичанина по происхождению. Он частенько приглашал на них симпатичных ему педагогов и студентов. За этими чаепитиями рождались философские споры, чудесные идеи и волшебные сказки.

Ромео положил свой рюкзак на один из столов и подошел к арфе. Боязливо прикоснулся к струнам. Он ожидал, что легкое прикосновение заставит арфу запеть, однако лишь сильный рывок извлек из толстой струны резкий вибрирующий звук. От неожиданности Ромео отпрянул. Величественная и грациозная, арфа, будто с насмешкой смотрела на него сверху вниз и ждала, что он станет делать дальше. Ромео хмыкнул и тронул тонкую струну. Та поддалась легче. Но не запела, а противно мяукнула.

– Мягче, Ромео, мягче. Не рви струну, а нежно привлекай ее к себе. – Мистер Роуд закрыл за собой дверь и направился к Ромео, приветствуя его теплой улыбкой. – Игра на арфе – искусство, требующее изнурительных многолетних тренировок. Но жертвы окупаются сполна, когда слышишь, как играет этот божественный инструмент.

Он любовно погладил золоченое дерево.

«Попробуй снова. – Предложил он. Ромео напрягся. – Нет-нет, не напрягайся, а то она вообще будет молчать! Арфа очень чутко реагирует на твое настроение. Как скрипка. Или даже сильнее. Расслабь руку и нежно, нежно прикоснись к ней, как бы привлекая струну к себе. Очень ласково»…

Струна задрожала под пальцами Ромео и тихо-тихо пропела одну ноту. Звук получился сочным и глубоким.

– Видишь? – мистер Роуд довольно кивнул. – Так получается. Одна моя знакомая волшебно играла на арфе, волшебно! Просто как античная богиня…м-да,…– он вздохнул и повернулся к Ромео. – Ну что, герой, присядь, расскажи мне, как твои дела? Как идет подготовка спектакля? Надеюсь, ты укладываешься к назначенному сроку?

– Да, мистер Роуд, думаю, да…

– Думаешь? – он удивленно поднял брови, – что такое? Что-то случилось? Тебя что-то тревожит, мой мальчик? Рассказывай!

Ромео присел на стол и внимательно посмотрел на Роуда. Да, его что-то беспокоило. Но это что-то не имело названия в его сознании. Он не знал, что сказать, поэтому вдруг произнес:

– Я был сегодня на холме рано утром… На рассвете с вершины холма открывается чудесный вид.

Мистер Роуд с интересом глянул на молодого человека, которого видел сейчас перед собой. Тот сидел на краю стула, чуть ссутулившись и уперев взгляд в носки своих кедов. Он грыз ногти. В его позе, в той ерунде, которую он только что сказал, Роуд почувствовал сомнение. Ромео не был уверен в себе. Несмотря на всю деспотичность во время репетиций, несмотря на обаятельную внешность, несмотря на бешеную популярность. Он боится высунуться из своей ракушки, в которой сидит всегда. Слишком ранимый, уязвимый? Он боится сделать что-то не так.

«Феномен! Ни за что бы не поверил». – Чуть слышно пробормотал Роуд. Это он повторял про себя каждый раз, когда видел Ромео, ибо каждый раз он поражался тому, как часто талантливые люди страдают от неуверенности в себе изо дня в день.

– Что-что? – беспокойно переспросил Ромео.

Орландо Роуд выдержал паузу и заговорил голосом сказочника:

– Сидели на ночном небе как-то две звезды. И одна у другой спросила: скажи, зачем мы здесь сидим, на небе? Для чего мы здесь нужны? Как зачем? – удивилась другая. – Для того, чтобы светить на Землю, и чтобы люди видели, как мы прекрасны. Да нет! – вмешалась вдруг Луна, услышав их разговор. – Вы здесь для того, чтобы отражать прекрасный свет человеческого ума, который не видно с Земли. Так люди могут увидеть и восхититься красотой света своей мысли. Но только они об этом не знают. Никто не сказал им, что звезды – это зеркала»… А ты, Ромео, видел свет своих мыслей? Посмотри на небо. Если не увидишь, то закончи начатое. Тогда свет станет ярче, и ты сможешь восхититься его прекрасными лучами.

Ромео улыбнулся. Он понял, что сказал ему педагог.

– Так как, ты укладываешься к срокам со своим спектаклем?

– Да, мистер Роуд. Уже почти готово.

– Не забудь снять на видео последний прогон. Так будет проще потом исправлять ошибки, перед премьерой.

–Да, мистер Роуд. Знаете, меня очень волнуют….– он осекся, не зная, стоит ли продолжать. Да, его действительно волновали отношения с Лайзой. Он боялся встречи с ней. Он не знал, как ему себя вести. Когда он оттолкнул ее тогда, то думал, что… вернее, он вообще ни о чем не думал. Но с того момента чувство вины все равно мучило его.

– Продолжай.

– Волнуют, ну, как бы…волнуют, да… Господи… – его лоб покрылся испариной, он не мог этого рассказать! Но отступать уже было некуда. – Отношения с девушкой, которая играет Ариадну. С Лайзой…– Ромео густо покраснел. Орландо Роуд засмеялся про себя.

– В каком смысле волнуют? – уточнил он. Ромео был совсем смущен.

– Ну…в смысле…

– Она тебе нравится?

О, Боже, прямо в душу! Но ведь сам напросился!

– То-то и оно, что нет. Но….

«У вас что-то было, а теперь ты не знаешь как себя вести, чтобы не испортить с ней отношений, так как премьера не за горами?» – Орландо Роуд хотел помочь Ромео, и потому рассказал все за него. Ромео взглянул на него взглядом, преисполненным благодарности. Все было именно так. « Боже мой, – подумал Орландо,– с самого первого дня мироздания отношения между мужчиной и женщиной развиваются по одному сценарию. Вариантов так немного, что ничего не стоит предугадать тот или иной».

– Ромео, милый мой мальчик. Тебе просто надо оставаться самим собой. Не будь жесток и не криви душой. Не избегай встреч с ней, не прячься. Просто скажи ей, что у тебя на душе. Скажи это красиво, вот и все. Не убегай, не притворяйся. Не бойся, я знаю Лайзу, твой отказ ее не смутит. Я и не думаю, что она к тебе что-то испытывает. Просто ты слишком популярен, слишком интересен, и слишком уединен. Спой ей какой-нибудь сонет в качестве извинения, и она еще месяц всем будет рассказывать об этом. У тебя сейчас иная миссия. Тебе некогда заниматься любовной ерундой, тебе надо творить. Скажи мне, ты что-нибудь делал за последнее время?

Ромео замялся, но Орландо Роуд смотрел на него с таким интересом, что он сдался и полез в рюкзак. Порывшись, он извлек пачку листов. Бумага была испещрена стройными рядами строк. Это были стихи, которые он писал в ту грозовую ночь, когда ему приснился отец. Подумав еще мгновение, пристально взглянув на преподавателя, словно думая, стоит ли давать ему смотреть на них, Ромео протянул ему бумаги. Мистер Роуд принял их из рук юноши и положил на стол, словно думая, стоит ли вообще смотреть на них. После этого он лениво поднялся и прошел к кафедре. Открыл крышку массивной сигарной шкатулки красного дерева и достал сигару. Сигара была очень большой, толстой и ароматной. Ромео проводил ее пристальным взглядом. Он смотрел, как мистер Роуд со вкусом прикурил ее от огромной спички, предварительно отрубив кончик. По лаборатории распространился необыкновенный и страстный аромат кубинского табака. Не удержавшись, Ромео снова полез в свой портфель. Оттуда он выудил смятую пачку Лаки Страйк. Выдернул одну из сигарет и нервно прикурил пластиковой зажигалкой, которую подарил ему Люциус. Это, конечно, была не гаванская сигара, ну и ладно.

Пока Ромео жадно глотал дым своей сигареты, Мистер Роуд неспешно бродил между столов аудитории, перелистывая бумаги Ромео, пуская изо рта витиеватые клубы сизого сигарного дыма. Он прочитывал страницу за страницей, пускал кольцо за кольцом и все бормотал про себя: «Вот это потенциал. Потенциал! Фанастика. Просто фантастика!» Ромео не слушал его бормотание: перед его глазами вновь и вновь возникали недостижимые глаза цвета редкого янтаря. Ему было неважно, что скажет мистер Роуд по поводу его стихов. В общем-то, он и не собирался давать их кому-то читать. Просто, мистер Орландо Роуд был так авторитетен, так почитаем, так уважаем и так обожаем, что Ромео всегда отдавал ему свои опусы на растерзание. Как и сегодня. И будь, что будет! И не стоит даже думать об этом.

– Ромео! – Мистер Роуд произнес его имя как-то так высоко и нервно, что Ромео в миг забыл, о чем думал до этого и торопливо вытащил почти докуренную сигарету изо рта.

– Да, мистер Роуд?      !

– Ты можешь оставить мне эти бумаги на день-другой?

– Конечно, мистер Роуд. Я оставлю, если надо. А зачем?

– Да, видишь ли, хочу показать это кое-кому еще.

– А стоит ли, мистер Роуд?

– Вот и посмотрим. Здесь, конечно, полно стилистических недоразумений…..– он снова заскользил глазами по бумаге, -…но это так тонко…так тонко…

– Что-что? Тонко? – щеки Ромео запылали от волнения. – Что?

Но Орландо Роуд ничего не ответил. Он был все еще погружен в чтение.

«Неужели и стихотворство у меня получится?» – недоуменно подумал Ромео. Говоря совсем откровенно, он был совершенно уверен, что та толстая пачка являла собой просто измаранную бессонной ночью бумагу, и ничего больше. В этом он собирался удостовериться, когда отдавал свои рифмы педагогу. Подобное внимание мистера Роуда к его писанине показалось ему странным. Обескураживающим. И очень волнующим.

5.

Ромео и не заметил, как пронеслись несколько часов занятий, несколько перерывов между ними. Он почти не слышал, что ему говорили, невпопад отвечал, если у него что-то спрашивали. Лишь только было позволено покинуть аудиторию с последней лекции, Ромео вылетел пулей и понесся к театру-шатру.

По сцене вяло бродили несколько студентов, повторяя реплики и пробуя голос. Люциус сидел в зале. Он что-то торопливо писал, то и дело останавливался, устремлял взгляд в потолок, опять начинал писать. Он и не заметил, как Ромео подошел к нему вплотную и через плечо заглянул в его записи. Люс от неожиданности подпрыгнул и сунул блокнот под себя.

– О! Это ты!

– Что там у тебя?

– Не покажу!

– Это личное и, вообще, еще не закончено?

– Да-да! Именно так!

Ромео с пониманием кивнул и сел рядом с другом. Некоторое время они наблюдали за актерами на сцене. Потом Ромео сказал:

–Тебя не было на занятиях…

– Да. – Люс грустно понурился.

Ромео посмотрел на него с немым вопросом.

– Я был на прослушивании. Они искали солиста в рок-группу.

– И?

Люциус отрицательно покачал головой:

– Им нужен брюнет… и, потом, шрам.

– Им что, не подошел твой шрам?!

– Вроде того. Слишком уродливый, сказали они. Они хотят красавчика.

Ромео с досадой цыкнул.

– Вот уроды! Ладно, Люс, не думай об этом. Подумаешь, какие-то там несчастные рокеры что-то сказали! Ты знаешь, что твой шрам совсем не уродливый. Спроси у любой девчонки. Меня бы, кстати, тоже не взяли. Меня вообще в рок-группу никогда не возьмут!

Люциус посмотрел на ангельское лицо Ромео и невольно засмеялся:

– Точно, тебя никогда не возьмут!

– А я виделся с Роудом…

– Да? И что?

– Я…– он хотел рассказать про стихи. Но Люциусу, наверное, обидно было бы сейчас слушать о его успехах, поэтому он сказал о другом: – Он спрашивал, как идет подготовка спектакля. Я отчитался за нас. Все супер! Так что, пожалуй, начнем репетировать? Начнем! – Ромео захлопал в ладоши, привлекая к себе всеобщее внимание. Студенты засуетились, занимая позиции на сцене и повторяя свои реплики. Ромео забегал между ними, раздавая ценные указания.

В шатер вошла Лайза. Ромео остановился на полуслове. У него похолодело внутри. Он нервно сглотнул. Люс заметил его замешательство и иронично ухмыльнулся. Лайза остановилась в дверях, окинула всех строгим взглядом, скользнула глазами сквозь Ромео и прошла на сцену, ни с кем не здороваясь. Люциус ущипнул друга за руку и прошептал: «Так тебе и надо!»

Эта репетиция была, пожалуй, самой тяжелой. Лайза вела себя вызывающе высокомерно и ставила под сомнение авторитет постановщика. За два часа Ромео совсем измотался. Последней каплей стало ее заявление на сцене, прямо посреди диалога:

«Я пойду, попью воды!»

Все застыли, удивленно глядя на нее.

Ромео не стал скрывать раздражения. Он огляделся, как бы спрашивая разрешения у всех присутствующих на следующие, четко произнесенные спокойным голосом, слова:

«Дорогая Лайза, если ты очень красивая, то это не значит, что можно доставать всех вокруг. Если ты хочешь быть актрисой, то должна выполнять то, что велит режиссер! Режиссер сейчас я, каким бы паршивым я ни был! Так что, будь добра, вернись на свою позицию и доиграй сцену до конца».

Господи, разве же это ему советовал Роуд? Но как же Ромео надоело угождать всем на свете!

Лайза смерила его презрительным взглядом, и, хотя глаза ей и обожгли злые слезы, она сказала:

«Люциус О’Кайно, попроси этого жалкого коротышку не указывать мне, что делать. Если ему так нравится командовать, пускай идет домой и покомандует своей мамочкой. Уж в ее красоте никто не усомнится!»

Это был грязный ход. Кровь ударила Ромео в голову. Он побагровел и, с трудом справившись с собой, выбежал из театра.

Только третья сигарета подряд слегка успокоила его вдруг подкатившей тошнотой.

«А, может, я действительно ничтожный коротышка?…Пацан с эдиповым комплексом. Оторванный от реальности идиот…Лайза совсем не при чем. Дело, наверное, во мне…Господи, что же это такое…» – Он выдернул руку изо рта. Он и не заметил, как сгрыз ноготь на указательном пальце до крови.

– Пойдем, парень! – На плечо его опустилась рука Люциуса. – Уже восьмой час. Пойдем-ка, выпьем какого-нибудь пива. Подснимем пару молоденьких курочек! На кой фиг тебе сдалась эта старая кобыла, чтобы так из-за нее психовать?

Ромео ничего не ответил, безучастно последовал за ним. Он шел за другом покорный как собачка на поводке. Он все-таки поверил в свое предназначение угождать всем, ведь его попытки оказать кому-то сопротивление всегда оборачивались для него препаршивыми последствиями. И эта вера убивала его.

Он не спрашивал, куда они шли, не задал ни единого вопроса, когда Люциус сел за руль его машины, даже не посмотрел на вывеску заведения, дверь которого раскрылась перед ними.

ГЛАВА       5.

1.

Дьявол прижал крылья к спине и молнией спикировал к Небесным Чертогам. Он опустился на самый высокий шпиль. От шума его исполинских крыльев тени вмиг разлетелись в разные стороны, и умолкли арфы праведных душ. В руках Крылатый Властитель сжимал пачку земных бумажных листов. Он вытянул шею, огляделся, но Брата нигде не было видно. Немного подумав, он снова расправил раскаленные крылья. Вниз полетели огненные снопы. Он взмыл вверх, оставляя за собой яркий обжигающий шлейф. Описав круг над Райскими Кущами, Дьявол, страшный и великолепный, понесся в свои покои.

Он влетел в тронную залу. Он давно не был здесь. Колоссальный Дворец Преисподней был самым запущенным местом во всем Аду, ибо Дьяволу не нужно было много места, ведь он никогда не собирал никаких демонических Советов, так как принимал решения исключительно сам. Или советовался только с Братом.

Но сейчас ему вдруг захотелось почувствовать себя Властелином и, как положено Властелину, побыть в Тронном Зале на своем троне.

Но за долгое время Тронный Зал совсем остыл, так что огромный пустой колодец, окутанный сырым туманом, пронизанный жуткими звуками и ледяным ветром, показался ему малоприятным местом для времяпрепровождения. Он обошел колодец, заглядывая во все углы. Крылья волочились следом, высекая искры из каменного пола. В сыром колодце от жара Дьяволова оперенья с шипением пошел пар, который, поднимаясь выше, превращался в замысловатые узорчатые кристаллики, и снежинками падал обратно, тая снова и снова. Сатана вяло отмахивался от снежинок, что опускались на его лицо, и только прятал бумаги глубже подмышку, чтобы влажные кружева не испортили их.

«Ну и уныло же здесь у меня. Никакой роскоши. Надо будет заняться собственным тронным залом. Из-за работы на себя времени нет. Да, и для того, чтобы быть Королем, совсем необязательно сидеть на троне», – проворчал Черт. С усталым вздохом он вновь взмыл вверх, в усеянное пеплом и озаренное багровыми сполохами небо, и плавно полетел прямиком в свои уютные и теплые покои.

Демоны, которые встречались ему по пути, низко кланялись Властителю. Чертовки поднимали курчавые головки и провожали его сладострастными взглядами кошачьих глаз, низшие Черти били челом и потрясали чугунными трезубцами в знак приветствия.

В полете, Лукавый осматривал свои владения. В общем, он был всем доволен. В Геенне Адовой царил настоящий порядок. Кое-что, конечно, надо было бы обновить, кое-что поправить, кое– кому задать жару. Но, по большому счету, все было чертовски отлично. Даже котлы для подваривания особо провинившихся душ были начищены до блеска, и рядом с ними, в полной готовности, лежали аккуратные кучки дров и угля для топки.

В покоях Дьявола все было прибрано, полыхал камин, на столе у лилейного ложа был накрыт ужин. Он первым делом сбросил крылья. Тут же к ним неслышно скользнули два маленьких чертенка и осторожно утащили их на чистку. Черный властитель проводил их задумчивым взглядом, налил себе вина из золотого кувшина, со вздохом облегчения откинулся в ложе и развернул бумаги.

2.

Бар был изрядно заплеван и плохо освещен. Смутно различались пьяные тени. Но разум Ромео был затянут сизым дымом мрачных мыслей куда плотнее, и теней сомнения в нем было куда больше, чем пьяных мужиков, оравших где-то рядом. Люс усадил Ромео за стол на террасе, где позволено было курить. Сам же испарился куда-то. Оставшись в одиночестве, Ромео выложил на стол телефон, который оттянул ему карман, и пачку сигарет, что совсем смялась. Он долго смотрел на нее, сомневался, потом все же закурил. И вдруг пришел к мысли, что принял сегодняшний конфликт слишком близко к сердцу. «Спой ей сонет. Спой ей сонет! Да пошла она, сука!»

Когда Люциус вернулся, то нашел Ромео в нормальном настроении. Он курил сигаретку, улыбался и прихлебывал пиво из пинтового залапанного стакана.

«По-моему, Ромео пора расслабиться. От всех последних передряг у него поехала крыша. – С беспокойством подумал Люс. – Иначе, что это за перепады настроения?» А вслух сказал:

– О! Ты в порядке! Прикольно. Мне пива заказал?

– Нет. – Как ни в чем не бывало, весело ответил Ромео.

Люс сел напротив и принялся оглядываться по сторонам, высматривая в толпе знакомые лица:

– Вот, фигня! Вокруг – одни кошелки, взгляд остановить не на ком! Досадно. – Когда мимо тенью скользнула официантка, он удержал ее, схватив за передник, и тихо, почти уткнувшись губами ей в ухо, попросил пива. Ромео оглянулся и пожал плечами: большинству девушек, которых он заметил в баре, с виду было не больше двадцати пяти. Но ему, в общем, все равно не было до них никакого дела.

Внезапно Люциус встрепенулся, разглядев кого-то, жестом извинился перед Ромео и куда-то метнулся опять. Он вернулся спустя пару минут, довольный и радостный.

– Я хочу тебя познакомить кое с кем! – он лукаво подмигнул. – Этот человек придет через минутку.

– Ты второй, кто говорит мне это сегодня. Роуд тоже хочет меня с кем-то познакомить. Надеюсь, это не один и тот же человек. Давай, пускай приходит. Пока его нет, я схожу в туалет! – С этими словами Ромео поднялся и пошел наугад, вдоль барной стойки.

Пару раз, попутав направления, он все же нашел верный путь.

Как только Ромео скрылся, его друг начал нервно притоптывать ногой и снова оглядываться по сторонам. Он с облегчением вздохнул, когда пришла официантка. На подносе ее стояла кружка темного пива и две стопки, наполненные до краев прозрачной жидкостью и накрытые долькой лимона. Люциус обрадованно закивал. Как только она отошла, он в очередной раз воровато обернулся.

Убедившись, что Ромео нигде не видно, он торопливо вылил содержимое обеих рюмок в его пинтовый стакан. Лимон он запихал себе в рот, прожевал вместе с кожурой, стопки сунул под стол.

И тут на столе зазвонил телефон Ромео. Люциус сгреб его в руку. На дисплее мигало: «Мама». Недолго думая, он поднес трубку к уху и сладко произнес: «Алле! Добрый вечер, миссис Ева!»

Ромео остановился в паре метров от их стола: Он видел Люциуса, который сидел лицом к нему, и видел спину напротив него. Спина была женской. И почти голой. Пара шнурков поперек – не в счет. Длинные русые слегка спутанные волосы, тоже не в счет. Ромео замешкался. Но он не мог сбежать. И, потом, на столе остался его телефон…

«Ну, не будь же законченным трусом! Вперед!» – Сказал он сам себе и решительно направился к столу.

– О-о, а вот и он!– радостно воскликнул Люциус, – Ромс, я только что рассказывал Паулине о тебе.

– А-а. Да?…Привет, – Ромео переводил растерянный взгляд с него на нее. Она была симпатичной. Несколько изможденно худой. У нее был курносый тонкий нос и серые глаза с поволокой. Прозрачные, и густо накрашенные темными тенями, они делали ее лицо каким-то потусторонним. Огромный вульгарный рот привлек его взгляд. Ромео завороженно уставился на ее губы. Они были такие полные, такие влажные, помада на них была чуть размазана, что делало рот еще более притягательным. Ромео ощутил приятное, но совершенно неуместное волнение. Он хмыкнул, натужно улыбнулся и несмело сел на стул, словно боясь упасть.

– Меня зовут Ромео.– Его голос прозвучал как-то визгливо. Она с наигранным интересом подняла на него свои дымчатые глаза и улыбнулась, обнажив ряд ровных мелких зубов.

– Паулина – полька, почти, как и я. – пояснил Люциус. Паулина кивнула и сказала:

– Привет, Ромео, приятно познакомиться. – ее голос был высоким и сипловатым. Она почти не вынимала сигареты изо рта.

– Ты куришь, – полуспросил-полусказал Ромео. Она удивленно подняла брови.

– А что, что-то не так?

– Нет, нет, все нормально. Я тоже курю…то есть, курю, но пытаюсь бросить. А то…я и так маленький, совсем не расту. – Он попытался пошутить. Она кивнула с серьезным видом. Взгляд ее блуждал. Ромео сделалось очень не по себе. Ей было явно на все плевать. Один Люциус радовался, словно совершил некий подвиг.

Спустя пару минут Люциус глянул на часы, вскочил и торопливо пробормотал:

– Я сейчас вернусь! Не скучайте! – И, пока Ромео успел что-то сообразить, Люса и след простыл.

Он робко глянул на Паулину. Ее лицо оставалось безучастным к происходящему.

– Выпьем? – Меланхолично предложила она.

Они подняли стаканы, и Ромео осушил свой до дна. Для храбрости. Пиво невкусно горчило. И, спустя несколько минут, в голове как-то странно затуманилось.

«Господи, что это за пиво такое?…Надо узнать, чтобы больше его не пить…как же я сяду за руль?» – подумал он, но поймал себя на том, что взгляд его оставался прикованным к роскошному рту Паулины.

Заиграл бэнд. Каким образом блюзмены пробрались на сцену сквозь завесу табачного дыма и пьяных воплей, навсегда осталось загадкой. Как и то, насколько хорошо они пели:

«Пошел как-то напиться…..Пада-бададам……..

мне навстречу шел парень….Пада-бададам……

сунул нож мне в живот…..пада-бададам….

не пью я с тех пор……падам-падам-дам-да-дам….»

Наверное, от нечего делать, Паулина лениво поднялась со стула и стала медленно изгибаться в такт музыке. Она танцевала как бы нехотя, с томлением. Она давал ему, как следует рассмотреть себя. Было нечем дышать. Ромео теребил ворот футболки, пытаясь освободить горло для вдоха. Тем временем Паулина уже незаметно расстегнула большую часть пуговиц на своей блузке. Ее юбка поднялась так высоко, что приоткрыла кружевную резинку на черном чулке. Она двигалась совсем рядом, она смотрела на него своими дымчатыми глазами. Ее огромный рот был полуоткрыт, а грудь бесстыдно выглядывала из-под распахнутой ткани. Она звала его. Звали серые глаза, звал красный влажный рот, звала кружевная резинка на чулке, поперечные ленты на голой спине. Его голову паутиной затянул густой туман.

Спустя мгновение он уже молча волок ее вдоль барной стойки, по уже проторенному пути.

Он торопился. Он не мог терпеть, не мог ждать, он почти не контролировал себя. Ему было не до сантиментов, комплиментов и ухаживаний. Она сама была виновата. Она спровоцировала его. Он прижал ее к стене с такой неожиданной силой, что она сдавленно охнула.

С блузкой не было проблем: ее и так почти не было, юбка тоже не стала преградой. Когда Ромео рывком вздернул ее и скользнул рукой вверх по бедру Паулины, сладостная дрожь пробежала по всему его телу: на ней не было белья. Возбуждение захлестнуло его горячей волной снизу живота до самой макушки. В голове вместо мозга плескалась раскаленная лава. Он сипло застонал, когда она сама подалась к нему и закинула длинную тонкую ногу ему на пояс. В дверь туалета ломились пьяные мужики, но их стук послужил Ромео только, все ускорявшимся ритмом. Она тонко взвизгивала при каждом толчке. Сознание Ромео билось в огненных потоках лавы, он весь был единым пульсирующим нервом, в который вонзили раскаленную иглу. Он обхватил ладонью ее шею и прижался к ней губами, чтобы приглушить свои вскрики. Темп их ускорился до безумного галопа, от наслаждения у него перехватило дыхание, как вдруг…пронзительно зазвонил телефон.

Каким образом он умудрился сунуть его в карман, когда тащил девушку в туалет?! От вибрации трубка выпала из кармана и со стуком упала на пол. На полу он продолжал звонить. Он звонил и звонил, крутясь волчком, заполняя сверлящим звуком все пространство.

Ромео обвел туалет безумным, невидящим взглядом, посмотрел на трубку. На дисплее мигало: «Мама». Сознание толчком тут же вернулось в его тело. Он торопливо отстранился от Паулины, одной рукой подхватил джинсы, второй потянулся за телефоном, но запутался в штанах и упал на пол. Девушка смотрела на него. Глаза ее расширились. Она была обескуражена, не ожидая ничего подобного. Она замерла, она даже не пыталась прикрыться.

– Да, мам. – еще срывающимся голосом сказал Ромео. Сердце его колотилось в затылке, в ушах, в горле. – Мам я…я…– он смущенно глянул на Паулину, взгляд которой стал презрительным. – Нет, я просто бежал. – Нашелся он. – Да, я бежал к машине, через дорогу. Ну да, сейчас поздно, я скоро буду. Не волнуйся, я скоро приеду. Мама, сегодня я делал все, как тебе говорил. Да. Извини, мам. Я…я… люблю только тебя.

Взгляд Паулины окаменел. Она поправила юбку, застегнула блузку. В конце концов, Ромео закончил разговаривать, поднялся, и начал застегивать джинсы. Он молчал. Паулину мучила обида. Еще никто так с ней не поступал. Просто отпихнул ее как ненужную вещь. Ради чего? Разговора с мамой? Что за урод, этот парень? Она не выдержала.

– Значит, ты – маменькин сынок? – ядовито спросила она. Ромео застыл на мгновение и повернулся к ней. – Маменькин сынок! – продолжила она, растягивая слова. Акцент ее сделался очень резким. – Ну, ты и фуфло! Ты потрахаться нормально не можешь? Тебе надо с мамочкой своей поговорить?! На что ты вообще годишься?!

Взгляд Ромео почернел. Безумие инстинктов еще владело им, он почувствовал, что кровь вновь приливает к его голове. Но на этот раз не от желания.

«Тогда иди и трахай свою мамашу! Можешь ей вставлять на полную катушку! И не с кем будет разговаривать»!

Он сам не понял, как это произошло. Он опомнился, когда Люциус, выбив окно туалета, оттаскивал его от распростертого на полу женского тела, которое он бил кулаками, разбитыми в кровь, крича что-то про свою мать. Они выбрались так же через окно, и бросились бежать. Скрывшись в темноте аллей, они ушли от вмиг протрезвевших мужиков, от охраны и от полиции. Благо, Синий Купер был припаркован в стороне от бара, так что им удалось уйти незамеченными.

Пока Люциус уводил машину как можно дальше от злополучного заведения, Ромео огорошено смотрел на свои разбитые руки. Кроме ужаса и стыда, он ощущал боль. Ему было так больно, как будто он только что избил сам себя. По странному совпадению, Люциус остановил машину у того самого холма, где Ромео был утром. Во тьме холм казался совсем другим.

Едва остановившись, Люс выскочил из машины, выволок из нее Ромео, и с размаху ударил его кулаком под скулу. Ромео осел в траву и закрыл лицо руками.

– Ты – сука, урод! Что с тобой?! Что с тобой творится?! Скотина! Что ты сделал с Паулиной, гад?! Ты в своем уме, твою мать?!

– Она сама виновата! – пронзительно заорал вдруг Ромео. Господи, ведь он не это хотел сказать! – Она спровоцировала меня! Какого черта все меня трахают моей матерью? Вы достали меня все!

– Что она могла тебе сделать? – Люциус поднял голову Ромео за чуб и заглянул в его потемневшие глаза. – Что могла сделать тебе эта несчастная девка?!! – Ромео зло отпихнул Люциуса от себя и рывком вскочил.

– Какого черта все цепляются к моей матери?!! Какого черта вам всем от нее надо? И она. Она туда же! Какого дьявола вам всем от нее надо? Оставьте ее в покое! – он в бессильном бешенстве ударил кулаком по борту машины.

И всхлипнул. От боли, бессилия, злобы на всех и на себя, он заплакал. Он стиснул зубы, но рыдания прорывались сквозь его волю. Он исподлобья глянул на Люциуса. Тот с досадой всплеснул руками и подошел к Ромео. Взял его руки. Косточки на пальцах были разбиты. Сейчас Люциусу стало жалко Ромео, но в этот момент он уяснил, что действительно не знал своего друга. В последнее время Ромео преподнес ему немало странных сюрпризов. Какие еще стороны этого человека откроются ему в будущем…

– Мне плохо, Люс. Очень плохо. – Проглотив слезы, забормотал Ромео. – Я не знаю, как это получилось. Со мной вообще что-то не так…, – и он как на духу, выложил Люциусу о происшествии с машиной, о странном сне.

Люциус с интересом выслушал, но Ромео показалось, что Люс слушал это как новый сюжет рассказа, сценарий фильма, просто интересную историю. Он не увидел в глазах друга чего-то, что принесло бы ему успокоение. Замолчав, Ромео вглядывался в глаза О’Кайно, но так и не нашел в них того, что искал. В душе его остался неприятный осадок сожаления. Все же, ему не стоило откровенничать.

Люциус помолчал немного, потом похлопал Ромео по плечу:

– Ро, со всеми бывает иногда. Тебе надо отдохнуть….– он хотел добавить «от своей матери», но сдержался. – Этот спектакль, бессонные ночи, нервы. Тебе надо будет куда-нибудь съездить, как только освободишься.

– А как быть с Паулиной? – глухо спросил Ромео, опустил голову и посмотрел на руки.

– С Паулиной? – Люс задумался на мгновение. – Я постараюсь с ней решить. Отвезу ей завтра денег, поговорю с ней. Она не пойдет в полицию. Такие девушки как она часто попадают в подобные истории.

– Она что, проститутка? – это был странный вопрос.

– А ты думал – любовь с первого взгляда?

– Мне этого не надо. Никогда больше. – Ромео поднялся с земли и сел за руль.

– Да уж, и мне этого совсем не надо. Эй, ты уверен, что в состоянии вести машину?

– Да, уверен.

– От тебя ж разит!

– Плевать.

3.

День выдался чудесный.

В жаркий полдень в Раю замерло все. Праведные души, утомившись перебирать струны своих арф, прятались в тени изумрудных деревьев в вишневых садах и влажных гротах над хрустальными реками. Большинство святых отправились на Землю за выполнением своих миссий и выслушиванием молитв страждущих.

Райские животные отдыхали в своих норках в ожидании вечера, который даровал бы им прохладу.

Только Ангелы кругами парили в дрожащем от зноя, прозрачном небе. Крылья их, ослепительными белыми бликами то и дело мелькали меж облаками в безграничной выси.

«Как прекрасен ваш полет». Запрокинув голову и приложив ладонь козырьком к глазам, Бог с восторгом наблюдал за парением одного из ангелов. Бог не мог позволить себе ощущать жару. С каждым земным мгновением забот ему прибавлялось, дел у него было по горло, и утеху он мог находить, только наблюдая за совершенными обитателями своей страны.

– Да, и полет бабочек не менее великолепен. – Заметил Ангел, который стоял подле Бога. Бабочки, кому жара была вовсе нипочем, порхали вокруг них, на мгновение приземлялись на исполинские крылья Ангела, раскрашивая их в пестрые цвета, и тут же продолжали свой полет над яркими коврами тропических растений, что покрывали все близлежащие холмы. Они летели дальше, к благоуханным фруктовым садам.

Бабочек было не счесть. Как нежные лепестки, они трепетали и следовали направлению легкого ветра. Беззаботные, прекрасные, бесчувственные, мгновенные…

Бог с улыбкой стряхнул нескольких со своей тоги и проводил их долгим, любящим взглядом. Но тут же повернулся к Ангелу, взял его за руку и доверительно шепнул:

– Я сейчас хочу совершить большую ошибку! – Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями. – Очень большую. Но я пойду на это. И это будет правильный поступок.

Ангел с недоумением посмотрел на него. Бог помолчал и продолжил:

– Я оторвал тебя от твоего полета, по одному очень важному и очень секретному делу. – Он с осторожностью посмотрел по сторонам. Вокруг не было никого, кроме бабочек. – Помнишь Душу № 6871?

Внутри Ангела что-то с тревогой екнуло.

– Да.

Бог медлил. Он не был так уж уверен в правильности своего решения. Но свой выбор он сделал.

– Так вот. Мне тревожно за нее. Только не говори мне сейчас, что она наказана и так далее. Дело в том, что все пошло несколько не так, как изначально предполагалось. И дело не в этой несчастной душе, нет-нет. Она проклята и, ей-богу, страдает. Дело в человеке, который получился. Он уже вырос. И вырос не таким, как я ожидал. Он вырос талантливее, чем я ожидал. Он вырос драгоценностью, которая, несомненно, нужна людям. Мой брат тоже знает об этом. И не хочет ее упускать, потому что у этого человека есть и темные стороны. Но и я не могу потерять его! В мире осталось так мало настоящих людей.

– И…? – Ангел постарался скрыть свой восторг.

– Я хочу, чтобы за ней кто-то присматривал. Иногда. Я-то сам не могу. Что позволено Дьяволу, то не позволено мне. – Он печально вздохнул.– Это несправедливо, но я сам так решил когда-то. Но ты – не я. Насколько я помню, ты дружил с этой Душой?

– Да, Отец.

– Тогда могу я поручить это задание тебе? – он с надеждой посмотрел на Ангела.

Ангел с готовностью кивнул. Внутри он ликовал. Мало того, что он сам тосковал за Душой №6871 и был бы счастлив, видеться с ней, хотя бы иногда, так еще и стать поверенным Бога – великая честь, о которой мечтали все Ангелы!

– Конечно, Отец! С великой радостью.

– Отлично! Все, что от тебя требуется – иногда прилетать к ней и проверять, как там и что. Вмешиваться в жизнь ее человека ты не будешь иметь права, но предостерегать, подсказывать, предупреждать – сможешь …– Бог задумчиво потер бороду, – но тебя никто не должен видеть. Ни здесь, ни в аду. И, самое главное, тебя не должен увидеть Человек…

– Отец, – стыдливо опустил глаза Ангел, – я должен покаяться в одной вещи.

– Что такое? – Бог нахмурил брови.

– Я…был у него уже раз.

– ?!!!

– Я думал о том, что мы, Ангелы, и демоны, принимаем облик родственников только что умерших людей. Тогда человек не чувствует себя одиноким, и смерть не кажется ему такой страшной. Когда душа его совершает переход из земной жизни, мы напоминаем и указываем душе дальнейший путь. Тогда я решил принять облик его отца и явиться ему во сне. И я это сделал.

– И?!!! – пораженно спросил Отец.

– И ничего. Так как душа проклята, и никому не позволено с ней общаться, то я не говорил с ней. Честно говоря, мне стало страшно, и я …вернулся.

– Гениально! – воскликнул Бог. – Это же прекрасный выход из положения. Тебя, конечно, надо было бы наказать за подобные выходки. Но у нас особый случай. Я разрешаю тебе использовать его сны и впредь. Образ отца – это удачная идея, ведь ты сможешь говорить и с Душой, и с Человеком. Благословляю тебя. Ступай, сын мой. Я доверяю тебе. – Он поцеловал Ангела в ясное чело и, махнув рукой, покинул его, воодушевленный и окруженный многоцветным облаком бабочек.

4.

Когда Ромео подъехал к дому, то не поверил ни своим глазам, ни своим ушам: внутри было темно и тихо.

Это означало только одно: МАМА УЖЕ СПАЛА! И это было полным абсурдом! От удивления он даже забыл о ноющих руках и скуле. Такое случилось впервые за всю историю его жизни на этой земле.

Он посмотрел на часы: стрелки показывали три часа без четырех минут.

Люс, наверняка получит серьезный выговор за возвращение в кампус в такой час. «Интересно,– подумал он, – где сейчас та девушка с янтарными глазами?…» За прошедший день он ни разу еще не вспомнил о ней. И сейчас в его душе заныло что-то.

Какой смысл вспоминать о ней, если он никогда больше ее не увидит? А если и увидит, то узнает ли? И тут его осенило: а вдруг она работает в том торговом центре? В магазине белья, пакет из которого был тогда в ее руках. Или официанткой в одном из ресторанов того центра.

С улыбкой взглянув еще раз на темные окна спальни матери, Ромео принял решение отправиться завтра же в торговый центр и найти ее там. Эта мысль так вдохновила его, что все неурядицы испарились сами собой, за спиной снова выросли крылья, и он отправился спать в нетерпеливом ожидании следующего дня.

5.

– Господи, Роми, что это?!! – Ромео подскочил в кровати, чем совсем напугал склоненную над ним мать.

– Мама! Бог мой, ты что так кричишь? Я чуть не умер! – Он откинулся назад на подушку и отдышался.

– Ромео, отвечай, что с твоим лицом? Что с руками? Тебя били? Господи, я звоню в полицию! – она метнулась к телефону. Ромео бросился ей наперерез.

– Мам, не надо полиции! – он схватил трубку и поспешно сунул ее под подушку.

– Что произошло? Отвечай! – брови ее сдвинулись на переносице, отчего лоб стрелами рассекли морщины. – Немедленно говори, где ты был, и что делал вчера ночью. Ты уже был избит, когда я тебе звонила?

Ромео молча взял с тумбочки зеркало и заглянул в него. Белки глаз красные, под глазами – черные круги, на половину лица – голубоватый, в прожилках лопнувших сосудов, синяк.

Вот уж и, правда, ангел небесный!

«Ну, спасибо, Люс, дружище! Спасибо, что хоть все лицо не разбил».

Тут он обратил внимание на свои руки: у грузчиков в порту, должно быть, они выглядят получше.

И воспоминания о событиях минувшей ночи вдруг снова захлестнули его леденящей, зловонной волной. Стыд сделал его щеки пунцовыми.

Как там Паулина? Ведь он так и не знал, что стало с ней потом. А что если он покалечил ее? А что если она в реанимации?

«А что если я слишком переоцениваю свои физические возможности!» – внезапно пришло ему в голову.

«Не так уж я и силен, чтобы покалечить или убить кого-то!» Эта циничная мысль, как ни странно, успокоила его.

Все то время, что Ромео размышлял, мать пристально следила за ним. Больше всего на свете ей хотелось проникнуть сейчас в его мысли, ведь она поняла, что он не расскажет ей, что случилось на самом деле. Кто же мог желать зла ее ребенку? Может быть, это…проклятый поляк?

– Мама, – со вздохом произнес Ромео, откладывая зеркало в сторону, – мы репетировали вчера, я увлекся и упал со сцены.

«Ну и силен же ты врать, братец!» – подумал он.

И добавил:

– В оркестровую яму!

Еще одна чушь вроде вчерашнего «Я бегал, мам!» В двенадцать ночи, под грохот музыки, который несся из трубки. Ты бегал. За кем, интересно, ты бегал?…

Она покачала головой, тяжело вздохнула и посмотрела сквозь него.

Сейчас Ромео увидел, как она постарела. Раньше он не замечал этого. И предпочитал не замечать. Он молчал. Больше ему нечего было сказать. Он не чувствовал сыновней нежности, губы его были поджаты. Он ждал, пока мать уйдет. Она поняла это, встала с его кровати и вышла из комнаты. Нет, она не хлопнула дверью, она просто с силой закрыла ее.

Ромео подождал, пока стукнет дверь ее спальни, и тут же вскочил: впереди было много дел. Он схватил телефон и набрал номер Люциуса.

– А, привет! Ну, как ты там, оклемался? Я в порядке. Говоришь, у тебя синяк под глазом? Ну, так это еще ничего, мог быть синяк вместо глаза! Я же тебя люблю, чертов пупс, ты знаешь! Чем заниматься будешь сегодня, Ромео?

– Так, особо ничем…Пойду на лекции. У меня семинар по философии. А ты?

– Я на занятия пока не пойду. Иду на кастинг. Пока не скажу, куда. Если выгорит, тогда расскажу. Ладно, времени нет трындеть. Потом поговорим.

– Подожди…Я…Паулина…

– Да все, проехали! – Оборвал его Люциус. – Забудь. Я уже сделал выводы относительно тебя, ублюдок. – И он неприятно загоготал. – Ладно, все, я шучу. Давай, бывай, Ромео. На связи. – Люциус положил трубку и задумчиво потер подбородок. Он соврал. Его ждали дела совсем другого рода. Но Ромео не следовало о них знать.

Положив трубку, Ромео снова подошел к зеркалу. Он был готов к выходу. Сейчас он поедет искать свою судьбу. Может быть, этот день изменит всю его жизнь. Глядя на свое отражение, он снова подумал о девушке с янтарными глазами. Вид у него был совсем не привлекательный. Синяк его принял малоприятный черный оттенок, который беззастенчиво проступал сквозь два слоя косметического корректора, что он стащил у матери. Мало того, этот самый корректор, почему-то скатался омерзительными комьями на его лице и добавлял исключительной неопрятности всему виду. Ромео попробовал растереть противные катышки, но это привело только к тому, что начала хлопьями слезать кожа, и теперь он напоминал собаку, безнадежно больную чесоткой.

«Ну, и что теперь делать?!» – в отчаянии крикнул он своему отражению. Отражение исказило лицо, словно собиралось заплакать. Ромео со злостью ударил ладонью по зеркалу, и отвернулся.

А где-то там она… И зовущие янтарные глаза снова возникли в его воображении. И вдруг его пронзила совершенно очевидная мысль:

А с чего это я взял, что она должна быть там? Если она продавщица, то ей совсем не по карману это белье. А если – покупательница , то не ходит же она за трусами каждый день! Встретить ее там почти безнадежное дело. Кроме того, если она покупательница, и если она покупает себе такое дорогое белье, то как же с ней надо обращаться? В какие рестораны водить, какие подарки покупать? «Старбаксом» тут не отделаешься!

И он не на шутку задумался.

А ведь, правда… Допустим, что сейчас он пойдет в центр и чудесным образом столкнется с ней. Допустим, он даже наберется смелости и возьмет ее номер телефона и пригласит на свидание. Допустим, она согласится. И, допустим, что они понравятся друг другу и начнут встречаться.

И ЧТО ТОГДА???

А вот тогда-то и начиналось самое страшное.

МАМА.

Мог ли он представить себе, как она отреагирует на женщину, которая вдруг появится в его жизни?

Конечно, мог!

Лучше бы тогда сразу повеситься, чем слушать ее брань 25 часов в сутки. Ему пришлось бы вечно врать, изворачиваться и скрываться. Своих денег у него пока еще было мало, так что резкое увеличение расходов привело бы к тому, что мама в любом случае все узнала, даже если бы он каждый день придумывал самую гениальную ложь на свете! И тогда скажи «привет» бесконечному изощренному унижению и попрекам куском хлеба.

ОНА.

Отношения с женщиной, ПЕРВОЙ женщиной, это не кружка пива.

У нее свои желания, требования и взгляды на мир. То, что они понравились бы друг другу, совсем не означало, что их взгляды совпадут. Она бы ревновала, требовала, капризничала, он бы изворачивался, угождал. Она бы хотела, чтобы он дарил ей подарки, которые вечно были бы не такими, как она хотела. Она скоро захочет, чтобы ее зубная щетка оказалась на его туалетном столике (или наоборот, что не играло никакой роли), и это было бы невозможно, потому что существовала МАМА.

Она бы требовала, чтобы он уделял ей все свое внимание, а ему надо было бы идти на репетицию группы, музыка которой – ее лучшее рвотное средство.

И тут возникала еще одна проблема:

ДРУЗЬЯ.

Их было немного. Вернее, очень мало – знакомые и приятели не в счет. Короче, один Люциус. Но он бы высмеял его самым паскудным образом и заревновал до смерти, потому что их творчество занимало практически все свободное время. Мама, конечно, ненавидела их совместное творчество, но с этим он научился мириться. И его свободное время тогда рвали бы между собой Люциус, Мама и Она, тем самым доводя его до отчаяния.

ОН САМ?

Сам он уже бы точно повесился на третий день, а может, и раньше.

ГОСПОДИ, ЭТО ВСЕ ТАК СЛОЖНО! КАК ЖЕ ОН РАНЬШЕ ОБ ЭТОМ НЕ ПОДУМАЛ?…

Не лучше ли, чтобы мечта навеки осталась мечтой? Не лучше ли блаженствовать, представлять ее янтарные глаза и шелковистые волосы, на самом деле не ощущая их? Не лучше ли запечатлеть ее рядом с собой идеальной и не знать, что происходит, когда у нее случается расстройство желудка, или ПМС? И не слышать, как она до крови натерла себе палец на ноге, или как ей хочется такие же ягодицы как у Ким Кардашьян!

Чудесное видение, недосягаемое и желанное. Бесплотное и вдохновляющее. Совершенное, потому что не может навредить и наскучить.

Глаза цвета редкого янтаря, шелковистые волосы, зовущие губы, легкая походка мотылька. Так пускай мотылек так и остается мотыльком. Ведь, восхитившись прекрасными крыльями бабочки, мы же не бросаемся непременно ловить ее! Пролетела, подарила миг восторга. Осталась в памяти.

                  ВСЕ!

Ромео оказался от своей затеи без вздоха сожаления,.

ОН так никогда и не узнал, что, если бы, на мгновение раньше, он отвлекся от своих мыслей и выглянул в окно, то увидел бы, как в метре от его дома, легкой походкой бабочки, дорогу переходила чудесная темноволосая девушка. Мужчина, который проходил мимо нее, про себя отметил красоту ее глаз. Золотого цвета редкого янтаря.

6.

Прошло много времени, пока Дьявол оторвался от шуршащих страниц, густо измаранных синими чернилами. Краем глаза он уже раз пять или шесть замечал, как чертята бесшумно появлялись в его покоях, чтобы подбросить свежих дров в камин и поддержать угасающее пламя.

Но ему было не важно, сколько времени прошло, ведь он мог развернуть его в любую сторону, в любой момент, который бы пожелал.

Гораздо важнее было то, что он сейчас держал в своих руках. Не-ет, это были не просто складные строки талантливого поэта. Это были не просто прекрасные метафоры и неожиданные аллегории.

В этот миг в своих когтистых руках он держал боль, страх, отчаяние, желание, любовь. Все те чувства, которыми сам наделил род человеческий, и которые навлекли на людей столько бед, но этим самым и делали людей уникальными.

Он переворачивал страницы снова и снова, хотя уже выучил их почти наизусть.

Он вспомнил мгновение, когда было принято решение заточить Душу в талантливом, но бесполезном теле.

Так ли оказалось оно бесполезно, как было предначертано?

Так ли он был прав в том, что есть вещи, которые люди не в состоянии изменить?

Хотел ли он на самом деле того, чтобы все их предначертания исполнились точь-в-точь, как они задумали?

Хотел ли Бог того же?

«Я даю им лишь знаки, – вспомнил он слова Божьи, – они сами должны следовать знанию!»

Дьявол по своей природе был законченным фаталистом, который всегда сдерживал свои обещания, даже самые жестокие. «Если я так решил, то так оно и будет!» Он никогда не верил, что человек хоть раз способен сделать правильный выбор без жестких указаний свыше.

Был ли он, на самом деле прав?

Давать ли душам еще один, последний шанс, перед тем как тащить их в ад?

Да, люди действительно в последнее время сами неудержимо лезли прямо в Преисподнюю!

Но, может быть, стоило удерживать хотя бы кого-то, хотя бы на время.

Бог, хотя и всевидящ, но все же не всесилен. Таким его делает только борьба человека с Дьяволом.

В конце концов, Дьявол был занят исключительно людьми, в то время когда на Боге лежала ответственность еще и за все сущее на земле. Все, вплоть до последнего червя! Не удивительно, что он не поспевал приглядывать за всеми.

«Я увлекся рассуждениями!» – строго сказал он сам себе и пошевелил затекшими от долгого сидения конечностями.

«В конце концов, я должен выполнять свой долг. И я не должен щадить брата, даже если и очень хочу ему помочь». – Он снова устремил взгляд на бумаги.

«Решительно, эти стихи должны увидеть свет! Конечно, я помню, что гениальные творения нашей Души прокляты и не могут от его имени попасть к людям. Но эти стихи должны, просто обязаны стать исключением. Во-первых, потому что они прекрасны. И это правда. Во-вторых, они несут в себе столько чувств! Одиночество, боль, терзания. Так что они вполне могут влиять на людей и, возможно, даже подтолкнут некоторых чересчур впечатлительных особ на ужасные безумства. Они заставят людей переживать собственную ущербность, а это мне только на руку!»

      Но по принятому решению, они не могли увидеть свет: плодам, которые приносил Ромео, не суждено было быть вкушенными людьми.

«Но в каждом законе обязательно есть лазейка. И я ее найду!»

Дьявол надолго задумался. Над огненной геенной сгустились плотные тучи его мыслкй. Обитатели Ада с тревогой вглядывались в цветные зарева, которые то и дело вспыхивали в их непроницаемой глубине. Спустя какое-то время, глаза Сатаны вдруг полыхнули черным огнем. Пламя в камине взметнулось вверх, опалив готический свод покоев. «Эврика!» – тихо прошептал про себя Дьявол знаменитое слово.

Тучи разорвались в огненном адовом небе пурпурным пламенем, и их пепел, медленно паря в жарком воздухе, покрыл мощеные ониксом аллеи. Радостные чертята подхватывали рваные перья пепла, подбрасывали их вверх, веселились и играли ими, совсем как человеческие дети играют с первым снегом.

7.

Хотя Ромео и не верил, что его стихотворство было хоть на йоту занимательным, однако простое человеческое любопытство взяло верх над смущением и, едва дождавшись окончания лекций, Ромео стремительно побежал вверх по лестницам, в мансарду под университетской крышей. Перед тем как взяться за дверную ручку, он как водится, замер на мгновение, перевел дух и …дверь резко распахнулась ему навстречу. Из кабинета выбежал мистер Роуд, подпрыгнул от радости и схватил его за руку.

– Пойдем-ка, пойдем мой мальчик!

Ромео ничего не успел толком сообразить, как учитель повлек его за собой, вон из кабинета, обратно вниз по лестнице. Мистер Роуд что-то бормотал себе под нос, продолжая тащить юношу за руку.

– Мистер Роуд! – в пятый раз сбивчиво, но очень громко повторил Ромео. – Куда мы бежим?

– А! – Отмахнулся тот. – А! Я должен тебя кое-кому представить! Представить тебя! Наконец-то!

– Кому?

– Его зовут…

Ромео тихо чертыхнулся, споткнувшись на ступеньке. Из-за этого он не расслышал имени.

– Вообще, он издатель! –Отрывисто продолжал Орландо. – Владелец издательства «Кобальтовый Грифон». Слышал про такое? Одно из крупнейших издательств в стране. Собственно, у него целая империя Ай Ти технологий, включающая несколько компаний, но именно издательство – его любимый бизнес. Работа – хобби. Он чертовски богат, у него колоссальные связи. Литература, театр, телевидение – он везде свой. Он может,… он,…да он почти все может! Кроме того, это очень интересный человек, один из моих бывших студентов. Любимых! Я у него преподавал, когда работал в Гарварде. Отличный был курс. Отличное время. Талантливые ребята. – В конце концов, Роуд распахнул тяжелую дубовую дверь впереди себя, и Ромео зажмурился от яркого света, который хлынул с улицы в темный холл пустого Университета.

ГЛАВА 6

1.

Они пробежали вдоль розовой аллеи, свернули к маленькому скверику с фонтаном, и мистер Роуд, радостно всплеснув руками, бросился к скамейке под раскидистым деревом.

На скамейке сидел мужчина в черных очках и ослепительно улыбался. Орландо радостно заговорил что-то очень быстро. Что именно, Ромео не слышал. Он почувствовал робость перед незнакомым и, судя по словам Орландо, весьма незаурядным человеком, и заметно поотстал от Учителя.

Сейчас он неловко мялся метрах в пяти от скамейки и не мог сделать ближе ни шагу, потому что хотя он и не видел за очками глаз, но по повороту черноволосой и тщательно причесанной головы незнакомца, он понимал, что тот рассматривает его.

Незнакомец, на вид около сорока, сидел в непринужденной позе, закинув ногу за ногу. Он был одет в очень элегантный черный костюм. Узкий, идеально прилаженный по фигуре пиджак с воротом-стойкой под подбородок, на манер военных мундиров, был застегнут наглухо. Черные ботинки отполированы так, что в них любовалось собою солнце. Отглаженные стрелки на брюках были образцами совершенных прямых линий. Хотя Ромео находился довольно далеко от скамьи, он чувствовал тонкий аромат, который источал незнакомец.

Он весь словно дышал роскошью и успехом. Он был до неприличия безупречен.

Ну как, как простому невысокому парнишке в обычных джинсах и кедах следовало вести себя вот с этим буржуазным великолепием?

Ромео, как всегда повинуясь инстинкту, полез в карман и достал сигареты.

– Эй, Ромео, что ты там застыл? Иди-ка сюда, познакомься с Домиником Мэйзом! – Орландо Роуд по-отечески улыбнулся и поманил юношу рукой.

Когда Ромео все-таки решился приблизиться, незнакомец широко улыбнулся, ослепив его идеальной улыбкой, снял очки и протянул руку для приветствия.

Ромео окончательно растерялся. Мэйз обладал благородным и очень красивым лицом: впалые скулы, резкий подбородок, великолепный нос с хищно прорисованными ноздрями. Изогнутые черные брови подчеркивали миндалевидные, глубоко посаженные карие глаза, которые сверкали как звезды. Необычно и странно было видеть эти раскосые азиатские глаза на белокожем лице.

Ромео разглядывал его с любопытством, как мраморную скульптуру. Справа, возле рта он заметил шрам от хирургического шва. Левую бровь на вершине изгиба тоже рассекал небольшой, но довольно широкий шрам.

«Наверное, моя карма – встречать людей со шрамами». – Подумал Ромео, вспомнив о Люциусе. Но если шрам Люса был велик и довольно безобразен, то эти две небольшие отметины на лице Доминика Мэйза только добавляли ему мужественной привлекательности.

Доминик улыбнулся и произнес чуть глуховатым, теплым голосом:

– Привет. Ты и есть тот самый Ромео, которым мистер Роуд мне весь мозг вынес?

Ромео смущенно глянул на Учителя. Тот одобрительно кивнул.

– Да, я думаю… вернее, вероятно…это я и есть…

– Тогда приятно познакомиться. – Он подал ему руку снова, так как Ромео не ответил на предыдущее приветствие. Свободной рукой он расстегнул две верхние пуговицы пиджака, чтобы освободить шею.

– Для меня это большая честь. – Без иронии добавил Мэйз. Его рукопожатие было крепким, а рука – очень теплой. Тепло этой руки давало какой-то необъяснимый внутренний комфорт, вселяло спокойствие, и Ромео наконец смог расслабиться.

– Ты пишешь? – Мэйз глядел на Ромео со скамейки снизу вверх, наклонив голову чуть вправо, щуря на солнце свои удивительные глаза. – А еще ставишь спектакли, играешь, поешь, так?

Ромео неуверенно кивнул и снова бросил смущенный взгляд на учителя, улыбка которого светилась гордостью за своего студента.

– Он как ты в 20, Доминик! – Орландо похлопал мужчину по плечу. – Но! Между вами есть одно существенное различие. Различие есть… И ты не взыщи, Ромео, но ты, господин Мэйз, – учитель лукаво заглянул в сверкающие глаза-звезды, – имел много различных талантов, но всегда знал чего хочешь и как шаг за шагом этого достичь, дойти до вершины. Ты же, Ромео, имеешь много талантов, но не можешь понять, чего хочешь. Не знаешь, откуда и куда идти. У тебя много способностей, Ромео, но ты бредешь во тьме как слепой котенок. Тебе надо определиться, куда расти. Реализовав свой главный талант, ты сможешь приложить к нему и все остальные. Я, милый мой мальчик, представил тебя Мэйзу не только потому, что он богат и очень влиятелен в мире искусства, но еще и потому, что он, именно он в состоянии помочь тебе разобраться. После этого он может помочь тебе и реализоваться.

Доминик кивнул и внимательно посмотрел на парнишку, который стеснительно переминался с ноги на ногу, улыбался и краснел. Темные вихры, бездонно-синие, наивные глаза, маленькие пальцы с обгрызанными ногтями. «Ромео во тьме…Воплощение ангела на грешной Земле» – тут же придумал ему образ.

Мистер Роуд поднялся со скамьи и поправил пиджак.

– Ну что ж, я был рад повидаться, Доминик. Сейчас позвольте откланяться, молодые джентльмены. – Лукаво улыбнулся он. – Вам, я полагаю, есть о чем поговорить. А меня еще ждет готовка лукового супа, бутылка доброго Бордо и две дюжины студенческих работ на проверку. Пока, мои дорогие!

Махнув рукой на прощание, Орландо энергично зашагал по аллее. Ромео растерянно смотрел ему вслед. Внезапный уход учителя лишил его остатков смелости.

– Ну что, Ромео? – Доминик тоже встал со скамьи.

Он был высокого роста, намного выше Ромео, и отлично сложен. Ромео про себя завистливо вздохнул: ему всегда хотелось быть таким.

– Может, стоит продолжить наш разговор в более непринужденной обстановке? Я, честно сказать, не хочу, чтобы из-за моего официального присутствия ты сгрыз себе все ногти. – Мэйз добродушно улыбнулся, и его глаза залучились задорными морщинками. – Давай встретимся в пятницу, в ночном клубе «Седьмой Дом», в одиннадцать. «Седьмой Дом». Знаешь это место?

«Седьмой Дом»? – С изумлением воскликнул Ромео.

Конечно, он знал «Седьмой Дом» – элитарный ночной клуб, в который можно было попасть, только если ты – Стивен Спилберг или Билл Гейтс проездом в городе. Побывать в нем было мечтой всей местной молодежи.

– Да меня ни за что не пустят в «Седьмой Дом»!

– Не пустят? – с лукавой усмешкой переспросил Доминик. – Только имей в виду, – добавил он, – мне время дорого, и если ты не придешь, то другого шанса у тебя не будет. Все. Давай, до пятницы! – Он подмигнул и надел очки, скрыв черные сверкающие звезды от посторонних взглядов.

Ромео проводил его глазами, пока на другом конце аллеи тот сел в ожидавший его роскошный Бентли.

«Седьмой Дом». – Вслух повторил название юноша. – «Конечно, я не упущу шанс хотя бы раз побывать в этом роскошном заведении. Конечно, я приду. Еще бы!»

Он облегченно вздохнул и, в конце концов, сунул в рот сигарету, которую мусолил в пальцах все время беседы. Он торопливо направился к парковке, где оставил свой синий Купер. Ему не терпелось поскорее сообщить Люсу о своем новом знакомом.

2.

– Вот это супер! – Глаза Люциуса горели восторгом. – Владелец «Грифона»! Медиамагнат! Ты вообще представляешь, что этот тип может для нас сделать? Вот это круто. Роуд все-таки клевый чувак: открыл перед нами безграничные возможности. – О Кайно прыгал по комнате. В его мечтах он уже стоял на сцене перед многотысячным стадионом, скандирующим его имя. – Как он выглядит?

– Офигенно он выглядит. – Со вздохом ответил Ромео. – Весь шикарный такой, красивый как голливудский актер. И, похоже, сноб.

– Сноб? – В голосе Люциуса послышалась тревога. – Слушай, а если ему не нравятся рок и хаус? Если он торчит от классики? Снобы все торчат от классики.

– Тогда, О Кайно, ты будешь писать менуэты, и ставить мы будем Мольера!– Ромео засмеялся.

– Ты должен сделать все, чтобы с ним подружиться! И меня конечно подтянуть. Мы-то ему быстро мозги вправим. А то, черт его знает, подвернется ли еще такой шанс в будущем.

– Вообще-то, как я понял, Роуд давал ему мои стихи. Поэтому он познакомил меня с издателем. – Размышлял вслух Ромео.

– Ну и что! – Перебил его Люс. – У него наверняка есть связи везде, раз он такой крутой.

– Да. Роуд так и сказал.

– Ну и все! Когда и где ты с ним встречаешься?

– В пятницу, в «Седьмом Доме».

– В «Седьмом Доме»…– Благоговейно повторил Люциус. – Вот это уровень. Мечта. Слушай, а меня туда как-нибудь нельзя?

Ромео с сожалением покачал головой:

– Не-е, прости. Подожди, дай я с ним сначал пообщаюсь. Не могу же я тебя сразу привести!

Люциус с досадой цыкнул, но Ромео был прав.

      Ромео не причислял себя к любителям ночных клубов. Конечно же, он бывал там несколько раз, но долбящая музыка, от которой вылетали барабанные перепонки, и беснующаяся толпа не произвели на него восторженного впечатления.

Мало того, на какой-то дискотеке он сделал для себя один весьма важный вывод: люди очень легко управляемы и могут быть ведомы куда угодно. Это зависит от состава, качества и количества химических веществ, которые попадут к ним в организм.

Посмотрев на искаженные гримасами лица и нелепые движения в состоянии синтетического транса, Ромео навсегда отверг наркотики и, как следствие, сами дискотеки.

Кроме того, мама говорила, что походы по ночным заведениям могут в будущем здорово навредить его репутации. И еще: ночные клубы это настоящий рассадник заразы. И в этом он был с ней абсолютно согласен.

Но «Седьмой Дом» – это ведь совсем другое дело. Там собирались только сливки местного общества, золотая молодежь и заезжие важные персоны. Поэтому в пятницу вечером Ромео очень нервничал. Он страшно трусил, что его туда не пустят, и он не сумеет увидеться с Мэйзом, ведь номер телефона того он не знал.

Кроме того, сама встреча с Домиником Мэйзом вселяла в него панический ужас. Она должна была стать для Ромео настоящим экзаменом: за пару часов убедить мистера Мэйза в своей уникальности. Произвести на него самое яркое впечатление, оправдать доверие Орландо Роуда. Он пытался продумать заранее, как и что говорить. С чего начать, как увлечь. Но мысли разлетались, словно стая голубей, и он никак не мог поймать за хвост ни одну из них.

И еще было совершенно непонятно, как одеваться. Вопрос гардероба никогда не тяготил его. Но нынче – совершенно особый случай, и следовало хорошенько подумать перед тем, как натягивать на себя любимую голубую майку и затертые джинсы.

– Ты куда-то собираешься? – Было бы странно, если бы этот вопрос не прозвучал.

– Да, мам. Подскажешь, что надеть? – Нервно копаясь в шкафу, ответил он вопросом на вопрос.

Губы матери поджались, и голос, как всегда в таких случаях, зазвучал металлом как пустая кастрюля:

– И куда это ты, на ночь глядя?

Именно этого вопроса Ромео ждал с особым нетерпением. Он оторвался от поисков нужной вещи, повернулся к ней и с важностью произнес:

– В «Седьмой Дом»!

– В «Седьмой Дом»? – На лице ее отразилось бесконечное изумление. – Кто это мог пригласить тебя в «Седьмой Дом»? Быстро сознавайся!

– Есть один человек. Меня с ним в среду познакомил мистер Орландо Роуд, наш преподаватель по истории искусств. Он очень важная шишка. Владелец издательства «Кобальтовый Грифон». Он будет ждать меня в клубе, хочет поговорить.

– «Кобальтовый Грифон»? Это громадное издательство? Владелец? – Глаза мамы широко раскрылись, она была сражена. Ромео торжествовал: сейчас-то ей не в чем будет его упрекнуть. – Боже, сынок, а что же ему надо от тебя?

Она никак не могла поверить своим ушам. Человек из высшего общества будет общаться с ее сыном в заведении для высшего общества? Неужели ее мечты начинают сбываться? Надо будет не упустить момент и взять все в свои руки. Она-то лучше всех знает, чего достоин ее сын.

– Мистер Роуд показывал ему кое-какие мои работы. Он предложил ему меня издать. Этот человек – бывший студент Роуда. Он учился в Гарварде.

– Бывший студент Гарварда …– мечтательно повторила Ева. – И ты будешь таким! Нет, ты будешь лучше! – Она бросилась к Ромео и расцеловала его лицо. – Я же всегда тебе говорила, что ты – гений! Так, давай посмотрим, что у тебя есть надеть. Господи, надо было поехать сегодня по магазинам.

Мама нарядила его в костюм. В костюме Ромео выглядел нелепо и чувствовал себя так же. После долгих препирательств он все же решил, что творческой личности не обязательно носить костюм, как медиамагнатам, и залез в джинсы. Самые новые и самые лучшие, которые у него были. Он тщательно причесался и, стараясь дышать глубоко дабы укротить свою нервозность, сел в машину.

Только спустя десять минут после того как Ромео умчался навстречу своей судьбе, в уме Евы Дэниелс мелькнула одна мысль, которая, по странной причине запоздала. Эта мысль повергла ее в шок.

«А что, если этот заезжий вершитель судеб действительно заинтересуется ее сыном и пожелает увезти его? Что тогда останется делать ей?»

3.

Клуб находился в центре города, что означало минут 40 езды. Ночь уже совсем сгустилась, на дороге не было ни единой машины.

Ромео ехал по темной трассе, с включенным дальним светом и очень громкой музыкой. Забойное экспериментальное техно вполне могло бы стать сопровождением к немецкому порнофильму в стиле хардкор. Но сумасшедший темп и ритм отбойного молотка отвлекали его от мыслей.

Не стоило пытаться представить себе, как все пройдет; будет все равно по-другому.

Он уже почти успокоил себя, как вдруг, словно ниоткуда, прямо из-под капота Мини вынырнул мотоциклист.

Ромео вскрикнул и ударил по тормозам. Мотоциклист резко рванул вперед и мгновенно оставил Ромео далеко позади. Юноша громко выругался, перевел дух и через пару минут продолжил движение.

Видимо, он просто не заметил как мотоцикл догнал Ромео, поэтому увидел его только когда тот, нагло подрезав синий Купер, обогнал его.

Ромео не любил мотоциклистов. Он их побаивался. В своих литых костюмах и переливающихся забралах шлемов, они казались не живыми существами. Позвоночные продолжениями своих мощных машин. Они были непредсказуемы, и как следствие, весьма опасны.

Ромео прикрутил звук и сосредоточился. Спустя несколько минут, он снова услышал рев чужого двигателя слева от себя. Он глянул в окно: с ним поравнялся тот же мотоциклист. Ромео сделалось не по себе. Спортивный мотоцикл его был огромным и черным, похожим на блестящего свирепого дракона. Мотоциклист тоже был весь черный, и его непроницаемый безликий шлем, как всегда, внушал Ромео страх.

Какое-то время мотоциклист ехал вровень с машиной. Он не поворачивался к Ромео, не подавал никаких знаков. Он просто ехал рядом. Потом резко прибавил газ и, снова подрезав Купер, обогнал его и скрылся.

«Да что тебе надо?» – Вскрикнул юноша, инстинктивно рванув руль вправо, к обочине.

И через мгновение ему стало совсем страшно: на бешеной скорости мотоциклист несся ему навстречу.

Лоб в лоб.

У Ромео расширились глаза, он почувствовал, что задыхается. За секунду до столкновения мотоцикл ловко обогнул его, потом с ревом развернулся и снова догнал. Он как будто играл с ним в смертельную игру.

«Что тебе надо, кретин?» – Про себя орал Ромео. Вслух он не проронил ни звука. Лишь вцепился в руль изо всех сил и уставился в разделительную полосу на шоссе. Мотоциклист сопровождал его еще пару минут, потом, как и раньше, подрезал, и в одно мгновенье исчез во тьме.

Ромео остановил машину. Вокруг было тихо. Вроде бы, сумасшедший ездок отстал от него.

«Ну, псих! Ну, есть же идиоты!» – Ромео вытер холодный пот со лба, перевел дыхание, выкурил сигарету. Он бы постоял еще. Но надо было торопиться.

4.

Перед дверьми клуба была настоящая давка. Ромео увидел это, когда въезжал на стоянку заведения. Четыре одинаковых охранника сверялись со списками и пропускали людей по одному. В общем, как и полагалось в престижных заведениях. Ромео смотрел на все это из машины, и уже было засомневался, стоит ли вообще лезть в эту толпу, как услышал знакомый голос:

– Привет. Отличная у тебя тачка. Маленькая, но мощная. Мне нравятся такие, но мне они не подходят.

Ромео вздрогнул и обернулся.

В открытое окно машины заглядывал Мэйз.

В первую секунду Ромео его совсем не узнал. Он ожидал снова увидеть буржуазного сноба, но Мэйз выглядел совсем по-другому.

Его густые черные волосы небрежно торчали торчком. Одет он был в тонкий синий свитер, порванный на правом плече, сквозь который просвечивала белая футболка, и черные брюки из дорогой, но уже изрядно потертой кожи. Ромео узнал его лишь по сверкающим азиатским глазам.

– Ты ожидал, что я опять буду в костюме? После работы? В ночном клубе? – Весело спросил Мэйз. Ромео растерянно кивнул. Чего уж он точно не ожидал, так это порваной одежды. И обращения вот так, запросто, как к приятелю. А сам он столько мучился, что надеть. Так переживал, как к нему обращаться. Но неужели их туда пустят в таком виде?

Мэйз подождал, пока Ромео отдаст ключи от машины парковщику, и уверенной стремительной походкой, непринужденно засунув руки в карманы, направился к входу. Ромео поспешил за ним. К его радостному изумлению, толпа безропотно расступилась, и одинаковые охранники уважительно приветствовали их, словно старых знакомых:

«Добрый вечер, мистер Мэйз. Добрый вечер, мистер Дэниэлс. Приятного отдыха».

«Привет». – Кивнул Доминик, пропуская Ромео вперед себя.

«Господи, мистер Мэйз. Они знают мое имя!» – Удивлялся Ромео. Доминик смеялся над ним:

«Ромео, держись рядом, и скоро каждый в этом городе будет знать твое имя. А следом – и вся страна, а может и весь мир. Дело техники».

«Вот это – да!» Ромео с восторгом озирался по сторонам.

Убранство клуба было очевидно навеяно дизайнеру персидскими сказками: все вокруг было устлано мягкими коврами и уставлено бархатными пуфами с золотыми кистями; дымились сандалом многочисленные золоченые курильницы. Тысячи свечей наполняли пространство мягким мерцающим светом, алые диваны с позолоченными подлокотниками прятались под парчовыми балдахинами, потолок был покрыт цветной мозаикой, узор которой повторял какие-то арабские письмена. Под потолком, в имитации минарета мусульманской мечети прятался ДиДжей и играл легкую, эротичную музыку. Под такую не танцуют, под такую обычно флиртуют и пьют шампанское.

Сновали полуголые официанты – алладины, в тюрбанах и шелковых шароварах, с большими золотыми кольцами в ушах. Меж низких цветных столиков на гнутых львиных ножках, вальяжно прогуливались павлины с роскошными хвостами.

Ромео отпрянул от одного. Мэйз улыбнулся и отогнал птицу рукой.

– Я боюсь наступить на него. – Оправдываясь, сказал Ромео.

– В половину первого птиц уберут. Иначе их здесь затопчут.

– Вы часто бываете здесь?

– Когда бываю в городе. Милое место.

– Очень. Как в арабской сказке…

– Да, это сейчас модно. Везде теперь одно и то же: тюрбаны, шпагоглотатели, танцы живота и прочая дребедень из «Тысячи и одной ночи».

«О, мистер Мэйз, добро пожаловать! Вас уже ждут». – В восточных туфлях с закрученными носами, к ним скользнула волоокая девушка администратор, наряженная Шехерезадой. – «Пожалуйста, позвольте я вас провожу. Господин Эрсой просил прощения, что не может лично приветствовать вас сегодня. Его супруга рожает». – Виноватым тоном произнесла она. – «Но в качестве извинения, если вы согласитесь, все угощение – за наш счет».

Она увлекла их за собой. Они поднялись по золоченой винтовой лестнице, вдоль стен с барельефами по мотивам «Али-бабы и сорока разбойников», и ступили на стеклянный пол зоны для особых гостей, которая просто утопала в роскоши. Каждый шаг приводил Ромео в смятенье, ибо ступая по иллюзорно тонкому стеклу, он так и ждал, что провалится вниз, прямо на павлинов, низкие столики и алладинов с подносами.

На большом золотом диване, над которым подрагивал тонкий, расшитый ручной вышивкой балдахин, уже сидели человек 10 юных красавиц, настоящих моделей, и несколько молодых мужчин. В отличие от Мэйза, все они были дорого и вычурно одеты. А женщины, подумал Ромео, были вычурно и дорого раздеты. Увидев Мэйза, все повскакали со своих мест, и официанты стали торопливо откупоривать бутылки с шампанским, чтобы приветствовать его. «Демир, как всегда очень щедр». – Скользнув взглядом по этикеткам бутылок, кивнул Шехерезаде Доминик. – «Передавайте ему мои искренние поздравления и благодарность. Я ему позвоню». «Приятного отдыха». – Девушка поклонилась им на восточный манер и исчезла.

Ромео заметил, что при виде своих гостей Мэйз недовольно поморщился. Когда Мэйз и Ромео приблизились, зазвенели бокалы, все начали наперебой здороваться, предлагать тосты. Мэйз стер недовольство с лица и нарочито широко улыбнулся, вовсю демонстрируя дружелюбие.

«О, Доминик!» – По очереди восклицали высоченные тонконогие феи и обнимали его за шею, пытались целовать. Он мягко отстранялся от одних, чмокал других, шутил, смеялся сдержанным смехом.

      Ромео почувствовал себя чужим и жалким. Он потерянно оглядывался. Но это продолжалось всего пару минут.

«Друзья! – Громко сказал Мэйз. – Позвольте вам представить Ромео Дэниелса». – Он взял у официанта два бокала с вином и подал первый Ромео. – «Прошу меня простить, я рад всех видеть, но сегодня я здесь из-за него. Это очень перспективный молодой автор, нам многое нужно обсудить. Так что, не обессудьте. Веселитесь на полную. Приятного вечера». – С этими словами он залпом осушил свой бокал, обворожительно улыбнулся и, пожав плечами в знак того, что ему нечего больше сказать, зашагал прочь.

Ромео с радостью бросился следом. Компания обескуражено загомонила, девушки пытались окликнуть Мэйза, но он уже ничего не слушал.

Они устроились внизу, за стойкой. Бармен, настоящий Али-Баба, поставил перед ними два хрустальных стакана виски и оставил в покое.

– Итак! – Мэйз сделал большой глоток и с любопытством воззрился на Ромео. Тот захватил языком из стакана несколько капель жгучего напитка и сморщился.

– Почему вы ушли от ваших друзей?

– Почему я ушел от моих друзей? Кто тебе сказал, что это мои друзья?

Ромео замялся.

– Ну, я понял, что они ждали вас. Были с вами…

– Да, они ждали меня. Были со мной. Но я-то не с ними.

– …?

– У меня здесь назначена встреча с тобой. Но это тебе неинтересно. Нужны еще причины? Видишь ли, весь этот бомонд – неплохие в сущности люди. Девушки прекрасны, мужчины успешны. Когда наши интересы пересекаются, – мы встречаемся. Мужчины хотят от меня денег или связей, я использую их в своих интересах. Женщинам нужны от меня подарки и какая-нибудь помощь. Мне от них – то, что они могут дать. Такие отношения – ничего не стоящий хлам…Так что, я в это не впутываюсь. Для нормальных отношений ни одна из тех женщин все равно не подходит. И в делах мне не нужны такие партнеры как те мужчины, потому что никому из них я не буду доверять. Я одиночка. Я сам по себе. И меня это устраивает. Вот так. Я тебе про себя все рассказал. Теперь твоя очередь.

– М-мм… – задумался Ромео. Что ему рассказать о себе? О ревнивой матери? О друге, у которого тоже есть шрам? – У меня есть друг. Люциус. У него тоже есть шрам.

– О-о-о, приятель! – Доминик похлопал себя по кожаной коленке. – Так дело не пойдет. Ты еще ничего не рассказал мне о себе, а уже прячешься за другом. Запомни: дружба – это иллюзия. Люди просто используют друг друга до поры до времени. А шрамы меня не беспокоят. У меня их много. Ну, хорошо. Тогда я еще скажу. Орландо показывал мне твои работы. Несколько рассказов, пьесу и тонну стихов. Они немного сыроваты для публикации, но бесспорно очень талантливы. И хотя поэзия сейчас вообще не продается, ты заинтересовал меня. Я хочу знать, что еще ты можешь. Орландо хочет, чтобы я помог тебе определиться с твоими талантами и желаниями, и реализовать их. Для того чтобы выбрать самое главное, надо увидеть все. Итак, что еще ты можешь? Только четко и вразумительно. – Он еще раз хлопнул себя по коленке и сделал еще один большой глоток.

Доминик был так интересен, так уважаем и привлекателен для всех; он так красиво небрежно держал стакан и так вкусно пил, что Ромео безумно захотелось походить на него хотя бы в чем-то. Он постарался так же подхватить стакан и тоже сделал большой глоток. С трудом перевел дух: виски обжег его внутренности.

– Сейчас я ставлю спектакль. Это… – он не успел закончить. Боковым зрением он заметил нечто потрясающее. К Доминику, раскачиваясь будто корабельная мачта, подошла одна из тех девушек из компании. Фантастическая блондинка словно спустилась не со второго этажа, а прямо с обложки журнала «Плэйбой».

Доминик вынужденным движением повернулся к ней. Он скользнул по ней ленивым ласкающим взглядом, и ее надменное лицо тут же приняло какое-то идиотское выражение:

– О-о-о, Доминик! – Видимо, только это и могли выговорить все женщины, на которых Мэйз устремлял горящий взгляд своих восточных глаз.

– Да, милая. – Он погладил ее по голой руке тыльной стороной ладони. Девушка явно забыла, зачем пришла.

– Ты ко мне не подошел… Ты совсем не обратил на меня внимания… – Пролепетала она, не отрывая взгляда от его лица. Доминик потрепал себя за волосы и улыбнулся какой-то новой улыбкой. Улыбкой притягательной настолько, что девушка нервно выдохнула и порывистым жестом хотела прикоснуться к его лицу. Он мягко перехватил ее руку и тронул запястье губами.

– Милая Петти. На тебя нельзя не обратить внимание. Ты сногсшибательна, как всегда. Значит, я не увидел тебя. Сегодня я немного занят. Прости. – Петти прерывисто задышала.

Он потянулся, вытягивая спину, и устало прикрыл глаза.

Ромео понял, что это означало конец разговору. Именно сейчас Петти надо было попрощаться и уйти. Но она продолжала стоять. Доминик вздохнул и сказал:

– Я позвоню. Если увижу тебя, конечно.

С этими словами он повернулся к ней спиной и кликнул бармена.

Петти помялась еще немного. Ее подмывало спросить, когда же он захочет увидеть ее в следующий раз. Но потом она поняла, что он не намерен продолжать беседу, сконфуженно поправила волосы и отошла. Доминик кинул раздраженный взгляд ей вслед, высоко задрав левую, рассеченную шрамом бровь.

– Не подумай, Ромео, я не злая скотина, которая ненавидит всех женщин. Итак, в конце концов, ты ставишь спектакль.

– Да. – Виски со льдом, которые допил Ромео, расслабили его голосовые связки, он вновь обрел дар речи и с увлечением стал рассказывать Мэйзу о спектакле, о стихах, о песнях, которые выходят у них вместе с Люсом. Даже о шахматах, плавании и бейсбольной команде, хотя то уж были дела минувших лет.

Он заметил, что когда Доминик слушал с интересом, то наклонял голову чуть вправо и щурил глаза. Если же раздражался, то наоборот, склонял голову к левому плечу и поднимал левую бровь.

Еще он заметил, что каждая женщина, которая проходила мимо них, обязательно оглядывалась на него. И множество мужчин крутилось рядом с явным намерением попасть ему на глаза. Только он никого не видел. Мэйз был полностью поглощен рассказами Ромео. Он заглядывал в небесные глаза этого парнишки. Они были необыкновенно одухотворены. Они были как две двери в рай, прекрасный чистый мир, наполненный мечтами и музыкой, где нет места грязи и пошлости.

Совсем недавно и его глаза были такими. Пока вся чистота не измаралась о реалии мира больших дел. Сейчас он был не творцом, но правителем. Сейчас его глаза горели не вдохновением, но властью. Доминик думал, что мог бы оградить этого ангела от предательств и разочарований. То, что он сам прошел через все, вовсе не означало, что и Ромео необходимо идти тем же путем. Он сам мог бы снова повторить этот, им уже освоенный опыт, позволить ему оставаться неземным существом, ангелом с арфой. Дать ему петь и творить.

Власти и денег Доминика Мэйза было более чем достаточно для этого.

Орландо Роуд был уникален в своем даре распознавать большие таланты.

По этой причине Доминик Мэйз ни на мгновение не усомнился, что любые затраты на Ромео Дэнилса, как физические так и материальные, будут компенсированы с лихвой.

      К тому моменту как Ромео закончил свой рассказ, клуб уже был наполнен публикой до отказа, и вышли танцовщицы живота, шпагоглотатели и мужчины, которые плевались огнем. Ромео пришел в ребяческий восторг и смотрел на все эти цирковые штуки широко раскрытыми глазами.

Мэйз же, давно пресытившийся подобными вещами, все размышлял и украдкой рассматривал его. Со стороны это был очаровательный, скромный, обыкновенный мальчик. Открытый и полный энергии, юный и немного стеснительный, он курил, чтобы казаться взрослее, и не скупился на улыбки.

С каждой минутой Мэйз все больше проникался к нему искренней симпатией и утверждался в решении помочь ему.

Когда они вышли из клуба, была уже половина пятого. Одинаковые охранники раскланялись с ними на прощание, пожелали им доброго утра и приходить еще.

Доминик глубоко вдыхал свежий влажный воздух ранних сумерек. Руки его мерзли, и он сунул их в карманы. Ромео следовал за ним по пятам, стараясь идти так же расслабленно и мягко как Мэйз.

– Я могу рассчитывать, что ты пригласишь меня на репетицию спектакля? – Неожиданно спросил Доминик

– Н-ну… – оторопел Ромео, – да, но когда все уже будет готово.

– Орландо говорил мне, что уже все готово.

– Н-ну, почти…

Доминик остановился, положил руку юноше на плечо и легонько сжал:

– Послушай, Ромео. Ты, кажется, не совсем понимаешь. Дело в том, что я живу не здесь. Я живу в Лос-Анджелесе, и здесь я всего на пару дней. Ради тебя могу остаться еще на пару. Поработать можно и в отеле. Но у меня нет возможности сидеть и ждать, пока у тебя все будет готово. Когда ближайшая репетиция?

Ромео понял, что решаться надо быстро.

– В воскресенье! – Не задумываясь, бросил он, хотя никакой репетиции в выходной и быть не могло. Ну что же, придется свистать всех наверх.

– А сегодня, почему нет? – Недовольно хмыкнул Доминик.

Ромео в смятении оглянулся и беспомощно пожал плечами.

Мэйз махнул рукой.

– Ладно, в воскресенье.

– Я провожу вас. – Почему-то сгорая со стыда, промямлил Ромео. Мэйз кивнул.

Они шли между дорогими автомобилями, как откуда ни возьмись, появился парковщик.

Он подал Доминику черную, туго обтянувшую его торс, кожаную куртку. Доминик наглухо застегнул ее. Тогда, к удивлению Ромео, парковщик протянул ему блестящий мотоциклетный шлем и перчатки. Доминик не стал надевать его сразу. Они прошли еще пару метров и остановились около огромного черного мотоцикла, который был похож на свирепого дракона.

Ромео бросило в холодный пот.

– Так там,…на дороге… – он в ошеломлении указывал на мотоцикл. Мэйз рассмеялся и перекинул ногу через седло.

– Прости, Ромео, я немного пошутил. Признаюсь, шутка вышла не очень. – Он натянул на голову шлем. – Надеюсь, ты не станешь держать на меня зла за подобную глупость. Так, послезавтра в 10?

Ромео кивнул и отступил на пару шагов, когда взревел мотор. Доминик опустил непроницаемое забрало, оттолкнулся одной ногой, и уже спустя мгновение даже шум его мотоцикла стих вдали. Когда Ромео опомнился, его синий Купер уже ждал его.

5.

В то утро Мэйз так и не ложился спать. Переступив порог своих апартаментов, он сбросил мотоциклетные доспехи, тяжелые ботинки, стянул свитер. Потом распахнул окно, откуда открывался изумительный вид на реку, и уселся на подоконник, свесив в комнату одну босую ногу. Когда ему надо было о чем-то поразмыслить, он всегда первым делом находил себе подходящее окно. Мысли сами текли в голову, пока он глубоко вдыхал воздух и чувствовал как легкий бриз – а подчас и сильный ветер – играет его растрепанными волосами.

Так, в размышлениях, он встретил солнце. Когда розоватые лучи сонного светила заиграли искрами на зеркале речной глади, он спрыгнул с подоконника, раскрыл свой компьютер и взял в руки телефон.

                  ГЛАВА 7

1.

В доме Ромео творился форменный переполох. Ромео и Люциус бегали из комнаты в комнату, обзванивали всех участников спектакля, настраивали все музыкальные инструменты, которые только могли найти дома, включая губную гармошку. Они разыскивали новые и старые партитуры и покрытые пылью диски с записями новых и старых песен. Оба находились в состоянии, весьма близком к панике.

Благо, мама уехала в гости к подруге, иначе всем уже давно вызвали бы доктора.

Они никак не могли решить, что же им стоило показывать Мэйзу в первую очередь, а что – когда-нибудь потом, а о чем следовало вообще забыть. Каждая, даже самая идиотская песенка была их кровным детищем. Как показать себя, чтобы произвести на него впечатление редких дарований, а не психопатов, одержимых желанием свести его с ума своими опусами?

Никогда раньше они не предполагали, что перед ними могут возникнуть такие проблемы.

«Это ужас! Ужас». – Кричал Ромео, сжимая в руках телефонную трубку. – «Алло, алло! Миссис Мэтхен? Гюнтер дома? Как в больнице?!! А что такое? А-а, зуб удалять… Слава Богу. Я тогда позже перезвоню. Спасибо. Нет, нет, Люс, это не те бумаги! Положи эту кипу туда, где взял! Это реферат по экологии. Алло! Алло. Мистер Джонсон? Здравствуйте, это Ромео. Да. А Сандру я могу услышать? Спасибо. Алло, Сандра? Привет».

«Эй, а где твоя гитара? Я не нашел ее под кроватью».

«Она на шкафу. Да, Сандра. Нет, это я не тебе».

«Нет там ничего!»

«Да, на другом! Нет, Сандра, это я опять не тебе. Видишь ли»…

И так продолжалось почти до пяти часов вечера. Когда друзья, наконец, в изнеможении попадали на ковер, перед ними аккуратно, в рядок стояли две гитары, пара колонок, скрипка, саксофон, ирландская арфа, тромбон и губная гармошка. Надо было бы еще добавить рояль, но он находился в гостиной, и перетаскивать его в комнату Ромео не имело никакого смысла.

Чуть поодаль аккуратными стопочками лежали рукописи. Пьесы – отдельно, стихи – отдельно, тексты песен – тоже сами по себе.

И записи – за этот год, прошлый, двухлетней давности, и с первого курса.

У обоих болели уши от звонков всем встречным и поперечным, так или иначе занятым в спектакле. Зато теперь им осталось только выбрать что-то из каждой стопки, чтобы представить Мэйзу свое творчество последовательно. Само собой, в процессе выбора они чуть не передрались, но, в конце концов достигли согласия.

И вот, в семь вечера, двое друзей уже блаженно попивали пиво на террасе дома. Первые звезды тихо подмигивали им с сероватого неба, в воздухе витал нежный аромат вечерней росы.

Каждый из них гнал от себя мысли о предстоящей встрече. Каждый чувствовал, как внутри покалывает и щекочет волнение. И ни тот ни другой не могли избавиться ни от своих мыслей, ни от этой внутренней щекотки.

И вдруг Ромео хлопнул себя по лбу:

«Бог ты мой!»

«?..»

«Мы же забыли позвонить Лайзе!»

«Бог ты мой!»

«Люс, я звонить не буду!»

«Ага! Вот ты какой: голову морочить – буду, а потом звонить – не буду!»

«А ты вспомни, как она поступила со мной! Сколько гадостей она мне наговорила».

«Да, дерьма она тебе на голову вылила прилично. Как бы она что-нибудь не выкинула завтра».

«Я тоже, если честно, волнуюсь».

«Хорошо, друг, я сам ей позвоню. Тащи телефон».

К счастью, Лайза была дома. Люциус подробно и терпеливо разъяснил ей, почему необходимо было явиться на репетицию в воскресенье, в десять утра. Лайза очень заинтересовалась необычным гостем и согласилась придти.

«Разговор прошел гладко и без проблем». – Сказал Люс после того как положил трубку.

Еще какое-то время они сидели молча на террасе и продолжали пить пиво.

– Ну, расскажи же мне про «Седьмой Дом». А то с самого утра носимся с тобой как психи. Ты мне даже полсловом ни о чем не обмолвился.

– Да что рассказывать про клуб? Шикарный клуб, стилизован под арабский дворец. Все официанты, представляешь, в шароварах. А до половины первого там павлины ходят.

– Гадят, наверное, везде.

– Ну, наверное.

– Баб много классных?

– Там все только классные.

– Супер. – вздохнул Люс. – Ну а Мэйз, он сноб, как мы и думали?

– Ты знаешь, вот это был главный шок.