Читать книгу Молчание - Эль Ти - Страница 1

Ты никогда не узнаешь. О, сколько бы я хотел рассказать тебе… Обо всем что думаю, а думаю я постоянно. И, конечно же, о тебе. О каждом твоем слове, о родинке на нижнем веке. О том, как ловко и незаметно твои пальцы стягивают золотые перстни с рук незнакомцев, но гораздо чаще – снимают с меня одежду. Едва заметные касания, будто и не пальцы вовсе, а комариные лапки. Ты ведь даже не знаешь, что я ощущаю это именно так. Что мыслю каждое твое прикосновение. Откуда бы?

Сначала я стыдился, боялся тебя, боялся быть искренним. Сейчас привык, исчезли страх и робость. Рядом с тобою даже в толпе людей я чувствую некое уединение. Будто только мы вдвоем. У меня нет никого ближе, чем ты. Впрочем, никто более и не хотел со мною сблизиться. Зачем? И это еще одна причина, по которой ценю тебя. Еще один повод думать о тебе. Как же много этих мыслей. И их совершенно некуда слить. Я готов рассказать это тебе, больше всего, что можно пожелать, я хочу лишь просто с тобой поговорить. Мне уже не мешает гордость, ее отняли слишком давно, и не стыд, и не робость.

Когда-то я говорил слишком много. Слишком много гадких слов. Они стекали по моим губам омерзительной белой слизью. Они больнее, чем синяки на коленях, они уродливее, чем вся моя жизнь. Настолько, что клиентам было противно ко мне прикасаться. Даже бить меня. Хозяин прознал про мою маленькую хитрость. Хитрость, что стоила ему денег, клиентов и репутации. В ту ночь я уснул, сжимая в кулаке собственный язык.

Ты спишь у меня на коленях. Волосы цвета древесной коры, и такие же жесткие, как ветки, оплетают мои пальцы, скребут по оголенному моему животу. Ты младше меня, но у тебя уже есть борода, а вот я похожу на девицу. Ты и не ведаешь моего возраста. А я выгляжу очень молодо. Но тебя не обманешь. Однажды ты сказал, что у меня тело юноши, но глазам несколько веков.

Вместе с речью будто отмерла часть жизни. Старики сожалеют, что столько не успели, столько не сделали, пока были молоды, пока была возможность. Я понял это чувство уже в десять лет. Даже перед казнью позволяют последнее слово. Подытожить все сказанное когда-либо. Но мне, рабу, такого права не дали. Моими последними словами были ругательства. За всю жизнь я не произнес ничего важного. Вот и все, ничего уж тут не добавить. И все те красивые слова, что я сказал бы тебе, любовь моя, падают на твои приоткрытые губы беспомощными слезами.

Вместе с голосом ушло столько привычных вещей. Зачем, к примеру, немому помнить имена? Я не смогу произнести чье-то имя, не смогу назвать и свое. Поразительно, как быстро я его забыл. Но как же сильно хочу, чтобы ты шептал его мне на ухо.

Когда все известные мне имена исчезли из памяти, в ней высвободилось место для лиц. О, я помнил каждое! Искаженное страхом и морщинами лицо матери. Бельма отцовских глаз, кровь, исполосовавшая его белый лоб, древко копья, блестевшее в широко открытом рту. Закрытое тряпьем и бородой лицо работорговца. И округлое, как лепешка, лицо хозяина лупанария.

Я помнил каждого посетителя.

Даже спустя столько лет, я узнавал их на улице, постаревшими, обрюзгшими, израненными войной. О счастье, что никто из них не помнил меня! И как же приятно было уходить быстрым шагом, унося в рукавах их золото.

Я помнил каждое прикосновение.

Лучше бы моя кожа была покрыта проказой. Не было ни единого не оскверненного участка. Обычно таких как я называют подстилками. О нет, на подстилке всего лишь спят! А я ощущал себя грязной тряпкой. Об меня вытирали ноги, мною утирали маслянистые рты, мною подтирались. Изредка споласкивали – и снова швыряли истекающим зловониями клиентам.

Ты бы знал, какая это радость, мыть тело хоть каждый день! Когда собственные волосы, рассыпаясь по плечам, не вызывают отвращения. Ты честно стриг их мне чуть ли не трижды в месяц, но как быстро они отрастают… Вот и сейчас они упали на лоб. Тугие пряди как прутья решетки. И за ними в окне полыхает закат. А когда-то и правда на окнах были решетки. Пока ты их не выломал. Как же я рад, что ты никогда не узнаешь… К чему тебе лишняя грусть. В тот день, незадолго до того, как твой силуэт показался в окне, я решил умереть.

Лупанарий находился вдали от города. Это был обыкновенный дом, в каких живут состоятельные люди. Рядом лес, в котором можно было охотится, озеро, полное рыбы. И никого вокруг. Дом сдавали богатеям. Дом, вместе со всем содержимым. С людьми, которые были чем-то вроде мебели. Назвал бы себя птицей в золотой клетке, но слишком уж избитое сравнение. Уж больно потрепанная птица, да и клетку не мешало бы почистить. Здесь воняло цветами и потом, под потолком нестерпимо коптили фонари, ночью было так же душно, как в жаркий полдень. Стены, расписанные охрой и красным, казались обтянутыми человеческой кожей, смрадной и ссохшейся. Одно только это вызывало тошноту, а в сюжеты фресок лучше и вовсе не вглядываться. Впрочем, фантазия посетителей была побогаче, чем у тех художников.

Многие уже сдались. Я слышал за стенами то довольные стоны, то признания в любви. Они подчинялись каждому слову очередного клиента, будто им самим было в радость. Хозяин такое поощрял. Их лучше кормили, чаще мыли. Не держали на привязи. Как бы я хотел иметь чуть меньше гордости, стать таким же, как они! Но кусался, когда мне пытались просунуть в рот. Лягался, когда раздвигали ноги. В итоге посетители все равно получали то, за что заплатили, а мое тело покрывалось синяками. И грязью, ибо прислуга боялась меня мыть.

Спишь, но твои пальцы охотятся за моими. Притаились, замерли, раз – и обвили мое запястье, придавили тяжелой ладонью и расслабленно вытянулись. Я знал, что не высвобожу руку, даже если очень захочу. Но вот только зачем мне это?

Не понимаю, чем я, засаленный и обросший, полюбился той компании. Почему расшитому шелку они предпочли ветошь? Почему им обязательно было нужно сломить мою гордость?

– Я не за это отвалил столько денег!

– Вот время наступило, шлюхи – и те капризные.

– Ничего, он еще будет умолять, чтобы его трахнули. И только попробуй меня укусить, без зубов останешься.