Книга Елены Д. Толстой «Игра в классики» включает две монографии. Первая, «Превращения романтизма: „Накануне“ Тургенева» рассматривает осовременивание и маскировку романтических топосов в романе Тургенева, изучает, из чего состоит «тургеневская женщина», и находит неожиданные литературные мотивы, отразившиеся в романе. Вторая монография, «„Тайные фигуры“ в „Войне и мире“», посвящена экспериментальным приемам письма Льва Толстого, главным образом видам повтора в романе (в том числе «редким» повторам как способу проведения важных для автора тем, звуковым повторам и т. д.); в ней также опознаются мифопоэтические мотивы романа и прослеживаются их трансформации от ранних его версий к канонической. В последней части книги публикуются разборы («Невеста» Чехова) и статьи о классиках русской прозы ХХ века, исследующие малоизвестную публицистику Алексея Толстого середины 1910-х, реминисценции из современных авторов у Булгакова, а также прототипы двух персонажей раннего Набокова.
Оглавление
Елена Д. Толстая. Игра в классики. Русская проза XIX–XX веков
Часть 1 «Накануне» Тургенева: превращения романтизма
1. «С чрезвычайной ясностью», или Конвенции реализма
2. Тургеневская девушка: постромантический портрет и мифопоэтика
3. Тенденция и волшебство в романе Тургенева
4. Тургеневская Венеция: между поздним романтизмом и импрессионизмом
5. «Стоит только турок вытурить»: изысканность русской речи в «Накануне»
6. «Кто зажег этот огонь?»: о тургеневской Елене
7. Выпуклый, вогнутый и прямой: типология мужских характеров в «Накануне»
Часть 2. «Тайные фигуры» в «Войне и мире»
I. Экспериментальные приемы[114]
1. Скрепы нового типа
2. Повтор как лейтмотив
3. Локальный повтор
4. Повторы-омонимы
5. Далекие повторы как невидимые фигуры: улыбка
6. Эйфорические повторы
7. Предвестия или предзнаменования
8. Комбинированные повторы и поэтические сверхтемы
9. Суггестия
10. Звукопись
II. Мифопоэтические умыслы в «Войне и мире» в свете ранних версий
1. И снег, и ветер…
2. Белая дьяволица
3. Кукла
4. Толстовский бестиарий
5. Равнение на образец
6. Цепь существ
7. «Подобно ветреной Венере»: трансгендерность в романе
8. Пьер на кушетке
9. Гусарская баллада
10. Птицы
11. Аркадии, Петры и Pierr’ы
12. Ключи тайн
Часть 3. Статьи и разборы
«Декабристы» Толстого: камертон к роману
«Невеста» Чехова, или Многообразие религиозного опыта
Чехов и Горький в критике Жаботинского 1900-х годов
Снег, цветы, Земсоюз: Алексей Толстой – военный корреспондент на Кавказе
«Вы будете глазами и ушами вашего народа»: визит русских писателей в Англию в феврале 1916 года
Булгаков и вокруг [380]
Два мэтра: Алексей Толстой в прозе Набокова
Отрывок из книги
С начала 1850-х у Тургенева и Льва Толстого появляется особый описательный стиль, который станет товарным знаком русского нового, так называемого «реалистического» письма. Главное его формальное качество есть экстенсивность описаний, не связанных с сюжетом, а посвященных природе или погоде. Найти аналог подобным не связанным с сюжетом, «бескорыстным», невероятно подробным описаниям природы и погоды у реалистов-французов не удалось: Стендаль не описывал подробно природу, флоберовский реализм возник позже. Подобные экстенсивные пассажи – признак более раннего, романтического повествования, например экзотические виды американской природы в «Атале» и «Рене» Шатобриана, или темпераментно и мощно описанное растительное буйство острова Бурбон у Жорж Санд в «Индиане» (изображенное не по собственным впечатлениям, а «из вторых рук»), или развернутые пейзажные описания у Диккенса или Гоголя. Но в исследуемых нами текстах Тургенева и Толстого качественное наполнение описаний другое: новый слог противопоставляет себя романтизму, высмеивает романтические клише и конвенции, как бы подчеркивает свою трезвость, холодность, объективность, внеэмоциональность и демонстрирует экспертное знание. Это не фонтан субъективных фигур речи, а «прямой» визуальный материал, в котором скорее можно найти тематическое сходство с суховато-фактологичными пейзажами в более ранних английских романах – при их меньшей проработанности. Здесь можно говорить скорее о жанровом прецеденте путевых записок, географических описаний и т. д. В этом контексте принято упоминать о фактологичной и экстенсивной «Охоте на Кавказе» Николая Толстого, рано умершего старшего брата Льва Николаевича. Некоторое упреждающее сходство с нашими текстами есть и в пассажах «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии» Сергея Тимофеевича Аксакова, где вздутым «гоголевским» языком излагаются информативные подробности об охоте и «уженье рыбы». Итак, главный принцип подобного текста есть романтическая экстенсивность описаний, наполненных бытовым, «близким» содержанием, что приблизительно означает отношение к своему и известному как к чужому и неизвестному.
Нельзя ли описать этот новый стиль как набор новых, альтернативных конвенций? В чем состоят его формальные и смысловые признаки – признаки «реализма»? Эти вопросы бегло очерчены в настоящем наброске.
.....
Любопытно тут сопоставить способы введения «ангельской темы» у Тургенева и в прозе Гете. В «Годах учения Вильгельма Мейстера» ангельские коннотации закреплены за Миньоной, что, кстати, может служить и тайной мотивировкой ее «бесполости», которая в постромантических «миньонах» забывается, – сохраняется лишь детскость, импульсивность и склонность к переодеванию. Напомним, что в ранних версиях «Войны и мира» Наташа Ростова является князю Андрею переодетая мальчиком[33].
У Гете в небольшой рождественской постановке, которую ко дню рождения двух деревенских девочек-двойняшек затеяла Наталия – будущая жена Вильгельма, Миньона играет роль ангела:
