Читать книгу Краснознаменный отряд Её Императорского Высочества Великой княжны Анастасии полка. Солдатская сказка - Елена Евгеньевна Тимохина - Страница 1

Сегодня доктору Пустовойту показалось, что людей на улице больше, чем обычно. Они смотрели на него с откровенной враждебностью. Мальчишки, выкрикивавшие заголовки газет, лишь подогревали страсти. Чтобы не встречаться с толпой, он шмыгнул в лавку, где разливали минеральную воду.

Минеральные источники считались местной достопримечательностью. После источников шли гулять в парк, прогулка занимала час, после чего наставало время пить чай. За столом следовали рассказы о семье, со смешными историями и фотографиями, и доктор Фишер демонстрировал карточку свой красавицы-жены, которая появилась к вечеру в сопровождении офицера; доктору Пустовойту запомнилось ее имя – Миранда и ее национальность – сербиянка.

В курзале играл маленький оркестр, хорошо слышный на улице, вдоль которой прогуливалась нарядно одетая публика. Накинув на плечи шарф, Валерия наслаждалась тихим вечером, который обещал быть холодным. Ее дрожь передалась супругу, и Пустовойт свернул в помещение, где музыка звучала особенно громко, но ее перекрывали голоса знакомых. Валерия сторонилась таких громких людей, и Николай Васильевич встретил фрау Фишер случайно, когда отводил жену в туалетную комнату, а затем они виделись часто.

В тот вечер они не смогли отказаться от приглашения и присоединились к людям за столом, которые болтали напропалую, все уже выпили и старались друг друга перекричать. Внезапно музыка стихла, и в оглушающей тишине послышался голос фрау Фишер, которая рассказывала о делах мужа:

– … речь зайдет не только о штрафе, но и возмещении ущерба пациенту.

Доктору Пустовойту не верилось, что эта женщина обращалась к нему, но она смотрела ему прямо в глаза, словно была его любовницей. Вот она и поймала его, и теперь все осведомлены об их воображаемой связи.

Доктор Пустовойт поправил на жене шарф, который теперь закрывал ей уши. В оглушающей тишине он слышал, как участилось его сердцебиение, и опасался, что Валерия поймет причину.

На улице раздался взрыв, и все завопили от ужаса. Когда толпа вырвалась на улицу, там пахло порохом. А перед глазами распускались огненные цветы праздничных шутих.

Нынешний приезд фрау Фишер совпал с небольшим приятным событием: в тот день его ждал новый бобриковый китель, в который доктор не замедлил сейчас же обрядиться.

До 1914 года Миранда работала медсестрой, и она заглядывала в отель к Пустовойтам навестить бедняжку Валерию, которая перестала покидать спальню и нуждалась в мелких дамских услугах. У них нашлось много общего, потому что до замужества Валерия также работала в госпитале. Сейчас они вдвоем пытались открыть дверцу гардероба. Этот бездонный монстр высотой до потолка, казалось, поддерживал собой маленький отель, который без подпорки рассыпался бы на кирпичи. За резной дверцей скрывались цветастые платья – красота, взятая на курорт, которую Валерии не пришлось носить, и два черных мундира военного врача, их тоже Пустовойту надевать было некуда. Вот и сейчас он выбрал коричневый, с зеленоватой ниткой костюм, к которой подошла рубашка золотистого отлива – в этом наряде доктор выглядел франтом.

Миранда осыпала комплиментами мужа Валерии, утверждая, что он человек с хорошей генетикой, образец мужественности и прекрасный пример, как должен выглядеть молодой мужчина. Валерия краснела, слушая её. Они поженились недавно, и мягкий взгляд супруга до сих пор волновал её. Он нёс в себе заряд энергии, который передавался и ей. Что до породистого лица, оно было ей приятно, не более того.

Из-за сырости пальцы больной стали ледяными, и Миранда брала ее ладонь в свою, чтобы немного отогреть. В сентябре жаркая погода внезапно сменилась дождями, и белье, шторы и одежда в помещении стали влажными, поэтому в комнате Валерии ежедневно топили камин.

Осматривая свои медицинские инструменты, доктор Пустовойт обратил внимание, что на скальпеле появилось пятнышко ржавчины. Виноват в этом был он сам, когда отдал инструменты точильщику, и тот содрал защитный слой стали. При покупке его заверили, что затачивать скальпель не придется. Доктор поверил и даже отдал выгравировать свои инициалы. Буквы тоже покрылись бурым налетом. Испорченная вещь немедленно отправилась в мусорную корзину.

Нездоровье жены, сырость и ржавчина вызывали у Николая Васильевича разочарование, которое он всеми силами пытался скрывать. Возможно, жену и могла обмануть его вымученная улыбка, но консьерж встречал его сочувствующим взглядом семьянина со стажем, про свою жену он не упоминал, а рассказывал только про сына, который стал военным.

С улицы послышалось шарканье подошв, это приближался Йозеф, проживавшего в полуподвале привратницкой, куда со двора открывалась узкая дверка. Вниз вели голые каменные ступени, такие же поднимались в темный сводчатый коридор, куда выходили номера постояльцев. Не потому ли жильё сдавали столь дешево?

Снаружи отель производил впечатление уютного дома; судя по каменному вензелю и короне, он когда-то принадлежал герцогской семье, но только жильцы знали, каково там внутри – выступающая на стенах плесень, сквозняки из широких окон.

– Как вы тут умещаетесь? – спросил Пустовойт консьержа.

– Жилья не хватает, а тут крыша над головой. А к тесноте можно привыкнуть.

Из открытого окна доносились выкрики газетчиков: «Россия вступила в войну. Мобилизация австрийской империи и венгерском королевстве. Вы обязаны это прочесть!»

Ему не хотелось знать, о чем говорят те люди. Он взбежал по лестнице, дверь в квартиру оставалась открытой. Он позвал жену, но Валерия не ответила. Его сердце тревожно стучало, что-то случилось, но она не представлял, что именно. Он вбежал в спальню и увидел Валерию, занятую перебиранием своего гардероба. У нее на коленях лежало подвенечное платьем.

– Что такое? Я слышала, как ты кричал.

Доктор Пустовойт обвел взглядом выкрашенные в оливковый цвет стены. Спальня выглядела, как склеп или темница. В чашке с остатками чая кис лимон. Вино Валерия пить не пожелала, а попросилась подышать свежим воздухом. Вино она выпьет после, чтобы лучше спалось.

– Вряд ли стоит выходить на улицу, Лера, – предупредил он. – Солдат сегодня слишком много.

– Решительно возражаю против твоих домыслов. Это не фронт, а европейский город. Здесь не стреляют.

Доктор тоже на это надеялся.

– Тебе не кажется, что мы загостились? Пора домой. Ты поможешь собрать вещи?

– Да, Лера. – И Пустовойт спросил жену, когда она хочет уехать, завтра или послезавтра.

– К концу недели. – Она не стала спрашивать, как они уедут.

На вокзале билетов не продавали, но ведь и кофе в магазинах не купить, а они пили его каждое утро, как любил говорить ее муж.

– Не стоит волноваться, нам поможет Терентьев. Соотечественники за границей не оставляют друг друга.

Иван Георгиевич, случайный знакомый, намекал, что у него дипломатический статус, Терентьев вообще не стеснялся в средствах и свободно перемещался по Европе. О таком друге Пустовойт мог только мечтать. С какой легкостью он оказывал супругам услуги, ничего не требуя взамен: помог снять отель, хотя там потребовалось свидетельство о кредитоспособности и благонадежности. Терентьев всё устроил. Он твердо обещал похлопотать о билетах, так что доктор считал вопрос решенным.

– Горничной я не доверяю, – жена не могла расстаться с навязчивой мыслью. – Она с вожделением смотрит на мое подвенечное платье. Правда, что в нем я похожа на Её Императорское Высочество Анастасию?

– Да, моя любовь.

Пустовойт прикоснулся к губам жены, от которых осталась тонкая телесная оболочка. Они имели тот же химический привкус, что и лекарства на ее ночном столике.

– Возможно, нам не придется беспокоить Терентьева. Попросим Йозефа сходить на вокзал, – произнес он. – Но перед этим сделаем укол.

Валерия попросила повременить с инъекцией, и по ее просьбе Николай Васильевич открыл чемодан и вынул белое платье, шелковистые изгибы которого ей нравилось гладить, и она шелестела папиросной бумагой, которой были переложены складки, отдаваясь воспоминаниям, которые скоро канут в бездну. В то время, как ее муж перебирал медицинские инструменты, ворча на точильщика, она мечтала о доме. Германия ей не нравилась. Ну что тут за жизнь: без родных, знакомых, без любимых вещей, которые окружали с детства.

– Закрой окно, дует. – Валерия запамятовала, что просила свежего воздуха.

– В нашем положении окна нужно держать открытыми длительное время.

Николай Васильевич отвел лицо. Её расстраивало, когда он избегал на неё смотреть, и в этом усматривала признаки супружеской неверности. Кому, как медсестре не знать, что капли бронхиального секрета, которые выделяли больные туберкулезом, могли содержать заразу. Капли поступали в окружающую среду при громком разговоре, кашле и чихании. Это и объясняло осторожность доктора.

Валерия обвела его взглядом, отметив необычный костюм. Петлицу украшал цветок герани.

– Кто эта женщина? – спросила она. – Миранда? Или, может быть, горничная?

К счастью, успокоительное лекарство подействовало, и она забылась тревожным сном.

Теперь Николай Васильевич располагал свободным временем.

В доме всё затихло. В камине догорала кучка углей, зола затянула погасший костерок. От ежедневных топок в комнате чувствовался запах копоти.

Из окна открывался вид на городскую площадь, закованную камнем. По брусчатке скрипели колеса и цокали копыта извозчичьих коней. Прямо перед отелем располагался банк, похожий на храм своими высокими сводами и колоннами из гранита. Он бы полюбопытствовал взглянуть, как из этой каменной жилы извлекают золото, но еще ни разу Пустовойт не видел слитков, переводы ему выдавали в ассигнациях.

Перед зеркалом он причесался, отметив мягкие тонкие волосы и склонность к потере волос.

– Ты куда? – Веко у Леры вздрогнуло, лекарство еще не подействовало.

– Сначала в аптеку, если там ничего нет, к перекупщику.

– Зачем?

– За лекарствами.

– Дорого.

– Понимаешь, Лера, они сейчас нужнее, чем брильянты.

– Ты хочешь избавиться от меня? Скажи правду. Всякая ложь мне отвратительна.

– Давай помолимся вместе.

Усталость взяла свое, и через пять минут она уснула. Доктор покинул сумрачную квартиру первого этажа, куда доходила сырость из подвала.

Консьерж задыхался от дневной жары, которая в сочетании с влажностью сделалась нестерпимой – и это в сентябре. Все стремились уехать из города, но лечащий доктор Валерии категорически настаивал, чтобы она никуда не выезжала – доктор Фишер рекомендовал перевести ее в городскую больницу.

– Как здоровье, Йозеф? – поздоровался с консьержем жилец.

– Неважно, герр доктор. Прошу простить мне замечание, но от вас так хорошо пахнет.

– Это эфир.

– Обезболивание?

– Можно сказать и так. Как спалось, герр Регер?

– У меня бессонница. Сегодня ночью я заходил к вашей жене. Она проснулась, звала вас. Я все равно не сплю. Это не составило мне труда.

Чужой человек, которого доктор едва знал, принимал его заботы близко к сердцу.

Пустовойт дал монету Йозефу.

– Как ваша язва? Беспокоит?

– Увы. К горничной приходил брат, он служит офицером в полиции, его мобилизовали. Болит.

– Строжайшая диета. О табаке и выпивке забыть. Ничего жирного и острого. Жена уснула, а я отойду на минуту. На всякий случай не буду запирать дверь.

– Я присмотрю за ней. Чудесный аромат. Такое впечатление, что вы явились к нам из другого мира, из каких-то заморских стран.

На бульваре Пустовойт раскланялся со знакомыми. Барыга предложил морфия:

– У меня партия, будете брать?

– Нет, Мартин, уезжаю в Прагу. Кстати, к вам может обратиться мой консьерж, не пугайтесь, он не из полиции.

– В Праге у меня знакомый Шольц, занимается тем же. Можете обращаться. Я вам занесу рекомендательное письмо.

Путь доктора лежал в аптеку. Он шел по улице, жмурясь от дневного зноя, от которого его щеки приобрели медный налет. С какой бы радостью он избавился бы от костюма и надел белый халат на обнаженное тело. Ему казалось, что медсестры так и поступают, только искусно скрывают, чтобы никто не догадался.

В аптеке царила тишина и пахло лакрицей. Над прилавком висели стеклянные сосуды на столь тонких ножках, что, казалось, они парили над чистейшей скатертью.

Провизор с ним поздоровался, Пустовойт появлялся часто, и его беде молчаливо сочувствовали.

– Вас искал доктор Фишер, – объявил медик, выдавая ему заказ. – По поводу вашей супруги.

Наступила осень, а семья Пустовойтов все еще не уезжала. Будущее казалось неясным. Телеграммы из дома скорее пугали, нежели предостерегали, заклинали оставаться на месте. Доктор подумывал о том, чтобы устроиться в больницу, где ощущалась нехватка врачей, и его охотно бы взяли, но он не знал, что его ожидает завтра, поэтому и ничего не планировал.

В стеклянных колбах колыхался красный сироп, который разливали в стаканы столь тонкие, что они казались вытканными из воздуха. Вода с сиропом помогла Пустовойту успокоиться.

Теперь он собирался заглянуть в соседний дом, где располагалась антикварная лавка. По утрам здесь пел петух, и однажды доктор своими глазами видел красного красавца в жилых покоях на втором этаже. На первом находился магазин. Из-за петуха Пустовойт и зашел туда первый раз.

Интересно, антиквар наблюдает за ним? Наверняка день-деньской торчал у окна. Если и так, он не подавал вида. Когда появился клиент, продавец вышел из полутьмы (считалось, что сумрак раскрывает истинную сущность вещей) и произнес приветствие.

– Как здоровье петуха? – осведомился Пустовойт.

– Отлично, герр доктор. – Антиквар улыбнулся.

Доктор заходил довольно часто и не отрываясь смотрел на витрину, привлеченный матовым блеском металлических вещиц. Стоял и ничего не говорил, но хозяин понимал без слов.

– По поводу набора, который вас интересует, – напомнил он.

Словно в этой реальности, где на полях Европы разгоралась война и в тихом городе почтенный господин готовился похоронить жену, не нашлось ничего важнее коробочки хирургических инструментов.

Антиквар достал корзину с кокосовой соломкой, ее прикрывала льняная салфетка, точно скрывая лакомое блюдо. Дверь во внутренние помещения была приоткрыта, и оттуда доносился аромат жареного. У себя в отеле доктор питался постной пищей, соблюдая диету наравне с женой. Уловив движение ноздрей, антиквар увидел в том благоприятный для себя знак и позволил покупателю самому раскрыть коробочку, из ячеек которой тот доставал и ощупывал тонко исполненные стальные скальпели и крючки – от толстых до самых изящных.

– Я возьму. – Доктор принял решение сразу, он не любил торговаться.

– О вас говорят, что вы хороший врач. Я рад, что эти замечательные инструменты достались вам. Там сбоку клеймо. Сталь из Шеффилда, английская, не ржавеет и не поддается коррозии.

– Сейчас это большая редкость, – ответил покупатель.

С губ антиквара не сходила улыбка:

– Как я рад. Как я рад, что вы пришли, меня слушаете. Вы ведь слушаете? Здесь не хватает собеседников. Не с кем поговорить. Все предпочитают осторожничать. Разговоры ведут преимущественно о погоде. Межсезонье у нас не всегда приятно.

– Погода? – доктор хмыкнул: – Сырость, переходящая в дождь. И новости паршивые. Готовится наступление, несмотря на заверения о мире.

– Хотите кофе? Я сейчас приготовлю. А за пирожными можно послать.

– Увы, мне пора. Спасибо – за кофе, за набор инструментов. За петуха – особое спасибо. Он всегда меня радует.

Доктор положил банковский билет, сказав, что сдачи не надо. Когда он уходил, билет оставался на конторке, но антиквар уже отвлекся, занятый другим посетителем и. Доктор отвернулся, а потом посмотрел – билет исчез. Не осталось никаких признаков его пребывания в этом помещении.

Банк он оставил на потом. Он потому и приоделся, чтобы выглядеть солидно – так его наставлял друг Терентьев. Волосы намазаны бриолином, в глазах – блеск, а в довершение ко всему – новая шляпа. Себя надо демонстрировать, словно дорогую вещь. В банке его ожидала большая сумма денег, которую ему не хотели выдавать полностью, уговаривали взять часть чеками и векселями. Вообще-то перевод на имя мадам, но мадам больна, и они согласились вникнуть в положение супруга.

Консьерж Регер торчал на улице, наблюдая за штукатуром, который выравнивал на фасаде морду льва, однако наносимые им мазки не способствовали красоте настенной пластики.

– Так лучше? – спросил Йозеф у доктора.

– Вне всякого сомнения.

Зеленая филигрань плесени завладевала подножием здания, но её старались не замечать.

– Вам письмо, герр доктор. Вы слышали новости? Фронт приближается. Русским оставаться в Бадене небезопасно. Сейчас все гости уезжают, если только не уехали.

– Благодарю вас за заботу. Пошлите посыльного отправить телеграмму.

– Если ваша телеграмма по-русски, боюсь, я не смогу ее отправить. Сейчас неспокойно, герр доктор.

– Текст по-немецки. Если угодно, я вам ее прочту.

– Желательно для надежности.

Пустовойт прочел:

– Нахожусь в Германии, едем домой. Прибытие уточню позже. Ваш сын Николай.

Консьерж кивнул и с запиской прошлепал на улицу.

– И еще, мой друг, пошлите кого-нибудь на вокзал, пусть купит билеты до Праги. Я оставлю деньги, – донесся ему вслед голос доктора.

Сверху располагался черный карниз, загаженный птицами. Неожиданно пришла жара, и в доме стало душно, оттого в комнатах распахнули все окна. По улице проносились автомобили и пролетки. Постоянно хлопала дверь. Кто-то поднимался по лестнице.

– Служащий из банка обещал принести деньги, – сказал доктор на случай, если жена проснулась.

Перевод назначался госпоже Пустовойт, поэтому в банке подстраховались: человек из банка явился в пансион засвидетельствовать почтение. Не поверил доктору? Поди решили, что он карточный шулер? Валерия подписала бумаги в присутствии служащего. Порядок прежде всего, ведь речь шла о крупных денежных средствах.

Теперь она беспокоилась, как поступить с банковскими билетами, считала, что их следует зашить в подкладку пальто. Так что Пустовойту пришлось сменить пальто на легкий плащ, пока Валерия зашивала ему деньги в подкладку. Этого она не могла никому поручить. Во-первых, не доверяла, поэтому отвергла помощь горничной Софии, объяснив, что рукоделие ее успокаивает. Во-вторых, Валерия происходила из староверов, и в их семье к финансам относились с большим почтением. Не то, что Пустовойт, у которого деньги в руках никогда не задерживались.

Стало слышно, как наверху взвизгнула София, горничная-латышка, она всегда громко хихикала. Еще разговаривая с консьержем, доктор прекрасно слышал всё, что делалось в доме.

Хлопнула дверь, прозвучали шаги. Посетитель ушёл.

Кажется, там находился брат горничной, про него упоминал Регер, просто доктор пропустил мимо ушей. Какая удача, что у него есть Йозеф, надежный и удобный, как старые тапочки. Из-за больных ног слуга носил обувь из войлока, спина тоже болела, поэтому он ходил согнувшись, так легче переносить боль. Лекарства? Он человек простой, бережливый, привык экономить. К врачам не обращался. Пустовойт консультировал его, как лечить артрит.

На лестнице доктора окликнула горничная София и позвала на мансарду. Сейчас.

На минуту он заглянул к жене. Она спала.

Сырость, которую Пустовойт отметил на лестнице, проникла в спальню и выстлала фрагмент под подоконником, пометив самое сырое место. Валерия занавесила стену тяжелой шторой, а рядом устроила полку с вазочками темно-синего стекла, свои любимые. Из таких же кобальтовых чашек они пили утренний кофе. За всеми переездами кофейник куда-то подевался, и от сервиза остались две чашки и сахарница.

Нет, кофе он выпьет в другом месте.

Он спрятал портмоне под стопку рубашек. Хотел положить туда же инструменты, но потом взял с собой, захотел показать Софии. Она любила все блестящее.

К этой блондиночке он относился как к ребенку. Вот и сейчас она пробежала по лестнице так, словно хотела сама себя обогнать. Девушка отличалась страстностью, о которой доктор раньше не подозревал. Ее огненный взгляд смущал постояльцев, и доктору льстило, что из всех она выбрала его. Она призналась, что влюбилась в него с первого взгляда. Но есть и детали, обтрепанная одежда, не иначе, как с чужого плеча. Поэтому София и старалась скинуть ее под первым же предлогом. Доктор учился видеть и анализировать.

Несмотря на осень любовница встречала его в открытом платье, выставив белые пухлые плечи и туго натянутый корсаж. Объятия – невыразимая благодать. Она клялась, что сошлась с доктором не ради денег, хотя и деньги тут имели значение. Она то хохотала, то хихикала, у нее это нервное.

– У тебя здесь уютно, – похвалил Пустовойт, покривив душой.

Мансарда выглядела мрачновато, несмотря на попытки горничной её обустроить. Что ей нравилось, это собственная комнатка, от которой она получила ключи. С тех пор, как доктор снял для нее гнездышко, она больше не уходила ночевать домой.

София повесила белые кружевные занавески, которые сейчас были раздвинуты, впуская солнце – оно образовало желтый квадрат на паркете, и в этом пятне девушка порхала, как бабочка.

– Добрый день, герр доктор.

Улыбалась, она затеяла их обычную игру в больную и доктора. Она обожала притворяться, хотела стать актрисой.

– Я сегодня плохо спала, не дадите мне что-нибудь от бессонницы. И еще болел правый бок. Это опасно?

– Не более, чем обычно. Позволь я тебя осмотрю.

Накануне он удалил ей темное пятно, на которое она жаловалась. Собственно, он и зашел для контроля. София жаловалась, что у её тети на этом месте образовалась безобразная бородавка. Случилась незапланированная операция, удалось помочь. Отсюда и запах эфира, который уловил Йозеф.

– Не болит?

Она кинулась ему на грудь.

– Думала, сегодня ты не вырвешься.

Сегодня София демонстрировала декольте с определенной целью: она вбила в голову, что ей следует избавиться от большого черного пятна на шее, которое портило её красоту.

– Ты с ним родилась, так что оно неопасно, – заверял её доктор. – Гораздо больше угрозы представляет хирургическое вмешательство.

– Но ты же удалил мне родинку на губе.

– Она маленькая, к тому же на губе нет крупных кровеносных сосудов, а на шее – есть. Повторяю, это опасно.

– Я могла бы получить хорошую работу, – мечтала вслух София.

– Ты вполне могла бы носить закрытое платье, – он не видел проблемы в том, что его подруга считала неодолимым препятствием.

– Но ты не понимаешь, милый. Хорошая работа – это когда носишь глубокое декольте, а грудь у меня, слава богу, привлекательная, верно?

Против этого он не мог ничего возразить. Любовница готовилась его атаковать, и он выставил перед собой саквояж, приняв оборону.

– Ты ведешь себя, словно девяностолетний старик, – ворчала она.

Они не успели пожениться, а уже ссорились.

София залезла в саквояж, чтобы поискать вкусненькое, и нашла кожаный чехол. Хирургические инструменты показались ей забавными, и она не хотела выпускать их из рук. Она играла с ними, как с мужскими гениталиями, которые грозила отрезать в случае непослушания или если любовник будет приносить мало денег. Она демонстрировала кровожадные черты, которые Пустовойт не воспринимал всерьез.

Из опасения, что она обрежется, доктор забрал инструменты. Не игрушки.

В подарок она получила плитку шоколада.

София посчитала это за приглашение к любовной игре и начала расстегивать корсаж, ее груди зашевелились. Уловив его заинтересованный взгляд, она склонилась еще ниже, вываливая корзинку чудесных груш – мягких и теплых, которых едва удерживал полосатый корсаж. Пустовойт с любопытством следил, какие еще плоды она выгружает.

Интересно, откуда у неё шёлковое бельё, ведь он его не дарил. Она продолжала раздеваться, но доктор боялся ее голой. Вдруг застанут, бог знает, что еще могут сказать.

– А я думал, что за лисичка за мной гонится, – промолвил он и кинул её на тюфяк.

Резвушка подпрыгнула на кровати, которая заскрежетала металлическими пружинами.

– А зачем шелковое белье? – спросил он лукаво.

– А зачем нужны зенитные реактивные системы залпового огня? – в тон ей спросила она.

Задернув штору, девушка напустила в комнату мрака, в которой разобранная постель стала похожей на льдину. Сама она отличалась гибкостью, словно посещала уроки гимнастики, и двигалась красиво, ритмично, никогда не сбиваясь с такта.

Вздернутая верхняя губа открывала ее десны и зубы, но что она говорила, звучало неразборчиво. Впрочем, слова страсти у нее не менялись. При этом она хохотала и шумела так сильно, что ее слышал весь дом.

Внезапно веселье оборвалось. Послышался кашель, потом шаги. Горничную позвали.

– София Геллер! – раздался голос консьержа.

Да, ситуация нынче не благоприятствовала.

Недовольным голосом девушка ответила, что все еще убирается, но это послужило концом веселья.

– Пожалуйста, ваши вещи, герр доктор, – громко произнесла она.

Фрейлейн Геллер взяла на себя заботы о его одежде, и теперь его костюм, выстиранный и выглаженный, выглядел как новый. Доктор бросил взгляд в ее сторону. Пушистые волосы золотились на солнце. Пуговицы на черном костюме тоже светились золотом.

– Я хотела украсть что-нибудь на память о тебе.

– У тебя останется чистое лицо. Чем не память? Ступай, тебя зовут.

Он сказал Софии, что задержится в мансарде, хотелось вздремнуть в тишине, чтобы его никто не беспокоил.

– Выпей какао, я только что сварила.

От вакхического лица ничего не осталось, оно приобрело черты горничной, которая облачалась в черные и белые цвета служительницы культа чистоты.

Он знал, что его возлюбленная обожала какао. После ее ухода на столе осталось коричневое пятно, которое она не потрудилась стереть. София оказалась на редкость неаккуратной.

После её ухода Пустовойт мгновенно заснул. Девушка лечила его от бессонницы. Он не спал несколько суток.

Когда отдохнувший, он спускался с лестницы, ему снова попался консьерж и спросил:

– Как прошло обследование в больнице?

– Взяли анализы. У Валерии пошла моча.

– Это прекрасно.

Пустовойт криво улыбнулся. Разбирая саквояж, он обнаружил пропажу некоторых вещей, в частности, пузырька с морфием.

На лестнице задребезжал звонок, который шаги разбудили Валерию, и она позвала:

– Кто там пришел, Коля? Прямо стены трясутся.

– Это доставка из ресторана. Вино тебе не повредит.

Пустовойт принес ей воды, дал лекарство, подождал, пока выпьет. С улицы доносились голоса, один Софии, другой – мужской. Тот брат, о котором предупреждал консьерж.

– А сейчас – за работу!

Лера закрыла глаза, она отказывалась участвовать в неприятной процедуре. В этот день, как и в любой другой, доктор выполнял нелегкую обязанность запихнуть жену в ванну. Она не желала туда идти и застревала, как устрица в раковине. Разместиться в крошечном закутке удавалось с большим трудом. Доктор все еще занимался купанием, когда раздался звонок в дверь.

Послышались шаги на лестнице. Консьерж вошел, чтобы доложить о выполненном поручении. Он шепнул доктору:

– Вас зовут.

Пустовойт вышел в коридор и приветствовал кивком незнакомца.

– Извините, я крайне занят.

Молодой человек стал настаивать, но доктор его оборвал:

– Вы явились не к месту. Выберите другое время.

С его рук ручьем текла вода.

Лера привстала и пыталась разобрать, о чем они говорили, но тщетно.

– Кто приходил? Почтальон? Это из Сызрани? – допрашивала она.

На ночном столике стоял стакан с лимонадом, к которому она не притронулась.

Консьерж принес корреспонденцию – многочисленные телеграммы из Сызрани и Киева. Чистая после ванной Лера лежала в постели, утопая в потоке поздравлений. В отсутствие Пустовойта приходил посыльный из пекарни с пирожными на её 25-летие. От фрау Фишер.

– Кто принес лимонад? – спросил доктор.

– Горничная.

Лера улыбнулась своей красивой и грустной улыбкой, которой так часто надрывала ему сердце. В коробке находились корзиночки с желе и слоеные финтифлюшки, прежде любимые Лерой, и сейчас она даже надкусила одну.

Неприятно пораженный пропажей морфия из саквояжа, доктор ломал голову, строя предположения. Придя к выводу, что это София, он страшно рассердился. Он нашел ее, схватил за локоть, как воровку, и обращался с ней довольно грубо.

– Это сделала ты?

– Это я, твоя София. Ты не узнаешь меня? – Она вырывалась и отрицала кражу пузырька.

На её виновность указывал один факт. В отсутствие доктора на столике у жены появился стакан с лимонадом, а когда доктор хотел попробовать напиток, София его унесла.

– Он уже выдохся. Я вам принесу свежий лимонад.

– Что ты туда добавила? Морфий?

– Ничего не добавляла. Клянусь! Хотела доставить мадам приятное.

Доктор строго отчитал её, наказав не давать Валерии ничего, что нарушало бы ее диету.

– Ты помнишь, что тебе нельзя лимонада? – напомнил он еще раз жене.

Что бы ни утверждала София, он не обманывался насчет нее, упрямица не намеревалась отказываться от своих планов. Что она вбила себе в голову? Доктор пошел на хитрость и пообещал косметическую операцию на шее, но она взялась противоречить:

– Я передумала. Это может быть опасно, а я не хочу рисковать.

Лимонада в этом доме никогда не готовили, впрочем, ни за что поручиться нельзя. В последнее время все пошло кувырком. Консьерж угощался кофе из кобальтовой чашки парадного сервиза, привезенном из Москвы. У Пустовойта не хватало сил его приструнить.

– Где ты ходил, Коля? Мы тебя везде искали, даже в аптеку посылали, – раздался плаксивый голос жены.

Ее расстроило исчезновение горничной. После размолвки из-за лимонада доктор не разговаривал Софией, она также избегала его.

– Я совершил прогулку, общался с людьми. Мне ведь тоже нужна перемена обстановки, милая. – Голос у него стал вкрадчивым, он как будто просил прощения. – Мы все нуждаемся в этом.

– Почему бы мне тоже не выйти на улицу, – донёсся голос Валерии. – Устала сидеть в четырёх стенах. Так куда ты зашел после аптеки?

– К антиквару, у него хорошие инструменты на продажу. Хирургический набор из шеффилдской стали. Жаль упустить. Вчера денег при себе не оказалось, но он обещал на день попридержать.

– Поклянись, что отвезешь меня погулять.

– Клянусь, милая.

После ухода консьержа на столе осталась грязная чашка. Из мусорной корзины кое-что исчезло. Видимо, выброшенный скальпель чем-то приглянулся Йозефу.

Последний раз они гуляли в тот день, когда Валерия посещала больницу. Этот выход в свет расстроил ее до чрезвычайности. Она кричала по-русски: «Хочу видеть Колю!» Её не слышали. Ординатор спросил, как она себя чувствует, и предложил проводить к врачу.

«Это стандартный медосмотр. Сейчас сиделка возьмет анализы», – объяснял он.

Ординаторская напоминала полицейский участок, много столов и конторок, в самом конце комнаты восседал доктор Фишер. Карту фрау Пустовойт передали ему. Он обещал ее посмотреть, но так и не собрался, много дел.

Герру Пустовойту велели дожидаться в коридоре. Доктор Фишер сам выйдет к нему, когда освободится. С этим господином они обсуждали состояние больной. Супруга интересовало, всё ли они предприняли из того, что возможно. К сожалению, туберкулез уже обосновался в теле Валерии, из пленника, он стал её властителем. Оставалось только потакать чудовищу.

– Валерия – медсестра, она должна понимать, – бормотал Фишер.

Ее заболевание вызвал контакт с туберкулезным больным.

– Она заразилась на курорте? – лечащий доктор вскинул глаза, и его пенсне агрессивно блеснуло: подобная новость повредила бы репутации Бадена.

– Нет, что вы. Это случилось раньше. Здесь она лечила почки.

Кому, как не доктору знать, что туберкулез рассеивается на воздухе и под воздействием ультрафиолетовых лучей солнечного света больные излечиваются. Только люди, находящиеся в закрытом, плохо проветриваемом помещении, могут быть подвержены заразе.

– У неё активная стадия развития туберкулеза, Николас. Закрытая форма. – Фишер обильно сдобрил раздраженное горло порцией мокроты. Его кашель являлся формой страха.

Пустовойт мог бы ему рассказать, что туберкулез у взрослых людей переходит в активную фазу в течение двух лет с момента заражения, но нередко он проявляется и через десятилетия, чему способствует ухудшение общего состояние. Подобное обострение у Валерии вызвала болезнь почек.

В тот день она его напугала. Из глубины здания раздался крик, который Пустовойт узнал сразу. У него задрожали руки – от бессилия или от ярости перед дураком, но истинное положение таково, что его никакими лекарствами не поправишь. Доктор Фишер тут ни при чем. Все произойдёт без его вмешательства.

– Где жена? Почему ее не пустили? Как смели не пустить? Пропустите.

Больница служила свалочным местом для людей, потерявших надежду, и Пустовойт присоединился к их числу. Его жену вывезли на каталке, на лбу пылало влажное пятно, и эта испарина служила единственным признаком того, что она жива. Кожа стала почти бесцветной. Глаза ее были закрыты, а губы плотно сомкнуты. С убранными волосами голова казалась слишком большой.

Валерия молчала. Вопль исторгла другая больная, после чего все кинулись хлопотать вокруг неё. Лера даже не заметила, что за ней пришли.

Руки сиделки бесцеремонно выволокли ее из кресла-каталки, втиснули в шубу, нахлобучили шапку. Казалось, что весь персонал больницы набросился на несчастную женщину, ее втолкнули в машину и велели шоферу везти её домой. Валерия рыдала, вырывалась, кричала: «Они так злы из-за того, что я русская».

– Это медицинский осмотр. Он закончился. Тебе надо отдохнуть, – успокаивал её муж.

– Ты опоздал. Ты отдал меня в руки палачей.

Пустовойт опоздал из-за встречи с Мартином, который снабжал его морфием. Барыга отличался выпуклыми голубоватыми глазами, которые не мигали. Этого плута знала вся больница, но его не прогоняли, потому что его услугами пользовались многие больные. Вот и сейчас он ждал, что ему скажут.

– Произведем расчет, и на этом закончим, – сказал Пустовойт, доставая из портмоне несколько купюр.

– Я могу вам порекомендовать надежный контакт в Праге, – ответил этот малый, привязчивый, как репей.

– Мне ничего не надо.

– Никогда не угадать, – возразил тот и пообещал заглянуть к вечеру.

Дома доктора Пустовойта дожидался ещё один больной.

Консьержа Йозефа привечали из-за его услужливости. Пустовойта брала досада, когда он видел старика, тонкими руками обхватывающего чемоданы постояльцев, который тащил их по лестнице. Даже маленькие отели держали рассыльных, но тут предпочитали экономить.

– Вы, наверное, много страдали, что так хвораете? – спросил как-то у него Пустовойт.

– Как не волноваться, сударь мой, когда война, а мой сын в пехоте.

Они сидели в коморке, где консьерж сбросил пиджак и остался в одних подтяжках. Доктор оторвал его от обеда, он ел прямо со сковороды жареную картошку, сдобрив её зеленым луком, который выращивал из луковиц на окне. В кружке у него плескалась бурда, которую он готовил черти из чего – из хлеба или спитого чая – и уверял, что это полезно для здоровья.

Он стал первым пациентом Пустовойта в Бадене. Доктор удивлялся, насколько нелюбознательные здесь были люди, которые, проживая вблизи минеральных источников, не трудились лечить язву желудка, которой тут страдали повсеместно. Щелочные минеральные воды ускоряли обработку пищи и способствовали быстрому продвижению ее по желудочно-кишечному тракту. Местные жители не придавали этому значения, они умирали, как и их предки – не давая себе труда продлить жизнь.

Кое-что Йозеф и сам предпринял, чтобы разрушить здоровье: еда в сухомятку, длительные перерывы между приёмами пищи приводили к нарушению выделения желудочного сока.

– Доктор говорил, что у меня имеются какие-то дефекты, – хвастал он с гордым видом, словно особенное строение органа выделяло его среди остальных. – Что-то меня мучает изжога, вы не дадите мне лекарство. Сода не помогает.

– Вам следует пить минеральную воду, а я вас видел в ресторации с наливкой и пивом.

На лице старика появлялось выражение, как у ребёнка, которого ловили на запретном, но лукавая улыбка говорила, что он знает толк в жизни. Грех отказываться от жирной пищи, сдобренной острыми специями и алкогольными напитками. Кофе он тоже потреблял в больших количествах – пока оно оставалось доступно.

– Скоро пост, – жаловался Йозеф, как будто это объясняло желание наесться скоромной пищи до отвала.

Пустовойт кивнул, принимая довод. Он внезапно вспомнил, что так и не позавтракал, и направился в кондитерскую. Её витрина искрилась светом, и он словно окунулся в золотое озеро. Бледные стены, зеркальный потолок, окрашенный в свете солнца. Пахло кофе и шоколадом, крем благоухал ванилью, из открытого французское окна – от потолка до пола – проникали ароматы сада.

Посетители сомлевали на солнце, а горячие кофейники, доставляемые официантками в декольтированных платьях, добавляли еще больше жара.

– У вас найдется для меня чашечка венского кофе, фрейлейн? – спросил он у продавщицы. – На двоих? Давайте. Жена скоро подойдет.

Он разговаривал осторожно, словно под ногами находился лед, и вместе с другими людьми он скользил, как на коньках.

Он выпил кофе. Красивая фрейлейн выразила сожаление, что его жена не пришла, но доктор сказал, что выпьет и вторую чашку. С коньяком? Так даже лучше!

Едва прислужница отошла, как к нему приблизился официант с фруктовой корзиночкой, истекавшей сливочным кремом.

– Вам презент от фрау Фишер.

Доктору улыбнулась молодая женщина, сидевшая за дальним столиком. Перехватив его взгляд, Миранда шевельнулась, и атласный шарф заиграл светом у нее на плечах. Пурпурная помада лишь подчеркивала бледность её лица. Он встал из-за стола и подошел к ней засвидетельствовать почтение.

– Миранда, дорогая, извините, что не сразу узнал.

Перед фрау Фишер стояло блюдо с эклерами и прочей сладкой дребеденью.

– Угощайся, сокровище, – предложила она доктору. – Соскучился?

– Да, милая.

Доктор сжевал эклер, потом съел второй.

– У тебя приятная мягкая кожа, но возможна склонность к полноте, – заметила она.

Кусок застрял у него в горле.

Сама она подцепляла ложкой черную икру, к которой пристрастилась в Петербурге. Ее губы густо обсели икринки, словно мухи. Они начинали шевелиться еще прежде, чем она успевала сгрести их ложкой и отправить в рот.

– Как новое лекарство? Помогло? – спросил доктор.

Миранда имела проблемы по женской части, что объяснялось частой сменой партнеров.

«Можно сказать, Николас, любовь сожрала меня изнутри. Каждый раз думаешь, что со следующим кавалером повезет».

Когда же доктор Пустовойт начал говорить ей об опасностях, которые таят такие эксперименты, Миранда Фишер сердилась:

«Вы говорите, совсем как мой муж».

Она лукаво усмехнулась и перевела взгляд.

– Божественно. Пей чай.

Пустовойт отпил из чашки, напиток пах ягодами – в кондитерской добавляли земляничного листа для запаха. Он взял серебряные щипцы и положил два кусочка сахара.

– Читал, о чем пишут в газетах? – спросила Миранда, словно назначила здесь ему встречу с тем, чтобы поговорить о новостях.

Пустовойт вспомнил, что раньше она появлялась в обществе Терентьева, когда тот лечился на водах. Доктор так и не понял, какого характера у него заболевание, однако неподвижный взгляд соотечественника действовал на нервы. Даже после знакомства Иван Георгиевич не узнавал доктора на улице, а ведь они проводили много времени в одной компании. Как знать, может фрау Фишер и завела курортный роман с русским врачом, чтобы скрыть связь с тем офицером.

– Как поживает Терентьев? – спросил он.

– Уехал в Каринтию, его пригласили погостить в замке. Хочешь знать, с кем он общается? Это сербский офицер, Мирослав Орехович. Забудь и угощайся, я заказала это для тебя.

– Спасибо, моя благодетельница.

Он надеялся, что любовное увлечение Миранды прошло, и уже собирался сказать ей, что не видит смысла в их отношениях, как убедился, что страсть вспыхнула в ней с новой силой.

– Забери с собой. – Она обращалась с ним, как с комнатной зверюшкой.

– Подожди, у нас мало времени. У Якоба операция, он освободится к обеду.

– Он большой мастер.

– Я так не считаю.

– Странно, когда два профессионала враждуют, – заметила она. – Но меня это не удивляет.

С фрау Фишер доктор мог говорить откровенно, раньше она служила медсестрой в госпитале, где и познакомилась с мужем.

– Мы с Якобом не всегда ладим, – ответил он уклончиво. – Он, как и все люди маленького роста, придирается к тем, кто выше его. А я не подписывался ему ассистировать. Я член германского медицинского общества, это дает мне основания самостоятельно проводить консультации. К тому же на водах я часто встречаю своих пациентов, им требуются мои услуги.