Читать книгу Ее копия - Елена Геннадьевна Чиркова - Страница 1
ОглавлениеЕе копия
Рассказ
***
В последние годы Лида Деева сильно осела.
Как старая тяжеловесная баржа уныло искала она глазами радушный веселый порт, чтоб «высушить вёсла», отдраить палубу, залить полные баки.
Но всё понапрасну.
Рабочие будни-волны подтачивали силы натруженной женщины.
Некогда темные вьющиеся волосы больше не радовали Лиду. Давно были срезаны за ненадобностью. Теперь Лидина шевелюра сильно кучерявилась за счёт шестимесячной химии.
Острые карие Лидины глазки – поблекли.
Длинные ноги – отяжелели. Покрылись извилинами вертлявых венозных змеек, как материк Евразия голубизною рек.
***
Лида по-прежнему нуждалась в заработке.
Взрослой дочке, Ларисе, нужны были деньги.
Ее гражданский супруг, артист театра, Аркадий Черепахин, по словам Лиды, «туши мамонта» в дом не таскал.
Он мечтал о славе.
«Туши» в дом таскала Лариса, медицинская сестра, работающая в отделении гнойной хирургии.
А Лида ей помогала.
***
Лида с тоской смотрела на потускневшую дочку.
Ей уж давно «костью в горле» стояли все Аркашкины театральные бенефисы, которые она иначе как «шабашами» да «пьяными кутежами» не величала.
Но Лида дочкиному счастью мешать не хотела.
Лариса же носилась с мужниными прихотями, как с писаной торбой. Холила их и лелеяла. Потому что любила Аркадия как личность, по ее словам, неординарную.
Лариса была терпелива.
Все ждала, когда к Черепахину, провинциальному артисту «средней руки» нагрянет слава, с шальными деньгами, газетными публикациями и повальным обожанием зрителей.
И уж тогда ее старания окупятся с лихвой, в виде благодарных и нежных возлияний супруга перед журналистскими теле и фото – камерами, что, дескать, музой его, творческого человека, Аркадия Черепахина является скромная девушка Лара Деева.
***
Когда Лариса, в отсутствии Черепахина, во время долгих вечерних чаепитий с матерью, делилась с ней своей мечтой, то та, надувшись, будто «мышь на крупу», отрешенно макала в черный чай мятный пряник.
Постепенно «лысый» пряничный бок тяжелел, и невесело плюхался в чашку.
А Лида все сидела и натужно пыталась представить, как к нелюбимому зятю придет эта самая слава.
Иногда ей это удавалось.
***
Слава представлялась Лидии Петровне в виде полуголой девицы, срамно вихляющей тугой загорелой задницей, как это делают бронзовые танцовщицы на порочном бразильском карнавале.
Трусы у славы только спереди.
Сзади трусов нет.
Девица сучит ногами, и перья на ее усыпанной блесками голове монотонно колышутся.
***
И тут, как черт из табакерки, выскакивает Черепахин.
На нем алый, как клюква, тесный костюм с золотистой «искрой».
Слава берет лучезарного Черепахина по локоток, и ведет куда надо…
И в этот момент Лида видит глаза свой покинутой дочки, отчаянные и больные.
***
– Зачем тебе Черепахин? –
Уж тысячный раз включала «до дыр заезженную пластинку» упрямая Лида. – Плюнь ты на своего артиста из погорелого театра! Даст Бог, приличного мужчину встретишь. Серьезного. Работящего. Знаешь, что дочь?
На каждый горшок – своя крышка!
А твой Аркашка, никакой он не горшок. И не мужик он вовсе, а поросячий хвостик!
***
Лариса обижалась.
Замыкалась в себе. Упрямо терла под краном чайные чашки, давая тем самым Лиде понять, что тема про непарные горшки и крышки давно уж закрыта.
А матери нужно домой.
Потому что скоро вернется Аркадий, нервный и усталый.
Лида все понимала, молча одевалась и, не сказав хозяйке обязательное спасибо-до свидания, в сердцах хлопала дверью.
***
Ну а сегодня, все утро Лида терпеливо шлепала котлетки, из провернутого на тяжелой ручной мясорубке диетического куриного фаршика.
Потом бережно примостила в «брюхатую», лет двадцать назад считавшуюся женской, коричневую сумку, литровую баночку пестрого домашнего лечо, приправленного чесночком да жгучим перчиком, и отправилась кормить дочку.
Дочке хотелось лечо.
Сама Лариса много времени проводила на дежурствах в больничном отделении гнойной хирургии.
Лида дочку опять жалела.
Да и как не пожалеть?
***
Однажды мать с дочерью решили вместе пойти на рынок. Нужно было купить мяса, картошки с моркошкой и меда.
Лида решила забрать Лару с работы.
От хирургии до рынка «рукой подать».
***
В больничном дворе кружила ноябрьская метель.
Лохматые снежные сгустки тяжеловесно и неизящно валились в остывшие грязные лужи.
Лида, чавкая намокшими ботинками, вошла в обшарпанное полуподвальное помещение раздевалки.
Приторный и сладковатый дух гнойных больничных отходов, обильно сдобренный запахом «обеденной» вареной капусты, ударил в Лидину голову.
***
Тяжело опустившись на деревянную низенькую скамеечку, женщина обреченно всматривалась в заплесневелые полукруглые своды старинного помещения, и безрадостно думала: «Ну, прямо склеп. Могила каменная».
Лида сидела и вспоминала о том, как они с Ларой мечтали, что та закончит школу и выучится на медсестру.
Выбор профессии произошел отнюдь не случайно.
***
Старшеклассница Лариса восторгалась тогда красивой соседкой Виолой.
Виола, яркая дородная тридцатилетняя женщина, вовсе не спешила обзаводиться домашним хозяйством и детьми.
Про таких, как Виола говорят: «Любовников меняет как перчатки».
Так или иначе, но деток Виоле заменяла милая карликовая пудельша Снежана.
***
Однажды, поздним вечером Лида спешила с работы. Ручки тяжелой авоськи с картошкой впились в ладонь. Соринка, попавшая в глаз еще днем, доводила до исступления.
У дома гуляла Виола.
Надушенная.
В крупных кольцах волос цвета водной лилии.
Черный длинный плащ стройнил слегка рыхловатое тело соседки, широкий пояс с крупною пряжкой указывал талию.
Снежана, с алым бантиком на шее, трусила рядом.
***
Лида Деева позавидовала Виоле. Ее роскошному виду, ее беззаботности, бездетности, и незамужности. А потому изловчилась, и как бы невзначай, незаметно пихнула уродливым туфлем прямо в пузо изнеженной шавки.
Та взвизгнула, как ошпаренная.
Прикусила Лидину ляжку.
***
Однако ж, что «пулять в слона дробиной»? Здоровье женщины не пострадало. Зато кошелек попал под угрозу опустошения: дешевые «капронки» пошли в стрелку.
Виола в тот же вечер возместила ущерб.
С лихвой.
Взволнованная, в шелковом розовом халате, с золотыми бабочками, Виола вывалила перед Лидой несметное богатство: пар пять «телесных» колготок.
Чтобы загладить вину Снежаны.
И Лида, так и быть, на пудельшу с тех пор не обижалась.
***
Утром, натягивая капронки на кулак для лучшего рассмотрения цвета, Лариса Деева мгновенно решилась.
– Мам, я в медицинское поступать буду, – сообщила матери Лариска, припрятывая в свой шкаф три пары получше. – Че думаешь?
– А что? Нормально. – Согласилась Лида. – Мужу массаж станешь делать, детям сопли «сушить».
Виола трудилась в санатории.
В кабинете физиопроцедур.
Прилаживала магниты, электротоки и ингаляторы к бренным упитанным чиновничьим телам.
***
«Размечтались… – Сидя в подвале гнойной хирургии, думала Лида.
И когда из-за угла впорхнула веселая, довольная жизнью, и даже румяная дочка Лариска, то Лида, в порыве чувств, сентиментально зашмыгала носом.
***
А в день, когда Лида несла дочке лечо, все было иначе.
Золотая осень наведалась город. Махонькие, размером с ноготок, цветочки календулы преданно пялились прямо «в глаза» повеселевшим прохожим.
И ноги людей не боялись дороги.
А Лидины – тем более.
***
Однако, лирическое Лидино настроение умело спугнул зять.
Сначала ей долго пришлось «кукарекать», настырно тыча в кнопку на петушиный лад настроенного электрического звонка.
Потом еще и чувствовать себя виноватой, за то что явилась без предупреждения.
И не вовремя.
***
– Кто? – Наконец-таки изнеможенным хрипловатым голосом отозвался, по-видимому, только что проснувшийся, Аркадий.
– Так это теща твоя пришла, – глянув на часы, и усмотрев что маленькая стрелка уже коснулась двух, неприветливо откликнулась Лида. – Молока принесла… А где Лариса?
– Лариса на дежурстве, – высунулся-таки недовольный Черепахин.
– У нее сегодня нет дежурства. – Лида повела подозрительно носом. Учуяла, что накануне Аркаша употребил алкоголь.
– Так ее внеурочно вызвали.
Помятый вид Ларискиного мужа взбесил Лиду.
Тем паче ее разгневал щегольской наряд Черепахина. Распахнутая розовая рубаха, в спешке была накинутая на голое тело.
***
– Вижу кутил вчера, зятюшко? – Не переступая порога, и мысленно представляя, как ее раздутая сумка уже летит прямо в ненавистный артистический лоб, нарочито-ласково запела Лида.
Она бы ушатала паршивого мужичонку, как пить дать.
Но что она скажет дочке?
Лида уж представила, как пестрое лечо течет по дурной башке, котлеты сыплются на пол.
Но вовремя охолонула.
***
– Так у Смирницкой юбилей вчера случился. – Почуяв недоброе, начал оправдываться Черепахин. – Всем коллективом сели, отпраздновали.
– А че вырядился как павлин? – Продолжала чинить допрос настырная теща. – А на банкете подарки на какие шиши подносил?
Усиливая недовольство в голосе, напирала Лида.
– Я к вашему сведению тоже тружусь, заметил было Черепахин. Но вовремя осекся. Увидел, как вытянулись в трубочку, и побелели от злости тещины губы. Вовремя сменил тактику – Ну что ж мы у порога топчемся? Проходите, пожалуйста, Лидия Петровна!
– Ну, нет… Ты не павлин. – Не удержалась-таки теща. Заслыша, как Черепахин в очередной раз счел свои театральные «па» за труд праведный. – Ты петух ощипаный.
Лида шмякнула сумку на пол.
И развернувшись, стала «стекать» по подъездной лестнице.
***
– Ларочка, дружок мой сердечный, голубушка моя сизокрылая. Я чудовище! –
Театрально «заламывал руки», показывая крайнюю степень раскаянности, вернувшийся домой, экзальтированный Аркадий Черепахин, спустя неделю, после визита крутонравой тещи. –
Прости меня, болвана неотесанного!
Переступив порог квартиры, Черепахин учуял носом, что оконфузился.
Лара испекла ему черемуховые ватрушки.
Лариса решалась на сложные в приготовлении сладкие, блаженно поедаемые артистом плюшки, раз в год.
И неспроста.
Несколько лет назад, в то время, когда Черепахин только начал ухаживания за Ларой, он рассказал ей, о том, что в детстве черемуховые ватрушки пекла для него его деревенская мать. И, дескать, ничего вкуснее этих ягодных шанег он вообще ничего не едал.
***
Лариса сбилась с ног, пока искала для Аркаши еще не созревшую в середине лета, редкую в городе, ягоду.
Лариса видела в ее поиске глубокий смысл.
– Я ему подснежники из-под снега зимой добуду, – решила боготворившая начинающего артиста, ослепленная своею любовью, жертвенная Лара. – Пусть так и знает!
– Так черемуха-то сушеная для шанег нужна, – вовремя подучила уму-разуму влюбленную дочку, знавшая толк в крестьянской стряпне, до совершеннолетия прожившая в деревне, мама Лида. – Сходи на базар, у бабулек поспрашивай.
***
Рыночные торговцы на все лады предлагали разнообразный товар.
Был там сушеный шиповник (меряй хоть стопкой, хоть толстостенным граненым стаканом, хоть килограммами) сухие грибы (бери хоть сушеных обабков, хоть смачно-соленых груздей, хоть пущенных на икру, деликатесных белых) а так же калину, малину, иргу и укроп.
Однако, черемухи в торговых рядах, к Лариному несчастью не оказалось.
– В деревню езжай, там, небось купишь. – Съязвила, узнав о странном желании дочки, реальная Лида. – Неужто наш ПРЫНЦ без шанег месяца не протянет?
– Аркадий протянет. Я нет. – Вступилась за зло обозванного матерью ПРЫНЦЕМ, возлюбленного, Лариса. – Через месяц ему каждая дура черемуховые ватрушки испечь сможет.
Выклянчив в больнице, у напарницы по смене, внеурочный выходной, Лара уселась на первую проходящую электричку, следующую в загородном направлении, и поздним вечером вернулась с добычей.
***
Черепахин мурлыкал как кот, поедая Ларисино лакомство.
Он, закатывая глаза, слизывал синие усики, оставленные вожделенной начинкой.
А Лара ничего не ела.
Смотрела Черепахину в рот.
Весело щебеча, любовалась. Смеялась, рассказывая о том, как рыскала по свету, в поисках любимой Аркашей ягоды.
А Черепахин был не дурак. Тотчас смекнул, что в стараниях Ларочки прок будет. Желай, повелевай! Все стерпит, все сможет!
В тот вечер Аркаша остался на ночь в снимаемой Ларой квартире.
А эта дата, между влюбленными, стала называться днем черемуховых ватрушек.
***
Итак, раздуваемые, «ожившие в деле», избалованные разнообразным запахом семейных ужинов Аркашины ноздри, почуяли ватрушки.
Про праздник Аркаша, конечно, забыл. Но сразу включил воображение.
– Милая моя, – прильнул губами к Лариной щеке сентиментальный Черепахин. –Ты устала?.. А я – сущий болван!
– Ты забыл про наш праздник? – Спросила его, действительно, уставшая Лариса.
– Нет! Что ты, что ты? – В категоричной форме отверг домыслы Лары Черепахин. – Просто со мною сегодня такая история приключилась…
Аркадий обреченно плюхнулся на табуретку спиной к Ларисе, словно в экран телевизора, уставился в стекло микроволновки, в которой готовилась курица.
И начал свой рассказ.
***
Аркадий любил приврать.
Но лицедей лукавил не так, как делают это нормальные люди. Аркадий чистосердечно верил в ту ложь, которая обильно текла из его артистических уст. И верил так искренне, что даже, пожалуй, детектор лжи, наверняка бы задумался, какую линию вывести на монитор.
– Сегодня я зашел в магазин, – по-прежнему глядя на крутящуюся цыплячью тушку, проникновенным голосом, годящимся даже для исповеди, продолжал Черепахин. – В отделе обуви я приглядел для тебя чудесные фиалковые туфельки с золотым ремешком.
Я долго вертел их в руках. Разглядывал со всех сторон. Любовался.
Милая, Лара, мне так захотелось их купить!
Очень захотелось!
Я был готов отправиться с ними на кассу… Но этот ничтожный мажор спутал все карты.
– Что за мажор? – Осторожно уточнила Лариса.
– Типичный мажор. – Конкретизировал Аркаша. – «Золотая» молодежь… Ребенок в норковых носочках… Как таких, как он, ещё называют? Он нагло опередил меня прямо на подступе к кассе. Ему нужна была сумочка. Видимо, для подружки. Он даже не прошел в специальный отдел, потому что обувной отдел к выходу ближе! И сумки в этом отделе, действительно, были. Чтоб сразу к купленной обуви подобрать. Прозорливость торговцев! Что тут скажешь?
На этом месте Черепахин выдержал долгую паузу.
Нарочито проглотил, якобы застрявший в горле «комок». Всем видом показывал, как тяжело ему вновь пережить унизительные ощущения.
***
– Мажор попросил продавца продемонстрировать ему сумку, -
наконец-то возобновил рассказ Аркаша. – И продавец, молодой парень, как закодированный болванчик побежал выполнять приказ. Но мажору сумка не понравилась. И он попросил вторую сумку. Потом третью. Потом четвертую…
Он рылся в сумках, как свинья в апельсинах!
Но самое отвратительное заключалось в том, что я все время стоял рядом! Я бережно держал твои фиалковые туфельки у себя на ладонях. Прижимал их груди. Но меня никто в упор не видел! Ни продавец, ни этот богатенький выродок…
Знаешь, Лара, у него на руках были кожаные перчатки в дырочках, с отрезанными пальцами. Я даже представил, как он приехал в магазин на серебристом мотоцикле, что, наверняка, по его мнению, давало ему право с презрением относиться к окружающим…
Лара, я вконец, возненавидел этого парня, когда в отделе зазвучала мелодия Майкла Джексона. Этот мерзавец, видимо фанат Джексона, прямо с очередной сумкой в руках, начал дергаться и кривляться под музыку. Жалко имитировал лунную походку. Ему было наплевать на тех, кто вынужден лицезреть его отвратительные вихляния. Как будто я пусто место!
***
… Лара, я не выдержал.
Я швырнул туфли в лицо продавцу, развернулся и вышел. Скажи, дорогая ты меня осуждаешь? -
Черепахин, резко крутанувшись на табуретке, отвернулся от микроволновки, и проникновенно, глазами полными слез, взглянул на растроганную Ларису.
– Ответь, ты меня осуждаешь? – требовал ответа Аркаша. – Только твоим мнением я живу. Только твои суждения для меня значат ВСЕ. Так ты меня осуждаешь?
– Успокойся, глупенький, – прижала взлохмаченную в процессе исповеди актерскую голову к груди Лариса. – Не переживай. Нет на то причины. А хочешь, я тебя немножко порадую. Скажи, хочешь?
– Хочу. – По-детски преданно глядя Ларисе в глаза, позволил себя баловать Черепахин.
Лариса убежала в комнату, хлопнула дверцами шкафа, и вернулась на кухню. На вытянутой руке она внесла, висящий на фирменной вешалке, бархатный пиджак цвета горького шоколада.
***
Черепахин крутился перед большим зеркалом и так и этак.
Под радостный Ларин смех демонстративно принимал позу сначала крутого мачо, потом погруженного в думы писателя, затем вдохновленного пианиста.
Все образы были хороши.
Черепахин остался доволен. Его дурное настроение, «как ветром сдуло». Аркаша дурачился, веселился.
– А теперь садимся пить вино! – Скомандовала очень довольная покупкой, Лариса.
Черепахин с огромным аппетитом, поглощал куриную ножку, хрустя легко поддающейся зубам нежной косточкой, обильно запивал снедь красным вином, радостно балагурил, вспоминая о событиях минувшего дня.
Потом он хищно вгрызался в черемуховые ватрушки, ничуть не думая о треволнениях дня, недавно пересказанных.
***
Конечно, таланта на импровизированную придумку про мажора не хватило бы, пусть и фантазийного, Черепахина.
Кое-что из Аркашиного рассказа все-таки было правдой.
Но, вряд ли, такую правду хотела б услышать Лариса.
А дело было так.
Недавно у Алисы Смирницкой, Аркашиной коллеги по театру, был день рождения.
Актерская братия метала монетки-купюрки в театральную шляпу для подношений по принципу «кто сколько может». Моглось уж как-то крайне скупо.
– У жадармоты! – Не шуточно злился Аркаша, который пол – дня протаскался с замызганной черной шляпой, прося народ раскошелиться. – Пожрать да выпить все припрутся, а на подарок денег жалко.
Черепахину было даже неловко вручать утонченной, ранимой Алисе почти что с боем отвоеванное у коллег, немногочисленное подношение.
Но Алиса, как женщина, равнодушная ко всему практичному и земному, без выражения эмоций, молча взяла шляпу из рук раздосадованного на артистов Черепахина, и с шумом вытряхнула ее содержимое в сумку-баул.
Пара-тройка монеток, ловко увернувшись от ловушки, скользнули мимо. Копеечки запрыгали по полу. Закружились, заплясали.
– Ну что за эпидерсия…, – капризно простонала меланхоличная Смирницкая.
– Не волнуйся, я подниму, – услужливо рухнул на под стол галантный Аркаша. – На что денежки тратить будешь?
– Не знаю. – Честно ответила Алиса. – А что в магазинах сейчас продают?
–Ну… всякое продают. – Задумался Черепахин.
– Что всякое? – Переспросила Алиса. – А я давно не была в магазинах. И всякое такое, в глаза не видела. Может быть, вместе сходим?
***
Необычное предложение заинтриговало Черепахина.
Казалось бы, что тут особенного? Взять, сходить с коллегой в магазин, чтобы помочь выбрать подарок.
Однако Аркаша смущался.
Алиса давно ему нравилась. Но нравилась без взаимности. И прохладное отношение Смирницкой, невероятно будоражило красавца – «сердцееда», Аркашу Черепахина.
– Хорошо! – Подумав мгновение, выпалил вслух, окрыленный внезапной удачей артист. – Давай сходим.
***
Алиса с Аркашей долго гуляли по улице.
Шли, не спеша заглядывать во встреченные на пути, огромные магазинища и маленькие магазинчики.
Перемывали знакомым косточки, смеялись.
Черепахин припрыгивал, слово ребенок.
Купил у загрустившей без дела, толстой уличной продавщицы, два шоколадных пломбира, а Алисе еще и петушок на палочке. Снял с ветки тополя полосатого, отчаянно орущего, испуганного котенка.
***
Наконец, довольная жизнью парочка вошла в прохладный рай стеклянного супермаркета. Обувной отдел располагался у самого входа.
Алиса подошла к витрине.
Там красовались круглоносые модельные туфельки. Фиалковые. С золотым ремешком. На золотом высоком каблучке.
Алиса потянулась к туфлям. Взяв их в руки, она душещипательно умилялась, бережно поглаживала тонкими красивыми пальцами лакированное «тельце» пленительной обувки.
Продавец был крайне вежлив и обходителен.
Любезно предложил свою помощь растроганной Алисе.
Был ли мажор? Был. И даже вихлялся под песню Майкла с неоплаченной сумкой в руках. Но что с того? Мажора обслужил другой продавец.
Алиса примерила туфлю. Туфелька оказалась ей впору.
– Сколько стоят туфли для дамы? – Не без волнения, но, тем не менее, галантно, обратился к продавцу Черепахин.
– Семнадцать тысяч шестьсот рублей, – заставив екнуть Аркашино сердце, ответил тот.
***
Актерскую душу скрутило смятение.
У него были деньги.
Накануне Черепахин вынул из домашнего почтового ящика коммунально-квартирную платежку. Квитанция фиксировала задолженность, и неукоснительно предъявляла счет на 18900 рублей.
– Блин, за квартиру давно не плачено. – Озадачилась Лара, найдя бумажку уже у себя на кухонном столе. – Срочно заплатить нужно. Иначе хозяева аренду не продлят. Без объявления войны на улицу выставят.
Аркаша, – просительным голосом обратилась она к ровно глядящему на проблему съемного жилья, не озабоченного житейскими проблемами, господину Черепахину. – Сможешь завтра оплатить?
– Конечно, дорогая. – Легко согласился добрый Аркаша.
Однако, квартира «осталась с носом».
Фиалковые туфельки ее «сделали».
***
Однажды зимой Алиса Смирницкая купила кочан.
Собиралась порезать салат. Кушать хотела.
Однако, войдя в квартиру, усталая артистка сменила планы на вечер. Орудовать ножом ей было лень.
Алиса рухнула в старое кресло. С наслаждением стянула тесные «нашпиленные» туфли, швырнула их к порогу. Туда же метнулись капроновые «телесные» чулки.
Алиса закинула вытянутые ноги на полированный прямоугольный, испещренный белесыми царапинами журнальный столик. Аккуратно вытянула из-под кресла хрустальную пепельницу, давно «объевшуюся» окурками дамских, запятнанных красным, ментоловых сигарет. И, наконец, закурила.
***
Набор из сигареты, чашки растворимого кофе и куска засохшего сыра, неделю назад потерянного хозяйкой в холодильнике, спас от голода тощую Алису.
А кочан так и остался лежать. Капуста провалялась на полке совдеповского белого буфета месяц, другой, третий… А к весне распустилась!
Вокруг измученного обезвоживанием, едва живого, одутловато-бледного овощного «тела», кочерыжка пустила листья.
Разродившись густой здоровой зеленью, капуста захорошела.
Закудрявилась.
***
– Какая у тебя экибана классная, – дивились бесчисленные Алисины приятели и приятельницы. – Как ты смогла такое чудо выпестовать?
Все знали, откуда у Смирницкой руки растут. И оттого опушенная зеленой балетной юбкой тщедушная кочерыжка людей умиляла.
– Так она сама выросла, – небрежно оправдывалась Алиса. – Жить хотела.
***
А на 8 марта добрые люди принесли в подарок Алисе литровую банку с аквариумными рыбками. Раз уж в ее запущенной квартире всякое добро плодиться и размножаться вздумало!
Пару дней юркие «неончики» носились как угорелые, радуя хозяйский глаз зарядом неиссякаемой энергии и оптимизма.
Потом Смирницкая уехала на уик-энд с тогдашним очередным возлюбленным.
Когда вернулась, то рыбы плавали вверх животами, так и не узнав, что такое еда и просторный аквариумный приют.
– Ну что за эпидерсия, – брезгливо поморщилась Алиса. И выплеснула тухлую воду с мертвыми рыбами прямиком в унитаз.
***
«Черт ногу сломит». Бардак. Творческий беспорядок. Хаос. Кавардак. Так можно кратко описать Смирницкое обиталище.
В Алисиной однокомнатной «хрущевке», убого обставленной полированной мебелью времен социализма, никогда не складывался диван.
Посуда мылась только тогда, когда чистая заканчивалась. Настенные часы не тикали.
Когда-то очень давно, Алиса уронила на бардовый, в черных крапинках, напольный ковер бутылку с разъедающей жидкостью.
Типа ацетона.
Бутылочная крышка от удара отлетела, выпустив на волю прозрачное содержимое. На ковре по-хищному засияла лысая зубастая дыра. Алисе дыра напоминала разинутую акулью пасть. И она старалась не совать ног в глубокую рыбью глотку.
***
– Ты что на ковре костер жгла? – спросил Алису один из последних воздыхателей, косвенный убийца аквариумных «неончиков», глядя на пустое место в пространстве коврового покрытия.
– Типа того. Серж, а купи мне новый! – Нарочно провоцировала приятеля Алиса.
– Ну что за буржуазные замашки? Постыдись. – Шутя выкрутился, не любящий обязательств, легко идущий по жизни, Алисин ухажер. – Зачем тебе новый пылесборник?
– И то правда. – Сразу согласилась Алиса. – Пылесборник не нужен. Давай ты лучше пиццу закажешь. Кушать хочется.
Через полчаса любовники сидели на полу, перед открытой коробкой с горячей пиццей, поили друг друга дешевым вином, курили и целовались.
***
– Серж, а тебе нравятся мои туфли? – Алиса, обутая в новые фиалковые туфельки на золотом каблучке, кпала лопатками на диван, по-кошачьи выгнув спину, вытянув ноги вверх. – Как думаешь, они красивые?
– Конечно дорогая. – Томным голосом отозвался, эротически давно уже настроенный, раздетый до плавок, вползающий в кровать на четвереньках, возбужденный Серж.
– Что конечно? Конечно да? Или конечно нет? – Отталкивая от себя любовника, настаивала на ответе Алиса.
– Конечно да, – уточнил совершенно не расположенный к словесным умозаключениям, разгоряченный воздыхатель, пытаясь продолжить любовные игры – Это твои самые сексуальные туфли!
– Ты меня не слышишь, – капризничала Смирницкая. – Я не спросила тебя, сексуальны ли мои туфли. Я тебя спросила, красивые ли они.
– У тебя очень красивые туфли. – Пытаясь сохранить позитивный настрой, спокойно реагировал на очередной заскок экстравагантной подружки, уставший от скандалов в самый неподходящий момент, теряющий самообладание Серж.
– Слушай, Серж… А почему ты такой тупой? С тобой ведь даже о пресловутых туфлях вести разговор невозможно. – На пустом месте вспыхнула Алиса.
– Тупой говоришь? – Глубоко разочарованный в свидании, Серж, сел на краешек дивана.– Тогда острого себе поищи.
– Ха-ха-ха. – Фыркнула Алиса. – Смешно-то как… Давай-ка, юморист, иди домой. Конец гастролям.
– Как скажешь. – Вконец измотанный Алисиной спесью, засунул ногу в штанину джинсов, грустный любовник. – Знаешь, я давно хочу тебя сказать: я устал от скандалов. Давай расстанемся. И не звони мне больше.
– Поверь, не стану.
***
Когда за Сержем захлопнулась дверь, Смирницкая, закурив, заплакала.
– Ну, что за эпидерсия, – думала она, не веря в то, что ее снова сбросил очередной мужчина. – Подумаешь, обиделся. Дурень!
Потом, проплакав ночь от жалости к себе, наутро отправила ему эсэмэску: «Любимый, прости».
Однако ответа не получила.
Выждав до вечера, набрав номер Сержа, выпалила в телефон: «Если через час не приедешь, я себе вены вскрою!».
Серж не приехал.
Алиса металась по квартире, как львица в клетке, но об обещанной смерти, конечно, забыла.
***
Хаос царил не только в Алисиной конуре.
Он безраздельно властвовал в ее, бесспорно прелестной, но очень взбалмошной голове. «Тараканов» в ее зыбком сознании было хоть отбавляй.
Никто из ее окружения точно не знал, где раздобыть такой дихлофос, который сумел бы тех «тараканов» повывести. Или хотя бы уменьшить их тучное полчище.
И все-таки, в тесном содружестве с «тараканами» Смирницкой существовалось на свете не скучно. Мужчин в ее жизни было – хоть отбавляй.
«По краешку ее судьбы» любовники мчались, конечно, галопом. Но дружным галопом! Стуча в нетерпенье копытом, и обгоняя друг друга, густо взбивали пыль.
***
Объяснялось мужское влечение просто.
Алиса была отнюдь не дурна собой.
Алису Бог наделил той редкой, неоднозначной красотой, которая делает женщину особенной. Смирницкая была до истощения худа.
Алисины волосы напоминали водоросли. Струящийся Алисин хвост то вальяжно разваливался на ее остром плече, то нежно ласкался к торчащим лопаткам.
Открытое лицо очень красили глаза: два озерца, глубоких и темных и влекущих.
***
Смирницкая страстно любила дешевые цацки.
Очень крупные серьги в виде как-нибудь сложных плетений, с вкраплением ярких камней. Подобные броши, браслеты.
И все эти пестрые побрякушки Алисе невероятно шли. Их радостный «визг» гасила одежда. Неизменно черного лаконичного цвета.
Смирницкая годами не раскошеливалась на тряпки.
Считала, что у нее все есть: черная юбка в пол, шерстяное черное платье с длинными рукавами; вечернее черное муслиновое платье с голой спиной; обычное черное платье… ну и еще пара-тройка подобных вещей.
***
Кроме бижутерии Смирницкая очень любила меха. Ее старенький лисий полушубок служил ей верой и правдой почти десяток лет.
Еще в гардеробе экстравагантной хозяйки хранились целые песцовые шкуры и выделанные скорняком меховые горжетки.
В дни торжества Смирницкая просто – напросто перебрасывала через плечо, поверх дежурного черного платья, вытянутый из шкафа облюбованный пушистый вариант, и считала себя нарядной.
***
Духами Алиса не пользовалась.
Давно колдовала с эфирными маслами, купленными в аптеке.
Мешала две капли терпко-тяжелого масла герани с тремя молодящими свежими капельками грейпфрута, и шла распылять флюиды.
Флюиды распылялись успешно.
***
На Черепахина флюиды действовали давно.
После покупки фиалковых туфель он затаился и ждал.
Думал, как поведёт себя Алиса. Вкрадчиво фантазировал, щекоча себе нервы, справедливо рассчитывая на взаимность. Но плотско-телесных знаков Алисе не подавал. Все надеялся, что Смирницкая проявится первой.
А Смирницкая о щедром Аркаше и думать забыла.
Эффект от покупки туфелек приравнивался ею, по-видимому, к эффекту подаренной шоколадки.
Черепахин грустил.
И не погрязнув пока в предательстве, мучительно размышлял: изменит ли Ларе, если поманит Алиса?
***
Лару Аркаша любил.
Так любят, к примеру, горячую воду.
Когда она есть, ее наличия не замечают. Можно плескаться в ванной, с комфортом стирать носки, и драить тарелки. Не станет горячей воды – не умрешь. Однако, и быт вести по-другому нужно: обзаводиться ведерной кастрюлей, и на газу воду греть, кипятить. Вроде бы мелочь. А качество жизни – иное.
Лара – Аркашина горячая вода.
Он к ней привык.
И лишаться ее обслуживания, крыши над головой, теплой постельки, вкусной еды, Черепахин категорически не желал.
***
Но Алиса являлась ночами и днями.
При свете мрачной луны, мистически льющей свет в незанавешенное Ларой окно, Алиса мерещилась Черепахину Булгаковской Маргаритой.
Казалось, вот-вот заколышутся шторы, и Алиса влетит на метле, распустив по голому телу темные, растрепанные космическим ветром, густые космы.
***
Однако в театре, Алиса была не такая.
Меланхоличная. Чужая.
Литрами глотала гранулированный кофе из огромной, экономичной банки, почти всегда молчала, на репетициях халтурила.
О причине вселенской Алисиной тоски и последующей за тоской, депрессии догадывались все коллеги, до единого.
–О, Смирницкая опять очередного любовника оплакивает! – Театрально возвел руки к небу разгневанный режиссер, во время генерального прогона очередной сцены. – Алиса, когда ты, наконец, прекратишь столь бездарно тратить душевную энергетику на недостойных тебя мужчин!
Черепахин не знал, что и думать, радоваться или плакать. Сочувствовать несчастной Алисе, или веселиться оттого, что, наконец, она свободна.
***
Впрочем, несколько последних дней не прошли без переживаний совершенно иного плана.
А именно материального.
Черепахину пришлось занять денег у приятеля, чтобы возместить квартирный долг. Все-таки перед Ларой было как-то неловко.
Черепахин направился в банк в крайне растрепанных чувствах. Протянув платежку, миловидной светловолосой девушке в полукруглом окне, на ее вопрос: не желает ли он завести какую-то банковскую карту, почему-то ответил «да».
Хотя никакая карта ему была не нужна.
Однако, сразу поняв, что «сел в лужу», Аркаша сконфуженно пошел на попятную, объясняя, что он передумал брать карту, потому что у него нет ни минуты лишнего времени, но что он непременно возьмет ее в следующий раз.
После всех перенесенных мытарств, Черепахин вздохнул с облегчением, и вспомнил о Ларе.
– Я очень люблю эту женщину. – В очередной раз убедился Аркаша. – Я жить без нее не могу. К черту Алису Смирницкую с ее не проходящей эпидерсией.
Ну, правда же, к черту!
***
– …А ты… Явилась не запылилась. –
На Алису Смирницкую, в щель едва приоткрытой деревянной калитки, глянул странно-веселый лукавый глазок. Замочная цепь звякнула, дверь стремительно распахнулась.
Пред Алисой предстала мачеха.
Во всей красе.
Внешне Надежда Елизаровна смахивала на мультяшного домовенка Кузю.
Собственноручно стриженые ею, густые седые волосы, были взлохмачены. Крохотные незабудкого цвета глазки, под толстыми линзами очков, постоянно бегая, вращаясь, закатываясь и округляясь, выражали эмоции только превосходящей степени.
Если радость – то бурную.
Если восторг – то бьющий с ног наповал.
Если печаль – то безысходную.
Если равнодушие – то полное.
***
Маленькая, юркая, худая, Надежда Елизаровна беспрерывно двигалась. То в припадке гнева стремительно куда-то шагала, то злобно хихикала, потирая руки, а иногда, в порыве переполняющих чувств, даже подпрыгивала.
– Новость слышала? – Уперев руки в боки, и заранее вонзаясь осуждающим взглядом на приемную дочь, даже не доведя ее до порога дома, учинила допрос Надежда Елизаровна.
– Какую новость? – Застряв на половине пути в входной двери, спросила Алиса.
– Ну как же? Педагоги демонстрацию объявили. Говорят, что денег на колготки не хватает! –
В этом месте мачеха настроила глаза на крайнюю степень брезгливого изумления, захихикала, хлопнула в ладоши, подпрыгнула и выпалила. – Учителям на нажопники не хватает! Представляешь, пришла училка в школу, а на жопе нет ничего, пусто, тю-тю!
***
Алиса стояла, уткнув нос в садовую ромашку, сорванную на ходу, и никак не реагировала на злободневную мачехину новость.
Она давно привыкла к заскокам мачехи, и знала, что ее комментарии к сообщениям Надежды Елизаровны весьма излишни.
Молчание – золото.
***
– Ну, что молчишь? – все же настаивала на Алисином комментарии, мачеха. – Как тебе новость?
– А еще про что в газетах пишут? – Увильнула от ответа Алиса.
– Мисс мира выбрали! – Вновь оживилась женщина. – А я считаю так: красота красотой, а вонь-то все равно у всех одна! Я перну – моя-то вонь не хуже будет! Я сегодня пятилитровую кастрюлю супа из ревня наварила. Пойду нажрусь как свинья. А пердеть-то как мисс мира буду! … Поешь со мной?
– Давай тарелочку.
***
Двадцатое число каждого месяца значилось в календаре Алисы Смирницкой как «День Мачехи».
Встречаться с женщиной, которая ее воспитала, приемная дочь «волокла себя на аркане».
Но так было надо.
А если учесть, что слово «надо» для Алисы существовало лишь, как речевая иллюзия, пустой звук, то становилось неясно: отчего она до сих пор «с высокой колокольни не наплевала» на «знаменательную» дату, и продолжала-таки маяться не нужными ни ей, ни мачехе опустошающими душу свиданками.
Наверное, потому что Алисина мачеха была ненормальной.
Да, да, ненормальной. И эту явную ненормальность диагностировала даже не вполне нормальная Алиса.
***
Алиса не могла предположить, что сделает мачеха, если «цепочка» их встреч неожиданно оборвется. Вдруг Надежда Елизаровна разведет костер под дверью ее квартиры? Ворвется в театр и устроит дебош? Подкараулит ее за углом и вырвет волосы?
Хотя, такое, навряд, бы случилось.
Потому что мачехины заморочки выливались исключительно в словесные катаклизмы. Надежда Елизаровна могла «вылить ушат грязи на человека», морально «истереть его в порошок», в устной форме «раскатать по асфальту», но наброситься на несчастного с ножницами – никогда!
***
Было бы явным преувеличением сказать, что по Надежде Елизаровне давно «психушка плачет». Но легкие заскоки в ее поведении случались часто.
Вернее, каждый день.
Либо «на людях», либо дома.
Разница заключалась лишь в том, что «на людях», Надежда Елизаровна могла унизить человека, мастерски владея речью: она говорила кратко, по делу, железно чеканя слова. Дома же несла всякий бред, с подскоками, приплясами и вращением глаз, нисколько этого не стесняясь.
Да, на работе женщина вела себя безупречно.
И даже если бы Алиса захотела «вынести сор из избы», и рассказать кому-нибудь о странностях в поведении мачехи, ей все равно никто бы не поверил.
Да и как в такой вздор можно верить, если окружающие видели ее абсолютно другой?
***
Надежда Елизаровна уж лет пять пребывала на пенсии.
Однако, всю жизнь проработала завучем в школе, совмещая ответственную должность с преподаванием алгебры и геометрии в старших классах.
Надежду Елизаровну боялись все: ученики, родители коллеги.
Спица – такое прозвище дали ей школьники еще в самом начале карьеры.
Очень прямая тугая спина выдавала в Алисиной мачехе бывшую спортсменку. Поговаривали, что в юности Надежда Елизаровна предъявляла большие права на победы в художественной гимнастике.
Но однажды случилось что-то страшное.
Что именно, травма, психологический срыв, физическое истощение организма – никто особо не помнил и не знал. Надежда Елизаровна никому и никогда, ничего о себе не рассказывала.
Работоспособности этой суровой женщины мог позавидовать самый выносливый, жилистый мул. Она тянула на своих плечах школу, двух приемных дочек, дом в частном секторе, с огородом в придачу.
Причем, тянула без супружеской помощи.
Одна.
Последние лет 30 в дом бывшей учительницы не ступала нога мужчины.
***
Удочерила Надежда Елизаровна двух девочек сразу.
Сестренок Валю и Алису.
Вале было 5 лет, Алисе – 3 года.
Алиса никакой другой женщины в своей жизни, кроме мачехи не помнила, и детдомовского прошлого тоже. Однако она всегда знала, что мать ей не родная.
Сестру Валюшку Алиса очень любила.
Но, девочки были настолько разными, и внешне и по характеру, что Алиса не раз сомневалась в их кровном родстве.
***
– Валь, а вдруг мы не сестры? Вдруг в детском доме чего-то напутали? Или мама правду скрывает? – едва повзрослев, терзала душу ненужными вопросами ранимая Алиса.
– Да сестры, сестры. Успокойся. – Утешала Алису невозмутимая Валя. – Просто ты похожа на маму, а я на папу. Или наоборот. В семьях так часто бывает. Сама присмотрись.
Алиса присматривалась.
И Вале вроде бы верила… Но все-таки сомневалась.
***
Зерно отчуждения между приемными дочерями посеяла мачеха.
Валя с первого же дня в ее доме зарекомендовала себя успешно.
Алиса – не очень.
Валюшка, крепенькая приземистая русоволосая девчушка, с очень обычным лицом, оказалась проста в воспитании. Ладить с ней было лкгко. Валя была послушна, не капризна, без претензий. Она с завидным аппетитом ела манную кашу и морковную запеканку, ластилась, как беспородная кошка, и никогда не обижалась.
***
С Алисой все было наоборот.
Алиса предпочитала одиночество. Избегала любых разговоров, зато подолгу листала книжки с цветными картинками.
По утрам, у мачехи сдавали нервы, глядя, как Алиса бесперспективно купает ложку в вермишелево -молочном супе, женщина не выдерживала. Яростно выхватив тарелку из-под носа капризной падчерицы, она с размаху швыряла ее в посудную мойку.
Тарелка с треском лопалась.
Белесый суп стекал по стене, вермишель забивала воронку.
Алиса вставала и молча уходила к себе.
***
Зато Валюшка, чудо-ребенок, всегда была наготове. Ни слова не говоря, она выуживала из мойки куски разбитой тарелки, драила стену, убирала в хлебницу, так и не съеденный Алисой кусок, потом лицом утыкалась в мачехин тощий живот, надеясь на ласку взамен заботы.
И конечно, ее получала.
Пары раз поглаживания по русым волосам, по мнению мачехи, было вполне достаточно.
***
Но что было делать с негодницей Алисой?
Когда девочка смотрела в глаза Надежде Елизаровне, женщине становилось не по себе.
В глазах девочки ей чудилось нечто бесовское.
Колдовское. Не по-хорошему волшебное.
– Мужицкая приманка. – Глядя на дочь-приемыша, молча думала Надежда Елизаровна, – Вырастет, из койки в койку прыгать будет. Но ничего, ничего. Я тебя воспитаю. Ты у меня не мужиков, Родину любить научишься.
Надо заметить, что Надежда Елизаровна мужчин не жаловала. Вернее, страстно ненавидела. Она была настоящей мужененавистницей. И этот факт ни от кого не скрывала. О причине такого презрительного отношения к лицам сильного пола окружающие могли лишь догадываться.
***
– А это что? – Надежда Елизаровна брезгливо потянула за ремешок фиалковую туфельку, стянутую Алисой только что, и брошенную у порога.
– Это обувь, мама.
– Это обувь? – Выпучила незабудковые глазки мачеха. – Не-е-ет. Это не обувь. Вот обувь!
Надежда Елизаровна стащила с обувной полки пару своих старых коричневых туфель, на широких скособоченных каблуках. Вот это обувь! Видишь?
–Эту обувь носить можно. А еще в этой обуви чечетку бить можно. – Наскоро напялив туфли, бойко задробила каблуками разгорячившаяся мачеха.
Потом в запале схватив лопату, притулившуюся в углу, женщина продемонстрировала уникальный потенциал своей обуви во время копки картошки.
***
– А еще этой обувкой можно мух бить, орехи колоть, зад почесать тоже можно. –
Расширяла и расширяла спектр возможностей своих коричневых вездеходов их счастливая обладательница.
Алиса слушала и смотрела. Молча стягивала вторую туфельку.
– А ты че ногами не пользуешься? – Пустила разговор в другое русло Надежда Елизаровна.
– Ну, как же ими не пользоваться? – Парировала падчерица. – Пользуюсь.
– Чтобы ногами пользоваться, их нужно обуть. – Постановила Надежда Елизаровна. – А у тебя обуви нет. В таких туфлях не ходят.
– А что в них делают?
– У-у-у! Я тебя научу! – Коварно зыркнула глазами находчивая женщина. – Гляди!
***
Надежда Елизаровна сняла с вешалки свою самовязаную синюю шапку. Встряхнула ее. Установила на стул. Потерла руки. Приготовилась.
– Вот. Ты думаешь, это шапка? – Заговорщески зашептала мать. – Нет, это не шапка. Это дурная лысая башка какого-нибудь мужика. Ты берешь свою туфлю. И бьешь ею в самое темечко!
С этими словами Надежда Елизаровна яростно огрела шпилькой по макушке не ждущего нападения шерстяного колпака. Потом еще, еще и еще…
Рука женщины в азартном запале порою промахивалась, и каблук увесисто хряцал по деревянной крышке несчастного стула.
Алиса вздрагивала. Страстно жалела новенькие фиалковые туфельки. Но сумасшествию матери не препятствовала.
***
Наконец-таки, Алиса прошла в свою комнатку.
Подошла к окну. В палисаднике зрела смородина.
У Вали тоже была своя, отдельная комнатка. Сестра, как и Алиса, с мачехой не жила. И Надежда Елизаровна жилище любимой падчерицы всегда закрывала на ключ. Алисина конура о существовании замков и запоров даже не догадывалась.
И вообще, комнаты девочек отличались. Алисино обиталище сильно смахивало на школьный пенал. Длина комнатушки почти что равнялась длине кровати. Правда в изголовье, у окна вмещалась еще и крохотная этажерка с любимыми Алисиными книгами. Напротив койки мостился хлипкий крохотный столик и деревянный стул. Шкаф в комнате отсутствовал. Ему не хватило здесь места.
Комната Вали была куда как просторнее. И главное, в нее вмещался одежный шкаф.
***
В детстве мачеха объяснила, что комнаты девочкам распределялсь согласно возрасту. Старшей – досталась большая. Младшей – меньшая. Девочки восприняли такое распределение собственности как аксиому.
И никогда на сей счет не спорили.
Однако, в любом случае, Надежда Елизаровна нашла бы повод отдать Валюшке «лучший кусок». Считала, что старшая падчерица этого не заслуживает.
***
Условия жизни в доме мачехи были спартанскими.
Ровно в 6 утра, в любую погоду, они втроем выходили во двор.
Сначала носили в дом воду, летом – поливали из леек бесчисленные грядки с клубникой, свеклой и огурцами; зимой – лопатами чистили двор от «вчерашнего» снега. Потом по расписанию значился сорокаминутный комплекс упражнений на свежем воздухе, непритязательный завтрак и школа.
***
После уроков Надежда Елизаровна требовала от девочек обязательного посещения какой-либо спортивной секции.
Валя выбрала лыжи.
Коротконогая, коренастая, она как маленький бульдозер настырно перла вперед. На радость мачехи Валя быстро выбилась в лидеры школы, города и, наконец, страны.
Алиса заниматься спортом наотрез отказывалась.
Ходила в театральную студию.
Мечтала стать актрисой.
***
Идеальная чистота в доме была обязательной. Девочки ежедневно влажными тряпочками освежали мебель и протирали полы.
Стакан теплого молока на ночь тоже считался обязательным.
С тех пор Алиса возненавидела стерильную чистоту в доме, домашние хлопоты и теплое молоко.
***
Суп из ревня оказался вкусным необычайно.
Горячее душистое варево грело живот. Но душу не грело.
– Как твой балаган? Все стоит? Скоморохи не разбежались? – Съязвила Надежда Елизаровна.
– Стоит. Куда он денется? Завтра премьера. Хочу лечь пораньше. – С чувством выполненного долга, поднялась из-за стола усталая Алиса. – Двадцатого числа забегу.
***
В тот день Лариса Деева испытала шок.
– Шок это по-нашему. – Пронесся в ее пустой голове навязчивый рекламный слоган из телевизора.
Лариса села в кресло. Сама себе приказала: «Так, давай-ка мы разберемся. Все по порядку. Не торопись. Шаг за шагом. Шаг за шагом».
***
Утро прошло как обычно.
Лара работала во вторую смену, поэтому спокойно сварила Черепахину кашу, накормила его и отправила на работу. Потом Лариса принялась за хозяйство. Черепахин посетовал, что у его шоколадного бархатного пиджака рукава затерлись.
– Ты сама не стирай! – Забеспокоился о пиджаке Черепахин. – Испортишь. В прачечную отнеси.
Лара послушалась. Вынула из шкафа пиджак, вывернула карманы. В кармане лежал гарантийный талон с приколотым к нему кассовым чеком на сумму 18900 рублей. Лару бумажка сильно заинтересовала.
***
«За что это Аркаша у нас такие деньжища – то платит?» – Глотала залпом печатные буквы встревоженная Лариса.
В талоне значилось: туфли женские, размер – 38, цвет – фиалковый, гарантия – 1 месяц.
–Что это все значит? – Недоумевала Лара. – Хотел мне сделать подарок? Почему размер не мой?
– Может быть, купил туфли, принес домой, понял, что размер не мой и решил не дарить? – Один за другим возникали вопросы. – Тогда зачем историю про можора рассказывал? Где деньги взял? Куда туфли сплавил?
Версия о покупке туфель для другой женщины в Ларином мозгу всплывала. Но она казалась какой-то уж очень странной.
– Почему туфли? – Думала Лариса. – Женщинам обычно дарят украшения, духи, цветы. Зачем Аркаше дарить кому-то туфли?
***
Лара, волнуясь, схватила телефон, набрала номер Черепахина.
– Аркаша, ты зачем туфли купил? – Спросила она.
– Какие туфли? – Не понял вопроса Черепахин.
– Фиалковые. Размер-38, количество-1пара.
Повисла пауза. Лариса кожей почувствовала, как сжался, сконфузился далекий Черепахин. Как гнусно выискивает он сейчас лазейки, дырочки, чтоб выскользнуть из ловушки.
– Лара, мне репетировать нужно. Меня уже зовут. Потом… все потом, – зачастил он и бросил трубку.
– А мне что делать? – Запоздало крикнула в трубку ошарашенная Лара.
Но телефон вещал настырные короткие: «Пи-пи-пи».
***
Всю свою жизнь, сколько Лара себя помнила, она ненавидела свое сходство с матерью.
Делала все, чтобы не быть на нее похожей.
Ларисе не нравилось, что Лида развелась с ее отцом, жила одна.
«Мозгов не хватило мужчину удержать. – Озлобленно думала она. – Сама в мужика превратилась».
Лариса тряслась над Аркашей, пылинки с него сдувала, потому что считала, это правильная тактика. Ее мать была грубой, приласкать мужчину не умела. А если мужа не ласкать, это другая женщина с удовольствием сделает.
Однако, Лариса не только обласкивала Аркашу. Она готовила, стирала, оплачивала съемную квартиру…
И вот, сегодня, она разоблачила Черепахина во лжи.
***
Аркашина мнимая слава, с мыслями о которой Лара жила так много лет мгновенно померкла.
Лариса решилась.
Она взяла Аркашин бархатный пиджак, но не понесла его в прачечную. Она швырнула его в вытянутый с антресолей, покрытый пылью чемодан. С этим чемоданом Черепахин пришел к ней на следующий день, после черемуховых ватрушек. В эту же кучу свалились рубахи, дезодоранты, обувь, зубная щетка и чек на 18900 рублей.
***
Аркаша позвонил Алисе Смирницкой, сказал, что ему жить негде, что жена Лариса выставила его чемодан за дверь, за надуманные ей же самой, Аркашины провинности. Попросил пристанища хотя бы на ночь.
– Приезжай, дрыхни. – Ничуть не удивившись, сказала Алиса.
Аркаша приехал.
***
Черепахин с удивлением обнаружил, что спальным местом в однокомнатной запущенной хрущебе артистки можно было назвать лишь продавленный расправленный диван, более десятка лет не подвергавшийся ненужной сборке.
Хорошо, что смущенный Аркаша приехал не с пустыми руками: с бутылкой дорогого пятизвездочного коньяка, с палкой копченой колбасы, с батоном белого хлеба и с шоколадкой.
– Ого, барин гуляет! – Радостно округлила глаза вечно голодная Алиса, глядя, как Аркаша выкладывает из пакета на кухонный стол продуктовое изобилие. – Давай сюда скорей колбаску, я ее сейчас порежу.
***
Распив с хозяйкой коньяк до самого донышка, Аркаша плакал, стоя на коленях, вцепившись в подол Алисиного шелкового халата. Кричал, что любит давно и мучительно. Что видит Алису во сне голую и смеющуюся.
Алиса, выдрав халат из Аркашиных рук, молча подошла к дивану-инвалиду, вытряхнула из простыни крошки и упала на диван, призывно глядя в глаза нечаянному любовнику.
Прошло два месяца, Аркаша недоумевал, зачем он жил когда – то с Ларисой. Зачем он потратил бесценные годы? Ее забота казалась теперь ему какой-то ватной, усыпляющей, забивающей глаза и уши.
– Там было сонное Царство. – Говорил он, с жаром целуя руки любовницы. – Только теперь я живу.
***
Алиса Аркашиной любви не противилась.
Впервые в жизни мужчина готов был остаться подле нее, никуда не спешил, никуда не бежал.
– Хорошо, хорошо. Живи. Дыши. – Принимала Аркашины ласки взволнованная Алиса. – Живи, любимый.
Новость о своей беременности Алиса приняла с полным равнодушием. Ребенка она не хотела. Но и аборт делать не хотела. Алису устраивала мысль, что рожать ей нужно, слава Богу, не сегодня. А со временем все уладится, утрясется.
Аркаша, узнав, что скоро станет отцом, старался свое настроение держать искусственно-приподнятым. Хотя, день ото дня, это становилось делать труднее и труднее.
Алиса, вернувшись из театра, молча часами валялась с закрытыми глазами на диване, с Аркашей не разговаривала, ничего не ела. Словом, хандрила.
***
Аркаша, не знал, как быть, что предпринять.
Но время шло, Алиса родила девочку.
– Ты понимаешь, у меня не было матери! Я не знаю, что такое материнская любовь! – Билась в истерике Алиса, рыдая и сморкаясь в кухонное полотенце, пока Аркаша неумело совал в рот новорожденной бутылочку с искусственной смесью. – Я не могу любить этого ребенка. Я не знаю как.
Спустя какое-то время Алиса успокаивалась и даже принималась кормить малютку. Но ночами к плачущей дочке не подходила.
***
Аркаша часами мерил комнатное пространство.
Ходил туда-сюда.
Обратно.
Но девочка заходилась в плаче, требуя грудного живительного молока и теплой материнской любви.
Соседи, заведомо предполагали, какая из Алисы может получиться мать, и, слыша, как девочка каждую ночь надрывно плачет, натравили на Смирницкую социальные службы.
Приехали две толстые тетки, отыскали девочку в ворохе грязных простыней на раскладном диване, составили нужные бумажки, и к радости соседей, девочку забрали. В дом малютки.
Алиса вздохнула с облегчением.
***
Аркаша был растоптан.
Опустошен. Ушел из театра. И от Алисы тоже.
Он снял задешево облезлую комнату в семейном общежитии, перебивался заработками то там, то сям.
Через год пришел в себя. Понял, что живет не по-людски, не по-божески и взялся за ум. Вытравил в халупе тараканов, купил обои, отремонтировал холодильник.
Обновленная комнатка давало силы жить дальше. Черепахин устроился на постоянную работу заводским охранником. Купил в кредит кособокую избушку в городском частном секторе, перевез из деревни свою мать.
***
Год потратил на то, что получить право забрать дочку из дома малютки.
Когда, наконец, было вынесено положительное судебное решение, Аркаша вместе с матерью привез домой совсем чужую девочку.
Аркаша как, мог старался. Он мечтал привязаться к ребенку душой и сердцем. Но у него не получалось.
Аркаша смотрел на дочку, а видел Алису.
Холодную, безжалостную, пустую.
Девочка была ее копией.
***
Зато к малышке накрепко привязалась Аркашина мать.
Она не долго думала.
Побросала нехитрые внучкины пожитки в холщовую сумку «мечта челнока», чтобы увести в родную деревню. Туда, где жизнь казалась ей простой и понятной.
А городскую жизнь она понять не смогла.
***
Прошло лет семь.
В тот день, в декабре-месяце, в Аркашином городе крепчали морозы.
Мегаполис уже неделю бетонною тушей жался к промерзшей земле.
В его венах – артериях стыла кровь: дороги сковали «пробки». Автомобили толкались, скрипели стальными «зубами», костью стояли в «горле» больного города.
Город тошнило, в пятницу он сплевывал сгустки машин за город.
Становилось легче.
***
У Аркаши Черепахина ныл зуб.
Рабочая смена на старом литейном заводе катилась к концу – и это успокаивало. Мечталось о счастье в пустой холостяцкой коморке, тепле и целой кастрюле борща с большими ломтями черного хлеба.
Когда-то давно, как будто бы в прошлой жизни, свекольно-бардовый суп, щедро сдобренный любовью и зеленью, Аркаше варила Лариса.
Аркаша не оценил.
Думал будет «хлебать полной ложкой» женскую любовь, преданность и заботу другой женщины – всю свою дальнейшую жизнь.
Вышло иначе.
***
«Оттрубив» – таки смену, Аркаша запрыгнул в автобус.
Поехал домой.
– Ну нет у меня таких денег! – Зло шипела в телефонную трубку сотового, раздраженная кондукторша 13 «тэшки», попутно отслеживая красными от напряжения глазами втискивающихся в салон пассажиров. – И завтра в магазин за твоими штанами мы не пойдем… Дайте мне, наконец, выспаться! Я ж уже не человек. Я зомби какое-то.
Девушка, да что вы лягаетесь! Накупят каблуков, и шастают, где попало. – Моментом подхватила вирус агрессии полная дама в красном пуховике, – телом пихая в бок нарядную девушку.
Сама корова, – отмахнулась девица и стремительно рванула к свободному месту по ногам случайных попутчиков.
– Спасибо, что не по головам, – уныло подумал Аркаша, и начал протискиваться к выходу. Не тут-то было. Измученные морозом, усталые люди, будто нарочно толпились в проходе, мешкали, огрызались. А очкастый молоденький парень в ушастой шапке и вовсе уставился на Аркашу, словно «баран на новые ворота», когда тот попросил его отойти в сторону.
Аркаша проехал свою остановку.
Злился. Скрипел зубами.
Да только что с того толку?
***
Наконец, автобус сжалился, притормозил. Выплюнул изжеванных пассажиров.
– Лидия Петровна! – Чужим гортанным голосом, пугая окружающих и самого себя, заорал вдруг Аркаша. – Лидия Петровна! Стойте.
Женщина в немодной дубленке нехотя обернулась.
… А Аркадий. – Надменно взглянула на бывшего зятя Лида. – А я-то думаю, кто вопит, как потерпевший.
– Я ненарочно, – захлебнулся в чувствах, радостно подбежавший к Лиде Аркаша. – А я свою остановку проехал. Представляете? Видимо, не зря! Вот вас, Лидия Петровна встретил.
***
– Ну, почему же думаешь, что не зря? – «Лезла в бутылку» теща. – Не о чем нам с тобой говорить.
– Да я, если честно, номер телефона Ларисы хотел попросить. – Замялся Аркадий. – Она ведь номер сменила. И квартиру тоже… Я ничего о ней не знаю.
– Зачем тебе знать-то? – Пошла в атаку Лида. – У самого-то, я слышала, и жена и ребенок имеются.
– Да нет у меня никого. – Сник Аркаша. – Давно уже один живу… А дочка моя в деревне живет. С матерью моей. Взрослая уже. В школу скоро пойдет.
***
В Лидиных глазах мелькнула жалость.
Ей все стало ясно.
Аркаша почувствовал замешательство тещи. Боялся сглазить удачу. Мялся. Носком башмака вкопал в снег брошенный кем-то окурок.
– Так дадите телефончик? – Аккуратно спросил он.
Лидия Петровна достала из сумки старомодный сотовый. Нашла в «контактах» Ларису.
***
Аркаша Черепахин жил на маленьком острове.
Его бревенчатая, вросшая гнилым брюхом в землю, избушка-развалюшка, коротала век среди десятка таких как она, домов – долгожителей. Кругом бушевал молодой, большой город. Островок мешал горожанам, и в бумагах чиновников значился как «жилье под снос».
Здесь каждая мелочь мечтала о женщине.
«Сто лет» не стираный дешевый тряпичный ковер на стене, с парой гордых, пасущихся у кромки леса, настороженных оленей; двухлитровая эмалированная кастрюля с букетом ромашек-колокольчиков на пожелтевшем от времени боку, деревянные оконные рамы, утепленные ватой.
Аркаша вяло топтался на кухне.
Он бросил чайный пакет на ниточке в день-рожденную кружку. Залил кипятком. Есть уже не хотелось, взял из хлебницы печенюшку.
***
Сотовый лежал на комоде.
Теперь Аркаша по-другому глядел на него.
Еще пару часов назад, весьма посредственный мобильник, имел для Аркадия совершенно иной статус.
С сегодняшнего дня Черепахин мог нажать на заветную кнопку и пустить время вспять, услышав знакомый голос. Но Аркаша трусил. И потому злился.
Наконец, он решился.
– Здравствуй, Лариса. – Бесцветно сказал Аркадий.
–Здравствуй, Аркадий. – Сразу узнав голос бывшего, ответила Лара.
– Лариса, может встретимся, поговорим?
– А что? Давай встретимся. Поговорим.
***
В тот день Аркаша, по-прежнему маясь больным зубом, забылся тревожным сном после ночной рабочей смены.
Аркаша спал и видел сон.
Он, одетый в теплый синий вязаный свитер хочет выйти на улицу. В доме жарко, душно. Ему не терпится глотнуть прохладного воздуха. Но Аркаша не может найти левый ботинок. Правый в спешке давно уж напялен на ногу. А левого нет нигде. Хоть тресни.
– Черт, черт, поиграй да отдай, – в нервозном запале шепчет взвинченный Аркаша. Мечется туда-сюда-обратно.
Но черт так и водит Аркашу за нос.
Мучает. Не отпускает.
***
Потом и вовсе ошалел лукавый бес.
Стал подкидывать одну за другой колдовские обманки. Швырнул Аркаше старомодную войлочную темно-зеленую тапочку с желтой оторочкой по краю, лакированную черную калошу с ярко-алым нутром, коричневую стоптанную туфлю фабрики «Скороход»… Обувка брякалась об пол. Разная, да все не та. Не парная.
Аркаша совсем уж отчаялся.
От бессилия рассвирепел.
В ярости пнул по чужой пыльной тапке.
***
Аркадий резко проснулся.
Тряхнул головой. Услышал, что кто-то топчется на крылечке, встал с кровати, распахнул дверь в холодный коридор.
Зрительная картинка, которую после увидел Аркаша, запомнилась ему на всю жизнь.
Тяжелый мрак глухого узкого коридора, как стенка карточного домика, в мгновение ока опрокинулся.
Резанул глаза большой прямоугольник дневного яркого света. Это кто-то открыл дверь на улицу. Через секунду в дверном проеме возник силуэт женщины в белой легкой шубке.
***
Игра света и тени в художественно устроенном воображении сонного Аркаши создала иллюзию черно-белого кино.
Его прихожая – прохладный темный кинозал.
Дверной проем – экран.
А возникшая на нем девушка – актриса. Софи Лорен, например. Кроме того, букет еловых веток в руках «звезды», завернутый в шуршащий целлофан, создавал звуковой эффект потрескивающей кинопленки. Казалось, картинка вот-вот зарябит.
Кино начнется.
Аркаша стоял потрясенный. Не понимал, что здесь делает Лорен. Из оцепенения его вывели слова Ларисы.
– Вот… елочку тебе принесла. Новый год все-таки.
***
У Аркаши поселилась бабочка.
Откуда только взялась? Оранжево-черный махаончик который день сидел на кухонном окне, подсвеченным снаружи бледным пятном декабрьского неба.
Аркаша сунул еловые ветки в трехлитровую банку.
– Хочешь супу? – Спросил у Ларисы Аркаша.
– Хочу, – ответила Лара.
– Сейчас сварим. – Аркаша порылся в буфете. Нашел три пачки «Дачного».
– А давай шиканем, – предложил он, вытряхивая прямо на стол сухое содержимое. – Мясо из всех пакетиков повытаскиваем, чтоб вкуснее было.
– А давай! – Светясь, согласилась Лара.
Ларисины пальцы бегали быстро. Бросали и бросали в кастрюлю мясные невкусные «бульбочки».
– Как только мясо повыудит, расскажу всю правду. – Решил Аркаша.
***
Аркадий говорил и говорил.
Без слез, без раскаянья, без желанья произвести впечатление.
Лариса слушала молча. Отводила глаза в сторону бурлящей на газовой горелке кастрюли с «Дачным» супом, приправленного тройной порцией фальшивого мяса.
