Читать книгу Лесные Вехи - Елена Кречет - Страница 1

Урс.

Холодно.

Очень холодно и хочется есть.

И раньше иногда бывало холодно и мороз пытался щипнуть за лапку или хвостик. Но тогда можно было забиться в кучку теплых, пищащих и копошащихся телец и становилось теплее. Теперь никто не пищит. Никто. И никто больше не шевелится.

Холодно.

Очень холодно и очень хочется есть. Пытался звать ту, большую и теплую, у которой всегда есть вкусное молоко. Они все звали. Долго звали. Но она так и не пришла. Теперь никто не зовет. Остальные устали звать и уснули. Ему тоже хочется спать, но в пустом животике урчит от голода. И это единственный звук в звенящей тишине. Сил нет двигаться. Нет сил и пищать. Спать. Надо спать, как остальные. Но как же хочется есть!

Холодно…

*****

Ступа, направляемая котом, летела прямо к месту вчерашней трагедии. Метель недавно стихла, стерев все следы, и, если бы не кот, ему бы ни за что не найти тела бедолаг в этом одинаково белом лесу.

Вот большая сосна с треклятым силком. Эти даже не сняли тело из петли. Где-то рядом должна быть волчица. Так и есть – вот у того сугроба её очертания.

Не вылезая из ступы Иван внимательно осматривал белое безмолвие. Где-то рядом должно быть логово. Сука щенная, далеко от щенков не ушла бы, даже на выручку своему волку. Выскочила чтобы людей отвести подальше, да другу своему помочь. Но метель спрятала и те редкие следы, которые могла оставить волчица перед смертью. А где-то там под снегом маленькие волчата. Почти сутки без матери. Живы ли?

Иван надел снегоступы и мягко спрыгнул на снег – дальше верхами не разглядеть ничего.

*****

Маленькие комочки копошились под брюхом и требовательно пищали теребя пустые соски. Молока было мало, а щенков пятеро – не повезло в этот год.

Отец ушел ещё вчера с вечера. В лесу с пропитанием туго, а приплод большой. Вот волк подался в деревню, чтобы прокормить своё семейство. Он ушёл к людям уже не в первый раз, но никогда так надолго не задерживался.

Смутная тревога не давала расслабиться. Волчица то и дело поднимала голову и внимательно прислушивалась к каждому шороху снаружи, к каждому запаху. Как назло, ветер был от логова и его дуновения не доносили никакой весточки от волка отца. Тишина.

Снег шел с утра и замел все следы вокруг логова. Оба выхода из него были настолько скрытными, что даже внимательному зверю не обнаружить, не то что человеку. Спасибо Алесию. Но вот только сейчас леший на выручку не придёт – спит до весны. А дети голодают…

Волчата чувствовали напряжение матери и тоже не могли успокоиться. В брюхе было пусто и у неё, и у них…

Лизнув особо упорного малыша, волчица снова вся превратилась в слух, пытаясь различить хотя бы звук лёгких шагов волка.

Крик боли…

Волчица вскочила, стряхнув себя щенков: отец в беде, без него семейству всё-равно не выжить. Надо спешить на выручку!

Выбралась через дальний лаз и широкими прыжками направилась к источнику шума. Первым делом в нос ударил запах костра, людского страха, пота и овчины. Засада. Но не здесь. У второго входа. Снег закрыл его полностью, и волчица не смогла учуять людей. И почему-то не услышала этих обычно неуклюжих существ…

Начиналась метель и свежие следы быстро исчезали под белыми пушистыми хлопьями. Ещё раз оглянулась назад: вернуться ли? Но рычание загнанного зверя преодолело все сомнения, и она помчалась выручать отца своих детей.

Люди в азарте охоты не заметили приближения волчицы. Матерый волк попался-таки в один из множества силков и теперь полу висел пойманный за заднюю лапу.

Этого волка они уже почти луну выслеживали. Повадился в деревню скот да собак резать. Долго и тщетно искали. Обходил все ловушки. Но сегодняшняя метель в помощь, да и утомился он, чутье потерял. Скалится теперь беспомощно, зубами лязгает, а сделать ничего не может. Один удар рогатины – и нет его. Люди не торопятся. Где-то рядом логово, а там наверняка сука со щенками. Её надо найти, а не то потом придет следом за волком в деревню. А щенков можно на забаву князю, коли не слишком малы.

Искать волчицу не пришлось. Она прыгнула на спину того, что был рядом с её волком, силой толкая человека в спину лапами и стараясь когтями зацепить незащищенные участки тела. Он упал, так и не завершив удар рогатиной. Рвать зубами не стала – нет времени, сразу же прыгнула на грудь второму, пока то не успел сообразить, что происходит. Человек упал на спину широко раскинув руки и запрокинув голову. На мгновение открылась не защищенная ничем шея, синяя жилка истово пульсировала под челюстью… Инстинкты взяли вверх и клыки сомкнулись на нежной плоти. Солоноватая кровь наполнила пасть.

Острая боль заставила разомкнуть хватку, чтобы противостоять новому противнику. Еще двое были на ногах и один из них вытаскивал из её левого бока рогатину. Удар был не прицельным. Не лишил жизни. Но деревянные зубцы больно раздирали плоть. Как только тело освободилось от рогатины, волчица прыгнула на врага и тут же наткнулась на рогатину второго… Все произошло быстро… Слишком быстро… Кровавая пелена медленно закрывала уходящий мир, волка в петле и занесенную над ним рогатину…

*****

Иван беззлобно поминал тщательность Алесия. Вот укрыл так укрыл логово. Да ещё и давешняя метель почти сутки стирала в лесу все следы существования волчьего семейства. Охотники даже искать логово вчера не стали, до того разыгралась завируха. Подобрали раненных и по вехам своим в обратный тронулись. Даже тела волков с собой не забрали, а волчьими шкурами обычно не разбрасываются… Возвращаться за ними тоже не будут – с задубевшего тела шкуру по-хорошему не снимешь.

А вот леший точно не обрадуется по весне двум гниющим телам. Падальщикам волчья плоть не интересна, значит, как потеплеет, на сорок саженей окрест на пару лун тошно всем станет. Тела обязательно надо захоронить. Только для начала найти щенков, вдруг ещё живы.

Осторожно пробираясь по рыхлому снегу Иван тщательно осматривал каждый куст, камень, бугор под снегом, добавляя к обычному зрению внутреннее. Он искал жизнь.

Жизнь была: под снегом суетились мыши, в корнях одного из пней спало семейство ежей, чуть подальше схоронился заяц-беляк. Но всё это не то…

Вот она, угасающая искорка. Там, под снегом.

И без того едва приметный из-за корней упавшего дерева вход в логово был еще дополнительно прикрыт камнями заботливым лешим. Пролезть может только гибкое животное. Матерому-поди тяжеловато было пробираться, а уж широкоплечему Ивану, и подавно, просто так не забраться.

Мужчина, не долго думая, разобрал каменный завал и подрубил мешающие корни. Хоть бы лаз был не глубоким. В получившийся вход пролезла голова и одно плечо, спертый запах звериного жилья ударил в нос. Кошачьему зрению понадобилось немного времени, чтобы привыкнуть к темноте внутри. На расстоянии вытянутой руки друг на друге лежали пять телец. Ни звука не шевеления… Но где-то между ними есть искорка жизни.

Кончики пальцев едва доставали до крайнего щенка. Иван вылез и Кладенцом слегка расширил вход – теперь он смог залезть поглубже. Рука дотянулась до холодных телец, крайние уже задубели, и Иван аккуратно отложил их в сторонку. Потом захоронит с родителями. Тот, который был подо всеми, ещё сохранил остатки тепла, но никак не отреагировал на то, что его взяли. Не может быть, что все уснули?! Кто-то ещё жив. Он чувствовал.

Легонько, двумя пальцами он прикоснулся к груди мальца, сосредоточив на кончиках пальцев всё своё восприятие. Тихо-тихо, едва ощутимо под тонкой кожицей отсчитывало последние минуты слабенькое сердечко. Живой!

Он еще раз переложил остальных щенков. Ни в одном больше не было искорки жизни. И, пока ступа, оставленная у места гибели родителей, летела на его зов, аккуратно подхватив малыша вылез из осиротевшего логова и спрятал за пазуху холодное тельце. Прямо под рубаху, к самой коже, чтобы ничто не препятствовало потоку живительного тепла.

– Погоди, малец. Живи ещё! Йега тебя мигом на ноги поставит. Вот увидишь – прошептал он под рубаху прежде чем застегнуть доху.

*****

Тепло. Уже не хочется свернуться клубком, поджав под себя все лапки и хвостик. А наоборот, хочется растянуться как можно сильнее.

В животе призывно заурчало. Тепло, но по-прежнему голодно. Ею не пахло. Пахло по-другому, совсем по-другому. Надо позвать её. Что бы пришла. Родная, теплая, вкусно пахнущая молоком.

Он открыл беззубый рот и позвал.

Где другие? Почему не зовут? Тепло и мягко, но никто не шевелится рядом. Веки плохо слушались, и открыли только маленькие щелочки. Но и этого было достаточно, чтобы понять, что очень светло. Так светло никогда не было. От неожиданности он даже заморгал, пытаясь прогнать наваждение. Но ничего не менялось. От страха он замолчал и попытался залезть обратно в темное и мягкое тепло, но не успел. Тельце бесцеремонно подняли в воздух.

Яркая. Смотрит внимательно, но угрозы от нее не исходит. Наоборот, какое-то спокойствие. Может покормит? Он ещё раз пискнул, но на этот раз жалобно. Помогло. Положила. Гладит. Как мама языком, так она рукой по спинке. Теперь надо открыть рот.

В десны уткнулось что-то твердое и в пасть наполнилась теплой жидкостью. Не молоко, но от напитка изнутри разливалось тепло и покой. Потом ещё порция и ещё. Немного попало в нос, он чихнул. И только потом получил молоко из похожего на сосок матери рожка.

Тепло. Сытно. Спокойно. Спать…

Огромный кот прыгнул к засыпающему щенку, вылизал перепачканную мордочку и заодно широкими движениями и всю остальную шкурку, от ушей до хвостика. Каждый раз, когда шершавый язык касался тела малыш слышал, скорее чувствовал, утробное урчание: «Урррс… Уррррс… Урррс…». Сон смежил маленькие глазки. Он бежал, бежал куда-то, а вдалеке его звали: «Урс… Урс…».

*****

Иван снова у тел. Малец в надежных руках и лапах: Ярв с порога кинулся опекать сиротинушку – сам когда-то был маленьким, брошенным, беспомощным, а у Йеги уже была подготовлена широкая корзина с теплым укрывалом, восстанавливающее зелье и смесь молока с яйцом для малыша. Немного восстановится, потом найдут ему кормящую мамку.

Родителей и остальных щенков было решено похоронить. Но рыть мерзлую землю, даже с Кладенцом не хотелось. Да и не для того он. Йега в котле показала старую брошенную барсучью нору в пригорке недалеко от места трагедии. Иван расширил вход, так чтобы можно было положить тела и только потом вернулся за погибшими.

Тело волка уложил первым, затем тело волчицы и между ними разложил волчат. Семейство барсуков, видимо было обширным – места хватило для всех. Свод норы Иван обрушил тем коротким заклинанием силы, которым когда-то его приложила ведунья. Вход дополнительно привалил камнями. Вот и готово последнее пристанище для бедолаг.

Всё это отняло много сил и душевных, и физических. Поэтому Иван просто ввалился ступу и настроился на Йегу, но та была занята поиском кормилицы для малыша и не могла оторваться на управление ступой. Ведун переключился на кота, но вместо ощущения пути увидел спящего волчонка и почувствовал кошачье: «Урррс… Урррс…». Усатый нянь не собирался отвлекаться от подопечного, пришлось править самому.

*****

Большой черный моет, как та, которая пахла молоком, только язык шершавый. Яркая больше не приходила, а кушать уже хочется. Он повернул голову и уткнулся носом в черный мех. Нет, тут молоком и не пахнет. И, только собрался затребовать еду, как раздался грохот. От страха малыш поглубже зарылся в густой мех и кот тут же прикрыл его огромной лапой, ещё и положил сверху голову, закрывая щенка от посторонних глаз.

– Ладно уж тебе, нянька мохнатая. Давай-ка сюда! Посмотрю, кого там Макошь нам подкинула.

Большие руки бесцеремонно подняли, покрутили в воздухе, подняли уши, брыли и зачем-то хвост.

– Мужик!

– Урс! – отозвался кот.

– Пусть будет Урс…

Малыш в руках жалобно пискнул.

– Йега, он есть опять хочет. Нашла кормилицу?

– Покорми пока сам, молоко в плошке, рожок рядом. А после, как заснет, отнесём его в берлогу. Тут у медведицы недалече берлога. Двое народилось, но хиленький умер почти сразу. Так что молока на нашего подкидыша хватит.

– На медвежьем значит выкормится – дело! Будет мне сподручнее с большим зверем. Расти Урс! Крепни! Мы с тобой ещё полмира обойдём.

Но Урс уже не слушал никого. Лениво допивая остатки молока, он погружался в свой щенячий сон. И снилось ему голубое небо, мягкие белые пушистые облака и качающиеся верхушки деревьев, убегающих вдаль под сильными лапами. А теплое солнце пригревало и гладило спину нежно намурлыкивая: «Уррррс… Уррррс…»

Демид.

Вечер вступал в свои права, расправляя длинные тени на земле и скрадывая от невнимательного взгляда все лесные секреты. В такую сумеречную пору не каждый заметит меж деревьев сухонькую фигурку в коричневых штанах и зеленом кафтане. Не слышно ступая даже на самые сухие ветки, Алесий начинает свой ежевечерний обход. Надо всё проверить перед тем как весь лес затихнет перед зарей.

Барсуки начали свою обычную возню, филин громко заухал в ветвях, приветствуя старого знакомого, в дальних кустах мышкует лисица. Всё, как всегда.

Странный мяукающий звук привлек внимание лешего. У рыси котята давно подросли и не мяукают. А больше никто из лесных похожих звуков не издавал. Неужели люди опять бросили кота в лесу? Порой оставляют больных бедолаг. Не понимают, что гуманнее разом порешить животное, нежели оставлять на муки…

Какой бы ни был зверь – лесной или домашний, леший не мог пройти мимо страдальца. Ничуть не мешкая, он кинулся на поляну, с которой доносился странный звук. Так и есть – посреди поляны, на небольшом пне стоит короб, из которого и доносятся эти жалобные мяукающие звуки. Бессовестные люди! Леший подошёл ко пню. Заглянул в короб… И тут же отпрянул назад.

Чего только люди не оставляют в лесу! Но это… Это на вряд ли… Где Йега? Почему не увидела? Почему мать не привела?

Из короба на лешего с любопытством смотрел заплаканный младенец. Малыш н немного успокоился, увидев необычное, но с виду мирное существо. Он внимательно рассматривал Алесия, то и дело взмахивая своими маленькими ручонками, освободившимися от сковывающих тряпиц. Вечера были уже прохладными, и кожа малыша уже побледнела. Он начинал мерзнуть.

«Йега?!» – леший посмотрел на быстро темнеющее небо – «Йега?! Ярв?!» – когда же они откликнутся?

Алесий растерянно укутал в тряпицы ручки начинающего капризничать малыша, взял короб в руки, и, так и не зная, что дальше делать замер посреди поляны.

«Алесий?!» – мысленный призыв вывел лешего из раздумий – «Что?»

Он молча открыл короб.

«Ах, чтоб меня! То-то она так бежала…»

Тут леший понял, что мать не по своей воле оставила малыша. Заплутала, поди, вот Йега и вывела по обыкновению на детский плач, как и остальных баб. А та бежала, потому что думала, что бежит к своему дитю…

Значит мать уже вывели из леса. А по темну она назад не вернется – не имеет смысла. Ребенка нельзя оставлять, он может не выдержать ночь в лесу…

«Йега?»

«Неси сюда, скорее!»

*****

Палаша бежала не разбирая дороги. Детский плач раздавался впереди, и, казалось за следующим кустом ли, деревом ли будет та проклятая поляна, на которой она оставила короб с самым главным сокровищем. Демид. Сын. Первенец! Первый мальчик в большой семье. На него все надежды мужа и батюшки. Здоровенький, крепенький… Зачем?! Зачем короб оставила?! Всё одно корзину с ягодами в лесу потеряла пока поляну искала. Лучше бы с собой короб носила!

Слезы душили, а детский плач, как назло, не приближался, а как будто убегал вперёд. Может кто взял короб? От страху за дитя Палашка побежала ещё быстрее.

Ветви хлестали ее по лицу и выставленным в слабой защите рукам. Ноги то и дело оскальзывались и спотыкались, сердце билось испуганной птицей в груди. Пару раз она упала и рассадила руки и ноги в кровь, но боль тела не могла затмить боль сердца. Еще один шаг… И… Опушка леса?! Вот она деревня, виднеется через поле.

Баба ринулась было обратно в лес, но растерянно остановилась… Пока бежала на плач ребёнка, не заметила, что почти стемнело. Вон и в деревне уже видно тусклый свет в окнах и дым давно валит из труб. Она обреченно села на землю и горько зарыдала.

Назад, в лес, пути нет. Солнце вот-вот скроется за горизонтом: и дитё не найдёт, и сама пропадёт. Вперед, в дом мужа, ноги не несли… За то, что потеряла в лесу первенца, да и корзину с ягодами, её жаловать не будут. Трёпку зададут не малую.

Но не трёпка её пугала больше всего, а то, что от лесу, в котором ребёнок остался отойти придётся и ждать покуда солнце не взойдёт. Горькие слезы текли по щекам, сердце сжималось от горя и тоски, руки беспорядочно рвали волосы из-под сбившегося с головы платка.

Солнце село, стало совсем темно. В деревне забрехали псы. Сидеть больше не было смысла. С трудом поднявшись на ноги Палаша побрела в крайнюю избу, где её уже давно заждались домочадцы. Их обеспокоенные крики доносились даже до сюда.

В избу нырнула со стороны сарая и прошмыгнув мимо матушки, едва успевшей открыть рот для вопроса, быстро юркнула в бабский угол. Здесь разгневанные муж и батюшка не достанут. Теперь если только матушка за косы оттаскает. Матушка – сердешная, знает каково дитя лишиться. У самой Мара троих прибрала.

Весть о том, что Палашка вернулась из лесу без ребёнка быстро разнеслась по дому. Бабы заохали, мужики же начали костерить непутёвую на все лады в бессильной злобе, что не могут достать из бабского угла. Матушка, спасибо, за косы не вытащила к ним, но побранить, побранила. За тем и оставила невестку горевать в полном одиночестве.

Домашние пошумели и угомонились, разбредясь по своим углам на ночь, а Палашка так и осталась в бабском угла среди утвари. Одна в своём горе.

Сердце ныло в груди, или это переполненная грудь ныла в ожидании дитя, или то и другое. Паланья прикоснулась к затвердевшей груди и тут же по животу потекло ничем не сдерживаемое молоко. Жалко. Добро пропадает… Она взяла крынку и начала сцеживать в неё драгоценную жидкость. Мерный процесс немного успокоил, белое молоко с тихим шуршанием пенясь потихоньку наполняло глиняный кувшинчик. А ведь должно было достаться ребёнку. Слезы снова подступили к глазам. Нельзя плакать – молоко горчить будет. Пусть не Демиду, соседским деткам отдаст. Опустошив обе груди, Паланья отложила крынку в сторону, накрыла её чистой тряпицей и, опустив голову на сложенные на столе руки, дала волю слезам. Да так и уснула.

*****

Ночь выдалась бессонная, богатая на впечатления и новые эмоции.

Йеге, как и любой бабе, было жалко каждого детёныша: будь то рысёнок, волчонок, бельчонок. Она была готова приложить все усилия чтобы выходить и спасти мальца, а то и найти ему приёмную семью.

А тут не лосёнок, и даже не медвежонок. Человеческий ребенок истошно орал в коробе, размахивая маленькими кулачонками и что-то требуя от неразумной ведуньи. И это озадачило ни разу не имевшую дела с младенцами Йегу – она стояла и рассеяно смотрела на орущего бузуна. Тут на выручку пришёл Иван, старший ребёнок в большой семье, он успел побыть нянькой для младших пока сёстры не подросли.

Иван достал мальчугана из короба и велел Йеге принести чистой холстины, сухого мха и ушат теплой воды. Когда ведунья вернулась, он уже развернул тряпицы, в которые был завёрнут малыш. Запах стоял… Ух! Йега быстро вернулась к полке со снадобьями и добавила в воду отвара ромашки.

Воин передал ей перепачканного и не перестающего орать малыша:

– Давай ты, а я пока пеленало подготовлю.

Каждая ведунья, получая от Мары дар долголетия, отдает той самое ценное, что есть у женщины – возможность продолжать жизнь, возможность иметь детей. И, с учетом образа жизни лесной хранительницы, не каждой ведьме доведется держать в руках младенца. Вот и Йега испытывала почти благоговейный трепет от того, что ей предстоит взять ребёнка. Она аккуратно взяла малыша двумя руками и опустила в теплую воду. Мальчик блаженно затих и лишь слегка покряхтывал от удовольствия, пока его купали и намывали. Но стоило достать его из воды, как бузун снова начал протестовать. Иван ловко подхватил малыша вытер холстиной и завернул в другую, подложив под гузок кусок с завернутым мхом. Ведунья тем временем подготовила удобную корзину.

– Он есть хочет, – пояснил мужчина, укладывая сопротивляющегося малыша в корзину, – можно теплого молока с вечерней кашей развести пожиже. Должен осилить.

Пока Йега укачивала малыша, Иван подготовил ему жидкую кашицу и рожок. Карапуз припал к рожку и, попёрхиваясь и давясь, жадно выпил первую порцию. Вторую он пил уже спокойнее, и, так и не доев, уснул с рожком по рту.

Ведунья сидела с корзиной на коленях и жадно впитывала каждое движение малыша. Вот он нахмурил бровки, причмокнул во сне пухлыми губками. Вот вздрогнули пушистые реснички, маленькие пальчики раскрылись и снова сжались в кулачок.

Ей хотелось укрыть его от всех бед и невзгод мира. Жаль нельзя создать вечный защитный кокон: кратковременное-то колдовство забирает много сил… Йега сняла с шеи ладинец и вложила его в раскрытую ладошку. Маленькие пальчики тут же сомкнулись на деревянном кружочке. Она себе новый оберег зачарует, с лешим и водяным. А уж если Иван свои силы приложит – то и на звезду Инглии можно замахнуться. А человеку ладинец поможет: ни в воде, ни в лесу не пропадёт – зверь на него не нападёт, навка не позарится. Жаль, что от злобы, да зависти людской уберечь не сможет. Но, дай боги, у малыша всё будет хорошо.

– Пусть жизнь твоя ладно сложится…

До рассвета осталось совсем чуть-чуть, и пора было отдавать малыша Алесию, беспокойно топтавшемуся под окном. Но так не хотелось…

*****

Палашка встрепенулась с первыми петухами. В доме ещё темно, ставни закрыты – значит все ещё спят, утомлённые переживаниями вчерашнего вечера.

Распрямив затёкшее тело, она аккуратно встала, стараясь ничего не задеть из хозяйственной утвари бабского угла. Сарафан и рубаха были ещё влажными от протекшего ночью молока. Мышкой проскользнув до сеней, Паланья скинула с себя влажную одежду и схватила первое попавшее под руку рубище, висевшее на стене. Подпоясав веревкой широкое не по размеру одеяние, скорее всего мужнино или батюшкино, она опять сараем вышла во двор.

Рассвет уже окрасил край неба своим розовым цветом, но небо, чуть голубое на горизонте, было всё ещё густо синим над головой.

Поглядев на синеющую вдали полосу леса, баба сунула ноги в первые попавшиеся лапти и быстро-быстро посеменила к лесу, пока не проснулись домочадцы.

*****

Алесий терпеливо ждал под слюдяным окном избы – человеческое жилище было чуждо его природе. В избе, даже у Йеги, он чувствовал себя совсем не уютно. Но беспокойство за найденыша не давало ему далеко отойти. Он знал, что Йега ничего плохого не сделает младенцу. Да и Иван тоже тут. Но какая-то непонятная тоска, как невидимые путы, не давала ему уйти, хотя бы до рассвета. Вот он и ждал. Ждал, когда придёт его черёд.

До рассвета осталось совсем немного, когда на пороге избы появилась озабоченная Йега с коробом в руках:

– Неси, мы её приведём.

Леший коротко кивнул и бережно забрав короб с необычной кладью, направился в сторону давешней поляны. Он мог дойти до любого места в лесу очень быстро. Все тропинки, ложбинки, тайные пути ему ведомы в этом лесу. Но ноги понесли по окольной дороге. Короб Алесий держал перед собой и то и дело смотрел на маленького человечка внутри.

Милый, как и все малыши, он в то же время был гораздо более беззащитным и намного сильнее нуждался в матери, чем все остальные звериные детёныши. Вон, даже Йега не стала его оставлять у себя, ходя и с трудом отдавала короб. А лешему и подавно не вырастить человечка. Человеку нужен теплый дом и теплая пища. А для дома и пищи нужен огонь – то, чего все лесные жители, в том числе и леший, боялись больше всего на свете.

Тут Алесий приметил деревянный кругляшок в маленьком кулачке. Оберег хранительницы. Значит ведьма не оставила малыша без защиты, даже свой отдала… Леший коснулся сучковатым пальцем к торчащему из ладошки оберегу, в месте касания появился зелёный огонёк.

– Нарекаю тебя Полешак. Отныне и зверь, и птица для тебя друг и брат, и речь их для тебя не тайна.

Малыш улыбнулся во сне и крепче прижал к груди кулачок с оберегом. Во вторую Алесий вложил свой подарок, который сделал в ожидании.

«Алесий…»

Леший посмотрел на светлеющее небо.

«Мы ведём. Скоро.»

Алесий вновь коротко кивнул и повернул к нужной поляне.

*****

Снова плач раздавался впереди. Он звал за собой, но опять не приближался.

Сердце Палашки разбивалось от тоски, в глазах стояли слезы, а в горле комок, не пропускающий ни одного звука кроме всхлипов. Она даже не могла произнести дорогое имя…

И она бежала. Молча бежала на этот раздирающий материнскую душу зов и боялась потерять его.

Поначалу она быстро, чуть ли не падая, побежала на зов. Но потом вдруг вспомнила, что вчера этот зов увёл её от родного дитя. Женщина решила повернуть в другую сторону от зова, но тут же увидела за кустом огромную волчью морду. Позже она будет думать, что показалось – не бывает таких огромных волков, но сейчас страх, и прежде всего страх за родное дитя, гнал её вперёд.

Скоро лес показался знакомым. Вот и корзина с ягодами. Сердце застучало быстрее. Вот раскидистое дерево, а за тем кустом треклятая поляна. Паланья буквально вывалилась на поляну из-за куста, и тут… Плач затих.

Ноги подкосились. Баба рухнула на колени. На пне стоял короб, но из него не доносилось ни звука. Сердце куда-то ухнуло от ужаса, а ком в горле не давал даже вздохнуть. Гонимая только материнской болью, она ползла на коленях вперёд, тихо подвывая, как раненный зверь.

Руки зацепились за пень, непослушные пальцы оскальзывались о шершавую, влажную от росы кору, слезы душили, но она должна, должна была заглянуть вовнутрь…

Тяжело оперевшись на ослабевшие руки, Паланья с трудом встала на ноги и со страхом заглянула в короб. Впервые за всё утро она сквозь боль в горле смогла выдохнуть дорогое имя:

– Деми-и-и-идушка! – и слезы облегчения градом полились из глаз.

Малыш мирно спал в коробе, теплый и розовощекий, как будто не было прохлады ночи.

Крылья маленького носика встрепенулись. Запах родной матери проник сквозь сон. Младенец заворочался и открыл глазки. Мать. Всклокоченная, зареванная, исцарапанная, но такая родная. Демид улыбнулся и протянул ручки к самому родному существу на всём свете.

Паланья бережно достала мальчугана из короба, отметив про себя, что он по-иному спелёнут, и приложила к ноющей груди. Малыш жадно начал сосать молоко и чувство блаженства и покоя вытеснили все страхи и горести минувшего дня.

Маленькие ручонки выбились из пут, но не стали по обыкновению хватать грудь, а кулачками легли на мягкое теплое тело. Только сейчас Палашка заметила, что у сына что-то зажато в кулачках. Свободной рукой она попыталась немного отодвинуть маленькие пальчики, чтобы разглядеть, что у него: ветка, шишка ли. Но Демидушка только плотнее их сжал. Когда малыш поднасытился и расслабился, пальчики чуть приоткрылись, открыв матери то что было спрятано. Женщина даже прикрыла рот рукой от изумления и осознания… В одной руке у сына был ладинец, во второй грубо сделанная человеческая фигурка. Духи леса не только спасли её малыша, но и благословили! Паланья подняла взгляд к небесам:

– Благодарю тебя, баба Яга, за сына моего! Дай боги тебе долгих лет здоровья крепкого, – повернувшись в сторону леса, в ту сторону, из которой она всё это время ощущала пристальный взгляд, добавила –И тебя благодарю, лесной человек, за дитя моё! – в ответ, без видимой причины, дважды качнулась лапа огромной ели.

Да. Духи леса не только спасли её дитя, но и благословили…

Заряна.

Уже несколько дней она приходила к озеру, садилась на большой камень, что с берега уходил прямо в воду и горько плакала, утирая шитыми рукавами горючие слезы. Было видно, что горе её велико, но топиться при этом она не собиралась. Поплакав, она отрешенно смотрела на воду, затем, встряхнув головой, утирала остатки слез, вставала, оправляла платье и, подхватив корзину, уходила дальше по тропе.

Поперву Водней всё ждал, когда ж девица в воду кинется.

Он её еще на игрищах на Купала присмотрел. Ладная такая девка, округлая, на косу богата, зубов белых полон ряд – улыбнется, аж сверкают. Хорошая девка, весёлая… Была… И вот уже который день приходит, плачет. А топиться не собирается.

С каждым днём водяной подбирался всё ближе к берегу, девица всё одно ничего не замечала в своём горе. И вот он уже под самым берегом в камышах. Казалось, протяни руку и, можно стянуть девку за розовую пятку в студёную воду. Но так нельзя. С Йегой договор: можно утаскивать под воду только татей да душегубцев. Деваха же излучала только светлую энергию. Навки-то счастливы были бы – они любят светлых…. Но счастья всего на минуту, а отношения с лесной хранительницей испортятся надолго.

Да и толку-то от мертвой девицы – вон их сколько плавает… Холодные, грустные и молчаливые. Не то что живые: тёплые, шумные и весёлые. Так приятно их щупать за округлости, когда по ночам нагишом купаются. И эту тоже не раз видал. А на последнего Купалу, так, поди, повеселее прочих была. Как её кликали?… Заряна?…

– Заряна… – имя-то какое красивое. Водней и не заметил, как произнес его вслух.

– Кто здесь?! – девица встрепенулась, выпрямилась и посмотрела в сторону камышей. Хорошо хоть зеленоватая тритонья кожа позволяла Воднею оставаться незамеченным.

– … берегиня… – прошелестел водяной на манер местной хранительницы первое, что пришло на ум. Слава богам, что та по каким-то своим берегинским делам на пол луны куда-то запропастилась. Так что и Йеге не наябедничает и ему, Воднею, морду не расцарапает.

– …берегиня?! – девица отсутствующим взглядом осмотрела озеро и берег – никого не видать. – Видно почудилась, – передёрнула она плечами. – Жаль, что берегине меня не сберечь…

Да что ж такого стряслось с ней, что сберечь надо?!

Обычно безучастному к людским делам водяному, стало интересно. Уж больно сильно горевала девица. Иные и при меньших слезах в воду сигали. А эта сидит, ревёт. И прыгнула бы, да будто что-то не пускает.

– От чего сберечь? – опять не стерпел он, стараясь шелестеть в такт камышам.

В потухших глазах Заряны появился интерес, смешанный с благоговейным страхом. Она даже чуть приосанилась:

– Ты можешь уберечь меня?

– От чего? – не унимался водяной, не забывая подражать говору берегинь.

– От свадьбы…

От удивления Водней чуть не булькнул по обыкновению. Странная какая! Обычно они из сарафанов выпрыгивают – так замуж хотят. А эта… Да и не сама ли Заряна на Купалу венок по воде пускала и с молодчиком обжималась?

– От свадьбы?! Замуж не хочешь?!

– Хочу!

– А что ж тогда?

– Хочу, да за Онофрия… А отдают за старого Батога!

– Такой ли дурной да старый? Али бедный? – Водней был сам на себя не похож – так много с людьми разговаривать. Но странное поведение девицы больно затянуло его.

– Не бедный – самый богатый у нас, почитай. Не старый, да не урод. Да только жены его через год-другой пропадают. Морит он их почем зря, лупит, да мурыжит… Потому Батогом и прозвали. Вот и мне… не долго осталось…

– Так не иди!

– Не могу… Родители должны много. По миру пустить обещал всех, коли я не пойду. Девок молодых он больно любит…

– Хм! Кто ж их не любит?! – не утерпел водяной. Больше ответить было нечего. Уж больно сложно всё у этих людей. Утомился он.

Потихоньку выбравшись из камышей водяной ушел на глубину к своим синим подружкам.

Навки сразу почуяли настроение своего повелителя. Обычно праздный и легкомысленный Водней был непривычно задумчив и молчалив. Они старались как могли. Так и этак крутились вокруг водяного, обтираясь об него своими округлостями, но тот весь был в своих мыслях.

А что если бы его дорогих навок кто-нибудь заневолит? Обижать станет? Нет! Он этого не позволит! Своих родненьких, синеньких… А тут мать с отцом родные извергу отдают.

Он ласково поглядел на озабоченно снующих вокруг навок. Эвон, как стараются ради него! Забрать девку к себе, да и дело с концом! Будет, правда, немая да печальная, но и забижать никто не станет. Вот только топить нельзя… Надо чтобы сама пошла. Подговорить надо. И всё будет хорошо: и девка поперек воли замуж не пойдет, и он не при делах – сама утопла. И, довольный собой, что так ловко всё придумал, Водней игриво шлёпнул проплывающую поблизости навку и кинулся догонять прочих.