Читать книгу Седьмое знамение - Елена Владимировна Фирсова - Страница 1

Ты должен быть сильным,

Ты должен уметь сказать: «Руки прочь,

Прочь от меня».

Ты должен быть сильным,

Иначе зачем тебе быть?

В. Цой

Часть первая.

(ГЛЯДЯ В ПРОПАСТЬ, ТВОЙ ВЫБОР, ИЛЛЮЗИИ НОВИЧКОВ)

Тимофеевы

– С новым, 1991 годом! – провозгласил телевизор, и его тут же выключили, чтобы он не мешал праздновать. Вместо него был включен большой магнитофон с новейшей RADIORAMой в кассетнике, которую удалось достать по таким извилистым каналам, что сам хозяин с трудом верил в ее реальность. Еще бы – лучшая для танцев музыка такого качества редко попадалась в студиях звукозаписи, в свободной продаже. Впрочем, для меломана нет ничего невозможного, Эдгар знал, где искать. Еще у него были приготовлены записи «Кар-Мэн» и «Мираж», новые. Родители Эдгара ушли праздновать к родственникам, а дом, целиком и полностью, предоставили сыну и его друзьям – кроме Нового года, тот отмечал еще и день рождения, семнадцатилетие, и по этому поводу собрал всех своих одноклассников, которые смогли отпроситься у взрослых в такой день. Но, хотя Эдгар и был тут сегодня главным, бразды правления держал в руках другой юноша, самый старший из них, студент института иностранных языков. Он жил здесь во время учебы, так как родители Эдгара дружили с его родителями, Бориса Новикова, а отцы даже были коллегами, оба занимали видные политические посты. Тимофеев – тут, в Горьком, Новиков – в райцентре Горьковской области.

Двухэтажный особняк Тимофеевых находился в микрорайоне Верхние Печеры, рядом с остановкой Подновье. К праздникам особого лоска здесь не наводили – родители знали, что уедут к теткам и сестрам, а для детворы стараться – все равно не оценят, и после них везде будет хаос, как после нашествия Мамая. Правда, сами ребята, Эдгар и Борис, дождавшись плановой уборки, украсили стены и полки мишурой, самодельным серпантином и воздушными шариками, на которых они фломастерами писали поздравления и рисовали забавные рожицы. И по просьбе родителей перенесли вниз, в гостиную, все необходимое, чтобы гости не особенно-то разгуливали по комнатам. Была еще и персональная мамина просьба: удовлетвориться двумя бутылками шампанского, пепси-колой и яблочным компотом, и ни в коем случае не допускать появления в доме водки. И, по возможности, сигарет тоже. Оба юноши согласно закивали головами, но за ее спиной одновременно хмыкнули. Водкой Эдгар не увлекался и почти не курил сигарет, а вот Борис, с высоты своего возраста и положения, увлекался и тем, и другим, и еще девушками, поэтому в предвкушении вечеринки он буквально облизывался, как мартовский кот. Со стороны Тимофеевых было более чем легкомысленно оставлять жилье и малолеток под ответственность столь несерьезного человека.

Пришли, разумеется, далеко не все одноклассники Эдгара. Все-таки Новый год, семейный праздник. Но и те, кто пришли, создавали весьма оживленную атмосферу. Ребята открыли шампанское, разлили его по бокалам, поровну на всех, и, как взрослые, встретили Новый год с тостом, который произносил именинник. Затем RADIORAMA поглотила внимание танцующих, Борис Новиков выключил большой свет и оставил только развешенные по стенам и на елке разноцветные гирлянды. Стало совсем темно, и через несколько минут Эдгар, обеспокоенный слишком частым звоном разбитой посуды, включил торшер, стоявший в углу возле лестницы. С этим компания и примирилась.

Время от времени из круга танцующих выходили то один, то другой, скрывались в темной прихожей или вовсе на крыльце, чтобы глотнуть спиртного и выкурить сигарету. Они вообразили себя излишне взрослыми. Эдгар, чтобы не выглядеть белой вороной, тоже попробовал водки и решил, что хватит, так как она была отвратительна на вкус, из ларька возле соседней остановки, и смог осилить половину сигареты. Окурок он выбросил тайком, пока никто не обратил на это внимание. И тут его отвлек Борис – нашел на крыльце рядом с Сеней и Юрой, схватил за руку и втащил обратно в дом.

– Что такое? В чем дело? – спрашивал Эдгар, пытаясь выдернуть руку.

– Я хотел у тебя узнать, кто вон та девушка, – и указал в сторону стола.

– Где?

– Да вон там, смотри. Таких красивых я еще не видел. Богиня.

Тут одна из девушек взобралась на стул, встала на нем во весь рост с бокалом в руке и провозгласила:

– С Новым годом! С новым счастьем! Я люблю вас!

В бокале у нее была пепси-кола, но она тоже успела побывать в прихожей и хлебнуть водки, поэтому вела себя вызывающе до наглости, воображая себя королевой бала. И впрямь, девочек пришло куда меньше, чем мальчиков, и она была среди них самой яркой. Во всяком случае, ее макияж блистал, как боевая раскраска, грандиозные белые серьги в ушах напоминали части ожерелья из монет с профилем Цезаря, какое носила египетская царица Клеопатра. Крохотное черное платьице из тонкого трикотажа прилегало к телу, словно гладкая шерсть пантеры. На ногах у нее были черные колготы сеточкой, а вокруг осиной талии она завязала бантом кусок серебристой елочной мишуры.

– Я же тебе говорил, – отбивался от Бориса Эдгар. – Это Райка Белова. Ты же с ней уже танцевал!

– Да я не про нее говорю, – махнул рукой Борис. – Вон та девушка, смотри, на лестнице. Видишь?

Эдгар присмотрелся и все равно девушку увидел не сразу. Она сидела на ступеньках с унылым видом и прикрывала лицо рукой. И хотя тут сегодня собралась разношерстная публика, эта девушка представляла собой нечто особенное, даже на таком пестром фоне. Прежде всего, одета она была не так нарядно, как все остальные. На ней была длинная прямая черная юбка, расклешенная книзу, и голубая блузка с глухим воротником-стойкой и вышитыми на груди белыми букетами цветов. Ни дать ни взять какая-нибудь гувернантка среди распоясавшихся подопечных.

– Кто она? – теребил Эдгара за рукав Борис.

– Ты действительно имеешь в виду ту, на лестнице?

– Я, по-моему, ясно выразился.

Эдгар вздохнул.

– Ее зовут Фаина…

– Какая прелесть!

– … и она пришла сюда с Райкой Беловой. У Райки больше нет подруг, так как она боится соперничества.

– Соперничества? – изумился Борис. – А Фаина, по-твоему, не соперница ей? Или она, твоя Райка, сумасшедшая?

Эдгар снова вздохнул.

– Боря, сумасшедшая не Райка, а скорее Фаина. И я не советую тебе к ней приближаться. Все равно у тебя ничего не получится.

– Почему это?

– Потому что она верующая.

Борис беспомощно заморгал глазами, как после нокаутирующего удара. И даже еще хлебнул из бокала огнеопасной смеси из водки и пепси-колы. Причем пепси-кола была добавлена для цвета – маскировка.

– Не гони, – наконец, произнес он. – Что значит – верующая?

– Глупый, что ли? – рассердился Эдгар. – Верующая – это значит, она верит в Бога, регулярно ходит в церковь, знает наизусть Библию, слушается священника как командира отряда и шарахается от всяких грехов, как от пожара. Я доходчиво объясняю?

– Не может быть!

Эдгар пожал плечами:

– Я учусь с ней с первого класса. У нас в школе уже все мальчишки поняли, что ей прямая дорога в монастырь… если, конечно, сейчас есть где-нибудь монастыри.

– Идиотизм!

– Не веришь мне – можешь попробовать. Только я за последствия не ручаюсь. Предупреждаю сразу, когда на тебя нападут полчища ангелов небесных и покалечат, я тут ни при чем.

– Шутишь.

И Борис, не веривший ни в сон, ни в чох, долил в бокал еще водки и еще пепси-колы и отправился покорять будущую монахиню. Эдгару было интересно, чем это закончится, и он принялся наблюдать. Борис подошел к лестнице ленивой, вальяжной походкой покорителя сердец и выученным наизусть возле зеркала движением облокотился о перила. Это не произвело на девушку никакого впечатления, она его даже не заметила. Тогда Борис был вынужден обратиться к ней словесно. Она вздрогнула, словно ее разбудили, и подняла голову. Обнадеженный Борис обошел ее и присел рядом на ступеньку, продолжая свою речь. Но не успел он как следует приземлиться, как она сначала отодвинулась от него, затем на лице ее выразился настоящий ужас, но Борис этого не замечал. Потом она, не выдержав, вскочила и убежала, прежде, чем ее неожиданный кавалер понял, в чем, собственно, дело. Эдгар невольно хмыкнул в кулак и тоже налил себе пепси-колы, правда, без водки. Борис не меньше трех минут переваривал случившееся. Для признанного Дон-Жуана факультета немецкого языка такой вот красноречивый отказ – событие не из приятных. Уяснив наконец, что будущая монахиня спряталась где-нибудь в труднодоступном для ухажеров месте и искать ее бесполезно, он не менее красноречиво выругался, чем привлек к себе всеобщее внимание, так как именно в этот момент Эдгар переворачивал кассету на другую сторону. Затем Борис с трудом поднялся с низкой ступеньки, ринулся в круг танцующих, как ястреб на дичь, и начал выплясывать с Раей Беловой, которая была весьма польщена таким вниманием к своей персоне со стороны не надоевших одноклассников, а студента, да еще такого симпатичного.

Вообще-то именинник планировал и сам станцевать с королевой бала, а потом пригласить ее на очень важный разговор в другую комнату или на кухню. Но куда уж было ему, школьнику, соперничать с более опытным приятелем. Он сделал было шаг к ним, но остановился, решив отложить разговор с Раей на другое время, хотя ему и стало не по себе от заигрываний Бориса с ней – тот даже отставил бокал на стол, чтобы не отвлекал, и теребил мишуру у нее на поясе, она щекотала руки и мешала ему обнять девушку покрепче.

От созерцания сладкой парочки именинника оторвал Игорь Белояр. Вот уж кто не нуждался ни в водке, ни в сигаретах, чтобы самоутвердиться! У этого парня не было ни влиятельного отца, ни знаменитого старшего брата, более того, у него вообще не было никакого отца и братьев и сестер, и все равно вся школа знала твердо: Игорь Белояр – самый сильный мальчик в городе. Причем не только физически.

– Эдик, ты обещал спросить у своего папы гражданский кодекс, – напомнил Игорь. – Но я не удивлюсь, если ты забыл об этом в праздничной суматохе.

– Не забыл, – спохватился Эдгар. – Папа принес вчера. Хорошо, что ты подошел сейчас, а то бы я точно забыл отдать. Пойдем наверх, она у меня в комнате, эта книжка.

Они поднялись по лестнице на второй этаж, где находились спальни. У Эдгара в комнате была наряжена еще одна елочка, маленькая и зеленая, и главное – живая. Это была макушка большой ели, которая не вмещалась по высоте в гостиной. На самом видном месте в спальне сына стояли рядами аудиокассеты с лучшими записями. Из книг же здесь имелись лишь учебники – родители не разрешали делить большую семейную библиотеку на части, поэтому все книги хранились на стеллажах в кабинете отца. Зато на стенах и двери своей комнаты Эдгар развесил плакаты и фотографии любимых «звезд»: Виктор Цой, Джон Бон Джови, Юрген Клинсманн, Роберто Баджо, «Наутилус Помпилиус», Брюс Ли. Игорь слегка улыбнулся. Почти такой же набор знаменитостей висел на стенах и в его комнате, разница была лишь в пропорциях, у Игоря было намного больше Брюса Ли, чем Джона Бон Джови.

– Кроме RADIORAMы, записал еще что-нибудь? – спросил Игорь, пока Эдгар рылся в ящике стола в поисках гражданского кодекса.

– Угу. Fancy и даже «Санкт-Петербург». Еле успел – отрывают с руками!

– Дашь «Санкт-Петербург» послушать?

– Бери прямо сейчас, если хочешь. Мне сейчас не до него. Слушай, я ведь своими руками клал его сюда – такая книжка розовая. Посмотрю еще раз.

И он с удвоенными усилиями зарылся в стол.

– Кстати, – вспомнил Эдгар, – ты не говорил с Райкой сегодня?

– Нет, а что?

– Да так. Интересно просто, зачем она притащила сюда Фаину. Ведь все знают, что Файка вечеринки только портит. Госпожа проповедница, ну то ей здесь делать?

Игорь пожал плечами, проводя пальцем по ровным рядам аудиокассет.

– Понятия не имею. Прикалывается над ней, беднягой, наверное, ну что ты, Раиску, не знаешь, что ли?

Эдгар извлек из-под стопки тетрадей толстую брошюру в розовой обложке, радостно провозглашая:

– Вот, нашел! Нет, просто ее действительно жалко, ведь, по ее понятиям, она совершает грех, даже находясь на таком празднике, как у нас. Я видел, у нее в глазах такая мука, словно она не на вечеринке, а уже в аду на сковородке.

Игорь взял у него книгу и присовокупил к ней кассету.

– Надеюсь, ты еще не уходишь, – с намеком произнес Эдгар. – Если ты оставишь меня одного в этом вертепе, я с тобой поссорюсь.

– Я не ухожу! – засмеялся Игорь. – Но ведь ты здесь не один. С тобой Борис.

Эдгар скривился.

– Борис, Борис… – пробормотал он. – Сказать по правде, он мне надоел. Корчит из себя невесть что, а сам-то пустой, как пивная бутылка. Ему не нравится музыка, он ничего не умеет делать, кроме как болтать по-немецки, он не интересуется спортом, он даже в газетах читает только телепрограмму. С ним так скучно, что я зеваю.

– Ну, Эдик, на тебя не угодишь. Он только начинает учиться.

– Он на третьем курсе.

– Видишь, он еще долго у вас проживет. А почему его отец не снимет ему квартиру?

– Да у них есть. Но мои родители почему-то думают, что он хорошо на меня влияет, вот он и живет у нас. Прямо-таки мой старший брат. Кошмар какой-то.

Они спустились вниз. Там продолжались танцы, у Бориса уже заплетались ноги, а Рая Белова висела на нем, чтобы не упасть на пол. Она смеялась не переставая, с ее плеча сползало платье, а она его не поправляла. Когда Эдгар увидел это, его передернуло с ног до головы. Он начал подумывать, что очень важный разговор с Раей лучше не отложить, а отменить совсем. Или, может быть, это всего лишь временное явление, праздничный кураж плюс немножечко водки? Нет, Эдгар так долго готовился к этому разговору, что ему стало жаль усилий. Скорее всего, разговор все-таки состоится, только в другой раз.

– Спасибо за кодекс, – сказал Игорь, отходя от него туда, где стояли еще ребята.

– Не за что, – рассеянно ответил Эдгар. – Мне не трудно.

Вскоре танцевать стало уже невозможно – все устали и упились до отвала, как комары. Расселись по диванам, креслам, лестнице. Уменьшили звук у магнитофона, и «Кар-Мэн» играл едва слышно. В доме стало тихо и даже уютно. Каждый задумался о чем-то своем, либо задремал. Но такое положение дел не устраивало Раю Белову, которая сразу исчезла в серой массе и искала повод выделиться.

– А давайте гадать! – предложила она, почувствовала какими-то сенсорами одобрение толпы и мгновенно оживилась. – Да, правда! Сегодня Новый год, полночь уже давно прошла, самое подходящее время для гадания!

Борис смотрел на нее со снисходительным превосходством:

– И как же ты собираешься гадать?

– А как мы гадали в прошлый раз? Впрочем, ты не был тогда с нами. Мы писали на бумажках всякие события, кидали эти бумажки в мешочек, а потом тянули, каждому доставалось какое-нибудь предсказание.

– Прекрасная идея, – одобрил Сеня Шевченко. – Надо попробовать. А кто будет писать на бумажках предсказания?

– Боря, – ответил Эдгар. – Похоже, он среди нас единственный скептик.

– Не единственный, – с усмешкой возразил Игорь. – Но раз он скептик, он вам напишет всяких приколов, и вы достанете себе что-то вроде «Медведь наступит на ухо» или «Весь год вас будут кусать мухи».

Несколько минут все озадаченно молчали

– Тогда писать будет не Боря, – задумчиво протянул Эдгар, водя взглядом по лицам своих одноклассников и выискивая наиболее подходящую кандидатуру. И каждый раз он дольше всего смотрел на Игоря. Тот заметил это и шутливо замахал руками:

– Ради Бога, Эдик! Опомнись! Если хочешь знать, я еще больший скептик, чем Борис. Вы занимаетесь ерундой, честное слово.

– Ты скептик, я знаю, – настаивал Эдгар. – Но ты намного серьезнее Бориса, и поэтому напишешь нам нормальные предсказания, а не приколы.

– Да не хочу я ничего писать! Что за чушь!

– Напишешь, напишешь, – Эдгар схватил его за локоть и потащил к столу, затем бросился наверх, в сою комнату, за тетрадкой и ручкой. Игорь понял, что ему не отвертеться от участия в этом показательном выступлении, и с видом фаталиста присел к столу. Эдгар принес ему бумагу и ручку, и он обреченно принялся сгибать и рвать листы на части, по числу участников гадания. Спросил:

– Алё, мужики! А нас всего сколько? Я насчитал тринадцать. Вам еще не страшно?

Воцарилась абсолютная тишина. Каждый пересчитывал присутствующих, убеждался, что их действительно тринадцать, и медленно мертвел от пьяного ужаса.

– Вот это да… – протянула Рая Белова, уже готовая отказаться от своей затеи. И хотя это была мелочь, пустячок, но от этого пустячка в сердцах компании прошелся холодок. А Игорь знай себе усмехался:

– Бойтесь, бойтесь, дуралеи. Нас тринадцать человек в новогоднюю ночь! Классно! Пишите и читайте «The Omen» и трепещите, несчастные! Ха-ха! Я вам сейчас такого напишу, что от ваших причесок ничего не останется, и вы протрезвеете, не успев и глазом моргнуть.

– Что ты несешь! – возмутился Эдгар. – Не пугай моих гостей! И вообще, что вы понимаете? Тринадцать – это счастливое число. И только суеверные глупцы придумали ему такую характеристику плохую. Все будет нормально.

Игорь посмотрел на него в упор:

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Судя по твоей гримасе, не очень. Пожалуйста, я призываю вас раскинуть мозгами, если они у вас еще есть. Мы взрослые люди, живем в конце двадцатого века. Какие гадания могут сбываться в эпоху научно-технического прогресса?

– Белояр, не возникай, – перебила его Рая Белова. – Эдик прав. Все будет хорошо. Ты только пиши быстрее, мы устали ждать.

– Какие нетерпеливые. Что же мне еще для вас придумать? Пострашнее чтобы и поправдоподобнее. А, Эдик?

– Игорь, – свирепо предупредил тот.

– Ладно, ладно. Думаешь, это так легко? Самые лучшие предсказания я придумаю только дня через три, не раньше.

– Пиши что хочешь, только скорее. Иначе тебя поколотят.

– С ума сошли? Из-за гадания?

– Игорь!!!

– Вот, написал.

Вся орава кинулась к нему, но он во мгновение ока сгреб бумажки в кулак и спрятал за спину:

– Куда? В порядке очереди, господа хорошие! Мешок сюда, а еще лучше – чью-нибудь шапку. Доставать себе бумажки будете сами. А мне, уж так и быть, последняя пусть достанется. За вредность.

– Вот это правильно, – согласился Эдгар. – Несите шапку!

Буквально через секунду Игорю под нос ткнули пушистую, связанную из мохера желтую, как цыпленок, шапочку с белой полоской. Если бы в этот момент гости поглядели на Фаину, то увидели бы, как она покраснела. Это была ее шапка. Но возражать этой пьяной компании было бесполезно – поднимут на смех и поступят по-своему. Поэтому она промолчала, держась поодаль от всех, в тени, и не замечая, что Борис на нее пристально смотрит.

– Ну-с, начнем.

Игорь бросил кучку свернутых в тугие трубочки бумажек в шапку, просунул внутрь руку и демонстративно перемешал. Не удержался от ехидства:

– Иду по часовой стрелке. Готовьтесь к обморокам. Эдик, у тебя есть валерьянка или нашатырный спирт? Или сразу придется вызывать «скорую»?

– Чур, бумажки не прятать и читать вслух! – провозгласил Эдгар. – На следующий Новый год мы снова соберемся вместе и проверим, что сбылось! Чтобы решить, будем ли мы гадать так еще раз. Читаем вслух!

Никто не возражал. Все замерли от нетерпеливого ожидания. Первой тянула свой жребий Светочка Лосева. Ее пальчики дрожали от волнения, когда она разворачивала листок бумаги, дрожал и голосок, когда она начала читать:

– «В вашем аттестате не будет ни единой «тройки», и вы закончите школу с медалью». Вот здорово! Проверим это летом. Кстати, было бы смешно, если бы этот лист вытянул Борис. Он же уже закончил школу.

– С золотой медалью, – добавил Борис самодовольно. – Это ничего не значит, так как пока подойдет моя очередь, в шапке останутся семь бумажек. Даже если бы этот лист еще оставался там, то шансы были бы один к шести. Это достаточно слабая вероятность. Хотя элемент случайности присутствует всегда.

– Совершенно верно, – подтвердил Игорь. – Теперь ты, Ковалев.

Ковалев с наигранным равнодушием запустил руку в шапку.

– «Со здоровьем возникнут проблемы. Вы регулярно посещаете поликлинику?» Ну, это уж точно ерунда. Я здоров, как бык.

Но голос у него предательски охрип, и он вынужден был прокашляться, что вызвало немилосердный поток насмешек со всех сторон, так что ему оставалось лишь сопеть от досады.

Маша Рослякова долго не решалась достать свою бумажку. Ее толкали локтями, сталкивали с дивана, обижались на нее, что тормозит всех остальных. В конце концов, она робко вынула листочек, развернула его и плаксиво прочла:

– «Гаси огни, крошка. В твоей жизни в этом году ничего не изменится». Ну вот, я так и знала. Белояр, разве можно писать такие предсказания? Ты козел!

Он смеялся, как сумасшедший, вместе со всеми.

– Машка, у тебя нет чувства юмора, – с трудом, сквозь хохот произнес Эдгар. – Радуйся лучше, у тебя, может быть, самое удачное предсказание из всех тринадцати!

– Не исключено, – подхватил Игорь. – Марина, твоя очередь.

Марина не стала задерживать общественность:

– Спасибо, Игорёчек. Что тут? Ага. «Хотя вы еще слишком молоды, есть риск, что у вас появится своя семья. Запаситесь распашонками и чепчиками и подумайте, умеете ли вы стирать пеленки». Белояр, я тебя убью.

Компания вновь грянула дружным хохотом, так что Игорь чуть не уронил на пол шапку. Марина сделала страшные глаза и показала ему весьма красноречивыми жестами, что свернет ему шею, прихлопнет, как таракана, и вообще, ему конец.

– Андрюха, тяни.

Андрюха был веселый парень и ломаться не стал. Ему даже нравилось это развлечение.

– «Все будет хорошо, приятель. Никаких катастроф. Но в институт поступить не удастся, так и знай». – Он засмеялся. – Конечно, не удастся, я и не буду туда поступать. Сельхозтехникум, друзья мои – вот о чем мы договорились с отцом.

– А как же политех? – спросил Эдгар.

Андрюха махнул рукой, но сожаления скрыть не смог.

– Мечта идиота, Эдик. Какой политех, когда у меня «тройка» на «тройке»?

– Ну, к экзаменам подтянешься. Если хочешь, мы с Игорем тебя подтянем.

Андрюха улыбнулся:

– Спасибо, я подумаю. Но гораздо реальнее получить специальность, а уже после армии рассчитывать на политех.

– Ты умница, – похвалил Эдгар. – Все равно мы тебя подтянем.

– Юрочка, твоя очередь.

Юрочка пробовал было отлынить, но на него прикрикнули, и он, вздохнув, с довольно-таки обреченным видом подчинился большинству. С одной стороны, он понимал, что это всего лишь игра, не более того, а с другой стороны, он был человек суеверный и боялся вытянуть дурное предсказание – а вдруг оно действительно сбудется?

– «Покинешь родителей и начнешь жить самостоятельно. Дерзай, даже если ты не готов к этому». Слава Богу! Белояр, ты гений. Откуда ты узнал, что это моя мечта?

Игорь хмыкнул:

– Ты странный. Я для тебя, что ли, специально писал? Радуйся, раз выпало.

– Ну, вот и до меня очередь дошла, – развел руками Борис Новиков. – Вообще-то это ерунда, конечно, но надо поддержать молодежь. Давай, что у тебя там осталось.

Игорь любезно, с театральными расшаркиваниями, преподнес ему шапку Фаины, и тот, явно делая одолжение глупым юнцам, достал оттуда свое предсказание:

– «Самый скучный год в твоей жизни. Сплошные разочарования, мне очень жаль, но не осуществится ничего из того, что ты задумал». Хм, неплохо! Какой-нибудь слабак непременно размяк бы, но даже в случае исполнения этого предсказания, что лично я посчитаю чистой случайностью, можно будет похвастаться приобретенным жизненным опытом и, в определенном смысле, силой воли. Хотя, конечно же, все это чушь собачья.

– Поживем – увидим, – заверил его Эдгар. – Витька, приготовься. Удар будет, скорее всего, неожиданным. Предупреждаю заранее.

– Что я, дурак, что ли? – обиделся Витька. – Это же просто игра! Давай сюда шапку. «Родители устроят тебя на тяжелую работу, уборщицей или грузчиком, и ты будешь пахать весь год без выходных и перерывов на обед». Ну спасибо, Игорёчек, удружил!

Послышались скрытые смешки – Витька был всем известный лентяй, и единственное, что он мог делать – это валяться на кровати в наушниках и слушать музыку. Поэтому перспектива запрячь этого борова в телегу всех без исключения порадовала. Пусть лишь в эту новогоднюю ночь, но он почувствует над собой опасность – кто знает, как распорядится судьба. Вдруг его папочка устанет содержать такого нахлебника. Предсказание Игоря на сей раз попало в точку.

Сеня Шевченко выглядел беспомощно. Он откровенно боялся, тем более что в шапке оставалось все меньше и меньше листочков. Он протянул было руку, но замер на полпути и поинтересовался:

– А ты сам-то помнишь, какие предсказания там остались?

– Конечно, помню. Не трусь, смерть я никому не пророчил.

Сеня вздрогнул:

– Ну и шуточки у тебя.

Игорь по-доброму улыбнулся:

– На Новый год все шутят. Сеня, это всего лишь игра. Не занимайся самовнушением, и все будет о-кей. Смотри, даже Юрочка достал свой жребий. И очень доволен, как я погляжу.

Сеня еще колебался, но недолго. И все же пальцы его дрожали, он с трудом развернул бумажку и не хотел читать написанное вслух, пока компания не вышла из себя и начала проявлять агрессивность. Сеня несколько минут озирался вокруг, как затравленный звереныш, потом сдался на милость победителя и прочел:

– Ну, ничего здесь такого нет, ну, чего пристали… «Поосторожнее на поворотах, не упади в пропасть. Еще не все потеряно». Я не знаю, о чем это. Игорь, о чем ты здесь написал?

– Ерунда на постном масле, – возмутился Эдгар. – Зачем ты напустил такого туману?

– А ты не понимаешь? – ответил Борис. – Этим приемом пользуются абсолютно все гадалки и ясновидящие, они выражаются такими вот расплывчатыми формулировками, которые можно толковать как угодно, ведь в любом случае можно будет сказать, что это сбылось, даже если имелось в виду нечто совсем другое.

– Борис прав, – подтвердил Игорь. – На вас не угодишь, господа хорошие. Я тут старался, старался, чтобы всем вам было комфортно. В конце концов, если бы здесь находились одни ребята, я бы написал что-нибудь про армию, а если бы гадали одни девчонки – про замужество. Да что я с вами объясняюсь, лучше бы вам и правда писал Борис. Заканчивайте быстрее эту дикость, я от вас устал, вы мне со своими претензиями надоели.

И он с крайне недовольным видом протянул шапку Раисе Беловой, которая и не подумала бояться. Похоже, она одна воспринимала это шоу всерьез – все-таки она первая запустила идею погадать – и не скрывала этого, но вела себя с заметной наигранностью, как драматическая актриса. Она очень ловко и быстро извлекла из шапки очередной листок, деловито его развернула и продекламировала:

– «Трудиться, трудиться и еще раз трудиться, как завещал великий Ленин. В поте лица, друг мой. Тогда, может быть, у тебя все получится. Все зависит от тебя, понимаешь?» Замечательно, Игорёчек! Я привыкла трудиться, поэтому у меня обязательно все получится. Ты лапочка, Белояр. Можно, я тебя поцелую?

– Не сейчас, – отклонил это сомнительное предложение он. – Но все равно спасибо. Ты пока что единственная, кому мои предсказания доставляют удовольствие.

– Ты душка.

– Я знаю. Ну что, Эдик? Тебе не страшно? Осталось всего три штучки. Проклятие, почему ты уселся так далеко от начала?

– Я ничего не боюсь.

Он даже бравировал своей храбростью, так что казалось иногда, что этим он прикрывает волнение, более сильное, чем хочет показать гостям. Бумажка вдруг выпала у него из рук, а в комнате была такая напряженная атмосфера, вся компания от неожиданности ахнула, хором, и заулыбалась тоже хором, понимая комизм ситуации. Вот такое гадание – ну что может быть глупее и нелепее? Стоит ли так переживать? Разумеется, не стоит.

– Ну вот, что тут написано? «Слишком много испытаний для тебя, дружок, не знаю, выдержишь ли ты. И не знаю, придет ли вовремя помощь, но надежда умирает последней». – Он несколько минут озадаченно молчал, затем попробовал пошутить. – По-моему, про надежду ты писать не хотел, но сжалился над несчастным, чтобы он не похоронил себя заранее. Так ведь?

– Может быть, – ответил Игорь, задумчиво глядя на него. Несмотря на легкомысленный смех компании, он заметил кривую усмешку Эдгара и эту его неудачную попытку пошутить.

Возникла небольшая пауза, и Фаина увидела перед собой собственную шапку, где лежали еще два листочка. Все умолкли и с любопытством уставились на нее: что за штучку отколет этот невиданный зверь? Она отступила от шапки и сказала непреклонно:

– Гадание – грех непрощенный. Тем более в пост. Сейчас рождественский пост.

– А если бы не пост? – напористо спросил Борис.

Она бросила на него быстрый взгляд и повторила:

– Грех непрощенный.

Игорь попросил ее очень мягко:

– Фая, это всего лишь игра. Пожалуйста, там останется только мое собственное предсказание. Пожалуйста, это же понарошку.

– Грех, – еще короче повторила она и отступила еще на шаг.

Игорь вздохнул и не стал настаивать. Его выручила Рая Белова:

– Белояр, давай шапку сюда. Я вытяну ее предсказание. Сейчас мы все узнаем, что ждет нашу проповедницу в новом, тысяча девятьсот девяносто первом году… Давай сюда.

Судьбу Фаины она доставала из ее шапки аристократически-лениво, и разворачивала не спеша, напоминая движения толстой персидской кошки, вылизывающей переднюю лапу, лежа на боку. Но постепенно глаза ее расширились:

– «Вы молодец, товарищ. В этом году исполнятся все ваши желания. Смело в бой, победа будет за вами». Ну, Файка, тебе, как всегда, везет!

Персидская кошка разгневанно зафыркала и отшвырнула от себя ненавистный листок, доставшийся другой девушке. Был повод для обширнейших комментариев, однако Игорь пощадил Фаину, которая попала сюда не по своей воле и страдала от этого, и перевел стрелки на себя, тем паче что он видел навязчивое желание Бориса высказаться по этому случаю.

– Ну что ж, господа присяжные заседатели, в шапке всего одна бумаженция. Она моя. Я примерно помню, что в ней записано, но раз уж мы договорились читать вслух, так и быть, потешу ваши любопытные мозги.

Он вынул листок, перевернул шапку и потряс ею – в доказательство того, что там больше ничего нет. Развернул очень спокойно и прочитал:

– «Ничего говорить не буду. Оракул оставляет за собой право не отвечать». Вот так-то. Финита ля комедия.

От такого темного предсказания всем вдруг снова стало страшно.

– Судьба, – прошептал суеверный и боязливый Сеня Шевченко.

Игорь посмотрел на него и тоном наставника произнес:

– Судьба определяется не всякой ерундой, написанной на каких-то бумажках от нечего делать. Не будь ребенком, Семен. Судьбу каждый из нас творит для себя своими руками, а если она и определена, как думают фаталисты, то предсказания на бумажках в новогоднюю ночь на нее никак не влияют. Чего вы все затихли? Видимо, я сегодня ваш злой гений, уже второй раз пугаю вас до потери сознания. Эдик, включай музыку громче. Пусть гости побыстрее забудут это невинное развлечение. Танцуют все!

Эдгар с трудом заставил себя шевелиться, под таким он находился впечатлением. В кассетник вновь вставили RADIORAMу, но танцевать почему-то не хотелось. Компания, тесно сплоченная тем, что каждый теперь знает свое ближайшее будущее, сидела на своих местах и думала мучительно, как теперь себя вести и что делать. Некоторые медленно потягивали пепси-колу, из бокалов или прямо из бутылок. Да, порядком огорошили собравшихся последние новости. И только Борис Новиков и Рая Белова в неземном упоении танцевали медленный танец, очень медленный, как во сне, вразнобой с динамичной музыкой. Фаина призраком возмездия возвышалась в темном углу, возле лестницы, и грустным взглядом взирала на это скопище зла и всевозможных пороков, вопиющих о каре небесной. А Игорь, держа в руках гражданский кодекс и кассету с записью группы «Санкт-Петербург», опирался локтями о спинку выдвинутого в комнату дивана позади Сени Шевченко и иронично улыбался. А когда Эдгар обернулся и спросил у него, как он себя чувствует, ответил, качая головой:

– Детский сад, ей-богу.

Никто не обиделся на такое определение, к тому же из уст такого же малолетки, ровесника. Никто попросту не заметил этих слов, так все углубились в свои невеселые размышления. Тревожные симптомы! И вдруг на верхней площадке лестницы, вовсе не к месту, сработал будильник хозяина дома, заведенный, как обычно, на половину седьмого. Звон у него был ужасающей силы, все вздрогнули, словно он их и в самом деле разбудил, и стали громко возмущаться вслед Эдгару, который нёсся верх по лестнице его отключать.

– Ты что, спятил, Эдька? Убить тебя мало, придурок! Разве можно так пугать людей! Какого черта он у тебя здесь, а не в спальне?

– Мы его вынесли, когда делали уборку. А поставить обратно забыли.

Запыхавшись от неожиданности и досады, он схватил будильник и нажал на кнопку. Звон прекратился, и от тишины сразу заложило уши. Настроение новогодней ночи было уже вспугнуто, как птичка, начиналось утро первого января, начинался новый день, новый год. Не то чтобы гостей отрезвил этот дикий звон, но праздник уже явно завершился, от него почти ничего не осталось, кроме похмелья, сонливости и головной боли После недолгого затишья гости в массовом порядке зашевелились, засобирались по домам, причем сделали это так быстро, что дом опустел буквально в считанные минуты. Уходили ребята в основном не поодиночке – и безопаснее, и девчат проводить надо, и самим удобнее, потому как подвыпили.

Борису Новикову уходить было вроде бы некуда, однако обе его пассии отправлялись восвояси, а он внезапно вспомнил о необходимости приводить в порядок жилое помещение – мыть посуду, таскать в контейнер горы мусора, складывать объедки для собаки в кастрюлю, пылесосить и выполнять еще много всякой грязной работы по дому. Борис тут же надел куртку, шапку и сапоги и исчез вместе с Раей Беловой и Фаиной – какая-никакая, а защита от всяческих хулиганов на улицах. Весомый повод для отлынивания от уборки! На это обратил внимание Игорь Белояр, но не Эдгар, который в тот момент провожал Сеню Шевченко с крыльца. А вернувшись в гостиную, он окинул ее глазами и с обреченным видом сжал пальцами лоб.

– О нет, – простонал он. – Неужели это всё мне?

– О да, – ответил Игорь, по-прежнему опираясь локтями о спинку дивана и держа в руках книгу и кассету. – Жаль, я не догадался попросить ее остаться и помочь. Тогда даже невооруженному глазу стало бы ясно, стоит ли иметь с ней дело.

Эдгар вдруг так смутился, что покраснел:

– Кого? С ума сошел? И что ты вообще имеешь в виду?

Игорь улыбался мягко, как взрослый.

– Глупый, – сказал он. – Или ты думаешь, что никто ничего не увидел?

– И что же ты увидел?

– Что это Раиса Белова. Ну и влип же ты, дружочек. Неужели это и правда Рая?

– Фаина, – сердито ответил Эдгар.

– Эдька, я тебя умоляю. Фаина, конечно, живет в каком-то совершенно другом мире, но если сравнивать их, то не она, а Раиса – настоящее извращение.

– Почему это?

Эдгар уже ничего не отрицал, а Игорь качал головой и разводил руками.

– Эдик, ну ты же не ребенок. Я не скажу ни единого слова, потому что не хочу с тобой ссориться, но ведь у тебя тоже есть глаза, и ты далеко не дурак. Правда?

Эдгар помолчал, затем угрюмо произнес:

– Вот уж не думал никогда, что она клюнет на Бориса. Сегодня праздник, а она любит блистать. Впрочем, он тоже это любит. К тому же, она, наверное, выпила.

Игорь смотрел на него не мигая и ничего не отвечал, только сделал гримасу и самоустранился:

– Дело твое, Эдик. Кто там? По-моему, кто-то пришел.

Со звоном захлопнулась железная калитка, потом – входная дверь, на крыльце кто-то долго отряхивал от снега одежду и обувь, потом Эдгар услышал голоса и вздохнул. Это явились его родители, что означало окончательное завершение праздника, по крайней мере, их личного, юношеского праздника. Первой в гостиную вошла мать Эдгара, огляделась и ахнула. Грандиозный бардак безраздельно царил на первом этаже их дома, такой, что отец Эдгара, войдя сюда минутой позже, скептически приподнял брови и сказал:

– Опа! Надо припомнить, праздновал ли я сам в твои годы с этаким размахом.

Эдгар еще раз вздохнул и потупился:

– Я все уберу. Я уже почти начал, но не успел – гости ушли буквально только что, перед вашим приходом. Я все уберу сам.

Но скепсис его отца отнюдь не уменьшился:

– Свежо предание!

– Я уже начинаю.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, я ему помогу, – заступился за друга Игорь и получил от него в награду самый благодарный взгляд, какой можно себе представить.

– Да здесь работы хватит на целую неделю! – воскликнула хозяйка, обретя наконец дар речи.

Но Игорь возразил с улыбкой:

– Глаза страшатся, а руки делают. Да, Виктор Егорович, большое спасибо за кодекс.

– Не за что, Игорь. Если что-нибудь еще понадобится, спрашивай, я постараюсь сделать. Ты все так же намерен поступать на юридический факультет? Тогда будь так добр, постарайся взять с собой и Эдика. У юристов всегда большие перспективы.

– Никакого юридического! – запальчиво крикнул Эдгар. – Даже не мечтайте об этом. Я буду журналистом на телевидении. Идем убирать.

Ребята решили начать с кухни и ушли туда. Родители переглянулись и развели руками, словно хотели сказать извечное: «Переходный возраст».

А в это время Борис Новиков вел под руку Раю Белову, а Фаина, несмотря на все его старания, не позволила ему сделать то же самое и с ней и шла рядом, чуть-чуть позади. Молчала и думала о чем-то своем. А Рая висела на руке Бориса и хихикала, слушая его плоские шутки и самодовольные рассуждения. Этот кавалер нравился ей все больше и больше, она не понимала и не способна была понять, что он, этот завидный со всех сторон кавалер, так распинается тут вовсе не перед ней, а перед Фаиной, которой он был не нужен, даже за вознаграждение.

По той же дороге, только немного впереди, домой шел Сеня Шевченко, неуверенной походкой, он поминутно скользил и всплескивал руками. Он, Рая и Фаина жили в соседних девятиэтажках, недалеко от Подновья, в Печерах, в глубине жилого массива. Сеня тоже думал о своем и почти, как на странно, не вспоминал прошедшую вечеринку. У него было какое-то дурное предчувствие, в течение уже нескольких дней. Оно отвлекало его от действительности и отравляло ее, так что он все свободное время пытался разобраться, что же это за напасть. Наступали моменты, когда ему казалось: его существование на земле – сплошная аномалия, которую надо срочно прекратить, пока не случилось что-то ужасное. И тут его окликнул знакомый голос, голос соседа по площадке, священника по имени Александр.

– Сенечка! Здравствуй. Подожди меня, дойдем вместе. Я должен тебе кое-что сказать.

Сеня обрадовался этой встрече, так как она отвлекла его от тягостных мыслей. Поэтому он дождался отца Александра, и дальше они пошли вместе.

– Сенечка, я недавно видел Людмилку и не узнал ее. Она была слишком вульгарно одета и накрашена, но это ерунда. Сеня, она была среди ребят Димы Красноплескова, одна девочка среди этих хулиганов! Я боюсь за нее, Сеня. Неужели ты совсем ею не занимаешься? Ей уже тринадцать, она повзрослела очень, и Сеня, пожалуйста, проследи за ней, она сейчас в таком возрасте, когда ее нужно контролировать, иначе будет поздно. Это для ее же пользы, Сеня, потом она будет благодарна тебе за то, что ты не позволил ей скатиться в пропасть. Понимаешь? Сеня, ты слышишь меня? У тебя есть мать и бабушка с дедушкой, и младшая сестренка, за которую ты несешь ответственность перед людьми и Богом, потому что ты старше и потому что ты – мужчина!

Сеня ничего из его речи не слышал – его опять отвлекли какие-то интуитивные предчувствия, чуть ли не ясновидение, он будто бы находился под гипнозом и не осознавал, что делает.

– Сеня! Сенечка!

Отец Александр звал его и теребил за рукав, но не смог возвратить к реальности до конца. Сеня ответил:

– Да-да, я поговорю с ней.

Отец Александр только покачал головой. Тут мимо них, мимо их подъезда, прошла шумная, хохочущая парочка. Это были Борис Новиков и Рая Белова. Они избавились от осуждающего присутствия Фаины, которая вошла в свой дом, напротив этого, через квадратный двор. Вообще-то, Рая жила в одном подъезде с Сеней и отцом Александром, этажом ниже, но они с Борисом решили еще немного пройтись, им было хорошо вдвоем. Одно лишь портило эту идиллию – Борис уже планировал новую встречу с Фаиной, по возможности – без посторонних.

Беловы

Ей снились вовсе не цветы и не поющие птицы. Принимая во внимание нежный возраст девушки и очаровательную наружность, это легко можно было бы предположить. Нет, райские кущи – вовсе не для Раи, она предпочитала земной рай. Ей снилась поистине царская комната – она видела такие в Эрмитаже, когда их класс ездил на экскурсию в Ленинград. Возле открытого окна стояла она, Рая, в пышном атласном платье и с дымчатой накидкой на плечах, она окутывала фигуру с ног до головы, подобно облаку… И глаза округлялись всё удивленнее, и тонкие ноздри, трепеща, жадно вдыхали редкостный аромат амбры…

– Рая! Раечка!

Хлопнула дверь.

– Дочка, вставай, – прозвучал ласковый голос совсем близко, над кроватью.

Рая продрала глаза, застланные туманом.

К ней наклонилась Полина Михайловна, ее лицо сияло радостью.

– Вставай, дочка, уже пора.

– Не называйте меня так! – крикнула Рая, в ярости забывая желание спать. – Я не ваша дочь!

Лицо Полины Михайловны потухло.

– Хорошо, Раечка. Я открою форточку? – Но голос остался кротким и очень нежным.

– Открывайте, – буркнула Рая.

Полина Михайловна подошла, раздвинула шторки, растворила форточку. В комнату ворвалась морозная свежесть, вытеснила теплый домашний воздух, казавшийся теперь противным и нездоровым. Рая встала у трюмо и оглядела себя пристальным взглядом. Всё было донельзя привлекательно. Она олицетворяла собой (так ей казалось) все страсти мира грешного, какие только можно себе представить: любовь, ненависть, азарт и месть. Худенькая фигура просвечивала сквозь тонкую ночную рубашку с широким вырезом. Узкое белое кружево украшало рукавчики и длинный, до самого пола, подол.

Осмотрев себя в зеркале и оставшись довольной этим осмотром, Рая повернулась в комнату. У окна стояла Полина Михайловна прижатой к груди рукой и восхищенными глазами.

– Ой, Раечка… Какая же ты… красавица! – вполголоса произнесла она. Однако на Раю это не подействовало ничуть.

– Ну что вылупились на меня? – огрызнулась она. – Я и без вас знаю, что я красивая. Завтрак готов?

– Ах да! – воскликнула Полина Михайловна, всплеснув руками. – Вот я глупая, совсем забыла. Иду, иду…

Когда дверь за ней закрылась, Рая перестала злиться. Ее лицо разгладилось, она сладко потянулась, зевая. Потом скинула ночную рубашку и надела халат.

Беловы жили как раз под квартирой отца Александра Рудакова. Их было две: Полина Михайловна и Рая. Пока. Скорее бы уже закончился учебный год, экзамены, и тогда можно будет, наконец-то, начать самостоятельную жизнь, без капания на мозги и чтения морали. Она так устала от всего этого за семнадцать лет своего земного существования. Тем более если уверена совершенно точно, что достойна лучшего. И тем более если знаешь, как достичь цели.

Прикрыв постель покрывалом, Рая забралась в ванну – освежиться. Это была одна из ее любимых процедур, не считая расчесывания волос, раскрашивания лица и примеривания всяких нарядов. Прямо над ее головой, этажом выше, уже шумела вода – умывался отец Александр. Рая заулыбалась и громко запела:

– Музыка нас связала, тайною нашей стала…

Она знала, что там, у отца Александра, ее хорошо слышно, и вскоре перешла на более вызывающий репертуар:

– Прикоснись ко мне, поцелуй меня и скажи, что ты любишь меня!

Голос у нее был хороший, и со слухом все было в порядке, так что пела она вполне прилично. Не произойдет ли чудо, и отец Александр оценит ее музыкальность? Ну не может быть, чтобы он не замечал ничего. Он же ведь не евнух, в конце-то концов. Рая никогда не встречала таких симпатичных молодых мужчин, как отец Александр. Высокий приятный голос, густые блестящие локоны, прозрачные серые глаза с мягким взглядом. Чем не идеальный возлюбленный для девочки в переходном возрасте? А его священничество придает еще и дополнительный такой шарм, экзотику, нечто вроде неуловимого аромата обаяния.

В квартире сверху вода уже давно не шумела. У Раи исчезло удовольствие от мытья, она быстро выбралась из ванны и вприпрыжку направилась в свою комнату, одеваться. И там находилась ее любимейшая вещь в доме – зеркало. Она была готова глядеть в него до умопомрачения. Там она видела, разумеется, себя: высокую худенькую фигуру с покатыми плечами, длинные черные волосы, круглые карие глаза и острый нос, маленький, тонкий и приподнятый. Несколько темных, почти черных веснушек на носу и под глазами придавали ей задорный вид, ее небольшое лицо было подвижное, выразительное и могло очаровать кого угодно. Ее фигура напоминала греческую амфору, когда она стояла спокойно. Каждое движение ее обладало гибкостью змеи. Ей подошла бы любая одежда, от купальника бикини до монашеской рясы. Кроме того, ей казалось, будто она в совершенстве владеет техникой макияжа. Улыбалась она своими длинными выпуклыми одинаковыми губами с гипнотической силой.

Уборка комнаты заняла не более пятнадцати минут. Покончив с ней, она выбралась на кухню. Там Полина Михайловна, решившая порадовать дочку сладеньким, начинала делать тесто на пирог. Рая отодвинула ее в сторону.

– Дайте, я сама… Ведь все равно напортите что-нибудь. Почистите лучше картошки к обеду.

Было такое впечатление, что недовольное ворчание дочери мать слушала как музыку. «Хорошо еще, что хоть так говорит, а если бы совсем со мной не разговаривала?» – вздыхала она сочувствующим соседкам, как будто это что-то объясняло. На такой мазохизм ради своих детей способны только матери-одиночки. Через несколько минут на другом столе появилась большая кастрюля крупной картошки, ножик и развернутая газета. Полина Михайловна взяла в руку нож. Из-под светящегося на солнце лезвия шустро поползла тонкая извилистая кожурка и стала падать на газету, которая темнела от воды. За спиной матери пыхтела Рая, взбивая желтки. Если бы Полина Михайловна не была уверена в том, что это именно Рая готовит тесто для пирога, то подумала бы – человек поднимает непосильную тяжесть, такие слышались там охи и вздохи. При этом Полина Михайловна мечтала. Перед ее глазами была умилительная картина: дочка, ее муж (молодой, красивый и работящий) и их дети (трое или четверо) сидят вместе с ней, Полиной Михайловной, за большим накрытым столом. На Новый год. Раечка счастлива и улыбается умиротворенно, и все они загадывают желания и поют песни.

Рая за работой тоже мечтала, чтобы хоть так скрасить унылую действительность. Только в ее голове рождались совсем другие картины: она, Рая Белова (хотя лучше будет придумать себе новую фамилию, погромче и пороскошней, говорят, это возможно), идет по высокому подиуму в вечернем платье из шелестящего прохладного шелка, нет, из парчи, из ее длинных черных волос сделана умопомрачительная прическа, она видела такие в импортных журналах у девчонок в школе. Зал в шоке от подобной красоты, а она смотрит на зрителей холодно и высокомерно, как снежна королева на грязный сброд. А потом ей дают за этот показ деньги, много-много денег, и она начинает их тратить: на рынке покупает себе ведро апельсинов и мандаринов, еще обязательно ананас, хотя она понятия не имеет, как его нужно есть. И еще – шампанского, или другого какого-нибудь вина, она пока не знала, какого, но наверняка из тех тяжелых вин, которые льются в бокал густо, как сметана, и светятся там темным красным светом, похожие на кровь. Потом она купит себе чудодейственный крем от прыщиков на лице – редко, но появлялись у нее такие. (Везет же Фаине, у нее кожа, как свежее молоко.) Купит еще зеркальные тени для век, тушь для ресниц и губной помады тюбиков пять. Крем и пудру очень нежного цвета, цвета легкого загара. Одежду она покупать не будет – слышала где-то, что «звезды» имеют своих персональных портних и на ширпотреб не размениваются. А на выходе с работы ее ждет черная «Волга», и в ней – самый шикарный парень, какого можно себе представить. У него черты лица, как у отца Александра, с одним существенным отличием: он смотрит на нее, словно она является единственной богиней этого мира. Да и одет он в черный костюм и при галстуке. Весьма светский парень. С Раисы прямо-таки готов пылинки сдувать.

Тесто для пирога было давно готово. Рая размазала его по противню, сверху положила яблочное варенье и сунула противень в духовку. На этом ее миссия на кухне, по ее мнению, заканчивалась. Поэтому она ушла к себе в комнату, продолжать свои метания. При этом она сначала обрабатывала свои ноготки пилочкой, напевая песенку, так как настроение у нее снова повысилось, а затем села поближе к зеркалу и размотала полотенце на голове. Влажные длинные волосы тяжелыми прядями упали на плечи и спину. Поправив рукой челку, она встала и неторопливо оделась. У нее, несмотря на зимние каникулы, были неотложные дела в городе.

На завтрак, кроме пирога к чаю, была гречневая каша и чуть-чуть колбасы. Еда Рае не очень нравилась, вдобавок мысли были далеко, но и в любом другом случае за столом царило бы полнейшее молчание. На плите в это время варилась картошка к обеду. А Полина Михайловна любовалась грацией и изяществом дочери и не осмеливалась предложить добавки. Обычно в ответ на это раздавалось: «Я на диете, боюсь разжиреть, как вы», хотя она была такая худенькая, что разжиреть ей явно не грозило.

Поев, она с грохотом опустила тарелки и ложки в раковину, а сама пошла к себе, собираться в город, по делам. Надела теплые шерстяные носки, черные гамаши и толстый свитер с узором из веточек и листьев. Накрасилась, и это потребовало около получаса – ювелирные движения щеточки сделали ресницы мохнатыми, тени для век она выбрала серые, а две совершенно одинаковые по очертаниям губы разрисовала помадой влажного вишневого цвета. Затем удовлетворенно улыбнулась своему отражению в зеркале – она была готова покорять мир.

В прихожей она обмотала голову длинным темно-красным шарфом в виде башлыка – писк моды, застегнула на длинных ногах красные сапожки, надела красивое светло-серое пальто с меховым воротничком. Ее свитер, шарф, носки и варежки был ручной вязки – на работе Полина Михайловна развлекалась тем, что мечтала обрадовать дочурку удобными теплыми вещицами. Рая изнашивала эти вещицы до дыр, но радовалась ли она им – большой вопрос. Пожалуй, куда больше ее обрадовала бы норковая шапка или кожаные перчатки с «молнией» и кисточками. Она видела такие на базаре. Увы, зарплата продавщицы в «Галантерее» исключала подобную роскошь.

Предупреждать о своем уходе, и тем более вдаваться подробности Рая, разумеется, не стала. Просто застегнула пальто на все пуговицы, завязала пояс, повесила на плечо свою сумочку и ушла. Когда вернется домой, она пока и сама не знала. Ее ждала жизнь – ее жизнь начиналась вне стен дома.

На улице была замечательная погода. «Мороз и солнце, день чудесный» – отец Александр опередил ее всего на десяток шагов. Она думала было припустить за ним, но вовремя спохватилась, ей надо было идти на другую остановку. Отца Александра можно оставить на потом.

Подружку по имени Люба мало кто помнил, она теперь проживала очень далеко, в Автозаводском районе. Ехать предстояло с пересадками. Но народу было не много. Для людей все еще продолжались новогодние праздники, и они предпочитали сидеть в выходные дома и отдыхать с размахом по-русски. Сначала Рая доехала до Московского вокзала, оттуда – на улицу Дьяконова. Собственно, «подружка» – слишком сильно сказано. У нее не было близких подруг, так как она не хотела ни с кем откровенничать, а подружками называла тех, кто мог оказаться полезен.

Сюда в столь ранний час ехать было рискованно, но все обошлось – Люба была дома и уже не спала. Рая вернула ей взятый почитать журнал. Точнее, не почитать, потому что журнал был на английском языке, а поглазеть на красивые фотографии безумно красивых женщин, которые дали необыкновенный толчок ее и без того богатому воображению.

– Классно! – сказала она, с сожалением протягивая журнал его законной владелице. – Как отметила Новый год?

Люба махнула рукой:

– И не напоминай! Я так жалею, то не попала к Эдику Тимофееву. Мы ездили к бабушке в деревню. Всю ночь, как примерные ученики, смотрели телевизор и ели «оливье». Я на него теперь смотреть не могу. Ни тебе танцев, ни салютов, ни одного парня, в клуб меня не пустили, и я в три часа уже легла спать. Такого ужасного Нового года у меня еще не было. А родителям что – они нас с брательником сплавили, а сами оттянулись по полной программе.

– Так всегда бывает, – выразила сочувствие Рая.

– А что было у Эдика? Расскажи!

Рая задумалась.

– Ну, – протянула она, – вечеринка у него и правда была что надо. Музыку он ставил – просто прелесть, импортная. Я такой никогда не слышала. Наверное, что-то новейшее, ты же знаешь Эдика. Он всякую музыку, если ему нравится, из-под земли достанет. Знаток. А еще – «Кар-Мэн» и «Мираж». Тоже новые. Ой, слушай, мы ведь гадали, как в прошлый раз, на бумажках, помнишь?

– Да! И как?

Рая хохотала при одном воспоминании.

– Ну, как же там было? – настаивала Люба и теребила ее за рукав. – Не смейся! Не смейся же и рассказывай лучше.

– Да что рассказывать-то?

– Рассказывай, кому что выпало! Кому какое предсказание досталось?

– Ты что, разве я помню? Разве это можно запомнить?

– Ну хоть что-нибудь!

– Ну… Мне вот выпало – много труда, работы и всего такого. Ну, и есть шанс, что я добьюсь своего, если буду хорошей девочкой. Кстати, Файке выпало самое хорошее предсказание. Исполнение всех желаний. Везет же дуракам! Заем Файке исполнение желаний? У нее ведь и желаний никаких нет!

Люба скривилась:

– А что там делала Файка?

Рая задумалась, потом ответила:

– Вообще-то это я взяла ее с собой. Если честно, не знаю, зачем.

– Развратить ее, что ли, решила? Бесполезно, Раиска.

– Не знаю, не знаю. Уламывала я ее, кажется, целую неделю. Или даже больше. По-моему, это не удивительно. Но мы ее на вечеринке почти не видели. Она где-то все время пряталась. И в гадании участвовать не хотела ни за что. Мне за нее пришлось вытаскивать бумажку. И вот что я ей вытащила.

Люба засмеялась:

– Зато теперь мы точно узнаем, какие у нее желания! Вдруг она их тщательно скрывает? Вдруг на самом деле она мечтает о потрясающем парне или о том, чтобы стать популярной певицей или актрисой?

– Она мечтает о женском монастыре с самыми жесткими правилами и даже самоистязанием. Там ей самое место. И туда ей и дорога, сказать по правде.

– Да, – подтвердила Люба. – А что было в предсказании у самого Эдика?

Вот тут Рая должна была поднапрячься, потому что помнила праздник кусками и иногда была не уверена в правдивости своих воспоминаний.

– Слушай, Люб, я не помню дословно, что-то непонятное там Белояр написал… Кстати, там был и Белояр, Любка, я бы никогда не подумала, что он такой классный. Весь из себя.

– Герой боевика, – с гримасой поддержала подружку Люба.

– А уже Сеньке Шевченко он чего понаписал – сам черт ногу сломит. Про какую-то пропасть и всякие опасности. Я не говорила? Предсказания писал он, Белояр. В общем, все было здорово. Если он, Эдик то есть, надумает и следующий Новый год справлять вот так, то я обязательно пойду туда снова. Мне очень понравилось.

Люба завистливо вздохнула.

А Рая думала, как бы половчее перейти к той теме, которая ее больше всего интересовала, и не показать возможной конкурентке, как это для нее важно. В таком деле главное – не дать обойти себя на поворотах. К счастью, Люба первая заговорила о перспективах и будущем.

– Раиска, у меня большая трагедия.

Раиска в ответ не особенно переполошилась, да и тон Любы был отнюдь не трагедийный.

– Что случилось?

– Я спрашивала у родителей, можно ли мне записаться в школу моделей. Ох, слышала бы ты, какой тут начался лай! Они кричали так, будто я спрашивала разрешения пойти работать на панель. С ними было невозможно разговаривать. Ничего не хотели слушать. А ведь я всё про эту школу узнала. Возле кинотеатра «Москва», с черного хода. Узнала даже, что заведует там какая-то Василькова, но каждое шевеление воздуха там зависит от еще какого-то Афанасьева. Я и была там, видела вывеску, только внутрь не заходила. Представляешь?

Рая выразила на лице живейшее сочувствие и даже жалость, а в голове у нее со скоростью света выстраивался план по пунктам, как действовать дальше.

– Может быть, твои родители просто не хотят платить за обучение? – предположила она.

Люба разгневанно фыркнула:

– Ну да, что за ерунда! Пятнадцать рублей с носа в месяц – разве это деньги? Просто они убеждены, что манекенщицы все до единой… – И она зашептала Рае на ухо щекотливые подробности, словно их кто-то мог подслушать. Они хихикали и пожимали плечами.

– Вот так, Раиска. Для меня пока нет никакой надежды. Но я их еще упрошу, не беспокойся. Будет по-моему.

Рая в этом сомневалась, потому что у Любы вовсе не было характера, но на лице ее продолжало оставаться сочувствующее выражение. Правдой или преувеличением являлись сообщенные подружкой щекотливые подробности – Рае было все равно. Это был ее путь, и она с него не свернет. Он выведет ее из нынешнего безвременья.

– А мне купили новую шубку, – похвасталась Люба. – Хочешь посмотреть?

– Давай.

Люба вышла в прихожую и через пару минут вернулась в хорошеньком енотовом полушубке, который Рая придирчиво осмотрела, пощупала, подергала за мех, прогладила ладонью, заглянула и наизнанку, словом, вела себя как знаток. Люба гордилась шубкой и собой в этой шубке, и не замечала алчный блеск в глазах Раисы – та думала, насколько выгоднее на фоне серого меха выделялось бы ее, Раино, маленькое, но яркое лицо и черные завитые волосы, а не Любины. Но Любины родители могли себе позволить делать дочери такие подарки хоть каждый год, они ходили в директорах, не то что Полина Михайловна.

– Хорошая вещь, – одобрила Рая, стараясь сделать это без скрипа зубов. – Импорт?

– Угу. Мама сказала: «Эксклюзив». Врут, конечно, эксклюзив сюда вряд ли дошел бы. Но мне нравится. Я в ней уже ходила. В школу приду – вот девчонки попадают!

В глубине души, разумеется, предполагалось, что в первую очередь попадают мальчишки, а не девчонки, но и у тех было бы приятно вызвать зависть. Еще год назад Люба училась с Раей в одном классе, но затем ее отец получил новую квартиру, и вся семья переехала в Автозаводский район. Рая иногда забегала к ней в гости, чем вызывала отчаянную ностальгию по прежней школе и старому образу жизни. Однако же гибкая психика уже позволила Любочке адаптироваться на новом месте, подружиться с новыми людьми.

Они заглянули журналы и обсуждали их до тех пор, пока не пришли родители Любы и позвали дочку за стол. Рая тут же откланялась, заручившись обещанием Любы оповестить ее немедленно, как только появятся новые номера. Рая с удовольствием осталась бы с ними обедать, чтобы хоть раз в сто лет попробовать бекон и настоящие эклеры, но родители у Любы были строгие и знакомых из низших слоев общества не поощряли. Рая безошибочно чувствовала такое отношение и старалась избегать, лишь бы только не возникло конфликта, который мог бы повредить карьере.

Ей очень не хотелось домой. Поэтому она прибыла туда не в духе, обедать и ужинать не стала, закрылась у себя и прильнула к зеркалу, дабы еще раз оценить свои шансы, по возможности трезво. Она самым придирчивым образом оглядела себя со всех сторон, подсчитала все размеры до миллиметра и не нашла в себе ни единого изъяна. Она высокого роста, невероятно стройна и гибка, словно южная лоза. У нее, кроме того, самое фотогеничное лицо в мире. Жаль только, у нее нет имени и родственников. Хотя, с другой стороны, иметь столь темное происхождение даже выгодно – можно повоображать себя потомком какой-нибудь графини, княгини, которая в силу превратностей жестокой судьбы вынуждена была отказаться от дитяти, а теперь, может быть, разыскивает ее, чтобы сделать наследницей титула и, главное, денег.

Тут ее мысли приняли совсем другое направление. Такое приятное направление, что ни о чем другом думать было уже невозможно. Это легкое возбуждение привело к бессоннице. Рая всю ночь ворочалась с боку на бок, измяла всю подушку, а простыня под ней скрутилась, как жгут. Как тут уснешь? Поэтому утром она встала все еще возбужденная и выглядела неважно. Глаза болезненно блестели, под ними выделялись синие круги, щеки были чуть ли не желтыми, даже веснушки, казалось, слегка размылись. Несмотря на это, чувствовала она себя великолепно. Вскочила на стол и распахнула форточку. От свежего воздуха желтизна кожи сменилась румянцем. От душа она окончательно пришла в себя, хотя в квартире сверху было очень тихо. Ничего удивительного – отец Александр наверняка давно ушел, ведь рабочий день.

Песня оборвалась. Рая в халате, сияющая, с полотенцем на голове, мелькнула в прихожей на миг. В следующую секунду она опять запела Овсиенко, уже в своей комнате, сидя перед зеркалом, высушивая волосы феном и наводя марафет. Затем она оделась в самое лучшее, что у нее было – синий свитер, украшенный перламутровыми бусинками, и черные шерстяные брюки. Теперь она выглядела хорошо. Но ее все еще раздражала темнота под глазами. Немного пудры – и от удовлетворения немедленно расцвела улыбка. В тот день она должна была быть во всеоружии и продемонстрировать все, на что способна.

Полина Михайловна уже копошилась в прихожей, собираясь на работу. Рая ее почти не заметила, так как там, у двери в зал, раздался звонок телефона, и предполагаемая звезда подиума бросилась туда и схватила трубку. Сквозь треск все-таки можно было узнать голос Эдгара Тимофеева.

– Привет, Раиска!

– Привет, Эдик.

– Как дела?

– Вроде ничего. А что?

– Ты сегодня занята чем-нибудь?

– После обеда – нет. Ты что, хочешь меня куда-нибудь пригласить?

Она сама собой расплывалась в улыбке от самодовольства. Она видела Эдика насквозь, знала, что он прямо-таки пускает слюнки, когда она появляется на горизонте. Он был живым доказательством ее силы и могущества.

– Да, – ответил Эдгар, – давай сходим в кино. В «Электроне» сегодня неплохой фильм.

– Какой фильм?

– «Тысячелетие», фантастика.

– Давай сходим, ладно. Не заходи за мной, я сама туда приеду. Во сколько сеанс?

– В два. Но можешь немножко опоздать. Я подожду.

Она засмеялась:

– Постараюсь не опоздать! Пока!

Она положила трубку и в тот же момент наткнулась на Полину Михайловну с серым пуховым платком на голове.

– Кто звонил, Раечка? – тихо спросила она.

– Не ваше дело, – тут же обозлилась та. – Я не лезу к вам в душу…

– Да, ты права, – кротко согласилась Полина Михайловна, опуская голову.

– Я всегда права, – бросила Рая.

– Я в этом не сомневаюсь, доченька…

– Я не ваша дочь!

И, припечатав Полину Михайловну этим криком к полу, она выскочила из зала, позавтракать и тоже уйти. Надо пользоваться свободным временем, пока каникулы и нет занятий в школе и дома. Это ее шанс!

Вдруг ее поразила мысль: а ведь студент-лингвист, Новиков Борис, до сих пор не дал о себе знать, хотя на празднике не отходил от нее ни на шаг. Это сигнал тревоги! Неужели он не успел понять, какая она единственная и неповторимая? Они не меньше трех раз обошли квадратный двор по периметру, он не мог не заметить ее достоинств, которые просто бросаются в глаза! Кто там еще был на празднике? Сплошные мымры – Светка, Машка, Маринка, они же невзрачные, как таракашки, а монахиня не в счет, конечно же, у нее, у Раи, не было на вечеринке ни одной конкурентки. Почему же тогда студентик до сих пор не позвонил? Или даже зашел бы в гости, ему известно, где она живет, и его приняли бы приветливо. Проклятие!

Она так задумалась, что кусок застревал у него в горле. Она слегка перекусила в тишине и одиночестве, подправила макияж и пошла в город. До кинотеатра «Москва» можно было доехать без пересадок, но Рая спешила и потому предпочла ехать с пересадками, чем дожидаться нужного рейса, которого, кстати, могло и вовсе не быть. Или в нем было бы столько народу – хоть полезай на крышу. Рая не выносила общественный транспорт. «Когда-нибудь я куплю себе машину! «Мерседес», не меньше! Тогда чихать я на них на всех хотела». В общем-то, времени она выиграла не слишком много. Просто от возбуждения трудно было заставить себя стоять на остановке и ждать.

Вывеску позади кинотеатра «Москва» она увидела сразу. Даже без наводки Любы она нашла бы этот ярко разукрашенный щит возле входа в подвальное помещение жилого дома. На нем, на желто-белом фоне, красными буквами было написано: «Школа моделей СТИЛЬ». И внизу мелко добавлено: «Руководитель Василькова П. М.» Рая хмыкнула. Другая девушка на ее месте оробела бы и долго собиралась с духом, но не Рая Белова. Она только поглубже вздохнула и начала спуск по лестнице.

Дверь была открыта. Со скрипом, правда, отворилась и впустила претендентку в святая святых. Подвал был длинный и разветвленный, как лабиринт. Но Рая искала мадам Василькову, и ее не остановил бы и всемирный потоп. Табличек на дверях не было. Рая разозлилась. Она-то думала – это солидная, официальная контора, а это оказались чуть ли не задворки общества! И вот она заметила на стене пришпиленный кнопкой листок из тетради. Фломастером на нем указывалось: «СТИЛЬ – здесь». И дверь разительно отличалась от всех прочих дверей этого подвала – обитая дерматином, украшенная шнурочком, декоративными гвоздиками и массивной металлической ручкой. Рая немного приободрилась, постучала по деревянному косяку, оповещая о своем приходе, и открыла дверь, не дожидаясь приглашения.

– Можно? – спросила она и просунула внутрь голову со сползшим на плечи шарфом.

– Да-да, входите, – ответил ей приятный женский голос.

Это был кабинет руководителя. Тут находились два стола, на одном из них – пишущая машинка, в углу стоял большой сейф, возле двери – кадка с фикусом. Еще Рая отметила про себя обширную, судя по ее величине, картотеку, вешалку, на которой на плечиках висела монументальная черная шуба стоимостью «Москвича – 2141». Стены были оклеены обоями в мелкий цветочек, на оконце под самым потолком висела тюлевая занавесочка-фестон, а женщина – обладательница приятного голоса – стояла возле фикуса с пластмассовой лейкой в виде дельфина и поливала цветок со всех сторон.

– Здравствуйте, – с нейтральным выражением лица произнесла Рая и вошла. Она решила сыграть ангела и на время припрятать напористый характер, так как по опыту знала – он по вкусу далеко не всем.

– Можете пока присесть, – позволила женщина. – Я сейчас освобожусь.

Она взяла в руки лопаточку и принялась рыхлить землю в кадке вокруг ствола, от чего вода там булькала, как в болоте. Рая между тем украдкой оценивала стол – очень чистый и аккуратный, с перекидным календарем, на каждой странице которого была масса пометок, из него даже торчали закладки, с пресс-папье в виде шахматной фигуры и стаканом с ручками и фломастерами. Под толстое стекло было положено какое-то расписание, какая-то таблица, похожая на прейскурант, и карманный календарик, где тоже были отмечены какие-то дни. Рая слегка примирилась с обстоятельствами. Конечно, это не то, на что она, прямо скажем, надеялась, но и не последний кабак в городе. И если судить по шубе, то это – сама мадам Василькова, а не секретарша приемной.

Наконец, фикус был обслужен по полной программе, и настала очередь посетительницы. Мадам Василькова вымыла руки, тщательно вытерла их белоснежным вафельным полотенцем и села за стол, причем каждое ее движение было выверено и осанка поражала прямотой. Она была примерно ровесницей Полины Михайловны, но внешне выглядела по сравнению с ней, как лилия рядом с тыквой. Убранные в строгую высокую прическу волосы, легкий, ненавязчивый макияж, высокая стройная фигура и манеры интеллигенции до мозга костей – Рая смотрела на нее во все глаза и не могла прийти в себя от изумления, до чего выучка и уверенность в себе делают людей будто из другого теста, другой породы. «Вот это да! Под таким руководством я стану вообще богиней!»

– Здравствуйте, девушка, – сказала мадам Василькова. – Вы, конечно, пришли насчет школы моделей СТИЛЬ?

Она сказала это таким тоном, словно девушки валили в их школу толпами. Внезапно Рая охрипла:

– Да, я хотела записаться.

Мадам снисходительно улыбнулась, как неудачной шутке.

– Все, кто приходят сюда, хотят записаться. Но в результате записываются далеко не все…

– Простите? – переспросила Рая, которую ошеломил такой апломб.

Тут в подвале раздался гул шагов, дверь открылась без всякого стука. Вошел человечек, похожий на Денни Де Вито – маленький и кругленький, только еще с лысиной, давшей яркий блик, когда он снял с головы каракулевую шапку, какие носили члены политбюро. Одет он был с иголочки, раздевался долго и с шумом, пыхтел и отдувался, от него исходил свежий аромат морозной улицы. Рая так же ошеломленно смотрела на него и не верила что это сам Афанасьев, хозяин всего этого заведения, кукловод, дергающий за ниточки марионеток. Разве такие уродцы способны быть влиятельными и могущественными?

– Доброе утро, Полечка, – проскрипел он из-под гигантского шерстяного шарфа, который он с трудом разматывал с почти несуществующей шеи.

– Доброе утро, Денис Павлович, – ответила мадам Василькова настолько бесцветным голосом, что Рая, как ни напрягалась, не уловила в нем никакого выражения. Телесная оболочка мадам Васильковой присутствовала тут и выполняла свои обычные функции, но куда же подевалась вся остальная мадам Василькова.

«Похоже, у них непростые отношения», – подумала Рая, включая все свои подкорковые рефлекторы и принимая вид еще более ангельский, чем был у нее до этого. Она не знала пока, чьей стороны следует держаться, если в этом заведении действительно грядет передел собственности, но ей позарез нужна была школа моделей СТИЛЬ и всё то, что она может ей дать, поэтому ей предстояло лавировать между Сциллой и Харибдой, подобно хитроумному Одиссею.

Толстячок разделся, повесил пальто на вешалку рядом с шубой, осмотрелся вокруг и заметил посетительницу. Рая заглянула ему в лицо и тут же отвела взгляд, потому что от его масляной улыбочки у нее сжалось сердце. Такие улыбочки она видела каждый день себе вслед, знала, что они означают, и тогда они ей льстили, а теперь она испугалась. В конце концов, что случилось с мадам Васильковой?

– У нас новенькая? – проворковал старичок.

– Она пришла на собеседование, – по-прежнему без выражения ответила телесная оболочка мадам Васильковой. – Мы не успели ничего обсудить.

Толстячок потер руки и встал рядом с ней:

– Прекрасно, значит, я ничего не пропустил. Продолжайте же, не обращайте на меня внимание.

Но выполнить его поручение оказалось непросто. Мадам Василькова, какой она была до его прихода, не возвращалась, а Рая от волнения начинала терять самообладание.

– Прежде всего, – говорила мадам, – я хотела бы от вас услышать, почему вы решили записаться в школу моделей.

– Я хочу стать манекенщицей, – без раздумий выпалила Рая.

– А почему вы решили стать манекенщицей?

– Как почему?

Мадам терпеливо объяснила:

– Ну, что привлекает вас в профессии манекенщицы? Девушка, в ваших интересах отвечать правдиво и подробно. Мы должны понять, что вы за человек.

Рая перебирала в уме возможные варианты ответов, отсеивая слишком откровенные, а также слишком слащавые. Ей удалось сделать это в достаточно короткий промежуток времени, чтобы это не бросалось в глаза.

– Мне кажется, я всегда об этом мечтала. Мне нравится все красивое, с детства нравилось. Все девчонки мечтают о красоте – одни рвутся в певицы, другие – в актрисы, третьи – в манекенщицы. Я постараюсь не мешать тем, кто лучше меня, но и сделаю все возможное для достижения цели. Я хочу получить эту специальность и жить самостоятельно.

– Похвальное стремление, – одобрил старичок вполголоса.

Зато мадам Василькова не повела и бровью.

– Вам, конечно, известно, что наша профессия – это тяжкий труд. Вам придется пожертвовать многим ради успешных занятий в нашей школе. Плюс жесточайшая диета, плюс регулярно спортзал. Десятки девушек уходят от нас уже через неделю, не выдержав нагрузок, и разочаровываются, потому что думают – манекенщицы только ходят по подиуму или позируют для журналов мод. Не сомневаюсь, что все это вы уже слышали, но наверняка считаете преувеличением. Так вот, это не преувеличение, а реальность.

– Полечка, – вмешался старичок. – Вы так совсем запугаете бедного ребенка. Прошу вас, не надо так сгущать краски.

Она снова не отреагировала на его слова и продолжала обращаться к Рае:

– Научиться владеть своим телом – это, не буду утверждать, что несложно, но доступно всякому человеку, при наличии желания. При очень большом желании можно даже из бревна, как говориться, сотворить даму. Но если вы планируете добиться заметных успехов в модельном бизнесе и сделать карьеру, то одной школы моделей мало. Для этого, кроме знаний, нужен талант. Мы можем научить вас красиво двигаться и улыбаться, но если у вас нет таланта…

– Как я сама могу судить о том, есть у меня талант или нет? – рассерженно перебила ее Рая. – Извините, это могут определить только специалисты. Я пока что очень хочу попробовать. Проверьте, подхожу ли я вам, раз вы во мне сомневаетесь.

Мадам Василькова приготовилась выложить перед ней очередную порцию возражений, и Рая внезапно поняла, что она, эта отточенная с ног до головы женщина, просто не хочет пускать ее, новенькую, в школу моделей. Это одновременно и злило, и озадачивало Раю. Неизвестно, чем закончился бы этот разговор, продлись он хоть немного дольше, как в него снова вмешался старичок.

– Вот что, Полечка, я вижу, у вас сегодня дурное настроение. Не надо заранее стращать девочку. Может быть, у нее действительно призвание. Пусть походит с месяцок, осмотрится. Никакой трагедии в этом нет, ведь правда?

– Но группа уже набрана.

– Что за беда! Запишете еще одну девочку, ну какая вам разница? Не губите юное дарование в самом зародыше. Отказаться никогда не поздно, помните об этом.

В ответ на это нравоучение мадам Васильковой оставалось лишь склонить голову и делать что велят. Мысленно Рая показала ей язык, а на деле скромно потупила взор. Мадам достала из ящика стола бланк и протянула ей вместе с ручкой:

– Тогда заполните заявление, пожалуйста. Вот тут поставите нынешнее число, вот тут – распишетесь. Что будет непонятно – спрашивайте.

Рая с благодарностью улыбнулась и углубилась в бланк.

– Кстати, – вспомнила мадам Василькова, – у вас паспорт с собой?

Рая будто налетела на стену.

– Н-нет… – запинаясь, произнесла она. – Свидетельство о рождении. У… У меня еще нет паспорта. Разве у вас тут есть возрастные ограничения? А девчонки говорили, сюда ходят даже восьмиклассницы!

Она почти уже расстроилась, как в дело снова вмешался старичок:

– Полечка, вы сегодня явно не в духе. Девушка, у нас нет возрастных ограничений. Сколько вам лет?

– Шестнадцать. Но я еще не успела получить паспорт.

– Не беда. Это не так страшно. У нас же тут не притон какой-нибудь, чтобы вводить ограничения.

Полечка была настолько с этим не согласна, что отвинтила у ручки колпачок и всунула ее в стакан. Рая, обнадеженная заступничеством старичка, мысленно обозвала ее мымрой и продолжила заполнять заявление. Мадам Василькова не сможет захлопнуть перед ней дверь. Мечта уже так близко – протягивай руку и бери. И старичок оказался ничего, доброжелательный.

Мадам тем не менее сделала еще одну попытку:

– Занятия в новой группе начинаются уже сегодня. Может быть, вам не стоит спешить, и вы подождете следующего набора, подумаете еще раз хорошенько?

Рая, ощущая поддержку бодренького старичка, не удержалась от гримасы, и мадам Василькова сдалась окончательно. Ее голос и вовсе превратился в тень голоса.

– Занятия у нас платные. Пятнадцать рублей в месяц. Внесете первый взнос перед началом занятий.

– А можно сейчас? – с энтузиазмом поинтересовалась Рая.

Мадам бросила на нее странный взгляд, словно на дитя малое, неразумное.

– Можно, конечно. Я выпишу вам квитанцию. И еще – дома спросите у родителей данные их паспорта, запишете и принесете нам.

– У меня только мама, – с трудом призналась Рая.

– Хорошо, запишете только мамин паспорт. Серия, номер, кем и когда выдан. Занятия у нас начинаются в пять часов вечера и длятся до семи. Три раза в неделю – в пятницу, субботу и воскресенье. С сегодняшнего дня. У меня к вам будет убедительная просьба не опаздывать и не пропускать занятий без уважительной причины.

– Вот деньги.

Волнение у Раи перетекло в весьма приятное русло, она уже полностью владела собой и была способна не трепетать.

– Распишитесь, где галочка, и можете идти. Не забудьте – в пять часов.

Она расписалась, улыбнулась добренькому старичку, а мадам Васильковой еще раз мысленно показала язык, и выпорхнула из подвала, как скворец из своего родного скворечника – чтобы полетать и вернуться обратно. Пятнадцать рублей в месяц – ерунда. Полина Михайловна даже не узнает, что школа платная, да и вообще про школу моделей ей знать не обязательно. А то еще поднимет шум, запрещать начнет, станет пересчитывать карманные расходы – нет, не надо ей такого счастья. Лучше предусмотрительно промолчать. До поры до времени. Погода на улице стояла прекрасная, под стать ее настроению. Светило яркое солнце, сугробы переливались всеми цветами радуги, будто состояли не из снега, а из алмазов. Ни ветерка и легкий морозец – Рая разрумянилась и улыбалась то самодовольства. Ноги несли ее, как крылатые сандалии Персея, она не шла, а летела над землей. Она решила не идти домой, а до самых занятий гулять в городе. Что она дома не видела? Она даже напевала себе под нос. Слава Богу, она в центре города, и есть куда зайти.

Мягкая белая шуба города уже не была ослепительно чистой. Тут и там пестрели малиновые полосы, оставленные взрывпакетами, валялись жвачные обертки, машины накапали множество радужных лужиц бензина, прохожие, вляпавшиеся в грязь, натоптали ржавых следов.

Возле рынка, как обычно, толпился народ. Пятница, и там – не протолкнуться. Люди со звериным упорством навязывали свои сокровища, зачастую весьма сомнительного качества. У всех – и у продавцов, и у покупателей – злющие глаза. Если ты прошел мимо них и ничего не купил, они следят за тобой с проклятием, словно ты преступник. А уж если ты спросил их насчет цены, услышал и прошел – вообще враг народа. Рая толкалась в этой куче, придерживая у груди сумочку, чтобы не вырвали и не отрезали. Где-то у противоположных ворот слышались крики и ругательства – там, по всей вероятности, у кого-нибудь стянули кошелек. Рая только хмыкнула.

Протискиваясь между куртками, жвачками, бутылками, книгами, обувью и другими товарами ширпотреба, Рая потихоньку добиралась до ворот. Длинные концы ее шарфа то и дело застревали, она недовольно оглядывалась и свободной рукой вытягивала их. Кто-то из очень наглых схватил ее за плечо и тут же отпустил. Она в бешенстве обернулась, но наглец уже скрылся в толпе.

Кое-как она дотянулась до ворот. Здесь стояло много машин, среди них – милицейская. Бойкие старушки плотно окружили место, где звенели наручники и ругались мужчины. Будто в первый раз, бабки! Рая не стала слушать галдёж и, скользя на грязно утоптанных тротуарах, поспешила дальше. Потом вдруг остановилась и немного постояла, с радостью вдыхая восхитительный воздух. Она взирала на город так, будто она – его королева, его богиня, а он – прекрасное, укутанное в белый пух творение ее рук и мысли, ее желания. Каким-то новым взглядом она увидела с детства знакомые дома, улицы, деревья, машины.

«Потрясающе! – думала она в полном восторге. – Я просто гений. СТИЛЬ даст мне все, что нужно, чтобы блистать. Я стану звездой в модельном бизнесе! Иначе не стоит жить на свете. Я стану звездой, и тогда появится все – деньги, вещи, любовь. И я смогу наплевать на всех, кто желает мне зла. Вокруг меня будет много, буквально тысячи парней. Кстати, куда подевался этот студент, Борис? Я уже думала об этом сегодня утром. Он был такой милашка на празднике, не то что этот рохля, Эдик. Надо будет поинтересоваться…»

Она не успела закончить мысль, потому что подходила к остановке, а к остановке подходил автобус. Она в два прыжка вскочила на подножку и протиснулась внутрь. Купить билет она тоже не успела и до Московского вокзала доехала зайцем. Ее выпуклые губы, подкрашенные перламутровой помадой фиолетового цвета, по-прежнему вытягивались в улыбку, на щеках у нее появились кокетливые ямочки, черные волосы на висках выбились из-под шарфа и обрамляли лицо. На пути ее возвышался центральный универмаг – гигант советской торговли в несколько этажей. Рая в предвкушении славы не могла его пропустить.

Универмаг был почти пуст. Витрины с украшениями трогательно говорили о полном отсутствии вкуса и эстетического воспитания. Рая не спешила восхищаться большими каменьями из цветного стекла, догадываясь без труда, что бриллианты, рубины, изумруды и сапфиры, о которых часто пишу в книгах про любовь, несравненно прекраснее всей этой дешевизны, имеющей не больше цены, чем выпавший снег. В отделе канцелярии на полках стояли только пурпурные папки для какого-нибудь чиновничества. Под стеклами выстроились пластмассовые красные и розовые зайчики с серыми ластиками внутри. Лежали ромашковыми лепестками пять одинаковых ручек. Тетради не продавали из-за дефицита бумаги.

Рая вышла на улицу с победной усмешкой на лице: « Когда я стану моделью, я уже не вернусь сюда. Примитив».

Фильм, на который ее пригласил Эдгар Тимофеев, действительно был неплохой, но уж слишком, по мнению Раи, запутанный. Она предпочитала вещи попроще, намного проще, желательно с пометкой «сделано в Индии». А в этих хитросплетениях разбираться – мозги свихнешь. Поэтому Рая отказалась от прогулки и не разрешила себя провожать – пусть знает, на какие фильмы следует приглашать девушку. Эдгар явно был этим недоволен, но вслух ничего не сказал. Тоже еще, умник. Но он из высшего света, а также каждый день общается со студентиком, Борисом, и может сообщить о нем много ценных сведений. К тому же, он встретил ее у кинотеатра с букетиком гвоздичек, а это так приятно! И хоть Рая на сегодня с ним рассталась, но сделала это как можно мягче, обещая надежду на будущее. Да и вообще, разве он, Эдгар, способен сопротивляться ее взгляду и манящей улыбке, особенно когда у нее такое прекрасное настроение?

И вот так, прямо с цветами, она явилась в школу моделей. А чего ей стесняться? Пусть все вокруг видят, что она популярна у мальчиков. Этим можно гордиться. Было без пяти пять, когда она спустилась в подвальное помещение. Какую же она застала перемену! Никакой тишины и запустения, в лабиринте замкнутого пространства стоял гул девчоночьих голосов и смеха. Рая немедленно пошла туда, откуда раздавались эти замечательные звуки. Она спешила, чтобы успеть раздеться и поправить прическу, и прижимала к груди гвоздики. Одна из дверей была открыта и вела в обширный зал размером с классную комнату в обычной школе. Там была еще одна дверь, тоже открытая, и там находились, как в магазине одежды, длинные ряды вешалок с самыми разнообразными нарядами. Но Раю пока не интересовали наряды. Она сразу устремилась к ученицам, рассевшимся по множеству стульев и столиков, расставленных с правой стороны помещения в живописном беспорядке.

Учениц было около тридцати. Среди них не было ни одной маленькой, пухленькой, кривоногой или курносой. Словно стайка ангелочков спустилась сюда – они были высокие, худенькие, с длинными волосами всяких оттенков и правильными чертами лица, словно отштампованными по одному образцу. Уродству, несовершенству, безобразию здесь не было места. Рая с улыбкой поздоровалась сразу со всеми и в том углу, где уже возвышалась груда верхней одежды и сумочек, сняла с себя пальто и шарф. Туда же, на самую верхушку кучи, водрузила и гвоздики.

Девушки не корчили из себя принцесс и приветливо приняли Рая в свою стайку. Они и впрямь были разного возраста, от совсем еще девочек до студенток. Каждая из них знала, что красива, но ни одна пока не умела этим пользоваться. Они, к тому же, не были достаточно хорошо знакомы друг с другом, чтобы задирать нос.

– Ты новенькая?

– Да, – ответила Рая, встряхивая рукой влажные волосы.

– Как тебя зовут?

– Рая. Рая Белова.

– Со свидания, что ли?

И девочки кивнули на гвоздики. Она изобразила смущение:

– Да.

Девочки щебетали, как птички на ветках. Но ровно в пять в комнату вошли старичок-толстячок и мадам Василькова, она потребовала внимания и начала занятия, предупредив, чтобы завтра все принесли тетрадки и ручки, она будет диктовать. А старичок время от времени появлялся в комнате, прохаживался вдоль девочек, кося на них оплывшим, совиным бесцветным глазом и вновь исчезал, так как тут ему делать было нечего. Сперва эти странные появления в их среде озадачивали учениц, но вскоре они к ним привыкли и перестали отвлекаться от слов и жестов мадам Васильковой.

Рая прислушивалась к ней буквально не дыша. Она впитывала слова наставницы, как губка. Кроме того, что это было ей интересно, она еще и понимала, что от ее, Раиного, усердия и старательности напрямую зависит ее карьера и благополучие. Она сидела рядом с голубоглазой светловолосой десятиклассницей, которая тоже жила в Верхних Печерах. Они уже договорились ехать домой вместе, чтобы не так страшно было. И хотя они обе чувствовали друг в друге потенциальных конкуренток в модельном бизнесе, так как они обе были одинаково юные, красивые и амбициозные, но в данный момент им было выгоднее не конфликтовать, а сотрудничать. Две девушки всегда найдут общий язык, особенно если у ни схожие интересы.

Два часа занятий пролетели для Раи, как одно мгновение. Сравнить ли это с уроками в школе, когда постоянно смотришь на часы и до бесконечности ждешь звонка! Вот что значит любимое дело! Рая получила столько удовольствия, что готова была просидеть тут всю ночь, но надо было уходить.

На улице было уже совсем темно и очень свежо. Рая любила это время и темноту, как, наверное, все девочки ее возраста. Рая и Оля не спеша вышагивали к остановке автобуса. Настроение было мирное и приятное. Они поглядывали на небо и дышали полной грудью. Разве можно пожелать себе лучшего начала года?

– Ты новенькая и будешь заниматься с последней группой, – объясняла Оля. – Вас почти половина от нас всех. А я хожу сюда уже второй месяц. Но это почти не имеет значения. Очень скоро вы подтянетесь, и вся группа станет как один класс. У нас ведь творческая работа, а не рутина. Это здорово! Вот увидишь.

– Угу, – отозвалась Рая.

– Иногда нас уже и фотографируют, но только лучших из нас. Приходит фотограф, молоденький такой, симпатичный. У него какой-то контракт с Афоней.

– С Афоней? – переспросила Рая.

– Ну да, с Афоней. Афанасьев, Денис Павлович. Ну, ты его видела, он все ходил туда-сюда. Это его обычная манера. Он разрешает нам называть его Босс, но между собой мы называем его Афоня. Тот еще типчик. Мы его побаиваемся.

– Почему?

– Пристает, дрянь такая. Вот увидишь.

– Он же старый!

– Вот-вот. А Василькова, между прочим, тоже его боится. Но она дама! Профессионалка. Всё при ней. Хотя не красавица. Почти не улыбается, я вот никогда не видела ее улыбку. А почему – никто не знает. Слухи только. Я точно не слышала, что-то с ребенком связано.

– Жалко, – с заметным равнодушием бросила Рая.

– Да, – продолжала Оля. – Надо будет разузнать при случае, интересно все-таки. Смотри, вот автобус. Пустой почти.

Они забрались в автобус и уселись. Ехать было далеко, и они болтали, как кумушки-сплетницы. Особенно болтала Оля – у нее опыт обучения в школе моделей СТИЛЬ был обширнее, и она делилась этим опытом с новобранцем.

Приближалась остановка «Подновье», Рая засобиралась выходить.

– В общем, все будет хорошо, Раиска, – пожелала напоследок Оля. – Тех, кто делает успехи, Полина Михайловна сама, лично рекомендует фотографу.

Рая резко остановилась:

– Кто, кто?

Оля невинно моргнула:

– Василькова. Это ее имя, Полина Михайловна.

Новиковы

Будильник, как обычно, поднял ребят в семь утра, хотя можно было его и не заводить. У Эдгара – зимние каникулы, а у Бориса – выходной. Эдгар дисциплинированно встал и в ожидании завтрака включил музыку. Негромко, чтобы никому не мешать. А Борис нажал на кнопку будильника и даже отвернул к стене самый противный прибор в мире – абсолютное большинство людей не любят просыпаться рано утром, и Борис был в их числе. Когда воцарилась долгожданная тишина, он перевернулся на другой бок и продолжил спать. Но ему почти никогда не снились сны – очень редко, и то только после выпивки, как ни странно. Должно быть, алкоголь активизировал творческие центры в сером веществе его головного мозга, и он видел во сне хорошеньких девушек. Влюбленных в него, разумеется. Эдгар счилет, что у него, Бориса, сдвиг по фазе на этой почве. Что Эдгар может понимать в этом, мелочь пузатая.

Спать в тепле и уюте Тимофеевского дома было приятно. К восьми часам во всем этом большом жилище воцарилась тишина. Перестали хлопать двери, утихли шаги и голоса. Родители Эдгара ушли на работу. Точнее, уехали – сам Тимофеев в исполком, на служебной машине, а потом эта же машина отвозила его жену на завод «Двигатель Революции», где она работала заместителем директора. И в тишине дома негромко, но отчетливо слышались мелодии RADIORAMы, которые Эдгар слушал у себя в комнате.

Около половины десятого Борис устал вертеться с боку на бок и окончательно проснулся. Но встал, опять же, не сразу, а еще с четверть часа понежившись в постели, как капризная девушка. В зеркале ванной комнаты он внимательно себя оглядел. Не просто юноша-студент, а прямо-таки юноша-плейбой. У него были чуть вьющиеся длинные, заложенные за уши волосы смоляно-черного цвета, иногда он собирал их в хвостик. Мрачно-черные глаза умели смотреть пристально и вдумчиво, и в минуты даже самого разгульного веселья этим своим мрачным выражением ставили в тупик собеседников. Но улыбался он совершенно очаровательно, противостоять ему в такие моменты было невозможно. Поистине королевская осанка говорила о том, что он принадлежит не просто к состоятельному классу общества, а к настоящей аристократии. При взгляде на него сразу вспоминался какой-нибудь из трех мушкетеров, либо сам король Людовик Тринадцатый, такой властной была его внешность. Оценивающий взгляд, движения, манеры насквозь были пропитаны сознанием собственной значительности и незаурядности. Разве могут устоять девушки перед таким кавалером? Борис улыбнулся и встал под душ.

В уме у него уже несколько дней складывался сюжет нового рассказика. Хотя он получал стипендию отличника учебы, и отец присылал ему достаточно денег на карманные расходы, Борису нравилось сочинять всякие небольшие безделки, которые регулярно печатались в областных изданиях под псевдонимом Россо Даниэлян. Это заковыристое имечко пришло ему в голову невесть откуда – из подкорки, услышал, наверное, когда-нибудь, может, еще в детстве. И опять же, сочинял он обычно после принятия алкогольных напитков, дававших потрясающий стимул его воображению, и без того достаточно оживленному. Никто не знал о творческой деятельности Бориса – он таился, как партизан, даже от родителей, и тем более от не очень дружелюбно настроенного Эдгара. Заложит мальчишка как пить дать. А это весьма неплохое подспорье и хороший выброс всяческих эмоций. Бумага ведь все терпит. И его бредовые рассказики тоже.

Никуда идти не хотелось. Борис оделся в домашнее – в свитер и трико – и устроился в отведенной ему комнате, готовиться к зачету, переводить статью. Не хотелось и завтракать. А еще и идея рассказа, как назло, постоянно ускользала от него, будто ее спугивали эти мелкие заботы и хлопоты.

Вдобавок из головы у него не выходила одноклассница Эдгара, Фаина. Хотя он ни разу не разглядел ее как следует, да и пьян был в дымину, в общем и целом помнил, что девушка была необычайно хороша, потрясающе, богиня во плоти, не иначе. Впечатление она на него произвела очень сильное – если до сих пор он о ней думает. А уж о ее душе он и понятия не имел, но образ ее для него уже сложился. Довольно-таки привлекательный образ. Он представлял себе несчастное, слабое, хрупкое создание в тисках богомольной семьи, мечтающее об освобождении и об освободителе – таком, как он, Борис, разумеется. А так она могла бы быть (должна бы быть, по его мнению) обычной девушкой, как все – общительной, веселой и, в конце концов, доступной для предприимчивого молодого человека, который не отступает на полпути.

Кстати, неплохая мысль, из нее можно развить интересненький рассказик. Борис отложил в сторону газету, сел за стол и принялся с увлечением воплощать понравившуюся мысль на бумаге. Но занимался этим не очень долго – от излишне рьяной фантазии он заметил, что описывает уже откровенный разврат, испугался какого-нибудь психологического термина, из Фрейда, и решил повременить с реализацией, поостыть. Иначе его писанина не пройдет даже через самую либеральную цензуру.

Отвратительно, что он не запомнил, где она живет, настолько был занят ее подругой – черт побери, при одном только намеке на Раю Белову его будто обожгло. Это была не девушка, а термоядерная реакция, и при этом в ней нет, на первый взгляд, ничего особенного.

Борис вскочил со стула.

– Эдька!

Эдгар слушал свои кассеты и перечитывал Эрве Базена – весьма серьезная литература для столь юного возраста, но Эдгару нравилось. Борис отвлек его, как всегда, от любимых занятий, поэтому он встретил приятеля не столь приветливо:

– Ну что еще?

– Эдька, слушай.

– У тебя опять проблемы?

– Что значит «опять»? У меня не бывает проблем. Я к тебе по поводу Фаины, одноклассницы твоей. Тебе что, жалко? Сам хочешь за ней приударить?

Эдгар захлопнул книгу так, что она щелкнула. Но вот такая сознательная провокация была свойственна обычному поведению Бориса, отвечать ему тем же было просто бессмысленно. Поэтому он устало вздохнул и уменьшил звук у магнитофона.

– Боря, я знаю Фаину с первого класса. В этом возрасте за кем-нибудь приударить способен только сексуальный маньяк. Уверяю тебя, ты не первый и не последний, кого ввел в заблуждение ее привлекательный внешний вид.

Тот расплылся в улыбке:

– Она красавица.

– Угу, – иронически подтвердил Эдгар. – А что толку в ее красоте, когда на нее запрещается даже смотреть? Оставь ее в покое, ради Бога, все равно ты ничего не добьешься.

– Поживем – увидим.

– Боря, – предостерегающе произнес Эдгар. – Тебе не придется по вкусу моя речь, но право же, неужели ты всерьез убежден, что ты – лучше всех на свете? За Фаиной пытались ухаживать прекрасные ребята, причем ухаживали они не так, как ты, не растаптывали в порошок и не скручивали в морской узел. Результат был один и тот же.

– «Растаптыванием в порошок» и «скручиванием в морской узел», как ты выразился, я не занимаюсь, – возразил несколько задетый Борис, – хотя этими приемами можно достичь цели гораздо эффективнее, чем расшаркиваниями и сюсюканьем.

Эдгар пристально посмотрел на него и ответил:

– Да. Если твоя цель – растоптать в порошок и скрутить в морской узел. А если ты хочешь любить и быть любимым, – он покраснел и потому отвернулся, – то без расшаркиваний и сюсюканья, к сожалению для тебя, не обойтись.

Борис немного помолчал.

– Ты стал силен в спорах, Эдька. За словом в карман не полезешь.

– Стараюсь. Но настоящего спорщика ты еще не видел. Игорь Белояр – вот кому палец в рот не клади. Он будет юристом, так это его хлеб насущный.

Борис пренебрежительно встряхнул головой:

– Это тот, который на Новый год бумажки писал? Кореш твой?

– Он самый. Только он не кореш, просто близкий знакомый. Даже не закадычный друг.

– Не отвлекайся от Фаины. Она, наверное, находится в зависимости от своей семьи, поэтому и изображает из себя святошу.

Борису было нелегко свернуть с интересующего его маршрута. Эдгар обреченно отложил в Эрве Базена на стол и совсем выключил магнитофон.

– Она не изображает из себя святошу. Она и есть святоша.

– Ерунда. Такого не бывает. По крайней мере, в двадцатом веке.

Эдгар не стал углубляться в дискуссию, так как Борис в таких случаях слышал только то, что ему хотелось слышать.

– Насчет ее семьи. Фаина живет вдвоем с отцом. Он пенсионер и вдобавок инвалид, что ли, короче, живет на какие-то пособия. Папа мой называет таких людей «голь перекатная». Так что вряд ли там есть какие-нибудь ссоры и насилия, как ты думаешь. Я видел этого старичка, на родительском собрании – безобиднейший субъект, и мухи не обидит.

Борис разгорячился:

– Значит, есть что-то еще, почему она прикидывается верующей!

Тут рассердился и Эдгар:

– Значит, нечего приставать ко мне с расспросами, думай всё, что тебе угодно, если ты такой упёртый! Почему бы просто не принять как факт, что она действительно верующая? Она что, не имеет на это права? Может быть, это ей доставляет удовольствие, как нам – музыка и книги!

– Что за чушь! Ты послушай, что ты говоришь! Какое еще удовольствие? Бить челом об пол и читать молитвы с утра до вечера? Не смеши меня!

– Ну, у каждого человека свои вкусы, – неуверенно заключил Эдгар.

Борис фыркнул. Это возражение не показалось ему убедительным. Он вообще не любил, когда ему возражали. Эдгар был одним из немногих, которые осмеливались это делать, потому что сам был по общественному положению равен ему, а Борис к тому же жил в доме его родителей и командовать не был вправе. Неожиданно Борис это почувствовал, это ему не понравилось, и он решил поразмыслить об этом на досуге. В самом деле, ситуация почти что унизительная – он нахлебником живет у Тимофеевых, хотя у них, Новиковых, есть в Горьком квартира, и даже две, и он вполне способен к самостоятельности. Надо будет поговорить с отцом и с Тимофеевыми. Только так, чтобы их не обидеть – посчитают еще, что его что-то не устраивает, или что они плохо с ним обходятся, а это неправда, они его любят, по-настоящему привязаны к нему, словно он им родня.

– И это все, что ты о ней знаешь? Только то, что она верующая? – уже без бравады спросил он.

Эдгар еще раз вздохнул:

– А что тебя еще интересует?

– Какие ей подарить цветы, на какой фильм пригласить, ест ли она мороженое и шоколадные конфеты…

– Насчет цветов я не задумывался, в кино она точно не пойдет, потому что грех непрощенный, а мороженое… Ест, наверное, но ведь сейчас пост, а оно сделано из молока. Ну не слышал я, чтобы верующие ели шоколад в пост.

Они засмеялись.

– Ладно, – сжалился Борис. – Я вижу, ты и правда веришь в ее святость. Может быть, ты и прав. Интересненькую ты нарисовал картину!

– Какая уж есть, – улыбнулся Эдгар. – Послушайся доброго совета, не делай глупостей.

– И не собираюсь. Разве ухаживать за красивой девушкой – глупость? Впервые слышу.

– Смотря какая девушка.

– А откуда тебе известно, вдруг я – ее судьба. Вдруг мы с ней – самая красивая история любви со времен Ромео и Джульетты.

Эдгар поперхнулся, а пока он прокашливался, Борис продемонстрировал нарочитый пируэт, продекламировал по-немецки пару строк из Шиллера и удалился походкой Чарли Чаплина. Эдгар явно опять намерен был увещевать его и призывать к благоразумию, а Борису до чертей надоели моральные наставления. Пусть разглагольствует на темы высоких материй со своим корешком, Игорем Белояром. Так, кажется, его зовут. Впрочем, какое это имеет значение.

К тому же, за всем этим пустопорожним разговором он не узнал самого главного – где девушка живет. Сам же Борис помнил одно: это место здесь, в Верхних Печерах, и недалеко отсюда, раз они дошли туда пешком, минут за двадцать. Не очень обнадеживающая информация – тут, куда ни глянь, жилой массив, сплошные многоэтажки, одинаковые квадратные дворы и одинаковый белый утоптанный снег. Никаких зацепок. Надо же было тогда, на вечеринке, так упиться, до такого беспамятства!

Он снова развалился на диване и ожесточенно принялся за перевод немецкой газеты. Так ожесточенно, словно зачет предстояло сдавать уже сегодня.

Через полчаса перевод был осилен и даже записан в тетрадь с конспектами. Несколько минут Борис угрюмо сопел, выбирая, что бы еще такое трудное осилить. Рассказ для газеты сопротивлялся гораздо дольше, но к концу рабочего дня осилен был и он – целых восемнадцать листов. В запарке усиленного творчества он упустил момент возвращения с работы хозяев дома и очнулся лишь тогда, когда к нему заглянула хозяйка и попросила помочь ей с ужином. Муж и сын ее были заняты починкой собственного автомобиля ВАЗ – 21093, хотя до весны было еще очень далеко, а для котлет нужно было пропустить мясо через мясорубку – тяжелый, неженский труд.

На кухне играли и пели сладкозвучные голоса дуэта «Модерн Токинг» – Марианна Тимофеева обожала их. Борис вошел туда с улыбкой: еще из коридора было слышно, как она хлопотала у плиты и у стола и тихонько подпевала писклявому Томасу Андерсу.

Ей было около сорока лет, но выглядела она гораздо моложе. Коренная москвичка, с детства она любила лошадей и все свободное время, после школы и в выходные, пропадала в цирке, который был по соседству с их домом, через дорогу. Она буквально выросла в цирке. Почти в каждой программе она, как джигит, вылетала вихрем на арену верхом, на своих холеных лошадях с длинными тонкими шеями, становилась ногами на седло, проделывала головокружительные трюки, словно заправский каскадер. Там же, в цирке, она впервые встретила Виктора Егоровича Тимофеева, он был сражен наповал ее храбростью и мальчишеской свободой. Она и внешне была как артистка – круглое лицо с чуть вздернутым носом, тонкими губами, лучистыми голубыми глазами, каштановые брови и ресницы, пышные завитые в кудри темно-рыжие волосы, кожа золотистого оттенка, будто она загорела на летнем солнце. Когда она подкрашивалась, надевала грузинскую мужскую одежду и черную курчавую папаху, садилась в седло на изящного ухоженного коня, она становилась очаровательной, неотразимой. Иногда она и теперь захаживала в цирк и каталась верхом, но в программах, разумеется, не участвовала.

На плите варился суп и шипела сковорода. Марианна была одета в махровый халат голубого цвета. Волосы она, как всегда, наглухо скрепила на висках белыми заколками, и они сзади тяжелой волной ложились ей на плечи.

– Когда зачет? – спросила Марианна.

Борис встал к мясорубке и принялся заталкивать туда мясо.

– Послезавтра.

– Ты готовишься?

– Уже подготовился.

– Молодец.

Руки Марианны порхали над столом. Нашинкованная капуста воздушной горкой поднималась в салатнице.

И тут Бориса осенило.

– Тетя Маша, у меня к вам большая просьба.

И он замолчал, выжидательно кося глазом в ее сторону.

– Я тебя слушаю, Боря.

– Вы хорошо знаете одноклассников Эдика?

– Ну, более-менее. А что?

Борис собрался с духом. Врать Марианне Тимофеевой – для этого необходимо немалое мужество, особенно стоя рядом с ней, лицом к лицу. Но ведь он почти не погрешит против истины, лишь немного ее приукрасит.

– На празднике, на Новый год, я встретил тут девушку… Тёть Маш, не поверите! Честное слово, настоящая богиня.

– Вот как? – удивилась Марианна.

Он с энтузиазмом крутил рукоять мясорубки, так что раскачивался стол.

– Ее зовут Фаина. Правда, красивое имя?

– Очень красивое!

– Тёть Маш, я никогда таких не видел. Она блондинка, и взгляд у нее, как у ребенка, и длинные, до пояса волосы. И одета она была… очень, очень скромно. Даже строго. И… – Он слегка заколебался. – Тёть Маш, я несколько раз звал ее танцевать, но она не согласилась. Я был в отчаянии.

– … и ты в нее влюбился, – весело и привычно дополнила Марианна.– Она заняла место Наташи? Ты ужасно ветреный мальчик, Боря.

– Нет, нет, о нет, совсем не так! – принялся переубеждать ее Борис. – Наташа, Наташа… Тоже мне, нашли идеальную возлюбленную! Она же только на «дискарь» ходит и в кино. Она еще ветреней меня, честное слово. А Фаина… Вот такую девушку можно любить только всей душой, я чувствую это.

– И ты уже любишь ее всей душой?! – изумилась Марианна, округляя глаза.

– Не смейтесь, тёть Маша! Не смейтесь, пожалуйста! Пусть я еще и не люблю ее свей душой, но я… мне кажется, я близок к этому.

– И она, конечно же, отвечает тебе взаимностью? – все еще смеясь, спросила Марианна.

– Ну…пока не знаю. Я ее после праздника не видел. И даже понятия не имею, где ее искать. Спрашивал у Эдика, но он мне ничего не сказал.

Наконец-то, у нее настало просветление:

– А… И ты думаешь, я скажу тебе, где ее искать.

Борис помрачнел:

– Если не скажете вы, то я обойду все Печеры пешком и все равно ее найду. И никто меня не остановит. Вы тоже. Вот, фарш готов! Тёть Маша, я вас очень прошу. Я вижу, вы поняли, о ком я говорю. Тёть Маш. А хотите, – он заговорщически понизил голос,– я сам пожарю котлеты? Я умею, а у вас и других забот хватает.

– Боря! – с укоризной протянула она.

– А еще заварю чай и помою посуду после ужина.

Она подозрительно долго перемешивала салат из свежей капусты, свежей моркови, репчатого лука и растительного масла. Он с замиранием сердца ждал, что она ответит. «Как неохота будет снова идти с расспросами к Эдику!» – подумал он, пока она мешала, пробовала салат и ставила его на середину стола. Потом повернулась к нему и сказала серьезно:

– Боря , я не знакома лично с этой девушкой, но несколько раз видела ее. Она замечательная. Я боюсь, твое легкомыслие может ей навредить. Ты же у нас парень хоть куда, а она – совсем еще ребенок. Ее ведь, скорее всего, постигнет участь Наташи.

Борис изобразил праведное негодование

– Как вы можете их сравнивать! Они как небо и земля! Как рай и ад! Тетя Маша, если вы видели ее, ну как вам не стыдно ставить их на одну доску.

– «Коня и трепетную лань»? – смеясь, процитировала Марианна.

Борис изобразил подлинную обиду и ничего не ответил.

– У,– протянула она, вбивая в фарш яйца и начиная месить, прямо своей аристократической рукой. – Уж и надулся. Ладно, сейчас я тебе верю. Но я не знаю, где она живет. Правда, ее частенько встречают в библиотеках, особенно в центральной, на Варварке, в читальном зале. Сидит, обложившись книгами. Прямо как наш Эдик.

Борис преувеличенно-громко чмокнул ее в щеку и просиял:

– Тетя Маша, вы гений. С меня котлеты и мытье посуды.

– Иди уж, Джеймс Бонд доморощенный. Беда с тобой. Через полчаса зови всех на ужин. А сейчас иди, не мешай мне.

Но Борис не ушел. Он вертелся вокруг нее, сам переворачивал котлеты на сковороде, и, как щеночек, ловил ее взгляд и вымаливал прощение улыбкой одновременно виноватой и нахальной. Марианна не выдержала строгую мину, засмеялась и отвесила ему подзатыльник, посредством которого мир был восстановлен.

Так или иначе, но промежуточного успеха он добился – узнал, где можно встретиться с девушкой. А далее – дело техники. Читать он, правда, любит только по настроению, но ради благой цели нетрудно и притвориться. Нашла же его избранница местечко, куда приходить в свободное время – от скуки с ума сойдешь. Тишина, спокойствие мертвое и тучи пыли, то есть самое ужасное, что только существует на свете. Наш студент, несмотря на учебу в престижном вузе, причем успешную учебу, бежал от библиотек, как от чумы. Эдгар очень удивился бы, как можно писать рассказы, не читая книги ежедневно, и при этом быть востребованным – увы, такие парадоксы случаются не так уж редко. Борису Новикову, чтобы писать рассказы, вполне хватало общения со сверстниками и полета собственных фантазий. До ужина он не успел упаковать свое твореньице в конверт, но не расстроился по этому поводу, так как у него было хорошее настроение, как будто он уже готовился к свиданию, на котором Фаина улыбнется ему и скажет голосом Раи Беловой: «Милый, я твоя». Почему голосом Раи Беловой? Потому, что голос самой Фаины Борис не помнил, даже не был уверен, что вообще слышал его. «У такой замечательной красавицы должен быть поистине божественный голос!» Она продолжала существовать в его воображении в образе обычной девушки, хотя Эдгар убеждал его в обратном. Пусть Эдгар думает что хочет – мал еще, неопытен.

За ужином он был прямо-таки душка – веселый, остроумный, не напористый, а что нечуткий – что ж, не всем дано. Он так искрился, что Эдгар удивленно на него посматривал и не понимал, отчего Борис так изменился. С утра был мрачен, как туча, а к вечеру заиграл своими кристаллическими гранями, словно обработанный бриллиант в лучах света.

Когда Борис находился в таком блистательном состоянии, он способен был очаровать кого угодно, хоть царицу свирепых амазонок. Эдгар подумал, что если тот продолжит в том же духе, то Фаина поддет к его ногам, как кающаяся Магдалина, уже в течение недели. Ему даже не придется за ней ухаживать.

Тимофеевы-старшие умильно улыбались, переглядывались и вспоминали свою собственную юность. Марианна больше не жалела, что подсказала Борису тайное убежище девушки, которая не подозревала, какая вокруг нее поднялась возня, и не подозревала о грядущих переменах. Знал бы Борис, что он, самый завидный кавалер в этом регионе, не оставил в ее памяти абсолютно никакого следа, и она не вспомнила о нем ни на одну миллисекунду после того, как покинула их с Раей Беловой, – он, право же, полез бы в петлю от разочарования. К счастью для его жизни, такая мысль не пришла бы ему в голову как полнейший абсурд.

Они засиделись за столом дольше обычного. Пили чай с малиновым вареньем. Эту идиллию нарушил телефонный звонок. Это звонили родители Бориса, из райцентра в семидесяти километрах от Горького. Они еще раз поздравили всех с Новым годом и начали расспрашивать сына, как у него дела.

– Пап, все хорошо! Литературу сдал, и на «отлично» написал диктант. Как всегда, не беспокойся, пожалуйста. И маме скажи, конечно. Что? Насчет денег? Ну… Вообще-то у меня еще есть, но если хочешь, пришли еще. Не откажусь.

Он засмеялся. На расстоянии семидесяти километров от строгого отца смеяться было очень просто!

– Сколько? – переспросил он, чуть не подавившись своим смехом. – Сколько, ты сказал? Я тебе что, безразмерный? Я столько не съем и не выпью. Пап, не спрашивай. Ну, шампанское. Пепси-кола. Пап, ради Бога, у меня до сих пор голова болит!

Он понял, что проговорился, сник и перестал юлить.

– Совсем немножко, пап. Всего сто, ну от силы сто пятьдесят. Не сердись, ведь был праздник, и все пили! Ты лучше у Славки спроси, так тот небось хлестал сивуху прямо из горлышка, не подсчитывая граммы и проценты! Нет, никакого дебоша не было. Я даже ни с кем не поссорился. А тебе, кстати, сообщили бы об этом в первую очередь.

Хотя ни одного Тимофеева поблизости не было, Борис говорил в трубку исступленным шепотом, в надежде не испортить впечатление о себе этим нелицеприятным разговором. Круглый год, в любое время суток и при любых обстоятельствах он боялся своего авторитетного отца. Боялся буквально до трепета в коленках. Даже находясь так далеко, он чувствовал влияние отца и ничего не мог с этим поделать. Его отец был сделан из кремня, сродни норвежским скалам – такой же высоченный и обледенелый.

О Фаине он и не обмолвился.

– Пап, я недавно вспомнил наши прошлые каникулы, в Ялте. Давай и этим летом туда съездим, а? Ну ты постарайся, чтобы получилось. Тебе же самому очень понравилось, я знаю. Ладно, заканчиваю. Маме и Славке большой привет. Приеду после сессии на пару дней. Пап, я тут работу себе подыскиваю, уже пора над этим задумываться. Я же не такой недальновидный, как Славка, к примеру, и забочусь о будущем. Пока что – методистом, а курса с четвертого можно будет и преподавать, по возможности. Я был уверен, что ты одобришь. Ну, до свидания. Приеду домой – сообщу обо всем подробно. Передам, передам обязательно. Они недалеко, на кухне. Мы до сих пор ужинаем, представь себе. Засиделись вот так. Да!

Он положил трубку и, приплясывая, вернулся за стол:

– Новиковы всем скопом передают Тимофеевым большой, горячий привет.

– Спасибо, Боренька. Будешь еще чаю?

– Нет, тёть Маша. Перебор.

Он остался на кухне, как и обещал, и вымыл всю посуду, не слушая возражений Марианны. У него в голове складывались интересные планы на ближайшие дни, окрашенные в самые радужные тона, и он мог позволить себе немного поблагородничать.

А перед сном он замечтался. Вспомнил прошлое лето, когда они, Новиковы, всей семьей проводили отпуск в Крыму, в Ялте. Их было пятеро: отец, мать, Борис, Славка и младшая сестричка, Варвара. Это было прекрасно! Они ездили на машине. Увидели весь Южный Берег. Чуть не задавили однажды, в каком-то селе, чью-то корову, которой вздумалось перейти дорогу перед их машиной. Они долго спорили и выбирали по карте, куда им поехать. В конце концов, начали с Никитского ботанического сада. Сфотографировались там в разных местах, но особенно много – рядом с удивительной магнолией, небольшой, без листвы, но с крупными, прекрасной формы и окраски, цветами. В Ялте они немедленно попали в дорожную пробку, еле-еле из нее выбрались, проехали мимо красивой розовой церкви и заблудились в поисках моря. Едва не попали в аварию. Все это сопровождалось смехом и шутками-прибаутками, даже со стороны сурового отца. В конечном итоге они выбрались-таки на набережную пешком, рядом с гостиницей «Ореанда» и парусником «Эспаньола». «Сибирской язвой пахнет», – на полном серьёзе сказал Славка. «Чем?» – в ужасе переспросила мать. «Шашлыком», – невинно хлопая глазами, пояснил Славка. Хохмач он, младший брат Бориса, погодок. Студент медицинского института, будущий хирург.

От причала отходил красивый, белый корабль под греческим флагом. Назывался «Ренессанс». Умеют же за границей придумывать названия для кораблей! Не то что у нас – «Теодор Нетте», «Максим Горький», «Федор Достоевский», «Михаил Светлов»… Никакой романтики. Проводив корабль дикими криками и поистине обезьяньими прыжками, они поели мороженого и спустились к морю, к воде то есть, на пляж, купаться. Незабываемые ощущения! Никакого сравнения с рекой. Умирающая из года в год, обреченная на медленное высыхание Волга никогда уже не даст такого впечатления – в море живая, движущаяся, дышащая во всю свою мощь не просто вода, а лениво ласковая стихия, перед силой которой не способна устоять никакая твердь. Она живет сама и дает жизнь другим, даже просто купальщикам. Новиковы чувствовали это каждым квадратным сантиметром кожи. Из них выходила отрицательная энергия и вливалась небывалая бодрость и радость – Борису чудилась в этом чуть ли не напрямую связь с космосом. И так странно было видеть на территории Советского Союза обыкновенные, свободно растущие пальмы – если бы он не потрогал их собственными руками, ни за что не поверил бы в их существование. А в очередной поездке по Южному Берегу, через несколько дней, они остановились недалеко то Артека, решили полюбоваться знаменитой Медведь-Горой, Аю-Дагом. А шалуны и хулиганы Славка с Варварой перепрыгнули через парапет и своровали где-то поблизости с десяток кисточек винограда, который они съели во мгновение ока, так это было здорово. Виноград был винный, мелкие и очень сладкие, до липкости во рту, ягоды так плотно прилегали друг к другу, что деформировались, а внутри каждой кисточки, оказывается, живет паучок.

И хотя степная часть Крыма, признаться, это заунывная, выжженная жестоким южным солнцем степь, как хорошо было бы вернуться туда следующим летом!

Неожиданно мысли Бориса приняли радикально иное направление: а ведь еще лучше было бы раздобыть достаточно денег и поехать летом туда с девушкой! Черт возьми, как же он раньше до такой сенсации не додумался! Только представить себе Фаину, днем в одном мини-купальничке, на фоне лазурного моря, золотого песка или раскаленной серой гальки, а ночью и вовсе без ничего, в белых лучах лунного света… На юге ночи темные, как успели заметить Борис и его брат, хоть глаз выколи, и темнеет поздно, но зато в считанные секунды, будто на землю опускается непроглядный черный занавес. И небо там совершенно другое, непрозрачное и черное, а звезды не одинаково белые, а разноцветные… Какая Фаина сможет устоять перед столь красочной перспективой? Нипочем не устоит и принцесса крови. Ведь она будет там с ним, с Борисом Новиковым.

Отсюда вопрос: где взять деньги на поездку? Сумма понадобится немалая. Машины у Бориса пока нет, прав на вождение тоже. Придется ехать поездом. Впрочем, купе – это неплохо, а раз уж мечтать, так лучше всего о люксе двухместном. Больше суток в таких комфортабельных условиях, рядом с красавицей подругой… ммм, просто голубиное гнездышко. Не меньше пятидесяти рублей за один билет, насколько он слышал. Затем – жилье. Ох, летом на юге эта статья расходов самая кусачая. Пансионат для влюбленной парочки никак не подойдет, у всех на глазах пропадает всякая романтика от поездки вдвоем. Уединиться можно будет только сняв комнату, или времянку (так называют на юге летние домики), за весьма ощутимые деньги. Зато какие это сулит наслаждения! Не описать словами!

На этом моменте на губах Бориса появилась легкая улыбка. Он позволил себе мысленно расслабиться и помечтать о девушке, какова она в любви, точнее, какова она будет в любви после наиприятнейшего курса, который он, Борис, ей преподаст, потому что у верующей девушки не может быть никакого опыта общения с молодым человеком, и за этот курс она должна будет оставаться ему благодарна по гроб жизни.

Если бы чьи-нибудь мысли можно было подсмотреть, и если бы Эдгар подсмотрел эти мысли, его передернуло бы от отвращения.

Вдоволь наглядевшись на картины ночного счастья с Фаиной, Борис продолжил свои подсчеты. Больше всего денег уйдет, конечно же, на питание и развлечения. Фрукты-овощи на юге относительно недороги, но одной грубой клетчаткой сыт не будешь, да и лучше прогнозировать с запасом, чем в недодачу. Да и просто так гулять по городу – с ума сойдешь от скуки. Надо же и в кино побывать, покататься на катере, в Луна-парке, экскурсии разнообразные, танцплощадки, кафешки со сладостями и мороженым – копейка за копейкой в таких заведениях текут не останавливаясь. Плюс к этому фотографии на память.

Каникулы будут незабываемые!

Но чтобы их осуществить, нужно тысячи две или три рублей. Легко сказать. Родители на эту авантюру не согласятся ни за что. Отец еще и Фаину заодно уничтожит, чтобы неповадно было впредь. От такой мысли у Бориса по спине пробежали мурашки. Нет, к родителям по этому поводу обращаться не стоит. Придется выкручиваться самому.

Для получения таких денег обычные люди работают в поте лица целый год и при этом урезают свои потребности до минимума. Борис же не привык себя ни в чем ограничивать, и потребности у него отнюдь не минимальные. Гонорары за рассказы его избаловали и приучили жить на широкую ногу.

– Хм… – призадумался Борис и пошутил сам с собой: – Написать штук шестьдесят рассказов сверх плана – и я обеспечен выше головы.

Вдруг у него прекратилось это глупое хмыканье. Он даже приподнялся на локтях в постели. Как же он сразу не додумался, дурачина-простофиля! Ответ лежал на поверхности с самого начала, он его не замечал только из-за своей постыдной несообразительности. Написать не много рассказов, а один роман – большой, толстый, на какую-нибудь интересную, еще никем не освещавшуюся тему. Проблем возникнуть не должно, так как писать он может вещи совершенно необъятные, до бесконечности, и имя он себе уже заработал, Россо Даниэляна все знают и любят, и в первую очередь – редакторы. Условия для творчества созданы самые благоприятные, пиши не хочу. Ох, какой же он осел, что не додумался до этого раньше. Не было бы потеряно столько времени.

Придя к такому решению, он откинулся на подушку и вздохнул полной грудью. Ему стало так спокойно и хорошо, будто он уже написал свой роман, издал его и получил гонорар в полном объеме. Приятно же, в конце концов, чувствовать себя королем этого грешного мира! Он заранее облизывался, как наевшийся мышек кот.

Спал он сном младенца.

А утром удивился, как это его осенила идея на трезвую голову. Обычно такое случалось только после выпивки.

Проснулся он бодреньким и активным. Встал пораньше, чтобы пораньше приступить к делу. Позавтракал вместе со всеми, чем удивил Эдгара, который окончательно убедился, что накануне произошло что-то очень важное, о чем Борис не хочет пока распространяться. Ну и не надо. Надоест секретничать – сам все выболтает.

После завтрака он оделся, прихватил свой рассказик и отправился на почту, потому что не имел ни желания, ни настроения видеться с редактором лично – у него теперь новое направление деятельности, и жалко было портить энтузиазм подробностями газетной внутренней политики. А в уме он уже выстраивал по пунктам план действий по написанию романа. Пункт А – выбрать тему. Написать надо много. Страниц пятьсот, никак не меньше. Борис усмехнулся: такой книгой слона можно убить! Изведешь на такую ерунду массу макулатуры, ради которой безжалостно рубят бесценные леса, кстати, испортишь зрение, недоспишь, стучанием машинки доведешь до бешенства всех домочадцев – и за все эти гадости получишь кругленькую сумму денег, порцию заслуженной славы и каникулы на юге с понравившейся девушкой.

Отправив рассказ, Борис задержался возле киоска Союзпечати и долго изучал его содержимое. Какие темы нынче наиболее актуальны? Ясно как божий день – какие-нибудь разоблачения и связанные с этим скандалы, и желательно погромче, с именами, приводящими в священный трепет. Этим страна самозабвенно зачитывается. Ладненько, Борис подбросит им, читателям то есть, бомбочку – в ушах до следующего Нового года звенеть будет. Он знаком с такими механизмами и технологиями написания. Андре Моруа сказал об этом: «На двадцатом томе ваше благосостояние обеспечено». Борис не читал Моруа, но действовал в буквальном смысле так, как тот писал в «Письмах незнакомке». И Эдгару не следовало советовать ему почитать, так как даже наилегчайшую, почти неуловимую иронию в свой адрес Борис воспринимал как оскорбление.

С собой у него были деньги, поэтому он заскочил в специализированный магазинчик и запасся канцтоварами. Ощутив в руке их тяжесть, он проникся к себе уважением – вот, он решил трудиться, а не ограбить кого-нибудь для получения денег, хотя, наверное, ограбить кого-нибудь было бы тоже весьма интересно. Выброс адреналина, острота эмоций, борьба с ситуацией. Но нет, ограбление он оставит на потом. Сейчас у него более важное дело. Более реальное.

Он сложил покупки в целлофановый пакет и заскочил еще в продуктовый магазин в поисках кофе, но не нашел. Чертыхнулся про себя: когда же закончится этот проклятый дефицит! Нельзя же по любому поводу обращаться к отцу!

Кофе, и даже, к своему великому удовольствию, растворимый, он нашел, как ни странно, в небольшом ларечке возле остановки троллейбуса. Без особых раздумий он купил тут и бутылку водки, которую, во избежание неприятных разборок, спрятал во внутренний карман своей теплой зимней куртки с меховой подкладкой и меховым воротником. Какое же это будет творчество без выпивки? Никакого творчества не получится, это подтвердит любой писатель.

Отсюда до Подновья было совсем близко, Борис пошел пешком, не спеша, через дворы. Здесь было немудрено заблудиться новичку – сплошные ряды многоэтажных коробок, дворы-колодцы, куда ни глянь, везде одно и тоже, поистине лабиринт Миноса. Но Борис, поначалу действительно пугавшийся этих каменных джунглей, к третьему курсу пообвыкся, изучил тут все тропинки-дорожки и неплохо ориентировался. Он прямо-таки взял нужное направление, как радио-робот, и извилистыми путями, среди сугробов, пошел туда. Заодно он выбирал себе наиболее приемлемый сюжет для написания. Разоблачительный и непременно скандальный. Разоблачать сейчас модно политических деятелей, каких-нибудь проворовавшихся коррупционеров. Прекрасно, Борис знаком с политиками лично – как-никак отец у него политик, да и Тимофеев тоже. Борис с детства окружен политиками со всех сторон, как же ему не знать их до самой изнанки. Но политик-коррупционер для нынешних времен – персонаж достаточно банальный. Поэтому скандал надо выбрать небывалый, о каком еще никто не осмеливался говорить. Что-нибудь грязное, отвратительное до тошноты. Что же это может быть? Наркотики? О нет, к ним все привыкли, это даже не бросится в глаза. Лучше выбрать тему интимную, любовный роман, от которого мурашки бегут по коже и волосы встают дыбом. Соблазнение детишек? Борис приостановился. Мысль леденящая, на самом деле, и потому удачная, но… Борис скривился от сожаления – такой сюжет не пропустят в печать никакие цензоры, слишком уж нагло, даже для новейшей советской литературы, и даже если бы это написал признанный мэтр, произведение было бы обречено на смерть. А жаль, ведь на этой ужасающей линии можно было бы вырваться вперед, в лидеры, подобно «темной лошадке».

Более приемлемым на таком фоне выглядит инцест – пусть и не так шокирует, но все равно скандально. Борис с заметным сожалением решил остановиться пока на этом. Может быть, чуть позже, в процессе работы, его осенит идея получше. И название надо придумать броское, чтобы сразу запомнилось. Неважно, будет ли оно хоть мало-мальски связано с содержанием. Главное – удивить и запомниться сразу. «Смертельный номер»? Нет, это что-то шуточное, цирковое, балаганное. «Город в огне»? Ой, нет, Макаревич пел что-то похожее. «Город мертвецов»? Город… Мертвецов… Что за город? Почему мертвецов? Его вдруг заклинило, он встал неподвижно и в ту же секунду забыл обо всем на свете. Он увидел очень близко, в нескольких шагах от себя, ничего не подозревавшую Фаину, которая шла к себе домой из продуктового магазина и несла сумку с хлебом, макаронами и подсолнечным маслом.

Если в прошлый раз даже в ночной темноте и сквозь алкогольные пары она показалась ему воплощенной богиней, то теперь, при дневном освещении и на трезвую голову, он просто остолбенел перед ней. Она была одета в старенькое коричневое пальто в клетку, похожее на те, какие носят старухи, в пушистой ярко-желтой шапочке из мохера и стоптанных серых сапогах, способных выдержать еще самое меньшее две зимы. На роскошном, слепящем фоне снега вид у нее был неказистый в этом одеянии, но, несмотря на это, любая актриса, или певица, или фотомодель, неважно – наша или зарубежная, и в подметки не годилась Фаине, настолько девушка была хороша, неправдоподобно хороша. Борис понимал в тот момент, что бывают на земле женщины, из-за одного взгляда на которых мужчины напрочь теряют голову и бросаются в бездну. Он понимал это впервые в жизни, так как испытывал такое же состояние, глядя на Фаину. Ни одна из знаменитейших красавиц мира, а Борис знал их наперечет, не шла с ней ни в какое сравнение. Такие создания не родятся обычным путем и от обычных людей. Может быть, такими появляются на свет наследницы сказочных королевств, небесные ангелы или прекрасные лебеди? Ей очень подошла бы пушистая белая шубка, хрустальные туфельки и бриллиантовая диадема. А под шубкой – вечернее платье из серебристой парчи. А под платьем…

Она приближалась. На ее лице было неземное спокойствие и легкая грусть, в общем, привычное для нее положение вещей. Но Борис, почти никогда не сталкивавшийся в жизни с искренностью дитяти, мысленно расцвел, как цветочная клумба под весенним солнцем – он вообразил, что будет победителем в не начавшейся пока схватке, освободит ее из плена, в котором она до сих пор пребывает, несомненно, страдая от этого плена и вырываясь на свободу, на свежий воздух, к парням, и поэтому должна будет ухватиться за него, своего спасителя, руками и ногами, словно утопающий за соломинку.

Но все его ожидания и – что греха таить – надежды на немедленное свидание были тут же разрушены с нездешней бесцеремонностью. Девушка прошла мимо него и не только не поздоровалась, а совсем не посмотрела в его сторону, будто он и не существовал вовсе, и не стоял тут, перед ней, как последний придурок – девочка его просто не помнила и не узнала. Какое разочарование для признанного дамского любимца! Пакет неожиданно выпал из его пальцев и всей своей немалой тяжестью утонул глубоко в рыхлом сугробе. Борис вздрогнул. Вот черт! Эта хрущобная вонючка корчит из себя пеннорожденную Афродиту, на хромой козе не подъедешь, а он и попался, лопоухий кретин! Да здесь, в этих дворах, везде расставлены сети-ловушки, капканы на такого, как он, зверя – с положением в обществе и при деньгах, разумеется. У Фаины здесь гораздо больше шансов за счет ее внешних данных – товара, который оторвут с руками за любую цену. Ну ничего, еще посмотрим, кто кого. Он проследил, в какой подъезд какого дома она вошла, огляделся на ориентиры, запомнил их, еще раз поклялся отомстить и только тогда поднял из снега пакет с канцелярскими принадлежностями.

От злости и одновременно удовольствия (ведь он теперь знает хотя бы, в каком доме она живет) энтузиазм у него заметно усилился. Даешь Южный Берег Крыма! Даешь всемирную славу писателя будущего! Даешь «Город мертвецов»!

Кстати, а почему все-таки «Город мертвецов»?

А кто его знает. «Город мертвецов», и всё тут.

В этом же дворе, в противоположном его углу, Бориса вдруг окликнул знакомый голос. Он услышал его не сразу, так как думал о другом, и остановился он без особого восторга, не желая отвлекаться от ближайших планов. Это была девушка весьма недурной наружности, и вдобавок явно радующаяся от встречи с ним. По крайней мере. Каждая черточка ее лица сияла ему навстречу. При определенном усилии он вспомнил Раю Белову.

– Приветик, как дела? Я как раз думала, куда это ты пропал, не звонишь, прямо ума не приложу, – щебетала она легкокрылой райской птичкой, играла на его глазах всем своим многоцветным оперением.

– Мне некогда, – ответил он и устремился дальше, и через двадцать четыре секунды ровно Рая Белова выветрилась из его головы, как досадная помеха вышеупомянутому энтузиазму.

Он явился домой свежий, как огурчик, вприпрыжку поднялся к себе в спальню и ни с того, ни с сего стал горланить песню, так что у Эдгара в комнате умолкла музыка – Эдгар, видимо, был ошеломлен. Борис расхохотался. Ему нравилось быть ходячей сенсацией в этом доме. И вообще, это оказалось здорово – быть сенсацией. Очень скоро он станет настоящей сенсацией, открытием советской литературы, Россо Даниэлян, и тогда…

Даешь Южный Берег Крыма!

Ордынские

Итак, начинался 1991 год.

В отравленном воздухе пока не чувствовалось дрожания грядущих перемен, этих чутких струн связи прошедшего с тем, что еще должно произойти. Даже настороженное ухо не могло уловить колебаний седого времени, маятника, отсчитывающего бесстрастно и бесконечно золотые и серебряные эпохи наравне с эпохами бездарности, серости и цинизма. А кто стоял в центре и прислушивался с особым тщанием – возможно, слышал рокот мотора первого танка, подкатившего к зданию Верховного Совета (в обиходе – Белый дом), гул взволнованной толпы, а то еще, быть может, и слова бессмысленных лозунгов и ультиматумов.

Но все менялось. Заметно похудели многие кошельки. Магазины выставляли на полки все меньше товаров. В ужас приводили сообщения местной печати о крысиных хвостах в палках колбасы, все быстрее терявшей аппетитный аромат. Рынки и прилегавшие к ним места наводняли импортные вещички, в основном недоброкачественные. Кто-то уже подумывал, что так жить нельзя, что что-то должно произойти. Обязательно.

Неизменной оставалась лишь церковь. Идеалистически настроенный отец Александр был в этом убежден. Вдобавок он отождествлял церковь с верой, а вера, по его мнению, это понятие надфилософское и способна не меняться протяжении веков. Храмы все так же заброшены, непопулярны, даже презираемы. Люди уже много лет сторонятся святых мест и святых ликов, сурово и с жалостью взирающих на их гадкую жизнь. Кто знает, может, и терзают некоторых угрызения неумолимой совести. Совесть беспощадна. Господь милосерд. «Тогда почему так много, абсолютное большинство людей не хотят спасти свои заблудшие души?» – недоумевал отец Александр. Если некоторые и заглядывают иногда в церковь, то как в музей. На стенах ведь роспись, вокруг стоят изящные блестящие подсвечники. Иконы и Животворящий Крест украшены живыми цветами. Потрясает воображение иконостас, исполненный в стиле барокко – это была единственная законченная вещь в новом храме. Чем не музей? Можно прийти, посмотреть на древний ритуал, соблюсти традицию в том, чтобы поставить свечу, и будто бы перенестись в прошлое. Но это – лишь стремление к внешней эстетике. «А вера? – продолжал недоумевать отец Александр. – Куда мы растеряли веру? Веру, оживляющую давно окаменевшие сердца, творившую чудеса, веру, покорявшую весь свет? Сегодня она отступает даже перед собраниями баптистов и прочей ересью! Что уж говорить о чудесах!»

Священник сидел за столом, сжимая руками голову. Он ожидал слушателей воскресной школы. Мысли следовали одна за другой, и они были так неприятны. Пальцы мяли длинные русые волосы. Глаза, опущенные на расшитый бисером пояс, наливались слезами. И он еще молод, и храм его еще молод, храм этот еще даже не до конца родился, выражаясь образно. А каково сейчас старым развалюхам, требующим ремонта, обновления, омоложения? «Так не может продолжаться дальше!» – стонал отец Александр, все ниже склоняя голову.

Темнело. Люстра освещала его фигуру в черной рясе и шапочке. Одинокий и бессильный, он нагнулся над столом, где стопочками лежали духовные книги. Невзирая на прочитанные миллион раз молитвы, отгоняющие беса гордыни, отец Александр втайне и от самого себя мечтал оказать влияние на умы и возродить в людях духовность. По его мнению, такой мечтой должен быть одержим каждый священнослужитель, чтобы его земная жизнь не была прожита зря.

Открылась высокая узкая дверь левого притвора.

– Можно?

– Да, да, Фая, заходи! – отозвался отец Александр.

– Я первая? – спросила девушка.

– Как видишь… Твой папа не придет?

– Ну что вы, батюшка! Конечно, придет. Вы ведь знаете, как он любит вас слушать.

– Садись.

Фаина пробралась между двумя рядами столов и лавок и устроилась в уголке. Расстегнула тяжелое коричневое пальто, вытащила из рукавов руки. На голове ее была ее желтая пуховая шапочка с белой полоской, под верхней одеждой виднелся теплый свитер и длинная темно-серая юбка. Одежда простая и неброская. Свитер, шапочка и шарф, а также варежки и носки девушка вязала сама, сама же сшила юбку, а пальто было ей подарено кем-то из прихожан – обноски. Волосы у нее были волнистые, очень блестящие, будто металлические, белые, на извивах отливающие золотисто-желтым цветом. Эту роскошь Фаина прятала под шапкой и пальто. Но большие ярко-синие глаза, темно-русые ресницы и брови, темно-розовые с влажным блеском губы и нежные, как заря, щеки спрятать было некуда, разве только под мусульманской паранджой. И никакая нищета и религиозность не могла скрыть крохотные ручки и ножки и неосознанную, скромную грациозность, которая не бросалась в глаза, но уж если бывала замечена, то буквально сводила с ума тех, кто способен был оценить красоту и естественность. Взгляд у нее был по-детски наивный, что почти уже невозможно встретить среди старшеклассниц.

Отец Александр смотрел на нее с теплотой и надеждой. «Фаина, – думал он. – Одна из немногих избранных, которые веруют по-настоящему. Она, ее вера способна изменить мир. Это точно». А Фаина не думала об этом, она ждала своего отца и начала беседы, глаза были устремлены за окно, в небо, а губы слегка улыбались, в этом выражении лица не было ни капельки мечтательности, только религиозное вдохновение, сродни жертвенности. Такое выражение лица, должно быть, имели блаженные и юродивые. С таким выражением на лице погибали мученики, не чувствуя боли.

Открылась дверь левого притвора. Вошел Петр Николаевич Ордынский, отец Фаины. Как стрелка компаса всегда стремится показать направление на север, его глаза сразу остановились на дочери, уже готовой слушать про Иисуса Христа. Щеки девушки горели. Внешне она была точной копией своей матери. Точь-в-точь такой, внешне, была ребячливая Рита, когда они встретились, когда решили пожениться. И на свадьбе она безуспешно пыталась придать себе серьезный вид: из-под вуали и золотисто-белой челки из синих глаз то и дело искрилось веселье шустрой задиры.

– Здравствуйте, Петр Николаевич! – священник встал ему навстречу и мирским жестом протянул руку.

– Здравствуйте, отец Александр, – ответил Петр Николаевич. Его пожатие было не слишком крепким, но надежным.

– Садись, папа, – сказала Фаина, подтягивая полу пальто и освобождая место рядом с собой. Он сел без старческого кряхтения, без дрожи в руках и ногах и опускания головы, а между тем он был уже не молод.

Нет, кроме внешности, у Фаины нет ничего материнского. Она вовсе не задира, не умеет шустрить, и все ее веселье носит чисто религиозный характер. Конечно, в течение ее сознательной жизни она только и делает, что верит в Бога, по примеру отца, который не смог бы без посторонней помощи пережить утрату горячо любимой жены. После смерти Риты (произошел несчастный случай, она попала под машину) он сломался, начал сильно пить, совсем забросил малютку-дочь. Фаюшку забирала из яслей добросердечная соседка, она же и кормила ее ужином и укладывала спать. Она-то и решилась на очень откровенный разговор с Петром Николаевичем, посоветовала ему обратиться к врачу. Тот наотрез отказался и наговорил ей гадостей. Но через несколько дней, услышав плач дочери, вдруг переменил выводы, пришел просить прощения. К врачу он обращаться боялся – как бы не выгнали с работы, узнав, что у него нелады в душевном плане. Соседка с радостью поспешила сообщить: один священник в кафедральном соборе по образованию психолог, и все приходят к нему за помощью, когда их постигает несчастье. Сначала Петр Николаевич вроде бы вновь раскипятился, а по зрелом размышлении вновь сделал вывод, что соседка права. Да и иного выхода он не видел. Священник и впрямь оказался чудодеем, Петр Николаевич нашел утешение в православной вере и стремлении помочь людям. В Фаюшке он теперь видел как бы отражение ее матери. Радовался, наблюдая, как она растет чистой, как горный хрусталь, в этом растленном мире. Слова старого священника получили необыкновенный отклик в ее сердце, она росла фактически при церкви. Все, казалось, было хорошо.

– Как у вас дела? – спросил отец Александр.

– Благодарю вас, как обычно. Пенсию снова задерживают. Приходится идти на маленькие лишения, – улыбаясь, ответил Петр Николаевич.

Отец Александр с пониманием кивнул головой и ничего больше не сказал. А что он мог сказать. Его сочувствие ясно и без слов.

Через некоторое время вся элита собралась. Их было пятнадцать взрослых и девять детишек. Среди взрослых прихожан слушателями воскресной школы были также певчие, художница, делавшая в храме роспись, и бригада строителей, возводивших на храме купола. У всех были светлые. Озаренные благодатью лица. И несмотря на то, что январский мороз покрывал рисунками окна, в церкви было тепло. По крайней мере, холода никто не чувствовал. Все взгляды были устремлены на отца Александра, который воодушевленным высоким голосом читал им Евангелие от Луки и рассказывал о нем. Слушатели были очень внимательны. Они готовы были слушать про Иисуса Христа бесконечно, особенно в исполнении отца Александра. А уж если бы можно было узнать Его проповеди не в написанном кем-то виде, а непосредственно так, как Он их произносил!

– «Но вам слушающим говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас».

Отец Александр время от времени поднимал взгляд от книги и осматривал собрание. Он видел восторженные улыбки, люди словно в экстазе внимали словам Священного писания. Дети округленными глазами буквально пожирали святого отца, и ни одному из них почему-то не приходило в голову побегать и пошалить. Они вырастут такими же, как Фаина. А сама Фаина поставила локти на стол, на сдвинутые кулачки положила подбородок и смотрела то в глаза отца Александра, то куда-то над его головой, словно видела там сияющий нимб и не могла отвести от него взор. Ее глаза блестели, из губ вылетали едва заметные облачка от горячего дыхания.

– «Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность, ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники то же делают».

За высокими стрельчатыми окнами, собранными из разноцветных стеклышек, сгустились сумерки. Все казалось очень ярким и блестящим от сильного света люстры. Стало холодно. Дети начали кутаться в курточки, пальто и шубки. Шапка Фаины съехала на затылок, открыв белые приглаженные волосы, будто светящиеся под лучами лампочек люстры, напоминающих очертаниями заостренное пламя свечи. Девушка до того заслушалась, что не заметила холода, хотя открытые ушки ее мгновенно порозовели.

– «Не судите, да не судимы будете, не осуждайте, да не будете осуждаемы, прощайте, да прощены будете…»

Тут отец Александр увидел, что дети вот уже несколько минут озабоченно трут варежками отмерзшие и онемевшие носики, а родители, отвлекаясь от Писания, натягивают им шапки поглубже. «Это уже не чтение», – с разочарованием подумал он, дочитал до конца главу и закрыл книгу, вложив между страницами пасхальную открытку вместо закладки.

– На сегодня хватит, друзья мои. Пора расходиться по домам, иначе вы здесь совсем замерзнете. Продолжим в следующее воскресенье. До свидания, Бог с вами.

Отец Александр благословил присутствующих. Пока гасили свет, дети подходили к нему и, прощаясь, целовали ему руку и получали его личное маленькое благословение. Для этих детишек он, посредник между Богом и людьми, был чем-то вроде ангела, спустившегося с небес на землю и переодевшегося в черную рясу простого священника. Он так убедительно рассказывал им о Царстве Божием, словно сам там побывал и видел все собственными глазами. Не может быть, чтобы это оказалось неправдой, они так привыкли ему верить. Он был живым гарантом в подтверждение своих слов, за ложь спросится именно с него.

В это время люди подходили к нему и спрашивали совета, несмотря на то, что почти все его прихожане были старше по возрасту и с куда более богатым жизненным опытом. Вот тут отец Александр чувствовал себя неловко, так как пока не успел захряснуть в церковном догматизме и осознании своей правоты, единственной правоты на свете. Но в помощи он никогда никому не отказывал, делал все, что было в его силах. А иногда даже приходилось идти на нарушение устава, чтобы только совесть его была спокойна, и он не сообщал об этом вышестоящим лицам, иначе мог бы подвести доверившихся ему людей. От этого он чувствовал себя вдобавок виноватым и недостойным, но по-другому поступать не мог. А если честно, то и не хотел зачастую.

Прихожане выходили во двор, там прощались и расходились. Остались только четверо – Ордынские, священник и староста, который жил в большом доме неподалеку от храма. Отец Александр запер дверь, вышел с Ордынскими на улицу, запер калитку и отдал ключи старосте. Священник и Ордынские жили в соседних девятиэтажках, поэтому всегда после воскресных занятий возвращались домой вместе. Отец Александр был в зимней куртке, длинные русые волосы завитками ложились ему на плечи.

– Ну что ж, пойдемте, друзья мои.

– Вы опять без шапки, отец Александр? – с сочувствием спросила Фаина.

– Да, Фая, я привык

– Вы можете простудиться.

– На все воля Божья, Петр Николаевич.

– Береженого Бог бережет, – наставительно произнес Петр Николаевич. – Вы уж, пожалуйста, носите шапку в такой холод. Ведь если вы заболеете, подумайте, сколько народу останется без пастыря.

– Вы правы, пожалуй, – нехотя согласился отец Александр. – Завтра надену шапку.

Они не торопясь шли домой. Говорить не хотелось. Каждый размышлял о своем. Погода была прекрасная, легко дышалось морозным, чистым воздухом. Отец Александр, уверенно шагая по дороге, что-то шептал, и неожиданно повернулся к Фаине:

– Фая, я видел, ты перед уходом сказала несколько слов Милочке, и она заплакала. Я могу узнать, что ты ей сказала?

Она с готовностью откликнулась:

– Да, конечно, батюшка. Я сама хотела вам рассказать, но вот только сейчас вспомнила. Вам надо серьезно поговорить с Милочкой и ее бабушкой, чтобы больше такого не повторялось. Их класс водили на экскурсию на Речной вокзал, им было очень интересно, учительница много всего им сообщила, а в конце они все купили себе мороженое. Милочка тоже. Это меня возмутило, и я сказала ей, что она не ценит страданий Спасителя, распятого на кресте, раз способна совершить грех и даже не заметить этого.

– Какой такой грех? – не сразу понял отец Александр. – Милочка же совсем ребенок!

– То есть как это какой грех? Батюшка, ведь сейчас рождественский пост, а она оскоромилась!

Отец Александр засмеялся:

– Ах вот оно что! Фая, Милочке всего семь лет. Порция мороженого – это не так страшно по сравнению с ложью или мелким воровством, которые иногда бывают свойственны детям в ее возрасте. Не стоит так беспокоиться из-за этого.

– Батюшка, ну как же не беспокоиться, – всерьез разволновалась Фаина. – Ведь она может с детства привыкнуть, что грехи будут сходить ей с рук, неважно по какой причине!

– По отношению к ребенку это слишком жестоко, Фаина, – мягко возразил отец Александр. – Вера должна не пугать детишек с самого начала, а привлекать их.

– Ну, не знаю, – протянула она. – Я думаю по-другому.

Петр Николаевич от удивления даже стал спотыкаться. Вот так его ангелочек! Похоже, ее вера начинает приобретать гипертрофированные формы, а значит, где-то они все, ее воспитатели, допустили ошибку, которую он теперь не знал, как исправить.

Дальше они молчали. Фаина нисколько не смущалась тем, что вызвала неудовольствие священника – у нее имелась собственная система ценностей, и никакие священники на нее уже не влияли. Отец Александр был мрачен.Наконец, они вошли во двор, образованный четырьмя девятиэтажками, они возвышались сторонами квадрата или прямоугольника, совершенно закрывая собой небо. Двор угрожающе молчал и еще более угрожающе темнел. Какие-то хулиганы камнями разбили даже те фонари, которые способны были светить.

– До свидания, Петр Николаевич, до свидания, Фаина! С вами Бог.

Перекрестив в темноте две черные фигуры, он услышал ответные слова прощания и почти ощупью отправился в дом напротив. Хотя он знал эту догу наизусть, он то и дело на что-то натыкался и проваливался с утоптанной дорожки в сугробы. Р-р-раз! И он, пролетев не меньше метра, буквально утонул в снегу с головой. «Что за люди живут здесь?» – яростно прошипел он, с трудом, после нескольких неудачных попыток, поднимаясь на ноги и ощупывая отмерзшими пальцами ту вещь, из-за которой он упал. Сначала он не мог понять, что же это такое, а потом догадался. Всё те же хулиганы, решившие повторить подвиги Геракла, выворотили высокий бордюр – он отделял тротуар от детской площадки. Между тем этот бордюр десять лет мирно покоился на своем месте и вдобавок был покрыт метровым слоем снега, но для наших хулиганов нет ничего невозможного.

Отец Александр поднялся и тут же успокоился, с помощью специальной молитвы. Дальнейший путь обошелся без происшествий. Он благополучно добрался до квартиры и лег спать.

– Зря ты набросилась на Милочку, – упрекнул Фаину Петр Николаевич.

– Я на нее не набрасывалась, папа, – пожала плечами она. – Она и сама должна понимать, что согрешила и достойна наказания.

– Это же не такой ужасный грех, чтобы наказывать за него семилетнего ребенка.

– Грех не имеет степени тяжести, – безапелляционно заявила Фаина. – И за любой, даже самый ничтожный грех последует неотвратимое наказание.

– Кто внушил тебе подобную чепуху?

– Никто не внушил. И это не чепуха.

Петр Николаевич замолчал. Словами возражать было бесполезно. Петр Николаевич был не на шутку озабочен.

– Ты так и не рассказала мне, что было на той вечеринке, куда тебя звала твоя подруга.

Вдруг она остановилась и воскликнула:

– Папа! Когда же, наконец, ты перестанешь нападать на Раю! Я знаю, в ней много недостатков, но нельзя же вычеркивать человека только за это!

– Милочку ты вычеркнула не задумываясь, хотя она ребенок и ничем себя не запятнала.

– А Рая запятнала? Папа, к Милочке должны предъявляться совсем иные требования, потому что она считает себя верующей и состоит в нашей общине.

– Понятно, – задумчиво протянул Петр Николаевич. – Но я спросил тебя, что было на той вечеринке. Похоже, ты уходишь от ответа.

Теперь на Фаину было жалко смотреть. В глазах ее стояли слезы, которые она и не намерена была скрывать, а губы дрожали от обиды.

– Папа, неужели ты действительно мне не доверяешь? От тебя я такого не ожидала. Ничего там особенного не было, обычная вечеринка. Они пили всякую всячину, танцевали, заигрывали друг с другом. Я в этом не участвовала, потому что это мне не нужно. Они еще и гадали, прости Господи, я боялась, что от этого греха дом провалится в преисподнюю. Какой ужас! Я еле-еле дождалась конца. Папа, я так не люблю это сборища, и не хотела я, видит Бог, я не хотела туда идти! Но Рая меня так просила, я не смогла отказать.

– Понятно, – ответил Петр Николаевич. – И много там было «их»?

– Не очень. С десяток, наверное, я не помню точно. Что я их, считала, что ли? Папа, мне очень неприятно вспоминать тот вечер. Давай больше не будем говорить об этом

– Ладно.

– Завтра разбуди меня, пожалуйста, пораньше. Я пойду в читальный зал. Позанимаюсь немножко. Ты на меня не обиделся? – вдруг спохватилась она, заглядывая ему в лицо.

– Нет, дочка, что ты.

Они уже были возле своего подъезда. Фаина остановила Петра Николаевича за рукава и обеспокоено заговорила, все еще плача, но уже не от обиды.

– Папа, я очень люблю тебя. Честное слово, я сделаю все, что в моих силах, чтобы не огорчать тебя. Прости меня, пожалуйста. Прости меня.

Тут уже слезы навернулись и ему на глаза.

– Да я не сержусь на тебя, Фаюшка.

В библиотеку Фаина ездила всегда, когда ей выпадала свободная минутка, и допоздна засиживалась в читальном зале. Дело в том, что в читальном зале она обнаружила несколько огромных книг, посвященных русской иконописи, с самыми разнообразными репродукциями на каждой странице. Фаина приходила туда с альбомом и горсткой углей и упражнялась в копировании. Художница, расписывающая храм отца Александра, хвалила Фаину и давала ей уроки. Петр Николаевич радовался, что у дочки обнаружился талант. Когда-нибудь и она станет писать иконы, хотя, отец Александр говорил об этом с заметным сожалением, консервативные представители православия не позволяют делать это женщинам, девушкам. А у Фаины была дерзновенная мечта – создать серию икон исконно-русских святых, начиная с Владимира Святославича и княгини Ольги.

Спать Фаина легла в обычном состоянии, но засыпала плохо. У нее было слишком мало жизненного опыта, чтобы разобраться в самой себе, но она делала такие попытки и даже худо-бедно анализировала свое состояние. Плохо спать она стала совсем недавно – со времени празднования Нового года у Эдгара Тимофеева. Значит, именно тогда произошло что-то, из-за чего она до сих пор не успокоилась и не пришла в себя. Но в тот день, а точнее, в ту ночь, произошло много всяких неприятностей, и осадок после той вечеринки действительно еще есть в душе, и очень трудно определить, от чего конкретно появилось это странное, непроходящее беспокойство. Может быть, это из-за Раи Беловой?

К Раисе Фаина относилась очень хорошо. Не то чтобы любила, как любят закадычные подруги – таких подруг не было ни у той, ни у другой девушки. Просто Фаина не считала Раю Белову безнадежно погибшей и видала в ней массу достоинств, которые, быть может, оставались тайной и для Полины Михайловны. Больше того, Фаина Рае безоговорочно доверяла, как будто в благодарность за то, что Рая с ней дружит. В школе и во дворе к Фаине относились как к прокаженной. Всегда ей вслед или в лицо раздавались красочные эпитеты и прозвища: «Святоша! Проповедница! Апостольша! Церковная крыса!» Причем это были самые безобидные из ряда подобных кличек. Люди не терпят рядом с собой качественно иных особей того же биологического вида и клеймят их позором, поэтому Фаина была заклеймена со всех сторон. Ее внешность и ее душа в таких условиях не имели никакого значения. А Рая не гнушалась общаться с нею, появляться с ней на людях и пускать к себе в гости, а ведь Раиса Белова была привередлива в выборе знакомых.

Ночью Фаина спала только наполовину, вертелась с боку на бок не переставая, и вдобавок ей снился кошмар. В раннем детстве ее, бывало, мучили кошмары – то ей снилась смерть матери, хотя она вовсе не помнит мать и знает ее лишь по фотографиям, то она видела распятие Иисуса Христа и просыпалась вся в слезах. Но то были другие кошмары, этот же, вопреки обыкновению, случился с ней самой, то есть главным действующим лицом кошмара была она. Ей снилось, что она сидит на лавочке, во дворике возле церкви отца Александра, стоит нежаркий, даже прохладный летний день, всё вокруг зеленое, и светит ласковое солнышко, и дует такой же ласковый ветерок – в общем, райская идиллия. Фаина именно так и представляла себе рай. И вдруг позади нее поднялась какая-то тень. Она была так ужасна, что Фаина вся оцепенела и не могла пошевелиться, и одна лишь мысль о том, чтобы обернуться и посмотреть на эту тень, разглядеть ее как следует, приводила девушку в панику. От этой тени веяло удушающим жаром и запахом дыма, словно это был огромный, всепоглощающий костер. Но, как ни странно, Фаину тянуло к этому костру, к этой тени, и это-то пугало ее больше всего. Она бросилась бежать, буквально со всех ног, и как всегда бывает во сне, ноги вдруг стали ватными. Тяжело дыша, Фаина изо всех сил пыталась спастись, рвалась вперед, а получались у нее лишь нелепые прыжки и никакого продвижения. Земля притягивала ее, как сильный магнит – крошечную булавку. Она шлепалась на асфальт, поднималась, помогала себе руками – хваталась за какой-то штакетник и подтягивалась, и все без толку. Тень настигала ее и обволакивала всюду жаром и гарью, словно кокон, и у Фаины волосы начинали шевелиться от ужаса.

Петр Николаевич раскрыл окно и включил лампу. Дочь, вопреки обыкновению, еще не проснулась, а библиотека открывается в девять часов. Каникулы скоро закончатся, а она не хочет терять ни одного свободного дня. Холодный воздух и свет разбудили Фаину. Она, едва открыв глаза, резко села в постели и схватила Петра Николаевича за руку испуганным движением.

– Что такое, Фая? – взволнованно спросил он.

Ее лоб покрыла испарина, глаза были расширены, а щеки – бледные и даже чуть-чуть желтоватые.

– Что случилось, дочка?

Фаина невероятным усилием воли пришла в себя.

– Нет-нет, ничего, папа… ничего… просто нехороший сон… нехороший сон… нехороший сон…

Она так задумалась, что повторила слова «нехороший сон» три раза. Иногда с ней такое бывало.

Петр Николаевич присел рядом с ней.

– Фая, ты вся мокрая. Тебе нездоровится? Может, сходишь сегодня к врачу? Ты в последнее время какая-то странная, правда.

– Я совершенно здорова, папа! – отчаянно воскликнула она. – Я же сказала тебе, что это просто страшный сон. Сон, понимаешь?.. Ладно, уже поздно. Я пойду умываться.

И, боясь, как бы чуткий отец не заподозрил неладное, она соскользнула с постели. Он удивленно проводил ее глазами. Накинув ситцевый халатик поверх маленькой, еще с восьмого класса, байковой ночной рубашки, девушка направилась в ванную. Чтобы побыстрее проснуться и успокоиться, она умылась ледяной водой. Глаза, еще минуту назад застланные туманом, быстро прояснились, на щеки вернулся румянец. Она наивно улыбнулась своему отражению в зеркале. Неожиданным даже для себя самой движением кокетливой женщины она коснулась волос, подобно короне возвышающихся надо лбом. И тут же устыдилась этого жеста, хотя была одна, ее никто не мог видеть. «Надеюсь, папа не заметил, как я испугалась сна. Ну конечно, не заметил. Ведь я почти сразу успокоилась», – так простодушно полагала Фаина. Ребенку всегда кажется, что вокруг него – сказка, в которой все происходит согласно его желанию. Фаине хотелось верить, вот она и верила, и думала: «Он не заметил». На самом же деле он, разумеется, все заметил и решил разобраться.

В кухне он уже поставил на стол тарелку с макаронами и стакан горячего чая. Фаина села и стала торопливо завтракать. Ей уже пора было выходить. А макароны, как назло, падали с вилки и жевались нарочно долго. Отец сидел тут же, напротив нее, и не спускал с нее любящих глаз.

– Ты изменилась, Фаюшка, – произнес он.

Она замерла, не поднеся ложку ко рту. Щеки ее стыдливо зарделись, словно ее уличили в каком-то постыдном поступке, она опустила глаза. Макароны по одному падали в тарелку.

– Папа, я понимаю, это плохо, но я не виновата в этом. Обещаю тебе, что исправлюсь. Постараюсь исправиться. Давай поговорим об этом вечером, ладно? Я опаздываю, – ответила она тихо, быстро доела макароны и бросилась в свою комнату, подтверждая своим поведением самые худшие опасения окружающих, в первую очередь отца. «Вот и до нее, похоже, добрался период взросления, и начались проблемы, – подумал Петр Николаевич. – Придется что-то делать».

На стуле возле кровати лежала одежда девушки, простая, повседневная. Фаина лихорадочно оделась, кое-как прикрыла постель, посмотрела на часы и вскрикнула. Уже половина девятого! Если она сейчас опоздает на автобус, или на троллейбус «единицу», придется, Господи Боже, идти пешком до читального зала, это как раз до обеденного перерыва! Она любила ходить пешком, но сейчас было не до этого.

На ходу надевая пальто, она схватила сумку с альбомом и пачкой углей:

– Папа, я куплю хлеба, не волнуйся! – и бегом понеслась к лифту. Он так медленно ездил, скрипел, как старая яхта в крепкий шторм, и каждая секунда длилась целую вечность. Фаина готова была стучать кулачками в двери.

Стояла холодная, ветреная погода. Сильные порывы срывали желтую шапочку с волос Фаины, она то и дело натягивала ее на уши. На остановке толпилось много народу. Подкладка левого сапога подвернулась и больно терла пятку, но девушка не обращала внимания на боль. «Только бы не опоздать!» – стучался в виски пульс.

Автобус набился до самых дверей. У места, где обычно должен сидеть контролер, оставалась крохотная лазейка. Туда-то и постаралась проникнуть Фаина. Однако на половине дороги на нее навалился какой-то тучный мужчина и больно прижал к вертикальному поручню. Ее нос уткнулся прямо в куртку этого достойного товарища, в спину, между лопатками. Закрылись двери. Это обстоятельство вызвало новое перемещение пассажиров. Образовалось небольшое свободное пространство. Фаина поспешила туда, но вдруг уронила сумку. Цепляясь за спинку сиденья, она нагнулась, чтобы поднять ее. В ее голову уперся локоть весьма видной дамы. Желтая шапка сбилась на бок. Не отпуская сиденья, иначе ее понесло бы в свободный полет по салону вместе с толпой, Фаина поправила ее рукой, в которой была сумка. Углом ее девушка задела широченный, размером с шаль, меховой воротник пальто все той же дамы. Та обернулась. Ее лицо было слишком близко, и на этом раздраженном лице накрашенные тонкие и злые губы изогнулись и сморщились.

– Извините, – сказала Фаина, опуская руку и вторично при этом движении задевая сумкой воротник женщины.

– Ну и молодежь пошла! – раздался на весь автобус ее резкий голос. Фаина смешалась. За столь затасканной фразой послышалось продолжение монолога.

– Девушка, вас когда-нибудь учили вежливости? «Извините»! Никакого элементарного уважения! Эти сегодняшние дети и становятся бандитами и уличными девками. «Извините»! Никакого уважения к старшим! И кто вас только учит?! Я не завидую вашему будущему, девушка. Оно черное и грязное.

Фаина опустила голову, ее щеки и лоб покраснели от негодования. Как такая солидная женщина может говорить подобные вещи, даже не зная ее? Громкие слова падали на ее склоненную голову, как удары кнута на экзекуции. Она испытывала непреодолимое желание провалиться сквозь землю и читала про себя молитву, чтобы успокоиться. К счастью, скоро ей пришлось выйти. До библиотеки оставалось перейти через дорогу и вернуться немного назад по параллельной улице. Это был обычный, банальный подземный переход, один из многих, который Фаине приходилось преодолевать каждый раз по пути в читальный зал.

Фаина, словно маленький несчастный ребенок, боялась подземных переходов. Там было так темно и страшно! Она где-то слышала, что именно в них совершается большая часть уголовных преступлений: насилие, убийство, грабеж. За ночь выпало немного снега, и пара дворников очищала ступеньки перехода. Фаина начала спуск в темноту, снова принимаясь шептать молитву побледневшими губами и трепеща от неразумного, детского страха.

Когда она вбежала в читальный зал, там уже находились посетители – немного, правда, всего лишь горстка по сравнению с размерами помещения и количеством столов. На выдаче книг сидела Ульяна, девушка спокойная, даже зачастую равнодушная. Она давно знала Фаину в качестве читателя и уже не уточняла, за какими изданиями та явилась. Без единого звука, с меланхолично прикрытыми глазами, она плюхнула о стойку четыре тяжеленных фолианта и подала формуляр – расписаться. Формуляр был толстый – Фаина бывала здесь постоянно, но в нем повторялись одни и те же названия. Работницы читального зала относились к этому по-разному. Дарья Валентиновна, Лена и Розочка хорошо понимали Фаину и всегда советовали прочесть новые книги по теме, которые приходили в библиотеку, и вообще, они были милые и доброжелательные. Остальным было безразлично, мало ли заскоков бывает у людей, кроме иконописи. А были и откровенно враждебные библиотекари, считавшие, что людей с таким заметным сдвигом, как у Фаины, вообще категорически запрещено подпускать к книгам – вдруг им взбредет в голову что-нибудь общественно-опасное, так как такие личности, как Фаина, можно причислить к асоциальным. Этих библиотекарей Фаина побаивалась – они явно не хотели выдавать ей литературу, а настаивать она не смела.

Она поблагодарила Ульяну за книги, отнесла их на свое привычное место, где занималась всегда, если оно уже не было занято, а оно очень редко бывало занято, потому что располагалось в укромном уголке и от большей части зала было загорожено стеллажом с книгами и высоким сооружением с картотекой. Потом Фаина разделась в гардеробе, лишь желтый пушистый шарфик из тех же ниток, что и шапка, она оставила на шее – было еще прохладно. И стоило ей сесть за стол, раскрыть книги и альбом для рисования, взять в руку круглую палочку угля – и все проблемы, все страхи и все предчувствия отступали куда-то в необозримую даль, а она погружалась в иной мир, параллельный мир, и жила в нем, как под гипнозом. Тем более что и мысли у нее настроились на радостный лад: была пятница, а в понедельник уже праздник Рождества Христова, расписание служб сместилось, потому и занятия воскресной школы были перенесены на вчерашний день, а Рождество Христово – это такой праздник, что… Фаина очень любила Рождество. Можно было петь в церковном хоре замечательные вещи, рождественские, а папа подарит ей что-то маленькое и симпатичное. Она плакала от радости и просила его не тратиться на подарки, раз они живут в постоянной нужде, она могла бы обойтись и без подарков, но он ее не слушал. Да и рождественская атмосфера создавала вокруг девушки мечтательность и ожидание ребенка в предвкушении счастья, исполнения желаний, воплотившейся сказки. И вот угли рассыпаны по столу веером, Фаина смотрит за окно в небо и слегка улыбается, а лицо княгини Ольги, пока без нимба, – живое, как лицо женщины, о которой слагались легенды.

Часа через три в читальном зале начался час-пик, самый разгар работы, когда сбежавшие с уроков старшеклассники толпой валили в библиотеку. Тут царило особое, книжное спокойствие и священная тишина. Борис Новиков вошел, окинул взглядом окрестности и тут же увидел Фаину. Стеллаж с книгами, отгораживавший этот стол от зала, служил как бы рамкой для стола, и девушка была видна от входа, словно чудесная яркая картина: в окно светило белое зимнее солнце, прямо на Фаину, ее длинные вьющиеся волосы сияли белизной и отливали золотом, она продолжала улыбаться самой себе и глядеть в небо. Борис любовался ею несколько минут и не в силах был оторваться от восторженного созерцания, жалея, что у него нет лучшего в мире фотоаппарата с лучшей в мире цветной пленкой, чтобы запечатлеть это чудесное зрелище. Впрочем, ни одна пленка не смогла бы в точности передать живость момента. Борис буквально терял гоолву от восторга, такой красоты он не видел никогда и не предполагал даже, что она существует в действительности.

Он разделся в гардеробе, поспешил к стойке и записался. Ульяна при виде столь образцового молодого человека рассыпалась в улыбочках и любезностях, но она его не интересовала. Он спеши занять место рядом с желанной девушкой, пока на это место никто не покусился. Ульяна выдала ему несколько свежих молодежных журналов. Борис подхватил их и устремился к цели.

Когда он сел рядом с Фаиной, она отвлеклась от мечтаний, но не обратила особого внимания на неожиданного соседа, только подвинула поближе к себе свои книги, альбом и угольки, чтобы освободить ему побольше места и не мешать, раз уж этот чудак решил посидеть именно здесь.

Видя, что она и не думает проявлять инициативу, Борис заговорил первым:

– Какой интересный рисунок. Это тоже будет икона?

– Это княгиня Ольга, – ответила Фаина, донельзя удивленная тем, что к ней обратились, причем доброжелательно, и смутилась от этого, а на Бориса не посмотрела, наоборот, еще ниже опустила голову. Рисовать она больше не могла, так как его присутствие сбило творческое настроение, поэтому она закрыла альбом и спрятала угольки.

– Ты художница?

– Нет.

– Хочешь ей стать?

– Нет.

Эти настойчивые расспросы начали ее тревожить, она подвинула к себе книги с намерением собраться и уйти. Борис улыбнулся улыбкой иезуита – его стул и он сам не давали ей никакого прохода, она была заперта наглухо в своем укромном уголке у подоконника.

– Но ты станешь хорошей художницей. У тебя получится. У тебя уже получается.

– Нет.

Она на него упорно не смотрела и все более явно беспокоилась, и Борис рискнул прибегнуть к радикальным мерам воздействия. Он сказал напрямую:

– Здравствуй, Фаина. Я очень рад тебя видеть.

Сначала она замерла, будто ее застигли на месте преступления, затем, наконец-то, повернулась к нему и всмотрелась. Через минуту Борис понял, что она прилагает все усилия, но не может его вспомнить.

– Откуда вы меня знаете? – спросила она, и этим окончательно поставила его в тупик. Невероятно, но факт – девушка его не помнила, хотя на новогодней вечеринке он распинался перед ней, как распоследний клоун. В такой ситуации Борис растерялся, но не надолго.

– Мы виделись у Эдика Тимофеева на Новый год. Я хотел с тобой познакомиться, только ты куда-то убежала, и больше…

– Понятно, – перебила она, сгребла к груди все четыре тома и альбом для рисования. – Извините, мне нужно идти. Выпустите меня.

– Не выпущу, – негромко ответил он.

От такого открытого столкновения она запаниковала и вынуждена была опустить книги обратно на стол. Притом взгляд молодого человека, который он не отводил ни на мгновение, усугублял ее растерянность. Она снова отвернулась, но чувствовала, что от этого взгляда не спаслась, и начала краснеть.

– Впрочем, даже если ты уйдешь сейчас, – продолжил он, – то я не оставлю тебя в покое. Я знаю твой точный адрес, твою школу, эту вот библиотеку, и церковь имени Святой Троицы в деревне Разовка Кстовского района, в двадцати минутах ходьбы от Подновья, там ты всегда бываешь на службах и иногда поешь в хоре. Я знаю все места, где тебя можно найти. Поэтому иди, пожалуйста, я тебя не держу, но скрыться т меня ты теперь не сможешь.

Он встал и освободил проход, даже подвинул стул, чтобы она его не задела второпях. Она схватила книги и бросилась прочь отсюда, пряча лицо и глаза, но безуспешно. Он поймал ее за плечи, а у нее были заняты руки, поэтому она защищалась только словами:

– Пусти меня! – И рвалась во все стороны, от чего он стискивал ее плечи крепче. – Мне больно, пусти!

– Ты никогда не дружила с мальчиками?

С этими словами он отпустил ее. Она прыгнула было в сторону, но этот вопрос оглушил ее. Она так посмотрела, на Бориса, что нельзя было сомневаться в ее ответе.

– Конечно, нет!

Он подошел поближе:

– Почему ты убегаешь?

– Не подходи! Я тебя боюсь! – вырвалось у нее.

– Боишься?

– Не подходи!

На сей раз он попытался взять ее за руку. Эта живописная сцена в углу читального зала уже начинала привлекать всеобщее внимание, поскольку священная тишина сего почтенного заведения была нарушена самым неподобающим образом. Меланхолично прикрытые глаза Ульяны блеснули. Похоже, глупенький молодой человек, привлеченный смазливой мордашкой, решил приударить за этой умалишенной, и получил, или вот-вот получит от ворот поворот. Туда ему и дорога, раз он не понимает, что она тупа, как пробка, и у нее нет глаз, потому что от таких парней не отказываются добровольно.

– Пусти меня!

– Подожди, недотрога!

– Отпусти, видишь, я не убегаю.

Он убрал руки.

– Ты такая красивая, Фаина.

Ей показалось – пламя опалило глаза и лицо, она исчезла из читального зала, прежде чем он успел сказать еще хоть слово.

Фаина неслась по улице, на ходу застегивая пальто и завязывая пояс. Сумка висела на локте и болталась туда-сюда. Фаина была в ужасном состоянии, в полном расстройстве. Как в стоячую тихую воду кинутый камень дает круги и взбудораживает песок, так слова чужого молодого человека подняли со дна ее души все, доселе нетронутое. Ей было действительно страшно. Волнение при воспоминании о нем не проходило и приводило ее в дрожь. Он первый из всех людей земного шара сказал ей – красивая. Это слово повергло ее в настоящий ад, оно жгло ее девственный разум раскаленным докрасна углем. Красивая? Раньше она не задумывалась, красива она или нет.

Точнее, ей было все равно.

Дружба с такой особой, как Рая Белова, научила Фаину только одному: избегать мальчиков и не позволять себе влюбляться, иначе ей прямой путь в преисподнюю. Постоянная боязнь греха заставляла ее ставить немедленный и непробиваемый заслон даже малейшей мыслишке о какой-нибудь земной любви. Нет, нет, нет, нет, никогда, ни за что! Лучше умереть, умереть на месте, пораженной небесным громом, разгневанной молнией от руки архангела Михаила, или его смертоносным мечом. Милость Спасителя не выдержит такой измены со стороны своей кроткой овечки. Поэтому единственное, о чем позволяла себе мечтать Фаина – писать иконы и петь в церкви.

При этом Бориса как такового она не запомнила. Он остался для нее олицетворением греха непрощенного без единой индивидуальной человеческой черты. Она до сих пор не знала, какие у него глаза, губы нос, волосы, но при этом она угадала бы его присутствие в радиусе километра с закрытыми глазами, такое он произвел на нее впечатление – страх, страх и еще раз страх.

Тут она приостановилась и собралась с силами чтобы оглядеться. О Боже, она убежала совсем в другую сторону, отсюда нет прямого транспорта в Верхние Печеры. Ее лицо все еще горело огнем, глаза переливались, как роса. Такого с ней еще не было, хоть хватай снег и остужай лоб и щеки. Она вовсе остановилась и так и сделала, но лицо стало гореть еще сильнее – оно горело изнутри, от самого сердца, а там без перерыва повторялась сцена в библиотеке, от начала до конца, заставляя ее раз за разом сгорать на костре собственной инквизиции. Как хорошо, что ей удалось от него убежать, от этого молодого человека.

О Господи, пожалуйста, нет! Он говорил, что знает все места, где ее можно найти. И о Господи, он их действительно знает. Дом, школу, библиотеку, церковь отца Александра в Разовке. Матерь Божья, помилуй и спаси! Только не это! Снова попасть в костер инквизиции – лучше умереть.

В полном смятении она стояла на остановке, не прячась от резкого ветра и не замечая его. Она так погрузилась в бездну, что пропустила два нужных ей автобуса. Ее глаза выражали отчаяние. Это и в самом деле было отчаяние, так как она вдруг потеряла жизненные ориентиры. А к кому она привыкла обращаться в такой ситуации? Правильно, к отцу Александру. Он ее духовный отец и все на свете знает. Он вернет ей спокойствие и прежнюю, тихую, мирную радость примерной верующей.

В Верхние Печеры она доехала автоматически, все еще ничего вокруг не замечая. И сразу пошла не домой, а к отцу Александру. Дверь ей открыла жена священника, юная и ангельски идеальная матушка Мария. Сам священник сидел в комнате, по счастью, и читал там Соловьева. Вид Фаины поразил его до глубины души, так она не походила на себя, какой она была накануне.

– Фаюшка, что случилось? Ты сама не своя!

– Да, батюшка! Я вам все расскажу.

И вдруг начала плакать. Все пережитое напряжение этого дня прорвалось у нее наружу, слезы текли не останавливаясь, она не успела достать из сумки платочек и промокла насквозь. Отец Александр и сам растерялся и не знал в первый момент, что ему делать.

– Ну, ну, Фая. Спокойно, девочка, спокойно. Плачь, если хочешь. Но недолго, а то забудешь, о чем хотела поговорить.

После этого Фаина заплакала в голос, как ребеночек. Отец Александр отложил Соловьева на стол и со своей обычной мягкой улыбкой принялся ждать, пока к ней вернется дар речи. И впрямь, ей стало стыдно хныкать перед ним. Она вздохнула, сходила умыться, высморкалась. Теперь ее лицо напоминало вымытую дождем белоснежную лилию. Она сидела, не смея поднять на отца Александра глаз.

– Ну вот, молодец, – похвалил он. – А сейчас, надеюсь, ты расскажешь мне о причинах таких слез. Что у тебя случилось?

Она собралась с духом.

– Батюшка, сегодня я с утра пошла в библиотеку, как и было намечено. Все сперва было хорошо. Но потом… Ужасно, батюшка! Потом со мной сел какой-то парень и начал ко мне приставать. Прямо там, в библиотеке. Я думала, что умру от страха. А он еще сказал, что знает все места, где я бываю, даже ваш храм знает! Батюшка, что мне делать? Я боюсь! Я не смогу от него спрятаться!

Это сообщение и священника порядком напугало. Но чуть позже, когда он наводящими вопросами заставил ее вспомнить подробности, от которых она вся раскраснелась, потому что говорить такие вещи было неприлично, он понял, что она несколько преувеличила опасность. Он с облегчением вздохнул и спросил:

– А раньше ты нигде не встречала этого юношу?

Она снова зарумянилась:

– Он упомянул вечеринку на Новый год у Эдгара Тимофеева. Потом я и сама о нем вспомнила, он был там, и был сильно пьяный, подходил, кажется, и ко мне, но в основном заигрывал с Раиской Беловой, даже проводил ее до дома.

– Вас обеих, – уточнил отец Александр.

– Ну, в общем да. Я от них ушла, как только мы вошли во двор.

Отец Александр размышлял недолго, и его ответная речь выглядела очень дипломатично.

– Фаина, тебе шестнадцать лет, скоро будет семнадцать. Это период взросления, и ты не можешь его миновать. Иногда это бывает очень трудно пережить, иногда человеку кажется, будто он умирает, но на самом деле он рождается в новом качестве. Ты взрослеешь, Фаюшка. Ты выросла в очень красивую девушку, и было бы странно, если бы этого никто не заметил. У каждого человека есть свои обязанности перед людьми и перед Богом. Тебе известно, какие обязанности несет женщина, православная женщина. Пойми, Фаюшка, Господь сам сказал: милости прошу, а не жертвы. Поэтому нет никакого смысла в самоистязании. И не надо причислять к числу отъявленных грешников всякого, кто ведет себя, по нашему мнению, предосудительно. Ведь ты совершенно не знакома с этим юношей, а уже заранее осудила его и приговорила к геенне огненной. Это неправильно. Может быть, он сейчас такой, каким ты его себе вообразила, а может быть, ты ошиблась, и его можно спасти, изменить в лучшую сторону. Если бы я убегал вот так от каждого грешника, то мне как священнику и человеку была бы грош цена. Подумай еще раз, ведь Раису Белову ты готова защищать от любых нападок, а этого юношу…

Она снова покраснела и перебила:

– Извините, батюшка, но Раиса – не юноша.

Отец Александр улыбнулся:

– Фаюшка, ты пока еще ребенок. Мне пора собираться к вечерне. Подумай, пожалуйста, над тем, что я тебе сказал, и не стоит вот так категорически отгораживаться от совсем всего мира. Не исключено, что Господь Бог дает нам жизнь в этом мире, чтобы проверить каждого из нас, кто сделает этот мир хоть чуть-чуть лучше.

Фаина кивнула головой, получила от отца Александра благословение и ушла. Говорил святой отец, конечно же, убедительно, и был вроде бы как прав, но Фаину его слова не успокоили, а наоборот, еще больше взволновали. Как же так, выходит, что влюбляться все-таки можно? И даже, судя по его намекам на женские обязанности, должно? Матерь Божья, спаси, сохрани и помилуй! От батюшки она такого не ожидала. Она собирается посвятить себя служению церкви, в частности, иконописи, а вовсе не любви к кому-нибудь и…

И только войдя в свою квартиру и услышав ласковый голос отца, спрашивающий, почему она так рано вернулась, она спохватилась, что утром обещала купить буханку хлеба.

Белояр

От остановки «Подновье» дорога к Волге шла все круче и круче вниз – сначала это был перпендикуляр от большой улицы Родионова, уходившей в Верхние Печеры, потом начинался спуск и самые настоящие виражи. Автомобилисты проклинали эту дорогу кто как мог, а зимой и пешеходы не рисковали спускаться туда не перекрестившись, на всякий случай. Игорь Белояр жил не в самом низу и даже не в середине, но все же гораздо ниже, чем Эдгар Тимофеев, и в их простом домике не было тех удобств, которыми располагали Тимофеевы. У них было печное отопление и баллонный газ, никакого водопровода и канализации. У них – это у Игоря Белояра и у его мамы. Но, несмотря на отсутствие этих удобств, домик у них был милый и уютный, и к ним люди любили заходить в гости, потому что здесь царили две важнейшие составляющие человеческой жизни – любовь и согласие.

Нина Белояр растила Игоря одна. И хотя в слободе Подновье каждый чих непременно становится известен каждому ее жителю, перед Ниной Белояр отступали всякие сплетни. Никто уже не помнил обстоятельств дела, и почему она осталась одна, и откуда она вообще появилась в слободе Подновье. Но Игорь тут родился и вырос, а Нина гордилась им и внимательно следила за его воспитанием. Впрочем, и тут возникали кое-какие проблемы – Нина работала врачом в областном диагностическом центре и иногда вынуждена была оставлять мальчика одного либо брать с собой на работу, такой непредсказуемой была ее профессия. По крайней мере, всем было известно, что ей некому перепоручить присмотр за ребенком – ни одного родственника во всей округе. От такой жизни даже железобетонную женщину может сломать, а Нина Белояр – вот она, сын вырос у нее на руках и теперь она на него не нарадуется, а он с нее буквально пылинки сдувает. И вот соседки вздыхали, одни – от умиления, другие – от зависти.

Троллейбус «1» не спеша катил по улице Родионова в Верхние Печеры. Час-пик был уже позади, поэтому в салоне было свободно. За окном проплывали скучные зимние картины города Горького. Такое бело-серо-коричневое однообразие даже не снилось ни одному художнику. Только люди нарушали это однообразие – самые разные, они были схожи в одном: они все куда-то спешили. Город был похож на потревоженный муравейник, но, в отличие от настоящего муравейника, он никогда не успокаивался. Даже ночью в его темных, мрачных недрах кипела жизнь. И для многих она была ближе и лучше, чем при дневном свете.

Казалось, людей здесь жило больше, чем в Мехико, и сосчитать их было совершенно невозможно.

Игорь знал эту улицу наизусть. За окно он не смотрел – ничего интересного, зато читал купленную с лотка книгу, сидя у окна. Совмещал приятное с полезным. Давно хотел приобрести себе «Горбуна» Поля Феваля, толстенный том, напечатанный мелким-мелким шрифтом, интереснейшая история любви и жизни. Мама, конечно, не имела достаточно времени для чтения и потому доверяла выбору Игоря в книгах, а уж он выискивал в городе (в магазинах или на рынке, с рук) лучшие, любимые произведения мировой литературы. И их семейная библиотека постепенно, но неуклонно пополнялась.

Когда светофор дал зеленый свет, троллейбус проехал перекресток и затормозил на остановке «Подновье». Игорь спрятал книгу Феваля в целлофановый пакетик и спрыгнул с подножки на тротуар. Потом он намерен был перейти улицу Родионова и отправиться домой, но тут его окликнул знакомый голос, высокий и звонкий. Игорь оглянулся и увидел Сеню Шевченко. Сеня был похож больше на хрупкого мальчика – у него были девчоночьи, наивные голубые глаза и светлые волосы, очень коротко подстриженные.

– Игорь! – позвал он. – Подожди меня, я сейчас!

Он вытряхнул из карманов куртки остатки семечек, подбежал и поздоровался:

– Привет, Белояр.

– Привет. Ну как, ты говорил с мамой насчет «аляски»?

Сеня вздохнул:

– Говорил. Она сказала: только к следующей зиме.

– Я так и знал, – кивнул Игорь. – Настоящая «аляска» дорого стоит.

Сам Игорь этой зимой носил очень легкую, теплую и красивую куртку «аляску» с оранжевой подкладкой и капюшоном, отороченным мехом, чем вызывал зависть друзей, приятелей, одноклассников.

– Куда это ты ездил? – спросил Сеня с любопытством.

– Да так, – отмахнулся Игорь. – Ходил по магазинам, книжку вот купил. А ты куда собрался?

– Ну… – замялся Сеня. – Есть дела. Только я хотел тебя спросить, ты будешь сегодня смотреть хоккей? По телевизору покажут финальный матч «Известий».

– Буду, а что?

– Можно, я приду к тебе смотреть?

Игорь удивился:

– Конечно, приходи! Вдвоем смотреть интересней. Почему ты спрашиваешь разрешения? Разве я когда-нибудь тебя прогонял?

Сеня страшно смутился, покраснел до ушей и опустил голову. Голос выдал его застенчивость:

– А Осипов никогда не позволяет мне приходить. Хоккей показывают поздно ночью, и он говорит, что уже спит в это время.

Игорь засмеялся:

– Сеня, ты что, дурачок? Кто же просит об этом женатого мужчину? Осипов женился, и у него медовый месяц. Ну подумай сам – у него и на работе забот полон рот, пустит ли он тебя в их уютное гнездышко?

– Когда он был не женат, он меня все равно не пускал.

Игорь снова засмеялся:

– Глупенький, значит он пускал к себе кого-то еще… И уверяю тебя, им было не до финального матча «Известий».

Сеня смутился еще сильнее, из розового стал пунцовым и пробормотал едва слышно:

– Я об этом и не думал…

Игорь покачал головой и с улыбкой напомнил:

– Ну, так приходи, не забудь.

Перешел улицу и начал спуск в Подновье. Сегодня опять не будет нормального сна – репортаж с хоккейного матча, а также церемония награждения, займет полночи. Сам он не очень любил хоккей, больше бокс, или всякую борьбу, или гонки, но не мог отказать Сене в такой малости. В семье у Сенечки был полный разлад, в компанию его чаще всего не принимали, такой он был робкий и слабый, и девушки над ним хихикали. Девушки всегда интуитивно чувствуют, над кем можно безнаказанно хихикать. Надо было хоть чем-то ему помочь, поддержать. Как объяснишь собственному ровеснику, что все это временно, скоро пройдет и забудется, а пока нужно определить для себя цель в жизни и смысл существования. К счастью, сам Игорь в этом плане уже давно все для себя решил.

У семьи Белояр домик был небольшой, но очень уютный. Три маленькие комнатки – гостиная и две спальни, и при этом просторная кухня. Убранство было крайне неприхотливое, почти спартанское, по сравнению с особняком Тимофеевых. При не очень больших доходах Нина и Игорь Белояр вынуждены были экономить и давно привыкли к этому. Но, к примеру, Сеня Шевченко был бы до небес рад и такому скромному убежищу, лишь бы его там любили и понимали.

В пятницу у мамы Игоря в больнице был короткий рабочий день. Поэтому он поставил в печку разогреваться большую кастрюлю супа, чтобы пообедать вместе, а сам растянулся в гостиной на диване с новой книжкой в руках – он ее даже обнюхивал, такую радость вызывала у него покупка, и впрямь приятно пахнувшая морозной свежестью и особым запахом новой, незачитанной книжки. Просто прелесть, что сейчас каникулы, и можно читать что хочешь, заниматься своими делами. Конечно, любой здравомыслящий старшеклассник понимает абсолютно всё о ценности знаний, хорошего аттестата и в будущем – диплома. Но учеба изо дня в день вообще без перерыва утомляет и сводит с ума. Иногда полезно бывает переключиться и на другие дела, никак не связанные со школой. Для Игоря, как и для Эдгара Тимофеева, такими делами являлись чтение и прослушивание любимой музыки. Правда, у Игоря имелись еще и обязанности по дому, от которых он, по возможности, старался освободить свою маму, а летом еще и работа в саду и огороде. Ее Игорь также считал полезной – физический труд укрепляет здоровье, а умственный, как ни крути, здоровью вредит. Еще он любил прогонять плохое настроение с помощью топора, то есть колол дрова во дворе и носил их в сарай позади бани. От такого занятия мигом пропадёт любая меланхолия, кровь побежит по жилам, будто ее пришпорили, а мысли станут ясными, как при свете дня. В отличие от Фаины Ордынской, ему, Игорю Белояр, некому было поплакаться в жилетку и не на кого было переложить свои проблемы. Не на маму же, которая и так натерпелась в жизни и заслуживает полного спокойствия и комфорта. Нет, Игорь Белояр привык полагаться на самого себя и верить в себя. А иначе – зачем вообще быть?

Еще у них жил приблудный пес по кличке Шарик. С высоты своей безупречной родословной чистокровный ротвейлер Тимофеевых Ральф только фыркнул бы при виде этого крупного, но добродушного рыже-белого пса с грустными глазами. Глаза у него были грустные, должно быть, оттого, что такая же беспородная серая полосатая кошка Игоря и Нины, со странным для бывшего трущобного существа именем Джуди, постоянно доставала его своей игривостью и энергией. С теми же претензиями его доставал и хозяин, эксплуатируя несчастного старичка и заставляя его бегать вместе каждое утро. Не то чтобы Шар был очень уж ленив, просто он предпочитал утречком поспать в тепле, а не носиться сломя голову туда-сюда по улице, пугая добрых людей. Но хозяин был настойчив, игривая кошка тоже, поэтому Шарику приходилось-таки бегать регулярно по утрам и играть с Джудиттой каждый вечер, посредством махания хвостом у нее под носом, от чего она раззадоривалась и впивалась в хвост когтями и зубами.

Нина Белояр вернулась с работы уставшая, но довольная. Суп был уже разогрет, Игорь начал наливать его в тарелки, как только услышал во дворе радостный лай Шарика – тот приветствовал хозяйку на свой лад, потому что был очень к ней привязан. К двери бежала мелкой рысью и Джуди – чтобы встретить хозяйку и проводить ее в дом, шествуя перед ней с большим достоинством и покачивая кончиком воздетого кверху хвоста. Это была обычная картина прихода домой Нины Белояр. Игорь заулыбался, видя, с каким облегчением она окинула взглядом эту картину и пошла раздеваться. А Игорь стал разбирать ее сумку. По дороге с работы мама зашла в магазин и купила хлеба, масла, сметаны и полкило колбасы. Сметану Игорь оставил на столе – заправить суп, а остальное убрал. Поставил на печь разогреваться второе – макароны по-флотски. А чай мама заварит сама после обеда.

Она была небольшого роста и хрупкая, брюнетка с короткой стрижкой и глубокими, почти бездонными светлыми глазами, обведенными синевой. Эти глаза обычно имели мягкое и теплое, как бархат, выражение, но с определенного момента неспособны были смеяться, даже улыбаться, вместо улыбки в них появлялась горечь. Но при этом ее глаза светились особым светом, если рядом находился сын.

Она переоделась в домашнее платье, вернулась на кухню и первым делом поцеловала Игоря в висок:

– Ты мой мальчик! Спасибо большое за обед.

– Ерунда. Давай садиться.

Он вынес еду Шарику, плеснул Джудитте в мисочку молока и тоже сел за стол. И тут же заметил – уже не в первый раз – что мама им откровенно любуется. Он удивился и спросил у нее:

– Что? Что-то не так?

– Всё так, – ответила она. – Ты такой замечательный. Я вот иногда смотрю на тебя как бы взглядом постороннего человека и думаю: вот малыш, который родился у меня и был когда-то совсем кроха, не умел еще ходить, сидеть, разговаривать словами, только глядел мне в лицо своими глазками и улыбался беззубым ротиком, а я плакала от того, какой ты малюсенький и слабенький, и вдруг у меня окажется недостаточно сил, чтобы тебя защитить. И вот ты вырос, такой взрослый и сильный, во всем мне помогаешь и заботишься обо мне. Такого ведь не бывает в действительности, только в сказках со счастливым концом, и это меня пугает. Я не верю порой в твою реальность, мой мальчик.

– А, – сказал он. – И поэтому ты по десять раз за ночь заглядываешь в мою комнату? Убедиться в том, что я существую?

– Да, – виновато призналась она. – Я так привыкла все время бояться за тебя, мне трудно переделаться вот так сразу.

– Тогда не переделывайся, – улыбнулся он.

Они прервали разговор и приступили к обеду. Суп был еще свежий, Нина сварила его с расчетом на три-четыре дня. Оба так проголодались, что справились каждый со своей тарелкой в считанные минуты. Это вызвало у них ехидненький смех и несколько замечаний. Та же быстро они уничтожили и по основательной порции макарон. После этого Нина заварила чай из мяты, от чего по кухне распространился аромат своеобразной свежести. Цвет у такого чая был противный, бледно-зеленый, но зато вкус – приятнейший, бодрящий. И Игорь, и Нина любили мятный чай. Часто они заваривали и ромашку. Нина считала это гораздо полезнее обычного чая, особенно зимой, когда организму необходима поддержка. К чаю они нарезали белого хлеба и намазали сливочным маслом. И за чаем продолжили разговор.

– Мне так жаль, что мы не отпраздновали Новый год вместе, – произнесла она расстроено. – Я не хотела брать это ночное дежурство, честное слово. Просто так получилось. Мне напомнили о прежних одолжениях и заменах и проехались на мне, как на оседланной лошади. Я ничего не могу противопоставить открытой наглости.

– Я знаю, мама. Не переживай из-за этого, пожалуйста. Следующий Новый год мы отметим вместе, как хотели отметить в этот раз. Это всего лишь первый праздник в году, а посчитай, сколько праздников у нас еще впереди!

Она вздохнула и отпила чаю из чашки.

– Как встретишь новый год, так его и проведешь. Это примета такая. Вот я и боюсь, что весь год мы с тобой будем врозь, сынок.

– Ты слишком многого боишься, мама. Все будет хорошо, не волнуйся.

Вдруг он засмеялся, да так заразительно – она тоже не удержалась от улыбки:

– Что такое?

– Вспомнил, как провел Новый год я. Если верить твоей примете, то я весь год буду маяться дурью. Представь: мы у Эдика Тимофеева гадали! Это звучит смешно в конце двадцатого века, но мы действительно занимались гаданием, причем не настоящим гаданием, а всякой дребеденью…

– Минуточку, – остановила его Нина. – Что ты имеешь в виду под настоящим гаданием?

Он задумался и протянул:

– Ну… что-нибудь страшное, от которого мурашки по коже. Например, вызывать дух Пушкина или Наполеона, или наводить зеркала – говорят, это тоже очень страшно. А мы – так, развлекались. Писали на листках бумаги всякие предсказания, кидали их в шапку и доставали их по очереди. И представь себе, предсказания писал я! Я был так малодушен, что позволил себя уговорить участвовать в этом шоу. По-другому я назвать это не могу.

Она, в свою очередь, засмеялась:

– Не надо относиться к таким развлечениям свысока, сынок. И вообще, не надо ни к чему относиться свысока. Иначе это приведет к высокомерию, заносчивости, спесивости. Будешь тогда надутый и гордый, как три толстяка, и тебя не будут любить.

– Я понимаю, мама. И все равно, такое гадание – это ведь всего лишь игра. Ну, посмеялись сами над собой и друг над другом, на этом-то и конец. Ни за что я в это не поверю.

– Ну ладно, ладно, – согласилась Нина. – Чушь так чушь. Я же не возражаю. А кроме гадания, что там еще было, на вашей вечеринке? Тебе понравилось?

Игорь подумал немного, затем пожал плечами:

– Даже не знаю, мам. Вечеринка как вечеринка, ничего особенного. Эдик, как всегда, ставил классную музыку. RADIORAMA, новая, самая последняя. Хочу попросить у него послушать. Но вели мы себя банально: танцевали, гадали, запивали компотик и пепси-колу ужасной по качеству водкой и курили дрянные дешевые сигареты.

У Нины расширились глаза, она поперхнулась чаем и закашлялась. Игорь весело на нее смотрел и кивал головой с нарочитой серьезностью:

– Да, да, мамочка, видимо, ты до сих пор пребывала в наивной уверенности. Что мы все примерные мальчики и девочки. Мне очень жаль, но придется тебя разочаровать. Мы очень развратные, буквально сексуальные маньяки, и мы уже пьем горькую, и мы уже курим табак, о котором Минздрав предупреждает, и ничего с нами не поделаешь.

– Какой кошмар! – воскликнула Нина. – И ты говоришь об этом так спокойно, будто это в порядке вещей!

– Это не в порядке вещей, но и пытаться изменить здесь что-нибудь бесполезно. То же самое, что биться головой о стенку. Да, такие вот мы, нынешняя молодежь, но только не надо рассказывать мне сказки, что в ваше время что-то было по-другому.

Но Нина разволновалась и его шутки воспринимала уже не в нешутливом настроении:

– Было, было по-другому, Игорь. Мы не начинали пить и курить так рано. Должно быть, вы развиваетесь еще быстрее нас. Время не стоит на месте.

– Нет, мам, – возразил он. – Это ведь не показатель развития. У многих, кто вчера, строил из себя «старших братьев», мозги явно отстают от всего остального. Просто, мне кажется, так было всегда и всюду, а взрослые часто забывают о собственной юности и потому приходят в шок от таких сообщений.

– Может быть, может быть… – задумчиво пробормотала Нина. – Ты умный мальчик. Надеюсь только, ты не пил и не курил там слишком много.

Он улыбнулся:

– Я не пил и не курил вообще. У меня нет чувства «стадного животного», так что успокойся. Все было нормально.

– Похоже, мне самой надо покурить, – сказала Нина. – Не убирай со стола, я еще налью себе чаю. К нам сегодня кто-нибудь придет?

Она вынула из сумки пачку сигарет и зажигалку и собралась выйти в коридор, покурить. Игорь долил в чайник воды и снова поставил в печку. Подсыпал в подтопок угля, и огонь затрещал оживленнее.

– Боюсь, что да, – ответил он. – Я видел на остановке Сеню Шевченко, он меня догнал и попросился ночевать.

– Хоккей, что ли?

– Угу.

– Бедный мальчик. Я встречалась на родительском собрании с его матерью. Женщина в совершенно развинченном состоянии и не может удержать под контролем воспитание двоих детей. Ей надо бы обратиться за помощью к психиатру. Не знаю, как они живут в такой обстановке.

– Плохо живут.

– Я пойду покурю.

И она поспешно вышла в коридор, набросив на плечи старую, дырявую шубу. Игорь притащил в кухню новую книгу и возобновил чтение, прислушиваясь к шипению воды в чайнике и к потявкиванию Шарика во дворе – он по-своему общался со своей хозяйкой. Джудитта между тем тоже завершила обед, прыгнула наширокий подоконник и принялась вылизываться и умываться. Она делала это так самозабвенно, что глаза у нее смотрели в никуда, и она не реагировала на провокации Игоря, забавлявшегося этой процедурой. Когда кошка так умывается. Это означает, что у нее превосходное настроение. Ничего удивительного, она ведь съела целую мисочку молока с хлебом. После этого не грех хорошенько вылизать всю шкурку и улечься спать, где-нибудь поближе к печке.

Из коридора вернулась мама, от которой пахло табачным дымом. Она сделала себе еще чая и села напротив сына, размешивая в чашке сахар.

– Мам, – осторожно произнес Игорь, – я что-то сказал не так и тебя обидел?

Она встрепенулась.

– Вовсе нет. С чего ты взял?

– Ты так резко бросилась курить, словно разнервничалась от нашего разговора.

Она улыбнулась и покачала головой:

– Нет, нет, сыночек, наш разговор тут ни при чем. Запомни: ты никогда и ничем не можешь меня настолько обидеть. По крайней мере, я бы сразу тебе об этом сказала, а не стала бы молчать в тряпочку. Нет, дело тут совсем в другом. Сегодня я забыла покурить с утра, на работе нет времени, и мне действительно этого не хватало.

– Мам, курить вредно. Ты же врач, знаешь это не хуже меня.

– Знаю. Но пока что ничего не могу с собой поделать. Я уже лет пять отвыкаю от курения. Очень постепенно. Скоро, я надеюсь, перестану курить вообще. Сыночек, если бы ты только знал!..

Из глаз ее вдруг вырвалась боль, на секунду, он едва успел это заметить и замер от удивления. Но она уже в следующее мгновение взяла себя в руки.

– Игорь, когда ты был младенцем, я выкуривала не меньше трех пачек в день. От меня за километр разило дымом, как от тепловоза. Я была желтая, как мумия, и у меня вылезли почти все волосы. Но наступил момент, когда я приказала себе прекратить, и с тех пор я прекращаю. Теперь я курю одну сигарету в день. Но ты прав, сынок, пора покончить с этом пережитком.

– Мама, ты у меня – молодец.

– Ты у меня – тоже.

Вот этой неожиданной боли в глазах матери Игорь боялся больше всего. Досконально зная мамин характер, он доверял ей безоговорочно, и только чтобы не причинять ей боль, никогда еще не спрашивал ее об отце. На эту тему у них в семье было наложено негласное табу. Игорь молчал, чтобы мама не страдала лишний раз из-за его любопытства, а она молчала, то ли потому, что ей нечего было сказать, то ли потому, что время еще не пришло. А соседки могли сочинять всё, что угодно, от пожизненного заключения мужика до зачатия в пробирке.

Сеня Шевченко пришел задолго до начала репортажа хоккейного матча. Игорь с улыбкой прервал его сбивчивые оправдания и предложил пока сходить в баню и помыться, если хочет, баня теплая. Сеня покраснел и согласился. «Жаль, что у него нет старшего брата, – подумал Игорь. – А то мне все время почему-то приходится быть им, хотя мы одних лет».

Нина, выйдя из своей спальни, приветливо с гостем поздоровалась и поговорила. Игорь представил себе, как приятель смущается таким ласковым к себе вниманием и краснеет. Слабовольный бедняга. Право, ему срочно нужен старший брат.

Для Сени Игорь разобрал кресло, плюхнул туда простыню, плед и подушку, шерстяное одеяло, а также ворох молодежных журналов, чтобы мальчишка не надоедал ему, пока он будет заниматься своими делами. Вынес из своей спальни магнитофон с кассетами, раз уж им придется всю ночь находиться в зале. Обычно Сеня, конечно, ведет себя тихо, как мышь, но, бывает, на него находит желание пооткровенничать.

Посвежевший, пропахший мылом Сеня пристроился на отведенном ему кресле за спиной Игоря, раскрыл журнал с конца, но читал его недолго. Через пару минут он поднял голову и сказал:

– Значит, Осипов женился. А ты почему не женишься?

Игорь повернул к нему такое страшное лицо, что он поспешно поправился:

– Я имею в виду, почему ты не заведешь себе девушку, как тот же Осипов, или Витя Мартынюк. Он учится тоже в одиннадцатом классе и встречается с девочкой на год моложе. Родители его сначала повыступали, а потом смирились.

– И ты хотел бы, чтобы так произошло и с тобой.

Игорь тут же пожалел о сказанной резкости, так как Сеня изумился и огорчился до слез, будто друг ударил его в лицо.

– Нет же, нет! – с отчаянной горячностью принялся доказывать он. – Мне это вовсе не нужно, по крайней мере, сейчас, а если бы и было нужно, то моей маме на это наплевать. Она со мной уже неделю не разговаривает. Не знаю, почему. А ты живешь со своей мамой душа в душу и ведешь активный образ жизни, прямо супермен. И тебя все-таки никто никогда не видел с девушками.

Игорь на него недовольно покосился:

– С чего это ты спрашиваешь? Я что, запрещаю тебе приходить ко мне и смотреть хоккей или Кубок чемпионов? Напротив, приходи, пожалуйста, и хотя мы с тобой, к сожалению для тебя, очень разные по складу характера, я не собираюсь утверждать, что мне твое присутствие неприятно. Понял или нет?

– Понял, – ответил Сеня. – Спасибо. Но все-таки, почему?

– Странный ты, право, – произнес Игорь с усмешкой. – Когда я найду ту девушку, которая мне очень-очень понравится, тогда и буду с ней встречаться. А развлекаться просто так – извини, это не для меня. Свое здоровье дороже. Я же не Витя Мартынюк, в самом деле. Тот-то уж строит из себя Казанову. Хвастун несчастный. Слушай, не мешай мне работать, смотри пока журналы. До хоккея еще целый час. И мама уже легла спать.

– Хорошо, – послушно сказал Сеня, откинулся на подушку и погрузился в чтение журнала. Если что и не терпел Игорь в людях, так это вот такую послушность, покорность, безоговорочную готовность подчиняться приказам. Поэтому он отложил в сторону тетрадь и ручку и повернулся к гостю всем телом, сложив руки на груди.

– Ну что ты за бесхребетник, Семен Шевченко! Тебе уже семнадцать лет, ты не маленький мальчик, так решай же что-нибудь в своей жизни! Или, ты думаешь, какой-то добренький дядя возьмется доказывать за тебя твою пригодность к существованию?

Сеня спрятал глаза под ресницами и уклонился от ответа:

– Ну, не всем же быть такими, как ты.

– Вот и плохо.

– Пиши-ка ты свой конспект, Белояр, а я включу телевизор. Ты не против?

– Не против, – пожал плечами тот. – Он меня не отвлекает. Только негромко, мама спит.

– Очень тихо, – пообещал Сеня. – А что ты пишешь?

– Конспекты по юриспруденции. Я намерен поступить в университет, в Москве.

Сеня с сомнением покачал головой:

– В Москве? Без шансов.

– Поглядим. Откуда ты знаешь, вдруг у меня есть блат.

Сеня засмеялся:

– Блат? У тебя? Ты что, издеваешься? У тебя же нет родственников!

– Зато у меня есть связи. Я каждое лето подрабатываю в прокуратуре. У меня, конечно, нет таких отцов и дядек, как у Эдика Тимофеева, но у меня есть инициатива и трудолюбие. Вот мой блат и гарантия того, что я поступлю на юрфак в Москве.

– Сомневаюсь. Блат – это не инициатива и трудолюбие, а родственные связи или деньги, а именно – много денег.

Игорь не стал спорить, тем более что в общем Сеня был прав. Тот включил телевизор, очень тихо, едва слышно, чтобы не разбудить Нину Белояр. Хоккея еще не было. Сеня вздохнул и вернулся к журналам. Игорь еще немного посидел за столом со своим конспектом, потом, закончив главу, взял «Горбуна» Поля Феваля и прилег на диван, рядом с креслом гостя.

– Это новая? – полюбопытствовал Сеня.

– Да.

– Дай посмотреть… А, французская, художественная, – с разочарованием протянул Сеня. – Я думал, фантастика или детектив.

– Сейчас трудно достать хорошую фантастику или классный детектив. К тому же, я давно мечтал купить «Горбуна». Мне нравится. Следующая вещь, которую я куплю, не загадывая – Юрий Герман, «Россия молодая». Про Петра Первого. Я брал ее в библиотеке и прочитал оба тома залпом, не отрываясь.

– Ты фанатик, – уважительно произнес Сеня.

Игорь перенес из своей спальни простыню, подушку и одеяло и постелил себе на диване – чтобы Сеня не чувствовал себя тут, в чужом доме, одиноким и покинутым. Растянулся и читал Феваля, пока не начался хоккей. А там уж мальчики проявили себя во всей красе. Вскакивали при каждой заброшенной в ворота шайбе, шепотом кричали «гол», как сумасшедшие, и махали руками. Матч был интересным, и тем не менее его безбожно сократили, показали лишь первый и третий периоды, хорошо хоть конечный результат стал им известен. Уснули они быстро, уже через три минуты после того, как они выключили телевизор, их носы дружно сопели, и Сеня еще что-то невнятно бормотал.

В субботу у Нины Белояр был выходной, но все равно она по привычке встала рано. Глядя на мальчишек, улыбнулась и не разбудила. Пусть спят, пока каникулы. А она умылась, покормила зверюшек, Шарика и Джудитту, полила стоящие на подоконнике цветы, почистила и затопила печь, приступила к приготовлению завтрака. Начистила и поставила вариться картошку, спустилась в подпол и достала соленых огурцов, квашеной капусты с морковью и банку вишневого компота. Заварила еще веточку сушеной мяты. И тут послышались знакомые звуки – проснулся и встал ее сын. Через пару минут он появился на кухне, выпил стакан холодной воды и побежал на свою ежедневную пробежку. За ним уныло трусил не склонный к активности Шарик, которого Игорь тормошил и смеялся. Просто чудо – иметь такого сына.

Пробежка длилась, как обычно, около пятнадцати минут. За это время проснулся и Сеня Шевченко. Ребята, фыркая и толкаясь возле умывальника, вымыли с мылом лицо, руки и шею.

Они продолжали толкаться и уже сидя за столом, пока Нина взглядом не показала им, что давно пора угомониться и приступить к еде.

Хотя завтрак был очень вкусный, Сеня ел неохотно, без аппетита. Зато крепыш Игорь после пробежки уплетал за обе щеки и просил добавки. И еще и успевал рассуждать на посторонние темы:

– Мам, хоккей был потрясающий. Было забито восемь шайб! На любой вкус! Давно я не видел такого хорошего хоккея. НХЛовцам такого не увидеть и во сне.

Нина мирно сидела в уголке и улыбалась:

– Милый, ты же не любишь хоккей.

– А НХЛовцев я люблю еще меньше. Я знаю, что ты на это ответишь: что это квасной патриотизм и все такое, а ну и пусть. С какой стати мне притворяться.

– Ты у меня умница. Сеня, ну что же ты ничего не поел. Посмотри на себя в зеркало, ты же прозрачный, как рахитик.

Сеня вспыхнул от смущения, как всегда, когда к нему обращались словесно, и пробормотал:

– Я не голоден, тетя Нина.

Она с укоризной покачала головой.

– Это неправильно, Сенечка.. Нужно думать о себе и о будущем, а если ты плохо питаешься, то велик риск подорвать здоровье. Вы оба сейчас в таком возрасте, когда организм нуждается во «вкусной и здоровой пище». Вас ведь этим летом пошлют на подготовительные армейские сборы. А там не за горами и призыв. Так что, Сеня, очень тебя прошу, ешь всё, пока можно, а то ведь потом не наешься как следует.

Сеня только опустил голову, но потом с любопытством вскинул взгляд своих прозрачных глаз:

– Я не хочу идти в армию. Ни за что туда не пойду, использую любую возможность, чтобы освободиться от нее.

– А я не боюсь армии, – безапелляционно заявил Игорь. – И обязательно буду служить

Нина тут же поперхнулась чаем, а Сеня уставился на приятеля с благоговейным ужасом:

– Сумасшедший! Как можно не бояться армии!

– А чего мне ее бояться? Каждый мужчина должен служить в армии. А я что, не мужчина, что ли?

– Это еще большой вопрос, – недовольно ответила Нина. – Слишком храбрый, в армию собрался.

– О, я слышу голос мамы, – мягко, не по-детски сказал ей Игорь. – Не беспокойся, меня призовут не сегодня, не завтра и даже не послезавтра. К тому времени ты успеешь свыкнуться с этой мыслью.

Нина явно занервничала и выпила чашку чая залпом, словно это была вода. Потом попросила:

– Игорёчек, не надо пугать меня заранее, ладно?

– Ладно, – охотно согласился он.– Кстати, это мое любимое амплуа – пугать. На вечеринке у Эдика я тоже несколько раз напугал всех до полусмерти. Особенно во время гадания. Это было так смешно, что стоило бы, наверное, даже фотографирования.

Сеню потрясла такая ирония:

– Слушай, неужели ты можешь относиться к этому так спокойно?

Игорь терпеливо принялся объяснять:

– Сеня, мы живем в конце двадцатого века, во время расцвета нашей цивилизации, в техногенном мире, в котором скоро не будет ничего невозможного. Это не мир, а просто прелесть. Сейчас даже самый мелкий человечек знает, что чудес не бывает, и судьба тоже понятие весьма растяжимое, и что любое гадание, предсказание, ворожьба, суеверия и приметы – это глупости и шарлатанство, и всему непонятному можно найти объяснение. Научно обоснованное объяснение, я имею в виду, а не какие-нибудь глупости, вроде вмешательства судьбы, или злого рока, или, вот сейчас модно, инопланетян. Никогда в жизни их не видел, и мне даже неинтересно в них верить.

– Я бы на твоем месте не была столь категорична, – вмешалась, Нина. – Ты у меня рационалист, оказывается. Но отнюдь не всё в мире, к счастью, можно подогнать под единую, даже рационалистскую, мерку.

Игорь немного подумал и ушел от спора:

– Я не буду возражать только потому, что доверяю твоему жизненному опыту, хотя у меня совсем другая точка зрения. По крайней мере, я не могу положительно оценивать то, что тринадцать великовозрастных балбесов вместо того чтобы направить свою энергию на общественно-полезные дела, развлекались на Новый год гаданием и буквально изнывали от трепета, что же им там достанется.

– Какой ты жестокий, – шутливым тоном отозвалась Нина. – Не по годам жестокий, Игорёчек, надо же хоть чуть-чуть снисходительнее относиться к слабостям своих ближних, Иначе можно легко нажить себе врагов и прочие неприятности.

А Сеня на это промолчал, только всем своим видом выразил, что ему пора идти, дома ждут и т. п. Нина в очередной раз покачала головой и не стала его удерживать. Зато Игорь, покосившись на него и как будто не понимая его состояния, тут же вызвался идти вместе – «сходить в студию звукозаписи насчет кассеты, которую отдавал туда две недели назад», студия находится в Советском районе, и с остановки можно уехать даже без пересадок, и потому им по пути. Сеня поёжился под таким откровенным напором, но тоже возражать не стал, из боязни, потому что Игорь сильнее. Так они вместе собрались и вышли из дома, попрощавшись с Ниной Белояр – она стояла у окна, смотрела им вслед и ласково улыбалась. Но Сеня-то был уверен, что эта улыбка предназначалась только и исключительно Игорю, милому, любимому сыночку. На него, Сеню, никто никогда так не смотрел и никогда уже не посмотрит. У его матери другие проблемы.

На улице было холодно, ветрено. На обледенелой сплошь дороге снег носился маленькими смерчами и норовил попасть мальчикам в лицо, причем не отдельными снежинками, а сразу целой горстью, словно ветер лепил снежки самостоятельно. Небо было низкое и непрозрачно-серое. Ребята кутались в воротники и шапки и карабкались из Подновья к улице Родионова, по крутой горе наверх. Игорь очень легко преодолевал подъем. Казалось, он даже не стал дышать чаще. А вот Сеня заметно запыхался, он при каждом шаге раскачивался из стороны в сторону и каждую минуту отдувался.

Игорь молчал, пока крутой подъем не закончился, только косился на Сеню, будто не знал, с чего начать разговор. Но вот крутой подъем перешел в пологий, а затем и вовсе сошел на нет, и Игорь, приостановившись и набрав в грудь воздуха, сказал:

– Сень, у меня к тебе вопрос. Если не хочешь, не отвечай, но по-моему, это очень серьезно. Я несколько раз видел тебя в компании с этим мордоворотом, Плескачом, у вас во дворе, и с вами была Людмилка в каком-то ужасном виде, который не принимают даже откровенные проститутки. Ради Бога, Сеня, если только у тебя есть глаза – ведь ты видишь, что за подонок этот Плескач, а Людмилка еще ребенок глупый.

Сеня поморщился от досады и тоже остановился, чтобы перевести дух и собраться с силами.

– Да что я, по-твоему, круглый идиот? Я не разрешаю Людмилке приходить вместе со мной, но она меня не слушает. Она, я так думаю, просто влюбилась. И даже, наверное, знаю, в кого – в Романова Дюмона. Она вокруг него вьется, как муха возле сахара.

– Этого товарища я не знаю, – задумчиво произнес Игорь. – А тебя-то что занесло к волкам в стаю?

– Они не волки, – негромко ответил Сеня. – Не надо так говорить, ведь ты их не знаешь, ты ни разу даже не разговаривал с ними.

То, что Сеня решился возразить, было само по себе достойно удивления, а то, что возразил он именно Игорю, который превосходи его практически во всех составляющих личности, было вдвойне удивительно. Но Игорь не удивился.

– Странно, – сказал он. – Ты их защищаешь, как своих друзей, а они между делом громят ларьки и нападают на прохожих по ночам. И не надо говорить мне, что это неправда.

Сеня не стал говорить ему, что это неправда. Он долго молчал, потупившись и краснея и бледнея попеременно, затем ответил еще тише:

– А может быть, так было нужно.

Игорь был так потрясен, что молчал до неприличия долго. Затем покачал головой и протянул:

– Ну, дорогой мой, тут я тебя не понимаю совсем. Если это фатализм, то вовсе не к месту, и прости меня, но на мой взгляд, Плескач и все его приспешники не похожи на ангелов небесных.

– Они и не ангелы, – беспечно сболтнул Сеня. – Они каратели.

– Кто? – переспросил Игорь, изменившись в лице. – Как ты их назвал?

Тот вдруг с необычайной ловкостью повернул разговор в другое русло. Если бы Игорь не был знаком с Сеней с детства, то не поверил бы в такую изворотливость.

– Игорь, ну что ты взялся читать мне мораль. Как вы мне все надоели. Кстати, раз уж ты такой поборник спокойствия на ночных улицах, поговори со священником из Разовки, с отцом Александром, тут вы точно найдете общий язык. Хочешь, я тебя с ним познакомлю?

– Я с ним знаком, – холодно произнес Игорь. – Сеня, ты уходишь от серьезного разговора, следовательно, чувствуешь свою неправоту и без моих слов, но либо полагаешься на свои собственные силы, либо не видишь для себя никакой опасности. Значит, продолжать этот разговор бесполезно. Как хочешь. Единственный мой совет, дружище, запри дома Людмилку и не выпускай ее из комнаты, пока она не поумнеет.

Сеня смотрел на него очень странно – с сознанием уверенности и даже снисходительности. Игорь был окончательно сбит этим с толку.

– А где ты познакомился с отцом Александром? – спокойно поинтересовался не похожий на самого себя Сеня.

– Неважно, – ответил Игорь, не сводя с него глаз. – Пока. Еще увидимся.

Повернулся и ушел на остановку троллейбуса, а Сеня глядел ему вслед с такой улыбкой, словно это он, а не Игорь Белояр, являлся самым сильным. Игорь сразу почувствовал эту перемену в робком, забитом мальчике, но посчитал лучше не озадачиваться чужими проблемами раньше времени, тем более что и сам Сеня воспринял в штыки его попытку вмешаться. Ну и ладно. Как ему будет угодно.

С отцом Александром Рудаковым Игорь познакомился на экскурсии по Печерскому монастырю. Тогда они поспорили на тему, кстати, чудес, но спор не перешел никаких границ, оставшись в рамках цивилизованной дискуссии. В результате каждый остался при своих, но Игорь время от времени забегал к отцу Александру в гости – полистать какую-нибудь книгу из обширнейшей, доставшейся в наследство библиотеки священника, и их спор продолжался, хотя они уважали мнение оппонента, но не могли допустить, чтобы столь чтимый оппонент придерживался ложных, по их сведениям, взглядов. Нина была тоже знакома с молодым священником. Несмотря на то, что она не верила в Бога, он никогда не отказывался выслушать ее и помочь, если это было в его силах. Больше того, он не скрывал ни от кого свое восхищение этой женщиной, а его жена вообще смотрела на нее как на нечто неземное, пусть и не безгрешное, но отмеченное печатью.

Сеня стоял там недолго. Даже не стал дожидаться, пока подойдет троллейбус и увезет Игоря с остановки. На Сеню вдруг напало уже знакомое состояние – сознание уплывало куда-то далеко, и он больше не мог даже ощущать, где он находится и что с ним. Вот уж поистине гипнотическое забытье – ведь в это время он вышагивал по улице, но не домой, что было бы естественно, а дальше в Печеры, вглубь массива. Его, как и многих привыкших к улице подростков, видимо, привлекали подвалы, так как он спустился в один из них, в торце большой, длинной девятиэтажки, а перед этим не забыл оглянуться, словно Штирлиц, и при этом находился в своем странном забытьи. Забытье преследовало его в последние дни все чаще, и всё большие куски действительности выпадали из сознания, и он ничего не мог с этим поделать, только с завидной регулярностью каждый день исчезал в этом подвале, будто это была его земля обетованная.

А Игорь Белояр до студии звукозаписи так и не добрался. Встретил в троллейбусе приятеля и уехал совсем в другую сторону.

– Привет правоохранительным органам! – поздоровался Игорь. – Осипов, тебя никогда не застанешь дома, но запросто можно застать в общественном транспорте, причем в таком маршруте, каким ты сроду не ездил. Какими ветрами тебя сюда занесло?

– Белояр! – просиял Осипов. – Мы и правда давно не виделись.

– Не просто давно, – уточнил Игорь. – Последний раз мы виделись осенью, на мой день рождения. Ты пришел к нам первым и подарил мне часы. А после этого исчез, как человек-невидимка.

Осипов почесал за ухом.

– Действительно, – согласился он, – это недопустимо, жить на одной остановке и не видеться месяцами. Но, понимаешь, я совсем закрутился – работы по горло, и семья у меня теперь…

Игорь засмеялся:

– Ты говоришь так, будто у тебя теперь уже жена плюс десять-двенадцать детей плюс дедушки-бабушки плюс прадедушки-прабабушки, как в образцовом восточном клане. Да ладно, не смущайся. Это очень хорошо, что и только Натку ты воспринимаешь как целую семью и несешь за нее ответственность.

Осипов не на шутку разволновался:

– Ты себе не представляешь, Игорь, как я за нее переживаю. Ее родители так возражали против нашего брака, говорили, что мы еще слишком молоды, что у нас нет никакого будущего, я, право же, чувствовал себя совершенно безнадежным.

– Я знаю.

– Я и так ждал, пока она закончит этот свой техникум, сколько же можно еще ждать? Мы ведь любим друг друга и уверены в этом. Они просто считают, что мы слишком молоды даже для такой уверенности.

– Я знаю, Осипов. Ты молодец, что добиваешься своего и настаиваешь на этом. И все-таки, куда ты сейчас едешь?

Осипов снова просиял:

– Представь себе, мы решили купить свой собственный дом и съехать наконец-то с казенной квартиры, так я ее называю. Ты ведь знаешь, это почти что общежитие.

– Да уж знаю.

– И вот, я продал машину, родители обещали помочь, и мы еще перед Новым годом выбрали себе маленький домик. В Сормове.

Игорь присвистнул:

– Сумасшедший! Это же на краю земли! Как ты будешь ездить на работу?

– Да уж как-нибудь. Все равно лучше, чем мыкаться по углам, как раньше. Свой дом представляешь?! И вот еду туда, проверить, как Натка с мамками клеят на стены новые обои. Поехали со мной, я тебе все покажу.

– С удовольствием.

Вот так Игорь оказался далеко от студии звукозаписи. А пока они добирались до Сормовского района, разговор у них зашел совсем о другом. Об отце Игоря. Как ни странно, именно с Осиповым, хорошим знакомым, но вовсе не закадычным другом, он мог спокойно говорить на эту тему. В самом деле, ситуация сложилась более чем непонятная: Нина Белояр ведь женщина очень чуткая и не может не понимать, как больно Игорю не иметь отца как такового, ни живого, ни мертвого. Ее молчание не имело объяснений. И тем не менее она молчала.

– Да знаю я, что он мертв, – резко сказал Игорь.

– Что?

– Я видел ее на кладбище у могилы, о которой я понятия не имел. Хотя это выглядит некрасиво, и звучит плохо, но я ее выследил. Я не выдержал, Осипов. Увидел, что она куда-то собралась идти и при этом стала как хрустальная статуэтка, тронь ее – и разобьется на мелкие кусочки. И не выдержал, пошел следом. На памятнике написано имя: Белояр Вадим Владимирович и даты жизни. Я их запомнил с первого же раза, как только прочитал. Он родился восьмого августа сорок девятого года и умер девятого сентября семьдесят второго года. Он был совсем молодой тогда, не намного старше, чем я сейчас, и на фотографии очень похож на меня внешне. Только волосы у него были светлее.

Игорь немного помолчал, но Осипов был слишком потрясен, чтобы отвечать. Они вышли из автобуса на конечной остановке и пошли пешком по широкой тропе вдоль сугробов по краям дороги.

– Похоже, этот человек действительно был моим отцом. Но он умер за полгода до моего рождения. Мне тогда было всего около ста дней, считая с того момента, как я был зачат, и даже мама, может быть, не была твердо уверена в моем существовании. Сначала я абсолютно ничего не чувствовал возле его могилы, но когда увидел, как он на меня похож был, мне стало жутко. Кем он был и почему так скоро умер – рано или поздно я об этом узнаю. Но в тот момент, признаюсь, мне стало очень страшно.

– И что ты намерен теперь предпринять? – спросил Осипов, обретя дар речи.

– Пока ничего, – ответил Игорь. – У меня нет времени. К тому же, я еще надеюсь, что мама сама мне все расскажет. Я знаю, она все понимает. Только ждет чего-то. Дождется в конце концов, когда я сам начну расследование.

– Если хочешь, я тебе помогу.

– Спасибо, но пока не надо. Я еще не готов к таким разоблачениям.

– Я всегда в твоем распоряжении. Смотри, вот дом. Дым коромыслом!

И впрямь, там кипела работа, а при их появлении три усталые, но довольные собой работницы решили перекурить. Сочинили чаепитие и заставили Игоря к ним присоединиться. В благодарность за это он предложил свою помощь и взобрался на стремянку. С его помощью они быстренько справились с самой большой комнатой в доме. После этого он сказал им, что они напомнили ему героинь старых советских фильмов, и ушел домой, а они в очередной раз убедились, что это самый лучший мальчик в городе, и его мать просто гениальна, раз сумела воспитать такого сына.

Игорь ехал домой в темноте, один, но с хорошим настроением. Жена и мать Осипова и его теща всегда веселили его. В отличие от самого Осипова – к приятелю Игорь относился серьезно. И иногда очень сожалел о том, что к такому возрасту не нашел себе настоящего друга, такого, о каких пишут в книгах. Иногда он даже сомневался, существует ли такая дружба в действительности. Наверное, не существует, потому что он не видел ее собственными глазами, хотя бы на чужих примерах. До сих пор он видел проявления исключительно собственнических интересов. Это и сделало его отчасти скептиком.

Разговор об отце, пусть и состоявшийся давно – днем, не давал ему уснуть. Но в те минуты, когда Нина заглядывала к нему в спальню, он старательно прикидывался спящим. Ни к чему ей знать о его неприятностях. Это ужасно – не иметь возможности не только похвастаться своим отцом, но и сказать, что он вообще был, неважно какой, неважно когда, но знать, что ты появился на свет не искусственным путем!.. Теперь-то Игорю, по крайней мере, известно, как звали отца, когда у него был день рождения. Мертвый отец стал обрастать плотью – земными мелкими подробностями, и даже само это понятие перестало быть некоей абстракцией, отвлеченностью, оно стало ближе и роднее. Как будто это даже не отец, а ангел-хранитель, который всегда следит за ним и прикрывает крыльями, чтобы с ним не случилось беды. Но Игорю этого уже слишком мало. Он хотел знать об отце всё. А всё об отце рассказать могла только Нина Белояр.

И рано или поздно она всё о нем расскажет.

Озарение

Эдгара Тимофеева Сеня Шевченко встретил на улице случайно. Складывалось впечатление, что Сеня всех встречал случайно на улице, а от его воли ничего не зависело. Просто Эдгар шел домой от тетки, нес с собой гостинец – торт из вафельных заготовок с вареной сгущенкой. Сеня тоже кое-что нес – это-то и заинтересовало Эдгара больше всего, потому что нес Сеня невиданную в здешних краях книгу. Она была издана явно за рубежом, о чем говорила белоснежная гладкая бумага и кричащими красками расцвеченная суперобложка. Эдгар, конечно же, не мог упустить случай взглянуть на книгу и попросил посмотреть. Сеня, как всегда, страшно смутился и принялся отнекиваться: мол, вещь не его, он только брал почитать, и теперь несет ее владельцу. В общем, это было обычное поведение Сени Шевченко, но Эдгар не отступал и настаивал на своем – и настоял-таки. Сеня достал книгу из своей сумки, с которой он и в школу всегда ходил, и подал Эдгару. Тот обращался с ней как знаток и любитель, пролистывал странички бережно и раскрытой ладонью поглаживал обложку. Издание было добротное, ни грамма не походило на «желтизну». Эдгар покосился на Сеню, увидел, что он отвлекся на витрину магазина одежды, и решил пока познакомиться с содержанием. Сеня же отвлекся не совсем на витрину. Просто он погрузился в свою очередную прострацию, глаза его смотрели в никуда, и Эдгару потребовались бы усилия, чтобы в тот момент вернуть его к реальности.

Книга называлась «Путь свободы к радости». Автором ее был назван Рабио Прамен. Диковинное имя, Эдгар даже затруднялся определить этническую принадлежность автора. Первая страница показалась бы читателю началом фантастического романа – всю главу составляло подробнейшее описание рая. Он представляет собой некое параллельное измерение, куда переселяется душа праведника после физической смерти, после смерти человеческого тела. В этом измерении нет ни огородов, ни деревень, ни севера, ни юга, ни дня, ни ночи. В этом измерении, короче, нет ни времени, ни пространства, только вечность и бесконечность, где душа праведника раскрывается, как цветок под солнечными лучами, и прямо-таки благоухает блаженством. В этом измерении праведник сам становится воплощением живого божества, единого и присущего всему окружающему миру – животным, растениям, человеку, земле, воздуху, небесам, огню… космосу. В райском измерении нет также ни движения, ни неподвижности – оно, это измерение, абсолютно. Единственное и неповторимое, чего никто никогда не видел и о чем все мечтают. И вот в чем штука – попасть туда можно, при особом желании, и не умирая.

– Слушай, мне пора идти, – напомнил о себе Сеня. – Я замерз.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал Эдгар.

Видел ли кто-нибудь, как прекрасна радуга на фоне черных туч? Так вот, это один из путей в то измерение. А кто умеет лежать на поверхности воды на спине, знает, какое это чудесное ощущение, когда тебя колышет вода и греет ласковое солнышко, а ты лежишь себе с закрытыми глазами и блаженствуешь, легкий и свободный… Эдгар вдруг почувствовал это так реально, что закрыл глаза и глубоко вздохнул, как в бассейне, когда лежишь на спине… Его как будто увело в сторону от действительности…

– Эдик, мне пора, – жалобно произнес Сеня, переминаясь с ноги на ногу.

– Подожди еще минутку, – попросил Эдгар.

Снились ли вам когда-нибудь полеты среди звезд? Пытались ли вы продлить мгновения сна, в котором у вас исполнилась самая заветная мечта всей вашей жизни? И вообще, ваши мечты сбывались когда-нибудь, кроме как во сне? Известно ли вам, как это прекрасно? Может быть, еще нет? А хотелось бы? В райском измерении все мечты исполняются сами собой, так как вы становитесь воплощением живого бога, а для него, живого бога, нет ничего невозможного.

– Эдик, – умолял Сеня.

– Ну подожди еще!

– Не могу! Имей же совесть!

– Дай мне ее тогда домой почитать!

– С ума сошел! Это не моя книга! Я и так ее уже давно не отдаю.

Эдгар очень не хотел отвлекаться от книги, так его заинтересовавшей.

– Сеня, минутку. Давай договоримся так. Ты сейчас несешь ее владельцу, попроси ее для меня, почитать, я ее верну немедленно. Или хочешь, я пойду с тобой и попрошу сам?

Сеня вдруг испугался:

– Ох, нет! Пожалуйста, не делай этого. Я попрошу, и если он разрешит, то я принесу книгу тебе домой. Хочешь так?

– Конечно. И желательно сегодня. Пока каникулы, можно читать что хочешь. Не забудь только.

– Ладно. Если он разрешит, занесу сегодня же.

– А кто это – «он»?

Неожиданно Сеня побледнел и ответил почему-то шепотом:

– Профессор.

– А почему шепотом? – удивился Эдгар.

– Потому что нельзя.

Эдгар недоуменно пожал плечами, и они расстались. Эдгар пошел домой, задумавшись до необычайно глубокого состояния. Причем думал он не о книге как таковой и не о ее содержании даже. Это были общие мысли о жизни и смерти, о смысле существования, о добре и зле, и чем дальше, тем глубже он погружался в недра потустороннего мира. Он шагал медленно, хотя холодная погода подгоняла шевелиться поактивнее. Такого с Эдгаром не случалось уже давно – только затянувшаяся «черная» депрессия могла навести на раздумья о вечном. Книга неизвестного Рабио Прамена всколыхнула его до самого основания. Это ощущение давало ему и повод порадоваться – показывало ведь, что он способен чувствовать и сочувствовать, иными словами – что у него есть сердце.

Сеня не забыл выполнить данное обещание. Занес Эдгару книгу в тот же вечер. Предупредил:

– До понедельника. Только тебе вряд ли понравится. Профессор говорит, что почти никто не прочитывал ее до конца. Не смогли.

– А ты читал? – спросил Эдгар.

– Да. До конца. Она действительно очень страшная. В общем, как хочешь. Постарайся прочитать ее до понедельника.

– На беспокойся, я успею.

Сеня пожал, в свою очередь, плечами, словно «умывая руки» и тем самым снимая с себя всю ответственность за дальнейшее развитие событий. Но когда он уходил из дома Тимофеевых, на губах у него появилась улыбка Игнасио Лойолы, и он покосился на окна этого дома с выражением превосходства в глазах – в этих больших, прозрачных, девчоночьих глазах всеми забитого мальчика.

Эдгар с такой жадностью схватил книгу и зарылся в ее страницы, словно от этого зависела его жизнь. До того момента ни одно произведение так его не возбуждало, будь то литература или музыка. Для начала он вернулся к первой главе, к описанию рая, чтобы прочесть его не спеша, как на улице, и более внимательно. Вообще-то для Эдгара вопрос о существовании рая или ада не был актуальным (а кто его знает, есть они или нет, придет время – и всё само собой встанет на свои места), и тем не менее описание рая в книге его впечатлило и даже почти убедило. По крайней мере, очень, очень хотелось верить в такое вот параллельное измерение, где душа воплощается в живого бога…

Вторая глава уже ближе была к роману-фантастике, а скорее даже к мистическому роману, вроде «The Omen». Когда-то давным-давно и в нашем измерении было разлито такое же блаженство и такая же красота, как и в раю. Все люди жили вечно и никогда не старели – истинный Олимп, не иначе. Но вот однажды, во время грозы, сильная белая молния вонзилась в огромный тысячелетний дуб и сожгла его до самого корня. Из черного праха этого дерева, политого волшебным дождем и согретого теплым солнышком, возникло некое существо, внешне похожее на человека, только крылатое. Это был демон зла, Свюк. Он открыл глаза впервые в черную ночь. Безлунную и пасмурную, и внутри у него было так же темно и пасмурно. Он не хотел, чтобы наступало утро. Он вредил природе и людям, пока природа не устала терпеть его бесчинства, собралась с силами и создала его антипод – гения добра, Гуми. Он образовался из чистейшего снега горных вершин и солнечного света. Он был также крылат, но, в отличие от Свюка, был блистательно-белого цвета, как снег, и у него были золотисто-рыжие волосы, как солнце, голубые прозрачные глаза, как небо, и во лбу горела алая звезда, как раскаленный уголь. Это было самое прекрасное существо во всей вселенной. И вот настал момент, когда они сошлись в смертельном поединке, и один из них непременно должен был в этом поединке пасть мертвым. Такова была логика всего мирового развития – в столкновении, борьбе и победе или поражении двух абсолютных начал, добра и зла. И всё живое замерло в трепетном ожидании… Поединок длился семь дней и семь ночей без перерыва. Противники во всем были равны друг другу, поэтому никто не мог получить преимущество. Каждому из них была нужна помощь людей, но люди сомневались, колебались, не решались принять чью-либо сторону, ведь им никогда раньше не приходилось быть свидетелями столь грандиозных событий. А пока они колебались, битва гигантов перешла уже в соседние измерения, затрагивая уже и самый космос. Но по-прежнему никто из них не получал перевеса. Но вот произошло решающее движение во всеобщей материи – Гуми и Свюк сражаются до сих пор, а их ангелы и слуги, возникшие из капель их крови, которые упали на землю во время схватки, ведут борьбу между собой везде, куда ни глянь. День борется с ночью, свет – со мраком, тепло – с холодом, душа – с телом… Взгляни вокруг себя, и ты убедишься в правоте этих слов.

Глава третья. Земля – это безнадежно устаревшее измерение. Оно полностью исчерпало себя и в материальном, и в духовном плане и обречено на самоуничтожение. Оно уже дает понять своим обитателям, что его время подходит к концу, и людям пора перебираться в другие измерения, пока они не погибли вместе со своей реальностью, в которой они существуют. Для этого есть множество способов. Самый верный и самый короткий путь к спасению – стать ангелом и слугой Гуми и повсюду стремиться за своим богом, то есть Гуми, и сражаться со злом во всех его проявлениях, не отступая ни на шаг. Тогда ты сам будешь олицетворением света, и с твоей помощью добро одержит окончательную победу, поскольку численность последователей Гуми перевесит на весах вечности численность последователей проклятого, вредоносного Свюка.

Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор и последуешь путем радости и света. И пусть на этом пути тебя ждет множество разочарований и подлинных страданий, пусть тебе придется преодолеть множество препятствий, но ведь зато и награда за всё ожидает немалая – царить в райском измерении вместе с пресветлым Гуми и самому быть частью, воплощением живого бога. И неважно, как ты называешь источник и первооснову вселенной – Богом, Аллахом, Иеговой, Иисусом Христом, Буддой, Магометом, Заратустрой, эта сила едина независимо от наименований. Важно, на чьей ты стороне, Гуми или Свюка, добра или зла, света или тьмы, и что именно ты лично сделал для победы Гуми над Свюком. И если ты ничего не сделал, или, еще хуже, если тебе все равно, кто из них победит и на чьей стороне правда, то ты в скором времени погибнешь вместе с этим прогнившим насквозь порочным измерением. Время гибели приближается, определены и вычислены семь решающих, последних знамений, после которых это измерение, вместе с Мировым Злом, будет уничтожено Космосом. Спасутся только избранные – гумиты. На них будет наложен особый знак – их душа, или аура, кому как больше нравится, станет белоснежной, и такие души Космос уничтожать, понятное дело, не станет, потому что они являются символами и носителями добра и света. А если ты не гумит, душа у тебя может быть любого цвета или даже разноцветной, как же тогда Космос узнает, способен ли ты принести пользу Миру, или тебя стоит смешать с этим поганым измерением, с этой вонючей клоакой, вместилищем всяческих преступлений, и уничтожить наравне с прочими мутантами? Задумайся об этом, пока не поздно! Потому как вышеназванные семь знамений уже вот-вот начнут проявляться.

Забыв обо всем на свете, Эдгар читал книгу, словно в трансе, то первой до последней страницы. Он не заметил, как вернулись домой родители и Борис Новиков, он долго не замечал, что в комнате уже темно и пора включить свет, он не отозвался и даже огрызнулся, когда его позвали ужинать. Он был под таким впечатлением от прочитанного – Сеня был прав, это удивительная книга, потрясающая книга, таких книг еще никто не писал и не читал! Насколько это не похоже ни на что из того, что Эдгар прочитывал раньше, а для его возраста это вовсе не мало! Эдгар очень тонко чувствовал энергетику литературы, словно ясновидящий. Тем более удивительным впоследствии казалось всем то воздействие на юношу этого, в общем-то, не грандиозного по замыслу и размаху произведения. Видимо, так сложились обстоятельства, настроение, погода, что Рабио Прамен показался ему великим автором, а его книга – Великим Словом Будущего. Эдгар долго не спал, перебирал в уме все прочитанное, рассматривал его со всех сторон, оценивал и любовался красотой и правотой.

На следующий день он встал очень рано, не стал завтракать и ушел, чтобы успеть застать дома Сеню Шевченко. Он, то есть Эдгар, по-прежнему находился в новом для себя состоянии, которое ему почему-то нравилось, и хотелось сохранить это состояние в се6е подольше. Он нес с собой, прижимая к груди, драгоценную книгу Прамена и при этом вовсе не хотел ее отдавать. Он просто не мог с ней расстаться, словно от нее, опять же, зависела сама жизнь. Он чувствовал себя так, будто ему, слепому от рождения, открыли глаза и показали чудесный мир, которого он не знал, а теперь вновь хотят отнять зрение. Он чувствовал вместе с тем и своего рода голод – информационный голод, так как догадывался, что эта книга не является единственной, написанной на эту тему Рабио Праменом, и твердо решил прочесть все или погибнуть без знания, как гибнут в пустыне от жажды. Обидно, что сведения придется узнавать от Сени Шевченко. С ним Эдгар никогда близко не сходился, они были просто одноклассники, слишком разные по характеру и общественному положению, чтобы иметь точки соприкосновения. Но ничего не поделаешь, раз уж именно Сеня имеет доступ к тому, чем Эдгар заинтересовался, то Эдгару придется раскручивать Сеню. Ох, насколько же проще было бы иметь дело не с Сеней, а, к примеру, с Игорем Белояром…

Сеня был дома. Дома была и его мать, и младшая сестра, Людмилка, дикая и шипящая, как маленький тигренок. Жили они скверно, даже хуже, чем Ордынские, так как мать Сени Шевченко, любила спиртное, а девочка в период взросления нуждалась в особом уходе и отношении. В другое время Эдгар обязательно обратил бы на это внимание, но в тот момент его занимал исключительно Рабио Прамен. Зато Людмилка мгновенно заметила отличие гостя от брата – он был одет в дорогой свитер и благоухал туалетной водой, его сапоги были из настоящей кожи, и вообще, по сравнению с Сеней он казался чуть ли не Кевином Костнером. Поэтому Людмилка сначала смотрела на него во все глаза, а затем нагрубила и ушла в другую комнату. Эдгару же было все равно, он пришел не к ней.

Сеня, кстати, почти не удивился его приходу. Он сам выглядел неважно – весь желтый, как мумия, в потертой, измятой одежде, и взгляд у него был отстраненный, как будто его держат под гипнозом. Но Эдгара заботил не внешний вид Сени Шевченко.

– Привет, Сень, – торопливо начал он. – Я уже прочитал книгу. И я хотел у тебя спросить, где живет профессор, о котором ты говорил. Мне нужно с ним встретиться.

Сеня в панике бросился к порогу и резко захлопнул дверь.

– Не произноси этого вслух! – воскликнул он. – Сумасшедший! Так громко!

Эдгар так изумился, что послушно понизил голос.

– Но мне нужно с ним встретиться. Действительно, очень нужно. Ты знаешь, где он живет, так скажи мне.

У Сени на лице появилось такое выражение ужаса, что будь у него волосы подлиннее, они дружно встали бы дыбом, как веник. Мало того, его стала бить дрожь и даже застучали зубы – он буквально трепетал.

– Ты что! – зашипел он. – Ты что! НИКТО не знает, где ОН живет! НИКТО! Понял? Я никуда не могу тебя отвести.

Эдгар опешил.

– Но ты же брал у него книгу, и понесешь ее обратно.

– Да! Но ведь не туда, где ОН живет!

– Ну, я пойду с тобой, когда ты понесешь ему его книгу.

С Сеней опять случился приступ трепета. Он схватился за голову.

– Эдик, нет! Ты окончательно спятил. Забудь об этом. Это невозможно, невозможно! Я не могу, правда, ничего не могу сделать. Уходи, пожалуйста.

– Что за чепуха, – рассердился Эдгар. – Я тебя умоляю, это очень важно для меня.

– Я верю тебе. Но помочь не могу, пойми. Это невозможно.

Он немного помолчал и добавил робко:

– Это опасно для меня. А для тебя еще опаснее.

Еще раз помолчал и добавил почти шепотом:

– Не лезь в это дело. Добром это не закончится.

Эдгару недосуг было задумываться, искренне Сеня его предостерегает или такой таинственностью хочет сильнее разжечь его любопытство. Он слышал только то, что Сеня не желает ему помочь, и это вынуждало его давить на приятеля настойчиво и бесцеремонно.

– Слушай-ка, – произнес Эдгар. – Ты это брось. Ты меня знаешь. Я найду твоего профессора, независимо от того, поможешь ты мне или нет. Ты знаешь моего отца. Если я попрошу, он достанет твоего профессора хоть из-под земли. Это не вопрос. Но я не хочу конфронтации. Честно. Я хочу с ним, профессором, только поговорить. Не создавай себе проблем, Сеня. На меня можно положиться, я не обманываю. Только поговорить с профессором, больше ничего. Клянусь. Ну, честное слово. Сенечка, пожалуйста. Это для меня действительно очень важно.

От страха Сеня впал в столбняк, так что Эдгар испугался, не перегнул ли он палку. Но Сеня так же внезапно зашевелился – подошел к двери, проверил, не подслушивает ли их кто-нибудь. Их никто не подслушивал. Даже Людмилка убежала на улицу, а мать давно ушла на работу. Ребята были одни. В другое время такая нарочитая секретность рассмешила бы Эдгара, теперь же он не обращал на нее внимания. Он только ждал, когда Сеня начнет объясняться.

– Слушай же, раз тебе так нужно, – вполголоса заговорил Сеня. – Только сначала я должен тебя предупредить: я расскажу тебе о странных для тебя, может быть, вещах. Ради Бога, не болтай языком где попало. Я знаю, ты не станешь вредить мне нарочно, но можешь нечаянно выдать меня. Имей в виду, это будет для меня очень плохо. Я не должен никому выдавать тайну. Это, вообще-то, не такая уж тайна, но… Ты сам поймешь.

– Ладно, – буркнул Эдгар. – Дальше.

– Сеня стрельнул глазами и продолжил:

– У нас в городе есть группа людей… Не такая большая, но… и не маленькая. Это неважно. Мы собираемся вместе два раза в неделю и… молимся… вместе.

– Что? – не понял Эдгар. – Баптисты, что ли?

– Нет, не совсем… Но что-то вроде этого.

– Ну, – разочарованно протянул Эдгар. – В книге вовсе не про это написано. И не об этом я хотел говорить с твоим профессором.

– Ты не дослушал меня, – упрекнул Сеня.

Эдгар нетерпеливо двинулся на стуле:

– Тогда продолжай. Не бойся, я не болтун. Продолжай, раз уж начал.

Сеня вновь помолчал, словно собираясь с духом.

– Ладно, Эдик. Но прошу еще раз: помалкивай об этом. Иначе у меня будут большие неприятности. Так вот, мы собираемся два раза в неделю абсолютно все, чтобы молиться, но… туда можно приходить хоть каждый день. Некоторые… многие так и делают. Там мы собираемся, советуемся с Профессором по разным вопросам, и он нам всем всегда помогает. Не смейся, он очень могущественный человек, и… я думаю, он может все. По крайней мере, я никогда не слышал, чтобы ему что-то не удалось.

– А, – снова перебил его Эдгар. – Клуб по интересам.

– Да, – согласился Сеня. – Очень похоже. Но тоже не то. Мы еще изучаем там… философию… ну, читаем книжки, вроде вот этой. Это очень интересно. Я хожу туда давно, уже около года, и мне нравится.

– А почему это такая тайна?

Сеня замялся:

– Ну… милиция нас не жалует, а церковники просто ненавидят. Они пользуются малейшим предлогом, чтобы подвергнуть нас репрессиям. Нас уже несколько раз выгоняли из того места, где мы собираемся. Поэтому мы таимся от других, осторожничаем. Вот так.

Эдгар, в свою очередь, немного помолчал. Затем спросил:

– А я могу туда прийти? Мне только нужно поговорить с вашим Профессором…

– К нам может прийти любой человек. Но чтобы стать… как бы лучше выразиться… настоящим…

– Посвященным, – подсказал Эдгар.

– Да, посвященным. Для этого те, кто хочет, должны пройти испытания, доказать свою преданность делу, свою веру… Ну, ты понимаешь…

– Да. Мне нужно поговорить с вашим Профессором. Ты отведешь меня к нему?

– Ну… если ты настаиваешь.

– Настаиваю.

– Хорошо. Придешь ко мне завтра, и я…

– Сегодня, – потребовал Эдгар.

Сеня посмотрел на него искоса и угрюмо спросил:

– Что за спешка? Неужели так приспичило?

Эдгара покоробило от последнего слова, но он честно ответил:

– Да.

Сеня вздохнул.

– Хорошо, Эдик. Сегодня так сегодня. Приходи тогда уже не ко мне, а на остановку троллейбуса. Пойдем вместе. Тут не очень далеко. Не знаю, как Профессор воспримет твой приход. И прошу тебя еще раз: помалкивай. Иначе будут неприятности у всех, а самые большие неприятности – у меня. Пожалуйста.

– Не волнуйся, Во сколько обычно ты выходишь?

– В четыре. Но можно и раньше. Просто Профессор появляется там около пяти.

– Я буду в четыре на остановке, – пообещал Эдгар.

Домой идти не хотелось, и он туда не пошел. Уехал в другую часть города, к Московскому вокзалу, где можно было бродить хоть сутками. Эдгар и бродил там, полностью погрузившись в свои мысли и не замечая ничего вокруг, словно Сеня Шевченко заразил его своим полугипнотическим забытьем. Между тем тут начинались прелюбопытные события – шумное преследование банального мошенника с наперстками, без которого не обходился ни один большой вокзал в нашей стране, и не берусь утверждать за последние годы, но тогда лично мне наперсточник казался непременным атрибутом железнодорожного вокзала, порождением железной дороги, отпочковавшимся от пары бесконечных, зеркально отполированных рельсов. Мимо Эдгара промчалась служебная машина с подкреплением, будто схватить жулика способна лишь целая дивизия, и Эдгар невольно поморщился. Нетто чтобы он очень уж не любил милицию, но ни капли не уважал ее, потому что видел, как униженно она ластится к действующим политикам, в том числе и к его отцу. Эдгар был не столь жесткий и категоричный, как, например, Игорь Белояр, но таких откровенных подлизываний не выносил, несмотря на свою мягкость.

Погода стояла очень холодная, но он и мороза не замечал. Как совершенно посторонний человек, он вспоминал всю свою прошедшую жизнь (как ни странно, она казалась ему долгой) и безжалостно анализировал ее.

И правда, ну что он, Эдгар Тимофеев, собой представляет? Да ровным счетом ничего примечательного. Слишком уж он обласкан семейным житьем-бытьем, отсутствием родительских неурядиц, обеспеченностью материальной. Проводя свои дни в такой благоприятной атмосфере, он не имеет ни малейшего представления о реальном мире, о простых людях, об обыкновенных чувствах. Из прочитанных ранее книг он примерно мог бы сформулировать общую идею смысла жизни – сделать окружающий мир хоть чуть-чуть лучше. Но все это было лишь в теории, красивые мысли, правильные мысли, не больше. А вот что на практике? Сделал ли он хоть что-нибудь для осуществления этих мыслей? Нет, нет и еще раз нет! Он только валялся в кресле, почитывал литературу, послушивал музыку, учился в школе, а все свои великие свершения откладывал на будущее, на те дни, когда он закончит школу и вуз и станет известнейшим журналистом. Тогда у него в руках будут возможности творить добро, думал он. Идиот несчастный! А пока-то что, можно вот так лежать камнем и ждать, когда наступит время действовать? А вдруг оно уже наступило, а он этого и не осознаёт, дурак? Ведь под лежачий камень вода не течет!

Так чего же он ждет?!

Он метался вокруг Московского вокзала по улицам, как умалишенный, то почти бегом, то едва волоча ноги, как нищий бродяга. И нечего, нечего оправдываться молодостью, незнанием путей и способов, тем, что всё впереди. Может быть, пройдет столько времени, и произойдет столько событий, что добро начнет твориться само собой, без участия человека, а он, ничтожный и презренный Эдгар Тимофеев, по-прежнему будет откладывать все самое важное на потом, привыкнув к этому и почитая себя полезным обществу… Бр-р-р, какая мерзость! Немедленно прекратить!

А все эти его романтические мечтания о любви? Его прямо-таки передернуло от отвращения к самому себе. Нужно срочно спасать людей, а он – рассюсюкался! Перед Раей Беловой расплылся, как сливочное масло на огне. Внезапно он представил ее себе очень отчетливо, какой она была у него на вечеринке на Новый год. Пьяная, вульгарная и при этом властная – фурия какая-то, а не девочка. И ради нее он готов был пожертвовать… чем-нибудь? Неужели он был на это способен? Ужасно, ужасно, просто нет сил на себя смотреть, такого жалкого и никчемного.

Неужели это вообще он?

А ведь он не без способностей, у него есть все данные, чтобы изменить этот мир к лучшему. И тогда, может быть… может быть, тогда Космос пожалеет этот мир и не станет его уничтожать. Жалко все-таки. Вон как тут красиво… кое-где. А пусть даже и не пожалеет, все равно надо что-то делать, что-то менять, но ни в коем случае не сидеть сложа руки. Не ждать чего-нибудь. У моря погоды. Иначе можно опоздать.

Странно, что такие замечательные мысли не приходили ему в голову раньше. Он не потерял бы столько времени, прожигая свою драгоценную жизнь в кресле с книжкой в руках и под музыку. Надо же, сибарит нашелся, эпикуреец – обязательно в кресле, с книжкой, и непременно под музыку! Зла на себя не хватает. А вот Сеня Шевченко не имеет кресла. И магнитофона у него нет, что уж говорить про книги. Он и одевается чуть ли не в обноски. Людмилка, которую он мельком видел в дверях, точно была в обносках – на ней была такая застиранная мальчишеская майка, что из синей она давно превратилась в грязно-серую. Позор, позор Эдгару Тимофееву!

Вот что представляла собой его жизнь. Паразитическое существование, точнее сказать. Вот от куда бралась эта тоска и заунывность, иногда поражавшие его посреди самого развеселого настроения – несомненно, это его совесть била тревогу и давала ему понять, что он живет неправильно. И если уж менять окружающий мир, то начать следует прежде всего с самого себя. И никак иначе.

Он очень давно искал свой путь. Наконец-то, он его нашел. И теперь с него не свернет. Ни за что на свете. Теперь-то его пустая, как бутылка, жизнь наполнится содержанием и подлинной глубиной. Есть к чему стремиться.

Вокруг Московского вокзала Эдгар бродил до темноты. Впрочем, для него было важно только то, что скоро Сеня Шевченко отведет его к Профессору, который даст ему новые книжки, а те, в свою очередь, дадут ему ответы на все его вопросы. Он забыл даже о том, что у него есть дом, а в доме – родители, сбившиеся с ног от беспокойства, и Борис Новиков, занятый только собственной персоной, и милая сердцу (прежде) комната с любимыми кассетами и Эрве Базеном на столе, а между страницами вложен календарик с Виктором Цоем, вместо закладки… Все это было теперь так далеко от Эдгара – он увлекся своей новой идеей и не думал ни о чем другом. Он должен найти ответы на вопросы.

Сразу вслед за этим решением Эдгар почувствовал необычайный прилив энтузиазма, сродни тому, который охватил и Бориса Новикова.

Вперед к победе Добра над Злом!

На остановке было уже совсем темно, иначе Эдгар, может быть, и заметил бы очередные странности в Сенином поведении. На сей раз в нем нисколько не было робости, зато появилась решимость, похожая на отчаянную решимость обреченного, и какое-то тупое упорство. Лицо его было мрачно, даже глаза потемнели, лоб прорезали складки. Он ничего не говорил, а если и цедил сквозь зубы, то только что-нибудь для себя, для своего успокоения. Что касается Эдгара – тот шел рядом с ним летящей походкой, словно и вправду увидел впереди свет спасения. И попадись им в этот момент по дороге кто-то, кто крикнул бы: «Остановись», они смели бы его с пути, как мелкое препятствие. Так, наверное, вышагивали по улицам юные последователи Адольфа Гитлера – чувствуя себя хозяевами этих улиц и хозяевами своей судьбы.

– Профессор сегодня точно там будет? – спросил Эдгар.

– Обязательно. Он бывает каждый день. Правда, недолго.

– Каждый день? А вдруг у него не получится?

– Как так – не получится? – не понял Сеня.

– Ну, вдруг у него не получится прийти. Например, он заболеет…

– Не мели чепухи, – заявил Сеня. – Профессор никогда не болеет.

Эдгар отнюдь не был убежден такими словами.

– Почему ты так в этом уверен? – настаивал он. – Ваш Профессор тоже человек и…

– Нет, – прервал его Сеня. – Не будем сейчас говорить об этом. Ты его увидишь и сам все поймешь, и перестанешь задавать глупые вопросы.

Это еще сильнее разожгло любопытство Эдгара. Они увеличили шаг.

Но вот, наконец, они добрались до этой длинной девятиэтажки в глубине жилого массива, в торце которой находился вход в подвальное помещение. В отличие от всяких кооперативных мастерских по ремонту бытовой техники, или хотя бы школы моделей СТИЛЬ, тут не было никаких опознавательных знаков, и дверь была закрыта, но не заперта. Дом был уже не новый, кое-где на углах крошилась штукатурка, и ступеньки у лестницы порядком поистерлись, так что наружу выглядывала отполированная до блеска арматура. Стены были сплошь покрыты всякими надписями, в том числе и неприличными, и матерными. Сразу видно, что это местечко облюбовали для своих собраний подростки из категории «трудных». Это все Эдгар мог бы заметить без труда и теперь, в темное время суток, так как прямо тут стоял желтый фонарь и горел, вызывающе одинокий, вопреки всем обстоятельствам, мешающим гореть всем остальным фонарям в этом районе. Зато двор темнел, как открытый ад, а окна домов казались не символами жизни в этом темном царстве, а погребальными свечами, они лишь усугубляли повсеместную мрачность. И хотя на часах был только еще конец рабочего дня, здесь было тихо и страшно, как в полночь в чаще леса.

Эдгар ни на секунду не усомнился в Сене Шевченко, который посторонился, пропуская его вперед и указывая рукой на дверь подвала. При этом лицо его в желтом свете фонаря вдруг стало совсем беспомощным, словно он вот-вот заплачет, и рука, указавшая на дверь подвала, дрожала, хрупкий тростниковый прутик в широком рукаве куртки. Эдгар не замечал ничего, он шел вперед, грудью на баррикады.

Ржавая сетка была присыпана снегом, ступеньки же – тщательно вычищены. Дверь открывалась тяжело и противно скрипела, она как будто не хотела впускать ребят внутрь. Там было еще темнее, чем на улице, он зато каждый звук раздавался звонче в воздухе, в котором был разлит приятный одурманивающий аромат, похожий на свежий, летний запах зеленого сена. То ли от сквозняка, то ли сама по себе, по инерции, входная дверь с грохотом захлопнулась, ребята вздрогнули и вынуждены были взяться за руки, чтобы не потеряться.

– Не бойся, – своим обычным, робким голосом сказал Сеня.

– Я и не боюсь, – очень бодро ответил Эдгар.

Признаться честно, вся эта картина полностью соответствовала тому, что он ожидал увидеть. Гонимая истина и ее источник не могут, не должны скрываться во дворцах и хоромах. Ее прибежище – сырые подвалы и ночной мрак. А ее носители – худощавые подростки с огромными, вечно голодными глазами… Вперед, только вперед!

Как громко скрипела эта крепкая, обитая железом дверь, как тяжело она открывалась и как легко и сразу наглухо захлопнулась за спинами вошедших в нее ребят! Словно их поглотил не обыкновенный подвал, обиталище крыс и подростков, а чудовищная ненасытная утроба, которой эта дверь служила пастью.

Вперед, только вперед. К истине.

Почти сразу после этого начался снегопад. В воздухе было морозно и тихо. В желтом конусе фонарного света мирно появлялись и парили снежинки, потом снег повалил густыми хлопьями, которые, казалось, подгоняли друг друга быстрее падать. Ступеньки мгновенно засыпало, а дверь, открываясь наружу, оставляла после себя полукруглый черный след. Мальчики находились в подвале до поздней ночи, до половины первого. Сеня ушел раньше Эдгара, около полуночи. Давно покинул это заведение и Профессор. Но зато оставалось еще много народу, который растолковывал Эдгару, что есть истина. О, этот народ знал истину, доподлинно, видел ее в лицо, здоровался с ней за руку. Как можно им не верить.

Эдгар вышел из подвала слегка понурый, но с воскресшей душой. Ему показали свет в конце тоннеля. Он потерял счет времени и очень удивился, когда застал у себя дома настоящее светопреставление. Он почему-то не осознавал, что этот день для него буквально канул в Лету. Он ушел с раннего утра без предупреждения и вернулся только ночью. Отец бродил по гостиной с телефоном в руках и все не решался позвонить в милицию, снимал трубку, подносил ее к уху и вновь клал ее на рычаг. Марианна уже не рыдала. Она с видом Ниобы сидела на диване в объятиях Бориса Новикова, который вздыхал и гладил ее по голове, как школьницу, и из ее глаз беспрерывно текли слезы. Эдгар несколько минут безучастно глядел на них. Между тем его появление вызвало небольшое смятение, а затем – грозную бурю. Отец потрясал над головой кулаками, как трагический актер в исполнении патетического монолога, Марианна вновь разразилась рыданиями, хотя раньше она была вовсе не была подвержена истерикам, а Борис Новиков самоустранился и с лестницы снисходительно наблюдал за развитием событий, сложив руки на груди. Эдгар смотрел на них поочередно – сквозь них, так как он их почти не видел, почти не хотел видеть, и его не затронула эта буря. Он хотел лишь одного – поскорее пройти к себе в комнату, лечь и обдумать все то, что он сегодня услышал и понял. Его мысли были далеко, душа законсервировалась, чтобы быть принесенной в дар его новой идее, его новой жизни. Вскоре так и произошло. Отец полностью высказался, Марианна успокоилась тем, что ее сын жив и здоров и вернулся домой, Борис Новиков сделал сонный вид, громко зевнул и ушел к себе, чтобы продолжить свой роман. Эдгар без ужина поднялся в свою спальню и свернулся калачиком на кровати. Этот день опустошил его – Профессор и его народ умело расчистили место для новых насаждений. Эдгар был уже пуст и потому жаждал быть наполненным новым знанием и новой жизнью, которая его так увлекла, хоть он еще и не познакомился с ней поближе. Эдгар не включал в комнате свет и не слушал музыку.

Первые дни его очень раздражало, как ни странно, то, что внешне он остался тем же самым Эдгаром. Поэтому, чтобы дать понять всем, и в первую очередь самому себе, что он изменился, он постригся налысо. Отец потерял дар речи, Марианна в шоке уронила заварочный чайник и разбила его, а заодно залила кухню крепким чаем. Борис Новиков округлил глаза и покачал головой, таким Эдгар стал забавным и ушастым. Он ни с кем не разговаривал, уходил из дома каждый день и возвращался очень поздно. Такого в семье Тимофеевых не бывало никогда, и родители стали советоваться друг с другом, что им предпринять. Они решили, естественно, что он обиделся на них за ту бурю в тот раз, когда он пропал впервые, и им следовало не набрасываться на него вот так сразу, а сначала выяснить, где он был, и поговорить спокойно, может, там и не было никакого повода для волнений.

Но когда отец начал говорить с ним и извиняться за свою несдержанность, прежде очень мягкий Эдгар не прояви ни капли понимания, выслушал отца с непроницаемым видом, не ответил ни единого слова и ушел! Они не знали, что он вовсе не обиделся на них, он и не помнил уже той бури. Он просто стал для них чужой. Непоправимо чужой.

Марианна была в ужасе. Она видела, что отец так же беспомощен, как и она, а Борису Новикову, на которого она, скажем прямо, втайне надеялась, было все равно. Да и не имел он на Эдгара никакого влияния и раньше, она это помнила и даже не стала обращаться к нему с просьбами. Она задействовала все силы своего материнского инстинкта и перебрала в уме всех одноклассников сына, но так и не выбрала подходящей кандидатуры на роль спасителя малолетних.

И вот в самый последний день зимних каникул к Тимофеевым пришел Игорь Белояр – вернуть гражданский кодекс и аудиокассету с записью группы «Санкт-Петербург». Была среда, вечер после рабочего дня. Отец готовился к завтрашнему совещанию в исполкоме, Борис строчил свой роман с устрашающим названием. Марианна готовила ужин, и именно она поведала Игорю о постигшей их беде. Игорь очень удивился и, если честно, не до конца Марианне поверил. Он не виделся с приятелем всего несколько дней. Не может быть, чтобы в столь короткий срок произошли коренные изменения. Вместе с тем ему стало любопытно – а вдруг любящая мать не преувеличивает, и все действительно серьезно? Надо убедиться в этом самому.

– Он больше не разговаривает с нами, – плакала Марианна так горько, что Игорь внезапно сравнил ее со своей матерью. – И не ужинает, не обедает с нами, так, клюнет что-нибудь мимоходом. Он даже не смотрит на нас! Я так не могу, Игорь!

– Я понимаю, тетя Маша. Ну не убивайтесь вы так! Я вот дождусь его и спрошу, что случилось. Пожалуйста, успокойтесь. Любой психолог вам скажет, что переходный возраст – это вещь неизбежная и рано или поздно происходит со всяким человеком, без исключения. Не плачьте, пожалуйста. А то мне тоже вот захотелось поплакать вместе с вами, за компанию. Чтобы вам не было так одиноко.

Она заулыбалась сквозь слезы, сраженная его мягкой шутливостью.

– А у тебя, похоже, так и не было переходного возраста, – произнесла она. – По-моему, ты совсем не меняешься.

– Откуда вы знаете? – с усмешкой парировал он. – Спросите у моей мамы, и она вам скажет, как ей со мной бывает трудно… иногда.

На глазах у Марианны снова блеснули слезы, но она сдержалась. Провела мягкой рукой по его щеке и ответила:

– Иногда. Малыш. И ты, и твоя мама – золото, чистое золото. Эдик скоро должен прийти. Он теперь не задерживается до ночи.

И впрямь, Эдгар скоро пришел, неожиданно обрадовался Игорю, позвал к ее в комнату.

– Привет, – сказал Игорь. – Я вернул тебе твою кассету. Классно, я даже некоторые песни переписал для себя. Ты не возражаешь?

– Да ну ее! – махнул рукой Эдгар. – Кинь куда-нибудь. А сам садись, пожалуйста, рядом. Я должен тебе кое-что рассказать.

Игорь сел на стул и посмотрел на приятеля повнимательнее. Лысая голова и сама по себе наводила на грустные размышления – в то время еще не было модно ходить лысым – и куда больше озадачивали Игоря похудевшее лицо, лихорадочный блеск глаз и хаотические движения и жесты. Это и в самом деле был какой-то другой Эдгар. А ведь прошло всего несколько дней с тех пор, как они виделись последний раз – тут же, на новогодней вечеринке.

– Ты какой-то странный, – заметил он вслух.

– Да не странный я! – раздраженно воскликнул Эдгар. – Что вы все ко мне пристали: странный да странный! Не странный я! Лучше слушай. Я познакомился с такими людьми… удивительными… Но нет, лучше по порядку. Однажды я шел домой…

– Когда это было? – перебил его Игорь, улыбаясь такому началу.

– Когда? – задумался Эдгар. – Ну… недавно… Ай, это неважно. Представляешь, иду я домой и вижу Сеню. Нашего Сеню Шевченко. И в руках у него, представляешь, книга. Классная такая книга, красивая очень. Я выпросил ее почитать. Я и тебе ее попрошу дать почитать, чтобы тебе стало понятнее.

– Книга? – с сомнением уточнил Игорь.

– Книга, – с жаром подтвердил Эдгар. – Потрясающая книга! Я никогда еще таких не читал! И вот, мы с Сеней пошли туда, где они все собираются. Ух, Игорь, как это было здорово! Представь себе: мы каждый день читаем книги и… (Он понизил голос и воровато огляделся вокруг) и ждем.

Игорь также наклонился к нему и также понизил голос:

– Чего ждете?

– Конца света, – совсем шепотом ответил Эдгар.

У Игоря вытянулось лицо, он подался назад и протянул:

– Слушай, ну ты и мастер пугать. Я думал, ты серьезно…

Эдгар обиделся:

– Я серьезно! Глупый!

– Я глупый? – возмутился Игорь. – Ну, знаешь ли! Ты мне тут вещаешь о конце света, а я глупый? Идиотизм какой-то!

– Ах, идиотизм? А ты что, так уверен, что конца света не будет?

– Если честно, я об этом не задумывался никогда, и меня это не очень-то интересует. Может, он и будет, твой конец света, но уж точно не сейчас, а даже пусть и сейчас, раз я не могу его предотвратить, то зачем мне морочить себе голову?

– А вдруг его можно предотвратить? – заговорщическим шепотом прошипел Эдгар.

– Что за чушь ты мне несешь! – медленно произнес Игорь.

– Да! Вот этим-то мы и занимаемся! – радостно поведал Эдгар.

– Чем? Предотвращением конца света?

– Да!

Изумлению Игоря не было границ. А Эдгар между тем продолжал:

– Я сейчас объясню тебе, чтобы ты пошел со мной. Вдвоем нам будет легче. Вот увидишь, это несложно. Конец света не за горами. Он уже очень близко, короче говоря. И… ну, предотвратить его нельзя, конечно, но зато можно спастись. Смотри. В нашем собрании мы… как бы лучше выразиться… совершенствуемся. Понимаешь? В нашем собрании мы приобщаемся к истине, к добру, учимся. И со временем мы станем, если окажемся достойны, избранными – гумитами. Но для этого надо доказать…

– Гумиты? – уточнил Игорь, нахмурясь.

– Гумиты, – так же радостно поделился с ним Эдгар. – Слушай, давай пойдем прямо завтра. А чего тянуть? Рано или поздно ты все равно поймешь, что только это – истина, и это единственный путь к спасению…

– Это вопрос спорный, – спокойно произнес Игорь. – Христианство тоже провозглашено путем к спасению, причем официально.

Эдгар снова раздраженно воскликнул:

– О чем ты говоришь! Христианство христианством, но ведь церковь-то ничего совсем не предпринимает, чтобы спасти людей! Я, конечно же верю в Бога, но и все у нас в собрании тоже верят в Бога. Это же ведь не мешает нам действовать. А когда мы все станем гуммитами… Вот увидишь, как это здорово! Лучше всего на свете!

Игорь пристально смотрел на него, уже без улыбки.

– Эдик, – негромко остановил он энтузиазм приятеля, – ты что, попал в какую-то секту?

Эдгар будто налетел на стену.

– Что? – переспросил он. – Секту?

– Секту, – повторил Игорь. – Твои родители знают об этом?

– Родители? – не понял Эдгар. – А при чем здесь родители? Зачем им что-то знать?

– То есть как это зачем? Ты представляешь себе, какими возможностями располагает твой отец? Если ты совсем ничего ему не расскажешь, он перевернет весь город вверх дном.

Эдгар задумался, но ненадолго.

– Я с этим разберусь, – пообещал он. – Ты пойдешь завтра со мной?

– Я еще не окончательно свихнулся, – ответил Игорь. – И если у тебя в голове осталось хоть немного мозгов, ты немедленно уйдешь оттуда. Посмотри, на кого похож Сеня Шевченко – как побитый пес, вечно носом вниз, от любого слова шарахается. Ты тоже решил таким стать?

– Уходи, – холодно сказал Эдгар.

– С удовольствием.

Но, уже открыв дверь, очень громко, чтобы слышно было и внизу, Марианне, он предупредил Эдгара:

– Но имей в виду, Эдька: любая секта опасна.

– Это не секта! – взвизгнул тот, как ошпаренный.

– Что же это тогда?

В ответ Эдгар всем своим видом выразил отчуждение. Он провел по нему глазами и грустно попросил:

– Уходи, пожалуйста. Раз уж и ты не способен меня понять…

– Глупый! Уходи оттуда, пока не поздно!

– Нет.

– Как знаешь.

Дверь кабинета хозяина давно была открыта.Этот диалог Тимофеев слышал от начала до конца, чего и добивался Игорь. Эта встреча с приятелем до крайности его расстроила. Что за напасть такая? Эдик был замечательный парень, елки-палки, как же быстро они его окрутили. Неужели такое вообще возможно? Ну вот, еще одного полноценного члена общество лишилось. И если уж сам Тимофеев не сможет принять меры… Черт возьми, кто же тогда остановит Эдьку? Или не надо его останавливать? Сам разберется, что к чему, и сделает правильные выводы? Ведь не дурак же он, право слово, и способен отличить добро от зла. А жаль парня. Теперь может пропасть. Действительно пропасть, как будто он мертв.

После этого события стали развиваться с пугающей быстротой. Тимофеев на самом деле начал принимать меры и выяснил вдруг, что это – не секта, а официально зарегистрированная общественная организация под руководством некоего Юрия Афанасьева, занимается изучением возможностей старшеклассников и поиском талантов, чтобы после их поступления в вуз выдавать им специальную стипендию и всячески поддерживать. А также распространяет литературу, в основном научную, по философии и востоковедению. Вас не интересует, товарищ Тимофеев? Жаль, очень жаль. Весьма интересная тема. Сложна для восприятия, но, несомненно, увлекает.

На это товарищ Тимофеев не рассчитывал. Комар носа не подточит. При попытке надавить на сына тот заявил, что уйдет из дома, имеет полное право, так как уже получил паспорт, и если отец хочет громкого скандала, то получит его. После такого демарша Марианна стала принимать валидол под язык, Тимофеев сник, как лопнувший воздушный шарик, Борис Новиков вернулся к написанию своего романа, а в спальне Эдгара по-прежнему не включался свет и не звучала музыка. Захлопнутый и сдвинутый в угол Эрве Базен покрылся пылью, и паучки протянули к нему едва заметную серебристую паутинку. Теперь они хозяйничали на этом столе.

Новая жизнь

– Он меня преследует, – пожаловалась Фаина. – Он даже сказал, что станет посещать воскресную школу, нашу, в Разовке, чтобы видеть меня. И самое ужасное – и папа, и батюшка Александр это одобряют. Как сговорились.

– А почему это так ужасно? – поинтересовалась Рая, аккуратно подкрашивая ресницы перед зеркалом. Один глаз уже был нарисован. А второй – только наполовину.

Фаина остановилась посреди комнаты:

– А ты не понимаешь? Ведь это грех непрощенный!

Рая пожала плечами:

– Ты какая-то странная. Что именно ты называешь грехом?

– Ну… Ну… – Фаина замялась, стыдясь выговорить то, о чем ее спрашивали.

– Встречаться с парнем, что ли? – пожалела ее Рая и произнесла это сама.

– Ну да…

– А почему это грех?

– Как это почему? – возмутилась Фаина.

– Да, почему? Что, разве верующим запрещено жениться и выходить замуж? Не запрещено. Даже священники все обязаны быть женаты, иначе им не разрешат служить. Ты сама мне это говорила. Не отнекивайся.

– Говорила…

Теперь и другой глаз был готов, и Рая приступила к раскрашиванию губ. Но это, как ни странно, не мешало ей продолжать разговор, причем внятно.

– Ну вот. А чтобы люди могли жениться или выходить замуж со спокойной душой, они должны хорошо узнать друг друга, изучить характеры, проверить свою любовь. Правильно?

– Правильно.

– Так чтобы проверить все это, людям и надо встречаться!

– Но я вовсе его не люблю! – воскликнула Фаина.

Рая добродушно усмехнулась:

– Дорогуша моя, любовь с первого взгляда, случается довольно редко и живет, к сожалению, недолго. А может, не к сожалению, а к счастью. Откуда ты знаешь, что ты не полюбишь его за те качества, которые ты в нем еще не заметила? Может быть, он именно такой, какой тебе нужен для полного счастья.

Фаина густо покраснела.

– Раечка, милая, я тебя умоляю! Для полного счастья мне нужно только спокойствие, вера в Бога и возможность писать иконы!

– А парня, значит, по-твоему, стоит пнуть ногой, как щенка? Чтобы он страдал?

– Какое мне до этого дело, – заявила Фаина. – Ведь он – не верующий.

Рая изобразила удивление и сыронизировала:

– Ты жестока, как истинная христианка.

Фаина снова покраснела от ее упрека:

– И ты туда же. Может быть, я и жестока, но я же ведь только защищаюсь от посягательств. Ты же меня знаешь, Раиска. У нас в общине есть ребята, очень хорошие, просто мечта для тех, кто хочет выйти замуж, создать семью. Но я и из них не люблю никого, и мне даже в голову не пришло бы посмотреть на кого-нибудь из них как на своего жениха. А тут речь идет о совершенно постороннем человеке, который ведет себя как распутник и нечестивец.

Рая дорисовала губы, полюбовалась на себя в зеркало со всех сторон и встала со стула. Они собирались в школу. На Рае было синее шерстяное платье и теплый свитер. Завитые волосы она связала в хвостик на затылке, только два локона на висках оставила висеть вдоль лица. Вполне приемлемо для школы. Ненавязчивый макияж плюс изящество во всем – и вы будете королевой на своем рабочем месте. Это была цитата мадам Васильковой, и Рая решила в первый же учебный день третьей четверти ее испытать.

– Какая же ты… – сладко пропела она. – От одной лишь встречи на новогодней вечеринке ты уже вынесла свое суждение о человеке и буквально вычеркнула его из числа людей. Это не просто нехорошо, повторяю: это не по христиански. А вдруг ради тебя он станет верующим? Что тогда?

– Ничего. Верующим надо становиться ради веры, а не ради… кого-нибудь…

– К тебе прямо-таки не подойдешь. Удивляюсь, как это мне, со всеми моими недостатками, удалось с тобой подружиться.

– Ты не парень.

Они говорили о Борисе Новикове. То, что Рая Белова так настойчиво предлагала Фаине принять благосклонно его ухаживания, может на первый взгляд показаться странным, но на самом деле тут нет ничего удивительного. Просто у нее самой не было никакого доступа у Борису, кроме как через Фаину, раз уж он ею так увлекся. Фаина должна стать мостиком между Борисом и Раей Беловой, лучшей подругой Фаины и, по совместительству, самой очаровательной девушкой округи. Поэтому Раиса и выискивала такие доводы в пользу отвергаемого кавалера, какие святоша не сможет не признать. И пока что у нее вызывала досаду неприступность подруги.

Но вот, кажется, возникла идея.

– А представь, Файка, вдруг ты его оттолкнешь, а он и ринется во все тяжкие, и станет настоящим распутником и нечестивцем.

– Это его проблемы.

– А через какое-то время Господь Бог явится тебе… ну, скажем, во сне, и скажет: «Ах, Фаина, я-то надеялся, ты будешь выполнять все мои заповеди и следовать всем моим словам, а ты так меня разочаровала! Я решил тебя испытать и послал к тебе суматошную, но не безнадежно пропащую душу, а ты ее даже слушать не стала, не то что спасать, а ведь тогда ее еще можно было спасти». Что же ты Ему ответишь на это?

Тут в голосе Фаины послышалась неуверенность:

– Он меня не осудит! Откуда же я знаю, испытание это или нет?

Рая засмеялась:

– Ты хитренькая! Что же это будет за испытание, если на нем прямо будет указано: испытание! Такое-то испытание все пройти сумеют.

Она поняла, что сделала верный ход, и у нее сразу повысилось настроение. И впрямь, Фаина заколебалась. К этой незыблемой твердыне, оказывается, тоже можно найти подход.

– Что же мне, по-твоему, надо делать? – хмуро спросила Фаина.

– Познакомиться с ним поближе, – сразу ответила Рая. – Как знать, может быть, он тебе понравится, а может быть, он тебя разлюбит. Да, в конце концов, мы же не в средневековье живем, дурочка ты эдакая, и все вопросы решаются цивилизованно, по-людски. Ты ведешь себя как язычница – к тебе со всей душой, а ты – в штыки. Помню, ты мне как-то читала кусок из Библии, хороший кусок, правильный. Там говорится: как хочешь, чтобы с тобой люди обращались, так и ты сама обращайся с ними.

– Так ведь это про верующих сказано! – в отчаянии воскликнула загнанная в угол Фаина.

– Ты обманываешь сама себя, – в свою очередь, разозлилась Рая. – Толкуешь даже Библию так, как тебе выгодно.

Но вообще-то нельзя сказать, что столь мастерская защита Бориса Новикова не возымела никакого действия, особенно последний аргумент. «За» Бориса прозвучали уже три голоса, «против» была только сама Фаина. Всеми инстинктами она чувствовала – это не испытание от Бога, а скоре искушение от дьявола, и ни к чему хорошему это знакомство не приведет, а кажущаяся правота папы, отца Александра и Раи Беловой – это лишь дымовая завеса, ширма, необходимая всем людям, чтобы прикрыть грех. Конечно, ей пока нечем им возразить, но раз она знает, что права она, а не они, то рано или поздно ее подозрения оправдаются, и они поймут, как ошибались во всем.

Да, всё так, но правда-то когда еще проявится, а что же ей делать сейчас? Борис отступать уж точно не намерен, папа и отец Александр тоже надоедают со своими упреками, Рая вот тоже взялась ее поучать… Похоже, они не оставят ее в покое, если она продолжит вести себя в том же духе. Нет, они, конечно же, вовсе не желают ей погибели, но ей-то лучше знать, где польза для нее, Фаины! Помочь ей согласен только Господь Бог, а это уже немало. Она с радостью это признала и тут же принялась разрабатывать в уме стратегию и тактику «осажденного Карфагена». Силы неравны – их много, она одна. Слов для убеждения ей явно не хватает. Придется притвориться милой и послушной, поддакивать им, а самой держаться своего и на самом деле не сворачивать с выбранного пути ни на миллиметр. Придя к такому решению, она улыбнулась с видом заговорщика и переменила разговор. Им предстоял первый учебный день после зимних каникул. Можно было посочувствовать друг другу, пообсуждать учителей и одноклассников, сделать предположения насчет уроков.

Кроме того, они еще помечтали о будущем Раисы – Фаина пока единственная из всех окружающих, кому было известно о занятиях Раи в школе моделей СТИЛЬ. Сначала Фаина ужаснулась, услышав о намерении подруги стать манекенщицей, пыталась переубедить, взывать к здравому смыслу, пугать потоками грязи, которые ждут ее за кулисами. Но Рая только пренебрежительно фыркнула в ответ: мол, что она, интриговать, что ли, туда ходит? Она просто хочет жить среди красоты, она достойна красоты, а встретится ей любовь – пожалуйста, милости просим, всегда рады. Фаина постепенно перестала волноваться за подругу – та вела себя уверенно, понимала в жизни гораздо больше Фаины и в помощи пока еще не нуждалась. Да и способностей к самообороне у нее было гораздо больше, голыми руками не возьмешь.

Знания, полученные в школе моделей СТИЛЬ, Рая впитывала, как губка. Они уже сказались на ней – редко где можно встретить такую милашку. Но она и сама признавалась себе, что выглядит на несколько лет старше. У школьниц не бывает таких телодвижений и взглядов. Сама изысканность, грация, естественность, но это какая-то заученная естественность, приобретенная регулярными тренировками, а не от природы. Это была не внешность девушки семнадцати лет, а очень юной женщины-вамп. Рая не беспокоилась об этом. Главное – она получала профессиональную огранку, как бриллиант.

Беспокоило ее другое. Их босс, старичок, похожий на Денни Де Вито, и почти что его тезка – Денис Павлович Афанасьев. Рая видела, что он явно неравнодушен к ученицам, особенно к тем, кто помоложе, несколько студенток-первокурсниц его уже не интересовали, а вот малышки-школьницы в его присутствии начинали нервничать. Рая боялась, как бы он не вздумал вне очереди за ней приударить. Конечно, все складывается слишком хорошо, чтобы она в это поверила. Обязательно должен быть какой-нибудь подвох, и вот он, обнаружился: Денис Павлович. Рядом с ним даже мадам Василькова терялась, а почему – никто не знал. Просто он держал в руках все нити, и именно он решал судьбу девушек, и если хочешь добиться успеха, то с ним нужно суметь поладить. Теперь-то Рае стало ясно, почему мадам Василькова так отговаривала ее от поступления сюда. Лапочка мадам Василькова! Ясно-то ясно, но ведь другого выхода нет.

Лысый и агрессивный Эдгар Тимофеев поверг Раю в настоящий шок, от которого она, однако же, скоро оправилась. Жаль мальчика, это был бы неплохой запасной вариант, но, выходит, сорвался, и рыдать по этому поводу бесполезно, а значит, надо смотреть вперед, искать новые пути.

Первый день в школе прошел, как обычно проходят первые дни после каникул. Дети с трудом втягивались в учебный процесс, но зато с удовольствием общались друг с другом после долгого перерыва, делились последними новостями. А вот концовка учебного дня выдалась для некоторых весьма необычно. Рая и Фаина задержались в раздевалке, где Рая демонстрировала подруге и опешившей вахтерше свое умение дефилировать – не очень-то заметное умение, когда ты одета в мешковатое платье и просторный свитер. Но зрительницы Раины усилия оценили и поаплодировали. Девочки вышли на улицу, смеясь и шутя.

– Здравствуй, Фаина, – неожиданно раздался голос слева от школьного крыльца.

Девочки удивленно умолкли и остановились. Фаина в испуге схватила Раю за локоть, а Рая между тем выдала самую свою выигрышную улыбку и приготовилась к наступлению. Она тоже узнала Бориса Новикова и сочла это хорошим предзнаменованием.

– Приветик, приветик! – ответила она. – Давно не виделись, дружочек.

– Да, – буркнул он, не отводя глаз от Фаины. – А ты со мной не поздороваешься, Фаина?

– Здравствуйте, – невнятно сказала она, выискивая, куда бы ей убежать и спрятаться.

Он радостно улыбнулся и стал просто неотразим. Рая онемела от восторга. Фаина отводила глаза и не смотрела на него. Она до сих пор не знала черт его лица, цвета глаз и волос, но угадывала его присутствие безошибочно, каждым своим нервным окончанием чувствовала его дыхание, а от его голоса у нее пробегали мурашки по спине и подгибались колени.

– Я хотел встретить тебя после уроков и проводить домой, – продолжил он. – Пожалуйста, Фаина, не прогоняй меня. И пожалуйста, не убегай от меня. Я не опасен, я просто уже не могу вот так жить. Пожалуйста же, Фаина.

Она судорожно сглотнула, как будто он был ее гильотиной, а она шла на смерть. Рая, боясь, как бы Фаина не испортила все дело, подбодрила ее пожатием руки.

– Что вам от меня нужно? – спросила Фаина дрожащим голосом.

Он ответил сразу, не задумываясь:

– Если бы ты спросила меня об этом после нашей первой встречи, я выложил бы тебе целый список требований, по пунктикам. Но теперь я прошу, я умоляю тебя только об одном: видеть тебя. Любоваться тобой. Ничего больше. Может быть, тебе неприятно меня слушать, так я буду молчать. Только не убегай от меня, пожалуйста.

Он говорил так кротко, что Фаина удивленно подняла на него глаза и впервые постаралась поподробнее разглядеть его лицо, но наткнулась на жгучий взгляд и зажмурилась…

– Можно мне проводить тебя домой? – спросил он еще смиренней.

Она долго колебалась, затем кивнула головой, так и не решившись произнести согласие словесно, и покраснела, и стала, как героиня детской сказки, премиленькой от смущения. Он улыбнулся шире и спросил, так же тихо и кротко:

– Можно, я подам тебе руку?

Рая ошеломленно водила глазами между ними и не верила. Неужели он так убивается тут ради святоши, а не ради Раи? Раю-то он почти и не заметил, она оказалась лишней. А на святошу но дохнуть боится, как бы она не испугалась и не убежала, не исчезла от него навсегда. «Это неправда. Этого не может быть».

Потрясенная его кротостью Фаина согласилась, он церемонно протянул ей согнутую в локте руку, куда она продела свою маленькую, в пушистой желтой варежке ручку, и при этом, чтобы нести сумку с учебниками и тетрадками, она вынуждена была оторваться от Раи, которая стала настолько лишней, что это уже нельзя было не заметить. Забыв обо всех уроках дефиле, она плелась позади сладкой парочки, свесила голову и плечи и утратила достойную осанку, обычно сохраняемую ею даже во сне, настолько сразило ее открытие. Выходит, он действительно увлечен Фаиной, а не притворяется, а Раю он, можно поклясться, даже и не вспомнил. Что за неудача! И что же ей теперь делать?

Она не слышала, какие речи он пел в уши Фаине, но та стыдливо отворачивалась, а убежать не имела возможности – он мягко держал ее руку и не выпускал. И – вот чудеса! – он напросился к ней в гости, этот лис, так как они оба свернули в сторону ее дома и вошли в ее подъезд. Рая простояла на морозе больше четверти часа, но не дождалась его возвращения. Значит, зашел к ней в гости.

Вот так святоша!

Рае ничего не оставалось, кроме как продолжить движение дальше, домой. Она была необычайно расстроена тем, что богатый и красивый парень предпочел унылую Фаину ей, яркой и живой. Если так произошло сегодня, то вполне может произойти и в будущем, независимо от того, достигнет ли она высот в модельном бизнесе или нет. Видимо, дело тут не в ее красоте или удачливости, а в чем-то еще. В душевных качествах, что ли? Здравая мысль! Она усмехнулась. С душевными качествами у Фаины все в порядке. А вот у Раи – есть ли они вообще?

Эк, куда ее повело от расстройства. На Фаининых душевных качествах далеко не уедешь. А ей, Рае, нужны все блага этого грешного мира, и добиться их можно только будучи гибким и хамелеончатым. Ну и пусть он сейчас пошел к ней в гости, хотя она этого вовсе не добивалась, даже тут, с Борисом Новиковым, еще не все потеряно, и вполне возможно его от Фаины увести, а не получится – в петлю она из-за этого не полезет, она же в него не влюблена. Для нее он просто завидный вариант развлечений и встреч, богатый и красивый юноша, но ничего такого особенного, романтического, она к нему не чувствует. Ни волнения, ни страха, ни радости.

Жизнь продолжается!

Но черт возьми, как же не хочется идти домой!

И занятий в школе моделей СТИЛЬ в тот день не было. Внезапно ей пришла в голову мысль испортить им праздник своим неожиданным появлением, и заодно сделать шаг вперед в отбивании кавалера у подруги. Все равно он Фаине не нужен, а Рае еще пригодится. Ха-ха! И Рая заторопилась домой, чтобы переодеться и появиться там не просто девушкой его мечты, а королевой фей и эльфов.

Отец Фаины был дома и очень удивился, когда дочь пришла не одна. Он постарался не слишком явно уставиться на гостя. Он понял, что это и есть тот незнакомец, взявшийся ходить за Фаиной – о нем уже знала вся община в Разовке, и все хихикали – может быть, этот упрямец собьет спесь с тигрицы, которая своей религиозной нетерпимостью наводила на них ужас. Странно: на чудака не похож, с виду нормальный молодой человек, а так настойчиво приударил за верующей девушкой, решительно его отвергающей… А ведь он еще и красив внешне, и хорошо одет, и выглядит даже незаурядным. Так что же заставило его обратиться именно к Фаине? Она прекрасна, это правда, но ее нетерпимость могла бы давно показать ему, что все попытки покорить ее бесполезны.

Борис был тише воды ниже травы, но отнюдь не подлизывался – он надел на себя самую скромную и милую маску из своего арсенала, какую он редко демонстрировал даже собственным родителям, слишком уж она была несовместима с его характером. Однако он решил использовать ее как последнее средство, и, к его немалому удивлению, именно она принесла пока первые результаты. Но Фаина была напряжена, одно лишнее движение – и все будет потеряно.

– Меня зовут Борис, – сказал гость и протянул руку. – Борис Новиков.

– Рад с вами познакомиться, очень рад. Мое имя Петр Николаевич. Добро пожаловать, молодой человек.

Их рукопожатие было крепким и дружеским. Борис умел смотреть прямо и открыто, да и чего ему тут бояться. Петр Николаевич показался ему союзником. По крайней мере, принял его приветливо, в отличие от его дочери. Та между тем сняла пальто и сапоги, сунула в рукав шапку и шарф. Потом пригладила рукой волосы, они легли гладкими волнами и светились, как металл в ночной темноте. Глаза блеснули из-под ресниц с сумраке прихожей. Снимая куртку, Борис не мог оторвать от них взгляд. Отец девушки показался ему обычным, неприметным, совсем не таким, как очаровательная дочь. А она хмуро предупредила:

– Папа, я умоюсь.

А заодно взяла из своей спальни домашнее платье, чтобы там же, в ванной, переодеться. Борису стоило немалых усилий не выдать повышенный интерес именно к ее комнате, но он ничего так и не заметил. Дверь туда постоянно была закрыта. А ситуация складывалась непонятная: Фаина вела себя как чужая, дичилась, хотя, по идее, он пришел в гости к ней, а не к ее отцу.

– Не откажите отобедать с нами, – вдруг предложил Петр Николаевич тоном воспитаннейшего помещика.

Борис изобразил смущение:

– Извините, пожалуйста, получается, что я напросился…

Петр Николаевич понимающе закивал головой:

– Не стоит извиняться. Я вижу, Фаюшка чем-то занялась, пройдемте тогда на кухню. Я пока разогрею обед и, может быть, мы с вами поговорим.

Настроение у Бориса мгновенно упало. Эта Фаюшка не святоша, а сущая ведьма! Он с удовольствием поговорил бы с ней, а с ее отцом говорить он еще не готов. Да и не предполагал он вот так с ходу официально представляться ее отцу. Похоже, Новиков, ты попал, как кур во щи. Придя к такому выводу, он вынужден был последовать за Петром Николаевичем на кухню.

Конечно, они жили не ахти как. По его понятиям, это была сущая трущоба, но никаких признаков фанатизма и самоистязания он не заметил. Напротив, в гостиной он мельком увидел старый телевизор и большой книжный шкаф с художественной литературой, преимущественно классической, а на кухонном окне стоял и негромко работал радиоприемник. Борис вздохнул полегче. Видимо, в этом небольшом семействе святошей являлась только Фаина, а отец ее в этом смысле вполне нормальный. Значит, живьем его не съедят, если он поведет себя с умом.

– Вы, наверное, успели понять, что Фаюшка – девочка не совсем обычная, улыбнувшись, начал Петр Николаевич и поставил на плиту кастрюлю с водой.

– Она необыкновенная, – подтвердил Борис.

– И вы, конечно, знаете, отчего это.

– Да.

– Отчасти это моя заслуга. После гибели жены я работал в церкви в Разовке, на ее восстановлении, плотничал. Ребенок мой вырос при храме, в атмосфере веры. Но, боюсь, она кое-что восприняла по-своему. Не мне судить, правильно это или нет, но это так. И, видимо, ваше появление в ее жизни ей не по вкусу, поскольку в ее планы не входило. Знаете, я не стану вмешиваться в ваши отношения с моей дочерью, но буду наблюдать за ними, чтобы…

– Я понимаю, – поспешно согласился Борис.

– Слава Богу. Не думайте, пожалуйста, что раз в общине мы люди безобидные и очень мирные, то не сумеем защитить Фаину в том случае…

– Я понимаю, Петр Николаевич, – проникновенно сказал Борис. – В этом нет нужды. Я не собираюсь обижать Фаину. Образно выражаясь, у меня просто рука не поднимется обидеть вашу дочь. Для этого нужно быть извергом.

Петр Николаевич смотрел на него испытующе, но Бориса этим трудно было смутить даже более искушенным людям, не таким простым, как… Кстати, а кем он работает, интересно? Так правильно, по-книжному выражается, а с виду – простенький такой, неказистый мужичок… Не сравнить с его дочерью…

– Я… можно, я позову ее обедать? – спросил Борис.

– Да, конечно. Сделайте одолжение.

Борис улыбнулся.

Дверь в спальню была закрыта плотно, сквозь нее не проникал ни один звук. Борис прислушался, потом постучался. Фаина так долго не отвечала, что Борис хотел было повторить стук, но тут услышал глухое, как из подвала:

– Войдите.

Он осторожно вошел и дверь за собой прикрыл не до конца – с одной стороны, так их нельзя стало подслушать, с другой же стороны, никто не обвинил бы его в совращении. Войдя, он в недоумении огляделся. Комната Фаины была маленькая и опрятная, до крайности скромная. Борису доводилось бывать дома у всяких девушек, в том числе и небогатых, и нигде он не видел такой подчеркнутой неприхотливости. Узкая старая железная кровать (не то что у Тимофеевых или Новиковых!), убранная синим покрывалом, над ней висел маленький потертый коврик. В углу возле окна блестела металлической рамкой икона Преображения Господня, и рядом – открыточка с изображением Владимирской иконы Божией Матери. Под ними на письменном столе была стопка духовной литературы. Через всю комнату тянулась широкая коричневая дорожка с красными пятнышками. В другом углу мрачно высился черный платяной шкаф. Окно прикрывали голубые шторы. Вот и все. Сущая монашеская келья. Во всяком случае, ничем не напоминала комнату обычной юной девушки. Даже в бедствующей семье дочка может позволить себе какой-нибудь плакатик, какой-нибудь красивый стаканчик, хорошенькую расчесочку, хоть малюсенькое зеркальце, картинки с котятами и цветами, но ничего этого тут не было. Любая индивидуалистическая черта безжалостно изгонялась из комнаты Фаины. В ней жила не обычная юная девушка, а некий «винтик системы», проводник высшего знания, создание, подчиненное идее целиком и полностью. Отсюда и бросающийся в глаза аскетизм.

Внезапно Борису все стало ясно. Он понял, почему отец Фаины оказался его союзником и пообещал не вмешиваться, и почему таким подбадривающим голосом поздоровался с ним в Разовке отец Александр, и почему прихожане его церкви с таким сочувствием ему улыбались. Ну конечно! Как же он сразу не догадался. Просто с самого начала ошибочка вышла – иметь дело ему предстояло не с беззащитным ягненком, а с укрепленной цитаделью, вооруженным до зубов противником. Он усмехнулся про себя, когда подумал, что во всех окружающих эта ситуация возбуждает своеобразный спортивный азарт – за кем же останется победа, чье упорство окажется сильнее. Того и гляди, начнут ставки делать, как на игре в тотализатор.

Сам-то он нисколько не сомневался в ответе на вопрос, за кем будет победа. Не сомневался ни на мгновение.

Veni, vidi, vici!

– Почему ты не идешь обедать? – спросил Борис негромко.

Фаина сидела за столом, выложив учебники, и делала домашнее задание по алгебре. В общем-то, похвальное занятие, но, согласитесь, если к ней пришли гости… Она никак не отреагировала на его появление в этой священной комнате. Точнее, у нее было намерение никак не отреагировать – она не повернулась, не обернулась, не сказала ни слова. Но по мере его приближения ее голова склонялась все ниже к тетрадке, а ручка, хотя и делала попытки возобновить процесс написания, не в силах была теперь даже обводить написанное. Борис остановился у нее за спиной и заглянул сверху вниз в ее черновик. Возникло долгое, но красноречивое молчание.

– Я бы не советовал тебе переписывать начисто без проверки, – так же негромко продолжил Борис. – В уравнении номер пятьсот восемь-б допущена ошибка. Хочешь, я помогу тебе решить?

Она ответила с трудом, не отчетливо:

– А вы разбираетесь в алгебре?

– Более или менее. Я закончил школу с золотой медалью.

Она сделала невольное движение головой, словно собиралась на него посмотреть, но передумала, только ее густая волнистая шевелюра закачалась из стороны в сторону.

– Это для тебя открытие, не правда ли? – усмехнулся он. – По твоему мнению, такие мерзкие типы, как я, не могут в детстве хорошо учиться в школе. Увы и ах, я и сейчас являюсь отличником в институте, хотя теперь-то это вовсе не обязательно.

– Вы очень умный, – бросила она равнодушно.

– Нет, скорее способный. И везучий, конечно.

– И скромный, – упрекнула без улыбки Фаина.

Он вздохнул:

– Чего нет, того нет. Почему же ты не идешь обедать?

– Папа еще не звал.

Она упорно не хотела поднимать голову, и волосы загораживали уже не только ее склоненное лицо, но и руки, и тетрадку. Он стоял у нее за спиной, не шевелился и видел, как тают ее силы, хотя она еще сопротивляется.

В комнату заглянул Петр Николаевич:

– Ну, куда же вы пропали? Я вас жду. Обед готов. К столу, дети!

Борис был раздосадован помехой. Он предпочел бы находиться тут, возле девушки, и постепенно покорять ее своим присутствием, пусть неподвижным, пусть даже и молчаливым. Но Фаина сказала:

– Мы уже идем, папа.

Вставала со стула она очень неохотно, однако Борис стоял на прежнем месте, и она вынуждена была повернуться к нему при вставании и прикоснуться к нему руками при этом, а он лишь смотрел и улыбался, и не делал ни одного движения ей навстречу, чтобы не спровоцировать ее недовольство. И он увидел, почему она так тщательно прятала лицо – оно румянилось, как утренняя заря, и теперь, когда оно открылось всем взорам, она покраснела сильнее и спрятала единственное, что еще можно было спрятать – синие глаза.

– У твоего папы замечательно правильная речь. Кем он работает?

Она посмотрела на него с благодарностью:

– Вы заметили? Он был учителем русского языка и литературы, сейчас на пенсии. У него есть звание «старший учитель» и медаль «ветеран труда». И он, к сожалению, инвалид-сердечник.

– Я так и думал, что он учитель. Почему ты до сих пор говоришь мне «вы»? Мне перед Петром Николаевичем неудобно. Пожалуйста, это же нетрудно.

Она нахмурилась, но он не уступал, и она согласилась:

– Я попробую.

Он в знак признательности слегка ей поклонился. Она пошла на кухню впереди него. От наплыва народа там сразу стало негде развернуться, кухонька была явно не предназначена для численно полноценной семьи. Все место в ней занимали стол, табуретки, плита, холодильник и мойка. Вся посуда была сложена в шкафы и на полки, висящие под самым потолком. На столе стояла миска, в ней горкой лежали душистые, дымящиеся, переливающиеся от масла пельмени, вазочка со сметаной и три прибора. На плите подогревался чайник и весело свистел. Фаина замерла на пороге, удивленно переводя взгляд между столом и отцом. Такие деликатесы редко посещали их дом. Петр Николаевич пояснил:

– Ведь пост закончился, а на Рождество Христово у нас не получилось ничего праздничного приготовить. Я купил фарш в нашей школе, где я работал. Сегодня и отпразднуем. Садитесь, молодой человек. Фаюшка, помолимся.

К полной растерянности гостя, хозяева повернулись к окну, подняли лица к небу и начали удивительно слаженно читать наизусть:

– Очи всех на Тебя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животное благоволения.

Они осенили себя крестным знамением, потом уселись за стол. Их лица поразили Бориса светлостью и добротой. Досада его вдруг прошла, испарилась куда-то – отец Фаины отнесся к нему без недоверия, и это поневоле трогало до глубины души. Кроме того, Бориса тронула и необычайно теплая, благословенна атмосфера этого места. Под улыбкой отца и Фаина оттаяла, стала вести себя непринужденно, смотрела на гостя не таясь, участвовала в разговоре, и Борис окончательно попал в плен – теперь он не сможет жить без таких вот обедов, без Фаины, которая, как он заметил, на самом деле очень хорошая, но отнюдь не пресная. Она имела обо всем свое суждение, не всегда, с чьей-то точки зрения, верное, но логически или эмоционально обоснованное. Правда, она не слушала радио и не смотрела телевизор, следовательно, не разбиралась во многих вещах, но это почему-то не делало ее недоразвитой. Зато она очень глубоко и тонко чувствовала музыку, литературу и живопись, буквально до болезненности, и куда было до нее тому же Эдгару с его этическими и эстетическими критериями ratio! В ней понимание искусства шло не от разума, а из души, настроенной на прекрасное, как музыкальный инструмент.

Борис подумал, что ни с кем ему не было так приятно находится рядом, как с Фаиной. Но, к сожалению, обед скоро закончился. Не успел Борис опомниться, как хозяева снова встали лицом к небу и начали читать наизусть:

– Благодарим Тебя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ, не лиши нас и Небесного Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, приди к нам и спаси нас.

Перекрестившись, они повернулись к опешившему гостю, причем взгляд Фаины был одновременно и торжествующим, и насмешливым. Казалось, она задалась целью сразу огорошить своего кавалера, чтобы начисто отбить у него охоту общаться с такими чудаками. Но он еще раз мысленно усмехнулся: наивный ребенок опоздал с приемами шокирования, так как он уже видел ее подлинное лицо и на такие уловки вряд ли попадется.

В одно мгновение тарелки, вилки, ложки, чашки из-под чая были вымыты и блестели на полках. И вдруг Фаина обернулась к Борису:

– Пойдем ко мне в комнату.

Петр Николаевич в это время включил в гостиной телевизор и уселся слушать новости. Борис уже ничему не удивлялся, а к суровости в глазах девушки он почти привык. В комнате она садиться не стала, остановилась возле стола, прямая, как струна, сложила руки на груди и сказала:

– Ты можешь сесть, если хочешь, хоть на стул, хоть на кровать. Я буду говорить недолго, и после этого ты уйдешь. Не возражай. Ты не мог не заметить, что ты здесь неуместен.

Борис как раз хотел возразить, однако тон Фаины был серьезен, и он смолчал.

– Итак, я объясняю в первый и последний раз, – продолжила она. – С тех пор, как ты начал меня преследовать – не возражай же! – на что, по-твоему, это похоже? Так вот, с тех самых пор вся моя жизнь полетела кувырком. Для тебя это, наверное, звучит комплиментом. Может быть, тебе это непонятно. Я вижу, папа мой и все остальные не желают мне помогать, хотя прекрасно знают мои цели и стремления. Под их и твоим давлением я решилась было сделать вид, что соглашаюсь тебе и им потворствовать, чтобы только вы все оставили меня в покое. Но потом поняла: так вести себя недостойно, мне противно притворяться, поэтому вот сейчас я хочу сказать то, что думаю. Я выросла при церкви. Там сложился мой характер и образ мыслей. У меня еще в детстве появилась мечта – стать настоящей художницей и писать иконы. Кажется, это не очень самонадеянно с моей стороны. И вообще, для счастья мне нужно не так уж много: чтобы близкие мне люди были живы и здоровы, и чтобы никто не мешал мне идти своей дорогой. И всё. Мы с тобой не просто разные, мы диаметрально противоположные люди. Ты человек аристократический, взрослый, самостоятельный. У меня вроде бы нет повода думать о тебе плохо, но все-таки я знаю, что ты явился не с добрыми побуждениями, и на уме у тебя одно – развлечься. Моя жизнь тебя нисколько не интересует, и то, что будет со мной потом, когда эта игра закончится, тебя не волнует. Поэтому я не хочу общаться с тобой. Пожалуйста, оставь меня в покое. Так будет лучше для всех. Ты и сам понимаешь это не хуже меня.

Тут он не выдержал, вскочил со стула и несколько раз смерил шагами ее крохотную спаленку. Эта прямая и откровенная речь необычайно смутила и взволновала его. Фаина удивленно водила за ним глазами и невольно отодвигалась к окну – мало ли, вдруг это он рассвирепел и готовится расправиться с нею. Но пусть лучше так, чем юлить перед ним, как змея. Он же остановился перед ней почти в такой же позе, сложив на груди руки. Его черные глаза блестели, а в голосе прозвучала неподдельная горечь:

– Ну, спасибо! Впрочем, я уже привык к тому, что на мне лежит клеймо аристократа. Но никогда еще мне не тыкали этим клеймом так обидно! У меня что, по-твоему, нет никаких чувств, из-за того, что мой отец стоит у власти? Или я не такой же человек, как ты?

Она поняла, что обидела его всерьез, и уже раскаивалась в своей резкости, но отступать не собиралась. Еще чего!

– Извини, – твердо произнесла она, – если мои слова тебе неприятны, но ведь это правда. Ты не такой человек, как я, потому что ты с детства ни в чем не знал отказа и всегда получал желаемое. Это не могло не сказаться на твоем характере. А как еще я могу о тебе думать? Вспомни, как ты вел себя на той ужасной вечеринке у Эдика Тимофеева! А в библиотеке? Боже мой! – Она покраснела от стыда за сцену в читальном зале. – А какой скандал был в Разовке, в доме церковного старосты, где я осталась ночевать, а ты вломился прямо в комнату, как… как разбойник! Это что, шуточки такие?

Он прикрыл глаза рукой и снова несколько раз прошелся по комнате. Она смотрела на него, теперь уже с жалостью, однако не уступала ни пяди.

– Отсюда я делаю вывод, – дрожащим голосом завершила она, – что ты просто хочешь меня опозорить!

Он остановился посреди комнаты с таким решительным выражением на лице – она отступила к окну и побледнела от страха. В ответ на это он развел руки в стороны, как бы в доказательство ненасилия, и даже поставил между собой и девушкой ее стул. Усмехнулся еще горше:

– Успокойся, я тебя не трону. Даже не подойду к тебе. Но только скажу, что ты несправедлива. Я признаю, конечно, я вел себя глупо. Потому что ты отказывалась хотя бы выслушать меня.

– Это не оправдание!

– Хорошо. Но посмотри на меня. Меня зовут Броис Новиков, я родился в городе Краснониколаевск Горьковской области, двадцать пятого ноября тысяча девятьсот семидесятого года. Я с золотой медалью окончил среднюю школу номер три города Краснониколаевск и сейчас учусь на третьем курсе института иностранных языков. Живу у Тимофеевых по знакомству. Характер у меня и впрямь не идеальный, но проблем тем, рядом с кем я живу, я не доставляю. Подрабатываю в свободное время сочинением рассказов и вполне могу содержать себя сам, если понадобится. Друзей у меня нет, но зато много приятелей, это может навести на мысль о поверхностности моих интересов. Не отрицаю, я пока не определился с тем, чему в жизни надо отдать предпочтение. Правда и то, что я веду себя легкомысленно, выпиваю на вечеринках и иногда курю сигареты, и встречался уже с несколькими девушками. Для тебя, естественно, это портрет сущего беса, а я просто человек. Я увидел тебя и ни о чем больше не думаю. Тебя не должно это удивлять – ты же видишь себя в зеркале и знаешь, насколько ты прекрасна. Сначала я, действительно, относился к тебе как к обычной девушке, напустившей на себя этакий лоск, для интереса. Скажу даже больше: сегодня с утра я тоже так думал, но знакомство с твоим папой и особенно обед с вами совершенно изменили мое мнение. Ты – не обычная девушка. И я не могу, просто не могу расстаться с тобой.

Она умоляюще протянула к нему руку:

– Ради Бога, не делай этого! Ты же сам видишь, какие мы разные! Ты очень легко найдешь себе подругу, которая тебе подойдет и окажется достойной разделить с тобой…

Он с силой сжал спинку стула, до белизны в пальцах.

– Какое мне теперь дело до всех других девушек, когда я узнал тебя! Какая из них сравнится с тобой? Разве они могут быть лучше или красивее тебя?

Он глубоко вздохнул и закрыл глаза, чтобы успокоиться, затем продолжил тихо:

– Фаина, мне очень тяжело. Ты действительно живешь другой жизнью, мы как будто находимся в разных мирах, но я этого не хочу! Конечно, ты можешь прямо сейчас отослать меня, и я уйду. Навсегда. Честно. Но этим ты просто лишишь меня возможности прикасаться к твоему миру, миру света и доброты. Сейчас у меня уже нет сил спорить с тобой и переубеждать.

Он остановился в ожидании. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз, пока у нее не выступили слезы от тех усилий, которые она предпринимала. В душе у нее шла борьба. Борис говорил очень искренне, по крайней мере, в тот момент, и она не могла остаться к такой просьбе равнодушной. И в то же время она была уверена, что этот его порыв пройдет, и все вернется на круги своя.

Он не дождался от нее ответа, опустил голову и направился к двери. Весь его вид выражал безнадежность.

– Подожди! – не выдержала она. – Как тебе не стыдно. Ты же знаешь, что из всего этого ничего не выйдет. Абсолютно ничего.

При этом она ладошками сердито утирала со щек слезы. Борис повернулся к ней и ласково улыбнулся, но не вернулся.

– До свидания, – шепотом попрощался он.

Он снился ей всю ночь, так что утром она проснулась больная и слабая. Теперь она видела его отчетливо, взгляд художницы быстро запомнил черты его лица, манеры, движения, общий рисунок тела. Она приходила в отчаяние то того, как он был красив и как настойчиво добивался ее общества, но и от того, что между ними невозможны любые отношения. Даже дружеские, даже приятельские, даже просто знакомство. Господи, тогда зачем им все это?

На обратном пути Борис столкнулся-таки с Раей Беловой, которая со всех ног бежала ему навстречу. Она спугнула ему настроение, и он поморщился:

– Это опять ты!

Она не огорчилась из-за столь холодного приема:

– Не опять, а снова! Да, я. Поговорить надо.

Он вздохнул. Атмосфера, созданная Фаиной, неизбежно выветривалась из его души под напором Раиного энтузиазма. Она смотрела на Бориса искоса своими карими глазами и усмехалась:

– Смотрю, тебе тоже скоро будет прямая дорога в монастырь. Знаешь, а я могу дать тебе совет, как наверняка покорить Файку. Хочешь?

– Ну давай.

Она сделала серьезное лицо:

– Стань священником.

И захохотала, схватив его за руку.

Он стряхнул ее с себя и пошел прочь. Она догнала его и бесцеремонно снова за него ухватилась, цепко, как шарик репейника. Старалась попасть в такт его шагам. Он на нее не смотрел, лицо его стало каменным. С нее тут же слетела вся бравада.

– Да, – протянула она. – Такого взгляда, каким ты смотрел на нее, мне вовек не дождаться. Обидно и досадно, но ладно. Не сердись, а? Я пошутила.

Он молчал. Он сердился на самого себя – выходит, всем видно, что он попал в зависимость от девушки. Странно, он действительно чувствовал к Фаине нечто необъяснимое, неподдельное, и это приводило его в ярость. Он не мог позволить себе роскошь влюбиться, ведь тогда он утратит все то, что он больше всего в себе ценит, все неотъемлемые атрибуты главного героя – свободу и равнодушие. Фаина ему по вкусу, конечно, но… А как же спортивный и охотничий азарт и сладость победы? Нет, он не отступит. Как бы не так.

– Значит, Файка, – продолжила Рая. – Смешной ты, правда! Как тебя угораздило так вмазаться? Ты посмотри на нее повнимательней – за ее внешностью ничего нет!

– А за твоей внешностью – есть, – не утерпел Борис.

От его ядовитого тона она приостановилась и опустила глаза. Ее голос задрожал от обиды, тем более незаслуженной.

– Это жестоко с твоей стороны, – сказала она. – Я имела в виду, что за ее внешностью нет ничего, необходимого для любви. Там есть всякие хорошие и правильные человеческие качества, но для любви нужен огонь, а она холодная, как ледышка. И, раз уж ты начал нас с ней сравнивать, то имей в виду: даже если она в тебя влюбится по уши, она никогда и никому не даст это понять, скорее покончит с собой, чтобы избавиться от этого греха и не допустить его… реализации. А я вот не лицемерю – ты мне очень нравишься, и я этого не скрываю.

Борис остановился и повернулся к ней лицом. Ему стала невыносима вдруг компания Раи, как и всех остальных людей. В нем еще оставался порыв, возникший в разговоре с Фаиной, и он стремился поскорее остаться один – еще раз без помех вспомнить нынешний день от начала до конца, повторить его мысленно, так как именно сегодня он почувствовал в себе настоящую жизнь, биение сердца, всплеск эмоций, а до того у него была словно не жизнь, а игра, кино. Этот всплеск, этот подарок сделала ему Фаина. Легче всего отделаться от Раи можно было бы грубостью, но Борис продолжил откровенничать, как и в комнате Фаины, хотя Рая , в отличие от своей подруги, вряд ли смогла бы его откровенность оценить.

– Послушай меня, – попросил он. – Я только что вышел из дома, где был счастлив. Твое появление мне мешает. Ты классная девчонка, в самом деле, и в другое время, если бы… не было Фаины… может быть, у нас и получилось бы что-нибудь. Я не влюблен в нее… пока. Я просто хочу быть рядом с ней, потому что она не такая, как все другие девчонки. Она не заигрывает со мной, к сожалению, но зато она не притворяется, и когда она рядом, мне становится хорошо. Прошу тебя, уйди и дай мне спокойно думать о Фаине. Поговорим когда-нибудь в другой раз. Полагаю. Нам придется частенько видеться, вы же с Фаиной подруги. Всего хорошего.

И он пошел вперед так быстро, что Рая не догнала бы его даже бегом. Да, это был не день Раи Беловой! Поражение на том фронте, где она считала себя непревзойденным мастером, да еще и поражение от собственной подруги, которая строит из себя тихоню, а сама каким-то непостижимым образом прямо из-под носа увела перспективнейшего парня, красавца и умницу, – тут было от чего лить слезы! Чепуха, лить слезы Рая не станет. А то еще тушь с ресниц потечет. Проклятие, как эта святоша его охмурила. Кажется, он, кроме нее, ничего и не видит. А она, Рая Белова, само воплощение любви и красоты, осталась ни с чем. Может, все дело в том, что Файка его не любит, а Рая сама бросается ему на шею? Ох, но если не бросаться ему на шею, то можно больше никогда с ним не встретиться. И будет он с Файкой… Ездить на машине, ходить в кино, отдыхать на море… Осуществлять Раины мечты…

От зависти у нее буквально потемнело в глазах, когда она представила себе все это. Особенно Фаину в богатом черном вечернем платье из тончайшего шелка, и с изысканной прической, и на каблуках, и с бриллиантами везде – на шее, на руках, на волосах… И Борис перед ней в смокинге, с букетом алых роз в руках. Черт возьми, да не бывать этому! Зачем это все Фаине? Пусть наслаждается своими иконами и своим небесным покоем. Она, кстати, и внешне похожа скорее на ангела, чем на светскую даму.

А вот Рая Белова – другое дело.

Она ходила кругами возле их домов и строила в уме далеко идущие планы. В глазах у нее мелькали искры, губы, с таким тщанием, с такой надеждой подкрашенные ее лучшей, самой дорогой помадой, кривились и подрагивали, руки в карманах пальто сжались в кулаки. Прежде всего, ей доподлинно не известно, что именно произошло сейчас в доме у Ордынских. Файка таиться не станет и расскажет подруге все до мельчайших подробностей. На то она и подруга. А дальше – действовать по обстоятельствам. Насколько она могла разглядеть за время их знакомства, Борис по натуре собственник. Это проскальзывает в нем иногда, да и избалованные папенькины сынки не могут не быть собственниками. Это значит, что он не потерпит никакого соперничества, потому что считает Фаину своей и только своей избранницей. У, найти ему соперника в таких условиях – пара пустяков. У них в общине, в Разовке, есть весьма симпатичные ребята, Рая видела их собственными глазами, когда осаждала отца Александра в воскресной школе. Нет, она решительно с каждым шагом все сильнее убеждалась в том, что Борис Новиков – не для Фаины.

Но стоило ей хоть мимоходом вспомнить отца Александра, как пленительный образ Бориса отступил в сторону, а затем и вовсе рассеялся, как туман в солнечных лучах. Насколько же интереснее по сравнению с ним выглядит молодой священник! Рая блаженно улыбнулась и закрыла глаза, чтобы создать иллюзию еще большей близости. Внешность отца Александра она знала наизусть. Если бы она умела рисовать, она могла бы писать его портреты, любые, по памяти. Выражение лица, волнующий голос, все черты, вплоть до мельчайшей реснички, оттенок глаз – в воображении Раи он был запечатлен навеки. Мысленно – он был её, они принадлежали друг другу, а всего остального мира как бы и не было совсем. А зачем им, в их любви, окружающий мир? В их любви он и священником-то не был… И пусть в реальности дело обстоит с точностью до наоборот, в мечтах они всегда вместе, вдвоем, как в скульптуре Огюста Родена «Вечная весна» – Рая видела ее на фотографии в журнале и пришла в такой восторг, что вырезала картинку и спрятала у себя в тетрадке. Жаль, ему неизвестно ее намерение стать манекенщицей. Памятуя о реакции Фаины на эту новость, можно было предполагать и то, что отец Александр тут же ринется спасать заблудшую душу, пока еще есть возможность ее спасти. Будто она стоит не на пороге славы, а на краю пропасти. Странные они, эти верующие. Для них худшим является то, что дает людям приятную, комфортную, красивую жизнь. А уж когда отец Александр ринется ее спасать…

Рая снова остановилась и зажмурилась, продлевая мгновение. Но уже через секунду она перескочила небольшой сугроб и не спеша направилась к дому, где жила Фаина. Надо же было разведать, что у них там с Борисом произошло. А об отце Александре лучше мечтать ночью, лежа под одеялом и глядя в небо, в темноте и тишине.

Петр Николаевич ушел навестить друга, а Фаину Рая застала за уроками. Но – вот странно! – алгебра не двигалась с места, Фаина сидела за столом, свесив голову и кусая колпачок ручки. Это Раю не удивило. После посещения такого парня, как Борис, к урокам не скоро вернешься.

– Представляешь, забыла записать домашнее задание по русскому, – оправдывалась за свой неожиданный визит Рая. – Телефона у тебя нет, пришлось бежать.

– Ничего, – отозвалась Фаина, не шелохнувшись. – Посмотри у меня в дневнике.

Рая пошарила вокруг нее на столе и не нашла.

– А где он?

– В сумке, наверное.

Дневник был в сумке. Рая пролистала его и положила на место. Сама она никому и ни за что не позволила бы взять в руки свой дневник, прежде всего потому, что в нем обычно хранятся записочки от мальчиков и прочая мелочь, которую другим девочкам видеть ни к чему. А вот Фаина – пожалуйста. У нее в дневнике нет ничего таинственного.

– Что с тобой? – спросила Рая.

– Со мной?

– Да. Ты какая-то… не такая.

Фаина вздохнула и выпрямилась.

– Может быть, может быть… Знаешь, Раиска, разговор с ним меня измучил. Я сейчас ничего не могу делать. Совершенно без сил.

Рая притворилась несведущей:

– С ним? С кем – с ним?

– Ну… с ним. Ты знаешь, о ком я говорю.

Это нежелание называть имя показалось Рае подозрительным.

– С Борисом, что ли? – прямо спросила она.

– Ну да… Я позвала его к нам.

– Что?

– Да.

– Ну ты даешь!

Фаина пожала плечами:

– А что мне оставалось делать? Я позвала его, чтобы он убедился, что мы живем бедно, что мы совсем другие люди и что между нами пропасть. Он этого не понял, или не захотел понять. Тогда у меня был последний выход: высказаться начистоту. Если бы он стал юлить, извиваться, то для меня все было бы ясно. Но, Раиска, он не юлил и не извивался. Мои слова задели его за живое, и он тоже высказался. Похоже, что откровенно. Это поставило меня в тупик. Он действительно способен еще на искренность… но… Раиска, я не могу! Я его боюсь! То есть он меня, конечно, пальцем не тронет. Но я боюсь! Вовсе не это мне нужно в жизни!

Рая была озадачена. Значит, кроме разговоров, у них тут ничего не произошло? С какой же стати вокруг этого поднялась такая буря? Сам Борис вышел и заявил, что был счастлив, и никого, кроме Фаины, уже не воспринимает. Фаина сидит тут как в воду опущенная. Раю они заставили суетиться в цейтноте, и все это – из-за одного лишь разговора? Сумасшедшие! Вот если бы они целовались – тогда другое дело.

– Не понимаю я, что тебя так пугает, – наконец, сказала Рая.

– Как это можно не понимать? Это же видно с первого взгляда!

– Что видно-то?

– Что мы с ним слишком разные!

Рая собралась с духом и принялась убеждать, так как путь к Борису Новикову по-прежнему лежал через Фаину.

– Фая, ты сама создаешь проблему там, где ее нет и быть не должно! Скажи на милость, почему ты вбила себе в голову, что вам обязательно нужно быть одинаковыми? Так не бывает! Люди от природы получаются разными. Если хочешь, Бог создает людей разными. Так они учатся друг у друга и обогащают друг друга.

Фаина удивленно на нее посмотрела и ничего не ответила. «Эк меня занесло», – весело подумала Рая и засмеялась:

– Но я же вижу, все у вас уже идет на лад! По крайней мере, с твоей стороны наблюдается явный прогресс. Я рада. Надеюсь, все получится.

Фаина снова на нее посмотрела и снова ничего не ответила.

Рая решила не перегибать палку и перевела беседу в другое русло:

– Кстати, что случилось с Эдиком Тимофеевым? Он обозлился, как собака.

– Откуда ты знаешь?

– Я хотела с ним поболтать. Не то чтобы он за мной бегал, но помнишь, мы с ним в кино пару раз ходили, он мне даже цветы дарил. В общем, он был ко мне неравнодушен. И вот сегодня я к нему подошла, по-хорошему, и спросила, как дела. Файка, как он на меня набросился! Чуть ли не с кулаками! Я уже думала убежать от него, но он сам как-то быстро сник и ушел. На него это не похоже.

Фаина пожала плечами, на сей раз с безразличием:

– Понятия не имею, что с ним стряслось. С жиру бесятся. Батюшка Александр говорил, что именно Эдькин отец дольше всех не соглашался на проведение крестного хода на это Рождество. Еле-еле убедили. Хотя это было и не его дело – ведь крестный ход проходил в Разовке, а не в городе!

– Дорогая моя, Эдькин отец и сам лицо подначальное. Если он так упирался, значит, ему указывал кто-то сверху. В каком мире ты живешь? Здесь, у нас, нет свободных людей, никогда не было и никогда не будет. Каждый из нас кому-нибудь подчиняется.

– Я никому не подчиняюсь! – воскликнула Фаина.

Рая засмеялась:

– Глупая! Ты-то подчиняешься больше всех! Своему отцу, священнику, учителям… Или ты хочешь уверить меня, что ты – бунтарь? Не смеши людей!

Но Фаина возмутилась не на шутку:

– Если их требования противоречат моим правилам, то я не подчиняюсь им! Раиска, ты это знаешь! Не делай вид, что не помнишь!

Рая заметила:

– Да помню я, все помню. И все-таки ты подчиняешься, пусть не им, но есть кто-то, кому ты подчиняешься безоговорочно, даже не зная точно его волю.

– Вот как? И кому же это я подчиняюсь?

– Богу.

У Фаины так задрожали руки, что она выронила ручку.

– Ты права, – прошептала она. – Боже мой, ты права!

Она была подавлена этим напоминанием, потому что это было первое напоминание о Боге в тот необычайный день. Право же, она не виновата. Борис сбил ее с пути истинного своим объяснением. А Рая между тем попрощалась и ушла – она уже узнала все, что нужно. И только за ней закрылась дверь, как с ее лица исчезла улыбка, глаза опустились вниз, и домой она шла медленно, кутаясь в пальто и вгоняя глубже в карманы сжатые кулаки. Поражение, сокрушительное поражение на всех фронтах! Ну, кто бы мог подумать! Эта унылая монахиня не обратила наглеца в соляной столб, а, напротив, была тронута его словами и до сих пор находится под впечатлением. Так, чего доброго, они и вправду полюбят друг друга – «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень» – и если честно, они, Борис и Фаина, не такие уж разные в своей основе, просто развитие их шло в разных направлениях. Она, Фаина, уже колеблется, уже прислушивается к словам Бориса, он может считать это поощрением. Предположим, она влюбится, и, конечно, будет молчать и давить в себе земное и грешное. Он так пристально относится к ней, что без труда заметит в ней перемену, и без труда же определит причину этой перемены. И тогда возможны два варианта. Первый: он мгновенно охладеет к ней, испугавшись последствий и ответственности, и начнет искать ей замену, поглаже и попроще, чтобы зализала рану, пролилась бальзамом на душу, и для этой роли Рая подойдет идеально. Второй вариант: Борис в черном костюме, Фаина в подвенечном платье, и Рая с лентой через плечо, на которой написано «Почетный свидетель». Бррр… о таких кошмарах лучше не думать, не дай Бог ночью приснится, ведь инфаркт случится…

Спугнуть такие ужасы можно мечтанием о собственной карьере. Никакой Денис Павлович со своими мерзкими взглядиками не заставит ее свернуть.

Два брата

Рая очень тщательно готовилась к этому свиданию. Выбрала самое выигрышное платье, черное, маленькое, обтягивающее – то самое, в котором она встретила Новый год у Эдгара Тимофеева. К нему можно было надеть любые украшения, а уж этих-то побрякушек у нее было предостаточно. И макияж она наводила тщательнее обычного. Видела в зеркале, как буквально на глазах она превращается в другого человека, но при этом взгляд у нее был странный – тихий, остановившийся, и линия бровей, несмотря на все старания ее разгладить, говорила об озабоченности. Раю пригласили на свидание по поводу международного женского дня, и она знала, что ее ждет: цветы, дорогой ресторан и разговор, от которого она охотно убежала бы на край света. И тем не менее она не могла отказаться, иначе это поставило бы крест на всей ее дальнейшей карьере.

Мученики ведь тоже терпят страдания и за это попадают в рай.

Денис Павлович обещал прислать за ней такси. Он сделал больше – на этом такси заехал за ней сам, и ей почти не пришлось ждать. Правда, уже в воздухе ощущалась весна, и в зимнем пальто стоять на остановке было тяжеловато – оно будто сковывало дыхание и давило на плечи. Рая ёжилась в нем, но не от холода, а от дурных предчувствий. Она не хотела ехать с Денисом Павловичем в ресторан. Она не хотела его вообще видеть. Но – это ужасное слово «надо»! Должно быть, именно так чувствовали себя высокородные наследницы королевств, когда их везли к мужу, которого они еще не видели ни разу, обвенчанные заочно, выданные за таких же королей или принцев, слабосильных и бесцветных, как огурец, с водицей в жилах вместо крови – у них же ведь длинная и безупречная родословная. Наследницы, еще не видя своего супруга, заранее знают, что счастья в браке им не видать, но едут все равно, так как их с младенчества готовят к такой судьбе и гордятся ею. Те наследницы, что половчее, умудряются познать и власть, и любовь.

Денис Павлович сидел в машине спереди, рядом с водителем, и Рая с облегчением вздохнула, усаживаясь назад и подбирая полы пальто. Но при этом не забывала приветливо улыбаться Денису Павловичу и изображать полнейшую невинность, не показывать ни на секунду, что догадываешься о подоплеке приглашения. В такси стоял запах одеколона от Дениса Павловича, водитель от него слегка отворачивался, отвернулась бы и Рая, если бы было куда. Но она была привязана к Денису Павловичу обстоятельствами – самой обязывающей привязанностью на свете, потому что не видела иного способа достичь осуществления своей мечты. А гордый собой толстокожий Денис Павлович поминутно оборачивался к Рае, чтобы получить в ответ мгновенную улыбку и благодарный взгляд жертвы, влекомой на заклание.

Они остановились у ресторана «Глобус», знаменитого тем, что там собиралась элита города, политическая и творческая. С виду это было почетное и уважаемое заведение, даже чуть ли не застарелое – зал его, вместительный и одновременно уютный, был отделан деревом, потемневшим, лакированным, украшенным мелкой резьбой по краю бордюра, и это придавало ему дореволюционную, консервативную окраску. Здесь было тепло, очень чисто, очень вкусно, приятная атмосфера, негромкая ненавязчивая музыка – образцово-показательный ресторан. Лица у его сотрудников были непроницаемы, они выражали услужливость, понимание и абсолютную немоту, это был штампованные лица вышколенных работников общепита. Они видели и знали всё, но и под пытками не раскрыли бы тайн своих постоянных клиентов, так как это повредило бы их благосостоянию. Рука руку моет, и у клиентов никогда не было проблем с рестораном, и у ресторана никогда не было проблем клиентами. Если ты имеешь деньги и желаешь получить за них максимум, что может дать ресторан – смело иди в «Глобус», там тебя обслужат по высшему классу. Тот, кто любит такие заведения, получит массу удовольствия и постарается прийти еще, накопив денег. Пожалуйста, всегда рады. Но сюда приходят не только за вкусным обедом или ужином и приятным времяпрепровождением. Знающие люди ищут здесь острых ощущений, лекарство от скуки, и получают всё это в полном объеме. Красивые женщины, «эксклюзивная» охота или рыбалка, прогулки по Волге и Оке, даже такая экзотика, как примитивные бои без правил, безобразно содранные с американских боевиков и до сих пор не прижившиеся на нашей почве в массовом порядке, – любителям приключений гарантирован был рай наяву, а руководству «Глобуса» – неиссякаемый источник дохода, несравнимый с доходом от ресторанной деятельности. Ведь всегда и везде находятся целые толпы особей, выкладывающих гигантские суммы, чтобы только почувствовать себя супер-человеком. А директор «Глобуса» ухмылялся в свои пышные белые усы и радостно потирал руки, разжигая инстинкты богатеньких бездельников. И это не мешало им всем, сверху донизу, сохранять добропорядочное выражение лица – круговая порука связала заведение и его посетителей мертвой хваткой.

Впрочем, с того времени мало что изменилось.

Денис Павлович был лично знаком с директором «Глобуса», поэтому всегда мог рассчитывать на хороший прием и всяческую поддержку. Ученицы из школы моделей пытались собственными силами разузнавать, чем в действительности занимается Денис Павлович Афанасьев, откуда у него столько средств и влияния, но ничего выяснить не сумели, кроме того, что он и вправду богат и влиятелен, но в политике замечен не был, по специальности – бухгалтер-экономист, водит дружбу практически со всеми «шишками» Горьковской области, частенько бывает и в Москве, и приезжает из белокаменной неизменно в превосходном расположении духа, и его невозможно привлечь ни к какой ответственности, так как он по каким-то непонятным причинам обладает неприкосновенностью, и его очень боится их преподаватель, мадам Василькова.

Они все в школе моделей зависят от Дениса Павловича Афанасьева.

Официант усадил новоприбывших посетителей за маленький столик в уголке, где им никто не помешает, хотя Денис Павлович и не настаивал на уединении. Столик был покрыт розовой скатертью, в красном стакане стояли белоснежные салфетки, а рядом, в стилизованной под графин вазочке, благоухала короткая, но пышная розочка. Живая – у «Глобуса» имелась и собственная оранжерея, на которой тоже можно было зарабатывать. Вообще, директор мегаполиса под названием «Глобус» был человеком предприимчивым, извлекал рубли из всего, даже из того, что, казалось бы, не могло по определению приносить доход, и процветал, как и его оранжерея, за что Денис Павлович его больше всего уважал.

Денис Павлович по прозвищу Босс на правах завсегдатая принялся распоряжаться. Сделал заказ для себя и для своей спутницы, попросил принести воды и предупредил, чтобы их никто не тревожил, как всегда, и большой привет Михал Виталичу, если получится, он зайдет поприветствовать его лично, но вряд ли, понимаете ли, спутница и тэ дэ и тэ пэ, разговор предстоит непростой, ну, все мы люди, все человеки… Официант кивнул головой, на лице его не дрогнул ни единый мускул. Сделав пометки для себя, он не удалился и не ушел – он исчез, испарился, растаял в воздухе, как дым, и в следующее мгновение, должно быть, материализовался в кухне ресторана. Здесь работали только профессионалы.

Рая вела себя скованно и явно нервничала в непривычной обстановке. Она оглядывалась вокруг с удивлением. Рестораны она видела только снаружи, внутри же помещение их представляла смутно, только на основе киношных материалов, и теперь убеждалась, что это не совсем одно и то же. Смущало и ее зависимое положение, не она заказывала тут музыку, пока. И от взгляда Дениса Павловича некуда было спрятаться, нечем было загородиться.

Если бы хотя бы это были другие глаза, глаза другого человека! Если бы хотя бы Денис Павлович был помоложе! Хоть чуточку симпатичнее! О Господи, неужели это все происходит с ней?

– Раечка, вы слишком напряженно держитесь, – заметил он. – Ну не надо так переживать. По-моему, в нашей школе всем известно, что лучшим ученицам я часто устраиваю такие сюрпризы.

– Да, разговоры были, – не подумав, сболтнула Рая.

Денис Павлович насторожился:

– Вот как? И кто же это распускает языки среди наших ангелочков?

Тон его был шутлив, но угрозы он скрыть не смог. Рая смешалась на несколько секунд, затем выкрутилась:

– Лена Выходцева рассказывала. Помните, она из Сормова, в феврале она перестала ходить к нам, ее родители запретили.

Денис Павлович наклоном головы оценил ее ловкий ход, но не поверил ни на грош – с Леной Выходцевой он никаких отношений не заводил, она была не в его вкусе, резкая и агрессивная, они называли ее «тигрица» и завидовали ее способности отстоять свое мнение любыми средствами. Значит, о нем, о Боссе, ученицы говорят между собой, да и глупо было бы надеяться на их молчание. Пусть. Они у него в руках.

– Я давно хотел вас спросить, Раечка, нравится вам у нас заниматься?

– Да, очень, – с чувством отозвалась она.

– Я за вами слежу, – продолжал Денис Павлович. – Это входит в мои обязанности – следить за теми, кто у нас занимается. Все-таки мы не только обучаем, самых способных мы трудоустраиваем. А у вас, Раечка, есть способности, это несомненно.

Она и без его комплиментов была в этом уверена, поэтому выразила благодарность не столь явственно, как он рассчитывал.

– У нас, Раечка, вы же знаете, новая, передовая методика обучения. Ваша преподавательница, Полечка Василькова, работала за рубежом, в одном из ведущих агентств Европы, в Лондоне, поэтому я советую вам слушать ее внимательно и перенимать ее знания и опыт. Несколько лет назад, лет пятнадцать или двадцать уже, ее фотографии печатали на обложках, и она покорила миланский подиум, сотворила подлинную сенсацию. Ей дали прозвище «Московский Метеорит», а ведь она не так уж красива. Она поездила по миру. Собственно, она и родилась за границей, в Лондоне, а сюда приехала не так давно… Так что учитесь у нее всему, Раечка. Кстати, она вас очень, очень хвалит.

Рая улыбнулась дежурной улыбкой. До сих пор он не сообщил ей ничего нового.

Тут у них на столе появился ужин и бутылка с шампанским. Ароматы это все вызывало самые возбуждающие, но Рая от них еще больше смутилась. Вдобавок она не была обучена этикету и – о стыд! – не умела пользоваться ножом и вилкой. Но Дениса Павловича это только насмешило:

– Раечка, а вы посмотрите вокруг. Найдете хоть кого-нибудь, кто правильно ведет себя за столом, соблюдая этот ваш этикет? Делайте как все, и у вас получится.

Она глубоко вздохнула и опустила глаза. Скованность не прошла, а усилилась. Рая мучительно ждала, когда он приступит… ближе к делу. Он же не торопился. А куда ему спешить. Он налил в бокалы шампанское и первым приподнял свой, как бы приглашая присоединиться. Рая неверной рукой последовала его примеру. Она не хотела пить шампанское с ним.

– Ну то же, Раечка. Сегодня восьмое марта, международный женский день. Разрешите мне вас поздравить с этим праздником и пожелать, кроме личного счастья, еще и удачной карьеры и осуществления каждой вашей мечты.

– Спасибо, – без энтузиазма поблагодарила она и отпила из бокала.

Шампанское было весьма недурное, и ужин – превосходный. Но Рая из-за своей нервозности не могла его оценить. Она была мертвенно-бледна под гримом, не поднимала глаз, вилка в ее руке заметно дрожала. Бесспорно, Денис Павлович это видел, так как тонко улыбался и играл с девушкой, как кот с мышью.

– Я недавно встретил Ромочку Русланова. Вы его не знаете пока. Это фотограф, работает с московским издательством. Время от времени он приезжает сюда, в Горький, и в другие города, где есть действующие школы моделей.

Рая встрепенулась и этим вызвала очередную улыбку собеседника.

– Да, Раечка. Он отправился в свой новый рейд, или, точнее сказать, турне. Сюда прибыл на прошлой неделе и начал оглядываться. Пробудет здесь еще около месяца. Мы с ним, кстати, хорошие знакомые, и еще раз кстати, он целиком и полностью доверяет моему вкусу. Другими словами, именно я рекомендую ему кандидаток для работы.

У нее выпала из пальцев вилка, которую она не сразу подобрала.

– Вы же понимаете, Раечка, вы соприкоснетесь с тем, чем, возможно, вам придется заниматься в будущем, а также оценить, сможете ли вы этим заниматься, а главное – захотите ли вы этим заниматься. Кроме того, свои снимки Рома повезет в Москву, и при удачном раскладе самые красивые и талантливые девушки уже заранее обеспечены работой, потому что их замечают, ими восхищаются, их зовут и ими дорожат. Они идут буквально нарасхват. Но в этом деле есть и свои тонкости. Ведь красивых и талантливых девушек хватает выше головы везде, куда ни глянь – можно увидеть смазливую и фотогеничную мордашечку. Такие мордашечки вдохновляют художников на поэзию, а наш Ромочка подвержен неожиданным порывам… В общем, красивых и талантливых девушек легко замечают, но и забывают тоже очень легко, потому что люба мордашечка очень просто заменяется другой, равноценной, мордашечкой. Тут уже от самой мордашечки зависит, пойдет ли она дальше школы моделей, или увязнет в провинциальном болоте.

– Да, это правда, – прошептала Рая.

Между тем Денис Павлович решил перекусить, словно разговор поглощал у него слишком много калорий, и жестом предложил спутнице последовать его примеру. Она спохватилась, а кусок по-прежнему не шел ей в горло. Через какое-то время он вновь сделал перерыв и возобновил беседу.

– Впрочем, зачем я вам это сообщаю – вы, наверное, и сами всё уже пронюхали и обсосали все косточки.

– Я… я думала, рекомендациями занимается Полина Михайловна, – запинаясь, сказала Рая.

Он пренебрежительно махнул рукой.

– Ну что за ерунду вы говорите, Раечка. Поля всего лишь ваша учительница, и при этом лицо заинтересованное, пристрастное. Кто же станет прислушиваться к ее рекомендациям? Тут все решается между мужчинами, хотите вы этого или нет, ведь весь этот… бизнес, по большому счету, существует для мужских глаз и для мужского удовольствия. Женщина не может оценивать достоинства и красоту другой женщины. Поэтому Рома советуется со мной, а вовсе не с Полечкой.

Заявление получилось более чем бесцеремонное. Рая беспомощно хлопала глазами и не находила в себе сил ответить. Это кошмар. Это смерть. Отсюда нет выхода. Боже мой, неужели это она.

– Только вот какая проблема, милая моя Раечка, – теперь уже Денис Павлович наступал открыто, – Рома уже наметил дни, когда он посетит нашу школу моделей, и интересовался у меня, какие девочки у нас заслуживают внимания. И представьте себе, я оказался в затруднении. Ведь у нас так много достойных девочек, а я пока не знаю точно, которые из них наиболее… подходящи.

Он красноречиво смотрел на нее, потом вдруг ласково взял ее за руку и поднес к губам.

– Не подвергаются сомнению кандидатуры Маши Лосевой и Линочки Ярцевой, тем более у них уже есть опыт. А вот третьей можете стать вы, Раечка… А может, это будет Оля, ваша подруга. У вас с ней почти одинаковые данные, и мне… затруднительно…

Она с трудом возобновила дыхание:

– Разве я не талантливее ее?

– Это очевидно, Раечка, – подхватил он. – Но видите ли, в модельном бизнесе далеко не всё зависит напрямую от способностей в деле демонстрации. Должны быть еще и соответствующие качества характера… Напористость, и вместе с тем гибкость, и податливость, и артистизм. Другими словами, необходимо и самой предпринимать какие-то шаги для продвижения вперед, а не ожидать пассивно, пока со стороны придет добрый дядя и решит за тебя все твои проблемы. Вы, Раечка, гораздо одареннее Оли, но зато она, как бы это выразить, на большее готова ради достижения цели. Она послушно согласится со всеми моими предложениями, потому что от меня зависит, попадет она на фото или нет. В этом и состоит залог ее… перспективности. А даже самая красивая, гениальная, семи пядей во лбу девочка не сделает карьеру, если… если, к примеру, она обладает несговорчивостью и… несгибаемыми принципами. А Оля как раз очень сговорчива и… понятия не имеет о принципах. Точнее, у нее есть всего лишь один принцип: карьера превыше всего! Хе-хе.

У Раи кружилась голова, словно она летела вниз. Насчет Оли все его слова – ложь! Она, напротив, не скрывала своего презрения при его появлении, и, бесспорно, отшила бы его при малейшем поползновении – бойкая девочка умела постоять за себя. А может… может, это ее маска? Чтобы никто не опередил на поворотах, чтобы обезопасить положение? Как положиться на другого человека, когда и в себе-то не уверена? Но Афоня – козел! Напрямую он не сделал ни одного предложения, выходит, она сама должна предложить себя! Гнусный тип, мерзкий старикашка!

Он видел ее насквозь. И то, что ей все было ясно, и оттого-то она корчилась и извивалась, как полураздавленный червяк, и то, что он ей был противен, и то, что она понимала, что он тоже все видел и понимал – она не поднимала глаз и казалась бледной, бледнее бумаги. Вилка в ее руке тряслась и стучала о край тарелки, а она забывала ее убрать. И все же она не могла уйти. Обрушить с таким трудом достигнутую возможность осуществления мечты она была просто не в состоянии.

– Я много повидал на этом свете, Раечка, – развивал свою теорию Денис Павлович. – Поэтому знаю одну-единственную непреложную истину: за все в жизни приходится платить. А за красивую жизнь обычно платят еще дороже. Должно быть, для равновесия. Как в физике – закон сохранения энергии.

О, если бы Фаина оказалась права, веря в осуществление страшного суда! Хотелось бы взглянуть на этого дядечку перед лицом неподкупного судьи, который с леденящим спокойствием поинтересуется: «Что сотворил ты с Раей Беловой?» А потом включит какой-нибудь экран, ангел-хранитель вставит туда видеокассету с бесчинствами этой улитки, и суд единогласно вынесет приговор, не раздумывая ни секунды: уничтожить немедленно, потому что от его дыхания смердит, как из ада, и его душонка недостойна еще раз прожить жизнь… Расстрелять, повесить, колесовать, четвертовать, сжечь на костре, а пепел без остатка растворить в серной кислоте. Как посмел он вообще считаться живым существом? От таких тварей отворачивается даже преисподняя.

Рая была тиха, как привидение.

– Что-то вы как-то странно себя ведете, душенька, – пропел Денис Павлович. – Почти не притронулись к еде, а сегодня здешний шеф просто превзошел самого себя. Вам не нравится рыба? Тогда я сейчас закажу курицу. Или я вас так обрадовал перспективой выйти в столичном журнале?

Последний вопрос прозвучал с издевкой – вид у девушки был скорее несчастный, чем радостный. Она пробормотала в свое оправдание:

– Просто, Денис Павлович, у меня сегодня было назначено свидание вечером… с мальчиком… Эдиком… Мы с ним встречаемся… Но у меня так разболелась голова, наверное с непривычки, что придется это свидание, к сожалению, отменить. Поэтому у меня нет аппетита, а ужин на самом деле очень, очень вкусный. Спасибо большое вам, Денис Павлович, что вы пригласили именно меня отметить восьмое марта…

– Ну что вы, Раечка, этот наш обед и мне доставил огромное удовольствие. С вами приятно иметь дело, вы схватываете все на лету. А… этот ваш молодой человек… Вы давно с ним встречаетесь? Если не хотите, можете не отвечать, это же ваше личное…

– Да это не тайна, – прервала его обозленная сама на себя Рая. – Давно, уже около полугода. Мы учимся в одном классе.

Он изобразил живейшее сочувствие:

– Жаль, жаль, что ваше свидание не состоится! Может быть, вы все-таки не станете его откладывать – выпьете таблеточку…

– Нет, – резко ответила Рая. – Я лучше сегодня пойду домой и лягу спать. Утром, думаю, встану как огурчик.

– Надеюсь, надеюсь, – закивал головой Денис Павлович. – А то завтра у вас занятия, с Полечкой Васильковой, и вдруг придет Рома-фотограф, а вас и не будет. Что мы ему тогда скажем? Где он еще увидит гордость нашей группы?

Она затрепетала от ужаса:

– Мне действительно очень плохо. Пожалуйста, Денис Павлович, давайте побыстрее закончим наш обед, или, умоляю вас, отпустите меня сегодня. Я нездорова.

– Да, да, конечно. Минуточку. Коля! – подозвал он официанта. – Как всегда, меня ты знаешь. Мы с дамой уходим. Передай Михал Виталичу, я сегодня еще зайду.

Рая почти бегом направилась к выходу, не глядя перед собой и натыкаясь на столы и стулья, словно слепая. Денис Павлович поспешил за ней и попутно извинялся перед посетителями, которых она потревожила. С лица его не сходила улыбка. Сама эта Раина паника говорила о том, что он получит от нее желаемое. Она у него на крючке – почувствовала уже запах красивой жизни и не сможет от нее отказаться. Пусть привыкает, красотка. В жюри на конкурсах красоты еще и не такие уродливые старички попадаются. А без этих старичков конкурсы не выигрывают. Надо знать, где подмазывать, и делать это ловко и ненавязчиво. Пусть учится. Она сумеет. Талантливая девочка.

Она по-прежнему не поднимала глаз и вся дрожала. Он помог ей надеть пальто и усадил в такси, не позволив ей ехать общественным транспортом: «Куда, куда, милая Раечка, вы же нездоровы! Как можно-с! Ни за что! Никогда!»Такси подвезло ее прямо к дому, к подъезду, хотя там намело много глубоких сугробов, и был риск застрять. На прощание Денис Павлович еще раз поцеловал Рае руку. Но теперь она даже не сделала попытки улыбнуться. Выскочила из машины не оглядываясь и побежала в дом – скорее, скорее, из-под его взгляда, который преследовал ее, даже когда она лежала у себя в постели, под одеялом, и даже когда прятала голову под подушку.

Это совсем не похоже на ее мечты. Ни капли не похоже.

Это вообще не похоже на какую-либо мечту.

А Денис Павлович, в отличие от нее, чувствовал себя превосходно. У него не было ни малейшего повода для переживаний. Девочка поймана в сети и уже не уйдет, пока он не позволит ей уйти. Насчет парня она, конечно же, соврала. Использовала свой последний шанс и проиграла. Ничего, бывает. Он в молодости тоже много раз проигрывал. Это хорошая школа. У него была бурная молодость. Приходилось буквально с боями отвоевывать себе место под солнцем и защищать его от тех, кто хотел это место у него отобрать. Ну уж дудки. Природа обделила его по части внешности, но ведь всем известно – не одни красавцы правят миром. Эти наивные глупышки в школе моделей СТИЛЬ все как одна воображают себя звездами подиума. На самом же деле они ничего об этом не знают, и, скорее всего, никто из них не засветится даже в Москве – это звезды районного масштаба, не более того. Ему знакома эта технология. Весьма прибыльная, кстати, и не лишенная приятности.

Итак, Денис Павлович был в прекрасном расположении духа и потому вернулся на том же такси в тот же ресторан. Однако теперь он не пошел в зал, а поднялся наверх, где его ждал старинный приятель, которого друзья называли Михал Виталич, то есть директор развлекательного бизнеса под вывеской «Глобус».

– Здравствуй, Мишенька! – любезно произнес Денис Павлович, без церемоний просунув голову в дверь его кабинета. – Извини меня, что не забежал к тебе сразу. Но, надеюсь, ты видел, мне было не до этого.

– Да, девушка была хороша, – согласился Михал Виталич. – Почему вы так быстро ушли? Я уж было испугался, не случилось ли с ней чего.

Денис Павлович развалился в кресле:

– Слушай, налей мне чего-нибудь выпить. У меня сегодня замечательный день. Я знаю, где-то в баре ты хранишь бутылочку вина. Спасибо. Да, она придумала себе головную боль. Но это ненадолго, мой друг. Ты же понимаешь, будущая модель. А вдруг она станет второй Синди Кроуфорд? Представляешь, тогда я смогу гордиться собой – ведь она начала заниматься в моей школе.

Михал Виталич засмеялся и выразил сомнение:

– Мне она показалась несколько заторможенной. Синди Кроуфорд в ее возрасте наверняка уже демонстрировала стриптиз и не стеснялась этого. Никуда не денешься. Деньги-то зарабатывать надо.

Денис Павлович, в свою очередь, засмеялся:

– Куда ей до Синди Кроуфорд! Раечка у нас на словах – настоящий бойцовый петушок. Она мне нравится, Миша. Я и сам ощущаю себя извращенцем, когда вижу, как она поджаривается на медленном огне от того только, что я не молод и не красив. Вот в чем все дело.

– Ммм, выходит, у нее еще остаются мечты о прекрасном принце? Ох, этот извечный женский романтизм! Тебя это не смущает?

– Нисколько. Было бы ужасно, если бы она мне симпатизировала. Потом не отцепишься, пристанет, как банный лист к заднице. Это невыгодно, Мишенька.

– Тоже верно… А как твоя семья?

– Все о-кей. Я вчера вечером им звонил. Лиза теперь работает на таможне в Шереметьево-2, а дочка скоро устроится туда бортпроводницей. Они же у меня умницы. Ни в какие творческие специальности не лезут, слава Богу. Иначе пришлось бы применить силу – шучу, конечно. Нет, ты же знаешь, они у меня здравомыслящие женщины и глупостями не занимаются. В них я уверен. Мой дом – моя крепость.

Они сидели в креслах друг напротив друга и потягивали из сверкающих хрустальных бокалов первоклассное красное вино. Они понимали друг друга до глубины души, они даже были в чем-то схожи – оба сытые, обласканные жизнью коты, добившиеся всего своими руками, гордые этим и пользующиеся высказыванием «Цель оправдывает средства» чуть ли не каждый день. А как же иначе, иначе не проживешь. У них есть друзья, но есть и множество врагов, которые не задумываясь их уничтожат. Постоянно надо быть начеку, держать ухо востро и самим уничтожать противников, пока те до тебя не добрались.

– Тебе хорошо, Денис, – пошутил Михал Виталич. – Твоя семья далеко, в Москве, а моя – вот здесь, под боком, контролирует меня. Ты же можешь развлекаться на всю катушку, за тобой никто не следит.

Тот скривился:

– Не говори чепухи. Тут есть «доброжелатели», которые мгновенно утопят меня, если что-нибудь узнают. Так что всегда нужно соблюдать осторожность. Даже на расстоянии от ревнивой супруги. Кстати, она у меня не так уж и ревнива.

– Вы с ней два сапога пара.

– Разумеется. Вино у тебя, Миша, лучше не бывает. Не продашь мне пару ящиков этого нектара? Или это у тебя последняя бутылка?

Михал Виталич поперхнулся и начал смеяться:

– Ну ты темнота. Губа не дура! Пару ящиков! Мой милый, этот нектар покупают не ящиками, а каплями, из пипетки. Каждая капля стоит тысячу долларов. Ты располагаешь такими деньгами, Дениска?

– Вполне. Только скажи мне, где можно купить такое вино.

Они несколько минут молчали, наслаждаясь тонким, изысканным вкусом.

– А когда ты сам собираешься теперь в Москву? – спросил Михал Виталич.

– Не знаю, недели через три, или лучше в конце апреля. Мне там пока нечего делать. Ты же в курсе, дружок, в Москве идут перемены, далеко не со всеми кадрами можно иметь дело, да и осмотреться сначала надо, разведать, прощупать. А то ведь и прогореть можно. Подожду, пока всплеск активности пройдет, и власти успокоятся.

– Тоже верно, – охотно согласился Михал Виталич.

Они налили себе еще вина.

– Кто меня тревожит гораздо больше – так это Юра, – озабоченно произнес Денис Павлович.

– А что такое? – удивился Михал Виталич. – Он человек самостоятельный, живет своей жизнью.

– Жить-то живет, – пожаловался Денис Павлович, – да играет с огнем, опасность вокруг него никогда не проходит, а прикрываю-то его я!

– Ну, не прикрывай.

– Как это – не прикрывай? Мы с ним, можно сказать, в одной упряжке! Хотя занимаемся разными делами, у нас разные заботы. Я за него, если честно, боюсь. Тут сразу после Нового года о нем расспрашивал Тимофеев, Виктор Егорыч, ты его знаешь, живет в Подновье, в особняке. Так себе чин, ничего особенного, а вот заинтересовался брательником моим. Ох, как бы чего не случилось, Миша. Но моему Юрке разве что-нибудь объяснишь? Ему слава нужна, а эти замусоленные придурки на него молятся, как будто он и вправду бог.

Михал Виталич поставил бокал на стол и утешил:

– Ну, не расстраивайся ты так. Мы с тобой еще и не в таких переделках бывали, а ведь выкручивались. На этот раз тоже пронесет, не сомневайся.

– Надеюсь на это. У тебя тут где-то были карты. Дай мне на минутку, разложу пасьянс, нервы успокоить. А то давай перекинемся, раз уж ты не очень занят. Все равно от работы я тебя уже отвлек.

– С удовольствием, Денис. Карты у меня тут всегда, специально подготовлены для тебя и ждут твоего прихода. Ни с кем мне так хорошо не играется, как с тобой.

Они сели к столу и приступили к игре, причем это была не какая-нибудь импортная бандитско-ковбойская игра, а простецкий «дурак», ставкой в котором у них были, как в старые добрые времена, щелбаны. Потом последовал звонок со стадиона «Динамо», где намечалось мероприятие с участием молодцов Михал Виталича, и было необходимо его срочное присутствие. Друзья распрощались. Михал Виталич отправился на «Динамо», Денис Павлович – домой.

Они с братом жили в обширной многокомнатной квартире в центре города, недалеко от Кремля, на улице Ульянова. Эти апартаменты позволяли им не мозолить друг другу глаза, поскольку, по большому счету. Особой привязанности между ними не было, только взаимовыручка, в память о прекрасных совместно проведенных годах детства и юности. Они были разные люди и не вмешивались в жизнь друг друга.

Денис Павлович был финансист и делал деньги. Для этого необходима лишь соответствующая выучка и специфическое чутье. Юрий Павлович стремился к другому. Помимо денег, он жаждал власти над людьми, власти безоговорочной, над их телами и душами. Того, что могла дать политика, для него было слишком мало, он убедился в этом, однажды будучи избранным народным депутатом. Для осуществления своей цели он обладал всеми данными – умом, лидерскими качествами и изворотливостью, дабы остаться безнаказанным. Судьба его не изобиловала столь крутыми изворотами, как судьба его брата, но зато была намного глубже и интересней. Денис Павлович являлся человеком обыкновенным, тогда как Юрия Павловича смело можно было назвать незаурядной личностью.

Еще в школе было замечено, что мальчик он очень способный. Причем одинаково хорошо он усваивал и точные, и гуманитарные науки. В старших классах он всерьез занялся изучением философии, психологии и истории Востока. Поступить в вуз на соответствующий факультет ему не составило труда. Получив красный диплом и используя умело и вовремя налаженные связи, он устроился на работу в Министерство иностранных дел и не просто посещал свой обожаемый Восток – он чуть ли не пешком пропутешествовал по всей Индии. Он жил там в течение четырнадцати лет, и хотя регулярно писал родным и они знали, где он, все же не думали, что эта его эпопея закончится добром и он когда-нибудь вернется домой. А он вернулся – и его никто не узнал, настолько он изменился и настолько все отвыкли от него. Он был очень умен, но его цинизм отпугивал даже недалекого Дениса Павловича. Жил он теперь в Горьком и писал статьи по Востоку и философии для всяких столичных центров, а также и не отказывался от очередных кратковременных поездок в Индию по заказу различных исследовательских центров. Это приносило ему доход и новую информацию.

Две комнаты в их квартире, которые занимал Юрий Павлович, кардинальным образом отличались от двух комнат его брата. Прежде всего – отсутствием ковров на полу и на стенах и наличием огромного книжного шкафа, битком набитого литературой по интересующим хозяина предметам. Больше всего тут было книг по религиям, особенно восточным, даже таким, о которых слышали лишь немногие, самые продвинутые специалисты. Это были книги на английском, французском языках, и очень много книг, привезенных из Индии. Некоторые из них считались раритетами, поскольку были написаны от руки столетия назад на исчезнувших к нашему времени диалектах. Еще некоторые написаны были на специальных, искусственно созданных языках – это было по сути не написание, а шифровка, и разобраться в ней и перевести ее мог бы только фанатик оккультизма. А уж Юрий Павлович имел незыблемый авторитет в этой области. В столице он славился как разоблачитель всяческих группировок, полулегальных, проповедующих каждая свой способ спасения. Он был в Москве убежденный сциентист, любую религиозную организацию он с легкостью анатомировал, раскладывал по полочкам, и всем становилась ясна их сущность и вредность для общества. Его насмешек боялась даже русская православная церковь. Он знал наизусть повадки религий и видел их насквозь. Грозная личность!

На стенах его комнат, прямо к обоям, были прибиты экзотические курильницы и лампы – на полу для них не было места из-за скульптур драконов и прочих ритуальных приспособлений. Посреди кабинета стоял журнальный столик, а на нем переливался белесыми гранями хрустальный шар, словно здесь вела прием гадалка. На самом деле он помогал хозяину при медитации, к которой он пристрастился во время пребывания на Востоке. В общем, на первый взгляд, эти комнаты были нарочито стилизованы под Восток.

Что касается двух комнат, принадлежавших Денису Павловичу, то они-то Восток ничем не напоминали. Тут стояла отличнейшая бытовая техника, немецкий телефон с кнопочным набором, мягкая перинная постель, кресла, диванные подушечки, бамбуковые занавески, люстры, даже видеоигра, привезенная из-за границы – роскошная обстановка преуспевающего делового человека. Юрий Павлович только усмехался, глядя на то, как круглое тельце его брата утопает в этой роскоши. У него самого в спальне стояла только жесткая тахта и тумбочка. Зато с потолка свисали металлические полоски, колышущиеся от движений воздуха и создающие мелодичный перезвон. По мнению Юрия Павловича, они намного лучше способствуют спокойному сну, чем какой-нибудь кровожадный фильм из тех, что его брат смотрит на ночь по видеомагнитофону.

Здоровый образ жизни может обеспечить долголетие, а Юрий Павлович очень об этом заботился. В отличие от Дениса Павловича, который тоже мечтал прожить на свете как минимум лет триста, но вряд ли этого добьется. А вот Юрий Павлович – это еще вопрос…

Денис Павлович не застал брата дома и с облегчением вздохнул. Можно хоть поужинать как следует, без нравоучений о том, что самые неистребимые народы мира питаются грубой клетчаткой, то есть овощами и простым вареным рисом, и за счет этого побеждают немощи и – самое главное – старость. А ну и пусть себе побеждают. Денис Павлович любит покушать чего-нибудь пряненького, жирненького, остренького, жареного. Вон кавказские старики тоже выглядят весьма боевито, а ведь едят то, от чего впору непривыкшему человеку на стенку полезть – от их приправ «погоряее» скорчится в агонии любой микроб.

В холодильнике как раз есть бутылочка минеральной воды, а в духовке – жаркое, от аромата которого приходишь буквально в невменяемое состояние. Денис Павлович отрезал себе хлеба, не скупясь наложил мяса в тарелку и приготовился поужинать в спокойной обстановке, как именно в этот момент послышался звук отпираемой двери и звон ключей, и в квартиру вошел младший брат. Он увидел свет на кухне и заглянул туда:

– Добрый день, Денис.

– Добрый. Ты сегодня недолго.

– Да, сегодня был удачный день. Как всегда. Просто я успел сесть на автобус и доехал быстрее.

– Будешь ужинать? Садись.

– Да, у меня с утра остался мой салат.

Денис Павлович брезгливо скривился:

– Не понимаю. Ты по вечерам едва прикасаешься к еде, и предпочитаешь подножный корм. Как можно с такой едой быть сытым…

Юрий Павлович засмеялся:

– Не хлебом единым… Не жди меня, ешь, я пока еще схожу переоденусь.

В одежде он был так же подчеркнуто прост. Носил только вещи из натуральных тканей – шерсти, хлопка, льна, шелка. Никаких кричащих, вызывающих оттенков, предпочтение отдавалось черному и иногда белому цветам. Он не отличался элегантностью или изяществом, но в нем было и что-то привлекательное, прежде всего уверенность в себе и спокойствие. Он был на пять лет моложе Дениса Павловича, но значительно превосходил его в росте и физической силе. Кроме того, он был очень худощавый и смуглый – темный цвет кожи он приобрел также во время странствий по Индии. У него при этом были очень светлые прозрачные глаза, составлявшие разительный контраст с цветом лица и темно-русых волос, которые были подстрижены очень коротко и от этого торчали, как щеточка. Седина у него была только на висках, так называемая «благородная седина», высокий лоб с залысинами свидетельствовал о недюжинном уме, чем он также отличался от своего брата. У того уже добрая половина волос поседела, от чего он казался серым, непонятной масти, и лоб у него был маленький, что, по его собственному мнению, не мешало ему проворачивать делишки с обезьяньей ловкостью.

Когда Юрий Павлович появился на кухне в домашней одежде и достал из холодильника миску с салатом, его брат уже закончил есть и взялся за просмотр газет.

– Что пишут? – поинтересовался Юрий Павлович.

Денис Павлович поморщился:

– К сожалению, ничего хорошего. Я это предвидел, если хочешь знать, но все-таки надеялся, что события не будут развиваться таким печальным образом.

– Что случилось?

– Пока ничего.

– Тогда откуда такой пессимизм?

Денис Павлович свернул газету и положил ее рядом с собой.

– Юра, очень скоро нас ждут большие перемены. Так получилось, и я сам этому удивляюсь. Москва к ним уже готова. Правда, власти на местах так привыкли к нашему консерватизму, что в эти перемены не верят, но клянусь, им придется испробовать их на своей шкуре, и им это, ручаюсь, не понравится. Мне это уже не нравится.

Юрий Павлович налил себе стакан молока и приступил к еде.

– Ах, ты про политику… – протянул он. – Я-то было подумал, что у тебя тут возникли проблемы, что-нибудь с твоей школой моделей или в банке… А почему тебе не нравятся большие перемены? Во времена смут и передела собственности можно стать миллиардером, а ты как раз умеешь это делать.

Денис Павлович вздохнул:

– С одной стороны, ты прав, конечно. Но я по натуре не игрок, Юра. Если начнется смута, я сделаю все, что в моих силах. Стремлюсь-то я не к этому. По мне – так намного лучше стабильность, и чтобы никакой текучести кадров, чтобы можно было быть уверенным в себе и в людях, с которыми работаешь, да и в деньгах, которые получаешь.

Юрий Павлович пожал плечами:

– Ну, уж деньги-то тебя не должны беспокоить. Меняется рубль, а не доллар, к счастью.

– К тому же, в ожидании и такой вот неуверенности теряешь столько времени!

– Вот это уже ближе к истине. Но я бы не стал на твоем месте так переживать. Времена изменятся, и ты наверстаешь упущенное.

– Может быть.

– Не может быть, а точно.

Поужинав без особого аппетита, Юрий Павлович вернул остатки салата в холодильник – хватит утром позавтракать. Запил ужин молоком и прополоскал стакан. Денис Павлович следил за ним не отрываясь и завидовал его невозмутимости и хладнокровию.

– А у тебя как дела? – спросил он. – Все в порядке?

– В полном порядке. Сегодня звонили из Москвы, из общества любителей философии и религиозных наук. Им нужна для пропаганды брошюра, и они мне предложили ее написать.

– Ты согласился?

– Разумеется. Пообещал, что к лету перешлю, или привезу материал сам. У них есть свое издательство, и они уже завтра вышлют мне щедрый аванс.

– А что тебя удивляет? У тебя же – имя! Поэтому мне странно, что они высылают тебе только аванс, а не весь гонорар целиком.

Юрий Павлович засмеялся:

– Было бы неплохо! Знаешь, я люблю сочинять вещицы для таких глупцов. Причем чем запутанней ты выражаешься, чем больше напускаешь туману, тем выше ценится этот бред, и все скачут вокруг него в восторге – ах, какой шедевр, какая тонкость восприятия, какая глубина мысли. Наследник Платона, не иначе. O tempora, o mores!

Денис Павлович изумленно округлил глаза:

– Чего, чего?

– Неважно. Люди измельчали, Денис. Иногда мне хочется уехать в Индию навсегда, затеряться там и без помех изучать все то, что мне так интересно.

– Ты ведь уже все изучил.

Юрий Павлович покачал головой:

– Нет, Денис, все изучить… возможно, наверное, но не в моем случае. Ты не поверишь, иногда я погружался в такие знания, что мне становилось страшно – казалось, я действительно вот-вот перейду в другое измерение, как Будда.

Денис Павлович перестал что-либо понимать в разговоре и поднял насущную тему:

– Я слышал, о тебе снова спрашивал Тимофеев.

Юрий Павлович пренебрежительно манул рукой:

– Брось, Денис. Что может сделать мне Тимофеев? Он не из самых властных наших чиновников, скорее из слабых звеньев горьковской администрации, потому что не способен пройтись по трупам. Он спрашивает обо мне, потому что ко мне ушел его сын. Единственный, заметь, сын. Парень этот – чрезвычайно ценный для меня кадр. Отец в панике, боится лишний раз дохнуть, чтобы чадо окончательно не ушло из дома. Потому и собак на меня он спускать не будет, иначе сынишку загребут вместе со всеми нами, а кому хочется своего ребенка приносить в жертву идее? Нет, Денис, пока тимофеевский отпрыск у меня, я в полной безопасности, Тимофеев еще и сам же позаботится, чтобы нас не побеспокоили. У меня развязаны руки.

– Значит, он у тебя что-то вроде заложника?

– Совершенно верно.

Они внимательно посмотрели друг другу в глаза, убедились, что правильно понимают друг друга, и засмеялись.

– Ну ладно, Денис, спокойной ночи. Пойду к себе, прикину план брошюры, которую мне заказали. До завтра.

– Спокойной ночи, Юра.

Они разошлись по комнатам. Юрий Павлович сначала зажег палочку вербены и воткнул ее в стаканчик. Затем опустился на специальный коврик и принялся медитировать, очень медленно произнося какие-то слова. Он знал свою силу и берег ее. Занятиям йогой он посвящал значительную часть своего времени, и не потому, что это было его хобби или придавало колорит, а потому, что в Индии собственными глазами видел, каких результатов может достичь мастер.

После этого он сел за стол и набросал на листе бумаги план заказанного произведения. На книжных полках порылся немного, подобрал подходящую литературу, сложил аккуратной стопкой на углу стола. Завтра можно будет приступить к работе. И лег спать, поскольку было уже поздно.

Ему не было знакомо это чудесное юношеское состояние мечтательности, когда, ложась в постель, на несколько минут перед сном человек попадает в сладкий розовый мир своих фантазий. Юрий Павлович засыпал почти мгновенно, просыпался минута в минуту когда надо – выдрессированный организм слушался команд своего хозяина, как заведенные часы. И снов он никогда не видел. Несчастный человек, так как сны его боялись. Только зеркального блеска полоски под потолком мирно перезванивали между собой, изредка отражая лунный свет.

Что же касается Дениса Павловича, то он посмотрел на ночь американский боевик про подпольных боксеров и тоже уснул, правда, не так быстро, а с часик еще ворочался с боку на бок в своей перине, похожей на гнездо. Он иногда видел сны, но также был начисто лишен способности мечтать. В тот вечер, например, лишь воспоминание о попавшей в его паутину Раечке Беловой было ему в высшей степени приятно.

Криминал

С самого начала жизнь у Сени Шевченко не заладилась. Он являлся примером типичного неудачника. Казалось даже, что это у него наследственное. Его мать не сумела выйти замуж в городе, чего, прямо скажем, ожидали от нее родители, живущие в деревне, и от мужчин получила только двух детей, сына и дочку, которые родились лишними, никому в их семье не нужными. Они мешали матери найти нормальное место работы и – чем черт не шутит – нормального мужа. Но со временем эти надежды рассеялись, как дым. Она навечно осела в гардеробе театра драмы и мужчин по-прежнему ничем не привлекала. Безвыходность ситуации она пыталась утопить в вине, и до сих пор пытается, не обращая внимания на «виноватых во всем» детей. Те росли как получится, словно подорожник. И если Людмилка обладала кое-каким характером, то у Сени никакого характера вовсе не было. А откуда ему было взяться, когда он с самого появления своего на свет только и делал, что приспосабливался к окружающей среде, готовой в любой момент стереть его с лица земли.

Он рос обычным мальчиком. По сравнению с крепышом Игорем Белояром он, конечно, выглядел несколько хило, но не болезненно. Здоровье его не беспокоило, только весной он частенько промачивал ноги и после этого шмыгал носом и кашлял, и неизбежно быстро выздоравливал. Особых способностей у него не было, и в учебе он не блистал, хотя и не отставал явно, получал в основном твердые «тройки» и на большее не рассчитывал. Как ни странно, он не имел никаких ярко выраженных интересов, ничем не увлекался, относился ко всему достаточно ровно. К ударам судьбы он уже привык и не реагировал на них так, чтобы это, с его точки зрения, было замечено другими людьми. От матери он «унаследовал» полнейшее равнодушие со стороны лиц противоположного пола, несмотря на то, что он обладал отнюдь не отталкивающей внешностью. Психологи назвали бы причиной этого низкую самооценку. Игорь Белояр считал, что просто ему еще не попалась та девушка, которая ему суждена, иными словами, та единственная, которая оценит его по достоинству. А если это сделает только одна-единственная, то зачем, спрашивается, ему все остальные? Незачем, а все равно обидно. Вот вокруг длинноносого и лупоглазого Вити Мартынюка девочки вьются, как ночные мотыльки возле фонаря, хотя он всего лишь бахвал, насквозь прокуренный и желтый…

Каждый день Сени Шевченко начинался и кончался борьбой с окружающим миром за существование. Мир неизменно одерживал победу, а Сеня под его могучим воздействием постепенно мутировал и терял черты индивидуальной личности, превращаясь в амёбообразное существо, страдающее от малейшей попытки сблизиться. Возникло и укрепилось его враждебное отношение к этому неблагожелательному миру, когда ничто на свете не приносит радости, а лишь доставляет одни неприятности. Не хотелось просыпаться по утрам, не хотелось открывать глаза, не хотелось видеть и слышать, и осязать, и даже нюхать. Все равно он увидит вокруг себя опостылевшую грязную, запущенную квартиру, равнодушный к его проблемам город, школу, требующую от него абсолютно не нужных ему знаний, ребят, считающих его половой тряпкой, и смеющихся над ним девушек, а смех девушек был еще оскорбительней, чем их жалость. Девушки все одинаковы – как нарядные, яркие игрушки, а поди заговори с ними, фыркнут разгневанными кошками, взмахнут стрекозьими крылышками и упорхнут туда, где им интереснее, где играет веселая музыка и где народ танцует. А уж среди ребят и подавно надо быть бойцом, чтобы самоутвердиться и получить заслуженное уважение. Сеня бойцом не был, поэтому его клевали все, кому не лень.

Понимала брата одна только Людмилка, она ведь тоже выросла в этой самой обстановке. Но она не опускала головы от проигранных миру сражений, а копила силы и готовилась к реваншу. Сеня относился кней тепло, однако не имел возможности защитить ее от опасностей – сам был слишком слаб для этого. Между ними была определенная близость, не заходящая за пределы обычной привязанности, посторонним это казалось излишней холодностью. По крайней мере, бросаться друг за друга в костер они не собирались, и у каждого была соя жизнь. Зато они могли смело рассчитывать на искреннее сочувствие.

Наибольшую зависть у Сени вызывал Игорь Белояр. Изначально у него было всё вроде бы то же самое – мать-одиночка и никаких родственников, ни помощи, ни поддержки. А какой разный результат: Сеня чахнет изо дня в день, а Игорь развивается и крепнет, как юное, ровное деревце, живет полноценно и радуется жизни.

Сеня смотрел на него и завидовал, но ничего не делал, чтобы последовать его примеру. Сеня всегда шел путем наименьшего сопротивления.

Мертвая мелкая рыбешка, которую течение реки несет, куда кривая выведет, в зависимости от законов физики и соизволения высших сил.

С человеком по прозвищу Профессор Сеня познакомился через Людмилкиного одноклассника Валеру Бабина. Тот являлся членом Братства Гумитов не очень долго, но болтливым своим языком сумел привлечь несколько новичков и за это продвигался по иерархической лестнице с необычайной быстротой. Сеня был принят, но какую пользу он мог принести Братству, когда бессилен был изменить хотя бы собственную жизнь? И Сеня застрял на одной из низших должностей. Он, однако ж, уже не обходился без ежедневных собраний в подвале Братства. Тут он чувствовал себя частичкой сообщества и находил в этом какое-то удовлетворение, хотя, конечно же, этого было для него мало. Он пристрастился к собраниям Братства, как к наркотикам, молился на Профессора и одновременно смертельно пугался его взгляда и мучительно долго выжидал случая сделать что-нибудь полезное, чтобы его наконец оценили те люди, чьим мнением он стал дорожить.

И его все чаще видели в компании парня, которого все называли Плескач. Тот был грозой всего микрорайона, отсидевший в тюрьме за разбойное нападение и вовсе не раскаявшийся головорез, он мог одним ударом кулака свалить быка, а от его взора бросало в дрожь любого добропорядочного гражданина. Что общего было у него с мальчиком Сеней Шевченко? Ничего, кроме того, что Плескач тоже регулярно посещал собрания Братства Гумитов и, более того, ходил в фаворитах у Профессора, и потому почитался Сеней как поистине супергерой. Ведь люди боялись не только самого Плескача, а и всей его банды, следовательно, и Сени они тоже боялись, когда он стоял рядом с Плескачом, купался в лучах его славы и преданно ловил его снисходительную усмешку.

Что там какой-то Игорь Белояр по сравнению с этим богатырем? Разве их можно поставить на одну доску? Чтобы встать вровень с Игорем, надо выполнять непосильные требования, менять свою жизнь. А Плескач этого не требует, просто будь всегда рядом и изображай из себя послушного пса. Для этого академий не кончают, Сеня был мастер прислуживать тем, кто сильнее. Так легче выжить. Вместе с Плескачом ходили еще четыре парня – Рига, Филин, Леон и Дюмон Романов. Они старались не отставать от своего вожака и походить на него даже в мелочах. Они одевались в такие же вещи, обычно носили во всех карманах семечки, делали себе татуировки, перенимали его словечки и жесты. Вот таким же и Сеня хотел стать: наводить страх на людей.

Только с некоторого времени Сеня заметил у себя провалы в памяти. Сначала он запаниковал, потом привык. Ему даже стало казаться, что он удостоен особой чести и живым переносится в то измерение, где идет сражение Свюка и Гуми. Но почему же он ничего из этого процесса не помнит? Он поведал об этом Профессору, тот подтвердил его предположения насчет путешествия из измерения в измерение и дал баночку с крохотными шариками, которые посоветовал пить по вечерам. Провалы в памяти не исчезли, зато приобрели наполнение – теперь он всерьез видел Рай! Он видел его обитателей, невыразимо прекрасных, внешне похожих на Фаину Ордынскую, с такими же волнистыми и блестящими белыми волосами, синими глазами и невинным взглядом. Еще у них были большие, трепещущие лебединые крылья, одежда из лунного света, сияние вокруг головы и теплые излучения от легких благословляющих рук… Он их не просто видел, он и говорил с ними! Они его утешали: ничего, мол, Сенечка, очень скоро миру будет вынесен приговор, ты будешь главным обвинителем, и после этого ты, Сенечка, просияешь, как святой, и все поймут, какой ты удивительный, замечательный человек… И все упадут тебе в ноги, и будут умолять о прощении… А ты будешь смотреть на них безучастно, как языческий божок, и делать все, что захочется…

Один раз в его сердце проник холодок: а вдруг это неправда? Вдруг это всего лишь бред сумасшедшего? Тогда и вера его, на которой держалась вся его жизнь, обрушится и похоронит его под собой. Из этого круга нет выхода.

Затем он еще раз ощутил смутную тревогу, когда Людмилка встретила его на улице с бандой Плескача и так растаяла при виде Дюмона – он и впрямь нравился девчонкам, смуглый парень с правильными чертами лица, но совершенно не умеющий улыбаться, вместо улыбки у него выходил поистине волчий оскал. Сам он предпочитал девочек мягких и нежных, и корчил из себя многоопытного мужчину, а на Людмилку ему было наплевать. Вдобавок она вела себя как дикая кошка и лезла из кожи вон, чтобы ему понравиться. Напрасно – он, герой ночных улиц, ее опасался. Такие неуправляемые малолетки приводят к крупным неприятностям. Своя шкура дороже.

Догадавшись, что Дюмон к Людмилке равнодушен, Сеня успокоился и перестал увещевать сестру не присоединяться к ним. И как-то прошло мимо его глаз, что Дюмон-то остался к ней равнодушен, зато далеко не равнодушен сам Плескач, и это было намного серьезнее всего прочего, так как от него вряд ли можно отбиться без потерь. Плескач для Сени был кумир, идеальный и непогрешимый.

Своим приступам забвения Сеня уже не сопротивлялся. Они настигали его всегда и везде. Дома, на собраниях Братства, на улице, в школе. Иногда он думал, что настоящая его жизнь – там, в забытьи, а действительность дана ему как сон. Иногда он думал еще, что эти приступы стали такими длительными, перевешивающими в процентном отношении действительность. Ну и пусть. Лишь бы подальше от этого мира.

Утро девятого марта Сеня помнил хорошо. Как всегда по субботам, в школе был короткий день, всего четыре урока. Ничего особого не произошло. Но домой Сеня шел медленнее обычного. День выдался яркий, солнечный, свежий воздух был насыщен запахом весны, небо было высокое и густо-синее. Сугробы как-то осели и потемнели, на дорогах развезлась грязь. Это наступила первая настоящая оттепель. Город при этом выглядел не очень красиво, голенький и коричневый. Сеня оглядывал его с плохо скрываемым отвращением. Это была чуждая ему материя.

На большой перемене Сеня остался в классе и случайно подслушал разговор нескольких девочек. Марина рассказывала подругам:

– А летом меня обязательно опять отвезут в деревню, к деду с бабкой. Девчонки, какая это прелесть! Гуляй до отвала, в клубе по вечерам танцы, на выходные кино привозят. На грядках – земляника, полно смородины, крыжовника, и целый яблочный сад! Все лето бегаешь на реку купаться, жуешь экологически чистые витамины, чувствуешь себя лучше всех и, девчонки, свобода! Бабушка у меня мировая, и дед тоже ничего. Не указывают мне, что делать, как родители.

– Только не надо убеждать нас, что ты не скучаешь там по дому, – возразила Аня. – И жить там постоянно ты бы не согласилась.

– А я и не собираюсь там жить, – ответила Марина. – И по дому скучаю, конечно, но без деревни, бабушки и деда я бы взвыла. И если бы мои родители не отвезли бы меня на лето в деревню, я… В таком случае я объявлю голодовку!

Девочки засмеялись.

– Нет, – с сожалением заметила Настя. – Этим летом нам всем будет не до деревни.. Будут выпускные экзамены, а потом – вступительные, оглянуться не успеешь, а тебя уж опять усадили за парту и обложили книгами.

– Это точно, – дружно закивали девочки.

– Ну, – беспечно сказала Марина, – никакие экзамены не могут испортить лето!

Сеня понуро брел домой, вспоминал этот разговор и думал о том, как повезло Марине. Она имеет бабушку и дедушку, которые ее любят и заботятся о ней, раз ей так нравится каждое лето проводить с ними в деревне. У Сени в деревне тоже были бабушка и дедушка, но они с трудом выносили рядом с собой присутствие непослушных внуков, которых они до сих пор не простили за их нежелательное появление на свет, вопреки устоявшемуся мнению, что внучат всегда любят больше детей. О нет, отнюдь не всегда. Сеня с содроганием вспоминал свое единственное лето, проведенное в деревне, на попечении бабки. Лучше смерть.

К тому же, он тогда лишился бы возможности посещать собрания Братства…

Он целиком и полностью зависел от Братства.

Отец Александр выходил из подъезда в тот момент, когда Сеня нерешительно топтался у ступенек и не хотел заходить. Встреча была некстати, Сеня знал, что отец Александр снова начнет читать ему мораль, а Сене от этого становилось плохо, но ведь отец Александр был одним из очень немногих, которые относились к нему действительно по-человечески. Кроме того, Сеня уважал отца Александра и сочувствовал ему как собрату по несчастью, в своем роде, – отца Александра тоже гоняли отовсюду, как паршивую собаку, а он держался своего и не сворачивал в стороны. И наконец, отец Александр тоже не предъявлял к Сене таких высоких требований, как Игорь Белояр, только взывал к его душе, не зная, что она давно погибла.

Отец Александр тащил огромную матерчатую сумку, обвязанную веревкой:

– Сеня, здравствуй. Как хорошо, что я тебя встретил. Не поможешь мне донести эту сумку до остановки? Там меня подберут и на машине довезут до Разовки. Не бойся, сумка не тяжелая совсем, но очень неудобная.

– Давайте, – неохотно согласился Сеня и взялся за одну ручку сумки. – А что это?

– Пластмассовый ящик. Хотим приспособить его для трапезной, ставить тесто. Наши женщины попросили, вот я и достал.

Ноша и в самом деле оказалась неудобная и била их по ногам, хотя они старались вышагивать синхронно. До остановки они добрались быстро. Отец Александр поставил сумку рядом с собой, прямо на снег, и произнес:

– Спасибо большое, Сенечка. Как ты живешь?

– Да нормально.

– Как учеба?

– Ну… нормально.

Отец Александр смотрел на него внимательно.

– Нормально, – повторил он. – Ты в этом году заканчиваешь школу, если не ошибаюсь. И куда же пойдешь дальше?

Сеня замкнулся в себе, словно усталый звереныш.

– Да не знаю я…

– Кем-то ведь ты хочешь работать?

– Никем не хочу… Я об этом не думал!

Отец Александр улыбнулся:

– Странно. Тебе осталось учиться всего три месяца – март, апрель, май – а ты еще не думал, куда же ты пойдешь после школы. Сеня, это безответственно. Ты глава семьи, и на твоих плечах младшая сестра.

Сеня помрачнел:

– Мне все равно, кем быть. Хоть полы мыть, хоть дворы чистить, хоть вагоны разгружать. Но почему это Людмилка на моих плечах? У нас есть мать, в конце концов, девчонка-то должна быть ей ближе, чем я!

Отец Александр даже отступил на шаг от этой вспышки и посмотрел на него еще внимательней.

– Сеня, мать нельзя осуждать, категорически нельзя, потому что она человек, давший тебе жизнь, – сказал он.

– Я ее об этом не просил! Она мне зачем, такая поганая жизнь?

– А вот это уже совсем чепуха. Сенечка, жизнь – это бесценный дар, самое дорогое, что есть у любого живого существа. Даже старое, высохшее дерево не хочет умирать и цепляется за жизнь до последней минуты.

Сеня ответил не сразу. Он весь дрожал от возбуждения и тяжело дышал.

– Отец Александр, пожалуйста, вы говорите мне то, что вам положено говорить как священнику. А я вам скажу вот что. Вы, я слышал, знакомы с Игорем Белояром, он мой одноклассник. Так вот, он ведь тоже рос без отца. Но у него совсем другая мать, не такая, как у меня. Они живут душа в душу, дружат, помогают друг другу. Я к ним ходил в гости недавно, но я не люблю бывать у них в гостях, потому что не могу не думать, что и я стал бы как он и жил бы так же счастливо, если бы у меня была другая мать!

От жалости у отца Александра выступили слезы:

– Мой бедный мальчик, но мы не можем выбирать себе родителей! Я понимаю, как тебе плохо, и не одна твоя мать виновата в этом перед тобой. Где-то ведь есть и твой отец, испугавшийся и убежавший от ответственности, точно так же, как сейчас убегаешь от ответственности ты. Повторяю, ты ведешь себя так, будто бросаешь Людмилку на произвол судьбы, и имей в виду, что в таком случае она повторит путь своей матери.

– Ну, нет, – возразил Сеня. – Она совсем не такая.

– Ты не знаешь, какой твоя мать была в ее возрасте. Впрочем, это неважно. Важно то, что ты сам, как и твоя мать, не хочешь участвовать в ее воспитании.

– Мне самому еще необходимо воспитание, – робко отбивался Сеня.

– Это правда, – подтвердил отец Александр. – Но раз уж так получилось, Сенечка, пожалуйста, надо выполнять свою миссию на этой земле терпеливо и упорно, и стараться не роптать. Ведь свою жизнь не перепишешь, ее можно только изменить, но это зависит от тебя, а не от матери, Людмилки или кого-то еще. Они могут лишь подавать стимул для деятельности. И все же, это зависит главным образом от тебя, и ни от кого больше.

Они помолчали. Потом отец Александр продолжил:

– Сеня, прошу тебя, не стремись сразу осуждать кого бы то ни было. Я знаю, что через много лет ты, умудренный опытом, обязательно поймешь свою мать, такую же слабую, как и ты. В юности, в детстве у нее были свои фантазии и грезы, она тоже верила в сказки, ждала прекрасного принца, мечтала о лучшей доле для себя, как мечтаешь об этом ты. Увы, не всем нашим желаниям суждено сбыться. У тебя тоже будет много разочарований, которые пережить очень трудно. Твоя мама не смогла с этим справиться. Но не стоит думать, что она такая плохая от природы. Может быть, твои дети тоже найдут в тебе недостатки, и не дай Бог тебе когда-нибудь услышать от своих детей, что лучше бы у них был другой отец!

Тут Сеня не выдержал и заплакал. Отец Александр притянул его к себе, качая головой, и украдкой перекрестил его «ёжик» на макушке. Тем временем к остановке подъехал автомобиль и засигналил священнику. Тот отпустил Сеню не сразу, подождал, пока он перестанет всхлипывать, пожал ему руку ободряюще и сказал:

– Сегодня я задержусь в церкви, будет вечерняя служба, но в семь вернусь домой. Я вижу, нам надо серьезно поговорить, Сенечка, не копи в себе свои мучения, рассказывай о них. Тогда намного легче найти выход из ситуации.

– Да.

– Я жду тебя сегодня вечером. Не наделай за это время глупостей.

Сеня кивнул. Отец Александр подхватил свою необъятную суму, вместе с водителем они загрузили ее в багажник. Потом отец Александр еще раз махнул Сене рукой на прощанье, сел в машину и уехал в Разовку, в свой храм, к своим прихожанам, которые его любят и почитают. А как его такого не любить, он же себя не жалеет и помогает всем, кто его просит. И даже тем, кто не просит, но срочно нуждается в помощи, как Сеня.

Беседа с ним на остановке необычайно всколыхнула Сеню. Он, конечно же, еще не был готов простить свою мать, но взглянул на нее под каким-то другим углом. А что, если она и правда в шестнадцать лет была похожа на Людмилку? В доме где-то в шкафу валялся старый семейный фотоальбом. Но что могла передать фотография? Черты лица и контуры тела? Суть Людмилки не в этом. Неужели у матери когда-либо был такой резкий взгляд, отрывистый голос и дикая натура? Неужели человек способен настолько измениться? А ведь, наверное, отец Александр прав.

На кого же тогда похож сам Сеня?

Умоляю, Господи, только не на собственного отца.

Пытаясь взять себя в руки, Сеня продолжал стоять на остановке и делал глубокие вдохи. И тут он почувствовал, что на него медленно, но верно надвигается приступ забытья – сила, которой невозможно противостоять. Реальность постепенно исчезала и заменялась на вымышленные образы, приносящие подобие удовлетворения. Теперь вокруг него были райские кущи, он однажды видел такую яркую картинку в Библии для детей.

– Привет, Гуми, – пробормотал Сеня. – Я знаю, ты не сам Гуми, но, конечно же, его последователь. Странно, как много общего у тебя с Фаиной… и с отцом Александром. Он очень хороший, я тебе о нем уже рассказывал, помнишь, в позапрошлый раз. Ты помнишь… Да. Пойдем.

На лице у него появилось отрешенное выражение, взгляд остановился. Он засунул руки в карманы, развернулся и направился туда, где он получал желаемое – в подвал Братства Гумитов. При этом в ушах у него звучал мягкий голос Гуми:

– Сеня, я люблю тебя больше, чем кого бы то ни было. Даже больше Плескача – он слишком сильный. Даже больше Профессора – он слишком умный. А ты, Сеня, ты добрый, мягкий, невинная душа, и ты несчастнее их всех. Кстати, прислушайся к отцу Александру. Он мой посланник. Правда, сам он об этом не догадывается. Так что слушайся его. В эти дни темнело не так рано, но вечера были сырыми и промозглыми, дороги покрывались гололедицей. Сеня вышел из подвала уже в темноте, грустно вздохнул и рассеянно побрел прочь. Он был все еще в трансе, но бормотать перестал. Он теперь бродил не по родному городу, а по раю, и старался запомнить все его подробности, чтобы поведать о нем другим людям. Они, впрочем, ему не поверят. Жаль.

Отец Александр ему поверит. Он, скорее всего, тоже видел рай. Он же наверняка там создан.

Почти сразу вслед за Сеней из подвала вышли Плескач и его товарищи. На улицах начиналось их время, когда они совершали свои действия безнаказанно. Не было, в общем-то, ничего удивительного в том, что мальчик соблазнился их мнимой силой – они вели себя как короли, так как всерьез считали себя сильнее всех. Но настоящая сила проверяется не на слабых, а на равных или более сильных противниках.

– О ком это сегодня говорил Профессор? – поинтересовался Дюмон Романов.

– Священник разовский, Александр Рудаков, – ответил Плескач.

– А! – понял Дюмон. – Так я его знаю. Он живет в нашем доме, на одной площадке с Сеней Шевченко. Молодой еще.

– Ну и как он? – спросил Рига.

– Смирный, как овца. Проблем не будет.

Они гоготнули и пошли черными, пустынными дворами к тем домам, где жили отец Александр, Сеня, Дюмон. Тут Леон спросил на ходу:

– Слушай. Плескач, а чего они с Профессором не поделили? Поп этот нам вроде не мешает. На глазах не мельтешит, и взять с него нечего.

– Темнота, – презрительно сказал Плескач. – Этот поп недавно написал статью в газету, где призывал народ бороться с ересью. С такими, как мы, значит.

– Понятно, – угрюмо бросил Леон и плюнул себе под ноги.

– Попы – они такие, – развивал мысль дальше Рига. – У них задача: переманить всех в церковь, чтобы получать с людей больше денег. Это же яснее ясного.

– Странно, – отозвался Леон. – Но ведь мы занимаемся тем же самым.

– Заткнись, – повернулся к нему Плескач.

– Да! – поддержал вожака Рига. – Мы служим истине, а они – своей церкви.

– Вот именно, – усмехнулся Плескач и возобновил движение.

А Рига обрадовался его поддержке и углубился в рассуждения:

– Всякие церкви – наши враги, они нас одинаково не любят и хотят нас извести, поэтому лучше не ждать, а наносить удар первыми! Долой христианство, ислам, буддизм, иудаизм и прочие молельни! Да здравствует всемирное Братство Гумитов! Слава Профессору! Тебе, Плескач, тоже слава. В новом мироустройстве ты будешь Главным Начальником Всех Силовых Структур.

– Чего, чего? – не понял Филин.

– Где ты таких слов набрался, Рига? – спросил Дюмон.

– Читал в газете. Она висела на окне киоска, а я в это время курил, вас ждал и от скуки просматривал названия и заголовки, – объяснил Рига. – Никогда в жизни не подумал бы, что ментовка является силовой структурой.

Они засмеялись.

На улице было пусто и скользко. Скудное освещение – только сугробы да кусочек луны. Плескач выбрал местечко, где не так сильно сквозило, и там они остановились, ожидая, когда появится священник. Они изредка переговаривались, причем темы для разговоров не отличались разнообразием. Драки, деньги женщины – вот был круг их интересов. Все прочее не стоило обсуждать. Один Дюмон не участвовал в беседе. У него были свои мысли. О девушке из ПТУ, с которой он на днях познакомился. Бедовая, но не как Людмилка, а словно в шутку. На дискотеке она танцует лучше всех, зажигая на площадке огонь. Он пока не посвящал ее в подробности своих «трудов», да и сомневался, обязательно ли нужно это делать. Может, он и скажет ей… в тот момент, когда она ему надоест и он решит с ней расстаться.

– Сенька-то наш какой-то не такой в последнее время, – вдруг произнес Филин. – По-моему, у него съехала крыша.

– Ты тоже заметил?

– Угу. Сегодня я спросил у него насчет сигарет и даже толкнул в бок, а он постоял-постоял и прошел мимо, а на меня не посмотрел, как будто меня и не было. И это не в первый раз.

– А мне кажется, он вообще такой, – пренебрежительно отозвался Рига.

– Щенок он, ваш Сенька, – вынес свой вердикт Плескач. – Я таким щенком не был даже во младенчестве.

Они немного помолчали, потом Филин значительно понизил голос:

– А вы слышали, что вчера вечером случилось с Региной?

Их лица исказились от страха – невероятно, но факт!

– Что с ней случилось? – прошептал Рига.

– Она объявила, что у нее было видение. Она не спала всю ночь, а потом, когда пора уже было вставать, к ней пришел Гуми.

– Опять? Не может быть!

– Клянусь! Сам Профессор подтвердил. Гуми пришел к ней и сказал: «Регина, я буду говорить твоими устами. Время настало. Семь знамений уже определены. Первое из них – землетрясение. Ждите. Готовьтесь». Я запомнил дословно, потому что мне было так жутко, что волосы на башке зашевелились.

– А почему жутко?

Филин поёжился:

– А то ты и сам не понимаешь! Он сказал: время настало. А мне еще тут пожить хочется. Мне, братва, тут очень нравится. Я, конечно, не возражаю, раз надо – значит надо, и устав не нарушу. Но братва, жалко мне этой жизни. Смотри, как нам тут хорошо. Бабки есть, и никто не трогает. А ТАМ ведь придется… действовать…

По ним пробежал трепет.

Плескач смотрел на них свысока и усмехался. Филин это заметил и обратился к нему:

– Что, думаешь, я чепуху несу?

– Ага, – ответил тот. – Регина – пророк, а не сам Гуми. Если ты ее так трусишь, что же с тобой будет, когда ты увидишь Гуми настоящего? И вообще, все уже предопределено, и нечего тут рассусоливать. Мы делаем то, что нам приказано.

Они еще помолчали. Священник все не появлялся.

Теперь тишину нарушил Рига:

– А я не понимаю, пацаны, почему Гуми выбрал для пророчества Регину. Почему не Профессора, не кого-нибудь из нас, а именно эту девку. Чем это она отличается от остальных? Она что, лучше других, что ли?

Филин от ужаса замахал на него руками:

– Умолкни, Рига! Регина многим отличается от всех остальных. Она может видеть то, чего никогда не увидим мы. Про Регину я слова дурного не скажу. И ты молчи, придурок. Помнишь Алексея? Он тоже пробовал усомниться в Регине. Хочешь, я тебе напомню, где он находится сейчас?

По ним еще раз пробежал трепет. Рига бодрился, но огонек в его руке ходил ходуном, когда он закуривал сигарету. Филин продолжил:

– И на месте Валеры Бабина я был бы поосторожнее. Он глядит на нее так, словно хочет съесть. Вдруг Гуми это не понравится. Регина принадлежит Гуми.

– Смотрите, Сенька. Нас не видит.

– Молчите, идиоты, – остановил их спор Плескач. – Кто-то идет.

Они умолкли. И впрямь, со стороны остановки послышались чьи-то шаги и голоса.

Вечерняя служба в Разовке в субботу, девятого марта, прошла вдохновенно. Все прихожане поневоле ощутили ее необычайность – отец Александр превзошел самого себя, от него исходила мощь подлинного священнослужителя, о которой никто как-то не задумывался раньше, пока не осознали в тот момент ее существование и красоту. Именно так должна совершаться священническая служба. Иначе в ней не будет никакого смысла.

Просто отец Александр имел достаточно сильную душу для служения.

А после вечерни его ожидал приятный сюрприз. К нему в гости приехал друг и одновременно родственник, брат жены. Они когда-то вместе учились и служили в армии. Честно говоря, с ним отец Александр познакомился намного раньше, чем со своей будущей женой. Специальность его, как и у отца Александра, была психолог. Но главным его достоинством была доброта. Широчайший кругозор позволял ему ориентироваться почти во всех областях жизни. Одним словом, он был интереснейшим человеком, которого отец Александр любил – по сути, это был его единственный друг. Он приехал в пять часов вечера, оставил вещи на попечение своей сестры, а сам пошел в Разовку, посмотреть на зятя «на рабочем месте». И обратно они шли уже вместе.

– О себе я все расскажу дома, при Маше, чтобы не повторять повествование два раза, – весьма рационально распорядился шурин. – А сейчас – ваша очередь, батюшка.

– Прекрати! Какой я для тебя батюшка?

– Рассказывай же! Как у тебя дела?

– Нормально. Ты же сам видел, Сережа, мой храм потихоньку… формируется.

– Да, друг, художница у тебя – что надо. Как она изобразила святую Катерину – грех признаться, у меня сердце заколотилось, как у мальчишки.

– Смеешься!

– Ну да.

Отец Александр вздохнул:

– Вообще-то дела у меня идут средне. Епархия не очень довольна моей, осмелюсь предположить, пропагандой – прихожан очень мало. Ты же сам видел. Но я не могу оставить их, они на меня рассчитывают, надеются. Я должен оправдывать их ожидания. Кроме того, у меня появилась еще одна головная боль, намного серьезней. Друг мой, это – очередная христианская организация. Как уж она называется, точно не помню. «Объединение», что ли? Или «Единение»? Они вылезают, как грибы после дождя, распространяют бесплатную литературу, ходят по домам, агитируют на улицах. Они процветают. А почему бы им не процветать, они финансируются из-за границы. Я вот еще неизвестно когда свой храм окончу, а они свои молитвенные дома возводят со скоростью света, словно в сказке про волшебное колечко. Да такие красивые теремки у них получаются, прямо пряничные домики. И представь себе, недавно в Разовке видели их представителей. Они не смущаются присутствием православной церкви, улыбаются радушно: мол, мы с вами не враждовать приехали, у нас одна цель и тому подобное. То, что мы воспринимаем их в штыки, для них лучше всего, ведь народ жалеет гонимых, мучеников. Хотят и в Разовке выстроить свою кумирню. Место уж очень хорошее, экологически чистое, рядом с Волгой. Я не выдержал и написал небольшую статью в газету. Показал ее одному знакомому журналисту, а он засмеялся и посоветовал мне никогда больше не браться за перо. Но помог мне от всей души: взял у меня интервью и так замечательно подал этот материал, Сережа, я не узнал бы без этого материала, что если нет таланта писать, то лучше и не пытаться это делать. Он молодец. Придерживался авторского нейтралитета, но мою позицию в данном вопросе осветил достаточно ясно. Я бы так не сумел.

– Бедняга ты, Саша, – пожалел его Сергей. – Все шишки на тебя сыплются. Не жалеешь, что пошел в священники?

– Господь с тобою, нет, конечно. Трудности только убеждают меня в правильности моего выбора. Я даже рад трудностям, они проверяют меня, насколько я достоин нести этот крест. Господь мне поможет, и правда на моей стороне. Чего мне еще желать?

– Мира и покоя, – ответил Сергей.

– Для всех, – подхватил отец Александр, – не для себя одного. Пока мира и покоя не будет у моих прихожан, у меня их тоже не будет, да и зачем они мне тогда? Священник должен жить жизнью своих прихожан.

– Все это очень красиво, только прошу тебя: не ложись под жертвенный нож. Вряд ли твои прихожане это оценят. И ты нужен им живой и здоровый.

– Нет, – недовольно возразил отец Александр. – Я верю в моих прихожан. А ты – старый брюзга.

Сергей засмеялся:

– Просто я не идеализирую людей. А ты – неисправимый романтик. Дождешься, пока тебе намнут бока, тогда, может, станешь реальнее смотреть на вещи… Кстати, я хотел еще тебя спросить насчет той девочки – помнишь, такая веселенькая, с карими глазами? Она была влюблена в тебя. Хотелось бы узнать, как ты выпутался из этой ситуации.

Отец Александр снова вздохнул.

– Я из нее пока не выпутывался, – ответил он. – И мне трудно объяснить тебе, почему. В этой девочке много душевных искривлений, и она идет по своему пути не прямо и открыто, а извивается и пресмыкается, как змея. Но все же она не похожа на злобного человека. Я с ней не общаюсь уже давно, с тех пор, как она бросила посещать воскресную школу. Жаль, что бросила – в ней еще можно было бы открыть и хорошие задатки. Боюсь, я не подобрал к ней ключ.

– Боюсь, она посещала воскресную школу не для нравственного очищения, – в свою очередь, возразил Сергей. – И это зависело не от тебя.

– Отчасти верно, но я должен был… это прозвучит некрасиво, но я должен был воспользоваться моментом, чтобы… постараться пробудить в ней добрые начала.

– Звучит действительно как речь Казановы, но я понял, что ты хотел сказать. Она оставила тебя в покое?

– Ну… Вроде бы да. То есть так явно, как раньше, она ко мне не пристает. Но дает понять постоянно, что ничего не забыла и лишь ждет удобного момента – нанести контрудар.

– Например?

– Например, поет по утрам в ванной комнате, когда слышит, что у нее над головой тоже кто-то есть – я или Машенька. При встрече ведет себя вызывающе. Правду сказать, я устал от ее навязчивого внимания, но она не давала мне повода принимать крутые меры. К счастью. Не люблю быть резким.

– А Маша?

– Ох. Ты, надеюсь, не думаешь, что это все серьезно, даже со стороны этой девочки. Она сейчас в трудном для себя и окружающих возрасте, мало ли что может втемяшиться ей в голову. Да и упрямая она… Но я уверен, что рано или поздно эта блажь пройдет, она сама с улыбкой будет вспоминать, как… дурью маялась. Машенька – женщина не глупая, понимает все, слава Богу. Надеюсь, я не причиняю ей боли. Не только в связи с этой бедной девочкой.

– Ты очень любишь Машу.

– Да.

Они молча перешли улицу, затем отец Александр спросил:

– Ты надолго приехал?

– А что?

– Да то, что ты вечно отговариваешься от наших приглашений остаться подольше! То у тебя мама, то работа, то командировка какая-нибудь, и ты живешь у нас в итоге два, от силы три дня!

Сергей засмеялся:

– Не беспокойся, на этот раз я поживу у вас с недельку.

– Хорошо. Тогда я успею познакомить тебя с одним юношей, он в этом году заканчивает школу. Не стану утверждать, что мы с ним подружились, но когда у нас начинается разговор, он длится обычно до поздней ночи и собирает массу слушателей, если это происходит в Разовке, а Машенька всю неделю страдает от бессонницы.

Сергей заинтересовался:

– Вот как? Что же это за ребенок?

– Ребенок, из которых вырастают настоящие люди. К моменту своего рождения он уже не имел отца и всю жизнь провел с матерью. Перед ней, Сергей, я просто преклоняюсь. Судьба поистине ополчилась на нее, а она гнется и не ломается.

– «Есть женщины в русских селеньях»?

– Нет, скорее из породы Жанны д’Арк.

– Ого!

– Да. Ее сын – мой извечный оппонент в спорах, но, Сереженька, ни с кем мне не бывает так приятно спорить, как с ним. Знаешь, это даже похоже не на спор, а на тренировочный поединок двух опытных фехтовальщиков. Именно в таких спорах рождается истина. Этот мальчик еще совсем юный, вырос без отца, без брата, вообще без родственников, но за его будущее я спокоен. Вот что значит правильное воспитание и, главное, личный пример.

– Он ходит в церковь в Разовке?

– Нет, он… как бы объяснить… не атеист он, конечно, но и верующим его назвать нельзя. Он приходит в Разовку специально спросить у меня что-нибудь, а не помолиться. По-моему, он и молиться-то пока не умеет. А может, и умеет, но стыдится это показать.

– Гордый, что ли?

– Да нет, не очень. Но при его здравомыслии ему было бы неловко перекреститься, да еще прилюдно. Однако он любит свою маму и, наверное, просит Бога защитить ее и помочь ей. Она – врач. Терапевт. С утра до вечера на работе. А он – в школе утром, вечером на хозяйстве. И при этом редкостный умница. Пока на земле рождаются такие дети, конец света нам не грозит.

– И как его зовут?

– Игорь Белояр.

Они уже шли через дворы, но не замечали за разговорами ни темноты, ни опасностей. Тут горели лишь единичные фонари. Небо загораживали многоэтажные дома, чей свет от окон не разгонял мрак, а лишь подчеркивал его. Отец Александр и Сергей молча спешили поскорее добраться до квартиры, словно почувствовали близость домашнего очага, уютной постели и аромата семейного ужина.

Неожиданно Сергей рассмеялся.

– Что с тобой?

– Вспомнил, Саша, как мы с тобой сдавали социологию… на каком это было курсе? Учебника-то у нас не было! И библиотека…

Он остановился, потому что из темноты вдруг выступили какие-то черные фигуры, сразу со всех сторон, окружили. Их движения были мягкие, но это была обманчивая, прямо-таки нарочитая мягкость готового к атаке хищника, видная невооруженным глазом. Отец Александр удивленно округлил глаза, он еще с таким явлением не сталкивался.

– Закурить есть? – хриплым голосом произнес Плескач.

У отца Александра отшибло дар речи, а Сергей ответил спокойно:

– Не курю.

– Ответ неправильный, – повторил Плескач услышанную в каком-то импортном фильме фразу и кивнул своим товарищам.

Рига мгновенно сделал шаг и кулаком ударил отца Александра в лицо. Тот ахнул, отступил и загородился руками. Но за друга рискнул заступиться Сергей, он выкрутил Риге руку и пнул его коленом. Расклад несколько изменился, смекнул Плескач, они не предусмотрели появление второго. Тем временем Сергей схватил Филина и крикнул:

– Беги, Саша! Убегай и вызывай милицию!

Но отец Александр, в шоке, оглушенный происходящим, не мог пошевелиться.

– Убегай же, Саша!

Пришлось менять тактику нападения. Плескач оставил товарищей разбираться с безобидным священником, а сам не шутя схватился с Сергеем. Сергей и сам оказался азартным драчуном, в отличие от бедного отца Александра, который не способен был прихлопнуть и комара. Но как бы ни защищался Сергей, очевидное преимущество было у Плескача. Преимущество профессионала, занимающегося драками каждый день, или точнее, каждую ночь, над любителем, которому такое сомнительное удовольствие выпадает изредка. Немного размявшись и поиграв с неопытным новичком, Плескач усмехнулся своей обычной усмешкой, нанес последовательно три удара – один в живот и два в лицо. Удары были почти без замаха, точные и сокрушающие, противостоять им могла только ответная равная мощь и готовность. Сергей отлетел на несколько шагов, попал ногами в сугроб и упал. Пока он возился в снегу, пытаясь подняться. Плескач приблизился к нему, взял его шею в захват и начал медленно ее сдавливать. Сергей не успел вывернуться, но сопротивлялся отчаянно, цеплялся за его руку, пробовал подняться на ноги. Но Плескач был настолько его сильнее, что ему не составило особого труда раздавить Сергея. Постепенно он перестал трепыхаться, захрипел и затих. Плескач разжал руки. Сергей рухнул наземь и больше не пошевелился. Плескач усмехнулся еще раз, теперь уже победоносно, и оглянулся проверить, не нужно ли помочь друзьям.

Однако те и сами неплохо справлялись. Отец Александр так и не вышел из шока и не делал ни одного движения в свою защиту, только загораживал локтями голову, да и то не для защиты, а чтобы не видеть. Удары сыпались на него отовсюду, он сначала, пока еще держался на ногах, шарахался от одного разбойника к другому, сжимался все больше и больше, и от напряжения почти уже не чувствовал боли. Его палачи вошли в раж и колотили его со вкусом, с аппетитом, словно на учебно-показательном мероприятии, перекидывали жертву друг другу вместе с шутками и прибаутками. В конце концов он упал и лишил их возможности использовать руки, чем привел в ярость. Они принялись пинать его, сразу все, ругаясь и озлобляясь с каждым ударом, хотя отец Александр на их удары уже не реагировал. Между тем Плескач обшарил карманы Сергея, не нашел ни документов, ни – главное – денег, тоже обозлился и пнул его ногой.

И тут произошло непредвиденное: за углом, в непосредственной близости от места действия, раздался смех, голоса, и в следующую секунду оттуда вышли двое, причем один из них был в форме. Картина избиения предстала перед ними во всей красе, Плескач опоздал со своим предупреждающим криком. Смех умолк.

– Что здесь происходит? – изумился Игорь Белояр. Они с Осиповым шли с остановки «Подновье». Игорь провожал друга до квартиры, чтобы заодно забрать свою тетрадь-песенник.

Компания изумилась его вмешательству не меньше его самого и остановилась. Тишина длилась около минуты, затем Осипов в этой тишине гаркнул:

– Стоять на месте, милиция! Руки за голову!

И ничтоже сумняшеся вытащил откуда-то из-за спины пистолет. Это в корне изменило положение. Те, кто готовились на волне вдохновения расправиться и с новоприбывшими, без всякого дополнительного сигнала обратились в бегство и скрылись с места преступления во главе со своим вожаком. Храброе воинство! Доблестные витязи! Один вид оружия в чужих руках лишил их ореола непобедимости.

Игорь и Осипов бросились к пострадавшим, скользя на обледенелых дорожках.

– Я побуду здесь, – приказал Осипов, – а ты беги, вызывай «скорую». Только быстрее.

– Ага! – ответил Игорь и почти без остановки побежал дальше.

Осипов осторожно ощупал Сергея и пришел к выводу, что он мертв. Потом он ощупал отца Александра и обнаружил слабый пульс. Вид у молодого священника был страшен. Невзирая на то, что он сжимал голову руками, после его падения досталось и ей. Синяки и ссадины покрывали лицо, кровь из носа залила одежду, дорожку, снег и даже волосы отца Александра. Казалось, он не дышал.

Вернулся Игорь и присел рядом:

– Сказали, сейчас едут… Он жив? Боже милостивый!

– Что такое? Ты его знаешь?

– Да! Боже мой, нет! За что?

– Кто это?

– Не может быть! Я не могу в это поверить!

У Игоря задрожали руки.

– Да кто это? – спрашивал Осипов.

– Отец Александр, Александр Рудаков. Священник Разовской церкви. Живет вон там, в одном доме с Сеней Шевченко… Осипов, он жив?

– По-моему, да. Мы появились и спугнули бандитов, иначе они забили бы его насмерть.

Игорь опустил руки. Он был потрясен.

– Но зачем, Осипов? Он кроткий, как голубь. Он никому не причинял зла. Он всем помогал. И взять у него было нечего, абсолютно ничего.

– Ты у меня спрашиваешь? – возмутился Осипов. – Нашел чему удивляться! Разве сейчас мало хулиганов – они накурятся всякой гадости, и им все равно, кого избивать, кого убивать. По-моему еще, я видел среди них Плескача, а от него вообще всего можно ожидать.

– Это был он, – согласился Игорь. – Я тоже его узнал. Но тогда это очень странно – ведь он лично знает отца Александра, и ему известно, что у отца Александра нечего украсть.

– Может быть, он просто шел мимо, или сказал им что-нибудь… Может, он застал их уже за дракой – вон тот парень похож на мертвеца.

– Почему же не едет «скорая»? – разнервничался Игорь. – Вдруг отец Александр умирает, и они не успеют его спасти!

– Тихо, сейчас приедут.

В это время Плескач со товарищи отбежали на безопасное расстояние и остановились, чтобы перевести дух.

– Я надеюсь, вы надавали ему достаточно, – с трудом произнес Плескач, – и он никогда не сможет нас опознать.

– Кстати, – сообразил Филин, – а где Сенька Шевченко?

Сеня Шевченко вышел из забытья в собственном дворе, в каком-то странном пустынном месте – возле соседнего дома, и рядом, буквально в нескольких метрах от него, суетились почему-то Игорь Белояр и Осипов. Сеня ничего пока не понимал, поэтому счел благоразумным спрятаться в тени, за углом, и подслушать, о чем они говорят.

Игорь чуть не плакал:

– Отец Александр, не умирайте! Они ответят за это! Я сам видел Плескача, и ему не уйти. Отец Александр, не умирайте. Не давайте им гордиться собой! Чтобы они не воображали, что могут избивать до смерти кого хотят! Только не умирайте же!

Сеня похолодел с ног до головы.

Вдруг все это место осветилось фарами – приехала «скорая помощь». Туда пришлось погрузить и обоих пострадавших, и обоих свидетелей. Сеня отчетливо это видел из своего укрытия и осознавал происшедшее. Отец Александр избит до смерти. Плескачом и его командой. Игорь Белояр и Осипов – свидетели тому. Плескач и его команда сбежали. Сеня здесь, прячется за углом и воровски следит за врачами «скорой помощи».

Вопрос в том, что Сеня совершенно не знает, где он сам был все это время и что при этом делал.

Он резко вскинул сжатые кулаки и поднес их к самым глазам. На них, конечно, не чернела кровь отца Александра, они были чистые, розовые от холода и такие непривычные, что ими нельзя было бы избить даже огородное чучело.

Но ведь в последние дни он, Сеня, все свободное время ни на шаг не отходит от Плескача, независимо от приступов забытья. И почему он тогда очутился в этом углу двора, куда ни разу не заходил в здравом рассудке? И почему он тогда сам уже почти мертв от ужаса?

Нет никаких сомнений! Он, Сеня Шевченко, в приступе своего проклятого забытья, вместе с бандой Плескача до смерти избил отца Александра!

Отца Александра? Пожалуйста, нет!

Он нужен Сене. Без него Сеня не сможет разобраться в себе и стать человеком. Без него Сеня не услышит больше правду. Он жалеет Сеню. Он добрый. Был.

Он умер.

Сеня убил его.

Он весь задрожал. Это конец. Во время проклятого забытья его душа в неземном экстазе прогуливалась по раю и выслушивала признания и утешения посланца Гуми, а его тело убивало отца Александра. Кроткого, беззащитного, одинокого отца Александра. Эта картина вдруг так реально представилась его глазам – иначе и быть не могло.

Сеня привалился спиной к стене дома и опустился на землю.

Поворот вниз

То, что Осипов был в форме, при оружии, и вел себя решительно, значительно облегчало общение с неуступчивым персоналом приемного покоя. Игорь чувствовал себя намного хуже, но сидеть на месте без дела не мог. Сбегал на пост и несколько раз позвонил. Сначала – матушке Марии, жене отца Александра, которая сразу заплакала и озадачила его вопросом, где ее брат, Сережа, они должны были быть вместе. Игорь не нашел в себе силы сообщить ей, что второй пострадавший мертв и находится в морге, и только попросил е приехать. Она пообещала поспешить.

Еще один звонок Игорь сделал Натке Осиповой, чтобы не беспокоилась за мужа, он задержится, но с ним все в порядке. Просто задержка по работе.

Затем он позвонил себе домой. Мама, конечно же, не спала и ждала его возвращения. С ней Игорю говорить было легче, чем с матушкой Марией и Натой Осиповой. Мама ведь была ему близка, как никто другой.

– Мам, привет, – произнес он. – Ты не волнуйся, я жив-здоров, но домой прийти пока не могу. Ты не представляешь себе, какое произошло несчастье!

– Ты где? – спросила мама.

– В центральной станции скорой помощи, – сказал Игорь.

– Где?!

– Я жив и здоров, у меня нет ни царапины. Со мной Осипов. Я ходил к нему. Мы шли с ним вместе, я хотел забрать у него мой песенник, так как он уже переписал оттуда все, что ему было нужно.

– Ты мне все это объяснял перед уходом.

У Игоря задрожал голос:

– Мам, пожалуйста, не перебивай меня, я очень нервничаю и поэтому рассказываю не совсем связно… иначе я не смогу рассказать. Мы с Осиповым уже почти дошли до его дома и вдруг увидели во дворе драку. Даже не драку. Это было избиение. Слышала про Плескача?

– Не может быть! Не связывайся с ним! Этот уголовник…

– Он со своими приятелями прибил человека, – жестко произнес Игорь, но не выдержал и снова дрогнул. – Одного насмерть. Другого… пока не знаю… Он жив пока…

– Тихо, – приказала мама. – Подожди минуточку, я возьму сигареты.

Игорь подождал. Во время этой паузы он сделал усилие и собрался с духом. Может быть, мама специально ее предложила для этого. Через минуту в трубке вновь раздался ее голос:

– Алло, Игорь!

– Да, мам, я здесь. Ты только не волнуйся. Второй пострадавший пока жив, и я надеюсь, он останется жив, но он очень плох. Поэтому я не уйду отсюда. Мам, это отец Александр, Рудаков, из Разовки. Ты тоже его знаешь.

– Не плачь.

– Я не плачу. Почти.

– Я сейчас тоже приеду. Не спорь. Я быстро.

– Мам, не стоит…

– Жди меня, – перебила мама и положила трубку.

Игорь вздохнул и вернулся к Осипову. Тот сидел на кушетке, прямой, как палка, и играл зажигалкой. Игорь сел рядом, тоже прислонился спиной и затылком к стене и тоже вытянул ноги. В коридоре было невыносимо тихо и сумрачно – лампы горели только в начале и конце коридора. Игорь закрыл глаза, замер и стал восстанавливать дыхание и самообладание. Он не хотел бы доставлять маме проблемы, но понимал, что она не сможет сидеть дома просто так, сложа руки, без него и без информации. Она человек деятельный.

Но раньше Нины Белояр в больницу приехала матушка Мария. Осипов вопросительно посмотрел на Игоря, тот устало покачал головой и отвернулся. Тогда Осипов встал на ноги, отвел матушку Марию в сторонку и, всячески смягчая детали, поведал ей о случившемся. Она тихо плакала и комкала в руках платочек.

– Где мой брат? – спросила она. – Они должны были идти из Разовки вместе.

Осипов слегка запнулся и даже вздохнул. Но ничего сочинять не стал.

– Поймите и вы меня, – ответил он. – Я не могу с точностью утверждать, что тот человек является вашим братом. При нем не было документов. Когда мы спугнули преступников, ваш муж был жестоко избит и без сознания, а тот человек убит. Мне очень жаль. Вам придется присутствовать на процедуре опознания.

– Я принесла его паспорт и несколько фотографий, – прошептала матушка Мария. – Неужели так необходима… эта процедура…

– Боюсь, что да, – с сожалением сказал Осипов. – Это необходимо для официальных данных. Пожалуйста, крепитесь. Никто из нас не застрахован от такого несчастья.

Она кивнула и снова заплакала. Потом еще раз попросила:

– И все-таки посмотрите, прошу вас. Чтобы я знала точно, он это или не он. Тогда, может быть, я успею приучить себя к этой мысли. Мне будет легче… на процедуре.

Он взял у нее паспорт, раскрыл его, перелистал фотографии. Лицо Сергея в драке пострадало, но все же не так сильно, как лицо отца Александра, и узнать его было легко. Осипов снова вздохнул, кусая губы, и вернул матушке Марии документы. Она не сводила с него глаз.

– Это он? – спросила она.

– Да. Присядьте, пожалуйста. Я пойду покурю.

Она опустилась на кушетку рядом с Игорем. Осипов вышел на улицу, а когда вернулся, застал их на тех же местах, только теперь они крепко держали друг друга за руку. Он с облегчением повел плечами и сел на стул напротив них.

Вскоре после этого приехала и Нина Белояр. Первым делом она взглянула на своего сына – не нуждается ли он в немедленной поддержке. Он не нуждался, хотя выглядел неважно. Зато матушка Мария, увидев протянутые к ней руки Нины Белояр, тут же бросилась в ее объятия и зарыдала в голос. Нина водила ее вдоль коридора, гладила ее волосы, пожимала руки. Осипов перехватил взгляд Игоря на них. Игорь заметил его недоумение и пояснил:

– Мама уже сталкивалась со смертью и знает, как поступать.

Сначала Осипов подумал, что он имел в виду ее специальность, но потом сообразил – Игорь вспомнил о смерти своего отца, отсюда и такой пристальный взгляд.

Появление доктора вызвало в коридоре ажиотаж. Все четверо окружили его и требовательно уставились прямо ему в лицо.

– Кто вы такие? – тоном мученика поинтересовался он.

– Я его жена, – ответила матушка Мария. – Ради Бога, как он?

– Его жизнь вне опасности. Его поместят в реанимационное отделение. Он в глубочайшем шоке, поэтому ваше присутствие может оказаться полезным.

Все обрадованно зашевелились. Нина сказала матушке Марии:

– Все будет хорошо. На вас обрушилось слишком много горя сразу, но вы не раскиснете. Господь с вами. Утром я вас навещу.

– Спасибо.

Доктор увел матушку Марию с собой, давая указания, как вести себя с пострадавшим. Нина, Игорь и Осипов вышли на улицу. Стояла глубокая ночь. На небе были звезды, и они, все трое, не сговариваясь, задрали головы кверху и любовались. Никто не хотел нарушать молчание. Они не спеша шагали по тротуару, глубоко вдыхали свежий воздух, наслаждались тишиной ночного города. Осипов думал о Натке и о своем доме, который они потихоньку подготавливали для жилья. Нина и Игорь думали об отце Александре и друг о друге.

И, перед тем, как расстаться, они еще постояли на остановке «Подновье».

– Необходимость ухаживать за больным мужем поможет ей перенести потерю брата, – задумчиво сказала Нина о матушке Марии. – Завтра воскресенье. Игорь, ты пойдешь со мной их проведать?

– Обязательно, – сразу отозвался он. – Осипов, а ты?

– Да. Если он придет в сознание и доктор даст добро, то надо же спросить его, что там у них произошло. С меня потребуют рапорт и заявление потерпевшего, чтобы открыть уголовное дело и задержать Плескача.

– Ты уверен в успехе? – засомневалась Нина.

– По крайней мере, я сделаю все от меня зависящее.

– Передавай привет своей маме, – сказала на прощание Нина. – Натку-то я каждый день вижу на остановке, а вот с мамой твоей мы давненько не встречались.

– Передам, – пообещал Осипов. – До свидания, тёть Нина.

– До свидания, мой дорогой.

И они разошлись в разные стороны.

– Хороший мальчик, – похвалила Осипова Нина. – Ты счастливый человек, Игорь, тебе везет на друзей.

– Да. Но хорошие друзья бывают не обязательно у положительных людей.

– А ты не считаешь себя положительным?

– Ни в коем случае. Я не сделал пока еще ничего такого, чтобы льстить себе такими надеждами. Вот Осипов – тот работает на пользу людям. Или… отец Александр… со своей женой… А ты у меня – вообще подвижник.

Нина улыбалась в темноте и глотала слезы. От Игоря она могла ожидать только такого ответа.

– Сейчас нас будут встречать в переполохе, – взяв себя в руки, шутливо предупредила она. – Ни Шарик, ни Джудичка не привыкли к нашим ночным отлучкам.

И впрямь, их домашние животные ждали их у двери, недоумевали и выражали радость по поводу возвращения хозяев. А те, несмотря на позднее время, не могли уснуть и в конце концов решил встать и выпить чаю, и заодно обсудить последние события.

– Мне очень жаль, Игорёчек, что ты так рано столкнулся в жизни с таким кошмаром. Нет, я бы не хотела для тебя оранжерейной обстановки, но согласись, это слишком резко для ребенка семнадцати лет.

– В семнадцать лет – и вдруг ребенок? Не ребенок я. Хотя, не возражаю, это преступление меня потрясло. Теоретически я предполагал возможность совершения его с кем-нибудь, с кем угодно, даже с близкими и дорогими мне людьми. Тем более что у тебя профессия не самая безопасная, я бы даже сказал – изнашивающая. Осипов вот еще похлеще себе ипостась выбрал. Но я этого не ожидал. С отцом Александром. Господи, помилуй! Они били человека, который не сопротивлялся и не стал бы сопротивляться, даже если бы мог! У священника лишь одна защита: перекреститься и прочесть молитву!

Голос у него снова задрожал. Нина покачала головой и погрела холодные руки о чашку с горячим чаем. Ей и самой тоже хотелось плакать.

– Мы познакомились ведь не очень давно, – отчасти справился с собой Игорь. – Не так давно, как с Осиповым. Но таких светлых людей, как отец Александр, я еще никогда не встречал. Он верит в Бога и является священнослужителем, но в нем нет ни грамма нетерпимости или религиозного фанатизма. Он ни от кого не отворачивается. Он уважает мнение любого собеседника, пусть и не всегда с ним соглашаясь. Он так близко к сердцу воспринимает проблемы других людей, как будто это его жизнь, а не их. Он служитель культа, но не свысока, не презрительно относится ко всему мирскому. С обычными людьми он разговаривает на простом русском языке, без витиеватостей и церковного официоза, и поэтому к нему испытываешь доверие и душевную близость. Он прочел горы литературы, которая и не снилась докторам философских наук, и умеет рассуждать на такие темы, от которых у этих докторов мозги расплавятся, как перегревшиеся микросхемы, а он в них ориентируется, как рыба в воде. Беседовать с ним – истинное удовольствие, он улавливает мысль с полуслова. Может быть, его непосредственное начальство, церковники, находят в нем какие-нибудь недостатки, но зато разовские прихожане его очень любят и ценят, и кроме него, им никто в качестве священника не нужен. Он для них – идеальный священник. Я, конечно, не знаю, что там у них произошло во дворе, но Плескач бил его сознательно – бил человека, который здоровался с ним при встрече и у которого нечего было украсть. И за него некому было заступиться. Если бы Осипов не был при оружии, отец Александр был бы мертв, как и его шурин.

Игорь бессознательно повторил жест своей матери, обхватив ладонями чашку с чаем. Он был бледный, с обведенными темнотой глазами, и выглядел обессиленным.

– Мам, мне казалось, его надо уважать как человека и личность, причем гораздо больше, чем многих других. Мне казалось, это его достоинство и уважение создают вокруг него ореол неприкосновенности, как у президентов. И вдруг я увидел его в грязи, покрытого кровью, с обезображенным лицом. Над ним потрудились монстры. Отец Александр очень сильная личность, но мама, какой же хрупкий человек!

– Милый! – ответила она. – Все люди очень хрупкие в этом смысле. У большинства из нас слабая телесная оболочка, подверженная болезням, и ей легко нанести травму. Бедный отец Александр тут не одинок.

– Я понимаю, – ответил Игорь. – К тому же, ты врач, тебе лучше знать.

Эта полушутливая фраза вызвала у них слабые улыбки.

– Такие моменты пережить тяжело, Игорь, – продолжила Нина. – У разных людей разные способы облегчать себе это переживание. Одни думают о том, что все несчастья относительны, другие пытаются все забыть, третьи жалеют себя и заливают беды вином. Ты у меня мальчик умный и не раскиснешь. Я верю в тебя, дружочек. Бог посылает нам всем испытания. Слабые ломаются, а выдерживают те, кто достоин. А то что же это была бы за жизнь – без испытаний. Люди не могли бы определить, кто есть кто. Who is who, как пытался однажды выговорить наш Михаил Сергеевич.

Они невесело посмеялись и, допив чай, разошлись по комнатам, но уже до самого утра не смогли уснуть. Нина прижалась к подушке и плакала, закусив одеяло, плакала неслышно, но изо всех сил. Игорь вертелся с боку на бок и ждал утра – поскорее бы, чтобы встать и покончить с вынужденным бездействием. Нелегкая штука – взросление, если при этом бывает так плохо. И ему еще повезло с окружающими, которые помогают, и с собственным характером, который крепче стали, но ведь все равно ему плохо! Он оказался не готов к испытанию.

Утром в воскресенье они поднялись раньше обычного, потому что и без того не спали. Игорь отправился на свою пробежку молчаливый и мрачный, вернулся чуть помягче, а за завтраком и вовсе воспрял духом, так как Нина позвонила в больницу, и ей сообщили, что отец Александр очнулся и хочет видеть человека по имени Игорь Белояр.

Отец Александр лежал в отделении реанимации с серьезными внутренними повреждениями, сотрясением мозга, двумя вывихами, переломами ребер и внутренним кровотечением, но зато он пришел в себя и все осознавал. Вокруг него хлопотала матушка Мария, забывшая про слезы и тихо скорбевшая по поводу гибели брата.

К больному Игорь вошел вместе с Осиповым, который был не в форме, но захватил с собой служебное удостоверение и бланки заявления, на всякий случай. Отец Александр вопросительно посмотрел на него, потом, так же вопросительно, на Игоря.

– Это мой друг, – представил его Игорь, – Осипов. Он милиционер. Вчера бандиты убежали, когда он достал пистолет. Доктор Бурков очень не хотел давать разрешение на допрос, но все-таки согласился, с условиями… с элементарными в такой ситуации условиями. Отец Александр, вы не говорите сразу, что хотите сказать, а сначала составьте в уме предложение покороче и пояснее, и тогда говорите. Мама сказала, что так вам будет проще.

Отец Александр с трудом кивнул и начал медленно произносить:

– Но я… почти ничего не помню. Мы шли с Сережей, это Машенькин брат, из Разовки. Было уже поздно и совсем темно. Откуда взялись эти… эти люди… я не заметил, они возникли, будто из ничего… Что-то спросили и тут же стали меня бить…

– Вас? – уточнил Осипов, строча ручкой в блокноте. Он записывал показания дословно.

– Да, именно меня. Сережа за меня заступился, и Плескач… сам Плескач… Господи Боже… Я закрыл лицо и больше ничего не видел. Увы, и не слышал тоже. Я был так потрясен, то, наверное, потерял сознание.

Матушка Мария снова было заплакала, сидя рядом с ним на табуретке, он бросил на нее нежный взгляд, они взялись за руки, и она зажмурилась, превозмогая боль. Губы ее шептали молитву.

– Мы тоже видели Плескача, – досказал Игорь. – Мы с Осиповым их спугнули. Но это неважно. Я рад, что хотя бы вы остались живы и будете поправляться. Теперь эти негодяи не нападут на вас… вот так же, как вчера.

– Отец Александр, – попросил Осипов, – я понимаю, что не этично говорить об этом прямо сейчас, но я должен вас предупредить: для начала официального расследования необходимо ваше заявление…

Отец Александр не дал ему закончить. Его ответ был кратким и твердым:

– Нет.

Игорь округлил глаза. Зато Осипов не удивился, произнес со вздохом:

– Вы не первый и, к сожалению, не последний священник, подвергшийся нападению хулиганов. Мои коллеги не выносят таких дел, потому что в абсолютном большинстве случаев заявлений от пострадавших не поступает. И вот мне предоставился шанс спросить священника: какова причина ваших постоянных отказов писать заявление?

– Причина… в прощении, – так же коротко ответил отец Александр после долгого молчания, во время которого он явно боролся с желанием прочесть проповедь на эту тему. Он закрыл глаза, боясь быть неправильно понятым.

Игорь-то как раз ничего не понял, но Осипов настаивал на своем:

– Отец Александр, это все мне известно. Прощайте обидевших вас, любите ненавидящих вас, подставьте другую щеку и тому подобное. Разумеется, для вас это не только красивые слова, а руководство к действию. Вы относите нападение на вас к такой категории?..

Отец Александр был удивлен его догадливостью и сказал:

– Да.

Осипов продолжил:

– И это ваше собственное решение, а не запрет епископов, митрополитов, патриархов? Верно? Ваша совесть запрещает вам преследовать преступников даже заочно, и даже если бы было можно, вы бы чувствовали себя в таком случае очень неловко, хотя это они перед вами провинились, а не вы перед ними?

Отец Александр следил за ним с возрастающим удивлением и ответил:

– Поразительно точное определение. Именно так.

– Значит, по-вашему, пусть они ходят на свободе, пока Бог их сам не накажет?

В тоне Осипова прозвучало ожесточение, которое обеспокоило Игоря.

– Да, – ответил отец Александр.

– А то, что они, оставаясь на свободе, будут нападать на других мирных людей, вас не волнует? – уже откровенно напирал Осипов, как танк.

Игорь не успел его остановить, да этого и не нужно было делать. Глаза отца Александра сверкнули – он был жестоко покалечен, но отнюдь не сломлен. И ответ его вышел легко, будто он был невредим:

– Ловить преступников – это задача милиции, а не священников.

– Вот как? А что мы будем предъявлять им в суде, если все будут вести себя так же, как вы? Они на голословные обвинения лишь рассмеются! Я знал, что вы поступите так, и не хотел сюда приходить, но мне надо выполнять свой долг. Не обижайтесь, но вы представляете себе, как мы оба сейчас выглядим? Я – обслуживатель, выполняю черную работу, убираю грязь с улиц, а вы так святы и непогрешимы, что боитесь замарать себя, прикоснувшись к этой грязи. И при этом некрасиво выгляжу я, раз по нашему городу еще свободно разгуливают преступники, а не вы, якобы из высшего благородства не желая их обвинять.

Игорь затаил дыхание. Отец Александр и не собирался сдаваться, тогда как его жена сжимала руки от страха.

– Если я поступлю иначе, я буду презирать себя, – ответил он.

– Ну да, а пока они пусть творят что хотят! – возмущался Осипов. – И нести за это ответственность буду я, а вы… вы вот сейчас при мне и при Игоре, который вас уважает, без стыда умываете руки! Знаете что я вам сажу еще – эти подонки обязательно нападут на свою очередную жертву, на кого-нибудь, кто может оказаться слабее вас, отец Александр, и следовательно, пострадает намного больше. Для глупенькой Людмилки Шевченко, например, или любой другой девушки встреча с негодяями наверняка завершится трагедией, которая будет на вашей, а не на моей совести, потому что это ваша совесть чистоплюя связала мне руки.

– Осипов, пощади! – прошептал Игорь.

Зато отец Александр, как ни странно, от возмущения Осипова как будто набирался сил.

– У каждого из нас своя правота, – произнес он. – И спорить по этому поводу бесполезно. Мне стало очень стыдно за то, что в ваших глазах мой поступок действительно выглядит недостойным, но решение мое изменить нельзя. Простите меня, пожалуйста.

– Да Бог вам судья, – непримиримо сказал Осипов. – Желаю вам скорейшего выздоровления. Честь имею.

И он направился к двери.

– Минуточку! – воскликнул отец Александр и сделал невольное движение, словно намереваясь броситься следом. Матушка Мария испуганно пискнула.

Осипов обернулся.

– Не уходите вот так, пожалуйста, – произнес, на сей раз с заметным трудом, отец Александр. – Вы замечательный молодой человек и заслуживаете восхищения и…

Тут он закашлялся и не смог больше говорить, да в этом и не было необходимости.

– Спасибо, – вовсе не благодарным тоном поблагодарил Осипов. – Всего хорошего. До свидания, Игорь.

– Пока, – откликнулся Игорь.

Осипов ушел, так и не успокоившись. Отец Александр же после его выступления заулыбался, невзирая на кашель и невозможность говорить дальше. Игорь даже засомневался, стоит ли ему извиняться за несдержанность и резкость своего друга.

– Отец Александр, я вижу, вам нехорошо, – вместо этого сказал он. – Я лучше зайду позже. Я счастлив только, что вы живы и скоро, надеюсь, поправитесь. Мама моя… она, может быть, зайдет, но если не зайдет, то велела передать вам большой привет и пожелать скорейшего выздоровления.

Он улыбнулся ободряюще на прощание и собирался покинуть палату, но отец Александр отрицательно затряс головой, протянув к нему руку, и лицо его выразило тревогу. Игорь остановился сам и попытался остановить отца Александра:

– Ничего не говорите, прошу вас. А то вам станет совсем плохо.

– Могу рассказать я, – неожиданно предложила матушка Мария, и отец Александр с благодарностью пожал ей руку.

Игорь вернулся:

– О чем рассказать? Что-то еще случилось?

– Да. Сегодня, совсем рано утром, я ходила домой, всего на полчаса, взять кое-какие вещи и немного еды. Было еще темно, и я очень испугалась, когда наступила на что-то большое и мягкое под нашей дверью. Это был Сенечка Шевченко, наш сосед. Вы его хорошо знаете, Игорь.

– Да, конечно.

– Он лежал возле нашей двери, прямо на полу, как будто спал тут, а я его разбудила. Он поднялся на ноги, держась за стену, и был похож на сумасшедшего: глаза бродили, руки тряслись, сам он шатался, как пьяный, и что-то бормотал непонятное. А как увидел меня, вдруг весь задрожал, даже зубы застучали, крикнул: «Я не убивал его! Я не убивал!» и убежал от меня, так что я боялась, как бы он не расшибся на лестнице. А потом я вернулась сюда и посоветовалась с батюшкой, что бы это значило.

– Странно, – протянул Игорь. – При чем здесь Сеня Шевченко?

Лицо отца Александра по-прежнему выражало тревогу, и он мучительно готовился еще что-то сказать. Игорь постоянно останавливал его жестом.

– Он крикнул, что не убивал… Боже мой! Он что, думает, что тоже избивал вас?

Отец Александр оживленно закивал головой, радуясь догадливости Игоря.

– Но ведь его там не было, – уверенно произнес Игорь. – Я помню, первой моей мыслью было: это Плескач, а второй мыслью было облегчение: слава Богу, что с ними нет Сени. Он ведь в последнее время не отходил от них ни на шаг. Или, может быть, он был с ними, а потом убежал?

– Его там не было, – прохрипел отец Александр.

Игорь задумался:

– Очень странно… Почему же тогда он… Он что, не помнит, где он был, когда и с кем?

Отец Александр снова кивнул и сказал одними губами:

– Он болен.

– Вы тоже заметили? Я надеялся, что мне это только кажется.

Отец Александр беспомощно заморгал глазами.

Игорь несколько минут молчал, напряженно думая. Отец Александр следил за ним и крепко держал за руку, чтобы он не ушел без какого-нибудь сделанного вывода.

– Доктор меня убьет, если я начну вас беспокоить… – пробормотал Игорь.

Но отец Александр еще крепче ухватил его за руку, а матушка Мария сказала:

– Не молчите, Игорь, и ничего не скрывайте. Вы же знаете батюшку: чем меньше ему известно, тем больше он нервничает.

Игорь еще немного поколебался. Перевесил умоляющий взгляд священника. Тогда Игорь поделился своими соображениями:

– У меня есть друг, Эдик Тимофеев. Мы учимся в одном классе. И хотя мы с ним не очень похожи, нам интересно вместе, есть некоторые точки соприкосновения, музыка, книги, учеба, и вообще он классный парень. Но мы с ним уже давно не общаемся, потому что Сеня Шевченко втянул его в какую-то секту. Боже мой, это ужасно. Как же это раньше не пришло мне в голову… Ведь когда я подрабатывал в прокуратуре, я слышал, что в сектах процветают всякие гадости, и наркотики тоже. О Боже мой, Сеня! Вот почему он иногда не отвечает, если к нему обращаешься, надолго исчезает… не помнит, где он был вчера и что делал! О Боже мой, Эдик! Ему грозит то же самое! Отец Александр, мне уже нужно идти.

Тот закивал головой и снова одними губами произнес:

– Найдите Сеню.

– Обязательно. Выздоравливайте поскорее. Можно, я буду навещать вас после школы?

– Конечно! – в унисон улыбнулись и отец Александр, и матушка Мария.

Игорь бросился к двери. Мысленно он уже начал действовать.

Отец Александр перекрестил его, закрыл глаза и зашептал молитву.

День снова намечался очень хороший – солнечный, с легким ветерком, с оттепелью. Город как будто просыпался после зимней спячки. Не то чтобы в его жизнедеятельности происходили заметные изменения, просто в воздухе витало уже что-то неуловимое – запах весны, от которого хотелось расправить крылья и взлететь в небо. Тесна и тяжела становилась теплая зимняя одежда, толстая, как оболочка кокона. На утомленных лицах поблескивали глаза и улыбки, несмотря ни на что: зима – это всегда угасание, весна – это всегда возрождение, радость, активность. И… грязь на дорогах, заляпанные и забрызганные до самых крыш машины и автобусы, промокшие ноги, насморк и кашель от извечной в это время года простуды.

Игорь вышагивал в сторону Подновья пешком, игнорируя любой вид транспорта, и строил в уме планы и предположения. Строго говоря, Сеня не был его другом, но Игорь не относился равнодушно к его судьбе и не мог бросить его в беде. «Глупый, слабый мальчишка! – разозлился попутно Игорь. – Мало того, что сам вляпался в историю, так еще и других за собой тянет, за компанию! И наркотиков не побоялся, идиот несчастный! И отец Александр из-за него сейчас беспокоится, а ему необходим отдых и хороший уход, и никаких треволнений. Ну что за неудача, Господи! Где я сейчас найду этого осла? Бродить мне вокруг его дома, что ли?» Это был не лучший выход. Он чувствовал, что к нему постепенно подступает вчерашняя паника, с сердцебиением и удушьем от бессилия. Пришлось остановиться, закрыть глаза, сделать несколько глубоких вдохов и на минуту забыть обо всем.

Спокойно, Белояр, без нервов. Что за возбуждение такое неестественное, смешно смотреть, как пацан, раскис, того и гляди – слезы хлынут ручьем. Не парень, а девчонка. И прекрати, в конце концов, перескакивать с одного на другое, обдумывай все по порядку. Поспешишь – людей насмешишь. И ничего не добьешься вдобавок.

Только спокойно.

За Сеней он никогда не следил, но видел в нем изъян уже давно, больше года. Именно тогда, прошлой зимой, с ним стали случаться странные, необъяснимые перепады настроения. При этом не факт, что это связано с сектой – какое-нибудь поганое курево он мог достать и сам, дурень. Общение его с Плескачом обнаружилось позже – прошлым летом. Подрабатывая в прокуратуре, Игорь очень удивился, увидев их вместе. И опять же не факт, что и это связано с сектой. Плескач и секта – звучит неубедительно, хотя… кто знает…

Непреложным является пока только один факт: само наличие секты. Сеня зависит от нее и потащил за собой Эдика. Одному погибать, видите ли, скучно. Или страшно. Итак, в городе существует некая организация, видимо, легально, либо под прикрытием, а скорее всего – тайно, раз Сеня до сиз пор никому ничего не разболтал, и раз о ней никто ничего не слышал. Тимофеев не смог ее раскусить, следовательно, прикрытие достаточно мощное.

Господи, за что отцу Александру такое наказание.

Легко сказать – найди Сеню. А где его искать-то? И вообще, если он сейчас убежден в том, что участвовал вместе с Плескачом в избиении, то прячется от всех, и это естественно, любой бы на его месте спрятался. Шансов меньше, чем в поисках иголки в стоге сена.

Стоп.

Осипов может помочь. Это и его касается, он намного ближе знает Сеню, его мать и сестру, и подскажет, куда двигаться дальше. Другой вопрос, захочет ли он это делать после утренней сцены в палате отца Александра.

Ух! Мысли Игоря мгновенно устремились в заданном направлении. Как Осипов набросился на едва живого, почти бездыханного священника – как злобный волк на ягненка! А отец Александр вдруг ожил от такого давления, как будто нуждался не в уходе и заботе, а в таком вот нападении. Какая прелесть – а ведь они, пожалуй, тоже со временем подружатся… Есть в них что-то общее.

Осипов поможет.

Остановившись на этом решении, он несколько успокоился, не делал скоропалительных выводов, а только тщательно отыскивал в памяти воспоминания, пусть даже мелкие, но которые прольют свет на происходящее.

Осипов был дома один и спал, поэтому открыл дверь с недовольным ворчанием, а увидев Игоря, и вовсе чуть было не захлопнул дверь у него перед носом.

– Эй! – возмутился тот. – Ты что, с ума сошел?

– Не трогай меня, – предупредил Осипов. – Я сегодня бешеный, как собака. А чего ты хочешь – я не спал всю ночь, и поп твой довел меня до белого шипения.

– Ты меня напугал, а не его, – ответил Игорь, раздеваясь и вешая куртку на крючок. – А где Натка?

Осипов с продолжением своего ворчания прошаркал шлепанцами на кухню, ставить чайник и заваривать кофе.

– Где, где… В нашем домике, в Сормове. Наводит глянец, скоро уже переедем. Недели через две, наверное. Скорее бы.

Тут он слегка оттаял и улыбнулся. Игорь воспользовался этим и прочно утвердился на табуретке, поставил локти на стол и положил подбородок на сдвинутые кулаки. Осипов сел напротив и устало попросил:

– Если ты пришел разбираться насчет инцидента в больнице… Не старайся, не выйдет. Может быть, отец Александр и является для кого-то образцом добродетели, но для меня, извини, его так называемое «непротивление злу» – всего лишь предлог, чтобы не нести никакой ответственности за дальнейшую судьбу мерзавцев. Чистоплюй.

– Не возражаю, друг мой, – тут же уступил Игорь. – Ты человек прямой, в этом твое достоинство, одно из многих. Он это почувствовал сразу и, кстати, скрывать не стал. Я не об отце Александре пришел говорить с тобой, тем более что ты воспринял его позицию в штыки, а мне так, если честно, все равно. Осипов, мне нужна твоя помощь. У меня вдруг возникли проблемы, от которых я не могу отвертеться.

Осипов посерьезнел:

– Твой отец?..

Игорь замер на несколько мгновений, потом с усилием покачал головой:

– Нет, это не отец. Осипов, ты не поверишь. Это Сеня Шевченко.

Осипов вздохнул и сделал две чашки черного кофе.

– Игорь, ради Бога. Неужели ты меня разбудил из-за такой ерунды? Сеня Шевченко – это сплошная ходячая проблема с самого своего рождения. Не утомляй меня. Голова раскалывается, таблетку выпить, что ли?

– Осипов, – грустно произнес Игорь. – Какой ты черствый. Стал бы я тревожить тебя после таких событий по всяким пустякам? Пожалуйста, сядь и постарайся выслушать меня до конца. Все очень серьезно. Серьезно как никогда.

Ставя на стол чашки с кофе и вазочки с сахаром, печеньем и конфетами, Осипов испытующе смотрел на Игоря и изгонял из головы остатки сонливости. Похоже, дело действительно требовало вмешательства – Игорь не паникер.

– Я давно заметил, – начал Игорь, – что у Сени не все в порядке. Не вообще в жизни, а… в психике. Он стал странный. Знаешь, это было похоже на наркозависимость.

– Возможно, – согласился Осипов. – Я тоже как-то подумал об этом. Но Сене разве скажешь? Чуть дотронься до него – и он, как улитка, залезает в свою раковину и притворяется мертвым, пока не оставишь его в покое. Но Игорь, если бы он что-нибудь натворил, я бы первый узнал об этом, ведь, кроме меня, помогать ему никто не станет. Не Плескач же!

Игорь скривился:

– Не тот случай. Кстати, ты его сегодня не видел?

Осипов хорошенько вспомнил, потом ответил:

– Кажется, нет. Но даже попадись он мне под ноги, я бы не обратил на него внимания, так как хотел поскорее лечь и уснуть. Так что с ним случилось?

– Не знаю, оставил ли он нам шанс его спасти, – сказал Игорь. – Матушка Мария ходила сегодня домой, принести чистое белье и еду. Наткнулась на Сеню, который лежал на полу возле их двери, и когда увидел хозяйку, закричал: «Я не убивал его!» и убежал со всех ног.

Осипов нахмурился:

– Не гони. Я прекрасно помню вчерашнее избиение. Его там не было.

– Не было, – подтвердил Игорь. – И отец Александр убежден в этом. Но, Осипов, получается, что он сам не помнит, где он был в это время.

Осипов долго молчал, переваривая это сообщение, и сильно хмурился. Оба забыли о кофе. Если бы тревогу поднял не Игорь, Осипов, наверное, и не поверил бы. А Игорю Осипов верил.

– Матушка Мария не ошибается? – мрачно уточнил он.

– Нет. Потому-то отец Александр и позвал меня так срочно – чтобы я нашел Сеню и объяснил ему, что еще не поздно все изменить. До сих пор я излагал только факты. А теперь мои предположения, в которых я не сомневаюсь, и прошу тебя не расспрашивать меня о подробностях прямо сейчас, иначе я собьюсь с курса или запутаюсь. Сначала я попробую обрисовать картину в общих чертах, а потом уже перейдем к деталям. Ладно?

– Ты абсолютно уверен в своих предположениях?

– Да.

– Тогда начинай.

Игорь сделал паузу для упорядочения материала и распределения его по пунктам. И хлебнул из чашки кофе.

– Итак, Осипов. В городе есть какая-то организация, занимающаяся промывкой мозгов, из тех, которые мы обычно называем сектами. Туда ходят и Сеня, и Эдик Тимофеев. Насчет Плескача не знаю, но думаю, что да, так как однажды в разговоре Сеня сделал намек и не успел его замазать, из этого намека следовало, что деятельность Плескача правомочна. Он даже назвал их… каким-то словом… Не помню, каким, но я сразу вспомнил фашистов. К этой организации невозможно подкопаться или взять силой, иначе Тимофеев, вытаскивая Эдика, стер бы ее с лица земли. Нападение Плескача на отца Александра может быть либо случайностью, либо запланированным действием, это для меня в данный момент неважно. Каким образом Сеня узнал о нападении, я объяснить не могу, но это легко выяснить, как выражался Шерлок Холмс, дедуктивным методом. Мне просто не хочется сейчас отвлекаться в сторону. Факт тот, что Сеня знает о нападении и думает, что отец Александр мертв и что он, Сеня, участвовал в этом, хотя это неправда. Надо найти его и сказать ему, что это неправда и пора бросить Плескача и прочие гадости и жить нормальной жизнью, смотреть людям прямо в лицо и не убегать от действительности! А если он не захочет или станет, как всегда, увиливать, то схватить его за шкирку и запереть в каком-нибудь реабилитационном центре, чтобы он родился заново.

К концу длинной речи у Игоря запершило в горле, и он еще хлебнул кофе. На печенье и конфеты они даже не смотрели. Осипов задумчиво вертел свою чашку на одном месте.

– Слушай, ну ты меня озадачил, – наконец, произнес он. – Допускаю, что все это правда, потому что это вполне возможно, а ты размышлял об этом больше меня. Мне, признаться, такое в голову не приходило, но логика в этом есть, поэтому… Бедный Сенечка. Я даже не представляю, где он может сейчас находиться, Игорь. Ты погоди, я на минуту.

Он вышел из кухни и вскоре вернулся с блокнотом в руках, который он тщательно перелистывал. Игорь вопросительно на него посмотрел.

Он пояснил:

– Мне самому еще никогда не попадались дела о сектах, и я не знаю, с какой стороны к ним подступиться. Но в прокуратуре есть следователь, он недавно приехал из Москвы, так вот про него говорят – настоящий спец по всяким «неформалам». Вроде бы он буквально уничтожил одну большую группировку сатанистов до самого основания. Хотя – если хочешь знать мое мнение – это сродни организованной преступности, похоже на гидру: на месте одной отрубленной головы вырастает две.

Игорь заметил с тревогой:

– Ты настроен пессимистически.

– Так и есть. Вот, его телефон.

– Сегодня воскресенье.

– У меня и домашний телефон есть. Но рассказывать ему будешь сам. Я немного не в себе, да и сведения все у тебя… Звонить?

– Конечно. Сеню надо найти как можно быстрее.

Они перекочевали в комнату и сели на диван. Осипов подвинул к себе телефон, снял трубку и вдруг засомневался:

– Ты точно уверен, что это секта?

Игорь воскликнул раздраженно:

– Господи, Осипов! Я бы все на свете отдал, чтобы это было не так! Но мой лучший друг и одноклассник берет у Сени Шевченко какую-то книгу почитать, а через несколько дней он уже лысый, чужой и грозит уйти из дома, если ему будут мешать! Дай сюда телефон, я сам позвоню твоему специалисту. Как его зовут?

– Тихо, не мешай. А то собьюсь.

Следователь был дома, чему они не удивились – все-таки воскресенье и полдень. Звали следователя Максим Петрович Булатов. Он не стал обсуждать детали по телефону и предложил им приехать к нему домой, не очень далеко, на проспект Гагарина, возле Дворца Спорта и гостиницы «Ока», и поговорить более обстоятельно. Голос у него был тихий и спокойный, противоречащий напряженному состоянию Осипова и Игоря, и он обнаружил не показное знание предмета. Особая сложность таких дел связана с тем, что невозможно провести разоблачение напрямую – так всегда наносится вред простым людям. Теоретически существует система образования и функционирования таких организаций, но чтобы их ликвидировать, к каждой из них нужно иметь индивидуальный подход. Как правило, основная идеологическая деятельность их протекает тайно, поэтому о ней никогда ничего не бывает известно, и следовательно, им нельзя предъявить не только доказательств или улик, но даже и самих обвинений. Кроме того, любое, пусть и незначительное соприкосновение с этой областью жизни чревато грандиозными неприятностями и постоянным риском абсолютно для всех вовлеченных в это, начиная с идейного вдохновителя и заканчивая случайным прохожим, встретившимся с кем-нибудь из так называемых «посвященных». Это – огромная черная дыра, которая всасывает в себя всех, кто к ней неосторожно приблизился. Это – фантастический преобразователь, который навсегда изменяет душу и тело человека.

Да, Максим Булатов знал в этом толк. Осипов присмирел, но отнюдь не собирался отпускать Игоря одного на эту встречу. А Игорь, собственно, не возражал. Две головы – хорошо, а три – лучше, и вообще, чем больше народу возьмется за дело с умом, тем больше шансов достичь положительного результата.

Перед уходом они все-таки напились кофе с печеньем и конфетами. Осипов зевал до слез. Игорь, глядя на него, тоже начал зевать и отчаянно захотел спать. Поэтому он рассвирепел:

– Вот Сенька Шевченко! Вечно он создает проблемы, причем не себе, а другим! Вот только попадись он мне. Накостыляю по шее.

Осипов переоделся. Он тоже про себя обещал устроить взбучку глупому мальчишке, как только он отыщется. Черт побери, вокруг него кипят такие страсти. Люди не спят ночами, а ему – хоть бы хны! Заварил кашу, а окружающие его спасай, иначе он погибнет. Что за манера перекладывать решения на посторонние плечи.

Спать хочется.

– Я читал, одной из самых ужасных пыток средневековья была такая, когда человеку не давали спать, – подливал масла в огонь Игорь. – Даже хладнокровнейших еретиков инквизиция раскалывала буквально в течение…

– Игорь! – простонал Осипов, запирая входную дверь. – Умоляю, ни слова о сне!

– Ладно. Пошли.

Во дворе было необычайно оживленно. Сперва ни Осипов, ни Игорь не обратили на это внимание, целиком и полностью поглощенные своими мыслями. Но вот, уже почти выбравшись из толпы, они удивились тому, что все дружно глядят вверх, задрали головы, как будто там грядет солнечное затмение. Осипов и Игорь тоже глянули туда, скорее машинально, чем из любопытства, и тут же застыли, пригвожденные к месту зрелищем, которого еще не видывал этот двор. Там, наверху, на крыше, стоял человек. Его фигура на такой высоте казалась крошечной, на фоне неба и яркого солнца – хрупкой и прозрачной. Она лепилась на самом краю парапета, балансируя и раскачиваясь, как канатоходец, но не уходя с парапета. Это было ужасающее и вместе с тем чарующее зрелище.

Фигура что-то крикнула сверху, но с такой высоты ничего нельзя было услышать.

– Прыгнет! Прыгнет! – зашелестела толпа.

Прыжок с крыши девятиэтажки – на это надо было решиться, но несчастный мог сорваться оттуда в любой момент и без необходимости прыгать.

– Пусть вызовут пожарных, – приказал Игорь Осипову. – Или сам вызови.

А сам заработал локтями, проталкиваясь к подъезду.

– Ты куда? – удивился Осипов.

– Наверх.

– Зачем?

– Это же Сеня!

– Что? Откуда ты знаешь?

– А больше некому! Поторопись с пожарной машиной!

Игорь активно пробирался сквозь толпу и никак не мог придумать, чем удержать Сеню на парапете до того, как он услышит свое оправдание. Лифт, как всегда, ехал очень медленно. Зато дверь на крышу оказалась без замка, ручка была прикручена проволокой, которую любой мальчишка осилит в два счета. Игорь подтянулся на руках и очутился на крыше. Он двигался осторожно – не спугнуть бы Сеню – и прислушивался, не едут ли пожарные. Не может быть, чтобы до сих пор никто не додумался вызвать пожарных, «скорую помощь» и милицию.

Сеня увидел его раньше, чем он увидел Сеню.

– Не подходи! – раздался визг у него за спиной. – Не подходи, я спрыгну!

Игорь резко повернулся и замер, протянув вперед руку:

– Не делай глупостей. Слезай оттуда.

Его голос, в отличие от Сениного фальцета, звучал достаточно ровно. Снизу не доносилось ни единого звука – слишком высоко. Сеня стоял на краю парапета, боком к пропасти, и старался туда не смотреть. Он был жалок до невозможности – худенький, сутулый, серый, с похудевшим лицом и диким блеском глаз. У него тряслись руки, ветер трепал его куртку и брюки, и от этого казалось, что он трепещет, как осиновый лист, и его вот-вот унесет с очередным порывом.

– Не подходи! – крикнул Сеня еще раз. – Спрыгну!

– Спокойно, Сенечка, – ответил Игорь. – Я не подхожу. Я стою на месте. Пожалуйста, сойди вниз. Хотя бы на одну минуту, Сенечка, мне надо тебе кое-что сказать.

– Я все знаю и без тебя!

– Ты ничего не знаешь.

Игорь медленно продвинулся на шаг вперед, не спуская взгляда с Сени.

– Не шевелись! – кричал тот вне себя.

Игорь не шевелился.

– Я знаю все! Я убил отца Александра!

– Нет, глупый!

– Да! Его убил Плескач, а я всегда с ним! Уходи отсюда! Я – убийца!

– Да нет же! Выслушай меня! – Игорь неосторожно бросился к нему, он в ответ оторвал ногу от парапета и повис над бездной, его лицо в этот момент сияло каким-то торжеством, словно он был так могуществен, что мог диктовать условия целой планете. Игорь в ужасе остановился и сложил руками примирительный жест:

– Я стою! Я не двигаюсь! Вернись на парапет, пожалуйста. Не прыгай, пока я тебе не скажу, что произошло вчера. Ты можешь подождать немного… с прыжком?

Сеня улыбнулся и поставил ногу обратно на парапет. Он тяжело дышал, но, очевидно, не боялся смерти в том виде, как он ее себе представлял. Он был перевозбужден близостью и реальностью смерти и не контролировал себя, но он не был безумен. В таком состоянии было бесполезно взывать к логическому мышлению, поэтому Игорь пробовал воздействовать на его чувства.

– Сеня, ты ошибаешься. Тебя там не было.

Труднее всего было оставаться неподвижным, когда хотелось подбежать, схватить дурака и стащить его с парапета в безопасное место.

– Ты врешь!

Но при малейшем движении Сеня заносил ногу над краем и со все большим усилием возвращал ее обратно. При этом ему доставляло противоестественное удовольствие видеть, как Игорь слушается его команд – прямо-таки не Игорь, а дрессированный пудель.

– Не вру. Я видел Плескача и его банду, это правда. А тебя там не было. Спустись вниз, пожалуйста.

– Врешь. Вот я сейчас спущусь вниз и меня сразу поймают, повезут в тюрьму за убийство! Я что, по-твоему, идиот?

Игорь чуть было не ответил: «По-моему, да».

– Ты не идиот, Сеня. Ты просто болен. Никто не собирается везти тебя в тюрьму. Тебя не за что везти в тюрьму. Спускайся.

– Ни за что! Я убил его!

– Да никого ты не убивал! С чего ты, в конце концов, взял, что отец Александр убит?

– Мы с Плескачом его убили!

– Тебя там не было! И отец Александр не умер! Он жив, ты меня слышишь? Он тоже знает, что тебя там не было! Спускайся же, Сеня.

– Что ты говоришь!

Игорь подвинулся еще на шажочек ближе.

Теперь их разделяло расстояние около десяти метров. Преодолеть его и схватить Сеню прежде, чем он спрыгнет вниз, сумеет только какой-нибудь натренированный сотрудник какого-нибудь спецподразделения. Игорь не рисковал.

– Успокойся хотя бы на минуту, Сенечка, и раскинь мозгами. Отец Александр жив. Тебя не было там, мы там тебя не видели. У тебя нет никаких оснований прыгать.

– Ты все врешь.

– Глупый. Какой мне смысл врать?

– А такой! Посадить меня в тюрьму! Не дождетесь! Нашли дурака!

– Сенечка, успокойся, пожалуйста. Ну неужели ты не можешь подумать об этом? Ты бы сразу все понял и спустился.

Думать Сеня действительно уже не мог. Его замкнуло, он жил своими последними ощущениями, а разум был уже мертв.

– Сеня, ты посмотри на меня. Ты меня узнаёшь? Я – Игорь Белояр, слышал про такого? Мы учимся в одном классе. Ты часто приходишь ко мне в гости, когда показывают хоккей или футбол.

– Ты что, спятил? Я прекрасно тебя знаю!

– Тогда вспомни и скажи мне, я хоть раз тебя обманывал?

– Понятия не имею! Все умеют обманывать и притворяться!

Игорь вдруг тоже почувствовал панику, словно и он стоял на краю парапета и глядел вниз, на колыхание толпы, собравшейся во дворе.

– Я не притворяюсь, Сеня.

В это время на крышу поднялся еще один персонаж – Осипов. Ни Игорь, ни Сеня его не заметили, он спрятался и выжидал удобный момент для вмешательства.

– Не подходи!

– Не подхожу. Не бойся меня, Сеня.

– Я не боюсь тебя!

– Тебе никто не желает зла, Сеня. Умоляю, сойди вниз.

– Ни за что!

Игорь по-прежнему не спускал с него глаз и пытался незаметно придвинуться еще ближе, и заодно брал себя в руки. Пробудить процессы мышления у Сени в голове не получилось пока, но не годится и самому терять контроль над собой. Должно быть, это заразительно. Нет, надо срочно сконцентрироваться.

Внезапно Сеня опустил голову и провел рукой по глазам. Его лицо исказила гримаса, он стал говорить более связно.

– Другого человека я не слушал бы даже. Но ты, Игорь, меня поймешь. Для меня нет дороги дальше. Я не могу жить. Впереди у меня ничего нет. С самого рождения я совершал одни только ошибки, и каждая ошибка запутывала меня больше и больше в эти сети. Ты думаешь, я умру, когда спрыгну туда? Нет, я не умру. Потому что я уже умер. Может быть, я и не рождался вообще. И не жил никогда.

– Это не так.

– Так. Сравни хотя бы нас с тобой. Ты – супермен. А я – неудачник, наркоман, убийца. Разве ты не видишь? Я давно сошел с ума. Я теряю память и исчезаю с лица земли.

– Суперменов не бывает.

– Бывает. У меня нет будущего, Игорь. Я разрушен, и душой, и телом. Я не человек, а зомби.

– Ерунда. Тебя можно вытащить.

– Я один.

– Нет.

– Я никому не нужен!

– Сеня, не малодушничай. У тебя есть младшая сестра, которая без тебя просто погибнет, потому что за нее некому будет заступиться. Ты способен оставить Людмилку в таком же одиночестве, какое кажется тебе сейчас?

Теперь между ними было чуть больше пяти метров. Их уже можно было преодолеть в доли секунды и схватить Сеню. Проклятие, где пожарные? Если бы внизу что-то менялось, Сеня это заметил бы, а он по-прежнему стоял на парапете, скрюченный от отчаяния, как вопросительный знак. В лицо ему светило солнце, от которого он ничем не мог загородиться, и оно безжалостно обнажало Сенину боль и разочарование.

– Я больше не могу, Игорь!

– Тихо, Сенечка. Спустись сюда. Все будет хорошо. Мы тебе поможем – отец Александр, я, Осипов. Плескач отправится в тюрьму, а ты забудешь обо всей этой дикости и начнешь жить заново. Спускайся.

– Нет! Все кончено!

– Представь себе: сейчас внизу наверняка стоит Людмилка, смотрит сюда и дрожит от страха. Сеня, ты жестокий, если заставляешь ее переживать это.

Служебные машины всё не появлялись из-за нерасторопности зевак – они не торопились звонить в соответствующие инстанции, чтобы во время их отсутствия не произошло что-нибудь, самое интересное.

– Не подходи ко мне!

– Не подхожу.

– Ты все это придумал, но меня этой сказкой не успокоить. Тебе и Осипову я не верю. А отец Александр, даже если и жив, тоже солжет во имя спасения, что будто бы меня не было. Я же знаю, что я там был! Я опомнился там, неподалеку от трупа и от вас с Осиповым, и все видел и слышал. Нет, Игорь. Это конец.

– Конец бывает только в конце, Сеня, а для тебя еще не все потеряно! Ну зачем ты заставляешь всех страдать.

– А я? По-твоему, мне так легко? Я всю жизнь находился в состоянии шока! Мне надоело! Надоело равняться на других и сравнивать себя с другими! Надоело терпеть этот кошмар! У меня темнеет в глазах от усилий, и я больше не могу!

Игорь протянул к нему руку:

– Спускайся ко мне, пожалуйста.

– Не подходи!

– Не подхожу. Только спускайся.

– Не могу!

Игорь устал бороться с ним на расстоянии и ждать подкрепления, поэтому он мысленно сконцентрировался и решил начать подготовку к прыжку.

– Сеня, все, что ты мне сказал, не имеет смысла говорить на крыше девятиэтажки. Ради Бога, я же вижу, что у тебя есть все шансы выкарабкаться и зажить новой жизнью, без всяких Плескачей, наркотиков и прочей дребедени. Ты не один. У тебя есть друзья, которые всегда тебя поддержат в трудную минуту, и Людмилка, которую именно ты должен поставить на ноги, так как у нее-то действительно никого больше нет, только старший брат. Ты запутал свою жизнь еще и тем, что не доверял нам, мне и Осипову, хотя доверял Плескачу, а это, согласись, немножко странно. Но, Сенечка, еще не поздно все исправить. Плескач рано или поздно будет взят и получит по заслугам. Не надо думать, что никто не пожалеет о тебе, если ты умрешь. Но ты ведь не умрешь, правда? Отец Александр нам не простит, если ты умрешь.

Сеня молчал и корчился от боли на краю парапета.

– Спускайся.

Игорь сгруппировался для решающего прыжка, как вдруг с резким звуком, звуком пушечного выстрела, захлопнулась от сквозняка дверь, ведущая сюда. По крыше разнесся ее грохот и писклявое треньканье примотанной к ручке проволоки. Сеня весь встрепенулся, даже подскочил в попытке повернуться в другую сторону:

– Кто здесь? Не подходи!!!

Окончание его крика доносилось уже не с парапета и стремительно удалялось вниз. Сеня не удержал равновесия и сорвался. Впечатление было такое, словно из проектора выдернули слайд. Мгновение назад он стоял вот тут, перед глазами, и нет его, он исчез за краем парапета, и не существует силы, которая могла бы вернуть его обратно. Через несколько секунд убийственной тишины толпа завопила, заулюлюкала, забилась в истерике и отхлынула от крови, как от огня.

А на крыше царила полнейшая тишина, только ветер дул в уши.

Осипов покинул свое укрытие, подбежал к парапету и глянул во двор. И негромко ругнулся – там прибыли уже милиция, врачи и целых две пожарных машины, и занимались своими делами.

Еще чуть-чуть – и Игорь стащил бы Сеню с парапета.

Осипов повернулся к Игорю. Тот замер, как соляной столб, на половине подготовки к прыжку, с полусогнутыми коленями, с протянутыми руками, всем своим существом устремившись вперед, за Сеней, и взгляд его широко раскрытых глаз тоже замер – на той точке, где минуту назад находился Сеня.

О Господи, его нет.

Господи, неужели его действительно уже нет?

Дверь снова дала о себе знать – это забирались на крышу работники милиции. Осипова они знали лично и приветливо с ним поздоровались, а вот фигура Игоря их озадачила. «Наш с погибшим друг, – шепотом пояснил Осипов. – Он пытался убедить его сойти с парапета. Не успел. Но, ребята, это было ужасно. Давайте уведем его отсюда».

Игорь не сопротивлялся, когда его уводили с крыши, но каждую секунду оглядывался туда, где стоял Сеня, и сам был бледный и холодный, как труп.

Немного о любви

Когда Борис Новиков привел Фаину к себе в гости, то есть домой к Тимофеевым, о ней была наслышана уже вся улица. Борис был увлечен как никогда. Имя девушки он повторял даже наедине с самим собой. Ее образ преследовал его везде. Он видел девушку во сне – а до встречи с ней он вовсе не видел снов. Мысленно он разговаривал с ней в ее отсутствие и забросил свой «Город мертвецов», который до того семимильными шагами продвигался вперед.

Было одно «но» в этом радужном состоянии – теперь Борис не снимал маску и в полном одиночестве. Он осознавал свою влюбленность, но яростно этому сопротивлялся и уверял себя, что ничего подобного не происходит, а то, что он испытывает к Фаине – не более чем придуманный им с самого начала спортивный азарт и привлекательность борьбы. Ему было стыдно признаться в любви, так как он считал любовь непростительной слабостью, недостойной мужчины. Но, разумеется, при Фаине он в эти подробности не вдавался. Со стороны их отношения напоминали хождение борцов по кругу в ожидании нападения и с подготовкой собственной атаки, и оба пристально следили друг за другом. А на самом деле Фаина просто смирилась с присутствием в своей жизни Бориса и надеялась своим равнодушием его разочаровать очень скоро, избавиться от него и вернуться на круги своя. А уж он лез из кожи вон, обхаживая ее. Но не забывал и об осторожности, прежде всего не подходил к ней слишком близко и, тем более, не прикасался к ней и пальцем, чтобы не вылететь с треском в самом начале матча.

В гости к Тимофеевым – громко сказано. Они встретились возле школы в субботу, в короткий день, так как в этот вечер Петр Николаевич хотел отметить какую-то годовщину, и день Фаины был расписан по пунктам, и в каждый из пунктиков напросился Борис. Пункт А: сходить в магазин за продуктами. Пункт Б: приготовить обед на большое количество человек, поскольку Петр Николаевич пригласил на ужин несколько знакомых и друзей. Пункт В: Фаина и Борис тоже приглашены, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому Борис сразу после лекций помчался к Фаининой школе, пока она не ушла, и забежал домой – оставить книги и сопровождать далее Фаину, не отвлекаясь на окружающих.

Тимофеевы, кроме Эдгара, были дома. Они официально раскланялись. Марианна широко улыбнулась, увидев перед собой ангельское воплощение, а Виктор Егорович восхищенно и мечтательно распахнул глаза… Сама Фаина, смущаясь таким теплым приемом и краснея, протягивала им свою маленькую ручку для приветствия. Виктор Егорович не удержался и как-то по-светски поцеловал эту ручку, точно как королеве. Тут Борис поневоле возгордился своей избранницей, сумевшей понравиться Тимофеевым, особенно Виктору Егоровичу, – сразу заметно… Это была гордость богача, ухитрившегося где-то достать невиданной красоты жемчужину.

– Подожди минутку, я быстро, – попросил он и поскакал по лестнице наверх, в свою комнату, переодеться и оставить учебники и тетрадки.

А Марианна предложила Фаине:

– Посиди, пожалуйста. Если хочешь, я поставлю чайник.

– Ой, нет, не надо, извините, – спохватилась Фаина. – У нас и так много дел, я боюсь не успеть.

Помолчала и добавила:

– Лучше бы Борис не шел со мной. Мне помешает, да и самому никакой пользы. Я просила его не идти, но он не слушается.

Тимофеевы заулыбались.

– Боря не очень тебе помешает, – произнесла Марианна. – Он, конечно, бывает приставучим, но в общем, он просто прелесть. А что будет отмечать твой папа?

– Годовщину свадьбы. Он отмечает ее каждый год, как если бы мама была жива. Наверное, для него она и правда до сих пор жива.

На лестнице появился Борис. Он так торопился, что чуть не кубарем скатился со второго этажа и предстал перед ними радостно-сияющий:

– Я готов. Пойдем?

Фаина вздохнула:

– Пойдем. До свидания.

Последние слова относились к Тимофеевым. Те наперебой стали звать ее приходить еще, и не на минуточку, как в тот день, а посидеть подольше, поболтать, и Борис, куда ты ее прячешь, почему не приводил ее раньше… Борис в ответ на это сделал большие глаза и увел Фаину, которая от смущения стала розовой, как цветок.

– Они хорошие, – сказала она, когда они вышли из дома. – Никогда бы не подумала, что они станут так радушно меня принимать, потому только, что ты меня привел.

– Ты не права, – горячо возразил Борис. – Они всегда такие. Просто ты не замечаешь тех, кого, по твоему мнению, не стоит замечать. Ты сознательно сузила свой мир до размеров личного мирочка. Это нехорошо, твой папа тоже так считает.

Она промолчала.

Они зашли к Ордынским, чтобы Фаина тоже переоделась и оставила свою школьную сумку. Они застали Петра Николаевича, собравшегося куда-то уходить. На удивленный взгляд дочери он объяснил:

– Из Разовки приходили, там надо кое-что исправить в церкви. Так я должен идти, но к вечеру вернусь, и мы поужинаем. Просто немного позже, чем запланировали.

Фаина огорчилась, а Борис обрадовался: у него будет больше времени побыть наедине с девушкой. Она взяла хозяйственную сумку и деньги. Они вышли из дома вместе, но направились в разные стороны. Петр Николаевич – плотничать в Разовку, Борис с Фаиной – в магазин за продуктами.

В гастрономе было много народу. Фаина попросила:

– Подожди меня здесь, пожалуйста.

– Я пойду с тобой, – заупрямился Борис.

Она пожала плечами, мол, твои дела, поступай как хочешь, а я за последствия не отвечаю. Выяснилось вскоре, что она была права, так как он оказался в пренеприятнейшей ситуации, в которую попадал очень редко. Продовольствием как Новиковых, так и Тимофеевых, снабжали главы семейств, минуя розничную торговлю. Два раза в неделю, в одно и то же время, словно по расписанию, Марианна, и иногда Борис и раньше постоянно Эдгар разгружали служебную машину – блестящую белую «Волгу» восемьдесят восьмого года выпуска. И теперь Борис маялся, чувствуя на себе отчужденные взгляды покупателей и продавцов. Он ощущал себя униженным. Его фигура была неуместна здесь. И похоже, Фаина ничего такого не испытывала, в отличие от него, и вела себя спокойно и кротко. Ее темные ресницы были опущены в пол, пока она стояла в очередях, и такие же темные тонкие брови задумчиво напрягались, пока она выбирала покупки. Нежная кожа была бледная и матовая, лицо светилось – она явно принадлежала не к породе обычных людей, думал Борис, глядя на нее. А она будто забыла, где находится она, и где находится Борис, она будто забыла о его существовании. Они обошли все отделы, купили хлеб, колбасу, рис, сахар, сметану, лук, чай в пакетиках, баночку зеленого горошка, яиц десяток и банку сардин в масле. По мнению Фаины, этого должно было хватить для обеда, а на десерт она долго смотрела на развесное сладкое печенье, но со вздохом вынуждена была признать, что на такую роскошь денег у нее нет. Гостям придется предложить, как и хозяевам, хлеб с маслом и вареньем. Борис почувствовал себя круглым идиотом – он не привык отказывать себе в чем бы то ни было, особенно из-за нехватки денег. Но он не успел отреагировать на этот факт, так как ему была вручена одна из двух сумок, и они заспешили к выходу. Точнее, заспешила Фаина, а Борис только старался двигаться в ее темпе. Произошел еще один забавный эпизод, когда Борис уже навострился на ликеро-водочный отдел гастронома, а Фаина прошла мимо, даже не глянув на стройные ряды бутылок со спиртным, чем удивила своего спутника и озадачила: неужели они будут праздновать вовсе без алкоголя? Разве так можно? Что же это будут за празднование такое? Но факт остается фактом. Спиртное не существовало для Фаины, оно не удостаивалось ее внимания как мерзость, гадость и грех непрощенный. Но она с действием спиртного пока не сталкивалась лицом к лицу, поэтому не боялась. А Борис чуть не застонал от разочарования. Однако удержался – вовремя заметил ее косой испытующий взгляд Она не забыла новогоднюю вечеринку у Эдгара Тимофеева!

А ну и пусть. Какое это имеет значение.

На выходе из гастронома он поставил сумки, Фаине сказал:

– Подожди, я сейчас вернусь, – и быстренько сбегал в кулинарию, где выбрал на десерт самый красивый из имевшихся там тортов, так впечатлило его сожаление Фаины по поводу сладкого. Кстати, она, увидев его с коробкой, тут же догадалась обо всем и нахмурилась, начала было упираться. Но он тоже нахмурился и возразил:

– Этот торт не для тебя, и даже не для Петра Николаевича. Он для твоей мамы, ясно?

– Нет. Мне это не нравится.

– А мне очень нравится.

Спорить с ним не было смысла, и она не стала. Они пришли к ней домой в нормальном, даже веселом расположении духа от предвкушения приятных хлопот по приготовлению праздничного обеда. Борису удалось по пути разговорить Фаину, и она объясняла ему, что, почему и как она будет готовить, и в ее тоне не было ни малейшей натянутости, а только милая детская наивность и прелесть, а когда она была такой и не дичилась, Борис просто терял голову.

Петра Николаевича, разумеется, еще не было. Этот факт снова огорчил Фаину и снова обрадовал Бориса – он, конечно, очень уважал товарища Ордынского и испытывал удовольствие, находясь в его обществе, но куда большее удовольствие он получал от общества его дочери. Оставив куртки в прихожей, они ввалились на кухню и принялись вдвоем разгружать сумки и нагружать холодильник. Фаина все еще вела себя раскрепощено, и Борис отвечал ей в тон, но ни в коем случае не перегибал палку – девушка в любой момент могла решить, что товарищ зарвался и его надо поставить на место. За время их знакомства Борис научился ценить минуты, когда Фаина живая, а не чужая и отстраненная.

– Кто придет сегодня в гости? – спросил Борис, подставляя, вслед за Фаиной, руки под кран – чистота залог здоровья.

– Если бы я знала! – ответила она, снимая с крючка полотенце, и они стали вытирать руки, каждый своим концом одного полотенца.

– Как же так, – удивился Борис. – А вдруг продуктов не хватит?

– Хватит, – беспечно сказала она. – Гости обычно тоже приходят не с пустыми руками. Кто приносит пирожки, кто еще что-нибудь. Обязательно испекут и принесут. Это очень вкусно. Впрочем, я сомневаюсь, то ты пробовал пироги или другую выпечку – ты живешь не в таких условиях.

– Опять?! – возмутился он. – Ну, это уже слишком! Тетя Маша печет замечательные пироги, сладкие, с яблоками! Ты относишься ко мне так, будто я из рода вампиров!

– Иногда мне так кажется, – ответила она.

– Просто ты человек предубежденный, – проворчал он. – С чего начнем?

Она по привычке заколебалась:

– Слушай, ну не вмешивался бы ты в приготовление еды, это не твое дело…

Он разозлился не на шутку.

– Фаина, прекрати отстранять меня от своей жизни! Не выйдет. К тому же, я тебе не помешаю. Если ты готова, то начинаем. А то твой папа приведет толпу гостей, а мы тут все еще копошимся.

– Спорить с тобой бесполезно.

– Это точно.

Сначала они приступили к приготовлению салата. Она надела фартук, после долгих уговоров выделила фартук и Борису. Волосы, чтобы не мешали, она заплела в косичку и от этого стала очень взрослой и очень серьезной, но улыбка Бориса придавала им обоим вид детей, играющих в семью. Мундирная картошка, сваренная заранее, еще с утра, была ими почищена и нарезана в первую очередь и высыпана горкой в миску. Пока они ею занимались, на сильном огне кипели яйца, потом хозяйка поставила их под холодную воду, а на удивленный взгляд Бориса объяснила:

– Так их легче будет чистить.

Борис и не подозревал, что существуют такие премудрости в таком, казалось бы, элементарном деле, как варка яиц. И резать их оказалось намного труднее, чем он думал раньше. Но он видел, как косилась на него Фаина, с намерением отобрать у него нож при малейшем намеке на неловкость или недовольство, и он терпел. Даже шутил. С Фаиной рядом ему все нравилось.

– К сожалению, я не помню мою маму, – произнесла Фаина. – Знаю ее внешность по фотографиям. А какая она была … внутренне, в духовном плане, я имею в виду, этого я не знаю. Даже не представляю себе, какая она была, как улыбалась, что ее радовало и что огорчало, на что она могла рассердиться и за что могла похвалить.

– Это плохо, – посочувствовал Борис.

– Да, – согласилась она. – Но я не могу разговаривать о ней с папой, он сразу расстраивается и становится сам не свой. Поэтому я не знаю, как они познакомились, как поженились, как жили вместе до того, как родилась я.

После яиц они приступили к нарезке соленых огурцов.

– А почему ты никогда не показывала мне ваши фотографии? – спросил Борис. – Мне давно интересно на них посмотреть!

– Не знаю, – пожала плечами она. – Как-то не было случая. Потом когда-нибудь покажу, если ты не передумаешь. Только не вздумай спрашивать у папы – расстроишь его и доведешь до слез.

– Хорошо, не буду. А ты не забудь показать!

С огурцами они справились быстро, как и с луком, и с колбасой. В большой миске возвышалась уже основательная гора крошева. Фаина доверила мужским рукам открыть банку зеленого горошка, слила в раковину воду и высыпала горошек в миску. Смазала салат сметаной, размешала, закрыла крышкой и засунула в холодильник. После этого они уселись чистить картошку для пюре. У Фаины это получалось намного ловчее, но и от Бориса была кое-какая польза.

– Я знаю только, что мама погибла, попала под машину, – продолжала Фаина. – Я тогда была совсем младенцем. Папа вырастил меня. С Божьей помощью, конечно. В Разовке тогда еще не было церкви. Она появилась… Вообще-то я не помню, когда точно она появилась, и когда у нас образовалась община – по-моему, очень давно. Вместо садика папа поручал меня жене отца Виктора, матушке Евгении. Она там смотрела за всеми детьми в общине, и это было гораздо лучше, чем садик. Мы не только готовились к школе, но и занимались полезными делами, и пили чай с вареньем и конфетами, и слушали рассказы о Боге и о церкви.

– Значит, ты с детства растешь в такой атмосфере.

– Да, с такого глубокого детства, что мои самые давние воспоминания связаны с нашей общиной.

Но Борис все еще не понимал:

– Минуточку. Что за община, если в Разовке еще не было церкви?

Фаина вздохнула от его тупоумия:

– Церкви, то есть храма, правда, не было. То есть она была когда-то, а потом ее разрушили. А община осталась. Люди собирались в доме старосты, продолжали сохранять традиции православия и добиваться возвращения церкви в деревню. Наконец, им разрешили устроить что-то вроде молельного дома и прислали священника, а несколько лет назад появилась возможность и храм восстановить. То есть не воссоздать его таким, каким он был раньше, а построить на его месте новый. Ну, ты его видел. Маленький такой, новенький, красивый.

– А отец Александр? – ревниво поинтересовался Борис.

– А что отец Александр? Он наш священник, мы его любим, уважаем и почитаем.

– И ты тоже его любишь?

– Я – в первую очередь.

– Понятно, – скрипнул зубами Борис.

Дело в том, что, хотя они встречались еще не так долго, у него успел развиться в отношении Фаины инстинкт собственника. По его мнению, Фаину открыл он, а посему она принадлежала ему, целиком и полностью. И каждый представитель ее общины, на его взгляд, покушался на девушку. Они, конечно, не были такими красавчиками, как Борис, но зато обладали в глазах Фаины неоспоримым преимуществом – они верили в Бога. А позиции Бориса были довольно-таки шатки. Он зависел от воли Фаины, а они – нет. Больше того, это она от них зависела и им подчинялась.

Вместе с картошкой она вымыла и поставила вариться рис. На этом их основная работа заканчивалась – в готовое пюре надо будет выложить сардины в масле, а в рис накрошить вареных яиц и смазать маргарином. Но Борис и Фаина из кухни не ушли. Они продолжали сидеть за столом, в фартуках, глядя друг на друга: Борис – ласково, Фаина – недоверчиво, но не испуганно. А чего ей бояться – у себя дома, да еще на кухне, где так много оружия защиты, если, конечно, она решится им воспользоваться. Да и он, Борис, вроде бы и не собирается нападать. И вообще, он стал вести себя не так несносно, с тех пор, как она позволила ему за ней ухаживать. Это странно – надо держать ухо востро.

– Где ты училась рисовать? – спросил Борис.

– Нигде, – ответила она. – Знаешь, в школе никто никогда не замечал, что у меня, может быть, есть какие-нибудь способности. Учитель рисования ничем меня не выделял среди других. А может быть, даже скорее всего, тогда во мне не было никаких способностей. Они проявились только в те дни, когда храм в Разовке начали восстанавливать. Для росписи к нам прислали художницу с высшим образованием, она училась где-то в академии, в Москве. Кроме того, она еще и хорошо поет в нашем хоре. Я смотрела за ее работой, и вдруг… Наверное, именно это и называют вдохновением! У меня как будто открылись глаза, я очень ясно увидела, что хочу изобразить и как это сделать. Наша художница одобрила мои попытки и с тех пор помогает мне, всегда подсказывает. Я поняла, что это – мой путь. Он приближает меня к Богу, может быть, даже лучше, чем молитва. Я мечтаю когда-нибудь создать цикл икон для разовского храма.

Она помолчала, и ее личико омрачилось.

– В чем дело? – поинтересовался Борис.

– Да так, – ответила она. – Ерунда. А впрочем, нет, не ерунда. Знаешь, некоторые священнослужители, и особенно монахи, я их много уже успела повидать, считают, что женщинам нельзя писать иконы. Когда они мне это сказали, я так расстроилась! Ведь среди них были три праведника, всеми уважаемые старцы. Правда, отец Александр успокоил меня – он сказал, что Господь со временем нас рассудит, и если правда на моей стороне, то я достигну цели. Это меня обнадежило, но не до конца.

– Почему?

– А вдруг в Разовке когда-нибудь появится священник, который думает точно так же, как те старцы? Тогда он, не дай Бог, выкинет из церкви мои иконы, потому что они будут написаны женщиной!

– Этого никогда не будет. Не забивай себе голову кошмарами и не принимай близко к сердцу отношение к тебе кучки мракобесов.

– Это не кучка мракобесов, – заступилась за них Фаина, но не очень решительно. – Они – уважаемые люди. Но… они ведь монахи. А монахи всегда считают женщину существом нечистым. А если точнее – исчадием ада, призванным сбивать праведников с пути истинного.

Борис улыбался тихо:

– Ну вот, а ты говоришь – не мракобесы.

– А откуда мы знаем, вдруг они правы, – заявила Фаина.

Борис не выдержал и усмехнулся. Эту девушку нелегко было убедить в чем бы то ни было, и еще труднее было ее переубедить.

– Фаина, окружающий мир меняется гораздо быстрее, чем твоя любимая церковь. Церковь приспосабливается к темпу жизни с заметным трудом.

– А зачем ей приспосабливаться? – не поняла Фаина. – Ее ценность в том, что в традиционном укладе сохраняется духовность.

Борис покачал головой:

– Заблуждение, Фаина. Духовность не зависит от уклада. В самых традиционных семьях попадаются настоящие чудовища, а на помойках могут вырасти лилии. В жизни людей просто с течением времени, с историческими переменами происходят необратимые изменения. Сейчас трудно представить себе, что когда-то вполне официально женщина не считалась человеком. Поэтому в наши дни цивилизованным людям кажется дикостью то, что до сих пор на гору Афон еще не ступала нога женщины – нечистого существа, а ведь там есть монастыри – замечательные памятники архитектуры. А бедные несчастные женщины лишены возможности увидеть их вживую. По-моему, это уже не традиционный уклад, а мракобесие.

– Отец Александр не такой, – сказала Фаина. – Он относится к женщинам точно так же, как и к мужчинам. И он проявляет уважение к нашей художнице, и одобряет мое желание научиться писать иконы. Это уже несколько лет является моей мечтой – единственной, самой светлой на свете мечтой. Мне кажется, я и мечтать по-настоящему стала только после того, как увлеклась рисованием. Наверное, именно так люди ощущают свое призвание. Это сродни посвящению, знаешь, в том числе и посвящению в монахи. До того я будто блуждала в тумане, и вдруг у меня открылись глаза, и я начала видеть мир, видеть людей. Однажды наша художница послала меня в Сироткино – там когда-то был монастырь, теперь его пытаются восстановить. Там надо было скопировать одну старинную икону, которая уже не подлежала реставрации. Это было очень ответственное поручение, особенно для меня, глупой и самонадеянной девчонки. Надеюсь, я с ним справилась, потому что никаких жалоб не последовало. Вот там-то и были самые счастливые дни в моей жизни! Тогда меня окружали со всех сторон единоверцы, единомышленники, вокруг царила наша вера, и я с утра до вечера занималась своим любимым делом, копировала икону, и ни одно постороннее вмешательство не нарушало эту благодать.

– Явный намек на меня, – заметил Борис.

Она на минуту остановилась, затем не стала увиливать:

– Да, ты прав. Но ведь ты на самом деле являешься вмешательством в мою личную жизнь и мою личную благодать.

Борис почувствовал раздражение:

– Ну да, и там, конечно же, не было ни одного парня, а если они и были, то ты не считала их вмешательством, а, не сомневаюсь, и сама присоединялась к их благочестивой компании, чтобы от них почерпнуть еще чуток благодати, а то своей, как я понимаю, не хватало.

За такое нападение можно было вылететь отсюда с треском, Борис это осознавал, но остановиться не успел, да и не хотел, таким сильным оказалось это его раздражение.

Но, к его удивлению, Фаина вовсе не собиралась выставлять его из квартиры. Она только повыше подняла голову, а ее ярко-розовые губы улыбались с высокомерной снисходительностью королевы.

– Вот-вот, – сказала она. – В этом вся твоя так называемая сила, а на самом деле это слабость. Как будто у меня на уме одни парни. Впрочем, вы, мирские, буквально зациклены на этом. Девушки думают о парнях, а парни – о девушках.

Это спокойствие и уверенность в себе подлили масла в огонь.

– Только не надо утверждать, что ты никогда не задумывалась о парнях!

Она улыбнулась шире:

– Наконец-то, я вижу твое подлинное лицо. Ты подходишь ко мне со своей меркой, как выражается мой папа – каждый судит по себе. Тебе трудно в это поверить, и ты наверняка мне не поверишь, но я действительно не думаю о парнях. И конечно же, в моих мечтах об идеальной жизни для меня нет ни единого парня. Извини, тебя в моих мечтах тоже нет.

Борис прямо-таки остолбенел:

– Что за ерунда! Все девушки думают о парнях! Это нормально!