Читать книгу Старый дом - Елена Владимировна Якунина - Страница 1

ПРОШЛОЕ

1905 год

Глава 1. У постели умирающего ювелира

В просторной комнате, освещенной лишь керосиновой лампой, пахло горькой полынью, развешанной сухими пучками по тонущим в темноте углам, да кислыми щами, что готовила на кухне сердобольная повариха Христина. Однако никто не спешил раздвинуть портьеры и впустить хотя бы каплю свежего воздуха в покои больного. Так они и стояли, замерев, в изножье кровати, с тайной надеждой на скорую кончину мученика.

Высокая статная дама горестно вздыхала, прижимая к уголкам глаз кружевной платочек. На ней был строгий домашний наряд: аккуратная шелковая блузка с рукавами-буфами, клинообразная шерстяная юбка и узконосые туфельки на французском каблучке. Светлые густые волосы, собранные в высокий узел на затылке, поддерживал серебряный гребень. Несколько воздушных прядок легкими кольцами падали на высокий лоб, придавая прическе модную ныне небрежность. Но, несмотря на изящество, во всем ее облике сквозила тщательно сдерживаемая горечь ожидания близкой утраты.

Толстощекий юнец, опустив долу карие очи, в который раз пересчитывал паркетные половицы от кровати больного до собственных ботинок – ровно десять с половиной. Не выдержав монотонного занятия, еще больше ссутулился и широко зевнул. Тесный синий пиджачок, туго натянувшийся на юношеских плечах, робко треснул по шву. Брючные манжеты сочувственно колыхнулись на тонких щиколотках.

– Гектор, – недовольно прошептала дама, – твой дядя, будь он при памяти, всенепременно поставил бы тебе на вид подобные манеры. Потрудись впредь не проявлять неучтивости к несчастному страдальцу. И застегни пуговку на гульфике, будь любезен! Не уподобляйся босяцкой голытьбе! – добавила она, поглядывая на толстого человечка в круглом пенсне, который извлек из недр коричневого саквояжа стеклянную банку с извивающимися пиявками и принялся разглядывать их в тусклом свете керосиновой лампы.

– Но, маман! – неожиданно густым баском отозвался юнец. – Вставать с петухами третий день кряду – для меня невыносимо. Вы несправедливы ко мне, вы меня совсем не жалеете!

– Милый мой мальчик, – женщина повернула к нему бледное лицо, – ты оценишь мою заботу, когда уважаемый нотариус вскроет завещание Брука.

– На босяцких штанах гульфиков нет… – пробурчал невпопад Гектор, прикрывая рукой очередной зевок.

Между тем, вытащив из внутреннего кармана сюртука деревянную трубочку, маленький толстый доктор сосредоточенно оглядывал беспокойного пациента, почивавшего в тревожности на пуховой перине среди взбитых подушек. На осунувшемся лице больного резко выделялся заострившийся орлиный нос да ввалившиеся глазницы, очерченные темными полукружьями подрагивающих век. Рыжая всклокоченная эспаньолка торчала неприглядным пучком на узком подбородке. На потрескавшихся губах запеклась алая кровь. Мужчина пребывал в беспамятстве уже третьи сутки.

Приложив к груди больного фонендоскоп, доктор удовлетворенно крякнул.

– Молодцом, мистер Брукович, молодцом. Но пиявочек мы все же опять поставим… Милейший! – обратился он к Гектору, продолжая простукивать пухлыми пальцами грудную клетку мужчины. – Могу ли я попросить вас об одолжении передать мне вон ту баночку с комодика?

– Но я же не прислуга, в самом деле, – скривился, было, юнец, но матушкино глухое "пшёл" значительно ускорило его долгий путь к комоду.

– И вот еще что, баронесса… – снова замялся доктор, – надо бы отдернуть шторы и впустить свежего воздуха… хоть на секундочку – он очень, знаете ли, пользителен для больного.

Зыркнув недобро в сторону толстячка, дама величаво выплыла из комнаты, и в ту же минуту ее низкое контральто раздалось под сводами трехэтажного особняка, принадлежащего хозяину частного ювелирного заводика "Мастерские Брука" Аркадию Бруковичу, изъявившему желание работать под псевдонимом "Брук". А мгновение спустя запыхавшаяся кухарка сильной рукой уже отдергивала тяжелые портьеры и с громким треском распахивала покрытое уличной пылью окно.

– Так это… мы ж на ночь закрывали… – словно оправдываясь, зачастила работница между делом, – а сейчас-то, оно конечно… сейчас надобно и отворить… вона солнце какое вздымается на горизонте!.. виданное ли дело в потёмках помирать?!… так, баронесса ж велели…

– Христина, поди прочь! – прикрикнула от дверей строгая дама. – И керосинку свою забери – чадит вовсю! Холоду напустила, чай не лето не дворе, – громко стуча каблуками, она подошла к окну и с силой захлопнула его. – "Секундочка" давно прошла…

От резких звуков из горла рыжебородого мужчины вырвался слабый стон. Легкая судорога пробежала по его костлявому телу, прикрытому лишь влажной ночной сорочкой. Доктор замер с поднятой рукой, сжимая пинцетом черное тельце кровопивца. Склонился ближе к лицу больного, отмечая проявившуюся мимику. Вот заскрежетали стиснутые от боли зубы, заклокотало в груди. Отклониться доктор не успел. Надрывный мокрый кашель кровавыми сгустками вырвался из пораженного нутра, разбудив умирающее сознание. Мужчина открыл глаза – воспаленный белок в красных прожилках вен, но взгляд ясен.

Дама брезгливо поморщилась, быстро прижала к крючковатому носу батистовый платочек.

– Ваше благородие, как я рад! – искренне обрадовался маленький доктор, возвращая пиявку в банку. Сняв заляпанные кровью окуляры, обтер их полой сюртука.

– Ох, батюшки мои! – всплеснула руками Христина, заглядывая через плечо застывшего в немом изумлении Гектора. – Хозяин воскрес!

Легкий стук каблучков и вот уже баронесса с фальшивой улыбкой дотронулась тонкими пальчиками до руки брата:

– Аркаша, я так счастлива! Ты опять с нами! – проворковала с придыханием. – Я молилась… мы с Гектором молились за тебя еженощно и ежечасно, дорогой мой братец!

– Людвига-а-а, – прохрипел натужно мужчина, – где Липа-а-а?

– Гектор, дружочек, а где же наша малышка? – любезно обратилась дама к сыну. – Пойди и приведи же ее к папеньке!

С явной неохотой юноша медленно поплелся к двери, с неподдельным восхищением оборачиваясь на "воскресшего" дядю.

– Что ж, господин Брукович, – доктор деликатно кашлянул в кулачок, стараясь не встречаться с рыжебородым взглядом. – Будем надеяться, что господь Бог смилостивится над вами и не оставит дитя сиротой, – подхватив под мышку саквояж, он двинулся к двери. – С вашего глубочайшего позволения, зайду проведать завтра. Мой низкий поклон Алимпии….

– Я провожу вас, любезный, – баронесса ловко оттерла толстячка от постели умирающего, подтолкнула острым локотком к выходу. – Неловко, право слово, тревожить такого занятого человека, как вы, Карл Натанович, но обстоятельства…

– Чур, меня, чур! – вдруг вихрем пронеслась мимо них кухарка, размахивая на ходу керосинкой, как кадилом.

Глава 2. Марк Натанович и Людвига фон Грондберг

Плотно прикрыв в покои дверь, дама злобно прищурилась в поросячьи глаза доктора, едва различимые сквозь запотевшее пенсне.

– Ну что вы от меня хотите, баронесса? – виновато взвизгнул толстяк, отступая к окну. – Организм Аркадия молод, и если бы не запущенный случай крупозной пневмонии, справился бы с недугом сам. Однако, теперешний процесс, увы, перешел в абсцесс…

– Но вы же прогнозировали, что до утра он не дотянет! – сквозь сжатые зубы прошипела дама в лицо съежившемуся доктору. – А он не только не сдох, а еще и в себя пришел!

– Это агония, баронесса, – пролепетал несчастный, прикрываясь саквояжем от нависшей дамы. – Ваш братец – не жилец, уж поверьте мне! А зачем, по-вашему, он позвал Алимпию, как не попрощаться?!

– И вправду – зачем? – отступила дама, не сводя пристального взгляда с доктора. – Значит так, любезный, ты сейчас-то иди, а завтра, к утру приходи, да отца Серафима приводи, соборовать Аркадия надо!

– Э-э-э, – протянул доктор, многозначительно потирая толстыми пальцами.

– Да, конечно, – она вытащила из складок юбки свернутую в трубочку ассигнацию, быстро сунула в нагрудный карман сюртука.

– Благодарствуйте, баронесса, – поклонился доктор, прощальным жестом поднеся пухлую руку к гладенькой, как попка младенца, голове, намереваясь приподнять шляпу. Но шляпы отчего-то не было.

– Однако, – глупо захихикал, – цилиндрик-то я свой в покоях оставил, голова моя садовая! Вы позволите, баронесса?

Доктор схватился за бронзовую дверную ручку.

– Забирай свой колпак, да смотри, у меня, не своевольничай! – пригрозила тонким пальчиком дама. – Сделаешь, как велю, на всю жизнь о пиявках своих забудешь!

Не заставив себя ждать, доктор скоренько втиснул толстый зад в приоткрытые двери, а Людвига фон Грондберг, подобрав полы длинной юбки, величественно двинулась по затоптанному паласу в сторону широкой лестницы, ведущей на третий этаж.

Глава 3. Карл Натанович и Аркадий Маркович

Черный цилиндр он приметил на пуфике, рядом с постелью больного. Осторожно ступая по скрипучим половицам, доктор приблизился к кровати.

По мертвенно-бледному лицу Бруковича пробежала судорога.

– Карл, ты ли? – прохрипел он натужно, не открывая глаз.

– Я, Аркаш, я. Вот шляпу свою позабыл, – выдавил из себя улыбку доктор.

– Неспроста, видать, позабыл-то, Карл Натанович?… Что?.. Людвига попа позвала?

– Велела завтра с собой приводить, – вздохнул доктор. Откинув полы сюртука, присел на край пуфика. – Аркаш, ты это…

– Знаю, Карл Натанович, знаю! Сгнил я нутром весь, дыхнуть тяжко! Демоны когтями острыми легкие разодрали! – он тяжело задышал, борясь с подступившим кашлем. – Чертова старуха с косой давеча приходила… – голос из хрипа перешел в сип, – …умолял повременить, дать с дочерью проститься…

– Да уж, – понимающе кивнул доктор.

– Ты помни, Карл, наказ мой: пригляди за Липой! Боюсь, со свету сживут девоньку из-за наследства. Но и без гроша дочь оставить, на горькую участь обречь, права не имею отцовского!

– Все сделаю, Аркаш! Пригляжу за племяшкой, чай, дядька я ей, али кто?

– Опекуном тебя назначил, боле надёжи ни на кого нет. Сам знаешь, оплачивать сестрины долги – не в коня корм. Как барон-то застрелился, так и тянут из меня жилы! Помогал, как мог, покуда здоровье было, а раз так…

– Да понял я, Аркаш, понял. Ты лучше помолчи, побереги силушку.

Помолчали. Теплый ветерок колыхнул шелковый полог над кроватью. Перебирая пальцами поля цилиндра, Карл Натанович лишь тихо вздыхал, но сердечко уже радостно забилось в предчувствии жизненных перемен.

– Ты не держи на меня зла, что Наталию не сберег – не в моей то власти было…

Погруженный в собственные мысли, доктор едва ли расслышал слабый голос зятя, но смысл таки уловил. Отозвался быстро, слишком быстро, что не подобало случаю:

– Сама она так порешила, Аркаш, не казнись зазря. Жаль, конечно, совсем молодой померла, да племяшка у меня вона какая справная вышла! – и немного поколебавшись, тихо добавил:

– Тут давеча баронесса… – осекся, посмотрел на зятя, будто решаясь, договорить или же…

– Горбатого могила исправит! – догадался Аркадий. – Деньги, поди, совала, чтобы отправить меня к праотцам на ранней зорьке?

– Совала, – облегченно кивнул доктор, – говорит, сил нет смотреть на мученья его адские.

– Взял?

– Взял. А что ж не взять, коли дают?!

– Верно, – согласился Аркадий. – И как поступишь?

– Да никак – не убивец я!

– Что ж, и на том спасибо! Ты уж тогда ступай себе, дальше я сам – дочку ждать буду.

Облегченно вздохнув, доктор поднялся с пуфика. Глянул в налитые кровью глаза Бруковича, привычно пощупал пульс. Пожав слабую руку, незнамо зачем поклонился в пояс:

– Стало быть, прощевай, Аркадий Маркович, – произнес натужно.

– Прощевай, Карл Натанович. Береги Липу!

Перекрестившись на образа, доктор быстро вышел из комнаты.

Глава 4. В детской комнате. Алимпия Брукович

Окна детской выходили на задний двор, прямиком на заводские мастерские, обосновавшиеся в бывшей городской бане. Здание одноэтажное, цвета обожженного кирпича, тогда, как сам господский дом – благородная терракота. По двору полукругом выстроились небольшие хозяйственные постройки для хранения всякой всячины: от кузнечных мехов до поросячьих кормов. Кустистые деревца в глубоких воронках проталин совсем скоро превратят унылый дворик в зеленый лабиринт с узкими аллеями. Завораживающе зацветут волшебными цветками чубушник и шиповник.

Прижимая к груди игрушечного зайца, Алимпия сидела на широком подоконнике и смотрела, как заводская труба лениво выдувает редкие серые тучки. Поднимаясь ввысь, они расползались по небу, сливаясь с облаками. Подтянув колени к подбородку, девочка хихикнула – мягкие заячьи ушки приятно защекотали детские щечки.

Забавную игрушку принес намедни дядя Игнат. Огромной ручищей достал зайца из-за пазухи, стыдливо протянул Липе.

– Вот, держи! Хозяин передать велел, ежели не проснется до заката.

В черных рабочих штанах и засаленном бушлате, накинутом поверх льняной рубахи, он смущенно топтался на пороге, не решаясь пройти вглубь комнаты.

– Как зовут нес-мыш-лёныша? – серьезно спросила девочка, по слогам выговаривая сложное слово. Несмело погладила зверушку по пушистой маковке. – У него славные ушки и забавная мордочка.

Зайка был слегка потрепанным и совсем не новым – в зеленой байковой жилетке с маленькими блестящими пуговками и клетчатых шортиках, через прореху которых вылезал наружу розовый хвостик пупочкой. Голубыми раскосыми глазами он доверчиво смотрел на Липу, словно просился на ручки.

– Уши, как уши, – пожал крепкими плечами Игнат, поспешно всучивая зайца девочке, – зови, как зовется.

– Уши, как уши, как уши, уши, – тихо бормотала Липа, осторожно разглядывая зайца со всех сторон. – Какуша! – нежно выдохнула.

– Ишь ты – Какуша, будто домового кличут, – еще сильней смутился Игнат, приглаживая широкой пятерней белобрысый чуб. – Только, ты вот что, малая, береги зайца ентова пуще живота своего, жалей, хорони от глаза лихого! Аркадий Маркович, значит, наказал, сказать так, ежели дрёма лихая не отпустит его на третий день.

Путано говорил дядя Игнат и нескладно. Тревожно стало на душе от слов его, но Алимпия не подала виду, только покрепче игрушку к себе прижала. Моргнув длинными ресницами, уставилась на здоровяка. Папенька всегда говорит, что если ясности от услышанного нет – лучше переспросить, чем придумывать небылицы.

– Значит, мой папа умер? – спросила разумно, выделяя каждое слово. Кузнец аж рот раскрыл, да глаза свои чудные выпучил – точно душистые цветки, что распускаются на кусту у дальней калитки.

– Да бог с тобой, малая! – загрохотал, будто гром небесный. – Жив батька твой! Говорю ж, спит он, четвертый день, как спит! А ты чего ж надумала?!

– Разве человек может так долго спать? Почему он не просыпается?

– Э-э-э, не хочет, наверно. Поди, сон, какой глядит, покуда не доглядит до конца – не проснется, как-то так, я думаю.

– Наверное, ему мама сниться, – прошептала девочка еле слышно, промокая заячьим ухом слезу-предательницу.

– Пойду я, пожалуй, – заторопился вдруг кузнец, отводя взгляд. – Ежели чего – в кузне мы… того… – хотел было погладить Липу по голове, да видно раздумал. Так и пошел, пряча смущенный взгляд под черным козырьком картуза.

То было вчера…

Пыхнув пару раз серой копотью, труба потухла. Ночная смена закончилась. Прислонившись лбом к оконному стеклу, Алимпия жмурилась от лучей восходящего весеннего солнышка. Как уютно было сидеть на подоконнике, укутавшись с головой в теплое ватное одеяло, оставив лишь маленькую щелочку для глаз.

На миг, зажмурившись, она ясно представила, как сейчас из ворот мастерской выйдет отец – такой маленький издалека, в черном пиджаке и серой кепке, как помашет ей рукой и поспешно направится в сторону дома, зажав под мышкой белый сверток. Значит, вечером она опять сможет увидеть диковинные вещицы из разноцветных камешков по папиным эскизам.

Это был целый ритуал. После ужина, отец брал дочь на руки и уносил в свой кабинет. Усаживал в большое кожаное кресло напротив огромного стола, заваленного рулонами папиросной бумаги и старыми книгами. Привычно поджигал толстые свечи тонкой спичкой. Смешно раздувая щеки, опускал потухшую спичку в керамическую баночку. Мимоходом подмигивал притихшей в кресле дочери, запирал дверь на ключ и задергивал на окнах тяжелые портьеры.

Ох, как ей нравилась эта таинственность! С замиранием сердца Алимпия следила за всеми передвижениями отца. Вот сейчас он подойдет к ней, поцелует в лоб. Затем, приложив указательный палец к губам, встанет на маленькую раздвижную лесенку и осторожно сдвинет портрет лысого старика в сторону. А там…!

Липа не знала, что было "там", поскольку всегда зажмуривалась – так велел папа – и слышала лишь тихий скрип петель потайной дверцы. А потом на ее колени опустится бархатная коробочка, и она с огромным любопытством распахнет глаза и благоговейно дотронется до ярких самоцветов, скрепленных между собой тонкой золотой нитью. Она никогда не забудет счастливые глаза отца и его гордую улыбку – как он с нетерпением ждал ее вердикта! И с важным видом четырехлетняя кроха одобрительно кивнет маленькой головкой…

С грохотом распахнулась входная дверь. Алимпия вздрогнула, испуганно глядя на ввалившегося в комнату Гектора.

– Чего расселась, косуля? – пробасил насмешливо. – Папашка твой, вроде, воскрес. Тебя зовет! Пошли быстрей, пока снова не окочурился.

Глава 5. В нотариальной конторе

Неуклюже скользя по полированным полам торжественной залы, Карл Натанович наконец-то добрался до спасительного дивана. Откинув полы парадного сюртука, плюхнулся на мягкое сиденье, перевел дух. В приоткрытое окно заглядывало яркое солнце, отражаясь ослепительными бликами в докторских окулярах. Поставив на колени коричневый саквояж, он невольно улыбнулся, прикрыв глаза. Веселое чириканье воробьев за окном, да звонкая капель таявшего снега. День обещал быть чудесным, если бы не столь печальное событие…

В нотариальную контору доктор прибыл загодя, для собственного успокоения и сосредоточения мыслей. Сегодня огласят завещание его покойного шурина Аркадия Бруковича, почившего пятого дня от крупозной пневмонии. Возложенное опекунство, безусловно, обязывало к великой ответственности, но и открывало небывалые перспективы карьерного и социального роста. Карл Натанович уже видел себя вальсирующим на осеннем ежегодном балу у губернатора. Черный фрак и белоснежное жабо. Музыка Вивальди и генеральская дочь с томным взглядом прильнула к его груди…

Погрузившись в амбициозные фантазии, доктор не сразу заметил появление баронессы. Лишь уловив знакомый шелест атласной юбки, вскочил с места, неловко приложился к женской ручке, затянутой в черный бархат.

– Рад, очень рад, баронесса! Однако при других обстоятельствах радость моя была бы безмерной!

– Не лопните от восторга, дорогой Карл Натанович, – легкая усмешка выпорхнула из-под кружевной вуали. – Ваше присутствие здесь меня нисколечко не удивляет – вы какой-никакой, но родственник, а вот что здесь делает этот скоморох из мастерских? – изящная шляпка чуть качнулась в сторону парадного входа.

Высокий широкоплечий детина в вытертом бушлате нараспашку прислонился к дверному косяку, полностью загораживая дверной проход. Колючий прямой взгляд из-под нахмуренных бровей. Окладистая борода так и просилась в опытные руки цирюльника вслед за пшеничными лохмами, свисающими до самых плеч. Хромовые сапоги явно мечтали о гуталинной чистке, а мятые штаны – о паровой глажке. В огромных ручищах – скомканный картуз. За могучей спиной детины маячил пухлощекий лик Гектора фон Грондберга.

– Любезный, ты часом не приблудился? – вежливо обратился к мужику Карл Натанович, нервно поправляя съехавшее на кончик носа пенсне.

– Не-а, – отозвался детина, не меняя позы. Голос низкий с наглыми нотками дворового люда. – Это вы, верно, приблудные, господа хорошие, а я здесь в самый раз. Вот и приглашение от вашей конторы имеется! – достал из-за пазухи зеленый конверт, потряс над головой.

– Могу ли я взглянуть на него? – шагнула ему навстречу баронесса, требовательно протягивая ручку. Но мужик и ухом не повел: уселся на банкетку позади доктора и на даму не глядит, а глядит на важного седовласого господина в пушистых бакенбардах, степенно направляющегося к невысокой кафедре в красном углу залы. Пошитый на заказ смокинг с атласным воротником придавал его располневшей фигуре торжественную величавость дворцового церемониймейстера.

– Ну, коли так… – иронично хмыкнула баронесса, приметив нового фигуранта. Изящно опустила обтянутый бархатной юбкой зад на краешек кресла, аккурат напротив ораторской трибуны. Чуть громче, чем следовало, позвала сына:

– Гектор, иди уже сюда, не топчись на пороге, будто за милостыней пришел! Да не ковыряй в носу, сколько можно?!

Недовольно выпятив подбородок, молодая поросль фон Грондбергов вяло прошествовала к свободному креслу, незаметно обтирая об штаны указательный палец.

– Если все господа собрались, позвольте я начну? – сочный баритон важного господина прокатился по зале. Заняв свое место за кафедрой, он томительным взглядом мудрого филина обвел притихшую компанию наследников. Легкая тень озабоченности скользнула по выпуклому лбу нотариуса.

– А где же девочка, позвольте спросить, мадам? – недоуменно обратился к Людвиге. – Что за причина побудила ее к отсутствию в столь важный день?

– Нет, это невыносимо! – простонала баронесса, нервно откидывая вуаль. – Гектор, где девочка? Я же просила ее привезти!

– Да, я, это… не было ее в комнате, – проблеял в ответ сын, втягивая голову в плечи.

– Внизу она, с женкой моей, – отозвался бородатый детина с банкетки. – Кликнуть, что ль?

– Не надо, – небрежно махнул рукой седовласый. – Ираклий! – чудно позвал в сторону. – Приведи девочку! Можно вместе с "женкой".

Сутулый паренек в белой рубашке с черными нарукавниками скрылся за парадной дверью.

– Зачем ребенка-то тревожить зазря?! – недоуменно пожал плечами доктор. – Не дело таскать детей на подобные процедуры.

– Что вы там всё бормочите, Карл Натанович? – раздраженно бросила Людвига. – Говорите громче, либо умолкните вовсе. Гектор, пойди, глянь, где она? Долго нам еще ждать?

– Уже пришли, маман.

В предупредительно распахнутых клерком дверях появилась забавная процессия. Разрумяненная от волнения Христина в каракулевом пальто крепко держала за руку маленькую Алимпию, одетую в серебристый полушубок и шапочку с помпонами. Из меховой муфточки выглядывали розовые заячьи уши. По другую сторону кухарки, вцепившись в подол мамкиной юбки, испуганно таращил глазёнки щекастый мальчуган в овчинном зипуне, перевязанном крест-накрест шерстяным платком. На голове шапка-ушанка, туго завязанная под подбородком, на ногах валенки. Узрев бородача, малец ожидаемо сморщил курносый нос, по пухлой щечке скатилась крупная слезинка.

– Христя, зачем Егоршу-то притащила? – легкий удар кулаком по диванной спинке отозвался болезненным толчком в докторской пояснице. – Эй, медицина, двинься, пущай дети сядут! Давай, скидавай на пол свой портфель! Ну же!

Зачем-то протерев днище саквояжа рукавом сюртука, Карл Натанович послушно переместил его на пол. Помог взобраться на диван Липе. Мальчонку Христина усадила себе на колени, чтобы "не шмыргался без присмотру по двору".

– Итак, господа, я начинаю! – громко объявил нотариус, доставая узкий свиток, перевязанный шелковой лентой. Круглая сургучная печать коричневой кляксой соединяла ткань с бумагой, подтверждая неприкосновенность документа. Преисполненный величием момента господин Кнопп аккуратно переломил сургуч, резким движением сорвал ленту.

"Как заправский герольд при дворе короля Артура! – отчего-то подумалось Марку Натановичу. – Будто приговор читать собрался".

Необычайное волнение подкатило к самому горлу. В ту же минуту теплая детская ладошка сжала потную руку доктора.

– Все будет хорошо, дядечка, – прошептала Алимпия, взбираясь с ногами на диван. – Мне Какуша сказал, – выдохнула в самое ухо.

– Какуша?! – переспросил Марк Натанович, усаживая девочку на место и искоса поглядывая на нотариуса – тот хмурил брови, молча вчитываясь в документ, словно видел его впервые. – Твой новый друг?

– Вот же он! – девочка достала из муфточки игрушку, прижала к гладковыбритой щеке доктора. – Слышишь, что он говорит?

– Нет-нет, Липушка, давай поиграем после, – Марк Натанович бережно отодвинул от лица зайца, – Какуша ведь послушный зверёк, вернее, друг… и пока поспит, – продолжая сюсюкать, быстро запихнул игрушку обратно в муфту.

Поджав губы, девочка обижено засопела.

"Боже, только бы не расплакалась", – мысленно попросил доктор, взглянув на раскрасневшееся детское личико. Но Алимпия похоже и не собиралась лить слезы – бодро сдернула с головы шапочку, распахнула шубку, повернулась к мальчонке, язык ему показывает! Проказница такая!

– Итак, – после секундной заминки изрек седовласый пасынок Фемиды, – позвольте огласить последнюю волю безвременно почившего Аркадия Бруковича.

– Да оглашай уже, сердечный! – жалобно попросила Христина. – Вишь, детки запарилися совсем! Чего ж кота за яйки тянешь?

– Кота за яйки, – эхом повторил мальчонка, изо всех сил дергая Алимпию за туго заплетенную косу.

***

В звенящей тишине зала елейный голосок Людвиги прозвучал как-то по-особому гаденько:

– Вот и славненько! Уходим, Гектор! И кузину свою не забудь на этот раз.

Прощально кивнув доктору траурной шляпкой, она поднялась с кресла.

Очки внезапно запотели, а воробьи-то совсем обнаглели: целым гуртом забрались в слуховые проходы, и щекочут перышками тонкую барабанную мембрану. Доктор тихонько засмеялся. Смех вышел тонким и писклявым – так смеются кокотки в салоне у мадам Неклюдовой, прикрывая дырявыми веерами напомаженные губки. Тяжелая рука легла на подрагивающее плечо доктора.

– Слышь, господин хороший, ты либо смейся по-мужицки, либо плачь по-бабьи, но не вой как шакал – детки пужаются!

На ватных ногах Карл Натанович поднялся с дивана, обернулся. Ох, как смотрела на него Алимпия! Сколько сожаления было в ее детском взгляде! Сожаления и непонятной ему укоризны. А малец к мамке прижался, да сопли языком слизывает, чтоб в рот не затекли.

– Эй, ты чего раскис, Натаныч? – это уже Христина тянет доктора за рукав. – Пойдем-ка домой, угощу тебя борщом наваристым да котлетками пожарскими.

– Да-да, Христя, идем, – бормочет он, тряся головой так, что сваливается с носа пенсне. – А как же воробьи?! Надобно их выгнать! Не могут они, в самом деле, вить гнезда в моих ушах! Душно! Душно как здесь, словно в аду!

– Итак, господа, последняя воля покойного оглашена! – громко напомнил о себе седовласый оратор. – К завтрашнему полудню, баронесса, будет готова копия документа. Подлиннику же надлежит храниться в обозначенном Аркадием Марковичем месте, вплоть до совершеннолетия Алимпии Аркадьевны. Засим позвольте откланяться, доброго всем здоровьица!

– Эй, мудрый старец, не спеши! – рыкнул разбуженной росомахой Игнат, резво поднимаясь с места. – Меня-то чего звал? Бумагу казенную тратил… – помахал знакомым зеленым конвертом. – Или не твоя писулька? А ну-ка, назови, как звать тебя, величать. Я здесь человек новый, лица твоего не знаю. Слушать – послушал, про себя ничего не услышал. Кто ж ты есть, в самом деле? Важный господин или фигляр балаганный – один черт тебя разберет!

"Ох, батюшки мои, да как он с господином Кноппом разговаривает, деревенщина неотесанная?! – мимоходом подумал доктор, опасливо шаркая по паркету подгибающимися от слабости ногами. Сильные руки домовитой Христины заботливо поддерживали его за ноющую поясницу. Кучерявый мальчуган, ухватив ручку саквояжа цепкими пальчиками, пыхтя, волок его по паркету. – И все же довольно любопытно, что ответит ему "мудрый старец"?".

– Кхе-кхе! – нарочито закашлялся нотариус, пряча в кулак возникшую досаду. Наскоро справившись с коклюшем, величественно расправил плечи, выпятил в регалиях грудь. Надменный взор снисходительно опустился на стоящего перед трибуной мужчину. – Позвольте представиться: Максимилиан Эммануилович Кнопп, частный поверенный Аркадия Марковича Бруковича. Вам этого достаточно или "пачпорт" показать?

– Гы-гы-гы, – донеслось от порога басовитое веселье баронета. Остановившись на полпути, баронесса чутко прислушивалась к незапланированным дебатам. Ее рука в черной перчатке крепко сжимала маленькую ладошку девочки, не отпуская от себя ни на шаг.

– Э-э-э, не хотелось бы прилюдно… – тут же понизил голос Максимилиан Кнопп, выразительно глянув в сторону семейства фон Грондбергов. – Посему, господин Кравцов, покорно прошу обождать меня в соседней зале. Ираклий вас проводит.

Заложив руку за спину, нотариус степенно вышел из комнаты. Сутулый клерк, услужливо прикрыв за ним дверь, обернулся к Игнату.

– Прошу следовать за мной, – прошелестел едва слышно, и, склонив плешивую голову, поспешил к выходу.

– Дамочка, ядрена вошь, дорогу! – громыхнул детина над ухом застывшей в изумлении баронессы.

– Гектор, что это сейчас было? – тихо спросила Людвига, недоуменно рассматривая опустевшую залу. – Тебе не показалось, что нас лишили десерта, выставив вон после горячего блюда?

– Маман! – нетерпеливо пританцовывал на пороге подросток. – Ежели ты не отпустишь меня до клозета, может случиться необычайный конфуз, о котором я буду припоминать тебе всю свою никчемную жизнь!

– Бог с тобой! Алимпия, бегом! – скомандовала баронесса, подталкивая уставшую девочку к выходу.

Глава 6. На кухне Христины

Доктор ел, молча и быстро, обжигая голодное нутро густым борщом. Деревянная ложка билась о дно глубокой тарелки, зачерпывая крупные ломтики картофеля и свеклы. Поверху в каплях янтарного жира плавали кусочки зажаренных шкварок. Пожарские котлеты румянились на чугунной сковороде, поплевывая подгоревшим маслом в картофельный "мундир", преющий в глиняном горшке рядом. Ядреный угарный дух витал по кухне, бился в закрытые окна, и, не найдя выхода, поднимался вверх, к потолочным балкам, оседая на них толстым слоем жирной копоти.

В кухонном закутке, за печкой хлопотала Христина, вылавливая из кадушки сморщенные в застоявшемся рассоле огурцы. Зачерпнула ковшом мутную соленую жидкость, выпила залпом, передернулась от удовольствия.

– Христя, чего таишься в куту? – гаркнул Игнат, отодвигая пустую тарелку. – Тащи соленья, да гляди, кабы котлеты не пригорели!

Ухнув перед мужем миску с огурцами, кухарка повернулась к печи. Через минуту довольный Игнат уминал за обе щеки пышущие жаром котлеты, запивая холодным квасом. Марк Натанович не смог бы столько съесть, ему и борща хватило до краев желудка. Под столом кто-то возился, то и дело спотыкаясь о его затекшие ноги. Не выдержал, приподнял скатерть – о, да это же кузнецов сынишка деревянной ложкой по докторским коленям лупит! Забавный мальчуган! Корить мальца за озорство сил не было. Марк Натанович лишь сонно улыбнулся, щуря осоловевшие от сытости глаза, привычно дотронулся до переносицы, чтоб поправить сползающее пенсне. Но окуляров не было! Остались, видать, там, в конторе седовласого нотариуса.

– Однако, надо бы вернуться, – вяло пробормотал доктор, расправляя скатерть. Подперев кулаком отяжелевшую голову, на минутку прикрыл глаза, но не справился с наваливающимся сном – тихонько засопел.

– Эй, Христя, ты чего ему в борщ сыпанула? – гулко шепнул Игнат, подхватывая доктора под мышки. Дотащив до топчана, уложил, прикрыл ватным одеялом. Сюртук снимать не стал, только ботинки скинул с бедолаги.

– Дык, плохо ж ему, сердечному, Гнатушка. Капелек успокоительных чуток добавила, чтобы поспал малька, нельзя ему волноваться, горит у него в грудине – я же вижу!

– Что ты видишь, женщина? – пробасил полушепотом Игнат, почесывая бороду. – Как лягушки на болоте яйца откладывают?! Тута образование надобно, вона, как у Натаныча, а ты ему хрень всякую в борщ кидаешь, темнота поселковая! Сына лучше покорми – весь день под столом сидит, ложку пустую облизывает.

– Ты мне тута не выступай, – подбоченилась Христина, наступая на мужа. – Сам грамоте не выученный, только знаешь тюкать железякой по наковальне. И сыном не попрекай – при живой родне голодным не останется. Не то, что сиротинушка в барском доме, – утирая нос грязным фартуком, обреченно присела на деревянную скамью. – Вот уж хозяин учудил – дочку на попеченье Людвиге оставил. Не видать теперь Липушке ни наследства отцового, ни ласки материнской!

– Хорош причитать, глупая баба! Не твово ума дело, – нахмурил брови Игнат. Обернулся на спящего доктора – не разбудили ли. Схватил с вешалки бушлат, через плечо недовольно буркнул.

– Ворочусь назад, в контору, докторские окуляры заберу, пока прыткий хлопчик не прикарманил, – отворив дверь, широким шагом вышел за порог.

Переждав пару минут, Христина юркнула за печь. Загремела стеклянной посудиной. Тяжелый аромат сивушных масел смешался с чесночным духом рассола и чадящего на огне свиного сала.

– Ох, мать твою ж налево! – вылетела из-за угла кухарка, хватаясь за полотенце. – Зажарку с плитки не сняла! Неужто опять горелики случилися?! Егорка, вылазь живо! Давай обедничать, пока не остыло!

Глава 7. Дрёма Карла Натановича

Во сне Карл Натанович улыбался. Сон был спокойный и светлый.

В горницу, через приоткрытую дверь, ярким лучом заглядывало весеннее солнышко.

Бурый медвежонок, натужно сопя и повизгивая, кубарем выкатился из-под стола, покрытого до самого пола цветастой скатертью.

В брюхе зверя урчало. Встав на задние лапы, косолапый ухватил со стола аппетитный кусок жареного мяса, вцепился в него клыками, Рванул навстречу лучу, к заветной двери. Туда, где ждала его свобода, где шумел зеленый лес, покачивая сосновыми кронами, а ягодные поляны манили земляничными россыпями.

Но, окунувшись в солнечный свет, не стало вдруг зверя – обернулся он курносым мальчуганом с торчащими в разные стороны пшеничными вихрами. Вместо бурой шкуры – зипун дубленный, вместо лап когтистых – пимы войлочные, и котлета меж зубов торчит. Обернулся малец на кут печной, да дёру дал!

Домовой! Как есть домовой в доме завелся!

Глава 8. В товарном вагоне. 1917 год, октябрь

В товарном вагоне нестерпимо воняло грязными портянками, конским навозом и прелыми опилками. Но выбирать не приходилось. Его невольный попутчик крепко спал, положив дурную голову на соломенный тюк. Запах перегара из приоткрытого рта смешивался с запахом гнилых зубов. Егор отошел в дальний угол. Присев на корточки, устало привалился к грязной стене. Задумчиво пожевал травинку, внимательно разглядывая чужой ботинок с аккуратно завязанным шнурком:

"Дурень! Одёжу поменял, а про обувку забыл", – подумал про спящего.

Никто не видел, как они в вагон залезали – ночью дело было, да и смотреть особо некому. Полустанок глухой, лишь будка путевого обходчика, да тундра кругом. Старый хрен вряд ли вспомнит с кем пил. До утра проспится, да опять пойдет костылем махать – рельсы простукивать, а он уже тем временем далеко будет.

Но от филёра надо избавляться. Выследил, как Егор папку толстенную из комендатуры выносил. Заложит ведь, как пить дать! Пришлось лепить горбатого про сибирские алмазы из рудников, якобы отцом найденные, да в долю брать. Кажись, поверил, даже помог ношу в мешок холщовый засунуть, да картохой проросшей присыпать. Конспиратор, твою ж мать!

От монотонного перестука колес слипались глаза, но спать нельзя – живым надо доехать. Егор резко поднялся, размял затекшие ноги. Отряхнул брюки, оправил ватник. Покосился на мешок – надо будет чемоданчик тиснуть на вокзале, так сподручней выйдет.

Товарняк притормозил на семафоре, вагон сильно качнуло. Не удержавшись, Егор повалился на спящего мужчину. Тот только недовольно причмокнул, но глаз не открыл – ядреная самогонка, видать, у обходчика была. Быстро вскочив на ноги, Егор изо всех сил сжал кулаки, с ненавистью гладя на пьяного соглядатая: "Чтоб ты сдох, ирод!"

Внезапная тупая боль за грудиной перехватила дыхание. В голове застучало набатом: "Вот он! Вот он твой шанс в другую жизнь! Бери, не робей! Другого – может и не быть!"

Стараясь не дышать, Егор склонился над мужиком. Брезгливо ощупал карманы провонявших застарелой мочой портков – пусто. Откинул полы мятого пиджака на тощей груди, прикрытой тельником, за пазухой нашел то, что искал – паспортная книжица, завернутая в грязную тряпицу. Быстро переложил ее в свой карман.

Поезд опять набрал скорость. С силой надавив на рычаг, Егор дернул задвижку в сторону. Отодвинул стальную дверь, оставив небольшую щель. От колючего встречного ветра заслезились глаза. Холодные льдинки впились в белёсые волоски щетины на квадратных скулах, сорвали с головы картуз. Отцовский картуз!

Накатила невозможная безнадега.

Ему было всего четыре года! Что он понимал тогда? Что помнил?!

Красные, перекошенные от злости лица городовых, охаживающих дубинками широкие отцовские плечи. Втроем на одного! Заломали, как раненного медведя!

"Козлы вонючие! – зло хрипел отец, с кровавой слюной выплёвывая выбитый зуб. А как приметил сына, так и вовсе заревел дурниной: – Чего прибёг, малой?! Давай назад, к мамке! Поведай все, что видал! Пущай в кутузку немедля бежит!"

Егорка тогда со страху чуть не обделался!

Зря, конечно, за отцом увязался, но уж больно хотелось взять его за руку, пройти гордо по широкой мостовой! А как на улицу выскочил, так на Пушка и налетел! Пока шерсть изо рта вытаскивал, да слюни собачьи со щек обтирал, глянул, а отец уже за угол поворачивает. Догнал он тогда батю, но слишком поздно…

Как корил он себя, будучи взрослым! Как рвал на части душу! Он же мог задержать отца, не пустить в тот огроменный дом со скользким полом!

"Ты не верь, сынок! Не убийца я!" – шептал батя, косясь подбитым глазом на сжавшегося в комок мальчонку.

Что мог чувствовать Егор, слыша мамкины стенания по ночам, да стук неистовых поклонов перед божницей?! Вспоминая ее дрожащие обмороженные в ледяной воде руки, бережно обтирающие изуродованные кандалами ноги отца с кровоточащими ранами?! Безграничную жалость и безграничную ярость!

Похоронив отца, мать больше не видела смысла в жизни. Сына она не замечала, и Егор как никогда остро переживал свою вину. Она умерла ночью, на сыром земляном полу, перед иконой пресвятой Богородицы.

Его детство окончилось в девять лет. Он задержался в суровом краю еще на десять. Сначала – детский дом, затем ремесленное училище. Осваивал кузнечное дело в охотку, с интересом. Подмастерьем в кузнице лошадей подковывал. Оградки резные, да перила затейливые ковал добрым людям от души, за просто так – тяжелой работой гнев усмирял. Немногословен был, да угрюм по-мужицки. Никто сердечным теплом его не зацепил, ни с кем он не сдружился. Когда терпение вышло, да замаячила впереди ясная цель, Егор первый делом в комендатуру сунулся, недаром три дня возился с оконными решетками – вызнал, где что лежит, да как охраняется! Дела усопших ссыльных давно в подвал снесли за ненадобностью, да в коробки побросали. Вынести – плёвое дело, да и часовой при деле – с девкой в кустах звезды считает.

"Личное дело каторжанина Игната Кравцова, осужденного за смертоубийство…" – навернулись слезы. Дальше читать не смог, подхватил под мышку и – опаньки! – фраерок пришпиленный нарисовался, соглядатай на подстраховке за вольнонаемными, за пять червонцев мать родную продаст!

"У-у-у, гнида! Ишь вырядился в вошь смердящую, думал, не признаю! – смачный плевок на грязный пол. – Ксива – не похоже, что деланная. Видать, из переселенцев, глубоко пустил корни немецкие в землю сибирскую! Ну, так пущай в ней и остаётся!"

Егор подтащил безвольное тело филёра к приоткрытым воротам. Не мешкая ни минуты, вытолкнул его из вагона. Вернул засов на прежнее место. Обтер потный лоб рукавом фуфайки. Подобрал картуз, нахлобучил на русую голову.

– Был ты Егорка, сын Игнатов, теперь – Ку-рт Кра-ниц, – произнес по слогам, призадумался – что-то свербело в мозгу…

– Ох, леший меня дери! – хлопнул себя по коленке. – Ботинки-то позабыл с него снять!

Глава 9. Алимпия в отчем доме

Почему ж так холодно? Ах, да конечно! Истопник, получив жалованье, третий день не кажет носу. Запил, по всей видимости. Надо нового искать, непьющего, а где ж его возьмешь? Непьющие работники сейчас либо хворые, либо мертвые.

Дом большой с голландской печью. Отец не захотел русскую ставить, за модой погнался, а с голландкой хлопот-то больше вышло. Два этажа греет, а до третьего тепло не дотягивает, да и топить надобно не меньше двух раз в день.

Вылезать из-под теплого одеяла не хотелось (и когда только успела под него забраться?!) Правильно, что они давеча съехали в апартаменты к дядюшке Марку. Пусть там и не такие хоромы барские, как в отчем доме, зато тепло, светло и уютно. Да и Андрею на работу удобней добираться. Муж у нее инженер-строитель, университет важный закончил с отличием, и на работу его взяли не абы куда, а в архитектурное бюро при городской Думе.

"Умный, красивый, заботливый!" – Алимпия невольно улыбнулась, потягиваясь на широкой кровати. И как-то быстро у них все завертелось…

***

Встретились они в лавке "Целебные травы".

Красивый брюнет периодически страдал мигреневыми болями. От аптечных таблеток проку уже не было, решил подлечиться народной медициной. Заскочил в лавку, потому как рядом с домом, а дядя, как нарочно, в этот час своей зазнобе ромашковый отвар понес, а Алимпию оставил за старшую. Как встретились они глазами, так и застыли на месте, словно столбы верстовые вдоль дороги, даже словом не перекинулись, покуда дядька не вернулся – так он враз смекнул, что за хвороба такая на них напала. Доброго молодца отваром перечной мяты с душицей напоил, а племяннице велел в залу идти, на глазах не маячить.

Когда Андрей ушел – Алимпия не видела, видно дядька его через черный ход вывел. Но с этого времени на порожке лавки она, что ни день, находила свежий букет полевых цветов. А через неделю ухажер и сам объявился с лукошком земляники и кульком воздушного зефира. Пригласил после работы в кино, но в кино они не пошли, а просто гуляли, взявшись за руки, по городу, пока не догулялись…

Расписали их быстро – Марк Натанович без особого труда договорился с чиновником, с благодарностью попивающим женьшеневую настойку на меду. Через семь месяцев родился Андрейка-младший. Такой же красавец, как и его отец!

***

Сон медленно улетучился, возвращая к реальности. Спохватилась только, когда вещи на новом месте распаковала – Какуша забыла. Никак не могла Липа расстаться с отцовым подарком! Вернулась вечером в дом, сразу в бывшую детскую, а заяц меж подушек забился, лишь ухо розовое торчит: "Эх, взрослая ты девица, Алимпия, а все в игрушки играешь!" – прилегла на кровать. Лишь туфли скинуть успела, как сон подкрался пуховым облаком, и провалилась она в сладкую дрёму.

Краешек месяца робко заглядывал в круглое оконце. Глаза постепенно привыкали к темноте, и очертания предметов все яснее проступали в сумрачной комнате.

После пансиона, куда с легким сердцем отправила ее тетушка Людвига, Алимпия ни за что не хотела переезжать в другую комнату, лишь позволила кровать заменить. Ее все здесь устраивало: и то, что комната в самом конце коридора, и то, что выше только чердак, а ниже – кабинет отца с пустым железным шкафом.

***

После свадьбы они въехали в покои на втором этаже, а как малыш родился – так и вовсе все левое крыло заняли, вытеснив фон Грондбергов в правое.

Нянек не нанимали – Алимпия сама рада была с малышом возиться. Дядюшку Карла к себе звали, да тот отказался – неудобно, дескать, стеснять молодую семью. Конечно, "неудобно" в трехэтажном особняке-то! Комнат столько – потеряешься, так не найдут!

Но зимы стали нынче суровыми, дом быстро остывал, а паровое отопление поставить мозгов у тетушки не хватило – все в преферанс вытекли вместе с заводиком. Андрей, конечно, при хорошей должности, но постоянно брать с мужа деньги на содержание отчего дома вместе с приживалами-родственниками, было все же совестно.

Тетушка Людвига так и не вышла повторно замуж, превратившись к пятидесяти годам в сморщенную сливу. На светские приемы ее давно уже никто не звал, да и в гости на чай не заглядывал. Некогда блиставшая в обществе, а ныне всеми забытая, баронесса фон Грондберг тихо существовала в родовом гнезде Бруковичей, по завещанию принадлежавшем Алимпии, снедаемая изнутри собственной желчью и завистью к племяннице. Двоюродный братец Гектор целыми днями простукивал стены дома в надежде обнаружить якобы спрятанный отцом клад. Безуспешные розыски он всегда заканчивал в комнате матери, нытьем выдавливая из нее последние гроши за карточный долг. Вечером исчезал, чтобы утром заявиться с пьяной рожей и подбитым глазом.

Первое время Алимпия их жалела, помогала, как могла, снимая понемногу с депозита свое приданое. Но сколь веревочке не виться, конец близёхонек! Однажды, темной ночкой, грабителя злостного по голове вазой хрустальной огрела, когда тот в шифоньере ее ковырялся. А как лампу зажгла – батюшки святы! – братец родимый с кровавой отметиной на плешивом затылке в ящик харей наглой уткнулся и затих. Перепугалась Липа, стала звать на помощь старика-истопника, да глух тот на ухо! Зато Людвига враз примчалась, будто за дверью стояла, а, может, и вправду стояла? С того дня жалость к родственникам так и осталась лежать в том самом ящике.

***

Алимпия поежилась, плотнее укуталась в одеяло, прижав к груди зайца. Скоро-то еще до рассвета? Часы не тикают – верно, гирьку забыла подтянуть. Вот бы хорошо сейчас марьин корень заварить, бессонницу прогнать или чай ромашковый выпить.

***

Еще в пансионе увлеклась Липа лечебными травами, в особенности привлекала ее фармакогнозия (мудреное название и сейчас давалось с трудом). Благо дядя Карл ее без присмотра не оставил – преподавать естествознание там же пристроился. Да и привил ей любовь к травкам да цветочкам, и не простым, а чудодейственным.

"Все есть яд, ничто не лишено ядовитости, и все есть лекарство. Одна только доза делает вещество ядом и лекарством! – любил цитировать Парацельса Карл Натанович, заливая нежно-розовые цветки с длинными вьющимися стеблями доброй порцией водки. – Вот возьмем, к примеру, вьюнок полевой – симпатичный такой сорняк, вдыхать его аромат – одно удовольствие для барышень. А ведь в корнях милейшего цветика прячется смертельный яд – конвульвин. Но лишь, обладая опытом и знаниями, ты можешь превратить сию змеюку в пользительное для организма средство: оно и кишки послабит, и камни из почек выгонит и кровушку остановит, да и гнойники заживляет, как на собаке. Но, матушка моя, не зная броду – не суйся в воду! Лишь малейший граммик в рецептуре профукаешь и – в землю одного, за решетку другого!" – и близоруко прищурившись, он поучительно поглядывал на послушную ученицу.

Карлу Натановичу в ту пору сорок шесть годков стукнуло, и для нее, десятилетней, он был кладезем премудрости и всезнайства. С открытым ртом Алимпия впитывала каждое сказанное им слово, нисколько не усомнившись в правдивости услышанного.

"Я, как на провизора после Академии доучился, так практику фельдшерскую и забросил. Увлекся, как красна девица, цветами, да кореньями ядовитыми. И поверь мне, деточка, ничего более интересного и любопытнейшего в жизни не встречал!"

"А отца вы тоже ядами лечили?! – ахнула девочка, зажимая рот рукой. – То есть я хотела сказать травами…"

Понимающе усмехнувшись, Карл Натанович глядел сквозь стекло колбы на мутнеющую жидкость.

"Что хотела сказать, то и сказала. Нет, дочка, запрет мне дали… а так, может и жил бы до сей поры отец твой".

"Прости! – приластилась Липа к дядьке. – С добром спросила, без каверзы, честное слово".

"Да ладно уж, – стушевался Карл Натанович в детских объятиях, – уйди из-под руки-то, склянку выбьешь ненароком".

***

Отчего-то тревожно стало на душе. То ли вздох чей-то услыхала, то ли ветер по чердаку гуляет. Накинув поверх измятого платья пуховый платок, Алимпия тихонько выглянула за дверь.

Длинный коридор был пуст. Как есть, без обуви, в одних шерстяных чулках, спустилась этажом ниже. В конце коридора, из-под теткиных дверей раздавались приглушенные голоса. Вроде женский и вроде мужской. Наверно, опять братец из Людвиги мелочишку выколачивает. Тихонько, на цыпочках, подкралась к двери. Пригнулась к замочной скважине. Высокий широкоплечий мужчина в синей телогрейке стоял спиной, загораживая обзор. И это был вовсе не Гектор. Вдруг, словно почувствовав на себе ее любопытный взгляд, мужчина обернулся. Необыкновенные фиалковые глаза на какой-то миг встретились со взглядом Алимпии. Волна жара пробежала по ее озябшим плечам. Быстро отскочив от двери, девушка стремительно припустила в свою комнату. Громко захлопнула дверь, ошеломленно уставилась на Какуша, прикрытого уголком одеяла на еще теплой подушке. Приложила к пылающим щекам холодные ладошки:

– Не может быть! Не может быть! С каторги же не возвращаются!

Глава 10. По дороге в аптекарскую лавку

Небольшой угловатый домишко с черепичной крышей и полукруглыми оконцами, прикрытыми резными ставнями, застенчиво прятался в поредевших кустах сирени на задворках доходного дома купца Богомолова. Сия недвижимость шла этаким жилым придатком к шестикомнатным апартаментам Карла Натановича и предназначалась для размещения обслуги. Поскольку доктора тяготило присутствие в доме любопытной челяди, то и пустовавший домик он решил использовать по своему усмотрению, предусмотрительно заручившись письменным хозяйским согласием в обмен на гарантию полнейшего излечения дражайшей супруги Богомолова от тайного пристрастия к "зеленому змию".

Воодушевленный перспективами, Карл Натанович с таким энтузиазмом принялся за дело, обустраивая помещения для собственного предприятия и попутно пользуя купеческую жену психологическими тестами, что позорно проворонил побочный эффект собственной терапии – стрела Амура пронзила обоих: и "закладывающую за воротник" купчиху и наблюдавшего ее медика.

Огорошенная неожиданным поворотом судьбы, не в силах бороться с искушением мадам Богомолова за фруктовым десертом призналась мужу в адюльтере. Нелепость измены вызвала лишь гомерический хохот у незадачливого рогоносца, но, поперхнувшись абрикосовой косточкой, он отправился на небеса, так и не успев осознать всей горечи правды. Безутешная вдова, отскорбев положенный срок, приступила к подсчету свалившегося на нее богатства, не забывая одаривать щедрыми подношениями обожаемого доктора.

Дела шли в гору. Личная жизнь, направляемая пухлой ручкой купчихи Богомоловой, целеустремленно мчалась к своему апофеозу – бракосочетанию. Затянувшаяся пауза на непременное обдумывание сделанного намедни предложения заканчивалась сегодня.

"А что, ежели, передумает?" – мучился сомнениями доктор, выходя из подъезда.

Бородатый швейцар приветливо приподнял фуражку, склонив седую голову в поклоне.

– Как почивалося, Карл Натанович? – заискивающе окликнул доктора.

– Спасибо, голубчик. Легко дышится, легко спится.

– А для Матроны моей зелье справлено? Зайтить могёт?

– Да-да, голубчик, пусть заходит после полудня.

– Вот благодарствуйте, барин! – довольная улыбка спряталась в густой бороде. –Можа таперича вздорна баба спокоица!

– Успокоится, непременно успокоится, голубчик, – буркнул Карл Натанович, поворачивая в круглую арку во двор.

Одинокий фонарь плавно раскачивался на деревянном столбе, чуть поскрипывая в унисон ветру. Ранее утро было пасмурным и хмурым, но к обеду обещало распогодиться, недаром поясницу крутило полночи, а к утру боль прошла, как рукой сняло. Не иначе тепло вернётся, хотя какое уж тут тепло – ноябрь на дворе, белые мухи вот-вот полетят.

Доктор плотнее запахнул полы черного пальто, стряхнул с бобрового воротника невидимую соринку. Пыжиковая шапка приятно грела лысину, но не уши. Опираясь на черную трость с серебряным набалдашником, он медленно брел по узкой тропке к обители добра и здоровья – аптекарской лавке "Целебные травы". Вот и вывеска виднеется – желтые буквы на зеленом фоне. Веточки мимозы вычурным вензелем обрамляют надпись. Красота! Липушка сама колер придумала, а он уж потом заказал в скобяной лавке.

Пологое крыльцо под навесом подъездного козырька. Плетенный из соломы коврик вплотную прижался к дубовой двери. На широких перилах жмурит хитрые глаза рыжий кот, нетерпеливо постукивает пушистым хвостом по перекладине – в теплый дом просится.

– Ох, а это как же? – удивился доктор, ступая на крыльцо. Грязный след от ботинка на соломенном коврике и дверь не заперта, лишь плотно прикрыта.

– Кто ж тут озорничает, Василий?

Кот лениво спружинил под ноги доктора, мазнув передними лапами по блестящим ботинкам. Подняв хвост, небрежно потерся о пальто толстым боком. Рыжий клочок шерсти повис на ткани.

– Я тоже рад тебя видеть, – провел рукой по котиному загривку Карл Натанович, мимоходом отряхивая пальто. – Может, зайдешь?

В предбаннике приятно пахло высушенной валерианой. Запрыгнув на подоконник, Василий довольно заурчал. Вспомнился отчего-то Пушок. Нет, не кот, а огромный сторожевой пес, что служил при мастерских Брука.

Как отправили Игната по этапу, так и семья кузнеца вслед за ним подалась. А куда ж собаку?! Людвига орала, что псу на живодерне самое место. Жалко стало животину, да и выбора не осталось, только забирать с собой, в пансион к Липушке, куда он сам устроился преподавать. Убедил-таки классную даму в полезности умной собаки, а курсистки-гимназистки Пушка уж так забаловали, что помер сердечный от обжорства под самое рождество. Ровнехонько пять лет прослужил при пансионе. Испортила видать его девичья любовь. Вот так-то!

Ошейник доктор схоронил, больно чудным показался: снаружи чисто кожаный, а изнутри пупырчатый бархат. Так-то не видать, а как пальцем проведешь, так бугорки чувствуешь. Не выдержал раз, ковырнул бугорок, так чуть не ослеп от дива дивного! Зашил кое-как трясущимися пальцами, да стал ошейник для сохранности при себе носить.

– Дядя Карл, дядя Карл! – вдруг послышался с улицы запыхавшийся девичий голосок.

В предбанник влетела Алимпия в распахнутом полушубке с раскрасневшимися щеками:

– Федор сказал, что вы в лавку пошли. Так я не стала в квартиру заходить…

– Кто ж именуется Федором? – подслеповато глянул поверх пенсне доктор.

– Борода в ливрее.

– Уразумел. А фонарь где? – огляделся по сторонам. – Ты, часом, не брала? Здесь в углу должен быть…

– Да нет же! Пойдемте скорей в готовальню, мне надо вам кое-что рассказать, – торопливо подгоняла его Липа, хватая за рукав пальто.

– Да-да, идем… – растерянно топтался у дверей доктор, – …чего-то еще не хватает…

– Дверного колокольчика! – ей наконец-то удалось втащить доктора в лабораторию. – Наверно, отвалился!

Глава 11. Готовальня

Готовальня, как смешно называла Алимпия лабораторную комнату, разместилась в цокольном этаже, бывшей дворницкой. Забранные решетками узкие оконца едва пропускали дневной свет. Пришлось выпросить у богатой вдовушки новомодные лампочки накаливания, но из-за высокой стоимости проводки пришлось довольствоваться единственным экземпляром, зато большой мощности.

Вдоль стен – самодельные полки, заставленные стеклянными баночками с измельченными в порошок кореньями чемерицы, высушенными луковичками ландыша, толчеными ягодами дурмана да нежными цветками барвинка, скрученные в трубочки листочки наперстянки, семена подорожника и клещевины. На каждой банке – бирка с народным и научным названием растения, с датой заготовки. Быстро пробегая глазами по склянкам, доктор внимательно подмечал, какие запасы стоит пополнить, какие пустить в рецептуру, а какие и выбросить за ненадобностью.

Вот и сейчас, сложив руки на животе, Карл Натанович разглядывал стеллажи, изредка почесывая карандашом кончик носа-картошки. Позади него, на шатком табурете примостилась Алимпия, заканчивая свой монолог. Сдвинула в сторону рогатый штатив, облокотилась на холодную столешницу, подперла кулачком щеку, терпеливо дожидалась дядиного ответа.

– Ну, что ты, красота моя, так переполошилась? – наконец-то обернулся к ней Карл Натанович, проинвентаризировав запасы. – Померещилось тебе и всего-то.

– Как померещилось, ежели он в упор на меня глядел! – опешила Липа.

– Так уж и на тебя, душа моя, – усмехнулся дядя, чиркая остро заточенным карандашом в тонком блокноте.

– Ну, пусть не на меня, а на мой глаз в двери, – согласилась Липа,

– То-то! А как глянул, так ты и сбежала! – продолжал чиркать карандашом Карл Натанович.

– Но я успела его разглядеть! Те же светлые волосы и эти удивительные глаза. Я его хорошо помню, хоть мне четыре года всего было. Он зайца мне принес, в глаза не глядел, по голове погладить устыдился. Не мог он убить, никак не мог!

– Сынишку его помнишь? Сопливый такой, малец… еще расхныкался, когда отца увидал…. в той конторе.

– Да, вроде припоминаю хлопчика! – встрепенулась Липа. – Ты думаешь…?!

Тихий непонятный звук донесся от двери, заставив и Карла Натановича и Липу разом повернуть головы. Точно так же, как когда-то его отец, привалившись к косяку, стоял Егор Кравцов.

– Да что там думать! Сын я… Игнатов, – глухо пробасил, заливаясь неожиданным румянцем. – Вот колоколец ваш оборвал, больно звучный… починю опосля разговора, да и фонарь на место снесу. Только вот еще что… – нахмурил кудлатые брови, – не Егором меня нынче кличут, а Куртом… сбёг я с поселенья… и того… комендатуру обчистил.

***

Тесно ему было в этой кладовке – как есть мышиная нора, припасами заставленная. Топтался на пороге, покуда молодуха стул не принесла.

– Егор, как же так … – хлопала она огромными глазищами, разглядывая его как диковину на рынке, – …ваш папа, ваша мама…

– Да чего уж говорить – померли они. Отец с чахотки, мать с тоски.

– Что же ты вернулся? Насовсем или как?

– Вернулся… – он неуклюже поднялся со скрипучего стула, – я сейчас… – грузно ступая, вышел за дверь.

Карл Натанович только успел переглянуться с Алимпией, как Егор уже втащил в готовальню грязный мешок, бросил на пол. Путаясь в узлах, крепкими зубами разорвал веревку. Вытряхнул на стол толстенную папку: "Личное дело № 3554 каторжанина И.М.Кравцова, осужденного за смертоубийство гражданина частного поверенного М.Э.Кноппа, душеприказчика ювелира А.М. Бруковича, 1905 год".

– Вот почему я вернулся, – глянул исподлобья сначала на Алимпию, потом на доктора. – Подмога ваша нужна, найти эту гниду, что батьку засадила заместа себя, и мужика важного порешила! – шумно выдохнул, вытер рукавом ватника взмокший лоб.

Не выдержала Липа, подбежала к нему. Поднявшись на мыски, обняла за бычью шею, поцеловала колючую обветренную щеку. И, словно стыдясь, своего порыва, быстро затараторила:

– Конечно! Конечно, мы поможем! Правда, дядя? – умоляюще обернулась к толстяку.

– Сядь, Алимпия, не стрекочи, как сорока! Тут дело серьезное, надо подумать, – доктор подошел к столу, раскрыл папку, с величайшим интересом углубился в чтение.

– Егор, – тихо спросила Липа, заглядывая в фиалковые глаза Егора. – Это правда, что дядя Игнат был не простым кузнецом?

– А каким? – он сделал вид, что не понял вопроса.

– Отец был очень расположен к нему. Почему? Ведь в мастерских были и другие работники, но только Игнат частенько гостевал в нашем доме, задерживался допоздна с отцом в кабинете, и именно ему Аркадий доверил передать мне зайца. Вот я и спрашиваю: почему?

– Почему? – как попугай повторил за ней Егор, прикидывая расколоться или "под дурака" прокатит.

– Потому, – нахмурилась Липа. – Он что, был его… помощником?

– Он был его… доверительным лицом, – решился на правду Егор.

– Доверенным, – между чтением поправил его доктор, переворачивая страницу дела, – и это еще мягко сказано.

– Ну да, – почесал затылок Егор, – Аркадий Маркович, вроде как, наставником у отца был … углядел его талант в кузнечном ремесле, ну там хитроумные завитушки всякие причудливо делал… и решил его переква…ква…квасифицировать.

– Переквалифицировать, – отозвался опять доктор.

– Ну да, это самое.

– Значит, Игнат был его подручным, получается?

– Я так и сказал…

– Понятно. А что ты делал у Людвиги? – сменила тему Липа.

– Да, по-хорошему поговорить хотел, – нахмурил брови Егор, опустил глаза в пол, – а она, как меня увидала, так пятнами красными пошла, воздух глотает и сипит через силу, что не хотела, мол, черт попутал! А я понять никак не могу, что она там "хотела-не хотела". Пригрозил ей малька, стуканул слегка по креслечку, оно под нею и развалилося. Сидит, значит, на полу, зенки таращит, но не трясется боле. Мужик плешивый кинулся к ней, в ухо шепчет: "Молчи, сука, молчи!" – за шею ее схватил, колотит, ровно грушу. Пучеглазка головой то совсем поникла, слюну пустила. Я его за шкирмон, да – в угол! Вроде затих, об стену дюже приложился – даже кровяка из носа потекла.

– А дальше чего было? Ты садись, не стой! – Липа усадила Егора на табурет, сама рядом на стол облокотилась.

– Чего-чего, – передразнил вяло. – Баронесска платье расстегивать начала, пуговку за пуговкой, и на меня глядит, не моргает, а мне-то что?… я голых баб не видал, что ли?! – глянул исподлобья на Алимпию. – Она кофтенку-то сняла, а под ней этот… как его…

– Корсет, – быстро подсказала Липа, поджимая губки: – "Какой он забавный, право слово!"

– Ну да, он самый. Значит, руку меж грудей сунула… – заалел щеками Егор, – …и спицу достала.

– Спицу?! – удивилась Алимпия. – Деревянную?!

– Не, вроде, серебро… с камнем желтым, размером с яйцо перепёлкино.

– Ох, да это же… – не договорила Алимпия. Кругом пошла голова, яркие звездочки засверкали вдруг в глазах. Не помнила, как на Егора в беспамятстве завалилась.

– Эй, доктор! Как вас там? – вскинулся с табурета юноша, подхватывая девичье тело.

– Карл Натанович, – не отрываясь от чтения, пробурчал доктор.

– Ты бы помог что ли, Натанович! Вишь, племяшка твоя, какая впечатлительная оказалась! – придерживая девушку за хрупкую талию, Егор похлопал ее по бледным щекам.

– Девица – крепкая! Корсаж, видать, туговат, – послюнявил палец доктор. Не отвлекаясь от чтения, перевернул страницу. – Гм, печально это все, очень печально.

– А что здесь собственно происходит? – приятный мужской баритон плавно влился в помещение.

Девушка застонала, приоткрыла глаза. Захлопав ресницами, уставилась на вошедшего мужчину:

– Милый, что-то случилось?

– Я бы тоже хотел знать, дорогая! И, в частности, что это за господин в фильдеперсовых брюках так нежно обнимает тебя за тонкий стан? – с грустной иронией произнес мужчина.

– О! – только и смогла вымолвить Алимпия, внезапно обнаружив себя в чужих объятиях. Теперь пришел и ее черед краснеть. Высвободившись из рук Егора, присела на табурет, закрывая ладонями пылающее лицо. В тот же миг широкая спина в ватнике загородила ее тонкую фигурку от мужчины.

– Курт Краниц я! – простодушно улыбнулся Егор, протягивая для пожатия руку. – Подмогнуть хотел красавице – в обмороки падает, голодная, верно.

Выглянув из-за его плеча, Алимпия охотно покивала головой.

– А я – Андрей Мякишев, – мужчина вежливо пожал протянутую руку, – муж вот этой самой барышни, которая упала в обморок, что ей совсем не свойственно в силу крепкого здоровья. А вы, стало быть, из немцев будете?

– Я… – Егор открыл, было, рот, но задумался, как бы складней соврать, и замолчал.

– Я, я! – засмеялся Андрей, кивая в знак понимания. – Что означает: "да!" Да?!

– Угу, – неуверенно буркнул в ответ Кравцов.

Мужчина еще хотел что-то сказать, но Алимпия вовремя перебила его:

– Андрюша, а с кем остался наш сын?

– Катерину попросил присмотреть. А где же…? – он оглянулся. – Ага! Доброго дня, Карл Натанович! Простите, великодушно, не приметил вас сразу, – он искренне улыбнулся. – А молодой человек, верно, ваш родственник?

На секунду отвлекшись от серой папки, доктор поверх пенсне глянул на Мякишева.

– И вам не хворать, Андрей Андреевич. Что ж в такую рань пожаловали? Супругу потеряли, али как? Зябко здесь, не снимайте пальто, да и шарфик оставьте. Верно подметили, молодой человек – мой родственник. Правда, очень дальний, если не сказать – далёкий. Так с какой заботой пожаловали, Андрей Андреевич? – ушел от опасной темы родства доктор.

– Гм, – нахмурил густые брови мужчина, сразу повзрослев годами. – Так я, собственно, вот чего пришел: мальчишка-газетчик прибегал. У дома твоего, Лимпуша, полицая и карета "скорой помощи". Говорит, видал, как женщину на носилках из подъезда в "красный крест" заносили. Надо бы нам туда сходить, пока жандармов не прислали, – он кашлянул в кулак, блеснув белоснежной манжетой. Его острый кадык нервно дернулся под бордовым кашне, завязанным элегантной петлей. – Липа, ты как думаешь?

Но девушка не ответила. Изумленно распахнув глаза, она смотрела на белокурого верзилу, не в силах вымолвить ни звука. Как-то тихо стало в готовальне. Помахивая пушистым хвостом, в дверь заглянул Василий. Войти не решился, лишь тихонько мяукнул.

Карл Натанович, сняв с головы пыжика, протер вспотевшую лысину атласным платочком, на миг прикрыл усталые глаза:

– Да, да, Василёк, сейчас отобедаем…

Вмиг просчитав обстановку, Егор решительным шагом подошел к столу:

– Что ж, не стану мешать котиной трапезе, – грубо отодвинув плечом маленького доктора, захлопнул папку, сунул в мешок. Накрутив на руку горловину, резким движением закинул ношу за спину. Обиженно сопя, нахлобучил картуз и потопал к двери.

– Постой, Егорша, не горячись! – окликнул его Карл Натанович. – Со мной пойдешь! А вы, семейство Мякишевых, ступайте к дому Аркадия, узнайте, что, да как, и возвращайтесь в апартаменты. Жду вас в кабинете! Заодно за внуком пригляжу и гостя накормлю, а лавку позже откроем.

Глава 12. В кабинете Карла Натановича

В мягком кресле, на гобеленовой подушечке, любовно пошитой вдовушкой Богомоловой, Карл Натанович восседал за письменным столом, поглаживая толстыми пальчиками зеленое сукно столешницы: "Мой кабинет, моя квартира".

Он добился того, о чем всегда мечтал – материальная независимость и признание в обществе. И если богу было угодно, что все пришло к нему именно таким путем, значит, так тому и быть – случайно порванный бархат, маленькие прозрачные камешки, играющие на свету разноцветными бликами. Только, как Егору сказать об этом? В показаниях кузнеца про собаку только два слова, мол, отдал фельдшеру, а про ошейник – ни-ни. Может, на словах что-то сыну передал? Не зря же он в город вернулся. Почему тогда о Пушке ничего не спрашивает? Или приглядывается?

Ох, запутался Марк Натанович, аж ладошки вспотели.

Солнечный луч, робко пробившись сквозь накрахмаленный тюль, золотистыми пятнышками брызнул на докторскую лысину, приятно согревая затекшую шею. Пузатая чернильница на мраморной подставке приветливо подставила лучику стеклянную грань. Перьевые ручки дружно отсалютовали золотистыми колпачками. Серебряный поднос с фарфоровыми чашками давно остывшего шоколада лучезарно улыбался, сверкая начищенным мельхиором чайных ложечек. Лишь грузное бронзовое пресс-папье, прижимаясь целлюлозным брюхом к стопке аптекарских бланков, недовольно пряталось в тени Большой медицинской энциклопедии.

Напротив стола, на мягком диване разместились Андрей и Алимпия. Розовощекий малыш в шерстяных шароварах и курточке отчаянно вертелся на коленях отца, пытаясь дотянуться до розового зайца на спинке дивана.

Чисто выбритый и вымытый Егор пристроился в углу, на мягком стуле с кривыми ножками, подложив под зад отцовский картуз. Уперев руки в колени, он весь подался вперед, прислушиваясь к доктору. Длинные волосы расчесал на прямой пробор, заправил за уши. Выданное вместо старого ватника и заношенных брюк чистые вещи приятно пахли лавандой и апельсиновыми корками. В самый раз ему одежда купеческая – косоворотка с галифе, да теплый пиджак. Сапоги хромовые уважительно поскрипывают.

– Никто не видел, как Егор в дом входил, и в доме его никто не видел, кроме Липы, – голос Карла Натановича звучал тихо, как-то по-домашнему.

– Все так! – пробасил из угла Егор. – Эх, не надо было тыркаться к ней, одеялом укрывать! Кто ж знал, что у барышни сон чуткий… как лучше хотел… ан нет, поскакала подглядывать, топотала как корова – вмиг учуял.

– Что ж следом не пошел? – бросила через плечо Липа, обиженно скривив губы. – Медведь неотесанный.

– Разговор не закончил, а опосля состорожничал – вдруг городовых вызовешь, ну и драпанул в лавку… кто ж знал, что баронессу грохнут.

– Ох, Егорша, да никто ее не грохал – закупорка сосудов случилась, тромб оторвался, – вздохнул доктор, быстро глянул на Алимпию. – Верно, говорю, душа моя?

Липа лишь кивнула в ответ, наблюдая за шаловливым сыном.

– Вот ведь девка! – восхитился Карл Натанович, – глазищами хлоп-хлоп, алый ротик наивно приоткрыла, и околоточные глупцы ей уж тайну следственную излагают!

– А с молодым бароном что? – буркнул Егор. – Тоже – тогось?

– Слава, господи, живехонек, сердечный, – вздохнул доктор. – Только в голове помутилось со страху, заговариваться стал. Про желтое яйцо всё твердил, что медведь забрал: "А гризли тот огромный, как скала, очи горят диким адским пламенем, да космы седые по ветру развеваются" – ничего я не напутал, племяшка?

– Нет, ничего. Всю дорогу так и бормотал, пока рубаху смирительную одевали, да в "красный крест" усаживали. А не пора ли нам на горшок? – встрепенулась вдруг Алимпия, подхватывая сына на руки. Пощупала абсолютно сухие штанишки, на всякий случай втянула носом воздух. – Верно, показалось, да и большой ты уже мальчик, чтобы в штанишки дудонить, – нежно обтерла платочком слюнявый ротик сына, поцеловала в пухлую щечку, крепко прижала к себе. Горестный детский всхлип прорвался сквозь материнскую заботу. Похоже, слегка затискала, а сынок этого не любит! Схватив со спинки дивана игрушку, Алимпия быстро сунула зайца в сжатые кулачки мальчика. Уткнувшись носопыркой в розовые ушки, малыш тихонько захихикал.

– Андрей, а снеси-ка его Катерине, пусть покормит! Видишь, капризничать начинает! А сам пригляди, чтоб фартучек повязала, кабы не срыгнул на новый костюмчик! Да зайца здесь брось – поди, в лес не убежит!

Подхватив сына под пухлую попку, Мякишев послушно вышел, аккуратно притворив за собой тяжелую дверь.

Тут же, подлетев к столу, Алимпия быстро зашептала, обдавая дядюшкин нос теплым дыханием:

– Дядечка! Не хочу, чтоб Андрей знал тайны наши семейные!

– Твоя воля, девонька, – отодвинулся от ее сверкающих глаз доктор, откинулся на спинку кресла. – Но коли супруг он тебе, может и надобно ему знать, чем жена дышит… – промолвил осторожно в ответ.

– Не должен! И точка! – прошипела Липа, стукнув кулачком по столу. – И не вздумай своей вдовушке рассказать! – погрозила дядюшке пальцем.

– А как же Гектор?

– Юродивый теперь твой Гектор, а с психа и спросу нет! – огрызнулась Липа, усаживаясь на место, обернулась на дверь. – Егор! Двигай зад ближе, и яйцо свое доставай!

– Не моё оно вовсе! – огрызнулся Кравцов, безбожно скрипя стулом по паркету. Две характерные царапины остались бельмом на начищенном паркете. – Что будем делать-то? Как гниду искать станем?

– Насколько я понял, в деле Игната нет иных свидетельских показаний, кроме как младшего клерка Ираклия Дробного, служившего у нотариуса Кноппа, – отозвался Карл Натанович. – Что ж, для меня картина предельна ясна…

Людвига Брукович выходит замуж за барона фон Грондберга. Рождается сын Гектор. У барона тайная страсть к азартным играм. Проиграв состояние, он стреляется, оставив огромные долги. Баронесса, недолго думая, продает поместье, и переезжает с сыном к брату Аркадию, к тому времени еще холостому и довольно состоятельному владельцу ювелирных мастерских. Через какое-то время Брукович женится, рождается дочь Алимпия, но, к сожалению, при родах Наталия умирает вследствие порока сердца. Царство небесное, сестрёнушке моей! – доктор скоренько перекрестился. – Людвига, привыкшая жить на широкую ногу и, вдобавок, пристрастившаяся к покеру, понимает, что брат больше не намерен оплачивать ее разгульную жизнь и покрывать долги. Тогда, она решает избавиться от брата и завладеть его имуществом.

Доктор примолк. Заглянул в фарфоровую чашечку, ковырнул ложечкой сладкую коричневую массу.

– Может попросить Катерину, чтоб ромашку заварила? Во рту пересохло…

По сдвинутым бровям юноши и напряженному девичьему взгляду, Карл Натанович решил все же отказаться от чайных церемоний. Сглотнув слюну, продолжил:

– Первым делом она жестоко использует Христину – душу наивную и бесхитростную…

– Чего так? – изумился Егор. – Что значит "использует"?

– Вот так клюква! – изумился доктор, поправляя пенсне. – Выходит, не читал ты отцово дело?! Не читал…

– Ну не все, так… не успел просто…

– В деле есть показания твоей матери, Кристины Рюриковны Кравцовой. Она признается, что пару раз подсыпала в горячие блюда хозяину "приправу всездравия", которую передавала ей баронесса для укрепления пошатнувшегося здоровья Аркадия, упомянув мимоходом, что семена клещевины очень благотворно действуют на организм, но я…

– Нет! Врешь, лысая скотина! – вдруг взревел диким зверем Кравцов. Схватив доктора за атласные лацканы домашнего халата, потянул на себя. Маленькое тельце Марка Натановича, вырванное из уютного кресла, распласталось на зеленой столешнице. Больно сшиб носом на пол граненую чернильницу, следом полетело пенсне.

– Эй, медведь неотесанный! – заорала Липа, подлетая к Егору. – Охолонись!

Замахнувшись, ударила Большой медицинской энциклопедией по светлым вихрам юноши.

– Уф-ф! – схватился за голову кузнецкий сын, выпуская несчастного эскулапа. Помотав головой, сел на диван:

– Тяжелая рука у тебя, барышня, как я погляжу…

– Дурачина ты, Егорша! – только и смог вымолвить доктор, потирая ушибленный нос. – Липушка, ты уж не серчай на дурня безграмотного – другими принципами, видать, живет.

– Чем?! – вскинулся было Егор, но передумал. Поднял с пола чернильницу, благо, что крышка завинчена была, повертел в руках, поставил на место.

– Ваша – правда! Грамоту плохо знаю, – глянул в подслеповатые глаза доктора, протянул пенсне. – Дайте-ка бумагу поглядеть!

– Я, пока ты принимал ванны, позволил себе убрать бумаги в надежный ящик. Ежели надобность появится, забирай – не спрашивай!

Скрипнув дверцей выдвижного ящика, Карл Натанович извлек из недр стола дело, положил перед юношей. Раскрыв на нужной странице, ткнул в документ толстым пальцем:

– Вот она, Егорша! Читай сам, как можешь, хоть по слогам.

Егор читал долго, тихо шевеля губами, проговаривая вслух каждую букву, каждое слово. До конца дочитывать не стал, отдал бумагу доктору. Ничего не видящими глазами уставился на Липу.

– Нет, не принудили ее – сама писала, добровольно, в тот самый час, после похорон отца… я-то думал, что она меня ненавидит за калеченую жизнь, что не успел тогда добежать до отца, спотыкнулся о псину, а оно вона как… Себя она ненавидела, что могилы всем вырыла собственными руками… эх, мать! Твою ж мать!

Тихий утробный стон вырвался из его горла, ушел в пол. Егор замер, лишь могучая грудь тяжело вздымалась прерывистым дыханием.

– Егорша, дружок, – робко позвал доктор. – Ты не дослушал…

Тот не отозвался. Все также опущена голова, все также вздымается грудь.

– К своему стыду должен признаться, что эту самую приправку Людвига взяла у меня…

– Дядя! – в сердцах воскликнула Липа, с ужасом глядя на доктора. – Как ты мог?!

– Лишняя денюшка была мне очень кстати. Однако вместо клещевины я передал ей истертый корешок женьшеня. Но я и ведать не ведал, что она Христинке такое ярмо на шею повесит. Оговорила себя мамка твоя, Егорша. Смею предположить, что, как человек чувствительный и совестливый, особливо на фоне семейной трагедии, она, так сказать, глубоко раскаялась в содеянном. Следователь ко мне приходил, опроверг я ее показания, да и баронесса от своего злого умысла легко открестилась – якобы рассудком Христина Рюриковна помутилась на каторге-то. Вот так вот, племяшка.

– Так что ж ты тогда жилы из меня тянешь, старый хрен? – не поднимая головы, глухо простонал Егор.

– Так ведь просто к слову пришлось… – ответил доктор, и, чуть помедлив, спросил осторожно: – Ты вот про собачку вспомнил… разве Игнат ничего тебе не говорил?

– О чем вы, дядя? – заинтересовалась Алимпия, осторожно присаживаясь рядом с притихшим молодцем.

– О Пушке… точнее…

– Ошейник… – отозвался Егор, – … не отец – мать сказала, – горькая насмешка мелькнула в глубине потемневшего взора.

"Какие все-таки красивые у него глаза!" – подумала Липа, припадая безвольной головой к его плечу.

– Эй, барышня! – сквозь звенящий гул разобрала растерянный голос Егора. – Вот ведь какая слабая! Эй, Натаныч! Давай сюда свою вонючку! Пора девку будить!

– Чтоб второй раз за день обмороки случались?! – подивился доктор, поднося к девичьему носику смоченную нашатырем ватку. – Если ж только … – и, хлопнув себя по морщинистому лбу, тихонько рассмеялся. – Ну, девонька! Ну, шустра! Видать, гормоны играют. Так что там с ошейником? – спросил, будто невзначай, между манипуляциями. – Что Христинка-то сказала?

– Сказала, что найдешь мертвую собаку – найдешь счастье, – ответил Егор.

Подняв на руки Алимпию, он бережно положил ее на диван. Взглянув искоса на доктора, обошел стол. Словно не замечая следящего за ним взгляда, уселся в кресло.

– И все? – отвел глаза Карл Натанович. Приподнял худую девичью руку, принялся считать пульс.

– Нет, не все. Еще сказала, что живой пес счастье не отдаст, а с мертвого сам возьмешь. Я еще подумал, может шкура у Пушка какая ценная… это потом понял, что про ошейник разговор был. Покажешь, где спрятал?

– Отчего ж не показать, – отпустил руку, обернулся к Егору, – ты как раз и сидишь на нем.

Поерзав на кресле пару минут, Кравцов озадаченно нахмурил брови. Рука сама полезла в сапог за припрятанной финкой. Но в последнюю секунду передумал. Поднялся, перевернул кресло вверх тормашками, с интересом осмотрел днище. Расположившись в центре комнаты, обхватил правой рукой переднюю ножку, дернул.

– Эй, потише, медведик! – вскинулась с дивана бледная Алимпия. – Открутить не пробовал? Дядя, вы в порядке?

– Да-да, милая, все хорошо, – доктор промокнул батистовым платочком лоб. Вытянув шею, сделал пару неуверенных шагов к столу, внимательно следя за действиями молодого человека.

– Мудро запрятал, – тихо произнес Егор, вытаскивая из деревянной полости черную кожаную ленту. Пропустил меж пальцев. – Пять алмазов, как она и говорила. Но сдается мне ворованные они, как есть ворованные… мамкой у отца твоего, – Егор подошел к девушке, – так что, забирай – твое это.

Присев на корточки около дивана, он с треском разорвал бархат.

– Ох! – только и смогла выдохнуть Алимпия, внимательно разглядывая маленькие сверкающие камешки на широкой мужской ладони.

Несмело протянула руку. И вот уже крохотные алмазы крепко-накрепко зажаты в ее кулачке, больно впились в кожу острыми гранями – это Егор, не рассчитав силушку, сдавил хрупкую руку девушки в своей ладони.

– Пусти! – едва вырвалась. Толкнула его в плечо, только ушиблась, а он лишь фыркнул.

Карл Натанович, вздохнув, опустился в любимое кресло.

– Дядя, мне они тоже не нужны, – Липа подошла к столу, протянула сжатый кулачок. И тут же, хитро прищурившись, разжала руку и высыпала камешки в пузатую чернильницу. – Пусть у тебя побудут, авось на "черный день" сгодятся.

"Умная девочка, – понимающе кивнул ей Карл Натанович, – сумела-таки распознать стразики, но не выдала дядьку… все ж на благо пошло…"

***

– Ты не закончил, дядя, – напомнила Алимпия. Скинув домашние туфли, она удобно устроилась на диване. – Что же, по-вашему, случилось дальше?

– А дальше – Аркадий умирает, но накануне просит меня быть твоим опекуном, племяшка. Смею предположить, что о нашем с ним разговоре Людвиге донесла по простоте душевной Христина. Она в доме все закоулки знала, могла и услышать невзначай. Не ведаю уж, какими такими чарами околдовала баронесса старика Кноппа, какие райские кущи посулила, но итог для меня оказался весьма печальным. На церемонии было оглашено поддельное завещание в пользу Людвиги, а настоящее, ежели оно все-таки существовало в природе, безнадежно кануло в Лету – а на "нет", как говорится, и суда нет…

Доктор театрально развел руками. Переведя дыхание, продолжил:

– Но Игнату, мне помнится, свезло больше – что-то все же досталось ему в наследство от Аркадия, но вот только что? Егор?!

Тяжелое сопение раздавалось из угла комнаты – мыслительный процесс юноши затягивался.

– Ну же, Егор! – нетерпеливо заерзала на диване девушка. – Чего молчишь? Ты что-то знаешь? Говори же!

– Не спеши в камыши, – вяло усмехнулся Егор, хрустнув костяшками пальцев.

– В лопухах обсеришься, – подхватил звонкий женский голос от порога. – Профессор, обед готов. Мальчика накормила, барин его почивать понес. Срыгнул, как и положено. Мальчик срыгнул. Вам подавать в золотом исполнении или на фарфоре?

Три пары глаз в немом изумлении уставились в сторону двери.

Худенькая девушка в синем форменном платьице, подпоясанным белым фартучком, хлопала длинными ресницами. Кружевной чепчик едва выглядывал из копны рыжих кудрей, взбитых в высокую прическу. Перехватив заинтересованный взгляд фиалковых глаз на своей маленькой груди, она довольно улыбнулась. Но, вовремя спохватившись, потупила глазки, как положено прислуге.

– Милочка, ступайте на кухню, – первым пришел в себя доктор, кашлянув в кулак. – Мы скоро подойдем.

– А где прикажите накрывать, профессор? – чуть слышно прошептала девушка, не смея поднять глаз.

– Где всегда! – повысила голос Алимпия, вскакивая с дивана. – Идите же, Катя, куда вам сказали! – развернув за плечи наглую горничную, вытолкнула ее за порог. – Дядя, почему ты позволяешь прислуге заходить в кабинет без стука? А ты что скалишься, медведь неотесанный? – набросилась на Кравцова. – Хватит глазюки пялить, выкладывай что знаешь! Сам пришел к нам за помощью, говори всё, как есть!

– Не рычи, женщина, – грубо цыкнул Егор, снимая со спинки стула картуз. Вспоров изнаночный шов засаленной подкладки, вытащил сложенную в несколько раз ткань.

– Вот, глядите! – дернул рукой, разворачивая полотно. Показал сначала доктору, затем повернулся к девушке, стоящей подле.

Гобеленовая картина, размером с прикроватный половик. Грозовое небо, сполохи зарницы освещают старый погост с торчащими из земли каменными надгробиями и белую часовню, чей покатый купол венчает православный крест. Ложные оконницы по обеим сторонам арочной двери. В нишах – преклоненные фигуры монахов в длинных одеяниях, в руках – лампады с мерцающими свечами. Одна створка двери приоткрыта. Кто-то выглядывает из нее, но кто – не разобрать, лишь неясная тень, прошитая сиреневой нитью, падает на белокаменную ступень. На темном надгробии, что ближе к часовне, будто заплатка, круглая монетка желтыми стежками отмечена, а те могилы, что далее – в тумане белёсом тонут….

– Мрак какой-то… – прошептала Алимпия, отходя от картины. Глянула на Егора. Нахмурив брови, тот неотрывно смотрел на доктора, незаметно пристроившегося рядом с племянницей.

Аккуратно водя по ткани указательным пальцем, Карл Натанович задумчиво разглядывал гобелен. Осмотр погоста сопровождался печальным вздохом и кряхтеньем.

– Дядя, вам знакомо это место? – не выдержала Липа, перехватывая палец доктора у дверей в часовню.

– Да, Липушка, то есть нет… не то, чтобы знакомо… вот эти маленькие буковки.. ты видишь? – он ткнул пальцем в правый угол, – это инициалы автора…

– И что?! – непонимающе подняла вверх брови девушка, – какие-то "НБ"?

– Наталия Брукович… мама твоя сработала сию вещицу. Знаю, станок у нее был, мастерила она на досуге полотна разные. Потом узоры на них вышивала. Как сейчас помню, на сносях она уже была, вот-вот родить должна, торопилась, между схватками, пальцы исколола до крови. Спросил, что ж такое важное мастеришь? Не ответила. Спрятала работу за спину, да глазами на дверь указывает – уйди, мол.

– Можно, конечно, прослезиться в этом месте, дядечка, – мотнула головой Алимпия, отгоняя ненужные мысли, – но поздно лить горькие слезы по покойникам, надо о живых думать. Что за место, как думаешь?

– Гм, – принялся размышлять доктор, возвращаясь за рабочий стол. Достал дело, начал медленно листать. – Читал… читал я стих… про кладбище заброшенное и про часовню… где ж он, твою мать?! О, простите великодушно!

Взгляд Марка Натановича затуманился – он снова углубился в прошлое…

***

– Есть охота, – заурчал голодным желудком Егор, – принеси хоть хлеба кусок, что ли – полдня уже сидим, подкрепиться пора бы. Рыжая заждалась, поди, с обедом.

В этот раз Липа благоразумно промолчала. Ей-то трапезничать хотелось меньше всего. Даже наоборот – слегка подташнивало. Но это скорей всего последствия бессонной ночи и тревожных утренних событий.

– Потерпи немного, дядечка уже заканчивает, да и Катерину звать не хочу – путь лучше за Андрюшей приглядывает.

Уже добрых полчаса они сидели на упругом диване в ожидании дядюшкиного озарения. Липа примостилась на краешек, а Егор, откинувшись на широкую спинку, лениво разглядывал причудливую лепнину на высоком потолке кабинета. Не заботясь о приличиях, протяжно зевнул, заглушая утробное бурчание. Передернув широкими плечами, тихо спросил:

– А где же твой муженек? Они что ж… на пару приглядывают?

– Ерунду не мели! – сердито повернулась к Егору. От резкого движения кольнуло под лопаткой. – На работу он давно ушел.

– А чего попрощаться не заглянул?

– Чтоб разговору не мешать.

– А-а-а! И когда ж вернется?

– А тебе зачем?

– Да и не зачем вовсе… так, для поддержания разговору спросил… вроде, молчать неловко… – пожал плечами Егор.

– Ну, ежели "неловко", так может, поведаешь, куда вещицу чужую дел?

– Какую вещицу? – он непонимающе вытаращил глаза.

– Такую вещицу! – передразнила Липа. – С желтым камушком!

– А-а-а… тут вот какое дело… – озадаченно почесал затылок Кравцов, – …не взял я ее с собой … схоронил по-быстрому… мало ли что… шмон начнется…или еще чего…

– Где схоронил?

– В доме, – отлепившись от диванной спинки, выдохнул ей в самое ухо, – на дверном косяке…

От жаркого мужского дыхания вмиг вспотела спина, тонкая сорочка под шерстяным платьем неприятно прилипла к телу. Тугой корсаж, еще плотнее стиснул ребра, затрудняя дыхание. Вцепившись в глухой ворот платья заледенелыми пальцами, Алимпия в отчаянии рванула ткань. А не заболела ли она взаправду?! Как ее отец…

– Надо будет воротиться, забрать яйцо, как стемнеет. Пойдешь со мной? – не отпускал хриплый голос, словно не замечая охватившей ее паники.

Не выдержав натиска девичьих пальчиков, верхняя пуговица отлетела от платья, ударив по носу белобрысого недотёпу. За ней посыпались и другие, освобождая дорогу глубокому вдоху, потом выдох, опять вдох – и так три раза: глубокий вдох, глубокий выдох… на счет "четыре".

– М-м-м, – промычал рядом Кравцов, беспардонно уставившись в порванный ворот на ритмично вздымающуюся женскую грудь под влажной сорочкой.

Не желая замечать мужской интерес, Липа прикрыла глаза: "маленькая кучерявая кроха на руках отца… желтая бусина на длинной спице зажата в кулачке, как петушок на палочке … тянет ее в рот… легкий шлепок по попке… горькие слезы обиды… бусина возвращается на папин пиджак… "Глупыш, это не конфета! Это твой золотой ключик в светлое будущее…" – дыхание понемногу восстановилось, сердце успокоилось.

Исподтишка глянула на Егора. Сидит, сопит, в пол уставился, руки меж коленей свесил, как есть – мишка косолапый! Улыбнулась, тихонько провела рукой по светлым вихрам. От неожиданной ласки Кравцов дернулся, вскочил с дивана. Смущенно потоптался на месте, не решаясь поднять взгляд. Присесть обратно тоже не решился. Подошел к доктору. Нахмурив брови, ткнул корявым пальцем в сложенный надвое листок. лежащий на самом краешке стола:

– Может, вот?

Отведя в сторону "указующий перст" Егора, Карл Натанович быстро схватил бумагу.

– Точно! Оно! – радостно воскликнул, брызгая слюной на Егора. – Я нашел, нашел это место!

– Ну, нашел и молодец, пошли харчеваться, желудок уже к спине прилип!

– Липушка, иди, взгляни! – суетился доктор, не обращая внимания на недовольного парня.

Вырванная тетрадная страница. Скачущие по листу чернильные буквы с трудом складывались в слова, слова – в предложения, предложения – в стихотворение.

– Прочитай, дядя, никак не разберу.

Поправив пенсне, Марк Натанович начал читать. Сначала громко, затем все тише и тише, а потом и вовсе перешел на шепот:

– Что ты хочешь мне сказать, протянув печально руку?

Черным мраком наказать? Сколько мне терпеть ту муку?!

Сердце разорвала в клочья, истерзала душу в прах…

Вот и гроб уже заколочен. Боль утраты…ярость… страх…

Горький рок… В часовне белой, под придавленной плитой,

Ты лежишь в одежде прелой на перине земляной.

Два монаха преклоненных камнем замерли в стене,

В разумах их помутненных стон доносится извне.

Дрожь бежит под грузной рясой, прах летит с могучих плеч,

Будто ждали сего часа – тело нежное извлечь!

Разом зажигают свечи, освещают Ведьмин трон.

Предвкушаешь нашу встречу, жаждешь показать мне схрон!

Знаю, где сусаль ты прячешь, сам ковал я тот ларец…

На картине обозначишь… ключ – хрустальный леденец.

Мрамор черного надгробья разверзается в ночи.

Взгляд коварный исподлобья страсть мою не облегчит.

Вслед тебе иду в могилу, погружаясь в смрадный тлен,

По костлявому настилу. Пред очами – гобелен:

Тень неверная за дверью, враг хорониться иль друг?

Опасаться надо зверю, коль сразил его недуг.

Кровяные мысли прячет в свете дня алчный глупец,

Дикой злобою охвачен в полнолуние… подлец.

Страшным ядом мозг пропитан, нет лекарства от него,

Век короткий нам отсчитан – злата хочет одного.

Уберечь себя от зверя не смогли мы – смерть взяла.

За великую потерю черным словом прокляла

Ненавистного злодея, неопознанную тварь,

Разумом кто не владея, с головой полезет в ларь.

Волдыри покроют тело, жаром выгорит нутро.

Вот душа уж отлетела – ты придумала хитро.

Зачем тогда мне руку тянешь, уводя в кромешный ад?

Мне сердце больше не изранишь, я не вернусь уже назад…

Служить тебе я стану вечно, надену призрачный венец.

В сундук полез я так беспечно, теперь и я уже мертвец…

Глава 13. В психиатрической больнице

Высокий каменный забор с облупившейся серой краской выглядел довольно уныло. Но особую тоску нагнетало само здание больницы, чьи очертания виднелись в конце длинной вытоптанной аллеи.

– Кто-то девушку в ресторации зовет, а кто-то в богадельню, – тихо пробормотала Алимпия, всматриваясь вглубь парка. Огромная каменная глыба проступала мутными очертаниями в завесе мелкого пунктира моросящего дождя.

– Так то ежели "девушку"… – хмыкнул Егор, бодро шагая по аллеи. Не желая отставать, Алимпия почти бегом припустила за парнем, перескакивая мелкие лужицы зелеными сапожками. Так и врезалась с разбега в его широкую спину. Аромат апельсиновых корок от черной тужурки защекотал нос.

– Ап-чхи, – не удержалась, чихнула от души так, что на соседней улице собаки забрехали.

– Ого, будь здорова! Коли так хворь выгонять – болезни не видать, – подивился Егор. – Вроде как пришли. Глянь, что на столбу написано?

Придерживая на затылке новомодную шляпку-клош, девушка подняла голову на массивную колонну входного портика. Частые мокрые крапинки осыпали щеки.

– "Городская психиатрическая лечебница доктора психиатрических наук Генриха Кроненберга", – бойко прочитала вывеску. – Мы рады всем!

– Что?! Так и написано?

– Ну, да… так и написано: "Городская пси…"

– Да не про то спрашиваю, – досадливо перебил Егор, – а то, что "рады всем"…

Девушка лишь задорно рассмеялась, ступая на широкую ступеньку. Обернулась:

– Ты идешь?

Приложив палец к губам, Егор осторожно отступил назад, двинулся за угол четырехэтажного здания.

– В чем дело? – громко крикнула ему в спину, не желая выходить из-под галереи.

– Иди сюда, – тихо позвал Егор, – только осторожно, здесь проволока… от собак бродячих верно…

– Нет, – не согласилась Алимпия, подходя сзади, – скорее, от бегунков…

– А-а-а! Ну да один черт…

– Пойдем внутрь, – попросила негромко, – зябко тут. Генрих пунктуальность ценит превыше всего, а мы и так поздно вышли, как бы не прогнал.

– Не боись – не прогонит, Карлуша словом поручился.

– Чего тогда стоим?

– Тсс, слышишь?

Алимпия замерла. Лишь шелест листвы, мокнущей под дождем, да шумное дыхание Егора.

– И-и-и-ха-а-а, и-и-и-ха-а-а, – откуда-то сверху донесся протяжный крик.

– О! Опять! Я сперва думал, что почудилось – ан нет! Гляди вон туда! – указал подбородком куда-то под самую крышу.

Липа испуганно поежилась, но послушно задрала голову вверх. Толстые решетки на редких оконных проемах, за которыми темнота. Только на самом верху, под свисающим карнизом, в узкой бойнице мелькнула едва заметная полоска света.

– Пошли отсюда, Генрих ждет, – потянула Егора за рукав тужурки. – Это не наше дело, что здесь происходит.

***

На широких ступнях их уже поджидали.

Высокий мужчина в накинутом поверх белого халата черном пальто нервно курил папироску, стряхивая пепел прямо на ступени. Приземистая ширококостная дама в накрахмаленном капоре что-то ему выговаривала, сокрушенно качая головой.

– Увы, дорогая Руби, такое иногда случается между мужчиной и … Природа, знаете ли … – тихо ответил мужчина, прячась за колонну.

– Но не так явно, Генри! – громче, чем следовало, произнесла дама. – Вы теряете авторитет среди пациентов, не говоря уже о персонале…

– Не ваше дело, Руби, – огрызнулся в ответ мужчина. – Занимайтесь своими клизмами и не лезьте, куда вас не просят!

– Может, дело и не мое, но как бы чего ни случилось! Ваша мать просила меня присмотреть за вами…

– Шли бы вы на … процедуры! – не выдержал мужчина, выдыхая дым в одутловатое лицо пожилой женщины. – А с завтрашнего дня я освобождаю вас от данного моей матери обещания, тетя Руби!

– Ты глупец, Генри, – тихо промолвила санитарка, закрывая за собой тяжелую дверь.

Облегченно вздохнув, мужчина глубоко затянулся. Завидев долгожданную парочку, отбросил щелчком недокуренную папироску и, невзирая на дождь, радостно бросился навстречу визитерам.

– Милости прошу, госпожа Алимпия! Вы позволите?!.. – быстро клюнув женское запястье, обратился к молодому человеку, – …и, гм, господин…?!

– Краниц, – произнес Егор, пожимая протянутую руку. – Курт Краниц.

– Да-да, господин Краниц, гм, Курт.

От мужчины приятно пахло цветочным одеколоном и неприятно – горьким дымом. Его чисто выбритые щеки лоснились синевой, а черные, как смоль волосы отталкивали дождевые капли, словно гусиное оперенье речную влагу.

Рукопожатие вышло настолько мягким и сердечным, что Егор на минуту растерялся – не привык он к таким нежным приветствиям, не по-мужицки как-то. Еще и Алимпия глаза на него таращит – чего не так-то?! Не понять…

А мужик все трясет и трясет руку Егора, с явным интересом разглядывая его нахмуренное лицо.

– Карл Натанович очень точно описал вас, молодой человек! А я Генрих, Генрих Кроненберт. Мы, похоже, с вами одного поля ягоды, Курт, – мужчина неестественно рассмеялся, нервно дернув тонкими усиками.

– Но довольно церемоний, прошу! – поспешный взлет лакированных ботинок по лестницы и с легким театральным поклоном Генрих распахнул перед ними дверь:

– Входите, господа, в мою обитель заблудших душ!

– Липа, о чем он говорил, какие ягоды?! – недоумевал Егор, пожимая широкими плечами. – Может ему в харю дать?

– Не сейчас, Курт, – прошипела девушка, – только все испортишь! Идем же! – ухватив Егора под руку, она потащила его к двери.

***

Полутемный коридор последнего этажа, освещенный тусклыми масляными лампами. Вдоль правой стены – стальные двери с врезными глазками. На каждой двери – массивный навесной замок в металлической скобе засова.

Перекинув через руку пальто, впереди бесшумно скользил по мраморным плитам Кроненберг. За ним, крепко держа под локоток запыхавшуюся Алимпию, громыхал хромовыми сапогами Егор.

Небольшая комната в конце коридора, куда привел их Генрих, выглядела настолько несуразно по сравнению с общепринятым представлением о рабочем кабинете главного врача, что вызывала искреннее недоумение о ее предназначении в стенах больницы. Лиловые атласные портьеры ниспадали широкими воланами до самого пола, полностью загораживая окна. На огромном письменном столе вместо ожидаемого завала важных бумаг и медицинских справочников, лишь банка с высохшими чернилами, да серое гусиное перо, вставленное в ее стеклянное горлышко. Изящная оттоманка в тон портьерам придвинута резной спинкой к обоям изумрудного цвета. Тут же кофейный столик с краснощекими яблоками в хрустальной вазочке и разноцветными монпансье в жестянке. И совсем уж неуместным выглядел старомодный шифоньер, из створок которого стыдливо выглядывала кружевная штанина дамских панталон.

Не замечая подобных мелочей, Генрих кивнул на оттоманку, приглашая визитеров присесть. Сам же остался стоять посреди комнаты, сбросив пальто на письменный стол.

– Леденец хотишь? – предложил Егор, придвигая жестянку поближе к девушке.

– О, прошу прощения, эти конфеты давно засахарились, – резво подскочил к столу психиатр, – позвольте, я принесу вам другую коробочку – свежайших!

– О, нет нужды, мистер Кроненберг, – мило улыбнулась Алимпия, провожая глазами исчезнувшую в кармане врачебного халата жестянку. – Сегодня я свою порцию сладостей уже получила. Мне хотелось бы поговорить о Гекторе. Как он? Можно ли нам навестить его?

– Гм, – загадочно промычал Генрих, заправляя за ухо смоляной завиток. Подойдя к письменному столу, с явным удовольствием уселся в кожаное кресло, вытянул длинные ноги в сторону дивана. – К сожалению, сейчас Гектор вряд ли будет вам полезен. Видите ли, его возбужденная психика требовала незамедлительного успокоения и в сию минуту находится под воздействием нейролептиков. Баронет вяло реагирует на окружающих, больше спит. Седативный эффект препаратов положительно сказывается на его лечении, временно купируя остроту воспоминаний, неразрывно связанных с испытанным стрессом.

– Ну и чего мы тогда припёрлися? – задался вопросам Егор, разглядывая застрявший в шифоньере лоскут. – На штаны исподние глаза пузырить?!

– А хоть бы и на белье, – расплылся в довольной улыбке психиатр, лаская нежным взглядом обтянутые тужуркой бугристые мышцы Кравцова, – не желаете ли составить мне компанию на завтрашнем дефиле в галерее мадам Корнет? Вход по спецпропускам…

– Это чё такое, лепила?! – захлебнулся негодованием Егор, вырываясь из успокаивающих объятий девушки. – Ты меня чё?!… петушить собрался?!

– Пф-ф! – надул ароматные щеки Кроненберг. Невозмутимо приблизил породистое лицо к прищуренным глазам визави, тихо проговорил:

– Смею предположить, что вы, господин Краниц, слишком увлеклись народным творчеством в местах не столь отдаленных. Так сказать, углубились, прощу прощения за каламбур, корнями в испражнения земли нашей матушки, что не может не вызвать у меня резонного вопроса: каких кровей будете, майн херр?

Выпучив в бешенстве глаза, Егор едва ли мог говорить.

Пришлось Алимпии вмешаться в разговор:

– Генрих, будьте благоразумны! Вы с самого начала провоцируете Курта на необдуманные поступки. Вы, верно, проводите новые исследования. Дядя что-то говорил в связи с этим… гм… "Клинико-биологическое исследование инверсии психосексуальной ориентации у мужчин", если я не ошибаюсь?

– Браво, сударыня! – захлопал в ладоши психиатр, вскакивая с кресла. – Позвольте облобызать вашу ручку?

– И каков результат? – кокетливо спросила девушка, протягивая руку.

– О! К моему великому сожалению работа еще не закончена, и мне не хотелось бы преждевременно оглашать скоропалительные выводы. Вас удовлетворит такой ответ, прекрасная Алимпия?

– Вполне.

– Однако боюсь, господин Краниц находится в некотором замешательстве. Не возражаете, если я коротенько поясню некоторые аспекты своего вынужденного поведения?

– Да не надо ничего пояснять, – обиженно пробурчал Егор, с хрустом разламывая краснощёкое яблоко на две половинки. – И дураку понятно: вы прикидываетесь педолюкой, чтобы посмотреть, кто сильней даст вам в глаз, а потом записываете в тетрадочку ваши "инверсии психосексуальной ориентации".

– Ого! А вы не так просты, как кажетесь, дорогой Курт! – рассмеялся Генрих. – Браво и вам! Но ручку вашу лобызать я все же не решусь, даже не настаивайте!

Вернувшись на место, он сразу посерьезнел. Провел ладонью по напомаженному виску, вполголоса продолжил:

– Эмоционально неустойчивая психика фон Грондберга подверглась сильнейшему потрясению. Возможно, в анамнезе больного присутствует сильный ушиб головного мозга с не выявленным вовремя сотрясением, а возможно и психологическая травма стала катализатором эмоционального взрыва.

– Сильный ушиб… – прошептала девушка. – А почему сейчас нельзя установить причину? Неужели Гектор настолько плох?! А как скоро он выздоровеет?

– Прошел довольно короткий период времени – всего лишь сутки, для выяснения обстоятельств возникновения психогенного шока, но одно могу сказать достоверно, что реактивный психоз имеет обратимый характер, и в случае положительной ремиссии выздоровление баронета можно ожидать… гм… скажем, через год.

– Через год?! Так долго?!

– Это в лучшем случае, дорогая Алимпия. Но случаи, как известно, бывают разные, и, может быть, вам повезет, и вы узнаете то, чего хотите значительно раньше.

Пренебрегая устремленными на него взглядами, Кроненберг подошел к портьере. Дернул за невидимый шнурок. Лиловые воланы поползли вверх, открывая неровную каменную стену. Глубокие узкие щели-бойницы заменяли окна. И откуда-то издалека, из дождливой темноты, через эти самые щели ворвался в комнату свежий воздух. Ударил в грудь Генриха, откинул полы белого халата, окропил моросью смоляные волосы. И лишь насытив кислородом прокуренные легкие, психиатр обернулся.

– Итак, если вы все же настаиваете на посещении Гектора фон Грондберга, я провожу вас в его… гм… покои. Да! И вот еще что… разговаривайте с ним так, будто он здоров. Но не забывайте, что он болен.

Глава 14. Гектор фон Грондберг

О, господи, они опять забрались в его черепушку…

Тощая Куница с ехидным оскалом и белоснежный Гризли…

Они нашли его даже здесь, в этом чертовом месте…

Они поедают его мозг, всасывая серую мякоть через гнилые клыки…

Цепляются острыми когтями за пустые глазницы…

И все шепчут, шепчут: "Смерть стоит за тобой, смерть стоит за тобой…"

Да, он испугался!

Сильно испугался, когда увидел отброшенное на каминную ограду тело старика и темную, почти черную кровь, выступившую на седом виске, и жадные лапы Куницы, шарящие в карманах, и хищный взгляд ее голодных глаз, брошенный на приоткрытую дверь. Но Гектора она не могла видеть, никак не могла!… ведь он зажмурился… и все же вспугнул ее… встревоженная Куница исчезла… он думал навсегда, но она вернулась… Ее мерзкое тявканье от собственного превосходства… ее жалкое повизгивание от удара кочергой… бурые ошметки плоти, летящие на платье матери,… застывшие от ужаса гнойные глазки… вонючий труп в топку запихнули, сверху углем закидали…

"О, господи, как больно!"

Людвига велела ему молчать… затаиться и ждать, когда Косуля вернется… тогда они получат – всё!… Косуля знает, где ворованное золотишко… Фигу с маслом они получили! Костлявый кукиш с дерьмом! Невинные глазки и губки бантиком: "Ах, братец, о чем ты говоришь?! Какое золото?! Нам бы зиму продержаться, устроился бы ты лучше на работу".

– У-у-у, стерва! Мать в могилу загнала, меня в дурку сбагрила, а золота как не было, так и нет! Ненавижу, суку, ненавижу! – что есть сил, Гектор замолотил по матрасу кулаками.

"Был камень, да и тот пришлось гризли отдать. Заявился призраком из прошлого… заодно она с ним, точно заодно! На подмогу позвала, коза драная! Может, подозревает что?… надо молчать… молчать!"

Он крепко зажмурился, до мерцающих мушек в глазах. Стиснул зубы до скрежета.

"Гризли знает, что не убийца… ему нужна правда…"

Как же он боялся его! До онемения, до дрожи в позвоночнике… за собственную трусость… за вечный ужас разоблачения…

Свинцовый обруч вины все туже сдавливает голову…

"Нет! Гризли никогда не узнать правды… Я сам свершил божье правосудие!… ха-ха, кочергой… и ничего уже не изменить… чугунная дверца затворилась и за мертвыми и за живыми…"

Жалобно застонав, Гектор ничком повалился на матрас. Уставился невидящим взглядом в потолок. Замер. Его тихое бессвязное бормотание впитывалось в мягкую обивку стен:

– Волчонок… я забыл про волчонка… буду спать… долго… потом заберу сына… хорошо… все хорошо… покойной ночи, маменька…

Воспаленные веки навсегда прикрыли расширенные зрачки. Навалилась глубокая апатия, обезболивая истерзанный мозг. Руки безвольно упали вдоль неподвижного тела. Сомкнутые в кулаки пальцы разжались. Дыхание остановилось.

Глава 15. В вестибюле психиатрической больницы

Бережно накидывая пальто на хрупкие девичьи плечи, Генрих чуть сжал их в знак сочувствия.

– Право, дорогая Алимпия, мне очень жаль. Анафилаксия на инъекцию аминазина… внезапный отек гортани… Кто ж знал, что ваш кузен аллергик?

– Вы должны были знать, прежде чем делать ему уколы! – огрызнулась Алимпия, ничуть не смущаясь своей грубости. Она была зла. Внезапная смерть Гектора потрясла ее. Угрызения совести не заставили себя ждать: была ли необходимость запирать его в лечебнице? Ведь они с дядей, какие-никакие, но лекари… что ж они не справились бы. Здесь что-то не так.

– Я провожу вас… – начал психиатр.

– Не стоит беспокоиться, дорогу сами найдет, – оборвал его Егор, беря за руку Алипию.

Дождь перестал, но небо не прояснилось. Грозовые облака все так же нависали над зданием больницы. На ступенях пожилая женщина куталась в мохеровую шаль.

– Простите… – обратилась к ней Алимпия, – вы не знаете, кто так протяжно стонал? Кажется, звук доносился с верхнего этажа…

Подняв на девушку заплаканные глаза, женщина тихо промолвила:

– Это приют для душевнобольных… здесь все стонут… одни от муки, другие от удовольствия…

Глава 16. Алимпия разжигает печь

"Почему он назначил встречу на задворках? Почему не в доме? – никак не могла взять в толк Алимпия. – Да еще велел никому не говорить, даже дяде… что за шпионские игрища?"

В кухне было сыро и зябко. Присев на корточки перед голландкой, она тщетно пыталась разжечь печь, но пальцы дрожали и спички ломались одна за другой.

Мрачный опустевший дом. Большой и бестолковый, как Егор…

– Ой, чего это я о нем вспомнила? – удивилась девушка, потирая озябшие руки. Подышала на них теплом. Опять зачиркала спичками.

– А того… – сама себе и ответила, сморщив носик от летящей искры, …что надо было сказать ему о записке Генриха, которую давеча передал ей мальчонка-беспризорник… о том, что, как стемнеет, ждет ее у старых мастерских, но только одну, без провожатых, что владеет важной информацией и готов предоставить ее по взаимной договоренности.

– Что он хочет мне продать? – покачала головой Алимпия. – Уж не признание ли в истинной причине смерти Гектора?!

Наконец-то удалось зажечь лучину. Приоткрыв заслонку, бросила щепу в печурку. Огонек начал разгораться, затрещали березовые дровишки, теплый серый дымок поплыл в комнату, да прямиком в лицо Алимпии.

Девушка закашлялась, замахала руками, разгоняя дым. Неловко завалилась на бок, на четвереньках отползла в угол, подальше от злополучной печки.

– Курица! – вдруг прогремел над ухом знакомый голос. – Куда лезешь, дура-баба?! Почему вьюшку загодя не отворила?!

Подхватил на руки, Кравцов вынес девушку из дома на свежий воздух, усадил на лавку под березой. Сам обратно кинулся, потрясая на ходу кулачищем. Распахнул створки окон, громыхнул какой-то посудиной, скрипнул печной задвижкой. С лязгом покатилось по кухонным половицам пустое ведро, выкатилось на обшарпанный паркет гостиной. Из дома вышел Егор, сжимая в руке дуршлаг.

– Вот и согрелися! – взлохмаченный, присел рядом. – Кочергу не нашел, пришлось черпаком полешки раскидать.

От его кителя остро пахло гарью и мужицким потом. Алимпия невольно скривилась, не успев вовремя отвернуться, а он враз просек.

– Чего нос-то морщишь, барышня? – пробурчал между делом, стряхивая с пшеничных волос осевший пепел. – Твоей глупостью и подфанивает… чуешь? – и захохотал громко так, от всей богатырской души.

– Да тише ты! – испугалась Алимпия. Ухватила за плечо, начала трясти, что есть мочи. – Тише, дуралей! Услышит же и сбежит! – поняла, что проговорилась, порозовела с досады.

– Кто сбегит? – сбавил громкость Егорка, косо глянул на Липу. – Сладкий докторишка?!

Алимпия от удивления лишь рот приоткрыла: "И откуда, леший, знает?!"

– Не сбегит! – отвернулся, брови нахмурил, небо через дуршлаг разглядывает. Нет-нет, да и бросит взгляд на Липу – ждет, когда с расспросами приставать станет. Смешной какой!

– Ну, если ты все знаешь, – отозвалась девушка, – сиди тогда тут, а я пойду… стемнело уже вроде… обожду, ежели чего…

Встав на мысочки, сладко потянулась. Под тонким пальто явно обозначился округлившийся животик.

– Мальчонку опять ожидаешь? Али девку… в этот раз? – донеслось с лавки.

Липа на миг оторопела, недоуменно выдавила:

– Сам же только что сказал – "сладкий докторишка"…

Егор неожиданно крякнул, потом схватился руками за бока и ну опять гоготать. Хорошо хоть наземь не повалился, да ногами не задрыгал, как дитя малое.

Ничего потешного в своем конфузе Алимпия не увидела и приступ чужого веселья не поддержала. Гордо вздернув подбородок, скоренько свернула за угол дома и очутилась в заброшенном дворике. Хозяйственные постройки почти развалились, тропы заросли травой. Неухоженный шиповник разросся ввысь да вширь, ощетинился голыми шипами. Красавец-чубушник, преломившись на ветру, по земле стелется, ветки с хрустом под ногами ломаются.

А у калитки кто-то уже топчется…

Алимпия напрягла зрения, всматриваясь вглубь двора. Туда, где в поздних сумерках проступали очертания бывших мастерских, да старой кузницы с заколоченными ставнями.

"Нет, видно, показалось, то береза колышется"

– Надо было лампадку прихватить, – спохватилась было, да возвращаться не хотелось – Егорка, поди, не ушел еще…

– На вот! Держи!

"Чертяка патлатый!" – Алимпия вздрогнула, обернулась: а Егор тут как тут, ухмыляется, протягивает ей керосиновую лампу:

– Да не болтай ее сильно – фитилек весь прогорел, затухнуть могёт. Ступай аккуратно, до самой кузни… я позади пристроюсь.

– Я тебе пристроюсь! – прошипела зло Алимпия, досадуя на себя за неосмотрительность – надо было гнать его взашей еще из дому, сама бы с печкой справилась как-нибудь, а теперь уж не отвяжется! А вдруг Генрих его увидит, да сбежит?! – "Не сбегит…" – всплыло из памяти…

– Почему ты сказал, что доктор не сбежит? – подозрительно прищурила глаза, забирая керосинку.

– Сама увидишь… – пожал плечами Егор, в глаза опять не смотрит. – Топай вперед!

Глава 17. В заброшенной кузнице

Приземистый кирпичный барак с покатой черепичной крышей. Труба, почерневшая от сажи. Окошки, что со двора, что с улицы, крест-накрест заколочены досками. Скособоченная дверь, обтянутая бычьей шкурой, плотно прикрыта.

Пройдя мимо мастерских, Алимпия выглянула за ворота. Не видать Кроненберга ни у мастерских, ни на улице.

– Не там ищешь, барышня, – окликнул ее Егор. – Свети сюда!

Он стоял у открытой двери в кузницу, в старом ватнике и черных штанах, заправленных в сапоги, почти неразличимый в темноте. При ее приближении зачем-то снял картуз, засунул за пазуху. Русые волосы растрепались, зацепились за щетину на впалых щеках. Руки на груди сложил, ее, стало быть, дожидается, желваками играет.

"Не так прост, как кажется…" – вспомнились слова Генриха. Значит, ты, Егорушка, хитрый лис, а иначе не вернулся бы оттуда. Недотёпой деревенским прикидываешься…" – Липа с любопытством разглядывала доброго молодца: мощный подбородок с ямочкой, изогнутая линия тонких губ, нос крупноват, но совсем не портит мужественное лицо, лохматые брови нависают над припухшими веками, изумительного цвета глаза, как два больших аметиста, обрамленные в благородное серебро – длинные пушистые ресницы, но…

"Пригож, да бледнокож! По мне так чернявый и ярче, и желанней!" – пожала она плечами, не замечая лукавого взгляда "недотёпы".

– Ты лампу то опусти – глаза слепит, – подтолкнул он ее, играючи, под локоток. – Да и заходь уже, чего застыла?

"И вправду, что я его разглядываю в самом-то деле?! Мой Андрейка в сто раз краше".

Пригнув голову, Алимпия вошла в кузницу. Посветила под ноги. У порога крепко втоптанная в глину стальная пластина тихим лязгом отозвалась на стук Липиных каблучков. Дальше идти не решилась, обернулась.

Позади Егор, звучно стукнувшись лбом о низкую притолоку, в сердцах помянул чью-то мать.

"Ух, как срамно ругается, – поморщилась Липа, поднося лампу к лицу потерпевшего: красный рубец посреди широкого лба наливался багровый цветом. – Видать крепко приложился".

– Рано кепи снял, все б не так больно было… – пожалела, как могла, – сейчас железяку какую найдем, приложишь…

– Заживет, как на собаке. Не беспокойтесь, барышня.

Нахлобучив картуз, со злостью захлопнул осевшую дверь. Серая мышь, испуганно пискнув, бросилась наутек, прямиком под столярный верстак.

 Давайте сюда фонарь, Алимпия Аркадьевна! – скомандовал на всю мастерскую Егор, отбирая керосинку. – Теперь я светить буду, а вы следом держитесь… вон в тот закуток, где горн стоит.

"Чего это он "Алимпия Аркадьевна"? – удивилась про себя Липа, но вида не показала. – Может, обиделся?"

Недоуменно пожав плечами, медленно двинулась за Егором, оглядывая на ходу помещение. Она никогда не была в кузнице – не складывалось, как-то… Маленькой была – отец не разрешал, а как подросла, так уже в пансионе училась, да и интерес там совсем другой появился.

Со стен белила обсыпались, покрыли пылью верстак. Какие-то железки ржавые, напильники, гвозди, молоточки на нем. Рядом у окна на деревянном чурбане стальная платформа с остроконечными треугольниками на концах.

– Что это? – спросила Липа, дергая за рукав Егора.

– Шперак.

– Что такое "шперак"?

– Наковальня… малая… да зачем вам надобно знать? Гляньте лучше туда, – Егор кивнул головой на здоровенную печь в углу кузницы. Толстенная труба ввысь уходит, в крышу врезается, колпак железный над кирпичным сводом. В центре свода небольшое углубление, а сбоку в стенке – две печурки: одна маленькая, другая большая, дверцами прикрыты.

– Это и есть горн?

– Ну да…

– А зачем печурки?

– Та, что малая – портянки сушить, что поболе – уголь хранить, – весело рассмеялся Егор, отводя лампу в сторону, – а, может, и не только уголь… как мыслите, доктор Монпансье?

Странное мычание донеслось откуда-то справа. Девушка вздрогнула. Осторожно повернулась к Егору.

– Вот, Алимпия Аркадьевна, а эта уж будет большая, двурогая наковальня, – продолжал между тем Кравцов, подведя девушку к стоящему на низкой колоде массивному приспособлению. Водрузил лампу на перевернутую кверху дном бочку. – Ну, а этот мил человек – достопочтимый доктор Кроненберг, вчерась только дружка дружке руки жали!

Голова пошла кругом. "Так вот кто мычал!" – догадалась Алимпия, рассматривая возлежавшего на шлифованной поверхности наковальни несчастного Генриха. Из его рта торчал носовой платок. Руки и ноги были туго связаны бельевой веревкой. Малейшие телодвижения в попытке высвободиться грозили ему скорым падением на загаженный грызунами пол. Поэтому психиатр старался не двигаться, лишь вращал выпученными глазами и осторожно постанывал. Но даже в такой нелепой позе он выглядел изысканно и франтовато, ни единый волосок не выбился из лощеного образа.

– Ну, хватит, Егор! – рассердилась Липа, топнув ножкой. – Развяжите Генриха! С вашей чрезмерной подозрительностью, как бы ни пришлось воспользоваться его услугами…

– Меня зовут Курт! Курт Краниц, – тихо, но грозно обронил Егор, сделал шаг к доктору, – Ну что, Монпансье, правду будешь глаголить?

– Угу! – закивал головой Генрих. Освободившись от душного кляпа, он натужно закашлялся. – Да как вы смеете?! – хрип, глубокий вдох, потом кашель. – Развяжите меня немедленно! – опять вдох, хрип и кашель.

– Не торопись в камыши, уважаемый! – Егор ловко усадил плененное тело доктора на широкую поверхность наковальни. Перестав кашлять, Генрих принялся разглядывать свои брюки, перепачканные серой пылью.

– Господин Краниц! Потрудись объяснить, что здесь происходит! – решилась загладить досадную оплошность Алимпия, придав лицу педагогическую строгость.

– О, позвольте, я объясню? – шустро отозвался психиатр, проворно соскакивая с наковальни, прислонился к махине спиной. – Я все сейчас объясню. Ваш покойный кузен, действительно скончавшийся от анафилактического шока, поведал мне некую тайну, которую я вначале, впрочем, как и всякий практикующий психиатр на моем месте, воспринял как… гм… бред сумасшедшего. Однако, систематизируя свои личные записи, я пришел к выводу, что степень безумия баронета напрямую связана с целенаправленным угнетением в течение длительного времени нервной системы вследствие страха разоблачения некоего неблаговидного проступка, предположительно, уголовно наказуемого. Кстати, мои конфетки – натуральный чистейший продукт, а не то, что вы там себе напридумывали!

– Так что же Гектор учудил? – вернулась к насущному вопросу Липа, зябко потирая кулачки.

– Он убил убийцу, – быстро ответил Егор, скидывая телогрейку. Набросил на плечи Алимпии, приобнял, чуть дольше положенного, для согрева.

– Спасибо, – кивнула с благодарностью. – Но…

– Убийцу нотариуса! Настоящего убийцу Кноппа!

Вдруг стало нестерпимо жарко. Загорелись щеки, и закололо в правом боку. Липа почувствовала необычайное волнение, возможно, сейчас она узнает разгадку этой запутанной истории из ее далекого детства.

– Если достопочтимый господин Краниц не будет меня перебивать, то я продолжу, – напомнил о себе Генрих. – И развяжите меня, в конце то концов! Я абсолютно безопасен, уверяю вас!

Переглянувшись с Липой, Егор нехотя перерезал веревку на руках доктора.

– Дальше сам справишься… – он оглядел помещение, почесал затылок. – Точно, чурбан!

– Сам такой! – вдруг совершенно по-мальчишески рассмеялся доктор, с наслаждением засовывая в рот вожделенный леденец. И куда только делся его напыщенный лоск?! Он даже не стал заботиться об испачканной одежде – вновь уселся на наковальню, взъерошил прилизанные волосы.

– А я что говорил?! – пробурчал Егор, освобождая деревянную колоду от шперака. – Барышня, вы сюда присаживайтесь… – бухнул ее возле Липы, – …а сюда ноги ставьте… – сбросил с плеч тужурку, обмотал ею Липины ноги в зеленых сапожках.

"Ох, хорошо хоть рубаха под низом была, а то чего доброго…. да он закаленный, верно, а заботливый какой!" – улыбнулась Липа, проведя рукой по склоненной голове. Егор дернулся, сверкнув "аметистами", глянул снизу вверх на девушку.

– Спасибо, Курт! Ты очень добр ко мне.

– Вам, Алимпия Аркадьевна, о семье заботиться надо, а не на тайные свиданки бегать, да по кузням мёрзлым скакать, – проговорил едва слышно, – и без вас все разузнал… не доверяете мне, стало быть…

– Эй, вы чего там шепчетесь? – раздухарился на наковальне Кроненберг. – Пора заплесневелое бельишко Грондбергов потрясти.

– Что это с ним? Будто подменили… – спросила шепотом Липа.

– Дурь в голову бьет, я же говорил… – так же тихо ответил Егор, обернулся к Генриху, – Ты, мусьё Монпансьё, заканчивай свой сказ, покамест не накрыло, а я уголек поворошу в печурке…

– Э-ге-гей, молодец! – замахал на него руками Генрих. – А если там улики?

– Вот и проверим…

– Нет, так не пойдет! – Алимпия решительно вскочила с импровизированного стула, сбросив на ходу ватник. Запутавшись ногами в тужурке, она чуть было не упала, но Генрих успел ее поддержать.

– Он и вас спеленал?!.. этот мистер, вроде как, Краниц. Хотя кто он там на самом деле – история замалчивает, – проговорил психиатр, помогая освободить Липины ножки. – А ваш братец был трусоватым парнем, да вдобавок ко всему маменькиным сынком, и если бы не баронесса, события, возможно, развивались бы совсем в другом направлении. Все началось в день оглашения завещания… и, да! хочу сразу предупредить, что свое видение событий тех лет я выстроил исключительно на показаниях баронета, что не является основанием для возобновления судебного разбирательства, поскольку Гектор находился под воздействием лекарств в качестве пациента моей психиатрической клиники.

– Постойте, доктор, а как же врачебная тайна?

– Дорогая Алимпия, какая к чертям собачьим, тайна?! – пребывал в эйфории Кроненберг. – Третьего дня – похороны! Или вы надеетесь на чудесное воскрешение?! Увы, до Иисуса Христа ваш братец не дотягивал ни умом, ни святостью.

– Не богохульствуйте, Генрих, – покачала головой Липа, досадуя на себя за очередной глупый промах. – Выдвигайте ваши предположения!

– Извольте! – заложив руки за спину, Кроненберг принялся важно вышагивать вдоль наковальни.

Накинув на плечи телогрейку, Алимпия подошла к Егору. Он сидел на корточках перед открытой печуркой, светя лампой в глубокую нишу.

– Давай фонарь подержу, – предложила, с любопытством заглядывая внутрь.

– После… – отмахнулся Егор, захлопывая дверцу, – слушайте доктора! Сейчас чурбан принесу.

***

– Дорогая Алимпия, а вы знали, что Гектор отождествлял людей с животными? Вот как он вас называл, знаете?

– Никак не называл, – пожала плечами Липа, – только один раз… козой, что ли… когда отец умер…

– Скорее, косулей… Итак, в неком городе N умирает господин Б. Его сестрица, баронесса Г, рассчитывавшая на солидный куш, убеждается, что все свое состояние господин Б оставил некой Косуле. Но не это сподвигло баронессу на подлог, а то, что в последний момент господин Б переписывает завещание, отказав ей в опекунстве над недееспособной на тот момент Косули, и передает опеку господину М. Вроде пока все доходчиво? Как вы считаете, господа?

– Считаем, – согласился Кравцов, кивая головой.

– Считаем, – хмыкнула за ним Алимпия. Егор стоял позади неё, привалившись плечом к кирпичной кладке горна. Она чувствовала тепло, исходившее от его тела, и приятно поеживалась.

Повернувшись спиной к слушателям, Генрих дошел до конца наковальни. Чуть сгорбившись, постоял опечаленным странником, затем резко обернулся,

– И вот тогда… – выставив вперед указательный палец, он размашистым шагом пошел на Алимпию, – она решается на подлог! – палец повис в опасной близости от кончика девичьего носа.

– Эй, давай без театральщины! – сильным толчком в плечо Егор откинул психиатра обратно к наковальне. Не ожидавший подобного поворота, Генрих заметно приуныл. Вытащив из кармана носовой платок, высморкался.

– Да! Решается на подлог… – прогнусавил в сопливый лоскут, вытер покрасневший нос, расправил платок, внимательно осмотрев его с двух сторон, аккуратно сложил конвертиком, засунул обратно в карман.

– Слышь, оратор! – не выдержал Егор, – ты кота за яйки-то не тяни, – процедил сквозь зубы, – а то своих не досчитаешься!

Липа прыснула, а Генрих продолжил:

– Баронесса вступает в сговор со стряпчим, посулив тому приличное вознаграждение. Старик оглашает поддельное завещание в пользу баронессы. Все довольны, все потирают руки. Кроме опечаленного, но глуповатого господина М, принявшего удар судьбы, как должное. Здесь мы с ним и простимся, поскольку фигура эта второстепенная и не представляет никакого интереса.

Факт передачи гонорара подглядела некая Куница, которая, вскоре после процедуры, заявилась к старику с требованием доли. В неравной схватке Куница по неосторожности убивает стряпчего, забирает конверт с наличностью и, заметьте, подлинным завещанием. И тут, на ее беду, в поисках сортира по коридорам мечется юный баронет. Ошибается дверью и по чистой случайности становится невольным свидетелем разыгравшейся трагедии. Баронет в страхе рассказывает все матери. Та велит ему молчать, иначе в ходе расследования вскроется подлог. Молчать и ждать, когда Куница явиться ее шантажировать. Расчеты оказались верны. Куница, потрясая завещанием, требует платы за молчание. Баронет со всей дури бьет шантажиста по черепу. Кровавое месиво вперемешку с мозгами разлетается по комнате…

Алимпия тихонько ахнула.

– Ну, это уже лишнее… – пробасил Егор, положив теплую ладонь на ее плечо.

– Ночью они перетаскивают бездыханное тело Куницы в кузницу, то есть сюда, и заталкивают в … – тут Генрих с актерским изяществом выбросил вперед правую руку, – … топку для хранения древесного угля!

– Не может быть! – ахнула Алимпия, пытаясь встать с колоды, но тяжелая рука Егора мягко опустила ее на место.

– Это еще надо проверить, – возразил он.

– Проверим! Обязательно проверим! Для этого и собрались, – пробормотал психиатр, роясь в карманах пальто. – Я конфетой угощусь с вашего позволения? Курить бросил, надо чем-то привычку отбить, да и во рту чего-то погано-препогано…

– Погано вам, доктор, от собственной мелкой сущности! Хотелось славы и денег на скорую руку, а подсели на кокаин, да в долгах увязли. Задница ваша уже мало кого интересует – в тираж выходите… вона и клинику уже заложили… – Егор говорил тихо, но так проникновенно, что от его голоса у Алимпии мурашки побежали по всему телу. Она робко взглянула на психиатра.

Насмешливым взглядом Генрих пристально смотрел на парня. Он был спокоен, слишком спокоен. Достав из плаща круглую коробочку с монпансье, он швырнул ее в лицо Кравцову. Алимпия, ахнув, пригнулась.

– Это обычные леденцы! – произнес Генрих. Он широко улыбался, но в глазах плескался гнев. – Вы можете в этом убедиться сами, господин Егор Кравцов, сын вороватого каторжника…

– Вранье, – буркнул Егор, легко принимая в руку жестянку.

– Откуда вы узнали? – тихо спросила Алимпия.

– Потому, что я профессионал, а не убогий наркоман, и моя ориентация меня нисколько не тяготит, наоборот, я получаю от своей природы непревзойденное удовольствие! А вот то, что вы, господин Краниц, так радеете за мою задницу, выдает в вас латентного гомосексуалиста, представьте себе! И хотя вы этого еще не осознали, но вас уже тянет ко мне…

Куда отлетел великий психиатр после молниеносного удара в челюсть, Алимпия не увидела – только что был перед ней, и вот его уже нет…

– Чего это он хлипкий такой?! – удивлялся Егор, с интересом разглядывая свой кулачище. – Я ж хотел в полсилы, да и замахнуться-то, как следует, не успел…

– Боже, Егор! – воскликнула Алимпия, хватая лампу. – Надо осмотреть кузницу. Куда он мог упасть?

Но ответом ей был лишь довольный гогот Егора.

– Ты чего ржешь сивым мерином? Убил человека и радуешься?! – опустила на пол лампу, кинулась на Кравцова с кулаками.

– Ты глянь лучше туда! – кивнул на наковальню.

И впрямь! С одной стороны колоды торчал докторский ботинок, с другой – его взлохмаченный чуб.

– Генрих, вы в порядке? – Липа присела на корточки, заглянула под стальную махину. Встретившись с насмешливым взглядом психиатра, слегка надувшись, произнесла:

– И как это понимать?

– Спланированная провокация, – ответил за психиатра Егор, пожимая плечами. – Вы что-то там нашли, док?!

– Кажется, нашел! – Генрих легко поднялся на ноги, сжимая в руке тонкий металлический прут в форме буквы "Г". – Какой недальновидный убийца – даже не удосужился избавиться от орудия преступления.

– Вы считаете, что это та самая кочерга? – Липа подхватила лампу.

– Вполне возможно, – уклонился от ответа психиатр, положил кочергу на наковальню. – А теперь, я думаю, самое время заглянуть в "ларчик"!

Но Липа, открыв дверцу, уже всматривалась вглубь печурки.

– Здесь ничего нет, я вижу только уголь и … ой, мамочки мои! – испугано заверещав, девушка отпрянула от горна, громко стукнула дверцей, закрывая нишу.

– Что там?! – подскочили к ней мужчины.

– Там кто-то шевелится…Куница?!

– Увы, дорогая Алимпия, – вздохнул Кроненберг, беря девушку за руку. – Принимая во внимание ваше невежество в вопросах реанимации усопших, смею заверить, что Куница вряд ли поджидала нас здесь все это время, чтобы поведать свою печальную историю…

– Должно быть, крысы… – пробасил Егор, – отойди дальше, выгоню…

Он распахнул дверцу, посвятил лампой.

– Подай кочергу!

– Но это же улика! – возмутился Генрих, но просьбу выполнил.

Надев на древко керосинку, засунул кочергу внутрь печи. Две огромные крысы, выпучив маленькие глазки, выскочили наружу.

Липа ойкнула, невольно прижалась к Генриху.

– Если там были крысы, значит, была и жратва, – пробормотал Егор, внимательно вглядываясь в топку. Закончив осмотр, повернулся к Кроненбергу:

– Там, вроде, черепушка в угол закатилась… доставать?

– Вы уверены, что это необходимо?! – приподнял брови Генрих. – Не лучше ли оставить полиции разбираться, чья это черепушка?

– Тогда хоть ботинки выгребу…

– А вот это другое дело! – съёрничал доктор. – Ботинки же полиции ни к чему – у них ведь сапоги хромовые, а нам в самый раз будут! – сменив тон, повернулся к Липе:

– А вы как думаете, Алимпия свет Аркадьевна?

– Егор! – неожиданно скомандовала девушка, очнувшись от раздумий. – Выгребай наружу все, что там есть! Генрих, а вы найдите мешок или…нет! Снимайте немедленно пальто! Живо! Завернем все в куль и снесем дяде. Мы установим личность трупа и докажем, что твой отец – не убийца!

– Эх! Правильно сказала, девка! – впечатлился Егор, закатывая до локтей рукава рубахи.

– А вот я бы не был столь оптимистичен, – пробормотал Генрих, мысленно прощаясь с любимым пальто. – Как бы вам самой под фанфары не загреметь, барышня!

Глава 18. В кабинете Карла Натановича

Сжимая пожелтевший лист дрожащими от волнения руками, он в который раз перечитывал такие важные тогда и такие бесполезные сейчас строки:

– "Я, Аркадий Маркович Брукович, завещаю… своей дочери Алимпии Аркадьевне Брукович, … до ее совершеннолетия… опекуном назначаю своего деверя Карла Натановича Мишкунова…" – крупная слеза выкатилась из-под очков, упала на выцветшую от времени бумагу. Она неплохо сохранилась, но уже не представляла никакой ценности за давностью лет.

– Дядюшка, ну не терзайте себя! Время вспять не повернуть, – Липа погладила сутулые плечи доктора. – Зато мы теперь знаем, кто убил старика нотариуса – его помощник Ираклий Дробный, он же Куница.

– Череп с вмятиной от кочерги, лоскуты одежды, и, главное, ботинок, в котором он спрятал настоящее завещание – всё тому подтверждение, – добавил Генрих фон Кроненберг, вольготно развалившись в кресле. – Ради установления истины я даже своим кашемировым пальто пожертвовал!

– Ох, не кривляйтесь, Генрих! Знаем, мы ваши жертвы, – поморщилась Алимпия, пытаясь забрать у дяди завещание. – Я уберу его в дело, там ему самое место.

– Нет! – оттолкнул ее руку Карл Натанович. – Оно не имеет никакого отношения к Кравцову и будет лежать в моем архиве.

Аккуратно сложив бумагу конвертиком, он убрал ее во внутренний карман сюртука – потом переложит, куда решил.

– Деточка, а мы с Генрихом сегодня такое важное дельце устроили, – глаза доктора радостно заблестели. – В старом душеприемном доме учредили научный институт по патологиям головного мозга, да с фармакогнозивным отделением.

– Да я уже облобызал дорогую Алимпию во все доступные места, – засмеялся Генрих, подмигивая девушке. – И высказал особое почтение ее плюшевому другу… Какушу, если не ошибаюсь?

– Верно – Какуша, – засмеялась Липа. – Только теперь на его жилетке не хватает одной бриллиантовой пуговки, придется заменить обычной. Что ж, долг платежом красен: вы помогли нам с Егором, я – вам с дядей.

И словно в подтверждение ее слов с дивана раздался раскатистый молодецкий храп. Все дружно посмотрели на спящего юношу.

– Наш друг гризли вчера щедро набрался за ужином, – захохотал Генрих, – Катерина еле успевала увертываться от него похотливых лапищ.

– Тише вы! – прижала палец к губам Липа, опускаясь на стул. – Не будите! Пусть выспится – его история закончилась. Кстати, а почему вы назвали его "гризли"? И вы так и не пояснили, на чем основывались ваши ночные умозаключения…

– Очень интересная тема! – закинув ногу на ногу, Кроненберг обратил взор на Липу. – Охотно поясняю: Ваш покойный кузен упомянул гризли в своих … гм… воспоминаниях, наряду с куницей и косулей. Я сначала не придал большого значения воспаленному воображению баронета, но после вашего визита в больницу, повторно изучив свои записи, пришел к выводу, что его фантазии имеют под собой реальную основу. Затем, уточнив у Карла некоторые детали касательно того злополучного дня, когда погиб стряпчий Кнопп, я легко воссоздал череду последующих трагических событий, произошедших в вашем доме, Алимпия. Должен признаться, что идея проверить свои догадки в одиночку меня совсем не радовала, поэтому я решил продать ее вам…

– Ага! Взамен на желтый алмаз! А если бы мы ничего не нашли?

– Но вы же нашли, – рассмеялся Генрих. – А вот "Желтого яйца" я так и не увидел…

– Вы получили значительно больше! – задохнулась от возмущения Алимпия. – Собственную клинику, о которой мечтали!

– Я и не спорю, но приступ величайшего любопытства все же истончает мои нервы.

– А почему вы решили, что "яйцо" у меня? – перебила его Липа.

Генрих деликатно кашлянул в кулак, выразительно глянул на Карла Натановича, суетливо роящегося в ящике стола.

– О, нет! Дядя?!

– А? Что такое? – Карл Натанович неохотно оторвался от ящика, поправил очки. – Да, детка, это я сказал Генриху, что "Желтая звезда Брука" существует и ты его хранительница.

– Но зачем?!

– Ну, гм…

– Вы что, любовники?! – подскочила на месте Липа, – а как же вдовушка Боголюбова?!

– Окстись, ненормальная! – замахал на нее руками доктор, пунцовея на глазах.

Генрих же, запрокинув прилизанную маслом голову, от души рассмеялся.

– О, нет, дорогая Алимпия! О таком счастье я и помыслить не могу! Ха-ха-ха! А ларчик открывался просто: ваш дядя всего лишь редкостный хвастун, что является побочным эффектом вдовьей наливочки.

Карл Натанович раскраснелся пуще прежнего. Глаза на Липу не поднимает, энциклопедией заинтересовался, вертит в руках и так, и сяк.

– Но, Генрих, неужели вы склоны верить пьяной похвальбе? – протянула удивленно Липа. – На вас это не похоже!

– И все же я хотел бы на него взглянуть, – невозмутимо ответил психиатр. – Вы ведь можете удовлетворить мое любопытство, дорогая Алимпия?

– Что ж, попробую… "Желтым яйцом" в народе называют янтарь. У тетушки Людвиги была изумительные вязальные спицы… – захлопав ресницами, зачастила Алимпия, –…она связала чудные вещицы маленькому Андрейки, я сейчас принесу, – поднявшись со стула, она направилась к двери.

– Не утруждайтесь! Меня мало интересуют детские описанные штанишки. Мне на работе их хватает, – улыбнулся Кроненберг. – Было бы неплохо взглянуть на само орудие труда.

– Так я за ним и пошла, – обернулась на пороге Липа, – вернее за ней, потому как одну спицу Людвига где-то потеряла…

– Жду с нетерпением! – проговорил Генрих вслед закрывшейся двери.

– Генрих! Но я же просил вас… – умоляюще произнес доктор, укоризненно качая головой.

– О, нет, нет! – психиатр шутливо поднял обе руки. – Я ни в коем случае не претендую на вашу святыню! Повторюсь: исключительно из чистого любопытства.

– Поверьте мне на слово, Генрих, – уцепился за подкинутую мысль Карл Натанович. Перегнулся через стол, доверительно зашептал в подставленное психиатром ухо:

– "Звезда" существует, но, боюсь, вы ее никогда не увидите! Я и сам лишь только слышал о ней, поэтому, прошу вас, не докучайте моей племяннице. Скорее она себе руку отгрызет, чем покажет кому-либо бриллиант отца.

– Вот как?! – откинулся на спинку кресла Кроненберг. – Нечто подобное я и предполагал… Что ж, будем считать, что "Желтой звезды" все же не существует, – лукаво подмигнул доктору. – Надеюсь, Алимпия будет благоразумна и не всучит мне свою откусанную конечность, – и в который раз от души рассмеялся.

НАСТОЯЩЕЕ

Пролог

Таинственное и тревожное время – полночь.

В Старом доме очень тихо. Тиканье часов на каминной полке в гостиной, да легкое трепетание занавесок на кухонном окне.

Она слишком долго сдерживала натиск этих новомодных выскочек, обдирая проводку до алюминиевого мяса. Но хозяйке, видите ли, надо было все испробовать: и новый холодильник, и посудомоечную машину, и никчемную вафельницу. А уж вертлявая йогуртница, та просто бесила ее. Сколько раз она предупреждала хозяев о своей болезни, подавала отчаянные знаки, стараясь привлечь внимание: искрила розетками, выбивала лампочки, даже щиток в подвале пару раз вырубала, но никто не услышал. Глупые женщины и маленький мальчишка – что с них взять. Пришлось пустить в расход старого сухаря–тостера. И что же?! Выкинули на помойку без зазрения совести. Поставили на его место кофейного магната-воображалу: и с пенкой он может, и без пенки он может – тьфу, противно. Зря мальчишка не выдернул его хвост из розетки, как велела мамочка, очень зря…

Маленькая искорка и сизый дымок потянулся в сторону вытяжки над электрической плитой. И вот уже язычок пламени ласкает корпус кофейного аппарата, разбегаясь оранжевыми лоскутами по столешнице кухонного гарнитура.

Короткое замыкание прогнившей электропроводки Старого дома было неизбежно.

Глава 1. Пожар в Старом доме

Кристине не спалось. Лежа на широкой кровати, она вспоминала первое появление Германа в своей жизни. Это случилось пятнадцать лет назад. Неожиданная встреча в магазине, плавно перешедшая в осмотр достопримечательностей ночного города с крыши Ратуши. Кровля оказалась неожиданно холодной. Дул неприятный ветерок. Но им было все равно. Пузырьки хмельного игристого счастья, ударившие в молодую голову, толкали ее на необдуманные поступки. Кристина тогда подхватила не только воспаление придатков, но и самого шустрого головастика Германа. А затем ее сладкий мужчина исчез так же внезапно, как и появился.

В течение четырнадцати лет Герман морочил ей голову секретными операциями в космическом пространстве и невозможностью быть с ней и сыном постоянно. Кристина не делала попыток женить его на себе, в сущности, она никогда Германа не любила, а его набеги в свой дом терпела исключительно ради Марка. Два раза в год, весной и осенью, Герман обязательно появлялся на ее жизненном пути, лучезарно улыбаясь зелеными глазами. Его улыбка была такой искренней и беззащитной, что Кристина, подавшись обаянию, прощала ему всё, даже слезы сына.

Герман Холдиш был весьма привлекательным сорокалетним мужчиной. Коротко стриженые темно-каштановые волосы и очки в тонкой оправе делали бы его похожим на школьного учителя, если б не сломанный нос. Подвижный и энергичный, раньше он увлекался боксом. Однако, пролежав после неудачного боя несколько недель с сильнейшим сотрясением мозга, он понял, что путь великого Мухамеда Али совсем не его стезя в жизни. Этот кусочек прошлого своего случайного мужчины Кристина узнала еще на крыше Ратуши. И именно он был правдой. Все остальное – красивая выдумка неудачника, которому стыдно признаться в карьерной несостоятельности. Так считала Кристина по поводу его неожиданного увлечения астрономией и успешного трудоустройства в "секретную комическую лабораторию". Герман так вдохновенно и с таким энтузиазмом рассказывал сыну о тайнах Вселенной, что невольно увлек этим не только Марка, но и соседского мальчугана, сына этой бледной мыши Хельги. И теперь частенько поздним вечером Марк пропадал на чужом чердаке.

Захотелось пить. Шлепая босыми ногами по ковру, женщина вдруг уловила запах гари. Через щели кухонных жалюзи пробивались алые сполохи. Раздвинув тонкие пластины, женщина оцепенела – горел дом Маккишей. Яркое пламя рвалось из окон на втором этажа, густой черный дым валил из-под карниза черепичной крыши.

Красные машины неслись по улице, надрывались сирены. Два пожарных расчета влетели во двор, сходу снеся ворота. И вот уже крепкие мускулистые парни в белых касках разворачивают серые рукава гидрантов, струи пенящейся воды под жестким напором бьют в горящий дом.

Кристина не могла сдвинуться с места. Завораживающая картина горящего Старого дома гипнотизировала. Внезапная мысль ударила в висок: "Марк! Где же Марк?". Она резко отвернулась от окна, больно ударившись рукой об угол стола. Это окончательно отрезвила оцепеневшее сознание. Женщина кинулась в комнату сына, отчетливо представляя, как за спиной складываются карточным домиком объятые пламенем стены соседнего дома и с грохотом рушится обгоревшая крыша.

Глава 2. Отец и дочь. 1977 год

Маленькую Хельгу Старый дом притягивал своим мрачным величием. Огромный, как ей тогда казалось, бревенчатый, с высокой мансардой под крышей, он прятался в кустах жасмина и сирени, в конце улицы, на которой они жили. И надо было пройти совсем немного, чтобы очутиться у его резной калитки, но Хельга не могла нарушить строгий наказ отца не подходить к таинственному дому.

"Там живет злая колдунья, которая заманивает к себе маленьких детей. Она превращает их в розовых поросят и на Рождество съедает", – пугал отец "страшным" голосом, но под недоверчивым взглядом дочери в миг "кололся" и прыскал от смеха. Потом они долго хохотали, дрыгая ногами на полосатом диване, пока не начинало колоть в левом боку.

На самом деле папа просто боялся за нее, ведь дом стоял на краю леса и а в таких глухих безлюдных уголках нетрудно попасть в неприятности. Но чем настойчивее отец запрещал подходить к дому, тем сильнее Хельге хотелось увидеть его. Дом ей снился, дом ее притягивал.

Глава 3. Котенок. 1977 год

В тот вечер Хельге очень захотелось встретить отца после работы.

Гувернантка Тутта, усадив девочку в мягкое кресло, включила телевизор и удалилась на кухню, откуда через мгновенье послышался ее задорный смех и глупое хихиканье поварихи Молли. Хельга слезла с высокого кресла, надела красные туфли – папин подарок, и осторожно, на мысочках, вышла на улицу.

Этот глупый серый кот сразу все испортил! Он сидел в грязной канаве на обочине дороги и жалобно мяукал. Ну и как пройти мимо?! В новых туфлях и белом платье Хельга залезла в лужу. Задняя лапа животного оказалась в капкане проволочной сетки, ограждавшей пустырь напротив дома. Освободив несчастного, она бережно прижала к себе котенка, приняв твердое решение забрать его домой. Но глупыш, не оценив душевного порыва девочки, начал царапаться и кусаться. Пришлось его отпустить. Дохромав до середины дороги, котенок принялся вылизывать пострадавшую лапку. Хельга бросилась к нему, но он неожиданно отпрыгнул в сторону и мяукнул.

"Ах, ты хочешь поиграть, глупыш! – догадалась девочка и, крадучись, начала подбираться к коту, – кис-кис-кис!"

И только она протянула руки, чтобы схватить его, как наглец вдруг юркнул в щель между досками чужого забора.

"Котик куда ты? А как же я!" – чуть не плача с досады, Хельга протиснулась вслед за котом и оказалась в кустах жасмина. От сладкого цветочного аромата закружилась голова, но настырное желание поймать кота толкало ее вперед. То ползком на животе, то на четвереньках Хельга пробиралась между кустарников, пока не выбралась на лужайку. В вечерних сумерках она вдруг увидела перед собой дом. Тот самый дом, где жила колдунья из папиных рассказов и куда ходить ей строго-настрого запрещено.

Открыв рот, девочка с интересом разглядывала Старый дом. Он был вовсе не страшным, а скорее милым и уютным, и приветливо помахивал кружевными занавесками из распахнутых окон на втором этаже. А на первом этаже окна были плотно закрыты и зашторены, маня лишь приглушенным светом.

Пологие ступени вели на широкое крыльцо к деревянной двери с цифрой "25" под металлическим козырьком. Кованые подвесные фонари освещали просторную веранду вдоль фасада, а перед ней ровным полукругом выстроились стройные деревца с ярко красными ягодами.

"Рябина! – задохнулась от восторга девочка. – Как красиво!"

Вздохнув полной грудью свежий вечерний воздух, Хельга закрыла руками лицо и зажмурилась, затаив на миг дыхание. И сквозь стрекот цикад внезапно услышала тихий грудной голос:

"Боже, помоги! Убереги его от бед и зла!"

Хельга в испуге открыла глаза – это же дом с ней разговаривает!

"Как же я могу тебе помочь?" – пролепетала едва слышно. Пуховое облако вдруг укатало ее с ног до головы и нежно опустило ее на землю.

Очнулась Хельга в незнакомой комнате на чужом диване, под колючим пледом. Заворочавшись, она нечаянно скинула плед на пол к ногам черноволосого мальчишки в синем спортивном костюмчике. Он протягивал ей кружку с горячим молоком, с любопытством разглядывая ее грязное платье.

"Мама нашла тебя в нашем саду, ты спала в жасминовых кустах", – сказал мальчик.

"А где котик?" – спросила Хельга.

"Какой котик?" – удивился мальчик.

"Серый и пушистый! Такой хо-ро-шень-ки-ий!" – девочка мечтательно прижала кулачки к груди и закатила глаза.

"Ты была одна", – насупился мальчик, и Хельга поняла, что он ей не верит.

"Я вышла из дома, чтобы встретить папу, но тут увидела застрявшего в сетке котенка, – как можно убедительнее начала девочка, – я ему помогла выбраться из сетки, а он забежал к вам в сад. Вы мне его отдадите?" – жалобно закончила она.

Мальчик в недоумении уставился на Хельгу.

"Молоко возьми… – вместо ответа, пробурчал он, – …пока не остыло".

"А еще ваш дом со мной разговаривал! – выпалила вдруг Хельга. – Он сказал: "У реки от бедного козла", но я не успела, спросить, где эта река с козлом – я уснула".

"Всё – враки! – разозлился мальчик. – Дом не может разговаривать, он не живой! И про кота ты придумала, чтобы забраться в наш сад и увидеть привидение!"

Горькая незаслуженная обида защекотала нос девочки.

"Ты-ты-ты…" – ее губы задрожали, из глаз брызнули слезы.

Она со злостью толкнула обидчика. Выплеснувшееся молоко обожгло мальчишке руку.

"А-а-а!" – завопил он, роняя кружку.

На детский крик из кухни вышла женщина, на ходу вытирая о фартук испачканные мукой руки. В ее темных волосах, собранных в простой пучок, сверкал желтый камень.

"Эдвард, в чем дело? – спросила она строгим голосом. – Почему девочка плачет?"

Позабыв про слезы, Хельга уставилась на женщину: она и вправду была похожа на ведьму.

"Меня зовут Хельга! Я заблудилась", – произнесла девочка, припомнив, что в гостях, пусть даже у ведьмы! надо всегда быть вежливой.

Не обращая внимания на хнычущего мальчика и разлитое по ковру молоко, женщина подошла к дивану. Подняв с пола плед, присела рядом с девочкой.

"А я – Берта, твоя соседка через два дома, а криворукий мальчик… – женщина улыбнулась, – мой сын, Эдвард. Ему десять лет и он очень любит яблочный пирог с молоком. А ты любишь яблочный пирог?"

"Я с удовольствием съела бы кусочек, но мне надо встретить папу. Я, пожалуй, пойду домой", – прошептала Хельга.

"Как хочешь", – качнула головой женщина, и словно вторя ей, в волосах ярко сверкнул желтый камень.

Хельга на миг зажмурилась, потом быстро спрыгнула с дивана, расправила мятую юбку и пошла к двери, но на полпути остановилась, обернулась.

"В вашем саду правда живет привидение?" – спросила робко.

"Нет, конечно! – улыбнулась Берта, вставая следом за девочкой. Она подошла к сыну, потрепала его по кудрям. – Эдвард, ты опять пугаешь гостей?"

"Потому что она глупая!" – выпалил мальчишка, отводя взгляд.

Переливчатая трель дверного звонка раздалась очень вовремя.

"А вот и твой папа, Хельга! – женщина подошла к двери, щелкнула замком. – Входите, пожалуйста!"

Папа порывисто шагнул в комнату, подхватил дочь на руки.

"Малыш! Если ты еще раз уйдешь из дома без разрешения, всех твоих Барби заберет Тутта. Ты поняла? И скажи спасибо тёте… э-э-э…" – он повернулся к женщине и замер с открытым ртом.

В комнате вдруг стало очень тихо. Хельга замерла, обхватив отца за крепкую шею. Мальчик, насупившись, обиженно разглядывал покрасневший от молочного ожога палец.

"Берта! – произнесла женщина, не отводя бархатистых глаз от папы. – Меня зовут Роберта Маккиш! А вы, должно быть, папа девочки?"

Но отец молчал, восхищенно взирая на женщину.

На кухни тренькнул колокольчик, это сработало реле таймера на плите – пирог был готов. Пауза затягивалась.

"Что ж, прошу простить…" – лукаво подмигнув девочке, Берта вышла из комнаты.

"А я – Эдвард, мамин сын! – вдруг дернул отца за рукав свитера мальчик. – Это я укрыл Хельгу пледом".

"Спасибо, дружище! – наконец-то очнулся мужчина, протягивая мальчику руку. – А я – Карл, папа этой чудесной малышки. Ты заходи к нам в гости, наш дом двадцатый, за красным забором, не потеряешься".

Из кухни вернулась Берта. Вложив в руки девочки теплый ароматный сверток, сказала:

"До свидания, Хельга! До свидания, Хельгин папа! Приятного вечера!"

"Э-э-э…простите, – покраснел вдруг отец, – меня зовут Карл Краниц, мы живем через дорогу, почти соседи, но не совсем… и я хотел бы вас попросить… э-э-э… вернее предложить… э-э-э… впрочем, наверное, в другой раз… – неуверенно промямлил напоследок, отступая к двери, – спасибо за пирог и за дочь. Пока, Эдвард! И вам приятного вечера, Берта!" – он торопливо пожал мальчику обожженную молоком руку и вышел на улицу.

Яблочный пирог, заботливо упакованный Бертой в картонную коробку, Хельга держала на коленках до самого дома. Прильнув к папиному плечу, она чувствовала, как он осторожно целует ее в макушку, и была счастлива.

Глава 4. Хельга Маккиш собирается на работу

На часах семь вечера. Надо было собираться на работу. Хельга никогда в жизни не работала. Ей, дочери владельца мебельной фабрики, это было ни к чему. Отец полностью оплачивал ее обучение в Бигровене – сначала в колледже, потом в Университете. Окончив учебу, Хельга вернулась в Ровенбрик, но на работу выйти не успела – она вышла замуж… за мальчика в синем спортивном костюмчике, за красавца Эдварда. Узнал ли он ее в той заплаканной девочке с растрепавшейся косичкой, которая пятнадцать лет назад обожгла его молоком, – Эдвард никогда ей не говорил, она и не спрашивала. Через два года родился Андрон, а через пять лет пришла беда.

Хельга в задумчивости накручивала светлый локон на указательный палец. Эдварда уволили с работы. Болезнь начала прогрессировать и окружающим стали замечать неадекватное поведение мужа. Их мальчику тогда исполнилось семь лет.

Поддержки от отца ждать не приходилось. Пристроив дочь в хорошие руки, и продав фабрику, он уехал в Бигровен, удачно женившись на заядлой коллекционерше раритетной мебели. Вырученные от продажи фабрики деньги пошли на погашение взятого кредита.

Хельга замерла на мгновенье, прислушиваясь к звукам в Старом доме. С первого этажа доносились тихие звуки грустного блюза. Это комната Берты, ее свекрови и бабушки Андрона. С годами Роберта стала немного эксцентричной, однако по-прежнему оставалась безупречно красивой, как в молодости.

Скорей всего, свекровь только что вернулась из массажного салона и, закрывшись в комнате, разглядывала свое совершенное тело в большом зеркале. Хельга знала эту ее причуду, потому что пару раз заглядывала к ней в комнату без стука и тут же в смущении удирала.

А сынок, наверняка, опять на чердаке. Интересно, Марк с ним? Хельга приветствовала увлечение сына астрономией и не возражала, когда соседский парнишка засиживался у них в гостях до позднего вечера.

Надев голубое кашемировое пальто, женщина вышла из дома. Закрыла за собой тяжелую резную дверь. Шурша опавшей листвой, медленно подошла к калитке. Оглянулась. Добротный, двухэтажный, из массивных сосновых бревен, дом снаружи выглядел крепышом, а вот планы на ремонт внутренних помещений рухнули с внезапной болезнью мужа.

– Боже мой! – Хельга невольно покачала головой.

Тяжело было вспоминать внезапные приступы ярости Эдварда, его безудержное стремление доказать всем, что он здоров, что он может работать, что его увольнение лишь вынужденная мера! Он вбивал мелом в грифельную доску непонятные формулы и цифры, пытаясь объяснить семилетнему сыну, как рассчитать индекс Доу-Джонса, совместив транспортный индекс с промышленным… Боже мой!

Женщина бросила взгляд на веранду. Скрипучее кресло-качалка, укрытое клетчатым пледом, тем самым, колючим. Старая газета со снимком нынешнего губернатора на первом полосе. Его срок заканчивался в конце года, и постепенно набирала обороты новая предвыборная гонка. Желтый березовый лист мягко спланировал на бумажную улыбку главы города.

Она подняла голову выше, на окна мансарды. Сквозь неплотно задернутый тюль отчетливо виден курносый нос любопытного сына. Хельга помахала ему рукой. Отворив калитку, вышла на улицу. Из переполненного почтового ящика торчали глянцевые листовки с лучезарными лицами кандидатов в губернаторы.

Глава 5. На чердаке. Дроня Маккиш

Просунув нос между оконными занавесками, мальчик смотрел, как мама медленно идет по двору. Вот она оглянулась на дом и послала ему воздушный поцелуй.

На чердаке было уютно, не смотря на разный пыльный хлам, заполнивший большую часть помещения.

Мальчика звали Андроном. Ему было десять лет, и был он точной копией своей мамы. Шапка светлых вьющихся волос и зеленые глаза придавали ему немного девчачий вид, но грозно сдвинутые к переносице брови предупреждали об опасности такого сравнения. Когда он был совсем маленьким, мама ласково называла его Дроня. Но даже когда он подрос, то все равно остался Дроней, потому что уже привык.

Мальчик осторожно приоткрыл дверцу старого дубового комода. Вдохнул аромат чистого постельного белья. Бабушка Берта была без ума от синих цветочков и всегда подкладывала в полотенца и простыни веточки засохшей лаванды. Старина-комод когда-то удобно вписывался в интерьер папиного кабинета. Но после смерти отца рабочие затащили его на чердак, куда обычно отправлялись все ненужные вещи. Папина грифельная доска загораживала большое треснутое зеркало из прихожей. Продавленное кресло с рваным поролоновым сиденьем придвинули вплотную к окну. Ржавую пружинную кровать разместили в самом темном углу. А уж вытоптанный прикроватный коврик следовало давно выбросить, а не укладывать на привычное место. Вот круглый стол стоит точно посредине чердака, а старый потертый чемодан кто-то неудачно бросил прямо у порога. Короткими пинками Дроня загнал его под кровать. Вернулся к комоду. Достал спрятанный от взрослых бинокль. Это была штуковина Марка, его школьного приятеля, даже скорее друга. Он был старше мальчика на четыре года и посещал семинар по астрономии. А вечерами показывал Дроне звезды и рассказывал о знаках Зодиака и малых планетах. Мальчик обожал их чердачные посиделки и всегда с нетерпением ждал новых встреч. Но сегодня друг не пришел.

Провалившись коленками в поролон кресла, Дроня прислонился животом к спинке, и поставил на нее локти. Поднеся бинокль к глазам, принялся обозревать близлежащие окрестности.

– Не, это не звездное небо, ничего интересного. Люди, как муравьи-трудяги, снуют туда-сюда, спешат куда-то…

Сместив обзор во двор, Дроня на мгновение замер.

– Что за глупые шутки?! – быстро отпрянул от бинокля. Вытянув шею, осторожно выглянул в окно. Возле калитки стояла рыжая девчонка в красном комбинезоне. Вытянув вверх руку, она смотрела на чердачное окно.

– Да ладно! – недоверчиво произнес мальчик, вновь прикладывая к глазам бинокль. Огромный кукиш, увеличенный линзами, опять оказался у его носа.

– Очень смешно! – нахмурился в ответ, грозно потрясая кулаком.

Беззвучно рассмеявшись, девочка скрылась за углом дома. Золотистый ретривер, обнюхав калитку, потрусил вслед за ней.

Разглядывать прохожих сразу расхотелось. Дроня убрал бинокль обратно в комод, прикрыл ворохом пахучего белья.

Засунув руки в карманы спортивных штанов, прошелся вокруг стола. Теперь его мысли были заняты лишь рыжей девочкой: "Интересно, из какого она дома? Раньше я ее здесь не видел, а если она новенькая, то наверняка будет учиться в моей школе и, может быть, в моем классе, и мы будем сидеть за одной партой, а толстый Феликс пусть пересаживается к очкастой Букле на первую! Эх, скорей бы завтра!"

Он остановился в раздумье, устремив отрешенный взгляд на металлическую сетку кровати: "Чем бы таким заняться, лишь бы ничего не делать", – почесал затылок.

Под кроватными пружинами темнел коричневым пятном старый чемодан.

– О! То, что надо! Но почему он всегда заперт? Что же там такого интересненького прячут? – по-стариковски проворчал Дроня, ерзая животом под стальными пружинами. Пыхтя, вытащил чемодан из-под кровати. Но что удивительно – он не был заперт. Блестящие загогулины легко выскочили из пазов, приглашая заглянуть внутрь. Оставалось лишь откинуть крышку.

Содержимое чемодана особым разнообразием не отличалось. Какие-то серые тряпицы, аккуратно сложенные ровными прямоугольниками, да кружевные квадратики носовых платков, отдельными горками распиханные по углам.

Вывалив все на пол, Дроня озабочено осмотрел чемодан со всех сторон. Он искал потайной карман или хотя бы рваную подкладку, за которую обязательно что-нибудь должно завалиться… что-нибудь, этакое, секретное…

Но вожделенная тайная "штуковина" пряталась вовсе не в чемодане, а выглядывала из тряпичной кучи на полу. Увлеченный напрасным поиском Дроня не сразу ее заметил, увидел лишь, когда начал складывать серые тряпицы обратно.

"Штуковиной" был глянцевый журнал, похожий на тот, дамский, который Берта листала за утренним кофе. Только вот Бертин был цветным и красочным, а этот – черно-белым, с такими же черно-белыми снимками, да текстом на незнакомом языке. И как понять, что там написано?!

Мальчик с интересом принялся переворачивать гладкие страницы.

"Ого, а фотки-то прикольные! Интересно, какой это год?"

Повертев обложку и так и эдак, на оборотной стороне переплета увидел цифры "1950".

"Ого, старый какой! Я еще даже не родился. Наверно, это год издания, а когда же сами фотки-то сделаны? – вернулся на страницу. – Ага! "1931", эх, знать бы язык – понял бы и все остальное".

"Бабочки, цветочки. Большой дом, похожий на наш, только без веранды. Тоненькие деревца на земляных холмиках. Лысый носатый парень с лопатой чем-то присыпает саженец, наверно, опилками", – Дроня покрутил альбом и так, и сяк – не понятно.

"Тэк-с, вот еще фотка: хмурая тетенька в платке глядит прямо в объектив, глаза усталые, положила руку на плечо бородатого дядьки в темном костюме, сморщенный он какой-то и худой, наверно, живот болит или, там, зуб. С другой стороны от тётки – парень, похож на бородатого мужика, но бритый, родственник, наверное. А вот и "серые тряпицы": три странных типа в длинных балахонах. Какой-то вид у них испуганный, жмутся друг к другу, будто фотоаппарат никогда не видели, а, может, и правда не видели. Какие-то они чудные…"

Дроня перевернул следующую страницу.

"Сорок первый год. Щекастая девочка прижимает к себе смешного зайца с длинными ушами – где-то я его уже видел?! Волосатый мужчина в светлой рубахе держит на коленях ту же девочку с зайцем – и все-таки – где?! А-а-а! Точняк! Сидит на нашем подоконнике в лестничном проходе, грустняшка! Вот тетка в светлом платье заплетает косу у окна. В окно видно, как во дворе непонятная темная фигура на корточках в лопухах ковыряется. Лица не разглядеть, зато лысина здорово блестит, наверно, на солнце. Скорей всего, это тот же тип, что деревья сажает – садовник…"

На чердаке начало быстро темнеть. Лампу зажигать не хотелось – Берта сразу поймет, где он прячется. Быстро пролистав оставшиеся страницы: "Ничего интересного… цветочки на лугу… бабочки на цветочках… белобрысый мужчина подковывает лошадь… пухлая девочка укладывает зайца спать… кучка народа в серых одеждах за столом… видимо, обедают… опять бабочки-цветочки… пчелки-мотылечки…" – мальчик закрыл журнал, отложил в сторону.

"Завтра Марку покажу, он наверняка сможет прочесть, что там написано, и все-таки интересно, почему Берта хранит его до сих пор? А может это и не ее вовсе?!"

Наскоро запихнув тряпье обратно в чемодан, задвинул его под кровать. Оглядел чердак на предмет произведенного беспорядка.

– Все чики-пуки! Берта даже не заметит, что я здесь был, если только мама не проболтается.

Раньше, когда бабушка жила на чердаке, он назывался мансардой. Год назад, когда она повредила в аварии ногу, ей пришлось поселиться в гостевой комнате на первом этаже, рядом с запасным выходом в сад. Новое местожительство ей не особо нравилось, поэтому из вредности она запрещала внуку лазить на чердак, грозя посадить в сырой подвал с привидениями.

Но кто в десять лет будет слушать взрослых? Тем более что в подвале призраков нет – Дроня сам проверял в прошлую субботу! Правда, вместе с Марком. И ничего интересного они не увидели. Слева, как обычно, всякая техническая ерунда: запасной генератор на случай внезапного отключения света, бойлер для отопления, старая стиральная машина, какие-то насосы, газовые баллоны. Справа – стеллажи с бутылками ягодных настоек и вин. А прямо, до самых зарешеченных от бродячих котов окошек тянутся длинные ряды металлических стеллажей с банками рябинового варенья и яблочного компота. А там, где варенье и компот, привидения не водятся! Так сказал Марк, а не верить другу оснований не было. Но почему он все-таки не пришел сегодня?!

Засунув под футболку трофейную "штуковину", мальчик на цыпочках пробрался в свою комнату. Быстро спрятал журнал под матрас, надел толстовку и спустился в гостиную к Берте.

Глава 6. Охранник Матвей Лунёв

Должность дежурной медсестры в частной клинике "Дом кенаря" Хельга получила благодаря Берте: владельцем клиники был доктор Кронбик, давний приятель свекрови.

Добираться до работы приходилось на рейсовом автобусе, который регулярно курсировал между ее родным Ровенбриком и крупным мегаполисом Бигровеном. Не доезжая до конечной остановки, Хельга выходила из автобуса и шла пешком вглубь заповедника. Заботами нынешнего губернатора дорогу в лечебницу проложили быстро и добросовестно. На автомобиле время в пути пролетело бы незаметно, но Хельга машину не водила, поэтому, чутко прислушиваясь к шелестящей листве, быстро шагала по асфальту.

В эту часть заповедника хищники забредали крайне редко – сказывалась близость города и людей. Тем не менее, местные егеря позаботились возвести вдоль дороги сетчатое ограждение из оцинкованной проволоки.

Через пятнадцать минут женщина вошла на территорию лечебницы.

Вдоль забора тянулись заросли клещевины – изумительно красивое растение, но довольно опасное, с темно-зелеными листьями, изрезанными бордовыми прожилками, а на восковых стеблях – красные ёжики плодов.

– Хельга, приветствую! – на "лесных" воротах дежурит Лунёв. Высокий блондин нордического типа с рельефными мышцами и непременной ямкой на квадратном подбородке.

– Привет, Матвей! Гордон в "Канарейке"?

– Угу, машина, вроде, на стоянке. На "центральных" – Карлос, уточни у него.

– Так и сделаю, спокойного дежурства!

– Взаимно!

***

Трехэтажный "Дом кенаря", выкрашенный в ядовито-зеленый цвет, хорошо просматривался среди деревьев, тем более что садовник уже включил наземную подсветку для освещения фасада и парадного входа. От будки охраны Хельга повернула на гравийную дорожку и пошла к южному крылу здания, где находились кабинет и лаборатория доктора Кронбика.

Гостевых номеров в клиники было немного – всего двенадцать. Располагались они преимущественно на втором этаже и были оборудованы всем необходимым для комфортного проживания обеспеченного клиента, страдающего легким психическим расстройством на фоне быстро развивающейся депрессии. Чтобы не провоцировать нервные срывы у страдальцев, обслуживающему персоналу было запрещено произносить вслух слова: "больница", "палата", "пациент". Их заменили более домашними: "гостевой дом", "номер", "клиент", а для полной релаксации невротиков в северном крыле обустроили бильярдную, библиотеку и мини-кинотеатр, не говоря уже об оранжерее.

Глава 7. Охранник Карлос Канторе

У шлагбаума, заложив руки за спину, стоял приземистый крепыш Карлос Канторе. Он лениво перекатывал во рту конфету на палочке, с интересом разглядывая приближающуюся женщину.

– Привет! – помахала ему рукой Хельга. – Кронбика видел?

Охранник нехотя выплюнул палочку, и вяло произнес:

– Док в теплице.

– Спасибо, Карлито, ты очень любезен.

– Я знаю, мисс, – не меняя тона, ответил он, жадно уставившись на ее грудь.

Хельга лишь вздохнула, отметив про себя излишнюю озабоченность парня.

Его мать, Матильда Канторе работала в клинике сиделкой и упросила доктора пристроить на работу своего непутевого сына. По правде говоря, Карлито был неплохим парнем, но горячая южная кровь порой била ему в голову, ослепляя разум.

И если "мелкие шалости" в виде разбитых витрин, поцарапанных машин и обритой наголо болонки сварливой булочницы еще кое-как удавалось сгладить, то последний "зов крови" мог закончиться для Карлоса очень печально.

Задавленный им на ночной трассе громадный лось оказался хозяином стрип-клуба "Ночные стражи" колумбийцем Мигелем, "блуждающим в свете неверных фонарей в смысле поиска жизни", – дословная цитата из его показаний, а конкретней – по нужде. Отливать он решил почему-то на противоположной от припаркованного джипа стороне ("там вид живописней"), за что и был сбит красной "Хондой" Карлоса на полпути к заветной цели.

Одурманенные алкоголем оппоненты столкнулись на разделительной полосе. Фетровая шляпа пешего колумбийца осталась лежать на лобовом стекле "Хонды", зацепившись за щетку стеклоочистителя, а сам хозяин ночной жизни, отброшенный помятым капотом на обочину, громко храпел, широко раскинув ноги в черных лосинах. Пенистая пахучая лужица растеклась на асфальте между жирных ляжек ценителя красот природы.

Свидетелем пьяного столкновения стала проезжавшая мимо на велосипеде блюститель правопорядка сержант Корниш. Она-то и вызвала дежурный наряд полиции. И лишь благодаря комиссару Макговерну, вернее его супруге Диндре, Карлосу удалось избежать тюремного заключения и отделаться изрядным штрафом в городскую казну. Впрочем, как и Мигелю.

Хельга невольно улыбнулась, припомнив ту историю. Но охранник понял ее улыбку по-своему. Достав из кармана конфету, он с нагловатой ухмылкой, явно подсмотренной в гангстерских фильмах, хрипло спросил:

– Хочешь пососать мой леденец, крошка?

Стараясь не расхохотаться в лицо глупому парню, Хельга отрицательно покачала головой и поспешила в теплицу.

Глава 8. Оранжерея

Небольшая оранжерея располагалась в куполообразной пристройке к южному крылу. Попасть в нее можно было как через парадный вход, так и со стороны парка. Хельга предпочла второй вариант.

Стараясь не стучать каблуками по плитке, она направилась вглубь оранжереи, где, по словам Матильды, доктор Кронбик любил отдохнуть за чашкой жасминового чая.

Крутя головой по сторонам, Хельга пробиралась сквозь заросли папоротника и разросшейся юкки, поражаясь трудолюбию садовника Акима, за несколько месяцев сотворившим настоящее чудо – маленький филиал рая на земле! Чего здесь только не было: манговые и оливковые деревья, кокосовые и финиковые пальмы, апельсины, мандарины, лимоны! Яркими цветочными пятнами вспыхивали на фоне зелени экзотические орхидеи, душистые азалии и магнолии, олеандры и… Хельга прислушалась: где-то рядом был… водопад?! Нырнув под арку, обрамленную белоснежными звездочками "свиных ушек", а по-научному, стефанотиса, она оказалась на поляне.

Глава 9. В оранжерее. Хельга Маккиш и Гордон Кронбик

Искусственный фонтан в виде наскального водопада умиротворяюще журчал, наполняя декоративный пруд с лилиями.

Гордон Кронбик сидел в бамбуковом кресле, подложив на жесткое сиденье поролоновую подушку. Белый халат небрежно висел на импровизированной вешалке – засохшей ветке карликового баобаба.

Перед креслом на круглом столике стояли заварочный чайник и хрупкая фарфоровая чашечка с серебряной ложечкой на блюдце.

"Как мило и аристократично", – подумала Хельга, наблюдая за мужчиной. Погруженный в свои мысли, тот делал какие-то пометки в тетради, совершенно не замечая нежданного визитера.

– Добрый день, доктор! – бодро произнесла женщина. – Извините, что потревожила, но мне надо с вами поговорить! Очень надо!

Захлопнув тетрадь, доктор внимательно посмотрел на медсестру.

– Что-нибудь с Андроном? – вместо приветствия спросил он, что не было проявлением высокомерия, скорее – недовольства. Тревожить его в оранжерее позволялось лишь кудеснику Акиму.

– Нет, с сыном все в порядке, – ответила Хельга, – меня беспокоит Роберта…

– С Бертой я сам разберусь! Что-нибудь ещё? – он взглянул на часы и поднялся.

От его грубости Хельга опешила.

Кронбик между тем сдернул с баобаба халат, сунул в карман тетрадь и холодно произнес:

– К сожалению, у меня мало времени! Мы можем перенести разговор на другой день?

– Нет! Потому что он касается и лично вас тоже! – выпалила вдруг женщина, вставая на его пути.

– Вот как?! – в глазах Кронбика мелькнуло едва заметная тревога. Он на миг задумался, потом тихо произнес:

– Тогда я вас слушаю, – он снова уселся в кресло, сложил на груди руки и вопросительно посмотрел на стоящую перед ним женщину.

Какая глупая ситуация! Он даже не предложил ей сесть!

Похоже, доктору надоело ее топтание на месте, но извиняться за свою бестактность он не стал, лишь коротко кивнул:

– Снимайте ваше прелестное пальто и присаживайтесь.

"Наконец-то!" – она скинула пальто на спинку соседнего кресла, осталась в зеленом платье из джерси.

– Доктор, я очень благодарна за врачебную помощь, оказанную моему покойному мужу Эдварду, – начала издалека, присаживаясь. – Вы облегчили его невыносимые страдания… – тут она запнулась, подбирая слова, – …которые так терзали его перед смертью.

Словно вспомнив о необходимости дружеского участия, доктор мягко дотронулся до руки Хельги:

– Все в порядке, продолжайте!

– Но эта болезнь… она сожрала его в одночасье, хотя Эдвард никогда не жаловался на здоровье, тем более на головную боль… он был молод и красив… у него рос сын… – голос женщины задрожал, глаза наполнились слезами. – Скажите, доктор, почему это случилось именно с ним?!

– Сначала вы должны успокоиться, – Кронбик достал из халата платок, протянул Хельге. – Прошел уже значительный срок, вы должны были смириться с потерей, и мне странно, что вы опять задаетесь этим вопросом, на который я дал вам развернутый ответ еще два года назад. Но я готов повториться…

Взяв со стола чашку с остывшим жасминовым чаем, он передал ее Хельге.

– Вот, держите! Я не притрагивался… холодный он даже полезней, пейте и слушайте, – он подождал, пока она сделает пару глотков, и продолжил:

– Болезнь не выбирает молодых или старых, красивых или уродов. Человек сам порождает ее в себе, культивирует в своих негативных мыслях и чувствах. Она завладевает его разумом, и когда он больше не можем контролировать свои отрицательные эмоции, вот тогда болезнь поражает его тело. Отрицательная энергия нашей души переходит в телесный недуг. По мировой статистике десять процентов людей умирают от старости, около двадцати процентов – в результате несчастных случаев, и семьдесят процентов людей умирают от болезней. Если же брать конкретный случай, дорогая, то здесь наиболее вероятна генетическая предрасположенность вашего мужа.

– Почему вы считаете, что именно наследственность является причиной образования опухоли?

– В свое время вы наверняка изучили всевозможную специализированную литературу на данную тему. И, стало быть, прекрасно осведомлены о причинах возникновения глиобластомы, а сделать выводы методом исключения совсем не сложно. Я прав?

Хельга кивнула головой.

– Но вам отчего-то хочется услышать это от меня – извольте! Первым пунктом исключаем радиационное излучение, поскольку Эдвард не был физиком-ядерщиком или агентом спецразведки, он не работал ни на химическом, ни на каком-либо другом производстве с риском возможного облучения, а, насколько мне известно, был простым финансовым аналитиком. Верно?

Хельга опять кивнула, глядя в пустую чашку, зажатую в ладонях.

– Пункт второй! – Кронбик отобрал у нее чашку, поставил на стол. – Поскольку медицинское обследование ваш муж игнорировал – ведь у него ничего не болело, как вы говорите, то определить была ли у него доброкачественная опухоль, переросшая затем в злокачественную, не представлялось возможным. Идем дальше!

Вместе с креслом доктор повернулся лицом к Хельге, подался корпусом чуть вперед. Едва уловимый аромат лосьона нежно коснулся ее носа.

– Других злокачественных новообразований, способных дать метастазы в мозг, при вскрытии не обнаружено. Косвенные факторы, как то: наркотики, алкоголь, курение, способные в избыточных количествах подтолкнуть к возникновению патологического процесса, исключаются априори. Остается то, что остается – наследственность.

Доктор замолчал, не отводя взгляда от ее лица, потом тихо спросил:

– Вы знакомы с генеалогическим древом своего покойного супруга?

– Не-ет! – под гипнозом его зеленых глаз она едва смогла говорить.

– Когда вы выходили замуж, неужели свекровь не поведала вам некую тайну родового проклятья? – вкрадчивый голос доктора раздался вдруг у самого уха. Левой рукой он облокотился на спинку ее кресла, а правой уперся в подлокотник, буквально нависая над завороженной женщиной.

– Какую еще тайну? – пробормотала Хельга, чувствуя себя, как кролик перед удавом, но Кронбик лишь криво улыбнулся, вернувшись на прежнее место.

– Какую тайну? – повторила она чуть увереннее.

– Значит, вы не знаете… впрочем, спросите Роберту сами – очень занимательная история! Может быть, в ней вы и найдете ответы на свои вопросы, а сейчас… – доктор красноречиво посмотрел на часы, – …прошу меня извинить! Я и так опаздываю из-за вас на важную встречу. Жаль, что так и не довелось испить великолепного чаю – некогда!

Он поднялся из кресла и, доставая на ходу телефон, неторопливо двинулся в сторону уличного выхода.

"Черт возьми! Он сейчас уйдет, а она опять будет мучиться сомнениями!"

– Стойте, Гордон! Я не закончила! – громко крикнула Хельга вслед удаляющейся фигуре в белом халате. – Самый важный для меня вопрос: мой сын! Его ждет та же участь, что и Эдварда? Тогда, два года назад, вы сказали, что с ним все будет хорошо. Что вы имели в виду? Ответьте же мне!

Мужчина по инерции продолжал идти, но она увидела, как напряглась его спина. Вот он развернулся и решительным шагом направился обратно.

– Значит так, дорогуша! – раздраженно проговорил, глядя на нее сверху вниз. – Я имел в виду, что генетически болезнь может и не проявиться, но ваша женская логика, видимо, пошла другим путем… Что вам от меня угодно? Говорите прямо! – мочки его ушей запылали алым цветом.

"Дроня бы сказал, что он похож на цветущий кактус!" – вдруг пришла ей в голову глупая мысль, но на душе стало легко и спокойно.

В ответ она смерила доктора уверенным взглядом и произнесла:

– Вот мы и подошли к самой интересной части нашего разговора, но на этот раз, успокоиться надо вам, доктор! И выпейте, наконец-то, чаю, в самом деле!

Ей показалось или на его губах мелькнула ироничная улыбка? Или же, как заядлый игрок, он решил сменить "маску"? Она знала, что на пару с Бертой Гордон частенько посещает нелегальное казино в тайных недрах "Ночных стражей".

– Мне угодно знать, чьи сперматозоиды вы подсадили в мою яйцеклетку семь лет назад! – пошла она "ва-банк", предчувствуя новую вспышку мужского негодования.

Но Кронбик не шелохнулся. Отрешенным взглядом он беспорядочно блуждал по ее ногам, бедрам, бесстыдно прошелся по груди, и вернулся обратно к щиколоткам. Похоже, он ее не слышал или делал вид…

Хельга поднялась с кресла, приблизилась к доктору. На высоких каблуках она была почти одного с ним роста. Она видела, что он, прикрыв глаза, наблюдает за ней.

– Кто отец моего ребенка? – выдохнула прямо в его длинный нос.

– Что за чушь вы несете? – равнодушно спросил доктор и неожиданно добавил. – Вы вкусно пахнете… сандалом, верно?

В ту же секунду она вдруг почувствовала на своей спине его руки. Они нежно поглаживали мягкую ткань платья, опускаясь все ниже и ниже. Глаза женщины изумленно расширились. Но вместо того, чтобы одернуть наглеца, она робко произнесла, словно оправдываясь:

– Берта недавно проговорилась, что у Эдварда была редкая группа крови – четвертая, у меня – вторая, а у Дрони почему-то первая. Что же вы скрываете от меня, доктор?

– Роберта много пьет последнее время, – губы Гордона мягко коснулись ее виска.

У нее вдруг закружилась голова, и мурашки побежали по телу: "Боже мой! А вот это совсем некстати! Еще не хватало увлечься этим пожилым сердцеедом! Наверно, от воды так зябко".

Пронзительный звук полицейской сирены заставил женщину вздрогнуть. Отпрянув от доктора, она быстро отошла к фонтану. Обернувшись, успела заметить его растерянность. Но в тот же миг, нахмурив брови, он вытащил из кармана телефон.

– Мне надо ответить… – помедлив секунду, доктор повернулся к ней спиной и поднес трубку к уху. – Да, дорогая, я освободился. Скоро буду!

Он уходил от нее все дальше и дальше, пока совсем не скрылся в зарослях папоротника.

– Что же это было? – тихо прошептала Хельга, прикладывая дрожащие пальцы к пылающим щекам. – Он опять сбежал от меня, чертов старый лис! Вот что это было!

Глава 10. Дроня Маккиш и бабушка Берта

Каждый вечер, вместо ужина, Берта пила какао, периодически подливая в него несколько капель ароматного коньяка. Его характерный запах привычно витал по кухне до поздней ночи. Дроня уже знал, что через некоторое время, когда алкоголь полностью вытеснит из чашки шоколадный напиток, бабушка достанет из холодильника ванильное мороженое и, наслаждаясь звуками заунывного блюза, будет покачиваться на стуле, пока мороженое в креманке не превратится в белую сладкую жижу, а Берта не уснет, уронив голову на руки.

Однако в этот раз бабушка засыпать не собиралась. Более того, она сменила место дисклокации, оккупировав диван в гостиной, рядом с камином. В атласном халате, с распущенными волосами, подвязанными сиреневой лентой, Берта томным взором смотрела на спускавшегося по лестнице внука. На подлокотнике – пузатый бокал со светло-коричневой жидкостью. Даже в домашней одежде она не расставалась с "желтым камнем" – прицепила булавку на ворот халата.

– Какао будешь? – ее карие глаза хитро блестели от выпитого напитка, в ожидании реакции внука. Андрон терпеть не мог какао, и все в доме это знали.

– Нет, ба-бу-шка! – "отомстил" Дроня, останавливаясь у подножия лестницы. – Я пью только чай с лимоном!

– Не называй меня так, глупый мальчишка, – поморщилась Берта, допивая плескавшийся на дне бокала коньяк. Облизала губы, смешно причмокнула. – Садись за стол, будем пить чай… с лимоном.

Слегка пошатываясь, она подошла к столу.

Дроня не очень-то любил, когда бабушка была навеселе, но зато в таком состоянии она могла рассказать кучу прикольных историй, которые на трезвую голову и не вспоминала.

Взобравшись на высокий стул, он наблюдал, как она нетвердой рукой нарезает совершенно ровные кусочки яблочного пирога. Чай он решил налить себе сам.

– Ба, страшилки расскажешь? – спросил между делом.

– А надо? – положив на блюдце выпечку, Берта уселась напротив внука, подперев кулаком щеку.

– Угу.

– Может, про проклятье Мякишей?

– Не-е, про хлеб не хочу, – сморщил нос Дроня, – верняк, что-то типа "дети колобка в полнолуние покрывались хрустящей корочкой" или "булочник-убийца выковыривал из батона мякиш и пожирал его вместе с колбасой на завтрак"? Жесть! Прям кишки сводит от страха!

– Дурашка, – улыбнулась Берта, откидывая со лба мальчика непослушный завиток, – это раньше были Мякиши, а теперь – Маккиш. Усёк?

– Усёк… и чё?

– Тогда жуй пирог и не перебивай. Но то, что услышишь, ты не должен никому рассказывать: ни маме, ни друзьям, ни соседской кошке. Никому! Тебе понятно?

– Поняфно, – послушно кивнул внук, запихивая в рот сразу два куска яблочного пирога. – Я фоглафен с уфлофиями договора.

Щедро плеснув в бокал коньяк "для связки слов", Берта залпом выпила. Пьяно подмигнув, принялась прохаживаться взад вперед по столовой, иногда делая крюк и в гостиную. Ее глубокий голос приятно зазвучал в Дрониной голове. Подперев ладонью щеку, он принялся наблюдать за бабушкиным променадом.

– Много веков назад на месте Ровенбрика было обычное урочище, – начало байки было не то, чтобы захватывающим, но в дальнейшем интерес представляло. – Как и положено, к небольшой деревушке прилагалось местное кладбище с часовней. И называлось то поселение Ведьмин трон. Если верить легенде, изложенной в путеводителе по городу, в темные времена средневековья погост служил надежным пристанищем несчастным людям, преследуемым инквизицией за колдовство, ибо располагался он среди болотистой местности в чащобах непроходимого леса. Но шли годы, и деревенька вымерла, лес поредел, болото иссохло и поросло мхом. На старом кладбище осталось лишь несколько надгробий да белая часовня. И наткнулся однажды на это самое место сбившийся с дороги усталый путник. Решил привал устроить. Привязал коня к раскидистому дереву, а сам в часовню зашел. Чиркнул огнивом – перед образами тень неясная встрепенулась. Дева бледноликая с колен поднялась да путнику руки озябшие тянет: "Замерзла, – говорит, – а спички отсырели, никак лампадку не зажгу".

Помог ей купец, и осветилась часовенка огоньком свечным.

"Что ж привело тебя сюда в столь поздний час, милая девушка? – спрашивает, – или заблудилась, как я?"

"Нет, – отвечает дева, – не заблудилась. Из большого города пришла, любопытно мне на могилку одну взглянуть".

"А в ясный день к могилке не пущают, что ль?"

"Не смейтесь надо мной, господин хороший, – не обиделась дева, – а только то, что надобно мне увидеть, лишь полная луна показать может".

"И что же ты увидеть хочешь?"

Замолчала дева, опустила голову, да узелок на платке теребит.

"Так что ж… – не выдержал путник, – вижу, помешал я тебе. Пошел бы дальше, да конь притомился. Думал, переночую здесь, а с рассветом к городу поскачу. Может, и тебя подвезу…"

"Так и быть, оставайтесь, – глянула ему в глаза дева. – Вдвоем не так страшно будет".

"Благодарствуй, – поклонился путник, – отваги мне не занимать".

"Поглядим, какой вы смельчак, когда филин два раза ухнет", – усмехнулась дева. Только закончила говорить, как в приоткрытую дверь донеслось глухое "у-ух".

Путник вздрогнул, дева улыбнулась, конь тихо заржал, перебирая копытами.

"Раз!" – посчитала дева, – как второй раз ухнет, надо на ступени выйти и лампадкой светить по правую сторону от ясеня. Там плита криво в землю вкопана. Да на коня шоры наденьте и позади часовни покрепче привяжите. Не ровен час, испугается, да в лес убежит, а там болотисто".

"Ты, я гляжу, из бойких, – подивился путник. – Что ж, как велишь, так и сделаю. Больно мне любопытна загадка твоя".

"Смотри, ни поседей раньше времени", – хихикнула дева, смущенно потупив взор.

Назад обернулся скоро, молвил:

"Сделал, как велела. Луна такая яркая, что и свечу жечь нет надобности".

"Есть надобность – лампадка нас беречь будет, не даст забрать на тот свет".

"Эх-ма! Красавица, – засомневался путник, – сказками балуешь, а меня уж дремота одолевает…" – отвернулся он к образам, да широко зевнул.

"Не дремота то… слышишь?" – приложила дева пальчик к губкам.

"У-ух!"

"Пора на крыльцо!" – взяла она путника за руку и вышли они из часовни, но дальше не пошли.

Протянула дева руку со свечой в сторону покосившейся могилы, а путник встал за ее спиной, обнял сильными руками.

"Гляди туда!" – прошептала дева, указывая на плиту.

Но то был уже не камень, а человек. В лунном свете его огромный силуэт был хорошо виден. В полосатой арестантской робе, подпоясанной черным фартуком. Длинные светлые волосы, перехваченные на лбу бечевкой, спутанными космами падали на широкие плечи. Пустые глазницы смотрели на часовню.

Мурашки побежали по спине путника. Он чувствовал, как задрожало под его руками хрупкое тело девушки.

Позади них тихо заскрипела стальная дверь. Но обернуться не было сил – страх сковал мышцы. Замерев на месте, они смотрели на арестанта.

Но вот легкое облако проплыло над их головами, опустилось на край могилы.

Женщина необычайной красоты выступила из облака, простерла над могилой руки. По другую сторону могильного холма, опустившись на колени, мужчина склонил голову. Вдруг, как опара в кадке, земля на могиле начала медленно подниматься. Крупный ком, отброшенный неведомой силой, упал ровнехонько перед застывшими зрителями.

Ноги девы подкосились. Лампада выпала из рук. Подхватив на лету свечу, путник опустил девушку на ступени. Сам остался стоять, не отрывая взгляда от происходящего.

Меж тем, красавица-облако медленно спускалась в разверзшуюся могилу. Сложив на груди руки, за нею последовал и арестант.

"Как в преисподнюю ведет", – подумал путник, сжимая онемевшими пальцами лампаду. – Чур, меня, чур!"

Призраки скрылись под землей. Третий раз ухнул филин. Путник вздрогнул. Невольно перевел взгляд на ясень, но птицу не увидел. Как не увидел более и развороченной могилы. Прелая осенняя листва покрывала вековое погребение. От виденного им только что действа не осталось ни следа.

"Эх-ма! Привиделось что ли от усталости?" – подивился он.

"Не привиделось", – ответила очнувшаяся дева.

"Чего ж ты падаешь, бойкая? Еле успел свечу перенять", – пожурил ее легонько.

"Того… – ответила дева, не отводя взгляда от могилы, – …матушка моя была…"

"Да, неужто?! – засомневался путник. – А каторжник, стало быть, батюшка?"

"Не ведаю, кто…" – обиделась на насмешника дева. – Видишь, куда она землю из могилы отбросила? Прямиком мне под ноги!"

"Может, она тут и лежала, а мы не заметили?" – опять засомневался путник. Ударил сапогом по темнеющему на ступени кому, да скривился от боли. Осыпалась земля, ослепительно заблестело чистое золото.

"Ох, чудо небесное!" – восхитился путник, прикрывая глаза от яркого блеска.

"Я жить здесь стану! – топнула ногой дева. – Матушка знак мне дала!"

"Почему тебе? Может, нам обоим?" – загорелись лукавым огнём глаза путника. – А выходи-ка ты за меня замуж, милая девушка" – сказал и поцеловал ее крепко-крепко.

– Это была только начало… – сказала Берта, останавливаясь у кухонного стола. – А почему ты ни разу меня не перебил?

Удивленно пригляделась к внуку. Но Дроня сладко спал, откинувшись на спинку стула, а пирог в тарелке совсем остыл.

Пригубив коньяк, Берта на цыпочках подошла к мальчику. Нагнувшись к детскому уху, нежно пропела:

– А для притворщиков я ничего повторять дважды не буду! И не проси!

– Ну, ба, – заныл Дроня, потирая ухо. – Чего разбудила-то?

– Если б спал – не пробудился бы, но у тебя предательски дрожали ресницы – ты подглядывал за мной.

– И чего?! – надулся мальчик, отодвигая тарелку с пирогом подальше от себя. – Скукотень начало слушать. Когда самый трэш-то начнется?!

Берта пьяно рассмеялась, доливая алкоголь в бокал. Выпила, пошатнулась, но вовремя ухватилась за спинку стула.

– Может, сядешь? – предложил Дроня, – глаза устали за тобой бегать.

– Пожалуй, присяду, – Берта с удовольствием плюхнулась на подставленный стул.

– Трэш! – торжественно объявила заплетающимся языком.

***

– Через некоторое время урочище вновь ожило. Обосновалась там семья из четырех человек: глава семейства – Андрей Мякиш, жена его беременная Агриппина, сынок шести лет – Андрошка-младший. В подмогу взяли кузнеца Курта да горничную Катерину, рыжую бестию.

– Постой, дядька Мякиш и есть предок нынешних нас?

– Он и есть, прости господи! – Берта быстро перекрестилась, чем очень удивила Дроню: она ведь никогда не отличалась особой набожностью, не посещала церковные службы, ни пекла куличи на Пасху, а, заметив издалека сестру Агату, почему-то резко замолкала и старалась по-тихому смыться, лишь бы монахиня ее не увидела. Хотя ничего удивительно тут нет. Агата говорила, что в Берте сидит черт и не пускает ее к Богу, но придёт время и она сама поймет, что есть добро, а что зло… может, уже пришло?

– На месте старого погоста, – вещала меж тем Берта, – построил Андрей дом. Красивый и добротный, с огромным подвалом на месте старой могилы, в которой клад был спрятан – сундук со слитками золотыми.

– Постой, ба. Значит, Агриппина – та тётка из часовни?

– Выходит, что да. А муж ее Андрей Мякиш – путник.

– Но разве можно на кладбище дом строить? Мертвяки не возбухнут?

Берта рассмеялась:

– Агрипка с ними договориться – раз плюнуть! Ей лишь бы живые в подвал не лазали. Потому что мать ее, то самое Облако, на всякого, кто на золотишко дочери покусится, насылала Черного морока.

– А мужик тот в арестантской робе, он тогда кто?

– Он и есть Черный морок, прислужник ее и хранитель клада.

– Угу! А черная собака на цепи?

– Какая собака?! Чего ты выдумываешь?!

Дроня тихонько захихикал, прикрыв рот ладошкой.

– Ротвейлер или мастифф… а из светящейся пасти слюна отравленная капает! – не удержался, захохотал в голос.

– Да ну тебя! – махнула рукой Берта, – лучше выпью… не цепляет меня что-то огненная вода.

– Ну, ба! – заныл опять внук, – жги дальше!

– Дальше… Агриппина строго-настрого запретила Андрею в подвал лазать, золото в руки брать. Но не послушался он. Хотел незаметно слиток один припрятать на черный день, да только в руки его взял, как появился Черный морок…

– С псиной…

– Хорошо, пусть будет с псиной, – согласилась Берта. – Повалил Андрея наземь, да в ухо дунул черным пеплом…

– А псина облизала ему лицо отравленной слюной! – веселился Дроня, дрыгая ногами под столом.

– Очень смешно, – кивнула Берта, допивая коньяк. Щеки раскраснелись, глаза заблестели еще ярче.

"Ага, не берет ее…" – подумал внук, но вслух спросил, – и что, помер дядька?

– Нет, не помер. Заболел сильно. Десять лет болезнь пожирала мозг его, разрастаясь гнилыми щупальцами. И однажды черепушка не выдержала – лопнула, из носа и ушей кровь хлынула, залила весь пол в доме, протекла в подвал…

– Ба! А не слишком ли много крови? – опять перебил Дроня.

– …и земля в подвале пропиталась этой кровью, затекла в сундук, омыла слитки…, – будто не услышав его, зловещим шепотом продолжала Берта, – пока сын не перетянул отцову шею пеньковым жгутом, что поддерживал его льняные портки. Но папенька к тому времени… – тут бабушка вдруг звонко цокнула языком и щелкнула пальцами, – был уже мёртвенький.

Безупречно причесанная голова Берты свесилась на грудь, глаза закрылись. Не то всхлип, не то храп вылетел из ее приоткрытого рта.

Прищурившись на "желтый камень", Дроня яснее ясного представил себе истекающего кровью седого деда, бьющегося в агонии о деревянные доски пола, и толстого пацана со спущенными штанами, затягивающего на его шее тонкий жгут.

"Ну, во-первых, кровь не может залить подвал – ее так много в человеке не бывает, а во-вторых, если перетянуть шею веревкой, должен вывалиться синий язык", – он видел это в ужастиках, которые они с Марком по-тихому скачивали из интернета.

– Ба, а язык вывалился? – громко спросил Дроня.

– Какой язык? – дернулась во сне Берта, – у кого язык?!

– У дядькинова трупа.

– Дроня, не в языке дело! – причмокнула пухлыми губами, стараясь отогнать дрёму. – Слушай, что дальше было. Надо сказать, что Агриппина, жена трупова… тьфу ты, уже вдова… обладала редким даром целительства. Собирала лечебные травы и коренья, ведала, что есть в них яд, а что лекарство.

– А-а-а, типа ведьмы?

– Типа фармацевта, не перебивай. Но не помогло ее знахарство победить болезнь мужа. Схоронила она Андрея, сыном озаботилась – как бы он в сундук не полез. Навесила оковы тяжелые на дверь подвальную, а ключ от сундука всегда с собой носила – вот он, кстати…

Берта дотронулась до булавки на своем халате.

– Да ладно! – потянулся через стол Дроня. – Дай-ка заценю!

– Подрасти сначала, – шлепнула по руке внука. – Вещь дорогая, огромных денег стоит…

Берта опять пополнила бокал, с удовольствием отхлебнула.

– Что-то в горле пересохло, и-и-ик, – громко икнула.

– Да-а-а, – протянул внук, – такими питьевыми темпами конца истории я сегодня не дождусь.

– Не пукай! – занесло бабулю, – я в порядке! Пф-ф! – откинула волосы с высокого лба и продолжила:

– К тому времени народу в Ведьмином троне прибавилось. Дочь Агрипкина подрастала, сынку Андрону шел семнадцатый годок, и у кузнеца с Катериной девка родилась, Гретой назвали.

Хозяйство понемногу расширялось, пришлось нанять в садовники Мирона – то ли родственник Андрона, то ли "седьмая вода на киселе" Агрипки… но отец его вроде при жизни тоже лютиками целебными увлекался. Да! Еще девчонку приблудную в лесу подобрали, на кухню пристроили, к Катерине.

И вот, взяв в подручные родственника своего, основала Агрипка тайную общину сирых и убогих, поклоняющуюся великой матери Андронахе, которой сама же и была. Обнесла дом высоким частоколом, настроила бараков и теплушек. Хитрющая была Агрипка и большая умница. И "матерь великую" придумала, чтобы скрыть истинную причину отлова никчемного сброда из вонючих городских трущоб. Отбирала убогих по особым признакам: хоть хромой, хоть косой, хоть горбатый, хоть щербатый, лишь бы некому было искать его, да слезы лить по без вести пропавшему. Поила их травяными настоями да рыбьим жиром и кормила до отвалу. И то ли от веры сильной, то ли от черта лысого, но горбы распрямлялись, косоглазие исчезало. И поклонялись они ей с пущей верою и неистовством, отбивая поклоны земные до кровавых незаживающих ран на лбу. А как время приходило, умирали за нее, не ведая, что гниль в их головах плодится не от челобитья, а от руки "великой матери".

Убаюканная собственным рассказом, Берта опять начала клевать носом, уронив голову на грудь. Но спящая бабушка не входила в планы внука.

– Эй, ба! – громко позвал мальчик. – Давай кофий тебе налью. Только не спи, пожалуйста! У меня куча вопросов и они не могут ждать до завтра!

Он проворно подбежал к кофеварке, нажал на кнопку. Бодрящий эспрессо заполнил подставленную чашку. Белая пенка медленно опустилась на темно-коричневую гладь. Упоительный запах наполнил кухню. Мальчик сглотнул слюну: мама не разрешала ему пить крепкий кофе на ночь. Только немного с утра и только со сливками.

Дроня заботливо поставил дымящуюся чашку напротив бабушки. Берта сладко посапывала. Тихий шипящий свист вылетал из приоткрытого рта. На очередной вздохе ее нос уловил ароматные волны. Глаза приоткрылись, сонный взгляд уставился на чашку.

– Хороший мальчик, – произнесла она через минуту, поднимая голову. – Сахар положил?

– Пей кофий, закусывай пирогом. Он же сладкий!

Подвинув к бабушке блюдо с яблочным десертом, Дроня облизал испачканные в пудре пальцы.

– Спасибо, дорогой. Твой "кофий" самый лучший, – приободрилась Берта, с удовольствием отпивая дымящийся напиток. – Теперь спрашивай!

– Угу, – обрадовался Дроня, усаживаясь на место. – Первый: от чего на самом деле помер мёртвый дед? Замануха с Черным мороком не катит…

– Э-э-э, а пес его знает, – пожала плечами Берта, быстро отводя взгляд. – Может, зря я тебе все это рассказываю? – засомневалась вдруг, трезвея на глазах.

– Эй, ба, ты заднюю-то не включай! И про пса не вспоминай: я его сам выдумал. Кажется, я даже знаю, что с дедом случилось.

– Да-а-а?! Поделись умозаключениями.

– Сундук с золотом стоял в могиле очень-очень давно. На нем расплодилось великое множество смертоносных бактерий… ну, как в египетских пирамидах, помнишь? Ученые, которые лазили в гробницы фараонов, помирали один за другим. Это их грибки плесени убивали. Вот и путника плесень убила.

– Ну, если только так… – охотно согласилась Берта. –  Тогда надо бы еще выпить!

– Хорош пить, ба! – попросил внук, убирая от нее бутылку. – Про общину ни капельки непонятно. Почему убогие помирали, если жрали до отвалу?

Встав из-за стола, Берта подошла к дивану. Постояв в задумчивости пару минут, села, накинула плед на колени, пустым взглядом посмотрела на Дроню, словно принимая какое-то решение.

– Хотела Агриппа снадобье найти от той болезни, что мужа ее погубила и к сыну подбираться начала…

– Ого! А младшего Морок где подкараулил? Или – стоп! Знаю! Он заразился от старшего! Точно! Токсичный плесневелый грибок. Надо погуглить конкретно эту тему, – приободрился Дроня, вылезая из-за стола.

– Иди сюда, – тихо позвала Берта, похлопав по сиденью рядом с собой. – Опыты она на убогих ставила…

– Ба, ты чего побледнела так? Жуть какую-то сейчас сказала. Какие еще опыты?!

– Дроня, дружок. В мансарде под кроватью чемодан… под тряпками старый журнал… принеси его мне, будь добр. Я покажу тебе семью Агриппины.

Густо покраснев, внук поспешно отвернулся:

– Сейчас вернусь, – пробормотал едва слышно, и чуть громче добавил, – можешь пока выпить! – а про себя подумал: "И вовсе не обязательно признаваться, что я лазил на чердак".

***

Привалившись к спинке дивана, Берта задумчиво разглядывала журнальные фотографии.

Мальчик пристроился тут же на подлокотнике, мимоходом взглянув на круглые часы со сломанной секундной стрелкой, что стояли с незапамятных времен на буфете: почти девять.

Легкий ветерок взметнул занавеску на приоткрытом окне. Во дворе темно – опять подсветка перегорела. Мягкий рассеянный свет падал со стороны крыльца – это подъездный фонарь зазывал к себе под козырек мохнатых бабочек. Чуть слышно скрипнула садовая дверь.

– Ба, давай шторы занавесим и окна закроем, – попросил Дроня, сползая с подлокотника поближе к бабушке, – что-то ссыкотно немного.

– А?! – Берта непонимающе глянула на внука, затем опять уставилась в журнал, – смотри лучше сюда. Вот семейка Мякишей: Агриппина, Андрей и Андрей-младший, – ткнула длинным пальцем в хмурую тетку. – Вот девочка Грета… ух, щекастенькая какая! Вот отец ее, кузнец Курт, – она приблизила журнал к глазам, прищурилась. – Глаза у нее все-таки необыкновенные! Цвет удивительный, редкий очень, – вздохнула Берта, проводя пальцем по снимку девочки, – сиреневый.

– На фотке, вроде, серый… чего тут удивительного? – пробурчал Дроня, заглядывая через бабкину руку. – Опа! – внезапно озарение, – ты ее живьем, что ли, видела?! Снимок же не цветной!

– Видела, – кивнула бабуля, забирая журнал. – Гретелла Маккиш – моя свекровь, а твоя прабабушка. Как же мне ее не видеть?!

– А где она сейчас?

– Умерла, когда отцу твоему, Эдварду, семь лет исполнилось.

– Совсем старенькая была?

– Да не то, чтобы старенькая, но и не молоденькая – пятьдесят два года было. Упала внезапно и…

– Кровь пошла из ушей?

– Э-э-э… сердечный приступ, – уткнулась в журнал Берта, – на старости лет замуж выскочила по большой любви… за Анастаса Гробовского, вот сердечко и не выдержало.

– А он кто?

– Местный юрист и большой человек в городе.

– Угу, понятно, – обреченно вздохнул Дроня. Ему уже порядком поднадоели эти деревенские родственники из далекого прошлого.

– А это кто? Тетка у окна? – безразлично ткнул пальцем в снимок.

– Которая? А, это дочь Агриппины, – Берта чуть склонила голову набок, внимательно разглядывая снимок, – гм… не очень привлекательная девочка, я бы даже сказала – страшненькая: глазки маловаты, носик длинноват, ушки большеваты, волосики жидковаты… а парень-то, брат ее, смотри сюда – просто красавец писанный: высокий, темноглазый, с густыми вихрами! Как говорится, сын – в отца, а дочь – в заезжего молодца! – Берта пьяно рассмеялась.

– А этот лысый? – спросил Дроня, – он кто?

– Лысый… лысый… черт! Это же Мирошка! Да-да! Тот самый родственник, не помню чей…

– Откуда ты их всех знаешь? – сложив губы куриной гузкой, скривил рот набок.

– Да прабабка твоя рассказала, чего уж тут…

– Угу, понятно. А Морошка чего в лопухах ищет? Прабабка не говорила?

– Ты чего такой дотошный?! Не видишь, что ли?! Работает человек, грядки пропалывает.

– А чего он в лопухах грядки оборудовал?

– Ну, ты и подозрительный тип, – улыбнулась Берта. – Это не лопух, да будет тебе известно! Это райское дерево. Из его семян делают касторовое масло, которым твоя мамочка выводит веснушка с курносого носа.

– Эй, ба! – вдруг воскликнул Дроня. – Смотри, какие печальные пацаны на крыльце… и одеты в картошкины мешки… я бы тоже взгрустнул, если бы меня в такую одёжку нарядили…

– Где? – уточнила бабуля. – Угу, написано, вроде, по-французски… l'expérience clinique… как это по-нашему… ага! Медицинский эксперимент. Не понимаю, зачем она здесь?! – Берта удивленно посмотрела на внука, пытаясь сфокусироваться на его переносице, Дроня с интересом наблюдал, как мыслительный процесс выгонят хмель из ее глаз.

– Да ладно! Не может быть! – наконец махнула она рукой, – я же сама только что выдумала эту жуть для пущего колориту.

– Ты о чем, ба? – тихо спросил Дроня, разглядывая фотографию подростков в мешках.

– Вот что, дружок, – Берта быстро захлопнула журнал перед его носом, ее пухлый рот с размазанной красной помадой расплылся в фальшивой улыбке. – Поздно уже! Пора спать. Засиделись мы. Пойдем, провожу тебя до комнаты.

Она встала с дивана. Отпихнув ногой упавший плед, ухватила внука за руку.

– Но ты не ответила на вопросы! – закапризничал Дроня, выпятив нижнюю челюсть. – А как же проклятие Мякишей?! Ты же обещала!

– А что проклятие? Враки это всё, нет никакого проклятия. Люди от безделья часто придумывают разные небылицы… "Отравленное золото Маккишей"… "Черный морок – убийца Маккишей"… "Ведьмы-вдовы"… Еще семь лет назад газеты пестрели подобными заголовками, пока Анастас не заткнул их вонючие рты! Так что, дружок, просил страшилку – получил страшилку. Теперь, давай, вставай! Быстро умываться и спать! Мама будет недовольна, что ты нарушаешь режим.

– Ба, я запутался! С путником-дедом все понятно – он помер от плесневелых бактерий, его сын – то же. А отчего умер дедушка Альберт? Почему умер папа? – не унимался Дроня, вырываясь из цепких рук бабули, тащившей его на второй этаж. Наконец-то удалось ухватиться за перила, быстро прошмыгнуть за лестницу. Потирая покрасневшую руку, он угрюмо посмотрел на бабку через резные столбики.

– Потому, что сильно болели, – устало проговорила Берта, усаживаясь рядом на ступеньку. – Мужчины Маккиши рождались больными и умирали молодыми.

– Потому что лазили в могилу и воровали Агриппино золото?

– Нет, не поэтому… какой-то генный сбой…

"Как громко тикают часы. Разве они всегда были такими громкими?" – подумал Дроня, но вслух спросил совсем другое. – Значит, и я скоро умру?

– Что? – встрепенулась Берта, вставая с лестницы. Обойдя ее, присела на корточки перед внуком:

– Нет, мой дорогой! Конечно же, нет! – погладила его по голове, заглянула в испуганные глаза и тихо прошептала. – Я о тебе позаботилась, дружок, на тебе проклятие оборвалось.

– Хорошо, если Черный морок об этом знает… – для собственного спокойствия уточнил Дроня, обнимая Берту за шею. Невольно зажмурился, вдыхая слабый аромат лаванды от ее волос. – А зачем Агриппина убивала убогих?

– Она их не убивала, она лекарство искала…

– Нашла?

– Нет.

– Я так и знал. А клад взаправду существует?

– Нет.

– Я так и знал. А Черный морок существует?

– Нет.

– Я так и знал. А призрак Облако существует?

– Нет.

– Я так и знал. А…

– И пса не существует, – усмехнулась Берта, поглаживая по спине уставшего внука. – Пойдем! Уложу тебя в кровать, одеяльце подоткну.

– А кто сейчас живет в том Старом доме? – напоследок уточнил Дроня, широко зевая.

– Мы и живем. Это же наш дом… хлебных мякишей.

Глава 11. В колледже. Дроня, Марк и Магда

Шумный Марк подловил его в перерыве между уроками, больно стукнув по плечу боксерской перчаткой.

– Ты чего вчера не пришел? Мы же договаривались, – обиженно пробубнил Дроня, потирая плечо.

– Извини, отец внезапно приехал. Ты же знаешь, он редко к нам выбирается – работа такая…

– Эсемески никто не отменял, – Дроня еще дулся, но уже скорее напоказ, чем всерьез.

– Хочешь, дам перчатки померить? – прищурив карие с зелеными крапинками глаза, Марк принял бойцовскую стойку, выжидающе уставился на Дроню.

У Марка были густые темные волосы, свисающие до плеч неровными прядями. На загорелом лице – ни прыщика и такая прикольная хитрованская улыбочка! Голубые джинсы с дырами на коленках – "мечта Дрони!", и зеленая бомбическая куртка – "мама обещала же купить!" Короче, зачетный пацан его дружбан!

– Отец подарил? – с легкой завистью спросил мальчик, разглядывая перчатки.

Он знал, что папа Марка не жил с ним. Он был астрономом и большую часть времени проводил в обсерватории научной станции где-то в горах, открывая новые звезды и планеты, но в редкие выходные регулярно навещал сына, чему тот был несказанно рад.

– Ага! Прикинь, я только заикнулся, что решил заняться боксом и отец мне их тут же подогнал, – расплылся в довольной улыбке Марк. – Держи! – сняв с руки одну перчатку, протянул ее мальчику.

– Он еще у вас? – спросил Дроня, натягивая кожаную варежку. Сжал ладонь в кулак, покрутил перед носом, стянул обратно – жарковато. Вернул хозяину.

– Кто? Отец? Не, ночью улетел.

– Ночью?! В горы?! Улетел?!

– Ну да! У них же военный вертолет с мощнейшей навигационной системой!

– А ты откуда знаешь? Он у вашего дома на лужайке, что ли, приземлился? Всех кошек, наверное, распугал, – захихикал Дроня.

Марк снисходительно посмотрел на друга:

– Глупыш, мне отец фотку подарил! – засунув перчатки под мышку, он достал из внутреннего кармана куртки цветной снимок.

– Зацени! Вертолет и все дела! Вот мой отец! А этот старый перец в белом халате – его научный руководитель. А башню узнаешь?

Дроня задумчиво кивнул, разглядывая фотку: двое мужчин на фоне большого размытого пятна с пропеллером. Герман, отец Марка – улыбочка, прям, один в один!.. Упс, а вот этого, в белом халате, он точно где-то уже видел… и воде бы даже… нюхал, только вот где?! Темная колонна со шпилем позади вертолета, напоминала… точно! Это же одна из четырех башен Ратуши!

– Теперь понял, куда вертолет приземлился?! – Марка многозначительно посмотрел на мальчика. – На крышу Ратуши! И взлетает оттуда же со специально оборудованной вертолетной площадки. Ее лет пять назад сделали, к открытию обсерватории. Мне отец рассказывал, а ты все про кошек… Только, слышь, эта инфа не для слива, усёк? Типа, государственная тайна и все дела…

Но Дроня его уже не слушал. Раскрыв рот, он смотрел в конец коридора. Летящей походкой к ним быстро приближалась вчерашняя рыжеволосая девочка. Она улыбалась. Но не ему, а Марку.

В носу защипало. Дроня громко чихнул.

– Будь здоров! – одновременно пожелали здоровья Марк и девочка.

– Я здоров, – засмущался мальчик, прижимаясь спиной к холодной стене.

– Привет, рыжик! Видала, что мне отец подарил? – Марк опять нацепил перчатки, запружинил в стойке перед девочкой. – Хочешь померить?

– Привет, красавчик! – радостно отозвалась она и покачала головой. – Может быть, в другой раз?! – с любопытством посмотрела на Дроню. – Блондинчик твой друг?

– Друг! – с вызовом ответил Марк, убирая перчатки в сумку. Похоже, его немножко задело, что она не заценила папин подарок. – Но его зовут Андрон, а не "блондинчик".

– Привет, Андрон! – улыбнулась девочка, протягивая мальчику руку. – Я – Магда из Бигровена. Мой отец Манфред Мишкун, будет здесь губернатором.

Ладони Дрони моментально вспотели. Едва коснувшись кончиками пальцев ее руки, он совсем оробел. Онемевший язык прилип к гортани. Что сказать дальше он не знал.

– Большая семья-то? – встрял Марк, закидывая сумку на плечо.

– Не-а! Я, папа, Лотта, тетя Корди и Реджик.

– Реджик – это сеттер, с которым ты гуляла вчера в парке? – догадался Марк.

В ответ Магда заливисто расхохоталась:

– Нет! Реджинальд – папин помощник и теткин жених, а "сеттер" – золотистый ретривер и зовут ее Крошка.

Дурацкий звонок раздался, как всегда, неожиданно.

Магда улыбнулась, Марк присвистнул, Дроня испуганно вздрогнул и неожиданно для себя выпалил:

– Это…. а давайте вечером встретимся? – хотел, было, добавить про чердак и звезды, но передумал – Берта точно не одобрит, да еще и маме расскажет!

– А давайте! – поддержала Магда. – Вот только где? Я еще не очень хорошо знаю город.

– В парке, у поваленного дуба, часов в девять, идёт? – предложил Марк, незаметно подмигивая Дроне. – Как раз все звезды видны будут!

– Идет! – взмахнула рыжей челкой Магда.

– Идет! – кивнул Дроня, делая Марку "большие глаза", мол, с чердаком все равно не прокатит.

Глава 12. На вилле. Гордон Кронбик

Белоснежная вилла с изумительным видом на озеро и горы была его отдушиной. Он скрывался здесь, среди первозданной тишины, от любопытных глаз назойливых жителей Ровенбрика, от ворчливых пациентов и их докучливых родственников. Выдержанная в архитектурном минимализме она, тем не менее, была оснащена всем необходимым для комфортного проживания одинокого зрелого мужчины.

Доктор вел здоровый образ жизни, регулярно посещал тренажерный зал, по-щегольски одевался, отдавая предпочтение дорогим брендам, и никогда не был женат, что позволяло ему выглядеть значительно моложе своих "немного за шестьдесят". Выше среднего роста, седовласый, подтянутый, он бы впечатление чопорного английского джентльмена, если бы не хитроватый прищур зеленых глаз. Скучающие домохозяйки на ушко передавали друг дружке городские сплетни о его нетрадиционной ориентации и безумных средствах, вложенных Кронбиком в пластические операции. И когда Роберта, подтрунивая над ним, пересказывала в красках истории об очаровательных мальчиках, загорающих голышом на его вилле, он лишь кисло улыбался.

Накинув на широкие плечи пижамную куртку, Гордон задумчиво смотрел сквозь панорамное окно спальни на парящую над озером одинокую чайку. Он размышлял о вчерашнем разговоре с Хельгой.

Причина ее прихода была предельно ясна: подозрения переросли в уверенность и требовали доказательств. Но для этого ей понадобилось целых десять лет – или чья-то помощь. Но чья?.. Тайну рождения мальчика знали только он и Роберта. Если учесть, что в последнее время подруга постоянно прикладывается к бутылке, то не стоит исключать вариант с пьяной болтливостью. Уж не поэтому ли поводу был ее вчерашний звонок? Может, хотела предупредить, что чистосердечно сдала нас своей невестке, поэтому блондиночка и решилась на отчаянный поступок – прижать его холеное тельце к стенке и выудить подтверждение.

Прислонившись высоким лбом к прохладному стеклу, доктор вспоминал хорошенькую хрупкую женщину и ее неуклюжие попытки сыграть роль опытной роковой соблазнительности. Но как неожиданно для них обоих эта игра закончилась?! В тот момент, когда она стояла в кольце его рук, когда ее грудь, прикрытая лишь дешевым трикотажем, касалась его тела, а божественный аромат сандала щекотал обоняние, Гордон вдруг понял, что полностью теряет над собой контроль. Он едва удержался от поцелуя. О, как же ему хотелось разорвать на ее прекрасной спине это ужасное платье – он даже попробовал ткань на ощупь. От опрометчивого поступка спас телефонный звонок, мгновенно погасив вспышку страсти. Однако зов плоти мог вернуться в любой момент. Гордон это прекрасно понимал и малодушно сбежал. Сбежал на виллу, где и пребывал до сегодняшнего утра.

Засунув руку за пояс пижамных брюк, он смаковал в памяти прохладную нежность женской кожи, ее чувственные губы, приоткрытые для поцелуя, милые веснушки на курносом носике, длинные ноги, согнутые в коленях – вот он медленно их раздвигает… Мгновенная реакция организма не заставила себя ждать. Он чувствовал, как вспотела спина. Раздраженно сбросил куртку, оперся свободной рукой о стекло. Учащенно дыша, наращивал темп, пока темное липкое пятно не проступило на широкой штанине. Шумно выдохнув, с легкой иронией уставился на испачканные брюки.

– Сэр, я вас поздравляю! – Гордон громко расхохотался. – Эта женщина, сама того не ведая, только что отправила в долгосрочный отпуск вашу трудолюбивую задницу. За это надо выпить!

Верный "Джим Бим" терпеливо ждал его на барной стойке вместе с порезанным на сочные дольки грейпфрутом.

– Чин-чин, – залпом выпил бурбон, во рту осталось нежное медовое послевкусие. Цитрус сейчас был совсем некстати.

Скидывая на ходу грязную пижаму, путаясь в штанинах, Кронбик поспешил в ванную комнату. Белоснежное джакузи, заполненное до краев цветочной пеной, притягивало его ослабевшее от влажной фантазии тело. С наслаждением погрузившись в горячую ванну, он заставил себя выкинуть из головы круглые коленки наивной блондинки.

Выйдя из душа, Гордон с силой потер виски. Теперь необходимо было сконцентрироваться на деле и хорошенько обдумать свои дальнейшие действия в свете открывшихся обстоятельств.

В махровом халате было жарко, а голышом расхаживать он не любил. Голубые джинсы и белое поло заменили халат – так комфортно.

Подойдя к широкому подоконнику, он отметил маленькую точку в центре озера. Раньше ее там не было.

"Дело, дело", – мысли, как назло, собираться в кучу не хотели. Бегали сами по себе от Хельги к Роберте, от Роберты к Хельге.

– Черт, надо было ответить! – в досаде стукнул кулаком по прочному стеклу. Ему было немного стыдно за вчерашний сброс вызова. Он попросту сымитировал разговор для ушей медсестры, но на звонок так и не ответил. В тот момент он не мог поступить иначе. Девушка не должна была знать, что встреча назначена именно с ее свекровью.

Маленькая точка на озере заметно увеличилась в размерах. Гордон равнодушно скользнул по ней взглядом. Это чета Бортес возвращалась из города с запасами продовольствия. Они никогда его не беспокоили и всегда держали рот на замке. Чек с круглой суммой на содержание виллы, так же, как и денежное вознаграждение, он оставлял под чугунным канделябром на каминной полке в гостиной.

– Зачем же она все-таки мне звонила? – бормотал Гордон, набирая номер Роберты: "Абонент временно не доступен, оставьте сообщение…", незадача…

Прихватив грейпфрут, присел на разобранную постель.

– Гм, Роберта, Берта, Бернадетта…

Глава 13. Знакомство Гордона Кронбика и Берты Маккиш

С Робертой они познакомились двадцать пять лет назад при весьма удручающих обстоятельствах в городской муниципальной больнице Святого Димерия, чей живописный лик украшал больничный вестибюль, при весьма удручающих обстоятельствах. Гордон работал тогда заведующим реанимационным отделением…

***

1982 год

Пациента доставили по 911 в коматозном состоянии. По предварительным данным причиной комы могла стать внутричерепная гипертензия вследствие распада мозговой опухоли. Магнитно-резонансная томограмма лишь подтвердила предполагаемый диагноз: глиобластома головного мозга. Неоперабельная. Мистер Маккиш по-тихому скончался во время процедуры, избавив медиков от бесполезной борьбы за свое дальнейшее существование. Стоило поговорить с его вдовой.

Высокая, фигуристая брюнетка в темно-бордовом костюме из твида обращала на себя внимание не только врачей-мужчин, но и дежуривших в этот час медсестер. Густые шелковистые волосы мягкими шоколадными волнами падали на ее хрупкие плечи. Лацкан пиджака украшала серебряная булавка с желтым камнем грушевидной формы, благородно сверкающим в свете больничных люминесцентных ламп. Это была Берта. Роберта Маккиш.

Доктор Кронбик вышел из реанимации, снимая на ходу хирургические перчатки. Новоиспеченная вдова сидела в коридоре на дерматиновой кушетке и смотрела перед собой остановившемся взглядом, не замечая упавшей на пол замшевой сумочки. Подхватив с пола дамский аксессуар, мужчина присел рядом.

"Госпожа Маккиш, я доктор Кронбик. Могу я задать вам пару вопросом относительно болезни вашего мужа?" – тихо спросил он, протягивая сумку.

Роберта скользнула равнодушным взглядом по руке доктора, забирая сумочку:

"Спрашивайте".

Высокий, худощавый, с вьющимися русыми волосами и зелеными глазами, он выглядел обаятельным шалопаем, чем время от времени беззастенчиво пользовался. Но сейчас этот образ не вязался с ситуацией.

"У вашего мужа была последняя стадия рака, вы знали об этом?"

Изящно откинув волосы со лба, Берта повернула голову к доктору. В глазах легкая досада.

"Догадывалась".

"Кто был его лечащим врачом?"

"Он ни у кого не наблюдался".

"Вот как?! А почему?"

Моргнув пушистыми ресницами, женщина быстро отвернулась. Теперь она смотрела на стойку регистратуры. Молоденькая медсестра разглядывала вдову с нескрываемым восхищением. Приняв, как должное, волны черной зависти, исходившие от медсестры, Роберта глубоко вздохнула.

"Потому, что… его лечила прабабка", – сказала в сторону, едва слышно.

"Какая бабка?" – не понял доктор, заглядывая в лицо вдовы.

"Его прабабка, Агриппина Маккиш", – выдохнула сквозь сжатые зубы в докторский нос.

"Послушайте, Роберта. Если вы не хотите говорить – не надо. Я просто пытаюсь понять истинный мотив отказа вашего мужа от квалифицированной медицинской помощи, и без вашего участия мне не разобраться, да вам самой станет легче, уж поверьте…"

"Мне не станет легче! – неожиданно огрызнулась вдова. – Я не любила его и мне все равно жив он или умер. Да и в чем я могу вам помочь?! Умирающий сам отказался от госпитализации, это его право и его осознанный выбор!"

Неожидавший подобного отпора, Кронбик молча смотрел на женщину. Опустив вниз голову, она хлопала ресницами, исподтишка косясь в сторону регистратуры. Гордон проследил ее взгляд – медсестры на посту уже не было.

"Но вы, наверное, правы, – с горестным придыханием проговорила вдова, поднимая на доктора красивое заплаканное лицо. – Я на грани нервного срыва, – опять горький всхлип, опять непрошенная слеза, опять глаза в пол".

"В самый раз достать кружевной платочек…" – равнодушно подумал Кронбик, разглядывая подрагивающие женские плечи. Сидя рядом с ней, он чувствовал скорее усталое безразличие, исходившее от согнутой спины, чем истинное горе от потери близкого человека. – "Значит, не любила…"

"У меня маленький сын… – услышал ее глухой голос. – Я не должна истерить при нем…"

"У вас сын?! И сколько ему лет?"

"Восемь. Мы живем в Старом доме, в тупике улицы… может, знаете?"

"Ведьмин дом! – воскликнул доктор, хлопнув себя по лбу. – Так вот почему мне знакома ваша фамилия!"

Идеальные брови вдовы изумленно поползли вверх. На ее щеках выступил легкий румянец.

"Боже, какой я идиот! – спохватился, но поздно: его непрочный образ зрелого мужчины уже пошатнула глупая детская непосредственность. – Простите великодушно!"

"И вы туда же, доктор? – язвительная усмешка в его адрес. – Общаетесь с любительницами желтой прессы? Или сами почитываете на досуге?"

"Нет, – Гордон почувствовал, как запылали мочки ушей. Так стыдно ему еще никогда не было, – я не читаю подобной прессы, и в то же время я не глухой – медсестры любят поболтать в ординаторской, не обращая внимания на спящих докторов".

"И что же они болтают? Может быть, поделитесь свежими подробностями? Даже любопытно узнать, чью кровь я пью по утрам: козлиную или приваживаю несчастных сироток?!"

Уши доктора горели пламенем. Какая досада! Она прекрасно видит его замешательство и еще больше издевается.

"Значит, покойный предпочел бабкины пиявки вместо лекарств?" – вялая попытка сменить тему.

"Пиявок?! Если бы! Вот ее "панацея", – она осторожно дотронулась тонкими пальчиками до желтого камня. – Мне он достался от свекрови, а свекрови – от Агриппины… если его нагреть на открытом огне и приложить к затылку, боль проходит, а сознание проясняется… я не могу вам объяснить механизм действия, но это, как ни странно, работает. Правда, камень не излечивает, но значительно продлевает жизнь… таких больных, как мой муж… и свёкор, насколько я знаю".

"Ну, да, ну, да… – тихо пробормотал Кронбик, старательно втягивая и без того впалые щеки, чтобы не рассмеяться в ухоженное лицо вдовы. – А что за камень? Алмаз? Позволите, я взгляну?"

"Не зачем, – вдова отклонилась в сторону от протянутой руки доктора. – Да, это алмаз! Редкий желтый бриллиант".

"Литий…"

"Что – литий?"

"Цвет желтому алмазу придает примесь лития. В медицине препараты с его содержанием применяются для профилактики и лечения психических расстройств, в том числе шизофрении. Соли лития препятствует развитию болезни Альцгеймера, ишемии головного мозга и апоптозу клеток, а в перспективе – борьба с раком крови".

"Не поняла… про клетки…"

"Процесс самоуничтожения клеток называется апоптозом, – охотно пояснил Кронбик. – Возможно, ваша Агриппина, увлеченная литотерапией, свято верила в чудодейственные силы желтого алмаза".

"Вообще-то она больше по ядовитым травам, а алмаз – он как оберег семейный, что ли".

"Фармакогнозия, значит. Самоучка? Или имела образование?"

"Я не знаю", – пожала плечами Роберта.

"Хотя вряд ли образованный человек станет лечить больного родственника камнем, пусть и драгоценным".

Немного помолчали.

"Вы сказали: "таких больных, как мой муж и свёкор", значит, это не единственный случай онкологии в вашей семье?" – спросил доктор.

"Нет. Аполлон, ее внук, тоже умер, не дожив до сорока лет, а накануне смерти с ним случился странный приступ, возможно, это была галлюцинация…"

"Галлюцинация?! – заинтересовался доктор. – А что же именно ему померещилось? Может, вы слышали от бабки или свекрови…"

"Ха! – усмехнулась вдова, – не только слышала, но и принимала непосредственное участие!"

"Вот как?" – позабывшись, он опять подался вперед, нарушая приличествующую случаю дистанцию.

"Доктор, если вас настолько привлекает аромат помады, я так и быть, назову ее артикул, но вовсе не обязательно вытирать ее с моих губ своим длинным носом".

Недовольно наморщив лобик, вдова откинулась на дерматиновую спинку кушетки.

"Да ладно, Роберта, вы сами спровоцировали меня на подобное – я жажду услышать ваш рассказ".

"Боюсь вас разочаровать, но я могу сказать немного… Я тогда работала в одном милом заведении, не стану упоминать его название, так вот, стою я в дамской комнате у зеркала, прическу поправляю. У меня заколка была с красными камушками, яркая такая, но замок погнулся, никак застегнуть ее не могла, а дверь открыта… Вижу в зеркало, как в туалет Аполлон заходит – наш постоянный клиент, то есть, гость, то ли пьяный, то ли укуренный – я сначала не поняла, взгляд мутный, смотрит на меня и вроде, как не видит, тянет руки и мычит: "ма-ма-ма-ма". Я жутко перепугалась, хотя не из робкого десятка, а он вдруг кинулся на меня, повалил на грязный пол и начал душить. У меня в глазах уже звезды завихрились, как он вдруг дернулся и обмяк. Я его с себя сбросила, перевернула на спину, зрачки под его веками дергаются, изо рта слюна течет, а на ширинке пятно мокрое: то ли недержание, то ли… ну, вы понимаете… не помню, как бабка с Квинсом прибежали, отволокли его в люксовый кабинет. Мне Агриппина молчать велела, за деньги, разумеется, – вдова так увлеклась воспоминаниями, что не заметила, как из-под маски светской дамы выползло наружу уличное воспитание, – а через год Аполлон умер".

Она почесала свой безупречный носик и продолжила:

"Его сын, Альберт, тоже стал к нам захаживать, – Роберта невесело усмехнулась. – Здесь уж Агриппинка конкретно подсуетилась – купила меня с потрохами, посулив красивую жизнь в обмен на замужество. Тогда я уже знала, что наследственность у Маккишей подгнившая, да верила, что мои гены сильнее, и когда внезапно забеременела, не стала аборт делать", – она нервно облизала коралловые губы.

"Рассказывайте, Роберта, не молчите. Что же было дальше?"

"А дальше, после смерти Агриппины, моя свекровь Гретелла Маккиш, женщина умная и образованная, посчитала своим долгом подобрать упавшее знамя "заботы и опеки" и продолжить лечение Альберта, гм, бабкиным методом. Опять же повторюсь: я не знаю, в камне ли сила или в материнской любви, но до вчерашнего дня у меня не возникало ни малейшего подозрения на разрастающуюся в его голове опухоль. Не было признаков недомогания, понимаете? Не было! Ел, спал, срал, извините за прямоту, всегда в охотку и без напрягов".

"А давно она скончалась? Ваша свекровь…"

"За полгода до смерти Альберта".

"Причина?"

"Вроде там что-то внутри порвалось… – она неопределенно помахала рукой, – …когда была "в залете"… уже на последнем сроке…"

Гордон шумно выдохнул, осмысливая сказанное вдовой.

"Гм, если я правильно понял, то ваша свекровь умерла от геморрагического шока вследствие разрыва шейки матки, будучи беременной?"

"Наверное, так", – пожала плечами женщина.

"А ребенка удалось спасти?" – не оставлял надежду на разумный ответ доктор.

"Какого ребенка? – очередной взмах ресницами и только, – не было никакого ребёнка".

"Но беременной она все же была?!"

"И что?! Только ребенка не было. По крайней мере, мне про него ничего не известно".

"Если вам ничего не известно, вовсе не означает, что ребенка не было! – не сдержался доктор. – А в какой больнице она рожала?"

"Да не рожала она! – раскраснелась вдова, вскакивая с кушетки. – Не знаю – где, меня там не было… вроде у какой-то родственницы… Но мы разговаривали, кажется, об Альберте? Так, почему бы, не продолжить?"

Глядеть на рассерженную женщину – глазу приятно, а разуму смешно. Кронбик криво улыбнулся. Ему уже порядком поднадоела манера собеседницы ежеминутно менять амплуа: то вся такая томная и возвышенная леди, то – прачкина дочь, право слово. Играет, вдовушка, играет. А зачем? Не хочешь откровенничать – не надо. Он не официальный представитель власти, не полиция, встань – да уйди. Иная дама на ее месте посчитала бы бестактностью докторский допрос, а эта – поскрипывает белоснежными зубками и на ходу истории сочиняет. Видать, что-то надобно от него…

"Вы присаживайте, госпожа Маккиш. Еще пару минут, если позволите… – доктор примиряюще похлопал рукой по кушетке, но сам подниматься не стал. – Значит, после смерти матери Альберта магический алмаз перешел к вам?"

В ответ лишь красноречивое молчание и поджатые губы.

"Что ж, будем считать данный вопрос риторическим. А что с видениями Альберта?"

Вот тут она оживилась. Присела на краешек кушетки, сумочка на коленях. Спина ровная, грудь высокая. Обняла себя за плечи, словно пытаясь согреться.

"Я не могу назвать видением, как таковым то, что случилось, – ее гнев испарился, как не бывало. – Накануне смерти, то бишь, вчера, Альберт вышел в сад покурить…"

"Он еще и курил?!"

"Прошу не перебивать меня, доктор, – мягкая укоризна в голосе. – В тот вечер Альберт чувствовал себя превосходно, особенно после… ну, не важно…"

"Секса?" – проигнорировал просьбу Гордон.

"Я же сказала – не важно!" – милая улыбка сквозь сжатые зубы.

"Простите! Молчу и внемлю!"

"Так вот, в нашем саду очень много рябины. Гроздья ярких оранжевых ягод, подсвеченные ночными фонарями, издалека кажутся воспаленными глазами огромного зверя, а листва вокруг – будто черная грива…"

"Богатое воображение…"

"Так, во всяком случае, считал мой муж: "Зверь вернулся. Попробую его приручить", и не надо улыбаться, доктор! Альберт обронил эту фразу уже на крыльце, но я услышала".

"И что было дальше?"

"Я поднялась в спальню и уснула, – пожала плечами Роберта, – а когда проснулась, Альберт сидел в кресле возле нашей кровати и пил кипяченое молоко".

"Он всегда пил его на ночь?"

"Да, всегда. Агриппина приучила. В семейке Маккишей было принято перед сном пить горячее молоко для приятных сновидений".

"Так что же вас обеспокоило: выдуманный зверь или привычное следование традиции?"

Ее идеальный пальчик потер тонкую венку на виске:

"Видите ли, несмотря на мужественную внешность, мой муж Альберт был довольно слабохарактерным человеком, легко попадающим под чужое влияния. В большей степени здесь сыграло роль чисто женское воспитание. Аполлон, его отец, большой ходок на сторону, сыном мало интересовался – пара подзатыльников дрожащей с похмелья рукой он считал верхом проявления отцовской любви. Мальчик все больше жался к мамкиной юбке, а Грета, в свою очередь, закрывая глаза на похождения мужа, отыгрывалась на сыне: не так сел, не так встал, кровать плохо заправил, на ночь не поцеловал, требовала во всём послушания и все в таком роде. И как итог, Альберт вырос абсолютным педантом и страшным аккуратистом. Позабытая в раковине чашка приводила его в панику, брошенный на диван журнал, вылезшая из пледа нитка заставляли его хвататься за сигарету и убегать в сад, кстати, курил он всегда на улице – не терпел, когда в доме плохо пахло, а дымить начал еще в университете, чему поспособствовал его лучший друг, да и белой вороной не хотел казаться. Так и не смог бросить, а вот тот самый друг, которого он потом притащил за собой из Бигровена, резко завязал, стоило лишь влюбиться…"

"А кто его друг?"

"Гм, один адвокатишка… я привела его лишь в качестве примера, не стоит обращать внимание… – отмахнулась вдова, поморщив носик. – Так вот, теперь представьте себе картину: абсолютно голый мужчина сидит нога на ногу в кресле "барокко", обитом роскошным лиловым атласом. Под худосочным задом мужчины расплывается вонючее пятно. Глаза мужчины прикрыты, ладонями он обхватил белую фаянсовую чашку, да так неловко, что она накренилась. На его острые волосатые колени начинает капать белая субстанция. Вся мизансцена сопровождается заунывным негромким мычанием: "мы-мы-мы"

Затуманенный взор карих глаз обратился на Кронбика:

"Больше всего на свете мне было жаль лиловое кресло – пришлось его сжечь! Доктор, вы все еще считаете, что вина в его смерти лежит на мне?"

"Госпожа Маккиш! – не поддался на провокацию Гордон. – Отсутствие симптоматики у вашего мужа еще не признак здоровья, а, узнав, что у него есть наследственная предрасположенность к онкологии, следовало незамедлительно отправить его на обследование. Выводы делайте сами".

"Что ж, мне нечего вам на это сказать, – она плавно поднялась с кушетки, провела руками по бедрам, одергивая узкую юбку, – я, пожалуй, пойду".

Вслед за ней поднялся и Кронбик. Вяло пожал протянутую руку, целовать не стал, но заметил, что она этого ждала.

"А когда будет вскрытие?" – спросила невзначай.

"Завтра, в одиннадцать".

"Я могу прийти?"

Он отрицательно покачал головой:

"Нет, это исключено. Посторонним лицам категорически запрещено находится в морге".

"Вы не так поняли, доктор. Я не собиралась подавать вам скальпели и зажимы, или чем вы там орудуете. Прости тихо посижу в коридоре. Хочу быть рядом с ним, пусть это и выглядит довольно странно. Мне это очень важно, поверьте!" – она приблизилась к Гордону, осторожно дотронулась до его плеча, в больших печальных глазах заблестели слезы.

В воздухе витал аромат лаванды. Гордону никогда не нравилось это растение, оно пахло старостью – горькой и немощной.

"Сожалею, госпожа Маккиш, это невозможно, – Кронбик бережно освободился от нежных пальцев. – Выписку из протокола вскрытия вы сможете запросить позже, в Муниципалитете".

Он развернулся и быстро зашагал по коридору в свой кабинет.

Страшная догадка запульсировала в висках. Гордон вдруг отчетливо понял, что с телом несчастного Маккиша он должен работать в одиночку, не привлекая ассистентов.

***

Кронбик кисло поморщился, вспоминая, на что ему пришлось пойти, чтобы достичь своего сегодняшнего положения и достатка Он выдоил из Берты Маккиш свою свободу, свой успех, свое величие. Связанные одной цепью беззакония они уже никогда не могли разойтись в разные стороны, а потом он к ней просто привык…

– Да уж, – пробормотал Гордон, возвращаясь в реальность. Налил виски, выпил. Катера на озере не было. Значит, пришвартовался, и Бортесы уже в доме.

На журнальном столе "проснулся" серебристый ноутбук. Взглянув на монитор, Кронбик невольно поморщился. Загорелый длинноволосый парень сладко улыбался, призывно развалившись на бамбуковом ложе прибрежного бунгало.

– Хай, Горди! – парень жеманно махнул рукой, посылая доктору игривые "чмоки".

– Не сейчас! Извини, дорогой! – он сбросил вызов, захлопнув крышку лэптопа.

Красавца звали Бенедиктом. Их связь продолжалась целых полтора года. Для Гордона – слишком долго. Его чувства почти остыли, и в следующий раз он даст понять Бенику, что больше не нуждается в его любви.

Сейчас же все его мысли занимала исключительно Хельга Маккиш и ее ребенок. Без сомнения, стоило все рассказать ей, пока она сама не докопалась до истины и не сожгла его инквизиторским пламенем своих прекрасных глаз. И чем быстрее он это сделает, тем лучше для них обоих.

Так и быть! Сегодняшний вечер он посвятит Хельге!

Гордон взял в руки телефон.

Глава 14. На вилле. Гордон Кронбик и Хельга Маккиш

Женщина пришла слишком рано. Либо часы безбожно врут, либо ее воспитание оставляет желать лучшего…

Облокотившись на лестничные перила, Гордон наблюдал за стройной блондинкой, цокающей высокими каблуками по мраморному полу гостиной. Вот наступила на белый палас, и цокот стих. Привычно поправила платье, присела на край кожаного дивана. Сомкнув нейлоновые колени, расставила в стороны нубуковые пятки, мысками внутрь.

"Милый деревенский аристократизм", – усмехнулся Кронбик, переступая босыми ногами по прохладному камню. Легкая дрожь пробежала по лопаткам, мочевой пузырь заныл, требуя срочного опорожнения. Но неведомое притяжение женщины никак не отпускало его, и тихо присев на корточки, он продолжал зачарованно разглядывать ее сквозь резные столбики перил. Сегодня на ней было светло-серое платье из тонкой шерсти, на длинной шее – тонкая нить розового жемчуга. "Но белый был бы куда уместней", – не удержался от мысленного комментария доктор. Безупречно уложенные локоны, подхваченные у высокого лба бледно-розовой лентой, свободно струились по спине. Черная торбочка, обшитая бахромой, несмело опустилась на журнальный столик из прозрачного стекла. "А вот это лишнее… итальянский хай-тек не место для дамских сумочек", – разочарованно протянул Гордон, поднимаясь с пола.

– О, мистер Кронбик, вы уже встали! – зычное контральто, раздавшееся с нижних ступеней, заставило доктора отпрянуть от перил – в глубине лестницы Хельга не могла его видеть, впрочем, как и он ее. – Только хотела идти вас будить! К вам же гостья пожаловали, – грохотала на весь дом Лурдес Бортес. Бордовый костюм в красных розах перетягивал ее пышные телеса, как льняной жгут – копченый окорок. Пухлые бронзовые ладошки с пальчиками-сардельками торчали из пышных рукавов атласной курточки. Укороченные брючки-бриджи смело облегали объемный зад, впиваясь тугими манжетами в отекшие голени. Темно-вишневые тапочки на каучуковой подошве позволяли перемещать грузноватое тело между гостиной и кухней, без риска отполировать валиками живота мраморную напольную плитку.

– Дорогая Лу, иерихонская труба по сравнению с твоим голосом комариный писк. То-то, я гляжу, чаек давно не видно! – рассмеялся Гордон. – Хотя – нет, одна – есть, но видимо, глухая… Напои гостью своим изумительным кофе, я сейчас спущусь.

Послав пышнотелой кубинке воздушный поцелуй, Гордон скрылся в своей комнате.

Глава 15. На вилле. Хельга Маккиш и кот Босфор

– О-ля-ля! – раздался над ее правым ухом вкрадчивый голос. – Какой приятный сюрприз! Хотя, честно признаться, я ожидал вас ближе к вечеру.

Хельга обернулась на звук. По спинке дивана прохаживался кот. Дивный дымчатый кот с пушистыми кисточками на ушах. Он лениво помахивал роскошным хвостом, косясь изумрудным глазом на нежданную гостью. С грациозной вальяжностью спрыгнул на сиденье, затем на пол, потерся лохматым боком о правый сапог, оставляя на черной замше серые клочки шерсти.

Хельга с изумлением рассматривала кота, не замечая стоявшего за спиной доктора. Даже руку подняла, чтобы погладить, но не решилась. Потыкав носом тонкий нейлон, кот неожиданно облизнулся. Запрыгнул на женские колени, поджал мохнатые лапки и заурчал, подставив пушистую спину под нежную женскую руку.

– Милый котик, – пробормотала Хельга, осторожно дотрагиваясь до кисточки на ухе, – ты умеешь разговаривать?

– Нет-нет, не льстите мне, Хельга! – засмеялся Гордон. – Я, отнюдь, не волшебник, но сейчас я чертовски завидую Босе.

– О, вот как! – улыбнулась в ответ Хельга, – я уж было подумала…

– Что попали в замок Маркиза Карабаса? – доктор склонился над женским плечом, почесал кота за ухом. Тот довольно потянулся, вытянув передние лапки.

– Что-то вроде того… – улыбнулась Хельга, откидываясь на диванную подушку. Едва уловимый запах алкоголя, перемешиваясь с дорогим лосьоном, защекотал нос.

– Простите за внезапное вторжение, доктор, – начала Хельга, поглаживая по мягкой шерстке разомлевшего кота, – но я не могла ждать до вечера.

Доктор быстро выпрямился:

– Не надо извинений! – он предостерегающе поднял руки ладонями вперед. – Но в следующий раз все-таки предупреждайте о своих внезапных порывах – меня могло не оказаться дома. Вы позволите?

Не дожидаясь ответа, Гордон небрежно плюхнулся в кресло, по привычке перекинул длинные ноги через подлокотник. Широкой пятерней отбросил со лба мокрые волосы. Гладко выбритые щеки, тонкий рот, зеленые глаза. В белом кашемировом пуловере и черных потертых джинсах он был неотразим, а загорелые лодыжки, нагло выглядывающие из серых домашних туфель, довершали образ небрежного мужского совершенства.

Приоткрыв рот, Хельга беззастенчиво разглядывала доктора, все настойчивее наглаживая котика по пушистой спинке. Не замечая прижатых к голове ушей и отчаянно стучавшего по дивану пушистого хвоста, она крепко сжимала кошачьи лапы в правой руке, левой перебирала теплую шерстку.

– О, прощу прощения, привычка, знаете ли, у меня редко бывают гости, – пробормотал доктор, поспешно принимая подобающую позу: нога на ногу, руки на подлокотниках.

– Итак, вы голодны? – с любезной улыбкой он взглянул на Хельгу, но, заметив страдания кота, как ужаленный, подскочил на месте. – Эй-эй, девушка, не тискайте так Босфора! Я почти поймал его глаза у своих ног! Вы, позволите, я заберу его у вас?

Приподняв с женских колен испуганного кота, доктор ловко уложил его толстым животиком на свои руки и принялся покачивать как младенца.

– Бося! Глупыш! Надо достойно принимать женское внимание, даже такое настойчивое, – улыбался доктор, исподтишка поглядывая на Хельгу. – Босфора мне подарила подруга. Он был совсем маленьким и с пораненной лапой. Я его вылечил, но небольшой шрамик все же остался, смотрите! – он ловко продемонстрировал женщине заднюю конечность кота, – на нем не растет шерсть.

– О, боже мой! – охнула Хельга. – Это же мой котенок! Вот так встреча!

– Вы ошибаетесь, дорогая! Это мой кот! – немедленно возразил доктор.

– Я как-нибудь расскажу вам историю нашего знакомства, а сейчас только замечу, что очень рада за его судьбу!

– Завтрак готов, господин! Я накрыла вам в столовой или где надо было? – прогудела вувузелой прислуга, входя в комнату.

Хельга невольно вздрогнула. Кот, громко мяукнув, вырвался из рук хозяина и забился под диван. Гордон снисходительно улыбнулся.

– Спасибо, Лурдес. Столовая нас вполне устроит.

– Тогда мы пойдем, господин? Или гостью надо обождать?

– Будьте так любезны, Лурдес, возвращайтесь в город. О гостье я сам позабочусь. Надеюсь, вы все сделали правильно?

– Да как всегда, господин! Так я пошла? Надо еще у адвоката успеть прибраться, да и в отеле моя смена…

– Да-да! Идите! Мой поклон Аристотелю.

Обняв смуглянку за пухлые плечи, доктор вежливо проводил ее до двери.

– Я видела ее в клинике… – заметила Хельга.

– Да, я взял ее на полставки уборщицей. Пройдем в столовую?

***

Подперев рукой голову, Гордон с удовольствием наблюдал, как гостья аккуратно отрезала кусочек антрекота и положила себе в рот. Как медленно пережевывает его, не отрывая глаз от тарелки. Как запивает красным вином, как …

– Гордон, перестаньте на меня пялиться, кусок в горло не лезет, – Хельга отодвинула тарелку. Взглянула на него, потом на часы. Доктор мечтательно улыбался, часы тикали.

Надо было начинать разговор, но он все медлил. Может, она решиться начать первой. Вот она приоткрыла рот, но лишь затем, чтобы опять пригубить вино.

– Итак, если вы насытились, перейдем к делу, – Кронбик встал из-за стола. – Прошу, – указал на уютные кресла у камина. – Вино можете взять с собой. Я вижу, оно вам понравилось.

– Вы сказали по телефону, что готовы предоставить мне важную информацию…

– Совершенно верно, дорогая Хельга, – он удобно устроился в кресле, положил ноги на пуфик.

Она опять посмотрела на часы.

– Вы торопитесь?

– Да, немного. Ночное дежурство. А у вас сегодня выходной?

– Да, – кивнул головой Гордон, – как хозяин клиники я могу себе это позволить.

– Завидую… немного. Вы отдадите мне расписку?

– Браво, Хельга, браво! – он восхищенно посмотрел на женщину. Она замерла с бокалом вина в руке, с вызовом глядя на доктора.

– Как вы догадались, что я приложил…гм…руку к вашему материнству? – улыбаясь, спросил Кронбик.

– Берта на похоронах напилась и все рассказала.

– Тогда зачем устроили этот спектакль в оранжерее?

– Хотела услышать правду от вас, – она отпила из бокала. Присела на подлокотник соседнего кресла.

– Эх, дорогая Хельга, – вздохнул Гордон, – вся правда состоит в том, что это была моя идея.

– Как – ваша?!

– Я, на минуточку, врач, – он криво усмехнулся, – причем, довольно неплохой. У Маккишей шансов нет. Пока не появится лекарство от рака, вы так и будете хоронить своих детей тридцатилетними. Вам это надо?

– А разве вы не на пороге великого открытия?! – тихо спросила Хельга. – Ведь Эдвард…

– Это не ваше дело, – отрезал доктор, вставая с кресла. Она коснулась запретной темы, и он рассердился. Подошел к столу, налил себе виски, выпил.

– Босфор! – громко крикнул в тишину дома. Хельга вздрогнула от неожиданности, когда пушистая тучка запрыгнула на пуфик и гортанно заурчала.

Присев на корточки, Гордон почесал кота между ушек. Приподняв его мордочку, быстро расстегнул ошейник. Из поперечного шва вытащил бумажный листок, бросил его на колени Хельги.

– Вот ваша расписка, можете подавать на алименты, я – не против. Кстати, возьмите себе на заметку – очень надежный тайник! Я как-нибудь расскажу вам историю о спрятанных таким образом алмазах.

Он вернул ошейник на место, не отказав себе в удовольствии погладить кота по пушистой спине. Бося, вывернувшись из-под руки хозяина, спрыгнул с пуфика и, бесшумно касаясь паркета розовыми подушечками лап, величественно удрал из столовой.

Проводив любимца взглядом, Гордон уселся напротив женщины. Кресла стояли так близко друг к другу, что их колени невольно соприкасались.

Она нервно развернула бумагу.

– Мы, нижеподписавшиеся… тра-та-та… обязуемся не предъявлять каких-либо претензий материального и иного толка…тра-та-та… в отношении Гордона Кронбика, чей биоматериал был предоставлен для оплодотворения яйцеклетки Хельги Маккиш… такого-то числа и года… подпись Р.Маккиш, Х.Маккиш. Замечательно! – с явным облегчением воскликнула Хельга и, не медля ни секунды, порвала бумагу на мелкие кусочки.

– Что? Все так плохо? – тихо спросил Гордон, коснувшись пальцами подбородка женщины.

– Все так плохо… – выдохнула в ответ Хельга. Ее голубые глаза оказались в опасной близости от его лица, – совсем все плохо… мы почти нищие…

Целуя ее в теплые губы, он краем глаза заметил, как белые кусочки бумаги высыпались из ее разжатой ладони на оленью шкуру, брошенную еще зимой у камина. Словно снежинки…

Глава 16. Хельга Маккиш и Гордон Кронбик

– Гордон, что теперь будет?

– Надо подумать, – усмехнулся мужчина, с довольным видом отпивая виски. В голове – чехарда, в мошонке – пустота. Кронбик оказался на распутье. Пока ясно одно – он готов признать сына, дать ему свою фамилию, содержать и баловать. Но как быть с матерью мальчика?!

Если Хельга с Бертой решили поправить свое материальное положение за его счет, то они здорово просчитались. Он добьется, чтобы суд обязал Маккиш ежемесячно предъявлять ему детальный отчет о расходах по алиментам. Хоть он и переспал с блондинкой, но жениться на ней вовсе не собирался.

– Будем плыть по течению, а там – куда выплывем, – честно ответил Гордон, опять наполняя бокал.

– Не шути так, – женщина не приняла его ответ. Причмокивая пухлыми губами, она посасывала конфету, изящно держа ее тонким пальчиками за белую палочку. Ее обнаженное тело плавно покачивалась на водяном матрасе, нежась на шелковой простыне.

– Что-нибудь выпьешь? – взгляд мужчины задержался на женской груди, прогулялся по плоскому животу, обласкал длинные стройные ноги.

– Нет-нет, мне на работу пора, – она лениво поднялась с постели, поправила рукой растрепавшиеся волосы. – Пожалуй, приму душ. Где же мои.. ? – огляделась в поисках белья.

– Воздушные кружева в ванной, платье в гардеробной, – подсказал Гордон. Сложив на груди руки, он с интересом наблюдал за метавшейся по комнате голой женщиной.

– Хельга, ты прекрасна! – он широко улыбнулся, посылая ей воздушный поцелуй, – особенно с конфетой во рту… эй, с тобой все в порядке?

Он еле успел подхватить ее на руки. От нее пахло мятой и сандалом. Губы приоткрылись, тонкая палочка от конфеты упала на голый торс доктора. Он нахмурился. "Что за черт! Откуда у нее мой леденец?"

– Эй, Хельга, – он опустил женщину на кровать. Приподнял правое веко, потом левое, зрачки расширены, белки глаз приобрели розовый оттенок. Проверил пульс. Похлопал по щекам. Она тихонько застонала, попыталась приподняться. Но сильная слабость заставила ее упасть обратно.

– Что случилось? – она испуганно посмотрела на доктора. – Это твоя белоснежная улыбка повергла меня в обморок?

Игнорируя вопрос, Кронбик склонился над Хельгой, дотронулся до мраморной кожи на правой ключице, внимательно осмотрел грудь. Уже не как мужчина, а как доктор. Кожный покров чист, высыпаний пока нет. Под его прикосновениями женщина тяжело задышала.

– Кто дал тебе эту конфету? – он больше не улыбался. Он был обеспокоен. Если это то, о чем он думает…

Хельга растерянно молчала. Кронбик ждал, не сводя с нее прищуренных глаз.

– В холле взяла, из аквариума, – ее голос задрожал или ему показалось? – А в чем дело? – ее тело покрылось мурашками, а под носом выступил пот. Волнуется или лжет?

– Точно в холле?

– Точно! – она снова попыталась встать с кровати, но опять упала.

Он облегченно выдохнул. Конфеты Акима безобидны, от них вреда не будет, если только…

"Нет! Это невозможно! В кабинет ни у кого доступа нет!" – доктор окончательно успокоился, даже заставил себя улыбнулся. Погладил испуганную женщину по плечу, нежно поцеловал.

– Все в порядке, дорогая. Просто от переутомления ты потеряла сознание.

– Какая забота! – с легким сарказмом произнесла женщина, поднимаясь с кровати.

Гордон внимательно наблюдал за ней, готовый в любой момент подхватить. Но она держалась спокойно и уверенно, не смотря на наготу.

На пороге ванной комнаты она обернулась и причмокнула язычком:

– Какой-то горький привкус во рту…

– Пройдет, – успокоил ее Гордон, – это от божественного корня.

Глава 17. Гордон Кронбик и кот Босфор

Гордон провел рукой по влажным волосам, прислушиваясь к звукам льющейся воды. Едва слышное пение доносилось из ванной комнаты.