Читать книгу Власть и идеология в России: от провиденциализма и революционного мессианства к современным реалиям - Элина Авакова - Страница 1
ОглавлениеВведение
По давней исторической традиции возникновение государства на Руси связывают с фактом призвания в 862 г. Рюрика с братьями. Повествование об этом приводится в древнейшем из дошедших до нас летописном своде, известном как «Повесть временных лет». Вместе с возникновением государства родилась и государственная идеология. При всем разнообразии мнений, что такое идеология, под ней сегодня обычно понимается «система идей и взглядов: политических, правовых, философских, нравственных, религиозных, эстетических, в которых осознаются и оцениваются отношения людей к действительности, выражаются интересы социальных групп».1 С этим определением, в целом, можно согласиться, с тем только дополнением, что идейного обоснования и защиты требуют также интересы и деятельность отдельных людей, корпораций, субъектов политики и власти. В истории человечества существовали самые разные идеологические концепты, включая фантастические, мистические или утопические, которые, фактически, являлись ложно или извращенно понятыми интересами людей, при этом они выражали взгляды разного рода харизматических личностей (учителей-классиков, вождей, медиумов) и определенного круга их последователей, могли насаждаться самыми разными методами, в том числе и с помощью прямого насилия. Вполне естественно, что государство, являясь «политической организацией общества, объединяющей все население страны, представляющей и выражающей его интересы и волю, основным органом власти, управляющим обществом и обеспечивающим его целостность, организованность и определенный порядок в нем»,2 не может существовать без определенной идеологии, стоящей на страже его интересов.
Поскольку существуют разные идеологии – идеологии элит и контрэлит, социального большинства и меньшинств, разного рода маргинальные, в том числе утопические, идеологии со множеством оттенков, то они находятся в состоянии постоянного соперничества, а, порой, острой и бескомпромиссной борьбы. При этом идеологическое (пропагандистское) воздействие может осуществляться явно и открыто от лица государства или иного носителя определенной идеологии, а может исходить от якобы независимых субъектов идеологического влияния, либо насаждаться анонимно, в форме слухов, информационных вбросов, утечек, сплетен или даже политических анекдотов.
Стержнем любой государственной идеологии всегда являлись интересы, взгляды, общественные и политические притязания, а также ценности элитарных групп населения, обладающих властью и влиянием и контролирующих то или иное государство. Однако политическая идеология элиты не может автоматически превратиться в государственную, поскольку государственная власть, кроме узко-групповых интересов, должна в определенной степени учитывать и защищать интересы всего государственного социума, страны в целом. Да и сама элита не однородна и сосуществование различных элитарных групп населения в рамках одной страны требует постоянного согласования порой весьма разнородных интересов. Как показывает история, государственные идеологии имеют тенденцию эволюционировать от защиты интересов избранных к интересам большинства, а, в определенной степени, и к учету интересов всего общества. Игнорирование этой закономерности и, тем более, обратная тенденция чревата большими потрясениями для правящей элиты и государства в целом. Ни одна страна не может существовать, по крайней мере существовать достаточно долго, если государственная машина, существующая для управления общественными делами, будет выражать и защищать интересы только узкого элитарного слоя в составе ее населения или руководствоваться утопической системой взглядов.
Важную роль в выработке государственной идеологии имеет исторический опыт народа, формирование которого происходит в ходе его борьбы за суверенитет и территориальную целостность своей страны, против разного рода завоевателей, сепаратистов, политических авантюристов и утопистов, представителей иных сил и течения, подрывающих стабильность и угрожающих самому существованию государства и его социума. Государственная идеология приобретает устойчивость и защищенность от иных, в том числе и внешних идеологических угроз лишь в том случае, если она оказывается способной выполнять интегративные функции на основе формирования общенациональной и общегражданской идентичности всего народа данного государства. Таким образом, процесс возникновения государственной идеологии носит многофакторный и, в значительной степени, общенациональный характер, охватывая весь исторический путь существования той или иной страны.
В каждой отдельно взятой стране государственная идеология имеет свое конкретно-историческое содержание и опирается на определенные идейно-теоретические обоснования. Она может декларироваться официально, а может существовать де-факто, находя свое программно-политическое воплощение в выступлениях руководителей стран, сочинениях отдельных мыслителей, манифестах и декларациях власти, конституциях, принимаемых законах, разного рода общегосударственных стратегиях, доктринах и программах, а также в произведениях литературы и искусства.
Проблеме формирования и развития различных концепций государственной идеологии в России на разных этапах ее существования посвящена значительная литература.3Наряду с историками, философами, политологами и социологами были сделаны попытки рассмотреть эту проблематику и с правоведческих позиций.4 Вместе с тем, данная проблема не может считаться достаточно исследованной. Требуют научного осмысления как конкретные этапы существования государственной идеологии в России, так и данный феномен в целом, в том числе и применительно к современному периоду существования российской государственности. Роль идеологии для государства и конкретной формы существующей в нем власти, приобретает также особую актуальность в связи с развернувшейся в обществе дискуссией о необходимости выработки в России национальной идеи, введением в общественный дискурс такого понятия, как «Русский мир», а также идущей полемике по поводу 13-ой статьи Конституции Российской Федерации, которая запрещает иметь государственную идеологию.
Все государственные идеологии далекого прошлого носили архаичный, мифологический и, часто, достаточно элементарный характер. Постепенно они систематизировались, наполнялись новым фактическим и идейным содержанием, начинали обращаться к рациональному знанию, приобретая концептуальный и более аргументированный характер.
Государство, используя все доступные ему средства и возможности, стремится утвердить в обществе отношение к себе как к ценности, сохранение и укрепление которой имеет судьбоносное значение для всех граждан (при монархических формах правления – подданных). В общественном сознании целенаправленно и планомерно формируется шкала ценностных предпочтений и оценок, утверждаются представления, что существующие формы государственного и общественного устройства являются абсолютно лучшими из возможных, что они учитывают интересы всех слоев населения и способны обеспечить их защиту и мирную, достойную жизнь. Сложность заключается в том, что эти утверждения далеко не всегда находят реальное подтверждение в жизни. Особенно остро данное несоответствие проявляется во время экономических кризисов, политических потрясений и войн. В этом случае страны вступают в полосу социальных потрясений, происходит общественная дестабилизация и дальнейшее их существование в прежнем виде становится невозможным. В этих условиях появляются сторонники кардинальных преобразований, обществу предлагается иная шкала социальных ценностей, иное обоснование государственного и общественного устройства. В случае их прихода к власти данная идеология неизбежно обретает государственный статус.
Тоталитарные, идеократические государства не терпят идеологического многообразия и стремятся всеми возможными средствами подавить или уничтожить альтернативные, или, тем более, противостоящие им идеологии, а также и их носителей. В демократическом обществе существует возможность свободного существования и соперничества разных идеологий, но только в том случае, если они не содержат призывов к насильственному изменению существующего строя, не пропагандируют социальную, расовую или национальную рознь, деструктивное поведение, насилие и терроризм. При этом идеологии не просто соперничают, каждая из них стремиться завоевать симпатии большинства общества и превратиться в доминирующую, господствующую идеологию. При этом конкурентная идеологическая среда в демократическом государстве сохраняется.
Приступая к изучению государственной идеологии сразу же следует оговориться, что предметом научного анализа являются не формы государственного правления как таковые и не политический режим в государстве (например, монархия или республика, демократическое или антидемократическое государство). Данная проблематика традиционно находится в центре научных интересов исследователей, а их современные научные оценки, как правило, весьма далеки от тех, которые давали своим государствам и их политике идеологи и правители прошлого, могут они различаться и сегодня. Наша задача заключается в том, чтобы проанализировать как происходила в прошлом и как осуществляется сегодня идеологическая легитимизация власти, с каких позиций сама власть и ее идеологи оценивают свое происхождение, уровень властных полномочий, определяют стоящие перед государством задачи и характер взаимоотношений власти с обществом, которое она представляет и с которым она взаимодействует. Необходимо также выяснить идейную основу аргументации и методы, с помощью которых власть и ее идеологи на каждом конкретном историческом этапе существования государства обосновывают пройденный государством исторический путь, поддерживают авторитет власти, обосновывают характер проводимой государством внутренней и внешней политики, позиционируют государство на международной арене.
Государственная идеология не тождественная внутренней и внешней политике государства. Политика направлена на сохранение существующей формы государственной власти, защиту интересов государства и его социума с помощью конкретных действий, в том числе и насильственного характера. Политику государства вырабатывают его лидеры, а осуществляют политические лидеры, чиновники и военные. В арсенале государственной идеологии иные средства и методы, она идейно защищает и обосновывает политику, укрепляет авторитет лидеров государства, противодействует оппонентам и борется с идейными врагами. Идеология также является сферой деятельности политиков, но наряду с ними и ученых, главным образом гуманитариев, журналистов, деятелей литературы и искусства, наиболее образованных представителей духовенства и тех же чиновников, отвечающих за пропаганду. Почти любой хорошо составленный государственный документ содержит идеологическое обоснование содержащихся в нем мер и предполагаемых действий со стороны государства. Например, война не является идеологией, это политика, осуществляемая с помощью армии, то есть прямого военного насилия. А вот обоснование причин начала военных действий, обвинения в адрес противника, идейная мобилизация своего населения и идейная борьба с носителями иных взглядов на войну по сравнению с государственными относятся к сферам идеологии. Поскольку государство, господствующая в нем идеология и проводимая им политика тесно взаимосвязаны, вполне возможно употребление таких терминов и существование таких политико-идеологических понятий как «государственная идеологическая политика» или «государственная политическая идеология».
Особое место в государственной идеологии занимает так называемая «историческая политика». Она призвана обосновывать и защищать сам факт возникновения государства, формировать у населения позитивное историческое сознание и отношение к государству как к ценности, показывать на конкретных исторических примерах гибельность для страны процессов, ведущих к социальной, национальной и религиозной вражде, воспитывать подрастающее поколение граждан государства на позитивных примерах из истории в духе ответственности за судьбу страны, черпая эти примеры из жизни и деятельности его наиболее выдающихся деятелей истории разных эпох и поколений. Тем не менее, в понятие «историческая политика» часто вкладывается сугубо отрицательный смысл. Отмечается, «что для профессиональной истории историческая политика представляет серьезный вызов и угрозу. Она находится в непримиримом противоречии с цеховыми принципами профессиональных историков, среди которых – стремление к объективности, открытости для верификации источников и логики анализа, а также диалога с оппонентами».5 На наш взгляд, следует различать историческое знание как науку и историю как идеологию. Как научное знание история стремится приблизиться к объективной истине, как идеология она служит определенным интересам. Связь эта неразрывна. Нет чистого, стерильного, избавленного от какой-либо идеологии исторического знания. «Вряд ли можно до конца понять творчество выдающихся ученых историков, как Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский и, тем более, советских исследователей – Б.Д. Грекова, Е.В. Тарле, Л.В. Черепнина, их многочисленных коллег, вне контекста тех идеологических задач, которые они перед собой ставили».6 В этом есть важнейшая особенность исторической науки и ее неизбывное противоречие. Выявленный историком и введенный в научный оборот исторический факт сам по себе не несет идеологической нагрузки. Однако определенный подбор фактов, их группировка и, тем более, оценка носят идеологический характер. В отличие от ученого-историка, идеолог из всего многообразия факторов, определяющих исторический процесс, вычленяет только те, которые соответствуют взглядам и интересам его заказчика и на этой основе создает свою версию прошлого. В этом вся суть исторической политики, являющейся важнейшей составной частью идеологии. При этом полный разрыв исторического знания с принципами научности и правдивости превращает его в миф, далекий от объективной реальности прошлого, что в условиях борьбы идеологий и доступа населения к объективной информации компрометирует власть, подрывает устои защищающей ее идеологической концепции. Однако не менее вредной для государства является ситуация, когда исторические исследования полностью отдаются на откуп иностранным исследователям, представителям социума, для которых отечественная государственность, традиции народа и национальные ценности не представляются значимыми, вызывают неприязненные или даже враждебные чувства. В этом случае создается негативный для данного государства идеологический нарратив, не отвечающий его интересам. Что касается «верификации источников», «диалога с оппонентами», крайне необходимыми для полноценного научного творчества, то это зависит от государства и общества, в которых историк осуществляет свои исторические изыскания и качества самого научно-исторического сообщества.
В развитом виде государственная идеология представляет собой совокупность общенациональных ценностных представлений и концептуально оформленных идей и взглядов, обосновывающих и защищающих:
суверенитет и территориальную целостность государства;
позитивный нарратив отечественной истории, включающий повествование о происхождении государства и его исторических трансформациях. Официально-принятая концепция государственной истории может наделяться чертами сакрального действия либо закономерного и рационально обоснованного процесса (божественная воля, действия благородных отцов-основателей, выдающихся государственных деятелей, порыв народа к счастью и свободе и т.п.);
легитимный и наиболее оптимальный характер существующей власти (правящей династии, политического режима);
основные ценности, лежащие в основе жизни государства и общества на каждом конкретном этапе их существования;
правильность выбранной государством стратегии внутренней и внешней политики;
историческую миссию государства и его цивилизационную уникальность в мировом сообществе стран и народов;
единство народа перед лицом грозящих стране опасностей и необходимость его мобилизации на решение масштабных общенациональных задач и проектов.
На основе государственной идеологии происходит воспитание подрастающих поколений в духе патриотизма, формируется гражданская идентичность населения страны, происходит постепенное становление политической нации, общество консолидируется, формируются такие понятия как «соотечественники», «сограждане», у людей возникает чувство неразрывности общей исторической судьбы и общей Родины.
Успех государственной идеологии в конечном счете зависит от способности власти анализировать причинно-следственные связи, учитывать закономерности, вникать в сущности и смыслы общественных процессов, то есть опираться на научное их понимание. Вместе с тем, нельзя и переоценивать роль научных знаний в идеологии. Идеология, в отличие от науки, как правило, не склонна делать упор на недостатки, проблемы и поражения, стремясь акцентировать общественное внимание на преимуществах, достижениях и победах. Недостатки, просчеты, а порой и преступления фиксируются у идеологических противников, признание же собственных и акцентирование на них внимания, ведущее к разочарованию населения в декларированных государством ценностях, дает преимущество оппоненту и может привести к поражению в политической борьбе. История человечества знает немало идеологических систем, существуют они и сегодня, в основу которых положены мистические верования, популизм и разного рода утопические учения. Это, с научной точки зрения «ложные» идеологии, носящие умозрительный, фэнтезийный характер. Тем не менее, и они могут выступать в качестве государственных идеологий. Однако идеологический миф живет ровно до тех пор, пока в него верят его создатели, а люди, для которых он предназначался, готовы воспринимать его как правду. Когда вера заканчивается, предложенный нарратив начинают воспринимать либо как сказку, либо как обман, наступает всеобщее разочарование. Поэтому рано или поздно возникает необходимость трансформировать, модернизировать или полностью менять государственную идеологию, построенную на мифологии с учетом реальных возможностей и задач общественного развития. В противном случае государство вступает в состояние кризиса и может даже прекратить свое существование.
Важно отметить, что на протяжении почти десяти веков государственная идеология в России формировалась и обогащалась новым содержанием при самом непосредственном участии Русской Православной Церкви. С момента крещения Руси в 988 году и до 1917 года высшие церковные иерархи и образованные представители черного и белого духовенства, ученые богословы писали и трактовали историю, формулировали нравственные принципы жизни и деятельности власти и общества, разрабатывали разного рода государственные доктрины, программы и манифесты. Каждый православный человек с рождения и до самой смерти так или иначе был связан с церковью и ее учением. Ни одно государственное мероприятие, начиная от вступления на престол очередного князя, царя или императора и кончая спуском корабля, празднованием победы над врагом или началом очередной государственной реформы не проходило без церковного благословения и определенной церковной оценки данного события. Государство, в свою очередь, принимало активное участие в церковных реформах, а часто и выступало их инициатором, оказывало церкви финансовую и иную материальную поддержку. До начала ХХ века церковь в России не только не была отделена от государства, но и являлась его органической частью. И летописец Нестор, и публицист Феофан Прокопович, и обер-прокурор священного Синода К.П. Победоносцев, являясь, соответственно, монахом, епископом и государственным чиновником одновременно выступали и в качестве крупнейших государственных идеологов своего времени. Церковь в полной мере разделяла ответственность за политику государства, достижения и просчеты, а после ликвидации патриаршества в России уже и формально была интегрирована в систему органов государственной власти.
Цель данной работы проследить и проанализировать процессы возникновения и трансформации идеологических представлений и систем легитимизации государственной власти и, отчасти, политики на всех основных этапах существования Российского государства: в эпоху существования монархии, в советский и современный периоды. Масштабы темы и ограниченный объем работы предопределили конспективный характер изложения материала.
Источниковая база данного исследования широка и многообразна. Она включает в себя различные виды законодательных источников, древнерусские летописи и другие исторические и литературные сочинения русского средневековья, публицистические и политико-философские работы официальных государственных и оппозиционных идеологов, относящиеся к самым разным периодам русской государственности и различным слоям российского общества, речи и выступления высших представителей государственной власти и партийных деятелей, материалы политических партий и движений, а также произведения литературы и искусства, несущие идеологическую нагрузку. Их выявление, анализ и сопоставление позволяет составить представление об идеологии Российского государства на разных этапах его существования.
1. Идеология Древнерусского государства
Зарождение государственной идеологии России относится к периоду формирования и дальнейшего существования так называемого Древнерусского государства, возникшего во второй половине IX века. По мере укрепления этого государства возникали и закреплялись в сознании правящей элиты, а также наиболее сознательной части его населения, определенные представления об истории происхождении и задачах этого государства, его месте в сообществе других известных им аналогичных образований того времени. Государство, как социально-политический механизм по управлению делами определенного социума на конкретной территории, и идеология, призванная защищать его интересы, развивались далеко не всегда синхронно и параллельно, что, тем не менее, не отменяет их глубокой диалектической взаимосвязи и заинтересованности во взаимном существовании. Государственный деятель мог выступать и в качестве идеолога или наоборот. Государство переживало периоды упадка, кризисы и вновь находило в себе силы для возрождения и подъема. Что касается идеологов, то они могли появиться самым неожиданным образом в лице самых разных персонажей и личностей и выдвигать как рациональные, так и фантастические, далекие от реальности планы и представления. Несомненно одно, что по мере развития государства и осознания его правящей верхушкой своих интересов, идеология приобретала определенную направленность и становилась непременным и необходимым атрибутом существования самого государства.
Огромное значение в формировании государственной идеологии играли летописи, начало составления которых большинство авторов относят к XI веку.7 Их обычно рассматривают как исторические источники или литературные памятники средневековой Руси, между тем, в момент создания они, как правило, являлись расширенными хрониками, призванными обосновывать и защищать определенные интересы их заказчиков. В зависимости от того, кто выступал заказчиком, летописные повествования можно подразделить на великокняжеские, княжеские, митрополичьи, патриаршие, монастырские, городские и даже родовые и личные. Разными, естественно, были и идеологические задачи, которые приходилось решать их авторам. На эту особенность летописей обращал внимание и В.О. Ключевский, считавший, что их авторов нельзя считать историками-прагматиками. Общим для них как церковно-исторических мыслителей, по его мнению, был поиск «в событиях нравственного смысла и практических уроков жизни».8 Для нас же важно, что крупные летописные своды, составлявшиеся в интересах властных структур и отдельных правителей государства, позволяют проследить еще особенности и эволюцию идеологических представлений, отражающих их интересы, на разных этапах истории русского средневековья. Основной массив таких сводов представлен Новгородскими, Киевскими, Владимирскими, Тверскими и Московскими летописцами. Свою специфику имело летописание в период политической раздробленности. Не прерывалась летописная традиция и в тяжелые для Руси годы ордынского ига. Затихая в одном княжестве, она продолжалась в другом в зависимости от политической, экономической и культурной ситуации на обширных пространствах Русской земли.
Обычно говорят о политической ангажированности летописцев, в большинстве своем являвшихся монахами и работавшими по заказу правящей княжеской или церковной верхушки. Для нас же именно это обстоятельство и является особо ценным, так как позволяет выяснить идеологические задачи, которые ставили перед летописцем и понять аргументацию автора, направленную на апологетику заказчика летописи и отражающую его понимание многих важнейших вопросов своего времени. Летописец – передовой человек своего времени, стремился рассказать о происхождении русского народа и его ближайших соседях, об обстоятельствах и значении принятия и распространения христианства, обосновать необходимость единения людей перед лицом разного рода угроз под властью династии Рюриковичей, недопустимости распрей между князьями, смут и восстаний против установленных государственных порядков, донести до своих соотечественников ряд других идей и сведений, без которых общество просто не могло существовать.
В древнейшем из дошедших до нас общерусском летописном своде «Повести временных лет», составленном в Киеве во втором десятилетии XII в.9 и входящем, как правило, в более поздние летописные своды, уже в заголовке поставлены важнейшие вопросы, носящие поистине экзистенциальный характер: «Откуда есть пошла Русская земля?», «Кто в ней начал первее княжити?» и «Откуда русская земля есть?». В переводе Д.С. Лихачева: «Откуда пошла Русская земля?», «Кто в Киеве стал первым княжить?», «Как возникла Русская земля?»10 Без ответов на эти вопросы все дальнейшее повествование теряло всякий смысл. На них необходимо было давать ответы обществу того времени вне зависимости от уровня знаний самого летописца и правдивости приводимых сведений. Тем более, что дошедшее до нас летописное повествование, опиравшееся, как считается, на какие-то другие источники, составлялось через сотни лет после произошедшего. Что касается истинности данных летописцем ответов, историки спорили, спорят и будут спорить, приводя аргументы и контраргументы, создавая теории и конструируя новые нарративы. Но совершенно ясно, что необходимо было изначально создать определенный нарратив, и он был создан в XII в. Вот как автор «Повести» трактовал происхождения русской государственности, русского народа и династии русских князей (перевод Д.С. Лихачева по Лаврентьевской летописи): «В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, и иные норманны и англы, а еще иные готландцы, – вот так и эти прозывались. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходи княжить и владеть нами». И избрались трое братьев во своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли и сел Рюрик в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля».11 Древнерусские летописи в основном дублировали это сказание с той лишь разницей, что, например, в Ипатьевском своде первым городом, где первоначально обосновался Рюрик, называлась Ладога.12 В этом тексте явно прослеживается ряд идеологических задач, которые ставил перед собой и успешно решал автор летописи. Он констатирует суверенность восточно-славянских и финских племен до призвания Рюрика («начали сами собой владеть»), образовавших Древнерусское государство, обосновывает легитимность возникшей княжеской династии через факт «призвания» князей, обозначает изначально многоплеменной (полиэтнический) состав населения Древнерусского государства (русь, чудь, славяне, кривичи, весь). Идеологический импульс данного нарратива оказался настолько сильным, что он сохранил свое значение пройдя через все периоды существования российской государственности, не потеряв своей актуальности и сегодня. Переходя из одного летописного свода в другой, легенда о «призвании варягов» продолжала приводиться в летописях в период политической раздробленности, она не изгладилась из памяти в период борьбы русского народа против монгольского нашествия, и оказалась востребованной в ходе образования и укрепления Московского централизованного государства, в полной мере использовалась и в последующие периоды истории российской государственности, дожив до нашего времени.
Огромную идеологическую нагрузку несло повествование о выборе веры князем Владимиром. Летописец Нестор, сам будучи христианином и монахом, очень подробно описывал этот процесс, подводя своего читателя к мысли, что Владимир «испытание вер» проводил основательно, без какой-либо спешки, стремясь выбрать наиболее подходящую для Руси религию. И хотя на все воля божья, современники и потомки должны были глубоко, в том числе и с рациональных позиций, осознать правильность сделанного ответственного шага и, надо признать, что эта цель была блестяще достигнута.
Христианство принесло за собой нравственное обновление общества. Появляется понятие греха и осознание необходимости праведной жизни как пути к спасению души. Эти идеи вытекали из Священного Писания, их проповедовало духовенство, они распространялись среди населения, в том числе и среди представителей княжеской династии, боярства и дружинников. Это не означает, что прекратилось соперничество между князьями, военные столкновения, а иногда и зверские убийства в борьбе за власть. Однако важно, что появился определенный идеал взаимоотношений, основанный на евангельских примерах и нравственных ценностях. Церковь в лице ее служителей превращается во влиятельный и постояннодействующий фактор государственной и общественной жизни, в проводника вполне конкретного стандарта взаимоотношений между людьми не зависимо от их имущественного положения и занимаемой должности, в инструмент его пропаганды и утверждения на весь последующий период существования российской государственности вплоть до 1917 г.
Важнейший идеологический смысл имела идея о славянском единстве, на которую обращал внимание еще В.О. Ключевский. Так, совершенно верно он указывал, что летописец определял «роковой исторический момент, с которого началось разрушение славянского единства», связанный с утверждением венгров на среднем Дунае в начале Х в., говорил об общем значении для всех славян просветительской миссии Кирилла и Мефодия, отмечал некогда существовавший единый славянский язык и, наконец, рассказывал о проповеди апостола Павла в Иллирии, где прежде жили славяне и который, таким образом, стал великим христианским учителем всех славян. «Такой диалектической цепью умозаключений и так настойчиво мыслящий русский книжник начала ХII в., – заключал Ключевский, – прицеплял свое темное общество не только к семье славянских народов, но и к апостольским преданиям христианства».13 Идея о славянском единстве в прошлом открывала путь для далеко идущей политики и не потеряла своей актуальности до настоящего времени.
Церковь в лице своих монахов-летописцев последовательно продвигала мысль о монопольном праве князей Рюрикового дома на занятие княжеских столов в русских землях. Обращаясь к Аскольду и Диру, захватившим власть в Киеве, князь Олег говорил (перевод Д.С. Лихачева): «Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода», а когда вынесли Игоря, добавил: «Вот он сын Рюрика». И убили Аскольда и Дира… И сел Олег, княжа в Киеве…И были у него варяги, и славяне, и прочие, прозвавшиеся русью».14
Наряду с этим огромное значение придавалось связям Руси с Византией – достаточно еще могущественным на тот период и наиболее культурным государством европейского средневековья, откуда на Русь пришло христианство. Кроме того, великокняжеский династический род Рюриковичей был сравнительно молод и его легитимность вполне могла быть поставлена под сомнение. Именно поэтому такое большое значение придавалось династическим брачным связям Киевских князей с Византийскими императорами – признанными и древнейшими правителями, представителями греко-римского мира, легитимность которых не вызывала никаких сомнений. Важнейшее значение для формирующейся государственной идеологии Древнерусского государства имел брак Владимира Святославича с сестрой византийского императора Василия II – Анной. Этому событию предшествовало крещение Владимира в Херсонесе и заключение союза с Византией. Ради этого Византии был даже возвращен завоеванный Владимиром Херсонес, ставший богатым приданым за невесту.15 Для усиления идеологического воздействия на своих подданных Владимир вывез из Херсонеса в Киев церковные сосуды и мощи св. Климента. Для средневекового человека священные реликвии свидетельствовали о богоизбранности их обладателя и его могуществе, опирающемся на божественную поддержку. Всем этим священным реликвиям суждено будет сыграть важную роль в крещении населения Древнерусского государства и в дальнейшей политической борьбе после смерти Владимира Святого.16 Как средство воздействия на сознание народных масс, мощи не потеряют своего значения вплоть до ХХI в. и будут использоваться представителями самых разных идеологических доктрин и концептов.
При Великокняжеском дворе в Киеве и связанном с ним Печерском монастыре постепенно складывается достаточно целостная идеология великокняжеской власти, опирающейся на поддержку Русской Православной Церкви. В создании этой идеологии приняли участие как наиболее просвещенные представители княжеской династии, так и русские церковные теоретики, такие как Антоний, Иларион, Феодосий, Никон и другие.
Патриотическим пафосом и ярко выраженной идеологической направленностью было наполнено «Слово о Законе и Благодати», созданное в середине XI в., при Великом киевском князе Ярославе Мудром, первым киевским митрополитом русского происхождения (они в основном были греками) – Иларионом. «Слово» было произнесено либо в Софии Киевской, как считал академик Д.С. Лихачев, либо в Десятинной церкви17 в присутствии Ярослава и его жены Ирины (норвежской принцессы Индигерды).18 Слово сохранилось во множестве списков и в середине XIX в. впервые было переведено на современный русский язык профессором богословия, протоиреем А.В. Горским. В настоящее время имеются и другие многочисленные переводы. Произнесение «Слова» в одном из крупнейших храмов Киева в присутствии княжеской семьи автоматически доводило его содержание до тысяч прихожан и их родственников, наделяло его содержание сакральным смыслом и демонстрировало единство Православной Церкви и великокняжеской власти, а значит превращало его в важнейший идеологический документ Древнерусского государства.
Иларион проводил различие между Законом, данном Моисеем еврейскому народу, и Благодатью, явленной Христом всем народам, то есть между Ветхим и Новым заветами, между иудаизмом и христианством. Для русского человека это разграничение имело принципиальное мировоззренческое значение, ибо давало ему ключ к пониманию библейских текстов, различий между Законом (иудаизмом) и христианством (Благодатью) и объясняло на уровне знаний и представлений того времени, почему при выборе веры князем Владимиром в числе отвергнутых религий был и иудаизм, который исповедовала правящая верхушка соседнего Хазарского каганата. В «Слове» обосновывалась роль христианства, несущего Благодать, чего не может дать Закон. Впоследствии В.И. Даль определял смыслы слова Благодать, как «дары Духа Святого; наитие свыше; помощь, ниспосланная свыше, к исполнению воли Божьей; любовь, милость; благодеяние, благотворение; преимущество, польза, выгода; обилие, избыток довольство».19 Православная энциклопедия дает следующее определение этому понятию: «Благодать, харизма – божественная сила, обеспечивающая человеку избавление от греха, достижение добродетельной жизни, спасение и воссоединение с Богом. В отличие от католицизма, считающего Благодать единственным условием спасения, православие не исключает и собственных усилий человека. Человек в силу свободы воли может принять божественную Благодать, или ее отвергнуть. Но по учению Православной Церкви, сам по себе человек спастись не может: только благодать Св. Духа, действующая в церковных таинствах, освящает человека, освобождает его от греха и давая силы к совершению добродетелей».20 С понятием «Благодать» связано и понятие «благо», которое В.И. Даль определял как «добро, все доброе, полезное, служащее к нашему счастью».21 Мы столь подробно останавливаемся на этих понятиях, поскольку они во многом являются ключевыми для понимания сущности Русского православного государства и его идеологии с момента их возникновения и до 1917 г. Оба этих понятия будут широко использоваться не только в церковных, но и государственных текстах на Руси, а, впоследствии, и в Российской империи, и важно их не смешивать. Благо открывает путь к земному благополучию, Благодать к спасению души, а значит к вечной жизни с Богом. Именно с Благодатью было связано и возникновение такого феномена как «Святая Русь» – земля, куда пришла Благодать.
«Слово» впервые определило место русского народа в мировой истории и его равенство с другими христианскими народами мира. «Благодать и Истина, говорит Иларион, – всю землю наполнили, и вера на все народы распространилась, и до нашего народа русского (дошла)».22 В результате приобщения к христианству произошло включение Древнерусского государства во всемирную историю. При этом Иларион не умаляет и достоинств князей-язычников – Игоря и Святослава, соответственно деда и отца великого князя Владимира, «которые во времена своего владычества мужеством и храбростью прослыли в странах многих и ныне победами и силою поминаются и прославляются. Ибо не в худой и неведомой земле владычество ваше, но в Русской, о которой знают и слышат во всех четырех концах земли».23
Главное внимание в своей проповеди Иларион уделил прославлению князя Владимиру, которого он рассматривает не только как святого и равноапостольного князя, на которого снизошла Благодать, но и мудрого правителя, обладающего уникальными качествами необходимыми для людей, облеченных властью. «Как уверовал? Как возгорелся любовью Христовой? Как вселился в тебя разум выше разума земных мудрецов – чтобы Невидимого возлюбить и к небесному устремиться?! – вопрошал Илларион. Ведь действительно, как отмечает Иларион, Владимир не был свидетелем чудес, совершавшихся Иисусом Христом, не слышал он и апостола Андрея, проповедовавшего христианскую веру в славянских землях. «Ты же о блаженный без всего этого притек к Христу, только через благое размышление и остроумие уразумев, что Един есть Бог». Но «благое размышление» и «остроумие» – это еще не все что необходимо великому правителю. Он называет Владимира «подобным великому Константину», «пречестным и славным среди земных владык», «учителем нашим», «апостолом среди владычествующих», «наставником благочестия», «единодержавцем» своей земли. Так создавался посмертный культ князя. Все это произносится в присутствии сына Владимира, князя Ярослава, а значит должно было служить ему наставлением, какими качествами должен обладать государственный деятель и как он за это может прославляться. Прославление князя Владимира носило и вполне определенный политический подтекст, оно должно было доказывать самостоятельный характер принятого князем решения. Что касается внешних, обрядовых и бытовых причин принятия веры, о которых будет сообщать «Повесть временных лет», то Иларион о них даже не упоминает, считая их, видимо, несущественными и неуместными.
Будучи первым русским по национальности киевским митрополитом, Иларион, тем не менее, не мог не упомянуть о Византии, откуда на Русь пришло христианство, и где находился вселенский патриарх, которому он непосредственно подчинялся. Однако речь идет не о принуждении и даже не о политической целесообразности, а исключительно о свободной воле самого князя, который был вдохновлен христианской верой как таковой. «Всегда оно слышал о благоверной земле греческой, христолюбивой и сильной верою: как (там) Бога Единого в Троице почитают и поклоняются (Ему), как у них являются силы и чудеса и знамения, как церкви людьми полны, как веси и города благоверны, все в молитвах предстоят, все Богу служат»24 Слыша все это, он «возгорелся духом», «возжелал сердцем», «воссиял разум в сердце его», «землю свою пасущего правдою, мужество и умом» и обратил всю землю свою в христианство. Ключевые слова здесь «возгорелся» и «возжелал», которые говорят о свободном выборе веры Владимиром, владыке суверенного и великого к тому времени государства.
В целом оценивая значение «Слова о Законе и Благодати», следует отметить значение этого уникального идеологического документа, в котором было дано обоснование принятия христианской веры, указано на возникшую в силу этого связь Руси с христианскими народами и Византией, отдано должное роли русских князей–язычников, сумевших создать великую державу и показана исключительная роль князя Владимира в принятии этого судьбоносного решения. Был закреплен идейный союз государства и Церкви. Можно даже говорить о возникновении между ними своеобразной унии, просуществовавшей до 1917 года. Что касается автора «Слова», то Илариона можно считать первым крупным идеологом Святой Руси. Начиная с него, высшие иерархи церкви и работавшие под их непосредственным руководством монахи, уже традиционно начали участвовать в разработке государственной идеологии, ее приспособлении к новым обстоятельствам и потребностям. Они, во многом, продолжили развивать аргументацию Илариона, приспосабливая ее к новым условиям и происходящим событиям. Власть защищала общество, а значит церковь от внешних опасностей и принуждений. В своею очередь, посредством церковной организации, власть обрела постоянный и пользующийся абсолютным доверием и влиянием канал связи с обществом, инструмент, позволяющий оперативно донести свою позицию до всех слоев населения.
Свое «Слово» Иларион заканчивал похвалой благоверному князю Георгию (Ярославу Мудрому), его жене Ирине и молитвой за русскую землю, а также выражал уверенность, что русский народ никогда не будет порабощен чужестранцами. «Слово» Иллариона зафиксировало, обосновало и одухотворило связь церкви и власти, религии и идеологии. Характеризуя Русь как страну обретенной Благодати, Илариона заложил основы концепции Святой Руси, навсегда определившей место Руси-России в духовной жизни человечества. До нашествия Орды оставалось неполных 100 лет. Смогла бы выстоять Россия, смог бы русский народ сохранить себя, свою уникальную идентичность в условиях ига, установленного язычниками, принявшими спустя некоторое время ислам, без сформированного и утвердившегося в народном сознании чувства духовного превосходства над завоевателями на основе идеологии христианского царства? Думается, что ответы на эти вопросы очевидны.
Важнейшую роль в формировании идеологии Древнерусского государства, а также на последующих этапах существования российской государственности, имели, как уже указывалось, политико-идеологические связи с Византией, как с центром вселенского православия и наиболее могущественным, культурным государством европейского средневековья. И великокняжеская власть, и церковь были заинтересованы в сохранении высокого династического статуса князей, которые теперь выступали в сознании народа уже не только Рюриковичами, но, в определенной мере, и потомками Византийских императоров. На данный идеологический тренд работали и русский монастырь на Афоне, и духовенство, в том числе митрополиты, подавляющее большинство которых в то время были греками по национальности. Была продолжена и практика заключения династических браков. Так, в частности, женой Всеволода I – сына Ярослава Владимировича (Мудрого), и, впоследствии, великого киевского князя, стала дочь императора Константина IX Мономаха – принцесса Мария.25 Конечно, были и другие династические браки с представителями царствующих династий Европы, а также кочевников Великой степи, однако они носили чисто дипломатический, ситуативный характер и не были наполнены столь символическим смыслом как заключение брачных союзов с родственниками византийских императоров. Византия, в свою очередь, также была заинтересована в укреплении связей с Русью. Слабеющая в борьбе с многочисленными внешними противниками и в силу внутренних противоречий, она, тем не менее, оставалась в период зрелого средневековья одним из ведущих государств Юго-Восточной Европы и Ближнего Востока. Она сохраняла огромный, для своего времени, политический и культурно-цивилизационный потенциал и внимательно наблюдала за процессами, происходившими на Руси.
Борьба за власть, перманентно происходившая в русских землях между представителями рода Рюриковичей, давала преимущества тем из них, кто имел родственные связи с семьями византийских императоров. Потомки Вадимира Всеволодовича Мономаха – сына византийской царевны, получили, как отмечал Л.А. Тихомиров, «в народном сознании какое-то особое право на великое княжение» и были окружены «особенным почтением»26, а, следовательно, и имели больше шансов занять заветный княжеский стол. Не случайно из 18 великих князей, от Мономаха до Ивана Калиты, только трое, и то ненадолго, не относились к роду Мономаховичей.
Таким образом уже на этапе существования Древнерусского государства сложилась целостная и достаточно убедительная для сознания средневекового человека идеологическая концепция. Она включала нарратив о возникновении государства на Руси, обосновывала легитимный характер и особую избранность князей-Рюриковичей на власть, правильность выбора князем Владимиром веры, само название которой – православие, вселяло в русского человека надежду на божественную помощь и поддержку во всех его мирных и ратных делах. Исследователей древнерусских текстов традиционно волнует вопрос об исторической достоверности содержащихся в них сведений. Думается, что споры об этом будут продолжаться столь же долго, сколько будет существовать историческая наука. Но не менее важно понимать, что в летописях и других памятниках древнерусской словесности были заложены основы государственной идеологии, которые на протяжении последующих веков российской государственности не потеряли своей актуальности и значения, дополняясь содержательно и получая новую аргументацию.
В начале 30-х годов XII в., после смерти киевского князя Мстислава Великого Древнерусское государство вступило в период политической (феодальной, государственной) раздробленности. Распад единого государства был связан с целым комплексом вполне определенных объективных и субъективных причин, к которым можно отнести политические амбиции крупнейших феодальных владык, натуральный характер экономики отдельных княжеств и земель, рост городов как укрепленных центров местного сепаратизма, падение роли великого торгового пути из варяг в греки, пережитки племенных отношений дорюриковской эпохи и еще целый ряд факторов. Центробежные тенденции в Древнерусском государстве нашли свое отражение в решениях княжеских съездов конца XI – начала XII вв. Уже на Любечском съезде 1097 г. принято решение «каждо да держит отчину свою», что, по мнению такого авторитетного исследователя, как академик Б.Д. Греков, означало возникновение на Руси «нового политического строя».27 На смену идеологии единого Древнерусского государства как родового владения Рюриковичей, шла идеология отдельных династических кланов, хотя кровнородственные связи еще долго будут важным аргументом в их взаимоотношениях. В XII в. тенденция распада привела к возникновению десятков, а потом и сотен отдельных княжеств.
Период политической раздробленности был характерен практически для всех раннефеодальных государств, однако для Руси имел особенно трагические последствия, поскольку совпал с монгольским нашествием и потерей русскими княжествами значительной части своего государственного суверенитета. Ситуация осложнялась еще и тем, что ордынцы были язычниками, носителями чуждой для русских людей кочевой культуры и быта, а спустя некоторое время еще и приняли ислам, амбициозную и крайне враждебную в тот период для христиан религию.
Несмотря на потерю государственного единства, русские люди сохраняли единство духовное, основанное на общей православной вере и культуре, этнической и языковой общности, продолжала жить в историческом сознании народа и память о былом государственном могуществе Руси, немалое значение имели и родственные корни большинства князей, стоявших во главе самостоятельных и полу-самостоятельных княжеств и земель. В этот период еще больше возрастала роль православия, как объединяющей народ идеологии, а Церковь, оказавшаяся в крайне непростых условиях, смогла не только сохранить себя и свое высшее руководство в лице епископата и митрополита, стол которого последовательно переходил из Киева во Владимир, а затем в Москву. Церковь, объединяя людей по признаку общей веры и имея в своем составе тысячи профессиональных служителей, являлась мощнейшим идеологическим учреждением с тысячами самоотверженных проповедников единства русского народа. С Востока и Юга господствовал ислам, на Западе угроза исходила от католицизма. В этих условиях православные русские княжества и их население могли выжить и сохранить свою субъектность в истории лишь крепя свое единство и стремясь к максимальной независимости. Духовное единство в этих процессах играло первостепенное значение. Единство народа сохраняла православная вера, а с определенного момента, когда созрели необходимые условия, Церковь и вера начали одухотворять и его борьбу за свержение ордынского ига. Это произошло не сразу, потребовались десятилетия и даже века для того, чтобы накопить силы, осознать необходимость и возможность сопротивления на уровне правящей элиты, а затем и всего народа, создать идеологию борьбы за свободу и независимость, а затем и вступить в эту борьбу.
Осознание опасности, которую несет потеря политического единства и дезинтеграция единого государства возникло задолго до его распада. Оно вызревало по мере усиления центробежных тенденций в Древнерусском государстве и проявлялось в стремлении преодоления внутренних династических смут и распрей между князьями. Ярким образцом сочинения, где эта идея получила свое отражение стало «Сказание о Борисе и Глебе», относящееся ко второй половине ХI века. В житии рассказывается, что после смерти князя Владимира Святославича, власть в Киеве захватил один из его наследников – приемный сын Святополк. Для этого он убил своих братьев, сначала Бориса, а затем и Глеба. Третий сын – Ярослав не мог стерпеть этого злодейства, он двинул против узурпатора войско и выгнал его из Киева. Житие называет Святополка «окаянным» и повествует как тот получил возмездие от господа, вскоре погибнув на чужбине. Церковь причислила Бориса и Глеба к лику святых как мучеников, павших жертвой в княжеских усобицах. Идеологический подтекст этого сочинения очевиден: автор создавал образ идеального правителя – нравственно цельной личности, христианского праведника, стоящего на страже легитимного наследования власти и объединяющего Русь православия. Был князь, в данном случае братья – Борис и Глеб, страдальцем за землю Русскую. Это подтверждало высокие моральные качества таких представителей власти, являлось доказательством их святости. Был также поставлен и находил свое разрешение вопрос о том, насколько власть свободна и до каких пределов свободна в выборе средств для достижения своих целей. Так возникла концепция «богоугодного правителя», занявшая господствующее положение в идеологии удельного периода. Признаками таких правителей, образы которых будут запечатлены православной церковью в житиях наиболее выдающихся князей, причисленных к лику святых, становятся их верность православной вере, высокий нравственный облик в соответствии с христианскими заповедями, личное мужество, способность к самопожертвованию во имя высшей цели в том виде как она понималась человеком того времени. Был выработан и запечатлен в сознании современников и потомков образ «благоверного» князя как пример для подражания и своеобразный эталон правителя.
Патриотическим стремлением к прекращению княжеских усобиц был проникнут былинный эпос XII в., известный нам как «Слово о полку Игореве». В нем нашло свое отражение главное бедствие эпохи политической раздробленности – отсутствие политического единства Руси, вражда князей между собой. Фактически сталкивались две идеологии: идеология единства Русской земли и сильной княжеской власти, исходящей из единого общерусского центра, которым в то время еще выступал Киев, и идеология местного сепаратизма, обособления местных правителей, стремящихся основать свои правящие династии. Характерно, что автор «Слова о полку Игореве», являясь свидетелем многочисленных княжеских усобиц, прекрасно понимал их негативные последствия и осознанно выступал сторонником сильной центральной княжеской власти.
Вопреки идеологии децентрализации и местного сепаратизма, носителями которой являлись удельные князья и их ближайшее окружение из числа местных феодалов, у многих патриотов и, в первую очередь, деятелей православной церкви, росло осознание необходимости государственного единства, которое в тех условиях могло исходить только от сильного, единоличного правителя в лице князя, тем более, что история Древнерусского государства такие примеры давала. Как отмечал академик Д.С. Лихачев, «эта идея сильной княжеской власти, с помощью которой должно осуществляться единство Русской земли, только еще рождалась в ХII в. Впоследствии такой же образ «грозного» великого князя создаст «Слово о погибели Русской земли». Он отразится в «Житии Александра Невского», в «Молении Даниила Заточника» и в других произведениях ХIII в.».28 Особую актуальность это приобрело в период ордынского ига, свержение которого более чем на 200 лет стало важнейшей задачей русского государства и русского народа. Князья, добившиеся успехов на данном поприще, наделялись чертами былинных героев, им давались комплементарные прозвища, под которыми они фигурировали в летописях, сказаниях, житиях, исторических повестях и запечатлевались в памяти преемников и народа. Начиная с 70-х годов XII в. в политической жизни северо-востока Русской земли входит в употребление обращение к князю как к «господину». И если слово «Господь» по В.И. Далю наделялось такими смыслами как Всевышний, Владыка, Бог, Создатель, то «господином» был – владыка, владелец, держащий власть29. Два эти понятия постепенно сливались в образе благоверного князя, создавая его вполне определенный образ в народном сознании. Д.С. Лихачев полагал, что эта новая политическая терминология была исполнена большим политическим смыслом. Появлялось новое представление о нравственных пределах власти и высших смыслах ее деятельности. Именно этим представлениям «предстояло перерасти в дальнейшем в идею сильной и единой власти государя «всея Руси», подлинной носительницей которой стала впоследствии Москва».30
Россия вступала в период формирования единого централизованного государства и обновленной государственной идеологии, без которой невозможно было создание ни самого этого государства, ни решение стоящих перед ним задач. Фраза, приписываемая Александру Невскому: «Не в силе Бог, а в правде» свидетельствовала о глубоком понимании наиболее выдающимися представителями власти необходимости соответствия проводимой ими политики принципам высокой духовности и глубоко укорененным в народе представлениям о добре и справедливости. «Правда» представляла собой не что иное как совокупность богоугодных, патриотических идей, без которых были бы невозможны мобилизация народа на отпор врагу, объединение страны, а затем и свержение ордынского ига. Сознание определяло народное бытие и формировало мотивацию к действию во имя благой цели. С точки зрения результата было не столь важно, какой из феодальных центров возьмет на себя объединительную миссию. Таким центром мог стать и Великий Новгород, и Владимиро-Суздальское или Тверское княжество, а также такое мощное государственное образование как Великое княжество Литовское и Русское. История (совокупность факторов, определяющих деятельность человека) выдвинула на роль объединительного центра Москву и ее правителей. Именно Московское княжество и тяготеющие к нему земли с православным населением стало центром, выполнившим историческую миссию создания Русского (Московского) централизованного государства. На основе сформировавшейся в рамках этого государства идеологии возникло новое ядро русского народа – великорусский этнос со своей самобытной организацией власти, экономикой и уникальной культурой.
2. Идеология Русского (Московского) централизованного государства
Процессы и события, имевшие место в российской истории на этапе становления и укрепления Русского (Московского) централизованного государства были обусловлены взаимодействием множества объективных и субъективных факторов и сопровождались формированием новых государственных идеологических концептов. В этот период получил обоснование и закрепление в сознании народа целый ряд идейных новаций, связанных с уникальной ролью этого государства, особенностями и ролью власти монарха в нем, а также касающихся сакральных и практических смыслов его существования. Именно в этот период сформировались многие идейные константы и базовые принципы существования не только российской государственности, но и российской цивилизации как уникального историко-культурного феномена, с характерными для нее самобытными духовными кодами, обусловившими особенности и пути ее дальнейшего исторического развития.
Возникновение этого государства на востоке Европы, его успехи в собирании русских земель, а также во внешней политике, которая ознаменовалась свержением ордынского ига, сопровождались интенсивной работой выдающихся мыслителей и государственных деятелей по осмыслению роли этого государства в сообществе других держав Евразии и его миссию как православного царства, способного прийти на смену погибшей под ударами турок-османов Византии.
Важнейшие духовные коды Русского централизованного государства, определявшие его идеологию и способствующие его политическому возвышению, были заложены Великим князем Владимирским, продолжателем династии Рюриковичей-Мономаховичей, отцом Даниила Александровича Московского – Александром Ярославовичем Невским. Именно ему принадлежит заслуга в формировании политического курса, предусматривавшего борьбу против угрозы с Запада, и одновременно, необходимости поддержания, возможно мирных отношений с Золотой Ордой во имя спасения православной веры и русской государственности. Как известно, деятельность князя получила высокую оценку Русской Православной Церкви, которая причислила Александра Невского к лику святых. Именно проводимая этим князем политика, с одной стороны, остановила нашествие крестоносцев и защитила православие – основу единство русского народа, а с другой, во много способствовала особому отношению ордынских ханов к нему и его потомкам, что в конечном счете, привело к получению Иваном Даниловичем Калитой – внуком Александра Невского – ярлыка на Великое княжение. При этом мы не преуменьшаем личных заслуг самого Ивана I как исключительно умного, хитрого и дальновидного политика. Кстати, Церковь также причислила Ивана Калиту, продолжавшего политику своего деда, как и его внука – Дмитрия Ивановича Донского, сокрушившего ордынцев на Куликовом поле, к лику святых.
Именно в период царствования Ивана Калиты, в 1326 г. в Москве, а не во Владимире, где находилась кафедра, был погребен митрополит всея Руси Петр. После этого Москва превратилась в религиозный центр всех русских земель и ее значение неизмеримо возросло. Московские князья получили возможность в постоянном режиме консультироваться с митрополитами при принятии важнейших государственных решений. В Москву начали стекаться паломники из всех русских княжеств и земель, укрепляя авторитет московского князя как главного защитника и покровителя православной веры. Именно это обстоятельство, наряду с получением Иваном Калитой ярлыка на Великое княжение, а не экономика, сыграли решающую роль на начальных этапах возвышения Москвы. Напомним, например, что Великий Новгород был более крупным экономическим центром, а Тверь и Ярославль географически были расположены более удачно, чем Москва. Они находились непосредственно на Волге, которая являлась важнейшим торговым путем и располагались значительно дальше от границ опасной Орды. И тем не менее Москва, превратившись в религиозную столицу Руси, получила мощный идеологический импульс для своего развития и начала стремительно возвышаться. Новый статус столицы княжества наполнял деятельность московских князей по собиранию русских земель особым духовным смыслом. Впереди еще была тяжелая борьба за лидерство между княжествами и землями северо-восточной Руси, а также многочисленные церковные смуты и распри, но важнейший шаг по укреплению союза светской и церковной власти был сделан, процесс централизации получил мощное идеологическое сопровождение и важно было не сделать на этом пути роковых ошибок.
Велика роль на этом пути и Сергия Радонежского – духовника Дмитрия Донского, вдохновлявшего его на решительную битву с ордынцами на Куликовом поле. В определенном смысле это было столкновение носителей двух мировых религий: православия и ислама. Не случайно Сергий послал на битву своих монахов и начало битвы ознаменовало столкновение богатырей: ордынца Челубея и русского богатыря – монаха Пересвета. Монах, взявший в руки оружие – это был сильный идеологический ход, который должен был мобилизовать ратников Дмитрия Донского и самого князя на предстоящую битву. И она была выиграна православным воинством.
Другим важнейшим политическим и идеологическим процессом, определившим глубинный смысл становления, а затем и укрепления Русского централизованного государства, стала борьба Московских князей с удельными князьями, а затем их потомками – представителями знатных боярских родов – за право единоличного и безраздельного управления государством. Эта борьба уходила своими корнями в период царствования Андрея Юрьевича Боголюбского – сына Юрия Долгорукого, проходила через гражданскую войну между потомками Дмитрия Ивановича Донского и нашла свое новое воплощение во внутренней политике Ивана IV Грозного, фактически осуществившего смену правящей элиты Московского государства. Происходило столкновение двух государственных идеологий. С одной стороны, идеология слабо централизованного, по сути олигархического государства, примером которого выступали Великое княжество Литовское и русское и Польша, а с другой стороны, идеология централизованного государства, с сильной самодержавной властью Московского великого князя. Процессы этой борьбы находили свое отражение и идейное обоснование в летописях, а также в многочисленных житиях святых, в разного рода степенных книгах, исторических сказаниях и повестях, посланиях и хронографах, а также в дипломатических документах.
В 1439 г. весь православный мир был потрясен заключением Флорентийской унии, ставившей Византийскую Православную Церковь и вселенского патриарха под контроль папской курии. Уния была не признана в Москве, которая объявила греческое православие «изрушившимся». Купленная ценой потери самостоятельности и догматических компромиссов с католицизмом уния никакой реальной помощи Византии не принесла. Взятие в 1453 г. Константинополя турками–османами в православном мире было расценено как божественная кара за предательство православия. Это же событие сделало возможным фактическую автокефалию Русской Православной Церкви.
Последовавшее вскоре свержение ордынского ига (1480 г.) и решающие успехи в объединении русских земель вокруг Москвы в период царствования Ивана III (Присоединение Великого Новгорода) с неизбежностью выдвигали Московское государство на роль защитника и главного оплота «истинной христианской веры» – православия и главного идеологического соперника Ватикана в лице проводников его политики в Восточной Европе – Великого княжества Литовского и Русского, Польского государства. Требовали постоянного внимания и мусульманские ханства, возникшие на развалинах Золотой Орды, которые опирались на поддержку Османской империи. Прекратила свое существование Византия, в прошлом остались и поездки русских князей в Орду, унижения, просьбы о выдачи Ярлыка на Великое княжение у великого хана. Все эти события требовали осмысления не только с религиозной, но и, выражаясь современным языком, геополитической точек зрения, а также перестройки в связи с этим всей идеологической работы в направлении признания за Русью – Россией духовного и государственного лидерства в православном мире.
Все отчетливее звучал тезис о том, что власть Великого московского князя, а затем и царя, имеет божественное происхождение и в этом качестве не может быть подвергнута сомнению как внутри страны, так и со стороны внешних партнеров московского государства. Когда в 1489 г. габсбургский посол Н.Поппель от имени императора Священной Римской империи предложил Ивану III королевский титул, тот ответил: «Мы божиею милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы…».31 Прародители и Бог – таковыми отныне были источники власти и могущества Московских князей и иные могущественные силы и покровители были уже не нужны.
Во время правления Ивана III идеология русской монархической государственности, основанная на божественном происхождении власти и связях Рюриковичей-Мономаховичей с родами византийских императоров, получила новое подтверждение. Этому, в частности, способствовала женитьба Ивана III в 1472 году на племяннице последнего византийского императора Константина ХI Софье (Зое) Палеолог. Этот брак возрождал практику династических браков князей Древнерусского государства периода его наивысшего могущества и носил огромный символический, можно даже сказать сакральный смысл, поскольку устанавливал связь теперь уже московского великого князя с семьей последнего византийского императора, что позволяло рассматривать потомков князя в качестве легитимных продолжателей византийской государственной традиции. В какой-то мере, это создавало некие основания для правителей Русского государства претендовать и на византийский престол, что и имело место впоследствии. Родственная династическая связь с семьей последнего императора Византии была особенно важна, учитывая трагическую судьбу, постигшую Византийскую империю. Во второй половине XV века, да и впоследствии, ни один православный христианин не мог смириться с мыслью, что святыни Константинополя никогда не будут освобождены от исламского плена. Созданный династический союз сделал возможным и логичным объединение старого московского герба с изображением всадника («ездеца»), поражающего копьем змея, с гербом византийских императоров – двуглавым орлом. Символом связи и преемственности служили и трон Ивана III, подаренный ему Палеологами, сидя на котором он принимал иностранных послов, а также византийские «бармы» (оплечья), и венец – так называемая шапка Мономаха, будто бы еще раньше подаренная Константином Мономахом своему внуку – великому князю Владимиру II (Мономаху).32 Большинство исследователей считают, что шапка имела более позднее происхождение, но для современников Ивана III миф о шапке не вызывал сомнений. Этот мифологический факт становился материальным свидетельством, работавшим на легитимизацию власти, важным идеологическим аргументом в обосновании внутренней и внешней политики московских правителей. Шапка, как и другие атрибуты верховной власти демонстрировалась народу в ходе коронаций, а значит эмоционально воздействовала на их участников и зрителей и зримо подтверждала связи Русского государства и его правителей с одной из величайших в прошлом держав мира. Впервые венчался на княжеский престол с возложением барм и венца еще при жизни Ивана III его внук – царевич Дмитрий Иванович.33 Впоследствии эта процедура только совершенствовалась, удлинялась, становилась, все более и более пышной и торжественной, обрастая новыми церемониями и атрибутами сакрального смысла.
Все изменения и процессы, происходившие вокруг укрепляющегося Московского Царства, а также внутри него, требовали кардинальной перестройки и совершенствования идеологической работы, делали возможным появление новых идей и идеологических построений, работающих на укрепление власти московских князей, приобретавшей самодержавные черты. Важную роль в этом сыграл Иосиф Волоцкий (в миру Иван Санин) – игумен монастыря в уделе Волоцкого князя Бориса Васильевича, брата Ивана III. Основные его сочинения были созданы в период правления сына Ивана III – Василия III. Московский государь, писал Иосиф Волоцкий, лишь «естеством подобен человеку», «властью же сана яко от Бога». Здесь Иосиф прямо опирался на Библию, где в Новом Завете в послании к Римлянам указывается, что «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены».34 При этом он наделял царя не только божественной властью, но и возлагал на него высокую миссию. «Якож бог хощет всех спасти, також и царь все подручное ему да хранит». При этом первейшая забота царя с точки зрения Иосифа Волоцкого должна стать защита православной веры. «Вас бо Бог в себе место посади на престоле своем. Сего ради подобает царем же и князем всего тщание о благочестии имети».35 Такому государю должны были подчиняться все христиане, в том числе и духовенство. Важно подчеркнуть, что речь шла о божественном характере власти, ее миссии в отношении подданных, а не о том, что правитель мог сам стать Богом и заместить собой владыку небесного. И в этом было принципиальное отличие христианского понимания власти правителя от языческого к нему отношения.
Сакральный характер власти Великого княз служил идеологической основой обоснования его деятельности по усилению государства. «Учение Иосифа Волоцкого о теократическом характере власти великого князя и его практические выводы, – как справедливо отмечал А.А. Зимин, – помогали борьбе московских государей с удельными княжатами за создание сильного единого государства».36 Только такое государство, обладающее значительными и все возрастающими мобилизационными возможностями, могло сконцентрировать усилия народа на свержение ордынского ига и защиту отечества от других многочисленных внешних опасностей. В жертву этому государству, как известно, были принесены и автономия удельных княжеств, и Новгородско-псковская вечевая демократия, и независимость сословий. Эти жертвы были тяжелы, но исторически оправданы, поскольку обеспечивали выживание государства и народа и позволили сначала свергнуть ордынское иго, а затем и расширить границы Московского княжества до пределов Российской империи.
Провозглашение земного царя наместником Бога на земле, с одной стороны, давало ему огромные полномочия, а с другой – заключало государя в жесткие рамки заповедей и предписаний Священного Писания. Л.А. Тихомиров, анализируя взаимоотношение церкви и государства в Византии, писал: «…церковь признавала власть не как самодовлеющее начало, а как Божественное установление, т.е. логически требовала со стороны государства подчинения высшему началу, другими словами – требовала от власти земной действия по указанию власти Небесной».37 Эту оценку с полным основанием можно отнести к Московскому государству и его правителям. Следование заповедям Священного Писания и защита православия оборачивалась для князя необходимостью соблюдения правителем норм православной этики не только в личной жизни, но и в его общественном служении. Он – земной властитель, получивший эту власть от самого Бога, но не деспот и не тиран своих подданных, а справедливый земной правитель действующий по заповедям Бога небесного. Иосиф Волоцкий, живший в ту же историческую эпоху, что и Никколо Микиавелли (1469-1527), был далек от учения своего итальянского современника с его проповедью циничной прагматики в деятельности государя, свободного от каких бы то ни было моральных устоев в своем стремлении к власти. Не случайно для Московских государей была характерна практика замаливания своих грехов и глубокого духовного раскаяния за свои вынужденные, а порой и чрезмерные, жестокости.
Важным этапом в идеологическом обосновании новой роли Русского государства в мировой истории стало появление «Послания о Мономаховом венце» Спиридона-Саввы (1510 – начало 1520-г гг.).38 Примерно в это же время было составлено и «Сказание о князьях Владимирских», автор которого не установлен и которое, по-видимому, является обработкой послания Спиридона-Саввы. В целях возвеличивания московских князей, в этих произведениях утверждалось, что они ведут свою родословную от брата римского императора Августа – мифического Пруса, наследником которого объявлялся князь Рюрик. Там также говорилось, что царские регалии имеют вавилонское происхождение. Из Вавилона они были перенесены в Византию, и византийский император Константин Мономах передал великому киевскому князю Владимиру Мономаху царский венец и животворящий крест.39 Легенды еще раз утверждали высокий статус великих московских князей и позволяли поставить их в один ряд с правителями Священной Римской империи и турецкими султанами. Знатным предкам Василия III противопоставлялись предки литовского князя, родоначальник которого князь Гедимин был якобы «раб» и «конюшец», то есть конюх.40
Эти сказания не являлись чем-то уникальным и характерным только для средневековой Руси. Такого рода выдумки были типичным явлением для идеологов средневековья, они широко использовались в политической практике разных стран того времени. Несмотря на свой мифологический характер, эти сказания способствовали упрочению правящих династий и повышению международного статуса государств. Это в полной мере относится и к идеологической архаике русского средневековья, служившей интересам проводимой политики и укреплению государственности на Руси.
Наряду с разного рода посланиями и сказаниями, адресованными правителям Московского государства, идеологические задачи, а не только мировоззренческие и познавательные, решались и при изложении событий мировой истории в так называемых хронографах. Они получили распространение в Русском государстве, начиная с XVI века. Их составители часто использовали периодизацию всемирной истории по четырем царствам: Иудейскому, Вавилонскому, Мидийско-Персидскому и Греко-Римскому, а также теорию «длящегося Рима». Эти концептуальные построения были заимствованы составителями хронографов у западных авторов. История этих царств, закончившаяся их гибелью, позволяла авторам хронографов и их читателям по-новому оценить место России в мировой истории и прийти к ряду важных выводов. Во-первых, что «Российская земля» – это органическая часть всемирно-исторического процесса и, во-вторых, что она не только не погибла, а напротив «растет, младеет и возвышается».41 С такой трактовкой мировой истории сочетались и события, связанные с Флоринтийской унией 1439 г., и с завоеванием Константинополя турками-османами в 1453 г., о чем уже говорилось выше. Как отмечал В.О. Ключевский, «в падении цареградских стен перед безбожными агарянами увидели на Руси знак окончательного падения греческого православия»42, а это означало, что роль лидера в православном мире переходит к России – фактически единственному, оставшемуся на тот момент независимому, православному государству.
Важнейшую роль в обосновании возросшей роли Московского государства в защите мирового православия стала теория «Москва – третий Рим», впервые сформулированная в «Изложении пасхалии» митрополита Зосимы (1492 г.), зафиксированная в русском Хронографе 1512 г. и, особенно, в посланиях монаха, старца псковского Елизарова Трехсвятительного монастыря Филофея (1520-30-х гг.). Обращаясь к великому князю Василию, отцу Ивана Грозного, Филофей писал, что «вся христианския царства… снидошася во Российское царство, два убо Рима падоша, а третий (Москва) стоит».43 Первый Рим пал от «нечестия», второй от засилия «агарянского», то есть ереси, третий Рим – Москва, а четвертому «не бывать». Причина падения, предшествующей Москве, царств – измена истинной вере – православию. В трактовке Филофея «богоизбранность» еврейского народа и Израильского царства, о чем повествовал Ветхий завет, переносилась теперь на русский народ и Московское царство. Вся созданная Филофеем идеологическая конструкция носила ярко выраженный мистико-религиозный характер и закладывала политико-идеологические основы Русского государства на длительную перспективу. Характерно, что, называя Москву третьим Римом, пришедшим на смену Риму первому и второму, являвшимися, как известно, многонациональными империями, Филофей фактически создавал идеологию новой империи, возлагая на Святую Русь ответственность за все народы нового, третьего Рима, как живущие в данном государстве, так и присоединяемые к нему. Поскольку считалось, что после гибели третьего царства должен настать конец мира, старец высказывал надежду, что с Московским царством этого не произойдет. «По сем чаем, – писал он, – ему же несть конца».44 В этом пророчестве заключался огромный идеологический заряд, предназначающийся не только для правителей Московского государства, но и для всех православных народов и их царей. «Соборная церковь наша в твоем державном царстве, – писал Филофей, – одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в одном твоем царстве; на всей земле один ты – христианский царь».45 Теория Филофея также являлась важнейшим инструментом в борьбе с католическим Ватиканом, раскольниками и разного рода сектантами в составе мирового православия, открывала путь к перенесению центра мирового православия из Константинополя в Москву. Она претендовала на то, чтобы стать новой религиозно-государственной идеологией Российского государства – Святой Руси. Теория работала на перспективы, в том числе и весьма отдаленные.
Появление этой теории в псковских землях было вполне закономерно, поскольку именно они находились под ударами Ливонии и Литвы, а население этих земель нуждалось в защите со стороны Московского государства. И такую защиту могло предоставить только сильное государство. Данная теория надолго, фактически до ХХ века, отразила геополитические устремления и мессианские притязания российского государства. Незримо присутствовала она при разработке так называемого Греческого проекта, а затем и в разрешении Восточного вопроса, связанного с борьбой великих держав за раздел территории Османской империи, определявшей судьбу православных народов Балканского полуострова. Но это было уже потом, и старец Филофей, естественно, не мог предполагать, какое воздействие его теория будет оказывать на умы потомков. Теория «Москва – Третий Рим», в том виде в каком ее разработал старец Филофей, не носила еще экспансионистского характера, а лишь открывала возможности для разного рода ее интерпретаций.
Тем не менее, с момента возникновения этой теории, любые действия московских правителей, направленные на усиление своей государственности, вызывали страх и противодействие со стороны католического Рима, координировавших политику европейских монархов. Отныне все войны России с Западом и иное соперничество с ним приобретали и характер геополитического и идеологического противоборства. Само выдвижение теории «Москва – третий Рим», положенной в основу идеологии Московского православного царства, означало, что на Востоке Европы, среди бескрайних лесов и болот, где по мнению европейцев существовала какая-то дикая и таинственная Тартария, сведения о которой носили весьма смутный характер, появилось государство, претендующее на статус то ли Римской империи, то ли Византии. Страх перед этим государством явственно проявился уже во второй половине XVI в., во время Ливонской войны и стал основой русофобии, на многие столетия утвердившейся среди политических элит стран Запада.
Усиление Московского царства и утверждение в сознании господствующей элиты и его правителей новых представлений о возможностях и роли своего государства в мире находило свое отражение и в дипломатическом протоколе, и в переписке с главами иностранных государств. Как подчеркивал А.А. Зимин, «при сношениях с иностранными державами московские дипломаты зорко следили, чтобы не было «порухи чести» русскому монарху и, следовательно, России».46 Поэтому уже в период царствования Василия III в грамотах, посылаемых на имя императора Священной Римской империи, султана Османской империи, магистра Тевтонского ордена, папы Римского, королей Швеции и Дании, употреблялась формула «великий государь… царь», «царь и государь всея Руси». Именно так называли Василия III и многие иностранные правители, а также публицисты Иосиф Волоцкий, Филофей, Максим Грек, Спиридон-Савва и др.
Важнейшим периодом в завершении формирования целостной идеологии Русского (Московского) централизованного государства является царствование Ивана IV. Огромный пропагандистский эффект как внутри страны, так и за рубежом имело уже само венчание Ивана IV на царство и, таким образом, официальное принятие им титула царя. Это произошло в год его 17-летия 16 января 1547 года. Венчание, как и полагалось в то время, происходило в форме священнодействия. Митрополит Макарий возложил на Ивана знаки царского сана: крест Животворящего Креста, бармы и шапку Мономаха. Также митрополит ввел его на заранее приготовленное царское место и произнес поучения, а затем, во время литургии, возложил на него золотую цепь Мономаха. После приобщения Святых Тайн Иоанн IV Васильевич был помазан миром, или «елеем». «Церковное таинство помазания на царство приобретало двойное значение: с одной стороны, оно демонстрировало, что наделенной властью царь (а впоследствии император) посвящает свою деятельность Богу; с другой – что государь, «помазанник Божий» становится проводником Божественных сил, наместником Бога на земле».47 Помазание являло собой второе из семи таинств Православной Церкви. В результате его царю даровалась Благодать Святого Духа, а он сам становился храмом Божьим. Между священством и царством ставился знак равенства, и царь причащался как священнослужитель. После коронации состоялся пир, на котором присутствовали митрополит, епископы и знатные люди, разным лицам были розданы дары, а нищим подавалась щедрая милостыня. Однако всего этого было еще недостаточно для широкого международного признания царского титула московского монарха. Необходимо было получить благословение Константинопольского патриарха и других греческих церковных иерархов. На разного рода послания, посольства и переговоры ушло более 10 лет. Наконец, в 1561 году от патриарха Иоасафа была получена соборная грамота, подписанная 36 греческими митрополитами и епископами. В грамоте говорилось, что, так как московский царь несомненно происходит от рода и крови истинно царской, а именно от греческой царевны Анны, сестры Василия Багрянородного, и при том, что великий князь Владимир был венчан знаками и одеждами царского сана, присланными из Греции, то патриарх и собор благодатию Святого Духа предоставили царю Ивану IV Васильевичу быть и именоваться законновенчаным.
Титул царя – «цезаря» полностью соответствовал теории «Москва – третий Рим». Кроме того, он отсылал к Священному Писанию. В Библии израильские правители также именовались царями. Наконец, сам Иисус Христос назывался Царем, правда не земным, а небесным. Для человека XVI в. и властвующей элиты все эти параллели и сама коронация имели огромное значение, они были исполнены глубоким сакральным смыслом и поднимали власть на огромную над простыми смертными высоту. Это, в свою очередь, позволяло царю приступить к осуществлению в стране необходимых преобразований, более эффективно бороться с боярской оппозицией и подобающим образом позиционировать себя во взаимоотношениях с правителями других держав. Признание правопреемства от Византийских цезарей вводило русских царей в круг наиболее могущественных и уважаемых монархов мира и позволяло России претендовать на статус великой державы своего времени.
Высокий статус московского царя отражал и новый титул Ивана Грозного. Он формулировался следующим образом: «Божиею милостию великий государь царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Новгорода Низовские земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондинский и иных, и всея Сибирские земли и северные страны повелитель, и государь земли Вифлянской и иных».48
Царствование Ивана Грозного завершало длительный процесс создания мощного государственного образования с центром в Москве. Бывшая вотчина московских князей превращалась в полноценное государство с новым Судебником, развитыми органами центрального и местного управления, более совершенной налоговой системой, мощной, для своего времени, военной организацией, реформированной и поставленной на службу государству церковью, своей вполне сформировавшейся к тому времени самобытной культурой и отвечающими национальным интересам внешнеполитическими предпочтениями и целями. Сложное внешнеполитическое положение Московского государства и стоящие перед ним задачи требовали дальнейшего усиления мобилизационных функций государства, что повлекло за собой начало процесса смены элиты в государстве. На смену боярству шла более многочисленная и преданная царю, а, в его лице, усиливающемуся государству, элита, формирующаяся из разных сословных групп служилых людей, из которых, впоследствии выросло российское дворянство. Был сформулирован и своеобразный кодекс служения царю. Сподвижник и наставник Ивана Грозного, иерей кремлевского Благовещенского собора Сильвестр в знаменитом «Домострое», в его седьмой главе под названием «Како царя и князя чтите» наставлял находящихся в царском услужении: «Царя бойся и служи ему верою, и всегда о нем Бога моли и ложно отнюдь не глаголи пред ним; но с покорением истину отвещай ему, яко самому Богу (здесь и далее выделено нами – авт.), и во всем повинуйся ему». Далее он ссылался на апостола Павла и напоминал: «Глаголет бо Павел Апостол: вся власть от Бога учинена суть».49
Будучи одним из наиболее образованных людей середины и второй половины XVI в., имевший возможность с раннего детства наблюдать процессы, происходившие в высших эшелонах власти Московского государства, а также зная ситуацию в сопредельных государствах, Иван IV хорошо разбирался и в идеологических концепциях своей эпохи. Он имел достаточно ясное представление об идейных основах и принципах организации высшей власти, пределах полномочий королей Польши, Швеции, Англии, султанов Османской империи, не говоря уже о соседних Казанском, Астраханском, Сибирском и Крымском ханствах. Известно также, что Иван Грозный был почитателем Иосифа Волоцкого, послания которого были его настольной книгой.50 Официальное принятие им царского титула свидетельствовало о желании царя неуклонно следовать в своей политике рекомендациям Иосифа Волоцкого и старца Филофея. Однако Иван IV не просто следовал их наставлениям, а будучи талантливым писателем и публицистом, сам внес значительный вклад в разработку государственной идеологии самодержавия. В многочисленных посланиях и грамотах европейским монархам: Иоанну III Шведскому, Стефану Баторию, английской королеве Елизавете, опричнику В.Г. Грязному, игумену Кирилло-Белозерского монастыря Козьме царь обосновывал абсолютистский характер своей власти, ее Божественную сущность, с изумительным мастерством находил аргументы в защиту своей позиции и оправдании проводимой политики. Особое место в идейном наследии Ивана Грозного занимают его послания, адресованные князю Андрею Курбскому, написанные в 1564 и 1577 гг.51
Фигура князя Курбского весьма примечательна: военачальник, государственный деятель, входивший в «избранную раду», с 1556 г. – боярин, он также, как и царь, принадлежавший к интеллектуальной и политической элите страны, выступал как писатель, публицист и переводчик. Курбский был человек лично близкий монарху, находившийся рядом с ним в наиболее ответственные моменты его царствования. Неожиданно, в 1764 г., накануне крутого поворота во внутренней политике Ивана – введения опричнины, Курбский совершает предательство – бежит в Великое княжество Литовское и Русское и оттуда шлет Ивану несколько (три) посланий. Тут следует учитывать ряд обстоятельств, которые объективно усиливали негативные последствия предательства князя и которые особенно задели Ивана IV. Дело в том, что страна, куда бежал Курбский, начиная с XIV в. выступала как политический соперник и, в определенном смысле, политический антипод Русского централизованного государства, периодически находилось с ним в состоянии войны. Кроме того, оно имело ряд важных особенностей. Во-первых, это было государство, в состав которого вошла значительная часть территории, прекратившей свое существование Древнерусской державы. Во-вторых, в нем сосуществовали, и далеко не на равноправной основе, две религии: католицизм, к которому принадлежала его правящая элита, и православие, которое исповедовали русские люди, составлявшие большинство населения Великого княжества. В-третьих, оно представляло собой сравнительно слабо централизованное государство, в котором была велика роль феодального олигархата – боярства и богатого шляхетства, который существенно ограничивал власть монарха, а также большое значение имели городские общины, жизнь которых регулировалась магдебургским правом. И в-четвертых, происходило постоянное сближение Великого княжества Литовского с Польшей, которое в 1385 г. выразилось в женитьбе князя Ягайло на польской королеве Ядвиге, принятии в 1387 г. католицизма и, наконец, в заключении в 1569 г., уже после предательства Курбского, Люблинской унии, ознаменовавшей возникновение нового, более могущественного государства «обоих народов» – Речи Посполитой. Бегство Курбского произошло в самый разгар Ливонской войны, в которой он не только принимал участие, но некоторое время и возглавлял русскую армию. Это было прямое и вероломное предательство. Кроме того, в своих посланиях Ивану IV (1564-1578 гг.) Курбский выступил как идейный противник Ивана Грозного, обвив его в деспотизме и гибели многих представителей аристократии. Все это заставило Ивана Грозного чрезвычайно серьезно отнестись к поступку Курбского, вступить с ним в полемику по поводу предъявленных ему обвинений, а также изложить свои взгляды по широкому спектру социально-политических проблем управления страной.
Послания Ивана IV Курбскому – это важнейшие идеологические документы своего времени, обосновывающие и устанавливающие пределы власти монарха в его отношениях с народом и боярской аристократией, а также затрагивающие фундаментальные вопросы происхождения и самой природы самодержавной власти в Русском государстве, как это понимал сам его правитель. Иван выступает как крупнейший идеолог своей эпохи, сумевший не только осмыслить и обобщить взгляды своих идеологических предшественников и единомышленников, но и развить их в нужном ему направлении, сделать эти взгляды основой своей политики, то есть опробовать на практике. Послания Грозного адресовались Курбскому, однако должны были стать и стали известны более широкому кругу образованных людей как среди подданных монарха, так и за рубежом и в этом смысле явились важнейшей пропагандистской акцией своего времени. Недаром, что к одному из найденных впоследствии списков послания имелся особый заголовок: «Послание царское во все городы (выделено нами – авт.) на крестопреступников его князя Ондрея Курпского с товарищи о их измене».52 Оперативность написания и стиль первого послания (ответа) царя Курбскому свидетельствовали о том значении, которое он придавал полемике с беглым князем. Послания к Курбскому во многом определили взгляд самодержавной власти на саму себя и свое государство на многие столетия вперед. Крайне важно, что носителем этих взглядов являлся не монах-отшельник, и даже не высокий иерарх православной церкви или представитель удельно-княжеской аристократии – олигархии своего времени, а действующий монарх, от взглядов и политики которого зависела судьба страны и проживавших в ней народов. Первое послание Курбскому, наиболее богатое по содержанию, было направлено Курбскому перед самым введением опричнины. Это был один из тяжелейших и ответственейших для Ивана моментов его царствования и поэтому представляет особый интерес.
Иван Грозный очерчивает в своих посланиях большой круг идеологических задач и обосновывает свои позиции с точки зрения сознания человека позднего средневековья, причудливо переплетая провиденциалистские и рациональные мотивы в своей аргументации. Он всячески подчеркивает божественный, сакральный характер своей власти, говорит, что эта власть была дана «благочестивому» царю Константину и всем «православным царям и хранителям православия» «Богом нашим Иисусом Христом». «Бог наш Троицы, – пишет Иван IV, – прежде всех времен бывший и ныне сущий», «именем которого цари прославляются и пишут правду».53 Так Иван начинает свое первое послание, не оставляя своему корреспонденту и другим его читателям никаких аргументов по поводу легитимности своей власти.
Но этого мало. Иван пишет о том, что «исполнилась повсюду воля Провидения» и «искра благочестия достигла и Российского царства». Здесь явно прослеживалась связь со «Словом о Законе и Благодати» митрополита Илариона, аргументация которого была глубоко укоренена в сознании просвещенных людей того времени. Далее Иван IV использует беспроигрышный пропагандистский прием, приводя известные для современников факты из прошлого. Он дает своей власти историческое обоснование, опираясь на авторитет и заслуги своих предшественников. «Исполненное этого истинно православия, – пишет Грозный, – самодержство Российского царства началось по божьему изволению от великого князя Владимира, просветившего Русскую землю святым крещением, и великого князя Владимира Мономаха, удостоившегося высокой чести от греков, и от храброго великого государя Александра Невского, одержавшего великую победу над безбожными немцами, и от достойного хвалы великого государя Дмитрия, одержавшего за Доном великую победу над безбожными агарянами, вплоть до отмстителя за неправды деда нашего, великого князя Ивана, и до приобретателя исконных прародительских земель, блаженной памяти отца нашего великого государя Василия, и до нас, смиренных, скипетродержателей Российского царства».54
В условиях, когда в окружение Ивана входило немало потомков Рюриковичей и все они гипотетически могли претендовать на царство, ему было важно подчеркнуть легитимность своего наследования престола. «Мы не возжелали ни у кого отнять царство, но по божию изволению и благословению прародителей и родителей своих как родились на царство, так и воспитались и возмужали, и божием повелением воцарились, и взяли нам принадлежащее по благословению прародителей своих и родителей, а чужого не возжелали».55
Ряд высказываний Ивана Грозного касались общих принципов осуществления царской власти и могут рассматриваться как некие универсальные рекомендации. Он, в частности, пишет: «всем царям следует быть осмотрительными: иногда кроткими, иногда жестокими, добрым же – милосердие и кротость, злым же – жестокость и муки, если же нет этого, то он не царь. Царь страшен не для дел благих, а для зла. Хочешь не бояться власти, так делай добро; а если делаешь зло – бойся, ибо царь не напрасно меч носит – для устрашения злодеев и одобрения добродетельных». Высказывается он и об особенностях царской власти в России, ее превосходстве над европейскими монархиями, как прошлого, так и настоящего. «Русская земля держится божьим милосердием и милостью пречистой богородицы, и молитвами всех святых, и благословением наших родителей, и, наконец, нами, своими государями, а не судьями и воеводами, не ипатами и стратигами». Поскольку Курбский бежал в Великое Княжество Литовское – государство, где монархи находились в большой зависимости от боярской аристократии, Иван IV подчеркивал, что «Российские же самодержцы изначала сами владею своим государством, а не бояре и вельможи!».56
Грозный понимал власть царя как особую миссию и проводил различие между духовной и светской власти, не столь очевидное тогда для многих, тем более, что и в Библии и сам Иисус Христос, иногда называется «царем». «Но одно дело, – пишет он, – спасать свою душу, а другое дело – заботиться о телах и душах многих людей; одно дело отшельничество, иное – монашество, иное – священническая власть, иное – царское правление». При этом Иван проводит не только сущностное различие властей и их миссии на земле, но и говорит о разных методах осуществления этой миссии. «Как же царь сможет управлять царством, если допустит над собой бесчестие? А священникам подобает смирение».57
Поскольку князь Курбский обвинял царя в деспотизме и преступлениях против «лучших людей», «сильных в Израиле», Ивану IV было важно оправдать свои действия. «Неужели не следует казнить разбойников и воров? – вопрошал Иван Грозный. – А ведь лукавые замыслы этих преступников еще опаснее! Тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней. Что же должен делать правитель, как не разбирать споры своих подданных?» Тем более, что изменники «начали причинять нам многие беды» и их наказание вполне обосновано, поскольку и «в других странах изменников не любят и казнят и тем укрепляют власть свою». Так будет и в России, тем более, что «А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить» – пишет царь Курбскому».58
Жестокость, с которой Иван Грозный боролся со своими противниками, впрочем, вполне соответствовавшая нравам той эпохи, встретила резкое осуждение со стороны митрополита Филиппа. Происходивший из знатного рода бояр Колычевых, он выступил против опричнины и сопровождавших ею жестокостей. Исходя из евангельского учения, он осуждал творимые царем насилия. «Государь, – говорил Филипп Ивану IV, – убойся суда Божия: на других ты закон налагаешь, а сам нарушаешь его». Увещевая царя, он напоминал, что ему, подобно и другим людям, необходимо думать о спасении души. «Я не о тех скорблю, которые невинно предаются смерти, как мученики, – предупреждал Филипп, – я о тебе скорблю, пекусь о твоем же спасении».59 И хотя его проповедь не возымела действия, а сам Филипп был спустя некоторое время, как считается, задушен Малютой Скуратовым, он вошел в историю как человек, пытавшийся смягчить жестокость действий грозного царя. Это ему сделать не удалось, но заставить царя страдать и раскаиваться в своих жестокостях он мог. Видимо, можно даже говорить о переживаемой царем душевной драме. Это позволяют предположить некоторые его поступки. Немало времени Иван проводил в молитвах, клал земные поклоны, каялся, строил храмы и поминал души казненных им людей, стремясь таким образом искупить свои грехи и заслужить себе прощение у Бога. Исступление, с которым он это делал даже побудило некоторых исследователей жизни Грозного усомниться в его психическом здоровье. На самом же деле для человека глубоко и искренне верующего в Бога, осознающего свою греховность, но рассматривающего при этом свою жестокость в качестве необходимого средства для выполнения своих обязанностей, как правителя государства, такое поведение вполне объяснимо.
Декларируя «божественное изволение», полученное на власть, и подчеркивая, что его «владычество установлено Богом», Иван IV не считал себя равным Богу. Он признавал свои грехи, свойственные правителю, как и всем смертным. И это не было проявлением юродства. Он писал: «я – человек; нет ведь человека без греха, один Бог безгрешен». При этом он считал, что грех монарха намного превышает грехи простого человека, поскольку на нем лежит тяжелая ноша и ответственность за его подданных. Бог не освобождает монарха от ответственности. «Верую, – пишет Иван, – что мне, как рабу, предстоит суд не только за свои грехи, вольные и невольные, но и за грехи моих подданных, совершаемые из-за моей неосмотрительности», «судимы будут за свои дела и все вместе и нераздельно – и цари, и последние из рабов, словно братья, будут спрошены, каждый за свои поступки» Но суд над царем в отличие от простых людей, не может быть и не будет судом человеческим, он будет судим только на Страшном суде. «Кто тебя поставил судьей или властителем надо мной?» – спрашивал Иван Курбского.60
При знакомстве с посланиями Грозного Курбскому не оставляет чувство, что Иван IV использовал их, особенно первое послание, не только, чтобы доказать что-то своему оппоненту-перебежчику, а таких было немало, сколько для того, чтобы изложить свои взгляды на природу своей власти и идейно обосновать проводимую им политику. Эту задачу он выполнил в первом послании, поэтому второе было кратким и уже не затрагивало столь широкий спектр вопросов. Идейное наследие Ивана Грозного свидетельствует о том, что он являлся крупнейшим идеологом самодержавия и внес большой вклад в разработку идеологии Московского Царства. Сформулированные им идейные принципы стали частью идеологии монархической государственности и использовались, естественно выборочно, многими его преемниками.
Идеологические концепты, образы и символы православного царства, созданные в период правления Ивана III, Василия III и, особенно, Ивана IV подтверждали и усиливали церемонии венчания русских монархов на царство, их иллюстрировали изображения на дверцах царского места в кремлевском Успенском соборе, в официальном Государевом родословце 1555 г., они нашли отражение в Воскресенской летописи, Степенной книге, Великих Минеях Четиях, а также вошли в дипломатические документы.61 Составленная в царствование Ивана Грозного «Книга Степенная царского родословия» обобщала и подводила определенный итог большой идеологической работе, направленной на укрепление власти. Были найдены понятные и действенные для средневекового человека аргументы и образы, возвеличивавшие институт самодержавия и объективно работавшие на укрепление российской государственности. В «Степенной книге» найденная аргументация достигала наивысших пределов. Ее составители приравнивали московских государей к апостолам, объявляли их святыми и равными Богу в своих властных земных полномочиях. «Иже существом телесным равен есть человекам царь, – указывалось в Степенной книге, – властию же достойнаго его величества приличен вышнему иже надо всеми Богу; не иметь бо высочайша себе на земле».62 Владимир Святославович и Владимир Мономах были названы в Степенной книге царями, царями, подобно Ивану Грозному, назывались и его предшественники на престоле – московские государи: Иван III и Василий III.
В царствование Ивана IV был предпринят выпуск еще одного официального издания, вошедшего в историю под названием «Лицевой свод Ивана Грозного», состоявшего из 10 томов. Первые три тома были посвящены всемирной, а остальные семь – русской истории. С 1568 по 1576 годы мастера книгописанной мастерской при соборе Покрова Богородицы в Александровской слободе трудились, создавая этот уникальный памятник русского летописания. Каждая его страница была украшена миниатюрами, общее количество которых достигало 16 тысяч. Визуальный ряд, связанный с сюжетами из всемирной и российской истории усиливал идеологическое воздействие этого издания. Оно не только свидетельствовало о возросших возможностях Московского государства, но и призвано было повысить интерес к содержащемуся в своде материалу, усилить эмоциональное воздействие на человека, которому была оказана честь ознакомиться с этим уникальным рукописным шедевром.
Созданный идеологический нарратив нашел широкое применение в дипломатической переписке и дипломатическом протоколе. Переписка Ивана IV с иностранными монархами отличается большим своеобразием, подчеркиванием собственного превосходства, указаниями на несовершенство власти своего адресата и разного рода поучениями. «Мы от Августа кесаря родством ведемся» с гордостью писал Грозный шведскому королю.63 Он также замечал ему: «Если бы у вас было совершенное королевство, то отцу твоему архиепископ и советники и вся земля в товарищах не были бы».64 Он все время подчеркивал, что российский монарх – это самодержец и правитель по Божьему изволению, а не человеческому хотению. Обращаясь к послам Стефана Батория, царь гордо замечал: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по мятежному человеческому хотению».65 В грамоте 1560 г. содержится такое поучение польскому королю Сигизмунду II Августу: «Всем государям годится истинно говорить, а не ложно, светильник бо телу есть око; аще око темно бывает, все тело всуе шествует и в стремнинах разбивается и погибает».66
Приемы, устраиваемые иностранным послам и другим представителям зарубежных стран при царском дворе, превращались при Иване Грозном, а затем и при первых Романовых, в настоящие спектакли, призванные показать высокий статус московских правителей, могущество и независимость российского государства, отношение к державе, из которого приезжал тот или иной посланец. Главная задача заключалась в том, чтобы достигнуть необходимого результата, но при этом ни в коем случае не уронить свое достоинство. Роскошное убранство царских хором и шитые золотом одежа царя, символизирующий его властные полномочия уникальный посох, замененный впоследствии скипетром и державой, украшенные золотом и драгоценными камнями богатые наряды бояр, думных дворян, окольничих и дьяков – все это навсегда должно было запомниться послам и быть донесено до сведения их монархов. Иван IV, любивший придавать своим аудиенциям особый смысл и театральность, мог предстать перед послами и виде одетого в золотые одежды монарха и в облике «грозного» царя, готового к самым решительным действиям. Так, в 1567 году в самый разгар Ливонской войны, принимая литовского посланника Ю. Быковского, царь сидел на престоле в блестящих доспехах. Так же были одеты наследник престола царевич Иван Иванович и бояре. «И ты Юрий, тому не диви, – заявил Грозный. – Пришел еси к нам от брата нашего, от Жигимонта Августа короля, со стрелами (то есть войной – авт.), и мы потому так и сидим».67 Таковы были специфические методы идеологической работы с представителями других государств, свидетельствующие о понимании царя важности пропагандистского воздействия на вероятных противников и партнеров, а также о том, что к концу XVI века властью уже был накоплен значительный опыт такого рода деятельности.
Демонстрацией идеи православного царства стало венчание на царство 31 мая 1584 г. сына Ивана Грозного – Федора Иоанновича. В ходе этого венчания были не только повторены многие церемонии, которые сопровождали вступление на престол самого Ивана IV, но и появился ряд новшеств. Федору Иоанновичу, например, был вручен скипетр – древнейший символ царской власти, а начиная с Лжедмитрия царю по польскому обычаю стали вручать и державу – богато украшенный шар, увенчанный крестом. Впоследствии на некоторых царей надевали еще и «далматик» – древнюю одежду византийских императоров, напоминавшую покроем архиерейский саккос.
На идею православного царства и теорию «Москва – третий Рим» работало и учреждение в России в 1589 г. патриаршества стараниями Бориса Годунова. Это поднимало международный престиж государственной Церкви, усиливало ее возможность противостоять католической экспансии, предпринимавшийся Римским папой при помощи Брестской унию. Церковь освобождала от опеки константинопольского патриарха, который все больше терял свое былое влияние и могущество. Состоявшийся в 1590 г. в Константинополе собор восточных патриархов отвел патриарху Московскому и Всея Руси почетное пятое место (непосредственно за Константинопольским, Александрийским, Антиохийским и Иерусалимским), которое он занимает и поныне.
К концу XVI века государственная идеология Московского царства обрела завершенный характер. Она позволяла не только получить аргументированные ответы на целый комплекс вопросов, связанных с происхождением и высоким предназначением власти русских самодержцев, принадлежащего им государства и населяющего его православного народа, но и создавала возможность эффективно пропагандировать созданный идеологический концепт как внутри страны, так и во взаимоотношениях с другими государствами. Происходило формирование глубинных, ментальных представлений русского народа о своем предназначении как народа богоносца и всемирно-исторической миссии Святой Руси. На этой идеологической базе закладывались основы национальной и гражданской идентичности российского социума.
К основным чертам созданной к концу XVI в. государственной идеологии можно отнести:
Богоустановленный характер власти, ее легитимный наследственный характер, идущий от Римских и Византийских императоров и воплотившийся в династии Рюриковичей-Мономаховичей.
Божественный статус монарха-самодержца, монарха-отца, выступающим не только в качестве помазанника, но и в роли своеобразного наместника Бога на земле.
Позиционирование русского православного царства, возникшего в незапамятные времена в качестве гармонического мира, основанного на истинной вере, правде и справедливости и этим отличающегося от других царств.
Признание русского народа в качестве богоизбранного, наделенного Благодатью, а Святой Руси (России) своеобразной землей обетованной, своеобразным новым Израилем.
Мессианский характер высшей царской и церковной власти, призванной ввести свой народ в Царство Божие.
В чем заключалось значение идеологии эпохи Русского (Московского) централизованного государства с точки зрения интересов России как страны, стремящейся найти свое место в сообществе других стран и народов? Прежде всего, в ее ориентации на укрепление монархической власти и придание ей самодержавного характера, что способствовало усилению мобилизационных возможностей складывающегося государства. Это позволило российскому государству сначала утвердить свое право на объединение всего русского народа, свергнуть ордынское иго, а затем значительно расширить свои пределы, превратившись по масштабам своей территории в самое крупное государство мира. Черты личности того или иного правителя порой придавали деспотический характер деятельности монархов, которая сопровождалась чрезмерной жестокостью, как в случае с Иваном Грозным, однако это не являлось специфической особенностью России, а было характерно практически для всех государств средневековья. Известно, что, например, Елизавета I и Кромвель в Англии, Карл IX во Франции, Филипп II и герцог Альба в Испании, Чезаре Борджиа в Италии и многие другие правители европейского средневековья, не говоря уже о деспотах Азии, по своей жестокости намного превосходили Ивана Грозного и при этом ничуть, в отличие от последнего, не раскаивались в своих злодеяниях. Если Иван IV и выделялся из числа своих современников-монархов, то скорее в лучшую сторону. Что касается свидетельств западных авторов и разного рода перебежчиков о поражающих воображение злодеяниях Ивана, написанных либо в ходе, либо сразу же после окончания Ливонской войны, то к ним следует относиться с большой осторожностью как к первому опыту информационной войны коллективного Запада против российского государства. Европейские реалии XVI в., расцвеченные религиозными войнами, кострами инквизиции и зверскими подавлениями народных восстаний, давали куда больше поводов для возмущения. Тем не менее объектом для критики становился русский царь и создаваемое им мощное государство. Между тем, именно это государство и сильная самодержавная власть московских монархов стали залогом того, что Россию не постигла участь ордынских ханств, Великого княжества Литовского, а затем и Речи Посполитой, постепенно ослабевавших и, в конечном счете, прекративших свое существование.
Не будет преувеличением сказать, естественно с учетом средневековой специфики, что монархия Ивана IV явилась первым изданием такого идеологического концепта как «народная монархия». В период царствования Ивана происходила постоянная борьба с ненавистными для народа олигархами в лице бояр-княжат, коррупционерами в облике местных правителей, поставленных на кормление в разных областях российского государства. В ходе борьбы с ними Иван Грозный опирался на Земский Собор – орган сословного представительства, созванный впервые в 1549 году, а затем действовавший на постоянной основе, и на выборное местное самоуправление, и на свое опричное войско. При всех негативных эксцессах, опричнина являлась еще и мощным социально-политическим лифтом, возносившим к вершинам государственного управления и определенного имущественного благополучия многих «простых» людей, до этого не имевших для этого никаких шансов.
Обычно принято говорить, что политика Ивана Грозного оказалась столь тяжелой и разрушительной для России, что послужила причиной Смутного времени. При этом не принимается в расчет, что Смута была вызвана, в первую очередь, объективными цивилизационными трансформациями русского общества, к которым следует отнести завершение процессов формирования Русского централизованного государства, смену политических элит и закрепощение крестьян, которые в исторической перспективе работали на укрепление российской государственности, а также стечением ряда обстоятельств случайного характера, включая резкое похолодание в Европе и вызванные им неурожаи. Именно в царствование Ивана IV были сделаны важнейшие шаги в создании того идейно-политического, социального, культурного и геостратегического потенциала российской государственности, который как раз и позволил России не только выстоять в Смутное время, но и, обретая новое качество, продвигаться в своем развитии от Московской Руси к Российской империи.
3. Идеология раннего абсолютизма
Новый период истории российского государства, начавшийся в XVII веке и ознаменовавшийся ко второй его половине оформлением абсолютизма в России, стал и важным этапом в развитии государственной идеологии страны. Российский абсолютизм в отличие от западноевропейского имел иную природу. Он основывался не на равновесии имущих классов, как на Западе, а опирался на интересы различных категорий служилого сословия, заинтересованного в своей защите от боярского произвола и народных протестов, связанных с процессом закрепощения крестьян, а также призван был обеспечить расширение территории российского государства как источника земельных пожалований царской власти служилым людям. До известной степени находил он свою опору и в патриархальной ментальности большей части крестьянского населения страны, в архаичном характере крестьянского общинного землепользования и относительной неразвитости городских сообществ. Кстати, славянофилы, много внимания уделявшие самобытности исторического процесса на Руси, противопоставляли отечественное самодержавие абсолютизму, характерному, как они считали, для Западной Европы. Так или иначе, но власть монарха в ХVII в. усиливалась, приобретая постепенно неограниченный характер.
За всю историю своего существования абсолютизм как форма монархического правления претерпевал существенные изменения, эволюционируя от раннего абсолютизма первых Романовых до Думской монархии начала ХХ века, которую многие исследователи уже не склонны считать неограниченной монархией. Разные ипостаси самодержавия отличались между собой не только особенностями личности царствующей особы, но также и условиями, в которых ей приходилось осуществлять свои властные полномочия, методами управления страной, властным инструментарием, находившимся в распоряжении монарха. Что касается идеологии власти, то она, с одной стороны, сохраняла свои генетические константы, уходившие своими корнями в период складывания самодержавной формы правления на Руси, а с другой, претерпевала существенные трансформации, реагируя на изменения, происходящие в мире и стране. Весь вопрос заключался только в том, насколько эта реакция была адекватна исторической ситуации, насколько она соответствовала общей динамике происходивших процессов и интересам государства.
XVII век в России был отмечен важнейшими внутриполитическими событиями и процессами, предшествующими возникновению Российской империи и подготовившими вступление российского общества в новый качественный этап своего развития. Во второй половине XVII в. в России прекратили свою деятельность Земские и Освященные Соборы, произошло падение роли Боярской думы, было отменено местничество происходила бюрократизация государственного управления. При этом общий идеологический концепт, выработанный к концу ХVI века, продолжал использоваться властью, обогащаясь новой аргументацией и пропагандистскими приемами. Как верно замечал Н.М. Карамзин, «деды наши, уже в царствование Михаила (имеется ввиду первый царь из династии Романовых – Михаил Федорович Романов – авт.) и сына его, присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин мира, а Святая Русь – первое государство»68 Неизменными оставались признание сакрального характера царской власти, богоизбранности русского царства и его православного народа, что и отмечалось во всех официальных государственных документов. Вместе с тем, события Смутного времени потребовали существенной модернизации идеологической аргументации и прояснения ряда вопросов, связанных со сменой династии. Требовала дополнительного идеологического обоснования и роль царя как главы Вселенского православного царства в связи с возрастанием масштабов и сложности решаемых государством внешнеполитических задач. Монарх продолжал выступать в качестве воплощения и единственного источника государственной власти и суверенитета, являясь в образе благочестивого и справедливого отца-правителя. При этом народные волнения «бунташного» XVII в., приобретавшие, порой, масштабы гражданских войн, требовали усиления стабилизирующей роли государства, а это было невозможно, в том числе и без соответствующего идеологического сопровождения всех действий власти.
Подлинно народное и массовое движение земских и служилых людей, патриотически настроенных представителей аристократии, сумевших в период Смуты не только изгнать иностранных интервентов из Москвы, но и восстановить самодержавие, учредив новую правящую династию на очередном Земском соборе, явилось новым и неоспоримым аргументом, подтверждающим единство власти с народом и важность самодержавной формы правления для России. Сам этот факт надолго, до самого крушения самодержавия, вошел в арсенал государственной идеологии. События Смуты вновь подтвердили гибельность для России власти олигархии. Слабый боярский царь – Василий Шуйский не смог стабилизировать внутриполитическую ситуацию в стране и дать необходимый отпор иностранным интервентам. Его правление поставило российскую государственность на грань гибели. Из всего этого необходимо было извлечь и извлекались исторические уроки. Все это не отменяло, а, напротив, должно было подтверждать сакральный смысл, произошедших событий, в том числе и избрание царя из рода Романовых на российский престол. Такая трактовка полностью соответствовала мировоззренческим основам и менталитету человека XVII в. В литературно-публицистическом произведении «Грамота утвержденная об избрании на Российский престол царем и самодержцем Михаила Федоровича Романова»69, имевшем официальное происхождение, произошедшие в начале века события в России истолковывались с позиций провиденциализма. Доказывалось, что избрание на престол Михаила Федоровича Романова носило божественное предопределение. В «Новом Летописце», появившемся около 1630 г. и также подробно описывавшем события конца XVI-XVII веков, социальные волнения, появление самозванцев и внешние вторжения рассматривались как проявление божьей кары, а действия народных ополчений как борьба за защиту православной веры. Православие и законная династическая власть рассматривались в органическом единстве и должны были запечатлеться в сознании современников как две неразрывные сущности российской государственности. Не случайно царь причащался по священническому чину и тем самым признавался равным человеку, имеющему священство. Сам обряд коронования не только имел характер священного действа, что было вполне естественно для XVII в., но и должен был засвидетельствовать православный характер Московского государства, его принципиальное отличие от католической Речи Посполитой и, тем более, мусульманской Османской империи.
Важнейшей задачей легитимизации власти новой правящей династии стало установление непрерывности кровно-родственных связей Романовых с предшествовавшими им русскими князьями и царями. В «Истории о царях и великих князьях земли Русской», написанной в конце 60-х годов дьяком Федором Грибоедовым, особо подчеркивалось, что царь Михаил Романов приходился внучатым племянником первой жены Ивана Грозного Анастасии Романовой, а Иван IV Грозный на этом основании объявлялся «прадедом» царя Алексея Михайловича. На династию Романовых, таким образом, распространялась концепция Степенной книги периода правления Ивана Грозного, которая вела династическую линию русских князей и царей от князя Владимира Святославовича, «сродника Августа, кесаря Римского»70 Декларирование данной преемственности было особенно важно в условиях длительного непризнания легитимного характера власти Романовых со стороны Польши и ряда других государств Европы. Еще более возрастало значение такого рода трактовок после 1654 г., когда по решению Переяславской Рады и Земского собора в Москве произошло воссоединение разделенного русского народа (в советской историографии впоследствии был создан миф о якобы произошедшем воссоединении никогда не существовавшей Украины с Россией), часть которого на юго-западе Русской земли оказалась на время под властью Польши.
Монарх олицетворял единство народа, связь всех периодов в истории Российского государства, позиционировался в качестве помазанника, то есть получившего власть от Самого Бога. Церемонии возвеличивания власти монарха становились все более пышными и продолжительными. Выходы царя в церковь, различные праздничные торжества, приемы иностранных послов постепенно перерастали в общегосударственные мероприятия с большим количеством участников. Кроме боярской аристократии и верхушки служилых людей в них принимали участие и так называемые «черносотенцы», представители крестьянского и посадского населения, не являвшиеся крепостными и не находившиеся на государственной службе. Все это делалось в целях достижения максимального пропагандистского эффекта и призвано было показать не только могущество русского царя, но и поддержку народом власти своего монарха. Это было тем более важно на фоне процессов, разворачивавшихся в Англии, направленных на ограничение власти монарха парламентом, а также народных волнений в самой России. Особенно торжественными были выходы царя в период правления Алексея Михайловича Романова. Монарх появлялся в шитой золотом одежде, украшенной драгоценными камнями. Царская одежда была неимоверно тяжелой. Ее вес усугублялся висевшим на груди массивным крестом, нагрудными цепями из золота. Восседая на троне, самодержец держал в правой руке скипетр – царский жезл, а в левой – увенчанную крестом державу – «царского чину яблоко золотое». Вес одной только державы XVII в., хранящейся в Оружейной палате кремля, составляет более 3 килограммов. Царя окружали бояре, разные придворные чины и так называемые рынды – отроки знатных фамилий, облаченные в белые кафтаны, украшенные золотыми нагрудными цепями, в красивых высоких шапках. Они держали позолоченные топорики чеканы, положив их на правое плечо лезвием вперед. Всех иноземцев, посещавших царский двор и принимавших участие в дворцовых мероприятиях, поражало его великолепие. Английский посол граф Говарт Карлейль так описывал свои впечатления от посещения двора: «Двор московского государя так красив и держится в таком порядке, что едва ли найдется хоть один из всех христианских монархов, который превосходил бы в этом московского. Все сосредотачивается около двора. Подданные, пораженные его блеском, приучаются благоговеть перед ним…».71 Можно говорить о том, что именно на этапе раннего абсолютизма сакрализация власти и соответствующая этому ее положению атрибутика достигли наивысших пределов.
К XVII в. относится и появление законодательства, призванного максимально обезопасить династию и личность самого монарха, его резиденцию от разного рода посягательств и угроз. В Соборном Уложении 1649 года верховной власти посвящались две специальные главы: глава вторая – «О государьской чести, и как его государьское здоровье оберегать», состоящая из 22 статей и глава третья – «О государеве дворе, чтоб на государеве дворе ни от кого никакова бесчинства и брани не было», включавшая 9 статей. Законодательство отождествляло преступления против государства и против личности монарха. И то и другое подводилось под одно понятие «государево слово и дело». Так вторая статья второй главы гласила: «Также будет кто при державе царского величества, хотя Московским государством завладеть и государем быть и для того своего злого умышления начать рать сбирать, или кто царьского величества с недруги учнет дружитца, и советными грамотами ссылатца, и помочь им всячески чинить, чтобы тем государевым недругам, по его ссылке, Московским государством завладеть, или какое дурно учинить, и про то на него кто известит, и по тому извету сыщетца про то его измену допряма, и такова изменника по тому же казнить смертию». Вводилось особое понятие «чести государева двора». За оскорбление кого-либо действием или словом в присутствии государя также следовало строгое наказание.72 Все эти акты, кроме сугубо утилитарной функции охраны правящей династии, подчеркивали исключительность царя и царского дома, несли идею о неприкосновенности самодержавной власти, декларировали исключительную заботу государства о верховном правителе, а значит несли совершенно определенную не только правовую, но и идеологическую функцию.
По мере укрепления российской государственности формируется и новое геополитическое видение пределов власти российского монарха. Она начинает приобретать поистине вселенские масштабы. В письме к князю Г.Г. Ромодановскому царь Алексей Михайлович писал: «бог…благословил и передал нам, государю, правити и разсуждати люди своя на востоке, и на западе, и на юге, и на севере в правду, и мы божия дела наши, государевы, на всех странах полагаем, смотря по человеку…».73 Это была по сути формулировка геополитической концепции, даже более амбициозной, чем выработанная в предшествующую эпоху, тем более, что она стремительно наполнялась новым конкретным содержанием. В числе важнейших перспективных задач государства были: освоение Сибири, противодействие церковной унией на Украине. Предстояла борьба с протестантской Швецией за Восточную Прибалтику, с католической Речью Посполитой за юго-западные русские земли, с исламской Османской империей за северное Причерноморье и Крым, а затем и за освобождение от турецкого ига православных народов Балканского полуострова. Многие из этих задач будут решаться в петровскую и последующие эпохи, но их понимание пришло уже во второй половине XVII века и тогда же были сделаны первые шаги по их идеологическому обоснованию.
После заключения в 1667 г. Андрусовского перемирия и признания поляками власти московского царя на Левобережной Украине на повестку дня в качестве важнейшей практической внешнеполитической задачи встал вопрос о воссоединении разрозненных ветвей русского народа – малороссов, белорусов и великороссов под скипетром Московского царя. В 1674 г. появилось первое издание «Синопсиса» – исторического сочинения, авторство которого приписывается настоятелю Киево-Печерского монастыря Иннокентию Гизелю. В этом сочинении проводилась мысль об исторической общности славянских народов и обосновывалась важность их объединения. Эта же идея нашла свое отражение в описании большой государственной печати и формулировке титула царя Алексея Михайловича, который позиционировался теперь не только как «Великий государь, царь и великий князь всея Руси самодержец», но и как «Великие и Малые и Белые России самодержец».74
Все эти новые геополитические реалии требовали повышения роли православной церкви и ее закрепления, более полного использования ее потенциала для решения текущих и перспективных внешнеполитических задач. Государству необходима была не только поддержка православной церкви как носителя духовных ценностей, но и усиление ее влияния на православных людей, проживавших за пределами российского государства. Для этого Церкви необходимо было использовать в своей богослужебной практике единые для всего православного мира обряды и каноны, на основе существующих на православном востоке. И шаги в этом направлении были сделаны патриархом Никоном в тесном сотрудничестве с царем Алексеем Михайловичем. Все эти нововведения являлись средством для достижения поставленной цели. Россия должна была уже не символически, а реально превратиться для всех истинных христиан, то есть православных, верующих в новую «землю обетованную», в новую Палестину. Тем более, что настоящая Палестина находилась в тот период в составе Османской империи, то есть «неверных» мусульман. Именно поэтому, недалеко от Москвы было начато строительство Воскресенского Новоиерусалимского монастыря, был насыпан холм, изображавший гору Сион, а речка Истра стала новым Иорданом. Возросшие ресурсы государства позволяют начать возведение грандиозного храмового комплекса, дублирующего святыни Палестины. Теория «Москва – третий Рим» и образ Святой Руси получили новый импульс, обрели вполне реальное, международные очертания, поскольку открывали путь к обретению Московской патриархией титула Вселенской. Важнейшая идеологическая направленность всех этих мероприятий вполне очевидна, поскольку служила интересам укрепляющегося российского государства и мирового православия.
Однако сама реформа была проведена далеко не безупречно. Форсированный характер и грубость ее проведения, неоправданные мелочные нововведения, касавшиеся повседневной религиозной жизни русских людей, привели к церковному расколу, последствия которого не изжиты в русском православии до настоящего времени. Значительная часть православных верующих вышла из-под влияния официальной Церкви. Кроме того, властолюбие патриарха Никона, одного из главных творцов реформы, носившего, как и царь, титул «Великий государь», привело к конфликту с Алексеем Михайловичем. Для абсолютного монарха были неприемлемы какие-либо формы двоевластия на основе выдвигавшихся Никоном принципов: «премудрая двоица» или, тем более, «священство выше царства». Все это обернулось для него опалой и потерей сана патриарха. Церковный раскол и появление старообрядческой церкви, находящейся в оппозиции к государству, а также конфликт царя и патриарха подрывали симфонию Церкви и государства, вносили идейный разлад в русское общество. Собор 1667 г. принял решение, что «Да будет признано заключение, что царь имеет преимущества в делах гражданских, а патриарх – церковных, дабы таким образом сохранились целой и непоколебимой во век стройность церковного учреждения».75 Таким образом еще раз была осуждена как идеология папоцезаризма, так и идеология цезарепапизма. Вместе с тем, было ясно, что абсолютистское государство учло опасность, исходящую от амбициозных и стремящихся к самостоятельности высших церковных иерархов, а значит рано или поздно оно постарается поставить церковь под свой полный контроль. Идеологическое двоевластие, как и экономическая самостоятельность церкви, были не нужны усиливающемуся российскому абсолютизму. Тем более, что следующие за Никоном патриархи – Иоаким и Адриан «не перестали повторять Никоновы речи о превосходстве власти священства над властью царства».76 Впоследствии все это подвигло Петра I на ликвидацию патриаршества в России, начало секуляризации церковных имуществ и установление полного контроля государства над Церковью.
Таковы были некоторые особенности развития идеологии российского государства накануне эпохи петровских преобразований. К концу XVII в. Россия стояла на пороге первой в своей истории масштабной модернизации, во многом изменившей жизнь российского общества. Эта модернизация коснулась и глубинных духовных основ существования российского государства и общества. Превращение России в одну из великих мировых держав, ее более глубокая и разносторонняя интеграция со странами Западной Европы, приобщение к ряду фундаментальных ценностей европейского Просвещения знаменовали собой и новый качественный этап в трансформации государственной идеологии в России.
4. Идеология Российской империи
4.1. Общее и особенное в идеологии петровской эпохи
Важнейшим инструментом идеологического воздействия на подданных и зарубежных партнеров России, начиная с эпохи Петра Великого и заканчивая последними днями существования Российской империи, стали высочайшие, милостивые и всемилостивые манифесты. В них объявлялось о вступлении на престол нового монарха, об изменениях, происходивших в царствующей семье, о победах, начинаниях и важнейших реформах, о других чрезвычайных событиях в жизни государства. Значение манифестов выходит далеко за рамки содержащейся в них информации, поскольку позволяет выяснить идейные основы деятельности высшей власти, понять ее аргументацию при принятии важнейших государственных решений. Идеолого-публицистические вставки имели и многие царские указы.
Петровская эпоха была ознаменована коренным пересмотром глубинных, принципиальных основ государственной идеологии, иным пониманием высших целей деятельности власти, отходом от теории «Москва – третий Рим» в трактовке идеологов Русского (Московского) централизованного государства и русских монархов того периода. Основами идеологии петровской эпохи становятся не религиозное сознание Святой Руси, а рационализм и прагматизм, характерные для эпохи европейского просвещения XVII – начала ХVIII вв. Иной должна была стать и роль Церкви в государстве. Само государство виделось Петром в качестве большой мануфактуры, где каждый работник знал свое место, или корабля, безоговорочно следующего курсом своего капитана, которым он, видимо, себя ощущал. Идеалом Перта было «полицейское» или «регулярное» государство, где все стороны жизни подданных были строго регламентированы.
Петр формулирует идею о государе как о реальном творце «общего блага». Это означало кардинальный переворот в понимании роли власти в обществе. Полученная от Бога, она должна видеть свою главную цель не в том, чтобы спасти души своих подданных от греха в земной жизни и привести их, таким образом, в царство Божие, а в том, чтобы обеспечить достижение ими земных, вполне прагматических целей. Впервые идея «общего блага» была высказана Петром в манифесте 1702 года «О приеме иностранцев на государственную службу». Как отмечал известный исследователь петровской эпохи Н.И. Павленко, такого рода позиционирование монарха «до издания манифеста не встречается ни в актах Петра, ни в законодательстве его предшественников».77 Петр намеревался «таким образом правительствовати, дабы всяк и каждый из Наших верных подданных чувствовати мог, како наше единое намерение есть о их благосостоянии и приращении усердно пещися, (здесь и далее выделено нами – авт.) и потому всякия способы и пути употребляти, еже бы ко одержанию такового славного намерения каким ни есть образом служити могло».78 Здесь следует отметить два момента. Во-первых, речь идет о «благосостоянии» и «приращении» и возможности для этого употреблять «всякие способы и пути», а не о спасении души во имя вечной жизни после смерти. И во-вторых, впервые говорится не об избранных праведниках и даже не о тех, кто живет по определенным божественным заповедям. Манифест обращен ко всем – «всяк и каждый из Наших верных подданных». Таков новый стержень новой государственной идеологии, такова новая концепция власти, которая позиционирует себя как вполне рациональный инструмент по защите все своих подданных, то есть стоящую над различными группами общества и защитницу общенациональных интересов. Это не просто декларация, а принципиально новое, светское и сугубо прагматическое обоснование роли монарха в Российском государстве. Такая постановка вопроса означала коренной разрыв с иларионовским («Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона) и многими его позднейшими интерпретаторами в понимании смысла деятельности власти, прежде всего, ориентированной на приобщение людей к «Благодати», то есть к истинной вере во имя спасения души, а не к получению материальных благ и выгод.
Вот как Петр формулировал программные установки своего царствования в Манифесте «О приглашении иностранцев на поселение в Россию». «Довольно известно во всех землях, которые Всевышний Нашему управлению подчинил, – отмечалось в Манифесте, – что со вступления Нашего на сей престол, все старания и намерения Наши клонились к тому, как бы сим Государством управлять таким образом, чтобы все Наши подданные, попечением Нашим о всеобщем благе, более и более приходили в лучшее и благополучнейшее состояние; на сей конец. Мы весьма старались сохранить внутреннее спокойствие, защитить Государство от внешнего нападения и всячески улучшить и распространить торговлю. Для сей же цели Мы побуждены были в самом правлении учинить некоторые нужные и к благу земли Нашей служащие перемены, дабы Наши подданные могли тем более и удобнее научиться, ныне им неизвестным познаниям, и тем искуснее становиться во всех торговых делах». Как явствует из этого отрывка, важнейшими условиями обеспечения общего блага Петр считал «внутреннее спокойствие», защиту государства от внешней опасности и распространение торговли. Однако этого недостаточно, если у государства нет сильной армии. Поэтому «помышляли Мы, – подчеркивает царь, – о других еще способах, как бы обезопасить пределы Наши от нападения неприятельского и сохранить право и преимущество Нашего государства и всеобщее спокойствие в Христианстве, как то Христианскому монарху следует. Для достижения сих благих целей, Мы наипаче старались о наилучшем учреждении военного штата, яко опоры Нашего государства, дабы войска наши не токмо состояли из хорошо обученных людей, но и жили в добром порядке и дисциплине…». Поскольку манифест был обращен к иностранцам и его предписывалось «повсюду объявить, и напечатав, по всей Европе обнародовать», Петр счел необходимым разъяснить свое отношение к вопросам религии и продемонстрировать свою толерантность в этом вопросе перед просвещенными странами Европы, не столь давно пережившими ожесточенные религиозные войны. «Мы, – читаем в манифесте, – по дарованной Нам от Всевышнего власти, совести человеческой приневолить не желаем и охотно предоставляем каждому христианину на его ответственность печись о блаженстве души своей».79 Таким образом, достижение Благодати, спасение души становится частным делом, ответственностью самого подданного.
В речи, произнесенной при присвоении титула императора Петр вновь обратился к идее «общего блага»: «надлежит трудитца о пользе и прибытке общем, который бог нам перед очи кладет как внутрь, так и вне, от чего облегхчен будет народ».80 Обращает внимание, что «общий прибыток» для Петра – это не результат молитвы и благочестия, следования определенным заповедям, то есть соблюдения нравственно-религиозных предписаний, а результат труда как исполнение желания Бога об общем «прибытке». Как считал Н.И. Павленко, «в понятие «общего блага» Петром вкладывалось безбрежное содержание. Фактически, к проявлениям заботы об «общем благе» можно отнести любую акцию монарха, ибо считалось, что вся его деятельность была подчинена этой цели».81 Это было первое в истории русского самодержавия обоснование миссии действующей власти с рационалистических позиций. «Польза», «благо», «прибыток», «приращение», «народ» – все эти слова в лексиконе императора свидетельствовали о новом понимании Петром своей миссии и внесении рациональных мотивов в государственную идеологию, иными, по сравнению с предшественниками, были и обоснования им своей деятельности.
Петр развивает также идею о служении представителей всех сословий государству. Если для его предшественников на престоле основой этого служения и мотивацией к нему выступали, прежде всего, заповеди Священного Писания, то для Петра это были практическая польза и слава отечества. Служение обществу, «общему благу» в период петровского абсолютизма признавалось верховной властью не только долгом, но и обязанностью как самого императора, так и всех его подданных. Прибегая к терминологии более позднего периода в российской истории, можно сказать, что вполне осознанной и неуклонно проводимой в жизнь особенностью воздействия петровской власти на все слои народа была установка: «не можешь – научим, не хочешь – заставим». Не случайно, бесчисленные указы Петра, а их за годы его царствования было издано несколько тысяч, начинались обычно с убеждения населения в целесообразности намечаемых мер, а заканчивались угрозой жестокого наказания за их неисполнение. Вера в действенность внеэкономических, насильственных методов в реализации тех или иных планов, исходящих от власти, важная составляющая идеологии петровской эпохи. Она характеризовалась усилением крепостничества в отношении всех российских сословий и в этом заключалась главная особенность петровской модернизации. Малочисленность городского населения, слабость предпринимательских слоев в обществе, доминирование аграрного сектора в экономике, основанного на труде крепостных крестьян, предопределяли не буржуазный характер первой российской модернизации. Император, будучи выдающимся деятелем эпохи Просвещения, игнорировал и даже отвергал такую составляющую идеологии этой эпохи как гуманизм. Не случайно, что А.С. Пушкин, занимавшийся изучением деятельности Петра, говорил, что многие его указы как будто «писаны кнутом».82 В 1702 г. была введена новая форма прошения на царское имя, из которой устранялся термин «холоп». Однако и новая форма была не лучше, прошение следовало заканчивать формулой «Вашего величества нижайший раб». Это весьма символично, ибо раб не может и не должен противиться своему господину. В противном случае его ждет наказание. Однако сами по себе насилие и жестокость не являлись у Петра самоцелью. Его неизбежность была обусловлена масштабами начатых преобразований, скоростью их осуществления, а, главным образом, состоянием российского общества, значительная часть которого противилось осуществляемым реформам.
