Читать книгу Дядя Ильяс, выходи за меня - Элис Карма - Страница 1

Вадим

Шумно, как же шумно… Голова гудит. Я потираю висок и оглядываюсь по сторонам в поисках места, куда бы присесть.

– Боже, ну и жара… – слышится рядом.

– Я думал, не выживу! Представляешь, беру билет, а там…

– Ну и она садится мне на колени…

– А завтра, думаете, с другой группой можно будет пересдать?

– Вадим, ты чё притих? Вадим? Вадим?!

– Да? – я оборачиваюсь, на своих одногруппников, остановившихся посреди коридора учебного корпуса.

Те впятером вопросительно смотрят на меня. Кажется, я так глубоко ушёл в себя, что пропустил всё, о чём они говорили. Мимо в обе стороны проходит бесконечный поток студентов, бросающих на нас косые взгляды. Но ребятам, кажется, глубоко фиолетово, что они мешают движению.

– Ты чего приуныл, дружище? – Яр виснет у меня на шее. Холодные мурашки бегут по спине.

– Уйди, старуха, я в печали, – отвечаю я, сбрасывая его руку. Не люблю, когда меня трогают какие-то левые парни, особенно, если это ещё и заканчивается абсолютно ничем.

– Яр, отстань от него, он недавно с парнем расстался, – озабоченно произносит Лера.

– О-о-о, – Кристина с Ксюшей синхронно склоняют головы и делают жалостливые моськи. – Вадь, иди к нам. Мы тебя пожалеем.

– Не ходи, – одними только губами произносит Виталик. – А то до смерти могут затискать. Отбитые яойщицы.

Он об этом знает не по наслышке, поскольку частенько соглашается побыть косплей-моделью для них.

– Чё сказал? – Ксюша агрессивно поворачивается к нему, а Кристина занимает место Яра рядом со мной.

– Да, я в порядке, правда, – говорю я, замечая на её лице полную боевую готовность слушать. – Было бы из-за чего расстраиваться. Во вселенной супер героев он – Человек-Гандон. Хотя надо признать, член у него что надо.

Яр меняется в лице, становится брезгливым. Он, хотя и терпим к моей ориентации, подробностей не переносит. Будто где-то у себя в голове он не верит, что я на самом деле встречаюсь с парнями, а мои рассказы ломают его идеальную картину мира. Иногда, как сейчас, я этим пользуюсь, чтобы соскочить с неприятной для себя темы. Пытаться кому-то что-то доказать – как по мне, пустая трата времени. Мне в принципе повезло, что перед этими можно вообще никак не шифроваться.

– Ну что, ребят, у кого какие планы на лето? – оглядев остальных, спрашивает Яр.

– Планы, Яр? – закатывает глаза Лера. – А есть менее пафосное слово?

– Ты чёт сегодня о чём ни спросишь, обязательно на больную мозоль попадаешь, – замечает Ксюша, хлопая Яра по плечу.

– А, точно. Ты же на всё лето в деревню батрачить едешь, – вспоминает тот. – А ты куда?

Он поворачивается ко мне и вновь натыкается на мой стеклянный взгляд. На самом деле, причина моей апатии ко всему очень проста. Топ-один в списке «Проблемы гея»: как сказать отцу-вояке, что тебе не нравится пилотки? Как бы я не хотел обратного, а этот непростой разговор должен состояться в скором времени. Ведь приближается лето, вместе с ним и каникулы. И поскольку никто из моих соседей не захотел продлевать аренду квартиры ещё на два месяца, я вынужден вернуться на это время в родительский дом.

Я не отвечаю Яру, и разговор по привычному сценарию развивается дальше. Ксю и Крис, поддразнивая парней, рассказывают, что планируют вместе поехать на море. При этом не уточняют, на какое именно. Но учитывая, что обе они родом с Дальнего Востока, то вполне возможно, что Охотское. Если б я сказал что-то такое вслух, то они наверняка поржали бы. Но я загрузился и молчу. Мне не нравится быть унылым дерьмом. Но к сожалению, я не могу не думать, о том, что меня ждёт.

Поделись я с кем-то своими мыслями, то вероятно услышал бы наивное: «Вадим, а ты не рассказывай просто. И всё». Но дело в том, что после поступления в питерский вуз, я сильно изменился и внешне, и в плане поведения. Стал более свободно одеваться и вести себя, в общем делал всё, чтобы не сдохнуть девственником. Эта идеалистическая цель, к слову, оказалась достигнута в самые короткие сроки. Однако теперь я не имел понятия, как со своей новой внешностью, повадками и привычками показаться родителям на глаза и не вызвать вопросов.

А вопросы явно возникнут, поскольку для них перемена будет очень резкой. И если мама ещё сможет отнести новшества на современную моду и успокоить себя фразой «ну, все так ходят нынче», то мой суровый батя однозначно сразу сделает самые недалёкие, но в моём случае, верные выводы: «Волосы покрасил? Значит, пидор!».

Грустно, а что делать? Остаётся только смириться. В конце концов, я не вчера родился и отца своего хорошо знаю. Он, по общим меркам, вполне неплохой мужик – бывший военный, непьющий, хозяйственный, мать не обижает. Ну а то, что для него всякие гендерные свободы и вольности – это всё западное мракобесие и происки врагов из гейропы, так это издержки профессиональной деятельности. Всю свою жизнь я жил так, чтобы он был мной доволен, увлекался тем, чем он советовал, носил то, что он велел. Уезжая учиться, я был переполнен наивными мечтами, что притворяться мне больше не придётся, что я наконец-то смогу быть собой. Кажется, я достиг того момента, когда мне придётся заплатить за свою наивность.

Кто-то скажет «ссыкло», а я поправлю «выживанец». Выкрашивая свой идеальный холодный блонд в стрёмный ореховый, я вспоминаю героя фильма «Хищники», обмазывающегося грязью, чтобы инопланетный монстр не смог разглядеть его среди джунглей. Я тоже в какой-то степени пытаюсь замаскироваться. Даже спецом взял плацкарт, чтобы немного поднабраться типичных мужланских привычек, которые так старательно искоренял в себе последние полгода. С другой стороны, так можно ещё немного сократить срок пребывания дома. Да и вообще, в поезде ты как будто откладываешь жизнь на потом. От Питера до Казани ехать почти сутки. Лежишь, раскачиваешься в ленивой полудрёме, успокаивая себя мыслью, что сейчас ты всё равно ничего не можешь: ни позвонить, ни написать, ни приехать.

Единственное, что раздражает в поездах, это какое-то слишком лиричное настроение. Вот и сейчас меня так накрывает, что я едва не отправляю сообщение бывшему. Спасает как раз-таки отсутствие сотового сигнала. Я прихожу в себя, бью по рукам, и офигеваю оттого, что чуть не совершил непоправимое. Размышляю, как докатился до этого. Ведь я раньше не был таким. Верил в любовь и презирал тех, кто еблю возводит в культ. А сейчас сам едва не дал второй шанс мудаку, который ни во что меня не ставил. И ради чего? Ради относительно неплохого минета?

Поворачиваюсь набок на своей полке, смотрю на проносящиеся за окном деревья и покосившиеся деревянные избушки. Отчего-то эти картины навевают воспоминания о юности, о тех временах, когда отец ещё служил по контракту. Военные части обычно закрыты, и для людей, что их населяют, поезда – это связующая нить с остальным миром. А железнодорожная станция – место, где происходят судьбоносные встречи. Именно на одной из таких я однажды и увидел Ильяса. Молодой лейтенант Исаев только прибыл из школы офицеров в расположение части: новая летняя форма, идеально подогнанная по размеру, горящий взгляд, чёткая отрывистая речь. Отцу поручено было встретить. А я напросился поехать вместе с ним. Они с Ильясом оказались земляками, а потому быстро сдружились. Он часто бывал у нас дома. Иногда оставался с ночевкой. Мать за глаза то и дело хвалила его при мне и ставила в пример. Мол, вон какой молодой, а уже офицер. Ну разве я мог устоять, когда со всех сторон только и слышал: «Ильяс то, Ильяс это…»

Я начал им восхищаться. При любом удобном случае стремился напроситься с какой-нибудь помощью: принести, унести, на компьютер программу установить, отчёт написать. Мне кажется, он понимал, что отец дома со мной очень строг, а потому порой специально звал к себе. Давал печатать какую-нибудь бумажку в одну страницу и оставлял на час. Я играл в игры на компе или сидел в соцсетях, параллельно наблюдая, как Ильяс обустраивает свой холостяцкий быт. От этих воспоминаний в груди щемит. Каким я был тогда, совсем зелёным, наивным, неиспорченным. Я мог пользоваться его добротой и заботой и довольствоваться этим, не надеясь на что-то большее.

А сейчас? Я не знаю, что с ним. В какой-то момент мы просто потерялись друг для друга. Я слышал, в его семье случилась трагедия. Но не вдавался в подробности, поскольку считал, что этот этап жизни для меня пройден. Увижу ли я его во время летних каникул? И если да, то что станет с тем почти забытым чувством первой влюблённости? Ответов у меня нет.

Отец встречает меня на станции, с сомнением разглядывает и тяжело вздыхает. Я мысленно радуюсь, что спортивная кофта скрывает часть моих тату. И о чём я думал вообще, когда бил их?! Видимо, о чём-то очень оптимистичном. На станции многолюдно, время от времени встречаются его знакомые, потому он ведёт себя сдержанно. Но я чувствую, как зубы скрипят от раздражения. Интересно, что будет когда мы в машину сядем? Лишь бы не втащил.

Вообще мне за жизнь от отца прилетало всего три раза. Но каждый из них был очень унизительный. В первый раз отцовский карающий ремень настиг меня, когда мне было четырнадцать. Я только начал взрослеть, ещё толком даже не осознал ничего. Попробовал сделать пирсинг в ухе, потому что начал сильно фанатеть от группы Stigmata.

– Ты чё нацепил? – взъелся он, увидев серьгу-кольцо на левой мочке. – Эти цацки только для баб и гомосеков. Ты что, баба? Или гомосек?

Я едва не расплакался тогда от чувства несправедливости. Видел же по телеку рокеров, которые побрутальнее будут, чем любой из его личного состава. А пирсинг – это ведь просто часть субкультуры. Но бате это было бесполезно объяснять. Серьгу пришлось снять и спрятать, как и драные джинсы с кедами, чтобы потом тайком надевать на концерты и гулянки. Причём я только с опозданием осознал, что в каком бы я состоянии свой шмот не запихивал в тайник между стенкой и окном, доставал в следующий раз снова постиранный и аккуратно сложенный. Так что в этой партизанской войне мама была на моей стороне.

Второй раз батя устроил мне экзекуцию потому, что услышал как мы со школьным другом Игорьком по приколу зовём друг друга «пупсик» и «сладенький». Причём абсолютно всем случайным свидетелям инцидента было ясно, что это шутка. Однако прапорщик Гизатуллин юмора не оценил и отвесил мне пару крайне болезненных подзатыльников.

На третий раз вообще беда пришла, откуда не ждали. Мы с классом ставили юмористическую сценку к новому году. Это был наш последний год в школе. Девчонки, заводилы класса, решили единогласно, что роль злой соседки в халате и бигудях должна быть моей. Сыграл я отлично, зал лежал на стульях от смеха. Но по окончанию мероприятия, когда мы вышли на улицу, отец впервые ударил меня по лицу. Ни я, ни мама не ожидали такого поворота. Она конечно сразу бросилась к нему со слезами. Повисла на руке, начала что-то там говорить. А мы смотрели с отцом друг на друга, как враги. Он не понимал меня, а я его. Хотелось быть крутым, стереть кровь и уйти гордо в закат. Но пришлось отряхнуть снег с ботинок и смирно сесть в его Нексию. В тот день я понял, что как бы сильно я ни старался, каким бы классным и успешным ни был, отец не примет меня. Если он за такое готов втащить, то за правду об ориентации может вообще убить.

Расскажи я кому-то всё это, наверняка возник бы вопрос: а зачем ты тогда так плохо шифруешься? Ответ номер один в списке «Прописные истины гея»: скрываться всю жизнь невозможно.

От головомойки в машине меня спасает напросившаяся к нам в попутчицы материна знакомая. Я благодарно уступаю ей место впереди и всю дорогу слушаю их с отцом разговоры про теплицы и газификацию крайних улиц нашего котеджного посёлка. Смотрю в окно на поля до горизонта. На вытянувшиеся к небу, будто свечки, тополя. Такое чувство, будто и не уезжал никуда, а эти месяцы вольной питерской жизни были просто красивым сном.

Дома всё как всегда, даже запах не изменился. Я разуваюсь на крыльце и прохожу внутрь в прохладную прихожую. Совсем ненадолго чувствую какую-то радость от возвращения.

– Приехал, Вадь, – мама встречает и обнимает меня на пороге. Кажется, будто стала чуть ниже ростом и похудела. Я обнимаю её в ответ, говорю какие-то ласковые приветствия, но шепотом, чтобы отец не слышал.

– Приехал, блядь, – передразнивает он маму, осуждающе качая головой.

Мама бросает на него удивлённый взгляд, а затем с тревогой косится на меня. Ноги холодеют. Пятой точкой чую: будет скандал. Пытаюсь быстренько смотаться к себе в комнату на второй этаж, но отец ловит меня на полпути.

– Ты глянь, мать, что этот клоун натворил! – он дёргает за ворот кофты, и бегунок молнии сползает вниз, открывая тату на шее. – Как зек, в наколках весь!

Кажется, будто отец вложил в последнюю фразу всю злость и всё возмущение, что накопил, пока мы ехали домой. Поэтому его реакция даже для впечатлительной мамы выглядит слишком бурной. Она выжидающе смотрит на него, точно за новостью о тату, должно быть что-то более существенное. Отец, осознав это, снова тыкает в меня, как бы говоря: «Нет, ну ты полюбуйся!»

– Марат, ну ладно тебе, – мягко произносит мама. – Сделал и сделал. Какая беда? Сейчас мода такая, у нас в посёлке молодёжь тоже делает.

– И что, теперь за всякими петухами повторять?! – не унимается отец. – Ты как жить-то собираешься с такими партаками? Работать? Это ж даже с мужиками в баню не сходить!

От приведённого аргумента ему самому становится неловко. По его словам выходит, что походы в баню с мужиками – это самый главный приоритет в жизни. Воспользовавшись моментом, мама пытается свести его агрессию на нет.

– Что ты налетел-то с порога?

– Воспитываю, – чуть смягчившись отвечает он.

– Воспитывает, – тяжело вздыхая, повторяет мама и уходит на кухню. Оттуда её слова, с какой бы интонацией они ни были произнесены, для отца звучат как угроза. – Хоть бы поесть дал ребёнку сперва! А то ведь с дороги. Сутки целые в поезде трясся. Вадь, ты садись, давай. Кушай.

Голос мамы дрожит и мне становится стыдно, что из-за меня ей приходится переживать всё это. Она не может прямо возразить отцу и обо мне не может не беспокоиться. Вот и оказывается каждый раз между молотом и наковальней.

– Мам, я сейчас, только сумку отнесу наверх и приду, – говорю я и взбегаю по деревянной лестнице вверх.

Закрываюсь у себя и выдыхаю. Вроде бы в родной дом вернулся, а такое ощущение, будто по вражескому минному полю на пузе ползаю. Страшно подумать, что мне эту канитель терпеть еще два месяца. Я точно или с ума сойду, или как Гаутама Будда, достигну просветления. Самое главное, шмот свой держать ото всех подальше. Боюсь, что откровенное бельё даже моя сверх понимающая мама не оценит. И да, тащить его с собой было самоубийственной идеей, но избавиться, как от тех же девайсов, рука не поднялась.

Хотя я и шугаюсь отца первое время, но в целом неделя проходит довольно спокойно. Мы даже вместе меняем забор со старого деревянного на новый гламурный из профнастила. Я помогаю матери с садом днём, вечером туплю в телефон – всё идёт своим чередом. Постепенно я расслабляюсь. При маме даже иногда позволяю себе вести себя чуть более манерно, что её, похоже, даже умиляет. Начинает казаться, что того первого дня и этих отцовских наездов и не было никогда. Мы как будто обычная нормальная семья.

Вот только судьба не добрая фея-крёстная, она – неопытный любовник: стоит немного ослабить контроль, как тебе вгоняют по самые гланды без смазки. Я забываюсь и начинаю привычно бросать свой смартфон где ни попадя. Неудивительно, что в один прекрасный день я застаю своих родителей, разглядывающих его, точно монашки анальную пробку. Я прохожу в зал и вижу отца, застывшего в кресле в позе сфинкса. Смотрю на него вопросительно, хотя внутренний голос кричит: «Беги!».

– Объясни-ка мне, сын, почему тебе какой-то хер всё время названивает и просит вернуться? – он бросает на меня пронизывающий до костей взгляд.

– Ты что, брал мой телефон? – спрашиваю я возмущённо, чтобы хоть как-то перевести фокус с меня на него.

– Ну допустим, – всё так же выжидающе произносит отец. – Но дела это не меняет.

С полминуты мы играем с ним в гляделки. Тишина вокруг достигает того состояния, когда слышно, как в двух километрах от нас на трассе у кого-то рвёт глушитель. Мама вздрагивает от хлопка и тяжело вздыхает.

– Ой, ну чего ты взъелся на него опять?! – она не выдержав напряжения, вскакивает с дивана. – Говорю же, сосед это был. Вадька же, считай, на всё лето уехал. А тому за квартиру платить одному!