Читать книгу Винета - Элизабет Вернер - Страница 1

Жаркий летний день клонился к вечеру. Солнце уже зашло, и только заря алела на горизонте, бросая сверкающий отблеск на почти совершенно неподвижное море, которое, еле зыблясь, поглощало последние лучи гаснущего дня.

В курортном городке Ц., на берегу моря, немного в стороне от места, где в это время дня собиралось шикарное и пестрое общество, стояла простая дачка. Она отличалась от других, большей частью гораздо более роскошных домов только красотой своего местоположения, так как из ее окон открывался великолепный вид на море.

На пороге открытой стеклянной двери, выходившей на балкон, стояла дама в трауре. Она была высокого роста, держалась прямо и могла еще считаться красивой, хотя достигла уже почтенного возраста. Ее лицо со строгими, правильными чертами, вероятно, никогда не отличалось миловидной привлекательностью, но, быть может, именно благодаря этому годы и не могли отнять его холодную, суровую красоту. Черное платье и креповая вуаль указывали на тяжелую утрату, понесенную, по-видимому, совсем недавно, но не было следов пролитых слез в глазах и выражения мягкости в энергичных чертах. Если эту женщину и постигло горе, то оно, вероятно, не глубоко затронуло ее или она уже сумела его побороть.

Возле дамы в трауре стоял господин, также отличавшийся благородной внешностью. Он был, вероятно, лишь на несколько лет старше женщины, но по виду ему можно было дать лет на десять больше, так как время и жизнь не прошли для него бесследно. Его темные волосы уже местами поседели, лоб был покрыт глубокими морщинами, а взгляд имел мрачное, угрюмое выражение, передававшееся всему лицу этого человека. Он с напряженным вниманием смотрел на море, но вдруг нетерпеливо отвернулся и воскликнул:

– Все еще не видно! Они вряд ли вернутся до захода солнца.

– Тебе следовало заранее предупредить нас о своем возвращении – проговорила дама. – Мы ждали тебя лишь через несколько дней. Впрочем, лодку нельзя будет увидеть раньше, чем она обогнет вон тот лесистый мысок, а тогда уже через несколько минут она будет здесь. – Дама вошла в комнату и обратилась к слуге, вносившему в одну из прилегающих комнат несколько чемоданов: – Спустись к морю, Павел, и, как только лодка молодых господ причалит, доложи им, что приехал граф Моринский.

Слуга вышел. Граф Моринский, покинув свой наблюдательный пост на балконе, вернулся в комнату и сел рядом с дамой.

– Прости мое нетерпение, – сказал он, – я должен был бы пока удовлетвориться свиданием с сестрой, но ведь я не видел своего ребенка целый год.

– Положим, тебе не придется увидеть «ребенка». В этом возрасте год очень много значит; Ванда обещает стать красавицей.

– А ее духовное развитие? В письмах ты все время очень одобрительно высказывалась по этому поводу.

– Без сомнения. Мне приходилось скорее сдерживать, чем подгонять ее. Но дело не в этом. Ванда обладает сильно выраженным упрямством и всегда умеет настоять на своем. Иногда мне даже силой приходилось принуждать ее к послушанию, так как она очень склонна к неповиновению.

– Странный упрек из твоих уст! Всегда иметь свое мнение и во всем поступать по-своему – это, кажется, преобладающая черта твоего характера и вообще свойство всей нашей семьи.

– Которое, однако, ни в коем случае недопустимо у шестнадцатилетней девушки, потому что здесь оно проявляется лишь в виде упрямства и капризов, – перебила графа сестра. – Могу наперед сказать, что тебе еще не раз придется бороться с этим.

Такой оборот разговора был не особенно приятен графу.

– Я знаю, что не мог оставить свою дочь в более надежных руках, чем твои, – уклончиво ответил он, – а потому вдвойне радуюсь, что теперь, когда я снова беру Ванду к себе, ей не придется совершенно лишиться твоего общества. Я не думал, что ты решишься возвратиться так скоро после смерти мужа, и предполагал, что ты останешься в Париже, по крайней мере, до тех пор, пока Лев получит образование.

– Я никак не могла привыкнуть к Парижу, несмотря на многолетнее пребывание там. Участь изгнанников незавидна, ты знаешь это из собственного опыта. Князь Баратовский, конечно, не мог возвратиться на родину, но его вдове и сыну нельзя запретить этого. Поэтому я безотлагательно и приняла такое решение. Лев должен, наконец, подышать родным воздухом, чтобы почувствовать себя истинным сыном своей родины. Он является теперь единственным представителем нашего рода. Правда, он еще очень молод, но он должен повзрослеть и привыкнуть к обязанностям и задачам, которые возложены на него после смерти отца.

– Где ты думаешь поселиться? – спросил граф. – Ты знаешь, мой дом в любое время…

– Я это знаю и очень благодарна тебе, но для меня теперь важнее всего обеспечить будущее Левы и дать ему возможность занять положение в свете, подобающее его имени. В последние годы это было довольно тяжело, теперь же стало совершенно невозможно. Тебе известно наше материальное положение, и ты знаешь, каких жертв стоило нам наше изгнание. Необходимо что-нибудь предпринять. Ради своего сына я решилась сделать шаг, которого никогда не сделала бы для себя. Ты не догадываешься, почему я своим летним местопребыванием избрала именно Ц.?

– Нет, но меня это удивило. Имение Витольда находится всего в двух часах езды отсюда, и я думал, что ты скорее будешь избегать подобной близости. Может быть, ты в последнее время поддерживаешь отношения с Вольдемаром?

– Нет, – холодно ответила княгиня, – я не видела его с тех пор, как мы уехали во Францию, и не получала от него ни строчки. Он все это время не нуждался в матери.

– Как и мать в нем, – заметил граф.

– Что ж, по-твоему, мне следовало рисковать подвергнуться унижению, встретив отказ? – с легким раздражением спросила княгиня. – Витольд с самого начала относился ко мне враждебно и всегда самым оскорбительным образом пользовался своими неограниченными правами опекуна в ущерб мне. Я бессильна по отношению к нему.

– Однако он вряд ли решился бы запретить тебе, видеться с Вольдемаром; твоих материнских прав в этом отношении вполне достаточно, если бы ты только захотела воспользоваться ими; насколько мне известно, ты ни разу не сделала этого. Будь откровенна, Ядвига, ты никогда не любила своего старшего сына.

Ядвига ничего не ответила на этот упрек. Она молча оперлась головой на руку.

– Я понимаю, что Вольдемар не может занять первое место в твоем сердце, – продолжал граф, – это сын нелюбимого, силой навязанного тебе человека; он напоминает тебе брак, который до сих пор вызывает в тебе озлобление. Лев же – дитя твоего сердца, твоей любви.

– А его отец никогда не подавал мне ни малейшего повода для жалоб, – с ударением добавила княгиня.

– Да, но ты совершенно подчинила себе Баратовского. Впрочем, сейчас не об этом речь. У тебя есть какой-нибудь план? Ты хочешь возобновить прежние, забытые отношения?

– Я хочу воспользоваться правами, которых меня лишило злополучное завещание Нордека, в котором каждая строка была продиктована ненавистью ко мне и которое лишило меня, как вдову и как мать, каких бы то ни было прав. До сих пор оно имело полную силу, но признавало Вольдемара совершеннолетним после достижения двадцати одного года. Недавно ему исполнился двадцать один год, и теперь он – сам себе хозяин. Мне хочется знать, допустит ли он, чтобы его мать искала приюта у родственников, в то время как сам считается одним из богатейших помещиков во всем округе. Стоит ему сказать одно слово, чтобы обеспечить мне и своему брату приличное существование в одном из его имений.

Граф недоверчиво покачал головой.

– Ты рассчитываешь на чувство со стороны этого сына? Я боюсь, что ты ошибаешься. Он с самого раннего детства был чужим тебе и вряд ли его научили любить мать. Я видел его только мальчиком, и он произвел на меня самое неблагоприятное впечатление. Я знаю только одно: уступчивым он никогда не был.

– Я это тоже знаю. Он – сын своего отца, так же необуздан и суров, как Нордек, и ему недоступно все возвышенное; уже мальчиком он во всем был похож на отца, и то, что дала ему природа, вероятно, еще усилилось от воспитания такого опекуна, как Витольд. Я нисколько не обманываю себя относительно характера Вольдемара, но все же думаю, что можно будет повлиять на него. Натуры, стоящие низко по своему духовному развитию, в конце концов, всегда подчиняются натурам высшим, если только уметь воспользоваться этим превосходством.

– А разве ты сумела подчинить себе его отца? – серьезно спросил брат.

– Ты забываешь, Бронислав, что тогда я была семнадцатилетней неопытной девушкой, не знавшей людей. Теперь я справилась бы и с таким характером и сумела бы подчинить его себе. По отношению к Вольдемару на моей стороне еще могущественный авторитет матери. Он подчинится ему.

Несмотря на то, что эти слова были произнесены чрезвычайно решительно, граф отнесся к ним очень недоверчиво; однако у него не хватило времени на возражение, так как в передней послышались поспешные, легкие шаги; дверь открылась с бурной стремительностью, и в нее влетела молодая девушка. Уже в следующую минуту она очутилась в объятиях Моринского, который вскочил и со страстной нежностью прижал дочь к груди.

Княгиня тоже поднялась. По-видимому, она нашла бурное приветствие молодой девушки не совсем уместным, однако ничего не сказала и обратилась к своему сыну, только что вошедшему в комнату.

– Вы очень долго пропадали, Лев; мы уже целый час ожидаем вашего возвращения.

– Прости, мама; но заход солнца на море был так прекрасен, что нам не хотелось пропустить ни одной минуты.

С этими словами Лев Баратовский подошел к матери. Он, действительно, был еще очень молод – лет семнадцати или восемнадцати. Достаточно было одного взгляда на его лицо, чтобы узнать в нем черты княгини; сходство было поразительным, однако молодое лицо Льва, обрамленное темными, слегка вьющимися волосами, имело совсем другое выражение; в нем все обличало огонь и жизнь; в темных глазах сверкала страстность горячего, необузданного темперамента, вся фигура представляла собой такое олицетворение юношеской силы и красоты, что гордость, с которой княгиня подвела сына к дяде, была вполне понятна.

– У Левы нет больше отца, – серьезно произнесла она, – в тех случаях, когда ему понадобятся совет и руководство мужчины, я рассчитываю на тебя, Бронислав.

Граф сердечно и тепло обнял племянника, но отнесся к нему гораздо спокойнее, чем к дочери. Свидание с ней, казалось, оттеснило на задний план все другие впечатления. Его взгляд беспрестанно возвращался к молодой девушке.

Ванда вовсе не была похожа на отца, да и вообще представляла собой совершенно своеобразное существо. Черты ее бледного личика, покрытого лишь слабым румянцем, еще сохранили полудетское выражение. Густые, совершенно черные волосы сильно оттеняли белизну ее кожи, а длинные темные ресницы прикрывали блестящие черные глаза. Действительно, Ванда со временем обещала быть очень красивой; в данную минуту она еще не была красавицей, но зато обладала той своеобразной прелестью, которая присуща некоторым девушкам именно в этом переходном возрасте, еще сохраняющем всю прелесть детства.

Первое волнение свидания прошло, и разговор стал более спокойным. Граф Моринский усадил дочь рядом с собой и, шутя, стал упрекать ее за позднее возвращение.

– Я ведь ничего не знала о твоем приезде, папа, – возразила Ванда, – кроме того, у меня было приключение в лесу.

– В лесу? – перебила ее тетка, – разве ты не была на море вместе со Львом?

– Только на обратном пути, милая тетя. Мы хотели доехать до Букового полуострова. Лев говорил, что по морю туда гораздо ближе, чем по тропинке через лес; я утверждала противное. Мы поспорили и, наконец, решили подтвердить свои доводы доказательствами. Лев поехал на лодке, а я пошла через лес.

– И пришла, когда я уже целых полчаса был на полуострове, – торжественно заявил юноша.

– Я заблудилась, – объяснила молодая девушка, – и, быть может, до сих пор была бы в лесу, если бы меня не вывели.

– Кто же тебя вывел? – спросил граф.

– Леший! – засмеялась девушка, – один из тех духов древних гуннов[1], которые, как говорят, бродят в этих местах. Но теперь ты не должен больше расспрашивать меня, папа. Лев сгорает от нетерпения все разузнать; он всю дорогу мучил меня своими расспросами, а потому не услышит ни одного словечка!

– Выдумка! – со смехом воскликнул юноша, – это только отговорка, чтобы объяснить свое опоздание. Ты скорее согласна сочинить целую историю, чем признать, что я был прав.

Ванда собиралась ответить на это подтрунивание, но тут вмешалась княгиня. Она резко проговорила:

– Отговорка или нет, но в любом случае эта уединенная самовольная прогулка крайне неуместна. Я позволила тебе покататься по морю в сопровождении Льва и не понимаю, как он мог так надолго оставить тебя одну в лесу.

– Ванда во что бы то ни стало, хотела этого, – стал оправдываться юноша. – Она желала решить наш спор только таким способом.

– Да, милая тетя, я хотела этого! – молодая девушка произнесла это слово с таким ударением, которого, вероятно, не разрешила бы себе без спасительного присутствия отца, – и Лев прекрасно знал, что было бы совершенно напрасно удерживать меня.

Лицо княгини ясно выражало, что она и на этот раз находила нужным с полной строгостью противодействовать своенравию племянницы. Она намеревалась сделать ей серьезный выговор, но брат предупредил ее, быстро проговорив:

– Ты позволишь мне взять Ванду с собой? Я чувствую себя несколько утомленным с дороги, и хотел бы пойти в свою комнату. До скорого свиданья! – с этими словами он встал, взял дочь под руку и вышел с ней из комнаты.

– Дядя, кажется, совсем очарован Вандой, – заметил Лев, когда граф и девушка вышли из комнаты.

– Он избалует ее, – вполголоса произнесла княгиня, смотревшая им вслед. – Он окружит ее таким же слепым поклонением, как некогда окружал ее мать; Ванда скоро познает свою власть и научится пользоваться ею. Вот чего я боялась при ее возвращении к отцу. Уже первые часы доказали, что я была права. Что это за приключение в лесу, Лев?

– Не знаю! Вероятно, какая-нибудь выдумка Ванды. Сначала она различными намеками возбудила мое любопытство, а затем наотрез отказалась объяснить что-либо и потешалась над моей досадой. Ты ведь знаешь ее манеру.

– Да, я знаю, – на лбу княгини появилась складка, – Ванда любит играть всеми и давать всем чувствовать свои капризы. Тебе не следовало бы так потворствовать ей в этом, Лев, особенно по отношению к себе.

Молодой человек покраснел до корней волос.

– Я, мама? Да ведь я постоянно ссорюсь с Вандой.

– И, тем не менее, подчиняешься всем ее капризам. Но все это – ребячество; я хотела поговорить с тобой серьезно. Закрой балконную дверь и подойди ко мне!

Юноша повиновался; по его лицу было видно, что он чувствовал себя уязвленным, однако княгиня не обратила внимания на настроение сына.

– Ты знаешь, – начала она, – что я уже была один раз замужем, прежде чем отдала свою руку твоему отцу, и что от этого брака у меня есть сын. Ты знаешь также, что он воспитывался в Германии, но никогда еще не видел его. Это должно произойти теперь, ты с ним познакомишься.

Лев с выражением величайшего изумления обернулся.

– С моим братом Вольдемаром?

– С Вольдемаром Нордеком, да! – Ударение, с которым княгиня произнесла это имя, заключало в себе, может быть, невольный, но очень решительный протест против всякой связи между этим Нордеком и потомком рода Баратовских. – Он живет недалеко отсюда, в имении своего опекуна. Я известила его о нашем пребывании здесь и ожидаю его на этих днях.

Недовольство Льва испарилось; предмет разговора, по-видимому, крайне интересовал его.

– Мама, – нерешительно произнес он, – не могу ли я, наконец, более подробно узнать эту мрачную семейную историю? Я знал только, что твой первый брак был несчастлив, что ты совершенно порвала с родными Вольдемара и его опекуном. Однако и это я понял только из намеков дяди и старых слуг. Я никогда не решался задавать отцу или тебе вопросы по этому поводу, так как видел, что это причиняет отцу боль, а тебя сердит. Вы оба, казалось, старались не вспоминать об этом браке.

На лице княгини появилось странное выражение жестокости, и с такой же жестокостью она ответила:

– Без сомнения. Унижения лучше всего предавать забвению. Не спрашивай меня теперь об этом! Тебе известны факты, удовлетворись этим. Я не могу шаг за шагом вводить тебя в семейную драму, о которой до сих пор не могу вспоминать без ненависти к умершему. Я хотела совершенно вычеркнуть эти три года из моей жизни и никогда не думала, что буду вынуждена возобновлять эти воспоминания.

– Но что же заставляет тебя делать это? – поспешно спросил Лев. – Неужели наше возвращение? Мы ведь в любом случае поедем в Раковиц к дяде?

– Нет, мой сын, мы отправимся в Вилицу!

– В Вилицу? Но ведь это – поместье Вольдемара.

– Это поместье было бы моим, если бы не существовало завещания, которое лишило меня наследства. Теперь Вилица принадлежит моему сыну, и там, вероятно, найдется место и для его матери.

– Что это значит? – запальчиво воскликнул Лев. – Неужели ты хочешь унизиться перед Вольдемаром до просьбы! Я знаю, что мы бедны, но соглашусь скорее перенести все, от всего отказаться, чем допущу, чтобы ты ради меня…

Княгиня вдруг встала; у нее был такой вид, что сын невольно замолчал.

– Неужели ты считаешь свою мать способной унижаться? – спросила она. – Разве ты так мало знаешь меня? Предоставь мне позаботиться об этом деле! Тебе незачем указывать мне границы, которые я не должна переступать, я сама знаю их!

Лев молча опустил глаза.

– Неужели эта пылкая голова никогда не научится размышлять спокойно? – мягче спросила мать, подойдя к нему и взяв его за руку. – О, как это необходимо в жизни! Свой план относительно Вольдемара я приведу в исполнение сама. Доверься своей матери!

Она привлекла к себе сына, который молча прижал ее руку к своим губам. Когда она наклонилась к юноше, чтобы поцеловать его, то можно было видеть, что эта холодная женщина умела быть матерью и что Лев, несмотря на всю строгость, с которой она с ним обращалась, был ее кумиром.