Читать книгу Свенельд. Хазарский меч - Елизавета Дворецкая - Страница 1

– Пойми ты – этого дела было миром не решить! – услышала Витислава, шагая через порог. – Если волк к овце приходит и говорит, «я тебя съем», будь она умна, хоть как сам Леон цесарь, а без драки не обойдется!

На скрип двери и Свенельд, и его гость – ладожский воевода Эйлав, – повернули головы. Витислава улыбнулась им – сегодня она уже с обоими виделась – и прошла к ларю, где лежало ее шитье.

– Так и здесь, – Свен опять обратился к Эйлаву. – Мы ли с ними не договаривались? Еще Боргар, покойник, за лето до похода ездил в Итиль, все с хакан-беком обсудил. Условия положили, клятвы принесли! Боргар от имени Олава на мече клялся, а тот, Аарон, это… «жив господь!» сказал, у них обычай такой. Уговор был честь по чести. И что с того? Обманул Аарон и нас, и бога своего. Они нашей добычи захотели, да мы не такие рохли, чтобы ее отдавать. Как тут можно было сговориться? Уж или мы их, или они нас.

– Но с чего они вздумали нападать на вас? – недоумевал Эйлав, теребя крупный «молот Тора» у себя на груди. – Чего им не хватало? Раз уж был уговор! Вы сами-то выполнили его?

– Да выполнили мы! Как прибыли к Итилю, на то же место, где по пути на море стояли, так стали ждать хакан-бека. Он своих людей прислал, чтобы половину всего добра отделить, и мы ни полшеляга не утаили. Хазары сами все лодьи осматривали, серебро взвешивали, всякую ветошку перещупали. Еще нас провести норовили: берут кафтан в пятьдесят дирхемов, а говорят – он двадцать стоит!

– Держава хазарская древняя, могучая, знатная! – не возражая прямо, Эйлав с недоверием покачал головой. – С чего им уговор нарушать? Может, вы чем обидели их?

Эйлав был довольно крупный мужчина обычной для варягов наружности: продолговатое лицо с высоким и широким лбом, крупный нос, ровные светлые брови, такие же светлые усы, борода и длинные волосы, спадавшие ниже плеч слегка вьющимися жирноватыми прядками. Лет ему было от тридцати до сорока, широкая грудь, мощные плечи, низко повязанный пояс придавали ему вид основательный, как у тяжелого вместительного ларя. Обитая почти на берегу Варяжского моря[1], он держал в крепости Альдейгьи-Ладоги сильную дружину, но своего места почти никогда не покидал, чтобы не оставлять начало великого пути из северных морей в южные без защиты от морских конунгов. Его не было на тех пирах у Олава, когда прибывшие из-за моря рассказывали о своих приключениях последних трех лет; но зимой, после «нового Йоля», он приехал из Альдейгьи в Хольмгард, желая сам разобраться в этих удивительных делах.

Витислава тем временем села на ларь и снова взялась за шитье. Отсюда ей было хорошо видно лицо мужа, и она то и дело на него поглядывала, стараясь наглядеться впрок перед новой скорой разлукой. И эту разлуку сделало необходимой именно то, о чем Свен сейчас беседовал с гостем.

– Ничем мы их не обидели! – с досадой ответил Свен. – Арсии кричали, дескать, отомстят нам за сарацин, что мы на море Хазарском побили-пограбили, они, мол, с ними одной веры. Но если так, зачем нас к ним пропустили? Ты сам понимать должен: ты в Альдейгье сидишь, чтобы никакой хрен отважный из Варяжского моря к Альдейгье и к нам не прошел, верно? И отец твой для того там сидел, и дед. Такого у вас нет в обычае, чтобы викингов в Гарды пропускать, а потом, как с добычей назад пойдут, мести искать!

– Пф-ф! – Эйлав фыркнул и засмеялся, а Свен переменился в лице, изумленный собственным домыслом: если бы Эйлав вздумал так поступить, он бы счел его предателем и даже дважды предателем, желающим погреть руки на чужой крови, и покарал бы по мере сил.

– Хотели своих защитить, – продолжал он, – так и нападать надо было, пока мы туда шли, к Аль-бабу, а не обратно! А они напали, когда мы уже с добычей возвращались. Выходит, не месть им нужна была, а добыча наша. Еще такое люди говорили: мол, хакан-бек думал, может, сарацины нас перебьют. Ему и то, и то хорошо: мы ли сарацин побьем, сарацины ли нас, хазарам все легче жить. А как мы вернулись, они увидели, что мы одолели да добычу взяли хорошую, так и решили нам веселье попортить. И добычу отнять, и людей перебить, чтобы больше уж не тревожиться, не придется ли им еще каких данников потерять.

– Со страху, что ли, напали на вас? – не поверил Эйлав.

– Может, и со страху. Наша сила им как кость в горле. Столько руси они никогда еще не видели. Раньше мы, люди Олава, были сами по себе, киевские – сами по себе, днепровские, бужанские… А теперь глядь – мы все вместе, да пять тысяч войска набрали! Они небось себе думали: в этот раз мы на сарацин пошли, а на другое лето куда? Радимичи были их данниками, а стали киевскими. И сын Хельги киевского там голову сложил, на том самом месте, – понизив голос, добавил Свен. – Я уж потом рассудил: может, это они так Хельги отомстили, что земли отнял? Идти походом, опять радимичей отбивать у них сил нет, вот так, по-подлому наброситься… И ведь говорили люди…

Его русые, выцветшие за три жарких лета брови сдвинулись над глазами цвета желудя. Он уже не раз вспоминал: давным-давно, зимой перед походом, когда они с братом Велерадом и Боргаром собирали дань с Мерямаа и звали с собой на сарацин тамошних мерен и русов, кто-то из умных людей предупреждал: не ловушку ли вам хазары приготовили? Обездолил хазар Хельги киевский, данников отнял, а они обиду затаили – ударят, когда не ждешь. В те дни они сочли это пустыми страхами: хазары сами враждуют с сарацинами, им выгодно своим врагам урон нанести чужими, русскими руками. И это ведь правда. Другое дело, что хазары и эти руки попытались укоротить, когда стали не нужны.

– Удивительно оно мне! – Эйлав опустил ладони на колени и вздохнул, будто сожалея, что никак не может уяснить себе произошедшее. – Держава древняя, мудрая, богатая, могучая, всеми уважаемая! И чтобы свое слово нарушить, клятву преступить… Своего же бога не боятся?

– До бога им, видать, далеко, а до нас близко. Была держава уважаемая, да как зубы растеряла, стала что медведь-шатун – где сумеет, там и урвет. Ну да мы ведь не овцы, – Свен сердито мотнул головой. – Пожалеет хакан-бек, что псов своих не удержал.

Витислава смотрела в лицо Свену: его взгляд на миг стал жестким, угрожающим, ноздри дрогнули, губы немного сжались. Он вернулся домой всего два месяца назад, перед этим пробыв в военном походе три лета и две зимы. А теперь снова готовился уйти. За эти два месяца она множество раз выслушала длинную сагу о походе на сарацин, и целиком, и частями. Более полугода прошло с тех пор, как сарацинская дружина хазарского хакан-бека напала на стан русского войска на берегу реки Итиль. Русы уже возвращались домой, уже расплатились с хазарами за разрешение пройти через их земли – отдав половину своей добычи! – и не ждали для себя ничего худого. При первом внезапном натиске хазарской конницы русы потеряли около тысячи человек убитыми и ранеными, и большинство потерь пришлось на северное войско, возглавляемое Свенельдом и его старшим братом, Годредом. При воспоминании о том дне на их лицах и сейчас проступала ярость – они не могли простить хазарам вероломства и кровопролития. А на другую ночь, когда русское войско покидало негостеприимный берег, сгинула прикрывавшая отход дружина киевских русов под началом молодого Грима конунга – он приходился сыном Хельги киевскому и зятем Олаву хольмгардскому. Ни один человек не смог потом рассказать, как он погиб: те, кто мог это видеть, пали вместе с ним. Никто не знал, кем, где, как Грим был похоронен – и похоронен ли? Это усиливало скорбь его близких и жажду мести – настолько, что даже ждать до следующего лета не было мочи. Бесчестье жгло, горе требовало расплаты. Первый поход возмездия должен был начаться уже через несколько дней. Только надежда на месть оживила Ульвхильд – юную вдову Грима, успевшую пробыть его женой всего каких-то несколько месяцев.

Кроме потерь, столкновение на берегу Итиля повлекло за собой и другую трудность: для русов оказалась закрыта переволока с Итиля на Ванаквисль-Дон. Северному войску пришлось искать обратный путь через неведомые земли незнакомых или полузнакомых племен и не раз еще нести потери в сражениях с буртасами и чермису. Три месяца они пробирались по рекам через леса, пока наконец Волгыдо, западный приток Итиля, не привела их в Мерямаа, знакомые русам земли их давних уже данников-мерен. Так выяснилось, что от Меренской реки можно попасть на верхний Итиль, в страну булгар. Это немного утешило Олава в потере хазарских торгов, которая иначе стала бы сокрушительной: появилась надежда, что раздор с хакан-беком не лишит южную и северную русь серебряных шелягов и шелковых одежд. До использования вновь открытых дорог оставалось еще далеко: нужно было проложить безопасный путь до Булгара, отправить посольство к Алмас-кану, обсудить и утвердить договор. Это были дела на годы. Но чтобы уверенно приступать к ним и рассчитывать на уважение от старых и новых союзников, русам предстояло отомстить хазарам за вероломство и смерть Грима сына Хельги.

Даже самими русами эти новости принимались с трудом. Торговля с Хазарией была делом давним и привычным; в самом Итиле проживало сколько-то «хазарских русов», из которых иные даже приняли вслед за беками жидинскую веру. В Итиль стекались товары северных племен: разная пушнина, олений рог и рыбий зуб, точильный камень, кожи, бобровая струя, янтарь, березовая древесина, мед и воск, пленники, захваченные в набегах на чужие края. Там все это перепродавалось, итильские русы вместе с хазарскими купцами добирались до Багдада, где меняли меха на серебряные шеляги, шелковые одежды и стеклянные бусины. За много лет все привыкли к этому обмену, и самого Эйлава погнало в Хольмгард не столько любопытство, сколько беспокойство варяжских торговых людей, оставшихся на зиму в Альдейгье: как же теперь? Будет ли дальше серебро? Уже лет сто, а то и полтораста, поток серебра лился с юга на север, достигая чуть ли не Ётунхейма. Там, где он перетекал от сарацин в северную половину мира, давно и прочно сидели хазары. Без их ведома и позволения ни один славянский князь или северный конунг не увидел бы ни кусочка шелка. И вот ворота на древнем Пути Серебра захлопнулись. За лето и зиму по землям разошлись слухи о кровавом раздоре между хазарами и русами, и в Свеаланде забеспокоились, стоит ли на следующее лето снаряжать корабли.

– Ты подумай, что теперь будет! – втолковывал Свену обеспокоенный Эйлав. – Весной придут ко мне корабли, а я что людям скажу? – Он имел в виду торговых гостей из Свеаланда и с острова Готланд, постоянно посещавших Ладогу и когда-то давших самых первых поселенцев этого места. – Некуда вам ехать, с хазарами торгового мира больше нет? Привезут они ножи, камень точильный, горшки каменные, железо привезут, рог олений, клык моржовый, а словене чем расплачиваться будут, если серебра нет?

– Бобрами да куницами, как всегда.

– А серебро где брать? Шелка, бусы? Без всех хазарских товаров мы останемся.

– Придется в Киев путь держать, к Хельги Хитрому. У него теперь с греками есть торговый мир. Наши товары и грекам сбывать можно, серебро и паволоки у них не хуже хазарских.

– Но у старого Бьёрна из Уппсалы нет торгового мира с Хельги!

– Это уж не наша забота! – Свен развел руками. – И не твоя. Пусть послов снаряжает, договаривается. А пока будут туда-сюда ездить, может, мы с булгарами столкуемся. А до Булгара и путь ближе, чем до Итиля, и легче гораздо – от Меренской реки все по воде, без волоков.

Эйлав вздохнул: он тоже понимал, что толк из этих замыслов выйдет через несколько лет, и то если все пойдет хорошо.

Дверь снова отворилась, просунулась голова смуглого мужчины с продолговатым лицом, высокими скулами и узкими, хотя не раскосыми глазами; на вид ему было хорошо за сорок, а то и за пятьдесят, но вид он имел оживленный и бойкий, каждая морщина из нажитых в дальних странствиях как будто улыбалась. Это был Мамалай – булгарский купец, бывший пленник, по доброй воле прибывший с дружиной в Хольмгард и уже ставший тиуном на новом Свенельдовом дворе. Его большой опыт, умение разбираться в товарах и припасах, умение считать и высчитывать очень пригодилось такой юной хозяйке, какой была в свои четырнадцать лет Витислава.

– Господин, итле-ха[2]! – Мамалай поклонился Свену. – Приехали люди, сказали – Доброжа, их отец прислал припас. Прикажешь принять?

– Да, принимай! – Свен кивнул ему и встал, пояснив Эйлаву: – Расплатиться надо. Потом посмотрел на Витиславу: – Подружие моя, сходи добудь пять шелягов, принеси мне, добро сотворя[3].

Витислава встала, выпрямилась и с величавой плавностью направилась в шомнушу, где, вплотную к хозяйской лежанке, стоял ларь с серебром. Ее распирало от гордости, что перед посторонним знатным человеком, ладожским воеводой, Свен показывает, что доверяет ей распоряжаться серебром, как самой настоящей хозяйке, как Олав доверяет Сванхейд, своей дроттнинг[4]. Бронзовый ключ с литой узорной ручкой хранился у Вито, подвешенный к одной из двух наплечных застежек (при хороших гостях она надевала варяжское платье как более богатое). Хозяйка в большом доме носит только такие ключи, от сокровищ, сами похожие на украшения. А уж тяжеленную гремящую связку больших железных ключей от клетей, погребов и всяких медуш таскает ключница (в сию должность, при условии сохранения воли, была произведена Милуша, вдова одного из погибших в походе хирдманов), чтобы пользоваться ими, когда госпожа прикажет что-нибудь убрать или достать. Свенельд и Витислава меньше месяца назад вселились на новый двор и зажили, как положено молодой семье; Вито каждый день втайне восхищалась тем, что она теперь настоящая хозяйка! Свенельд был старше нее на девять лет, но Вито казалось, что на все двадцать: он уже столько дальних стран повидал и столько опасностей пережил, что сорокалетнему хватило бы с избытком. Когда они впервые встретились, ему было уже двадцать и он был взрослым мужчиной, способным ходить за море, а она – девочкой, еще не облаченной в поневу. За три года, пока Свен воевал с сарацинами, Вито заметно подросла и уже годилась в жены, но для Свена, как ей казалось, прошло не три года, а все десять. Она уже была ростом с Радонегу, свою свекровь, но рядом со Свеном чувствовала себя девочкой, волей судениц посаженной на место, где требуется взрослая женщина.

Изо всех сил Вито старалась вести хозяйство как можно лучше, ничего не упускать. Но не давала покоя мысль – уже скоро она останется в новом богатом доме одна… Если бы у нее появился ребенок! Родив дитя, она по-настоящему станет женщиной и уже не будет опасаться, что Свен на нее саму смотрит как на дитя.

Неся шеляги в маленьком мешочке, Витислава вышла во двор. Свен стоял у возов, в наброшенном на плечи незапахнутом кожухе, наблюдая за разгрузкой. Распоряжался Мамалай, а дренги таскали бочонки с солониной и мешки с зерном от саней в клеть. Это были свеи из тех, что остались в Хольмгарде на зиму; как люди, носящие оружие, они неохотно прислуживали по хозяйству, но вынуждены были сами о себе заботиться, как в походе. С Хазарского моря привезли только серебро и платье, челядь не брали, но в этот раз Свен собирался привести полон и скот. Вито и радовалась, что к лету у нее будет много слуг и служанок, свое собственное стадо, но и тревожилась – как она со всем этим управится? Станет ли челядь слушать такую юную госпожу?

Рядом со Свеном стоял мо́лодец лет двадцати, в туго подпоясанном белом овчинном кожухе, по виду из словен – сын старейшины, приславшего припасы. Совершенно такой же, как сотни ему подобных: простое лицо с крупными чертами, яркие губы, широкий нос, легкая светлая бородка, опушившая щеки. Светлые ровные брови выделялись на сильно загорелом лице, как и у самого Свена; отметив это, Витислава подумала, что и молодец, как видно, был в сарацинском походе.

Вот все перетаскали, Мамалай поклонился господину, Вито передала Свену мешочек. Он высыпал шеляги на ладонь и передал молодцу. Тот принял их, ссыпал в свой кошель на поясе, еще раз слегка поклонился Свену:

– Дозволь слово молвить.

– Слушаю, друже! – кивнул Свен.

Былемира, Нетешина сына, он и правда знал по недавнему походу: тот входил в дружину Сдеслава из Словенска, собравшего к себе словенских ратников с берегов Ильменя, и вместе с другими словенскими боярами бывшего под началом Свена и Годо.

– Возьми меня и двух моих братьев в дружину, как пойдешь на хазар.

Свен улыбнулся и удивленно присвистнул:

– И ты на хазар хочешь? Так скоро? Постой, ты ведь женился только что! – Он взглянул на пояс Былемира, который указывал на молодого женатого мужчину, еще не имеющего детей. – Правда же?

– Истинно, – с улыбкой подтвердила Вито, помнившая, как Былимова жена приходила к ней на новоселье среди других словенских молодух.

Вернувшихся отроков, привезших свою долю добычи, их отцы на радостях женили сразу после похода, благо начало зимы для этого самое подходящее время, а невест им подобрали годы назад. Иные из этих невест, увы, своих женихов не дождались и теперь осторожно приглядывались к молодым свеям – пожелай те остаться здесь и набери довольно добычи для обзаведения хозяйством, так были бы женихи не хуже других. Однако в нынешний поход Свен и Годо собирались только с наемниками-варягами, словенских ратников с собой не звали. И особенно странно было такое желание от молодца, едва успевшего жениться. Сам Свен никуда бы не пошел, если бы не обязанность поддержать брата: Годред взялся отомстить хазарам за смерть Грима, рассчитывая в награду получить его вдову, Ульвхильд, дочь Олава.

– И ты, господин, женился только что, – Былим слегка улыбнулся.

– Мой брат дал обет отомстить за Грима конунга.

– Ну так и нам есть за кого мстить. Вуй мой, Быслав, Себегостев сын, на Итиле сгинул.

Свен еще раз просвистел. Быслава он, конечно, помнил – тот и поднял тревогу, первым поняв, чем грозит русам пыльное облако со стороны степи. Но того первого натиска хазарской конницы Быслав не пережил.

– Коли ты идешь мести искать – и мы пойдем, – добавил Былим. – Мы чай не хуже людей. А месть у нас и у вас общая.

В этих словах звучало сдержанное, но уверенное достоинство.

– Отец тебя отпустил… и братьев твоих?

Видно было, что Свен вовсе не прочь принять эту помощь, но не хочет ради этого ссориться со старейшинами. А тем едва ли понравится, если молодцы забросят дом и своих молодух да примутся ходить с одной войны на другую, словно безродные варяги.

– Отпустил. И меня, и Голчу со Станятой. Нам всем Быслав вуем приходился, и коли ты пойдешь мести искать, а мы дома останемся, нам всем бесчестье будет.

– Братья-то – отроки?

– Отроки еще. Шестнадцать и семнадцать им.

Значит, в пору сборов в первый поход были еще слишком юны.

– Так и что: я в тот поход собирался, не старше Станяты был, – добавил Былим.

Теперь это был мужчина; среднего роста, с крепкой шеей и спокойным, уверенным взглядом серых глаз, он имел вид человека надежного и толкового. За три года в походе он повидал больше, чем иные из его сидевших дома родичей за тридцать лет.

– Ин будь по-вашему, – кивнул Свен. – Ты братьев подучи, пока время есть. А то они ведь топором только с деревьями воевать привычные, да?

Былим еще раз поклонился и, не тратя лишних слов, повел сани прочь со двора.

Свен направился обратно в избу; судя по его лицу, он был доволен, хотя Вито не очень поняла – чем дружину так обогатит один молодец и два отрока?