Читать книгу Демон по имени Санкт-Петербург - Элла Крылова-Гремяка - Страница 1

1. Влюблённость

Ещё когда я была ребёнком, меня больно коробило от слова Ленинград. Я упорно говорила и писала: Петербург. Хотя этот город в глаза не видела. В знаменитом фильме «Ирония судьбы или С лёгким паром» Петербург своими новостройками не отличается от Москвы. Вот я и думала, что серая московская многоэтажка, в которой я живу, могла бы стоять в центре Петербурга. Но однажды на Новый год мне подрали открытку с Медным всадником. «А на картинке той площадь с садиком, / а на ней камень с медным всадником», – пел великий русский рапсод Александр Галич, но тогда я ни Галича, ни этой песни не знала. Однако, от простой открытки на меня повеяло какой-то новой реальностью, запредельно прекрасной. И я дала себе клятву, что обязательно увижу Петербург.

2. Первое свидание

Когда летом 1984-го года в пять часов утра я впервые ступила на поребрик Невского проспекта, у меня случился эстетический шок. Я была счастливо больна античностью, классицизмом, вообще европейской культурой, а в русской культуре признавала только Серебряный век. Да ведь поэты Серебряного века все были европейцами! Короче, грезила я Европой, Россия мне была чужда. И вот, ступив на петербургский асфальт, я оказалась в Европе! Я совершенно не ожидала увидеть в России что-нибудь подобное, поэтому мой шок был вполне закономерным. И очень быстро он сменился состоянием эйфории. Я не ходила по Петербургу, я порхала по нему, как моя любимая бабочка «павлиний глаз». Я с первого взгляда влюбилась в этот город. Нет, даже не влюбилась, а полюбила его глубоко и серьёзно. Тогда я написала вот такие стихи:

А под небом иным

розоватый, прозрачный, хрустальный

замерцал Петербург

сладкой прелестью давней мечты.

И не монументальный

он был, а, как сон, – моментальный,

и боялась, моргнув,

потерять его из виду ты.

Но на Невском проспекте

тебя обдавали духами

незнакомки в вуалях от Блока,

бросаясь Фонтанкою вплавь.

Даже милицьонэры

с тобой говорили стихами,

чтобы ты убедилась,

что всё это – правда и явь.

И когда ты сошла

по ступеням к Неве венценосной,

Петропавловский шпиль

указал тебе путь в небеса.

С той поры вечерами

ты видишь прекрасный, несносный

тот божественный город,

чуть только прикроешь глаза…

Сидя на скамейке в парке Академии Художеств на Васильевском острове и покуривая сигарету, я сказала себе: «Здесь я буду жить». Мне было семнадцать лет.

3. Подарок судьбы.

В восемнадцать лет я встретила мужчину всей своей жизни. Ему было сорок восемь. Цезарь и Клеопатра. Серёжа не верил в долговечность нашего союза, а я знала, что бы проживём вместе всю жизнь. Так оно и вышло. Надо сказать, что в свои восемнадцать я была совершенно сложившимся, взрослым и разумным человеком. Серёжа оказался офицером, да к тому же урождённым петербуржанином, что ему, и так чертовски обаятельному, в моих глазах добавило ещё шарма. Но мы жили в Москве и ни о каком переезде куда бы то ни было и думать не думали. Впрочем, мы вместе съездили в Питер, Серёжа познакомил меня со своим отцом и тётей Женей. Оба были чудесные, прекраснейшие люди. Петербург из красивой открытки превратился в город, согретый дыханием Серёжиной родни, ставшей и моей драгоценной роднёй.

4. Невский проспект. Обольщение

В мае 1990-го года нам позвонил из Питера друг Серёжиного отца. «Срочно приезжай, с Володей беда». У нас была своя фирма, Серёжа был директором, я – его референтом, так что своим временем мы могли распоряжаться, как хотели. И мы тут же рванули в Питер. Беда была страшная. У папы (так я называла свёкра) была огромная опухоль на шее. Диагноз – рак лимфатической системы на последней стадии. И мы с Серёжей остались в Питере ухаживать за папой.

Родная квартира Серёжи располагалась по адресу Невский проспект, дом 32/34. Из окон был виден купол польского костёла, в котором злополучный Дантес венчался с Екатериной Гончаровой. Другим фасадом (работы архитектора Росси) дом выходил на Итальянскую улицу и площадь Искусств, то есть к Русскому музею, Малому оперному театру и Михайловскому садику с памятником Пушкину. Рукой подать до Летнего сада и Невы. Самоё сердце моего любимого Санкт-Петербурга. Я была совершенно счастлива, несмотря на смертельную болезнь любимого папы. Впрочем, он не чувствовал себя больным. Жил полноценной жизнью, попивал с нами водочку, играл нам на аккордеоне (в молодости он был известным джазовым музыкантом). В квартире сохранилась старинная мебель и имелась чудесная печка, облицованная белым кафелем. Мы её разжигали ради удовольствия смотреть на огонь. Квартира была огромная, семьдесят пять квадратных метров, и папа остался её единственным хозяином, а Серёжа – единственным наследником. Квартира была напитана духом Петербурга, и в ней действительно обитали духи. В 2014-ом году я напшу об этой квартире вот такие строки:

Вспомнится острою болью квартира на Невском.

Чудная печка своим веселила нас треском,

духи шептались, сморкались и шлёпали в тапках,

кошка ходила на белых, на мягоньких лапках.

Окна рядком выходили на купол костёла,

где белый мрамор встречал Сына Божия как новосёла.

Стоя под аркой, противясь декабрьскому мраку,

видела я, как неспешно проходят в «Собаку»

Блок, Гумилёв и Кузмин, Мандельштам,

ловко спрыгнув с подножки трамвая,-

чаша их не миновала меня круговая.

Ты диадему с холодного лба подари мне,

леди Ахматова, пусть я сейчас в Третьем Риме,

снов всех серебряных мне не собрать,

но светло вспоминаю

крест католический в окнах – преддверие рая,

ландыши в вазочке глиняной – тело скуделью

Санкт-Петербург поэтический ставило целью,

только скудель прохудилась, и душу украли

бесы от Фёдор Михалыча. Это у крали

типа Настасьи Филипповны в норме неврозы,

я же не вспомню столичные злые морозы,

ландыши вспомню и чудную в кафеле печку.

С Богом, не чокаясь, пью за судьбу человечью,

где с нашим счастьем мы сами себя разлучаем,

где и пасхальный нам благовест кажется

плачем печальным.

Выпью, слезу уронив, за квартиру на Невском,

чудную печку напомнит свеча своим

траурным треском…

«Собака» – восстановленное из небытия кафе «Бродячая собака», где бывали все поэты моего любимого Серебряного века. А острая боль – от того, что, получив эту уникальную квартиру в наследство, Серёжа её профукал, обменяв на другую, потому что ему предложили хорошие отступные. Без моего участия дело это не обошлось. И только гораздо позже мы с Серёжей поняли, что, отдав невскую квартиру, мы совершили роковую, смертельную ошибку. Нет, даже не ошибку, а преступление, прежде всего против нас самих.

Когда папа умер, в квартире образовалась огромная чёрная брешь, засасывающая куда-то в небытие, мне было так страшно, что хотелось бежать из Питера без оглядки. Мы быстро сдали квартиру шведу Бенгту с русской женой Татьяной и уехали в Москву.

5. Переезд

Квартира на Невском была сдана, но всё равно требовала внимания, так что нам приходилось жить на два города. И нам это надоело. Мы решили перебраться в Петербург. Московскую однушку мы обменяли на роскошную двухкомнатную квартиру на Васильевском острове. Сбылось то, что я себе напророчила! Квартира была прямо в одном из флигелей Академии Художеств. Васильевский остров, четвёртая линия – просто готовая строчка стихотворения… С этим обменом был связан мистический случай.

Летом 199го года мы с Сережей поехали из Москвы в Питер посмотреть подобранные для обмена квартиры. У нас было три варианта. Два были на окраинах города, и мы начали с них. А потом поехали на Васильевский остров. Квартира находилась во флигеле за спиной Академии Художеств. Мне понравилось, что есть небольшой придворный парк. Взяли ключ у соседей, вошли. Обе комнаты заливало яркое июльское солнце. Квартира была свежеотремонтирована и совершенно пуста, если не считать стоящей в большой комнате ржавой раскладушки, застеленной дырявым одеялом. Мы присели на нее, выкурили по сигарете, и решили, что будем здесь жить. Вечером вернулись в Москву. А утром следующего дня я проснулась оттого, что в глаза мне било солнце. Я открыла глаза и увидела высокое прямоугольное окно, в которое проникали яркие солнечные лучи. Я лежала на чем-то жестком. Чтобы определить, на чем именно, стала ощупывать рукой свое ложе. Рука нащупала металлическую основу и ворсистую ткань. Я поняла, что лежу на раскладушке, покрытой дырявым одеялом. Я огляделась. Дешевые обои в цветочек, дощатый крашеный пол. Я была в Питере, в квартире на Васильевском острове! Осознание этого факта меня потрясло. И тут какая-то мощная сила стала куда-то тянуть меня, как бы засасывая в воронку. И я очутилась в своей московской квартире. Некоторое время не могла пошевелиться, потом в позвоночнике возник сильный жар, мгновенно пролившийся в конечности, и ко мне вернулась способность двигаться. Мое перемещение не было сном, слишком ясно я всё осознавала.

Вид из окон был совсем не ахти: серый двор-колодец, ни кустика, ни травинки, грязная охра флигеля насупротив. Но зато рядом был академический парк и выход к Неве – к набережной, где на парапете сидели в вечной медитации египетские сфинксы. С набережной через Неву – вид на Исаакиевский собор. А недалеко от дома – Андреевский собор, и его благовест вплывал прямо к нам в окна. И все красоты Петербурга – в пешей доступности. Но вот что странно. Мы с Серёжей, такие открытые, эмоциональные, общительные, перебравшись в Питер замкнулись каждый в себе. Серёжа жил в одной комнате, я в другой. С нами была наша кисонька-доченька Юльча, но и она была замкнута на себя: плотно занималась медитацией.