Читать книгу Вот просто жизнь - Элла Николаевна Серегина - Страница 1

На алтарь Мнемозины

_________________________________

УХМЫЛКИ СУДЬБЫ

1. Дед Матвей

Сестрица моя Алёнушка прикупила дачу в Псковской области. Дача представляла собой деревенский дом-пятистенок, располагавшийся на обширном участке, не круто спускавшемся к речке. На участке имелись плодовые деревья и баня. Для Алёны баня была таким же необходимым удобством жизни, как для древних римлян их знаменитые термы. Алёнино хозяйство находилось в глухой деревне с как будто нарочно выбранным названием Алёнино Захонье.

В соседнем доме жил дед Матвей. Жил он бобылем, но от одинокой жизни не опустился и не спился. Пил весьма умеренно, одевался бедно, но чистенько.

* Приходит «новый русский в Эрмитаж. Осматривается. «Да, – говорит, – бедненько тут у вас. Бедненько, но чистенько».

Бороды дед Матвей не носил, был гладко, по-римски, выбрит, как и полагалось служителю терм. Да и в лице его, скульптурном, с крупными карими глазами и крупным же мясистым носом, как мне казалось, было что-то римское.

Алёна попросила деда Матвея присматривать за ее домом, платила ему за это небольшие для нее, а для него, пенсионера, существенные деньги. И когда мы приезжали в деревню «оттянуться», нас ждали: приготовленный ужин, протопленная баня и дед Матвей, веселый оттого, что в этот вечер он будет не один.

Прошёл год, прошел другой. И вот дед Матвей сказал Алёне: «Леночка, я больше не смогу быть вашим домовым». «Почему?» – естественно, поинтересовалась Алёна, сразу заподозрив, что дед хочет повысить плату за свои услуги. Но ответ был совершенно неожиданным: «В Германию уезжаю. На ПМЖ.» «В Германию?» – не на шутку удивились мы, слишком уж не вязался старый деревенский отшельник с родиной Гёте и Вагнера. «Да, Лена. Видите ли, я еврей. Германия кается за Холокост и приглашает нас к себе».

Наверное, работает теперь дед Матвей «домовым» где-нибудь в Баварии. А может, и не работает вовсе, а неспешно поцеживает пиво в той самой, печально знаменитой мюнхенской пивнушке.

2. По ком звонит колокол

Однажды летним ранним утром нулевого года я проснулась от каких-то странных звуков, похожих на взрывы петард. Подумала спросонья: «Наверное, корабли на Неве стреляют», – близился день ВМФ. И опять заснула. Но через некоторое время проснулась снова – уже от звонка в дверь. Проснулся и Сережа, ворча, натянул штаны и пошел открывать. За дверью была милиция. «Вы ничего не слышали?» – поинтересовался милиционер. Сережа пожал плечами. «Я слышала какие-то хлопки, – встряла я. – А что?» «Не хлопки это были, а выстрелы, – сказал милиционер, глядя не на меня, а на картину, изображающую морской прибой, – олигарха какого-то убили».

Флигель, где мы обитали, располагался за спиной Академии Художеств. Каждый день мы выходили во двор, проходили через арку в небольшой академический парк, пересекали его и выходили на набережную, где красовались привезенные из Египта сфинксы, и где в теплое время года я, скинув обувь, омывала ноги в невских волнах. Киллеры полностью повторили наш ежедневный маршрут. Они (было их четверо), оставив машину прямо под нашими окнами, прошли по парку, вышли к Неве и притаились за гранитным парапетом, над которым по сей день возвышается бесстрастный сфинкс. Вскоре на набережную выехал черный «Мерседес» олигарха в сопровождении джипа с охраной. Киллеры расстреляли «Мерседес» из гранатометов и спокойно (охрана даже не пикнула) вернулись к своей машине, по дороге бросив оружие под упомянутой аркой. Сели в машину и укатили. Всё это нам рассказали соседи по дому. Мы с Сережей насторожились: сестрица моя Алёнушка работала в фирме какого-то нефтяного магната. Позвонили. «Ленка, это часом не твоего шефа грохнули?» – весело осведомился Сережа, понимая, что таких совпадений не бывает. «Юмор здесь не уместен, – сурово ответила Елена, – именно моего шефа убили два часа назад на Университетской набережной».

* Стоят в подъезде два киллера. Один смотрит на часы и говорит другому: «Что-то наш клиент запаздывает. Я волнуюсь: не случилось ли с ним чего?»

Потом Елена говорила, что Капыш был очень хороший человек: знал в лицо и по имени всех сотрудников (две тысячи персон), многим безвозмездно помогал деньгами.

Выстрелами Капышу оторвало обе ноги. Но его можно было спасти. Увы, «скорая» не оправдала своего названия, и бедняга умер от потери крови.

3. Хозяева руин

Сестрица моя Алёнушка купила дачу в Стрельне, в аккурат напротив Константиновского дворца. Дворец представлял собой почти руину, да и Ленкина дача была не сильно лучше: в доме надо было делать капитальный ремонт. Зато участок был шикарный, двухъярусный, обрамленный со всех сторон высокими соснами и кленами. Мы приезжали в Стрельну на шашлыки в любое время года: и весной, когда цвели нарциссы и ручей на участке превращался в речку; разумеется, летом; осенью, когда под ногами шуршали кленовые листья; и даже зимой, когда, разгоряченные вином, мы валялись и кувыркались в снегу, как дети. Доев шашлык, мы шли лазить по руинам Константиновского дворца. Фотографировались на выщербленных ступенях, с риском для жизни ходили по шатким ветхим мостикам. Гуляли по обширному парку с зелеными кошачьими глазищами прудов, выходили к заливу. Помню, в начале мая, одетая в теплую куртку и шерстяную шапку, я скинула кроссовки, закатала джинсы и пошла по мелководью «маркизовой лужи» в сторону горизонта. Метрах в двадцати от берега из воды торчал огромный валун, я вскарабкалась на него и огласила окрестности своим мощным контральто, которое, надо полагать, было слышно где-нибудь в Мальмё: «Ave Maria, gratia plena…»

И вот однажды мы приехали в Стрельну и увидели… забор. Забор тянулся вокруг всего Константиновского дворца, захватывал парк, перекрыв выход к заливу. Вдоль забора ходили взад-вперед охранники с овчарками, а за забором лихорадочно велись строительные работы. Оказалось, Путин решил превратить дворец в свою резиденцию. Сладкая жизнь в Стрельне для нас кончилась, зато земля там (страна-то у нас холуйская) в разы подскочила в цене. Сестрица моя Алёнушка продала свою недостроенную дачу и купила виллу на Кипре.

Константиновский дворец действительно снова стал дворцом. Мой приятель был там на одном из путинских международных застолий. Ел и пил, ел и пил, пока не приспичило ему понятно, куда. Обошел он весь дворец и… не нашел ни одного туалета. На Стрельну уже опустились сумерки. Бедолага выбежал из дворца и пристроился за каким-то кустиком. И вдруг из-за соседнего кустика, спешно застегивая ширинку, выскочил премьер-министр Италии Сильвио Берлускони.

4. «Из наших, из поляков, из славян…»

Папа Римский Иоанн Павел II в рекомендациях не нуждается. Чтобы войти в историю, ему бы хватило одного только публичного покаяния за деяния Инквизиции. Но он совершил еще много добрых дел. Я очень симпатизировала польскому Папе и решила написать ему. И написала. О своей любви к Польше, к поэзии Норвида и Шимборской, к польскому кино («Фараон», «Пепел и алмаз», «Ва-банк»). О своем сочувствии к полякам, которым досталась такая нелегкая историческая судьба, связавшая их с Россией кровно-кровавыми узами любви-ненависти. К письму я приложила книгу своих стихов «Спаси и сохрани». Адрес? Да просто: Holy Father, Vatican. Я не то что не рассчитывала на ответ, я не думала, что письмо вообще дойдет.

Ответ пришел через три месяца – 18 декабря 2000-го года: «Государственный Секретариат считает для себя честью уведомить Вас о том, что письмо, недавно посланное Святейшему Отцу Иоанну Павлу Второму, благополучно дошло по назначению и, искренне оценивая его содержание, с радостью передает Вам приветствие и благословение Его Святейшества». Подпись: Mons. Pedro Lopez Quintana, asesor. К письму была приложена фотография Его Святейшества с автографом. Я взглянула на конверт и… обмерла. В адресе значилась 5-ая линия Васильевского острова. А я жила на 4-ой.

Нет преград для вести благой.

Июнь 2011

БОГОДАННАЯ

Во времена нашей жизни в Санкт-Петербурге на Васильевском острове мы ходили в местную библиотеку и были знакомы с её директором – Галиной Зельченко. И вот как-то раз она позвонила и пригласила нас на выставку работ своей подруги Галины Богдановой. Выставка проходила в этой самой библиотеке. Мы пошли. И увидели совершенно великолепные акварели, оформленные в простые деревянные рамки со стеклом. Я выпросила у Гали Зельченко одну акварель – «Ирисы», – и та с радостью мне её подарила. Я сказала, что хочу познакомиться с Галиной Богдановой. И на следующий день она уже была у меня в гостях. Она принесла сливки, я сварила кофе, это стало нашей традицией. Галина была невысокого роста, худенькая, в очках, с седыми косичками, на которых были резинки разного цвета. Она в прошлом тоже была библиотекарем, а сейчас на пенсии ухаживала за больной очень старенькой мамой. Мужа она похоронила десять лет назад, детей у неё не было. Галя оказалась страстной поклонницей моих стихов, смотрела на меня не просто с восхищением, а с каким-то даже благоговением. А ещё она была невероятно образованная и эрудированная женщина. А ещё она была невероятно добрым и чутким человеком. Она была улыбчива (зубы были свои, хорошие), со спокойным, мягким чувством юмора. Мы вели с ней, по выражению Серёжи, «божественные беседы», в которых Серёжа, естественно, будучи атеистом, не участвовал. Для меня же было огромным удовольствием разговаривать с Галиной. Правда, порой она восклицала со смехом: «Когда же Вы встанете на путь истинный?» Под истинным путём она имела в виду православие. Увы, Галя, никогда, мне в любой конфессии тесно. Мы дружили с Галей несколько лет, и вдруг она пропала. Телефон не отзывался. Я позвонила Галине Зельченко, и она сказала, что Галя Богданова умерла. Тихо, во сне, от остановки сердца. Родные Гали меня на похороны даже не позвали. Я её помянула, а потом жизнь меня так закрутила, что я забыла о моей прекрасной пожилой подруге. И вот на днях я перебирала архивные папки и… в одной из них обнаружила те самые «Ирисы»! Я пришла в неописуемый восторг, а потом долго плакала, вспоминая Галину. Для акварели я заказала красивую рамку со стеклом. Теперь картина Галины Богдановой висит у меня на стене, напоминая о наших с ней «божественных беседах» и о ней самой, такой чудесной и трогательной, Бог-дановой, то есть Богом-данной…

ЗАГАДОЧНАЯ ЛЮБОВЬ

Директором нашей средней школы была Марья Петровна Тельнова, внешне и внутренне – Пётр Первый в юбке. Её боялись самые отпетые хулиганы. Когда она входила в класс, наступала действительно мёртвая тишина. В старших классах она была у нас учителем истории. Естественно, она была партийной. И при всём при этом она (остаётся загадкой, почему) любила меня страстной и какой-то восторженно-благоговейной любовью. Я позволяла себе всё, что хотела: не носила обязательную тогда школьную форму; бывала на уроках так же часто, как дождь в пустыне; на переменах курила, не шифруясь. На жалобы учителей, что я всё время прогуливаю, Марья Петровна реагировала так: «Элла и без вас всё знает». На выпускной вечер я пришла в шикарном вечернем платье, с алой розой в завитых волосах, зачёсанных на одну сторону, в белых туфлях на высоченном каблуке. Гроза хулиганов Марья Петровна стелилась передо мной ковром: «Элла Николаевна, Вы восхитительны, неотразимы, прекрасны! Я от всей души желаю Вам успеха в музыкально-литературных кругах!» Откуда она знала, что я пишу стихи и уже учусь на нулевом курсе в Гнесинке, ведь я это не афишировала? Опять загадка!

Подрос мой брат Джерри и стал появляться в школе с цветным ирокезом, в рваных джинсах и с кольцом в ухе. Марья Петровна вызвала Джерри на ковёр. (Здесь надлежит сказать, что у нас с братом были разные фамилии). Марья Петровна сказала Джерри: «Вот ты выпендриваешься и думаешь, что ты сильный такой, крутой? Нет, у тебя только внешняя атрибутика. Знаешь, за всю мою жизнь я видела только одного сильного человека, девушку. Ты её не знаешь. Её звали Элла Серёгина». – «Это моя сестра», – спокойно ответил Джерри.

ПАНИ ЭВА

20-го марта 2005-го года, когда я уже была весьма известным поэтом, я получила по электронной почте письмо из Польши следующего содержания:

«Уважаемая Элла Николаевна!

Меня зовут Эва Никадэм-Малиновская, я литературовед, доктор наук, профессор Варминско-Мазурского университета в Ольштыне (Польша). В годы 1980-1984 я училась в аспирантуре в ЛГПИ им. А. И. Герцена на кафедре А. Хвастова у С. Тиминой. Уже несколько лет я занимаюсь поэзией Иосифа Бродского. Только что вышла моя книга «Поэзия и мысль. Творчество Иосифа Бродского как факт европейского наследия». Ваши стихи я нашла в интернете случайно. Они мне очень понравились. В них есть что-то, что меня волнует. На нашу научную конференцию, которая состоится в июне 2005-го я хочу написать статью о Вас. Если Вас интересует связь со мной, ответьте, пожалуйста, мне будет очень приятно.

С глубоким уважением,

Эва Никадэм-Малиновская».

Я уже вовсю общалась с русской профессурой, но польский профессор – это что-то! Особенно, если учесть, как нас «любят» поляки. Я написала в ответ приветливое весёлое письмо. И, в свою очередь, получила вот такой ответ:

«Дорогая Элла!

Большое спасибо за ответы на мои вопросы, они мне немножко Вас приблизили. Чем дольше читаю Ваши стихи, тем больше они меня удивляют. Ваш подход к жизни, к искусству, к слову вызывает у меня мурашки. Вы очень интересный человек, и я очень рада, что Вас нашла».

Через две недели я вынула из почтового ящика бандероль из Ольштына. Это была книга Эвы о Бродском, о которой она писала в первом письме. В книге была записка: «Трифонов – моё прошлое, Бродский – настоящее, Вы – моё будущее». Конечно, я была польщена. Мы с Эвой очень скоро стали хорошими друзьями.

Её первая статья обо мне называлась «Мир поэзии Эдды Крыловой». Эва писала, что я – истинная европейка и черпаю из всей сокровищницы европейской культуры. Это была правда, но не вся. Я – человек мира, и черпаю из сокровищницы не только европейской, но всей мировой культуры. И Восток для меня значит никак не меньше, чем Запад. Я всегда стремилась к синтезу того и другого.

Летом в Москву приехали Эвины аспиранты, позвонили мне и сказали, что у них для меня подарок от госпожи Малиновской. Я была заинтригована. Подарком Эвы оказалась литровая бутылка польской водки! В пакет была вложена записка: «Эту водку Бродский считал лучшей в мире. Надеюсь, и Вам она понравится». Я была дома одна, делать было особо нечего. Я поставила перед собой бутылку и рюмку. И часа за два усидела весь литр! И даже не была пьяной! Водка была чистой, как слеза младенца. Бродский был прав. Я написала Эве благодарственное письмо. И мы стали переписываться чуть ли не ежедневно. Я узнала, что Эва живёт вдвоём с двадцатилетней дочерью Доминикой, которая учится на славистку. На мой вопрос о муже Эва не ответила ни словом.

Во второй статье Эва сопоставляла «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» Бродского и мои «Двадцать сонетов к Иосифу Бродскому», которые профессор Борис Аверин в своей статье сравнивал пушкинским «Евгением Онегиным». Только мои сонеты были веселые, озорные, остроумные, саркастические. Но ничего этого не было в статье Эвы. В её статье я выглядела молоденькой влюблённой дурочкой. Я написала об этом Эве и спросила, неужели в Польше не понимают русский юмор? Зачем спрашивала? Юмор – самая непереводимая в мире вещь. Но Эва, слава Богу, не обиделась, и наша дружба продолжилась.

Эва мне прислала своё фото и фото Доминики. Доминика была невероятно похожа на нашу актрису Татьяну Друбич. А Эва оказалась великолепной блондинкой с яркими синими глазами и лучезарной улыбкой. В свободное время (то есть всё лето) Эва с дочерью путешествовали по миру. Никакие расстояния их не пугали. Как-то они были в Китае, и Эва прислала мне фотографии древних статуй Будды. Они были великолепны и грели моё наполовину буддийское сердце (вторая половина моего сердца была отдала Иисусу Христу). Эва путешествовала по всему миру, однако, в Россию ехать категорически не хотела. «Слишком у вас всё дорого», – поясняла она. Я периодически собралась рвануть к ней в Ольштын, да так и не съездила.

Ещё один подарок Эвы был не менее великолепен, чем польская водка. Эва прислала этот подарок опять же со своими аспирантами. Она была в курсе, что я получила письменное благословение от Папы Римского Иоанна Павла Второго, который, как известно, был «из наших, из поляков, из славян». Так вот. Очередным подарком Эвы была огромного формата книга стихов польского Папы. Книга была в изобилии снабжена цветными фотографиями польских красот – пейзажей, костёлов и проч. Я просто ахала, когда листала это великолепие. Первое стихотворение в книге было посвящено матери и начиналось так: «над белой твоей могилой…» Ох, разве я могла тогда знать…

Третья статья Эвы обо мне оказалась просто изумительной, поэтому я привожу её здесь целиком.

Эва Никадем-Малиновская

Доктор филологии, профессор, директор Института неофилологии (Ольштын, Польша)

Духовность в поэзии Эллы Крыловой как эффект амальгамирования

ментальных пространств лирического субъекта

(на примере сборника стихов Мерцающий остров)

О великая радость чувствовать грусть и страдания

O опыт, который кружит в наших жилах

Что делать с тобой? Что делать?

Юлия Хартвиг Сердце дня

Элла Крылова, 1967 г.р., русская поэтесса, почти 20 лет регулярно пишущая и издающая книги стихов. Это философская лирика, религиозная, любовная, всегда тематически конкретно определенная автором. Объединяющим элементом тематически разных произведений является духовность, будучи их отличительной чертой и важным элементом внутренней мотивации, придающей ей идейную цельность.

Духовность в стихах Крыловой означает близость и к Богу, и к природе. Не следует отождествлять ее с религией, особенно одной, избранной. Духовность для Крыловой является не столько актом веры, сколько актом самосознания.

Взаимозависимость творчества, понимаемого как духовная самореализация, и духовности как творческой сущности человека, представляется сегодня естественной и обоюдонерасторжимой. Исследования многих психологов, начиная с Авраама Маслоу, подчеркивали в равной мере значение как субъективного характера особенностей восприимчивости человека, его экспрессии, мировоззрения, так и умение выражать мысли и эмоции. Когнитивная психология, исследующая функционирование сознания, концентрируется на механизмах перцепции и преобразования информации, полученной в процессе познания. Широко понимаемая когнитивистика позволяет трактовать творческий акт как выражение человеческого сознания через посредство языка.

В начале 2010 г. вышел очередной сборник стихов Эллы Крыловой под названием Мерцающий остров¹. Сборник состоит из ста двадцати двух стихотворений, написанных на протяжении двух лет – с октября 2007 по октябрь 2009. Произведения разделены на три части – Хрустальный скит, Зеленая пагода и Хата с краю.

Название сборника, как обычно у Крыловой, является знаковым выражением его идеи, объединяющим произведения в эстетической плоскости. Его можно воспринимать дословно, как конкретное место или переливающийся красками остров, или в переносном смысле, как необычный анклав. Можно также, зная о любви поэтессы к Васильевскому острову в Санкт-Петербурге, объединить оба варианта, в результате чего Васильевский остров приобретает особенные черты, становясь позитивно наполненным местом в мире.

Многолетнее знакомство с творчеством Эллы Крыловой подсказывает видение заглавной темы с еще одной стороны. Поэтесса, высказываясь на тему своего творческого процесса и исповедуемых или предпочитаемых ценностей, неоднократно подчеркивала некоторый идейно-эстетический глобализм, неизменной последовательницей которого она является. Он одинаково широко касается понятий как духовных, как и эстетических. В связи с вышесказанным, показательным представляется обращение в этом случае к так называемой теории интеграции понятий. Она предлагает более широкий взгляд на сочинения Крыловой, чем, например, классическая метафора. Интеграция понятий или так называемое амальгамирование основывается на генерировании нового пространства на поле