Отрывок из книги
Живет в городе женщина средних лет, учится радоваться тому, что обрела, и не тосковать по тому, чего не досталось. Эта учеба не очень легко, но дается всем, у кого есть профессия, семья, жилье и разум. В общем, человек неспешно тащится по разбитой дороге к внутреннему благополучию и пытается иронизировать по поводу завидных красот на обочинах. Как-то приходит к ней женщина незнакомая молодая, в дочери годящаяся, и вежливо спрашивает: «Вы не знаете, кто мой папа?» Здравомыслие, опыт и материнский инстинкт хором подсказывают старшей ответ честный и краткий: «Нет». Но заветные, с самой собой связанные чувства мешают выговорить нужные буквы. В итоге младшая решается на авантюру, в которую невольно втягивается любимый отпрыск советчицы… С одной стороны, не надо неглупой взрослой тетеньке болтать лишнего. С другой – сказала, заставила молодежь путешествовать, и удостоилась целой главы в романе. Да, короткой, единственной и нудноватой. Но зато первой. И это справедливо: ведь чтобы началась любая житейская история, достойная пересказа, кто-то что-то обязан сделать не так.
Бывают же такие отвратительные вечера! Под прозрачным небом вольготно расположилась июньская сухая теплынь. Ветерок то метался по дворам, пропитываясь невнятным ароматом липового цвета, то рассеянно терял его на улицах. Пятница, и выходные уже начались. Алла Константиновна, стройная, прилично одетая, неспешно шествовала с работы домой. И вместо того, чтобы ощущать благодать свободы и покоя, мрачно думала: «Возраст – ужасная и странная штука. Пока родители не перебрались в могилы, казалось, что все умершие остались сзади. А живые, и дети, и старики, шагают рядом. Теперь чудится, мертвые не отстали. Они меня попросту обогнали – заторопились вперед и слились с горизонтом. Я иду за ними среди ровесников. Те, кто старше, маячат впереди. Те, кто младше, гомонят позади. Незнакомцы. Первые оглядываются на меня, на вторых оглядываюсь я.
.....
Девушки были слишком разными, чтобы интересовать друг друга больше недели. Алле едва исполнилось семнадцать, Ане – двадцать один. У первой была золотая медаль, не слишком высокая, но все же номенклатурная и с перспективой роста мама. Вторая, чтобы поступить, отработала секретарем на кафедре пару лет и год в деканате. Матушка ее трудилась на заводе и была инвалидом из-за какого-то нервного расстройства. Костомарова с рождения жила в квартире, Тимофеева – в десятиметровой комнате, в громадной коммуналке на Петровке. Однако семью днями они не отделались. Ане хотелось говорить, Алле легче было скучать с ней молча, чем терпеть одиночество. И еще обе были добрыми, не способными ни навязываться, ни грубо отделываться от кого бы то ни было. Хотя именно об этой главной своей похожести так и не догадались.
Аллу в Ане смущало многое. Старорежимный блин пришпиленных на затылке длинных волос. «Бабский прикид» – черная юбка за колено, шифоновая блузка с бантом на груди, ровный самовяз шерстяной кофты, а с ноября по апрель – добротные пальто. Ни джинсов, ни куртки, ни дубленки, ни импортного трикотажа. Но это еще удавалось объяснить своеобразным представлением о моде в рабочей среде. Чтобы прилично одеться, надо было пойти в ателье, выслушать «художника» – тощую девицу, черпавшую идеи из журналов «Работница» и «Крестьянка», потом посоветоваться с закройщицей в возрасте, которая брезгливо отвергала эти идеи, и, наконец, выбрать нечто среднее между «как у всех» и «как у Толкуновой на «Голубом огоньке». Влетало это в копеечку, сшитое на заказ берегли – Тимофеева проносила свою одежду все годы учебы. Вещи неизменно были чистыми и отутюженными. Так что с ее внешним видом аккуратистке Костомаровой удавалось мириться. Да и занимались первокурсники в халатах. Надо ли говорить, что такого белоснежного и хрустко крахмального, как у Ани, ни у кого не было.
.....
