Читать книгу Мы познакомились как в глупом фильме - Эм Ленская - Страница 1

Данила стоит по ту сторону ограды моста и застывшим взглядом пялится на кажущуюся в темноте черной гладь воды. Для конца сентября погода держится едва ли не летняя, однако полуночный ветер напоминает о том, что жаркие деньки все же остались далеко позади. Тонкая футболка едва колышется на худом теле от прохладного дуновения, заставляя табун мурашек разбегаться по коже.

Пальцы, крепко вцепившиеся в чугунную ограду, будто закостенели и начинают замерзать. Для того, кто решил свести счеты с жизнью прыжком с моста, Даня до смешного сильно хватается за перила. Только Дане совсем не до смеха.

– Прыгать-то собираешься? – внезапно доносится из-за спины.

Данила оборачивается на незнакомый и до обидного несочувствующий голос и, по всем законам жанра его трагикомической жизни, срывается одной ногой с узенького отрезка, на котором и так едва держится.

Вопреки всем канонам, жизнь перед глазами Данилы вовсе не пролетает. Все случается до нелепости быстро. Соображает Даня вообще с трудом. Единственное, что для него очевидно – он все еще жив и висит, как сопля, колыхаясь над глубокой холоднючей рекой.

– Ебанутый, я ж прикалывался! – все тот же чужой голос врывается в его сознание сквозь пелену колошматящего по перепонкам пульса. Только беспокойства, кажется, чуток прибавилось. – Держись давай крепче!

Даня поднимает вверх голову, и взгляд, хоть и не сразу, фокусируется на лице молодого парня. Перевесившись пузом через ограду, тот свободной рукой держит Даню где-то в районе локтя, но ладонь медленно соскальзывает под тянущим Даню вниз собственным весом. Второй рукой парень цепляется за перила, чтобы следом, не дай бог, не рухнуть. Даня замечает, что и сам одной рукой все еще каким-то чудом за мост хватается, и лишь через миг боль в плече приливной волной накатывает, отчего туман застилает глаза, а пальцы больше не слушаются, и Данила перилину отпускает.

– Да чтоб тебя, суицидник ты херов! Арррх! – рычит горе-спаситель, и уже второй рукой тянется вниз к Даниле. – Ногами цепляйся за край, придурок! Ну!

Данила чувствует, как его тщедушное, на первый взгляд, тельце едва движется наверх, и ногами замахиваться начинает, но дважды мимо бордюра мажет. Слышит только, как над ухом сверху злобно шипят. Чужие пальцы больно впиваются в кожу, хотя с ноющим плечом ни в какое сравнение, конечно, не идет. Даня вновь пытается ногу на мост закинуть и кое-как пяткой наконец на самый край попадает. Парню-спасителю этого, видать, хватает. Кряхтя, он одним резким движением дергает Даню на себя, обхватывает вокруг пояса и тащит.

– Ты в своем уме вообще или как? – кричит парень, едва ноги Данилы касаются мостовой. – Если утопиться решил, камней бы в карманы напихал лучше и на залив уехал, а не с моста сигать вздумал! Хули тебя сюда вообще понесло?

Данила едва на дрожащих ногах держится и на асфальт так и оседает без сил. Весь адреналин моментально испаряется, как только на мосту опять оказался жив и почти здоров. Плечо ноет, что пиздец, аж выть хочется. Даже помереть нормально не выходит. Неудачник. Сам не замечая, Даня шмыгает носом – раз, второй – и реветь натурально так начинает. Парень, что-то раздраженно ему втирающий – Данила его весьма выборочно слышит – резко замолкает, аж плеск волн снизу доносится в перерывах между Даниловыми рыданиями.

– Эй, чувак, – парень усаживается на корточки перед Данилой. – Тебе плохо? Скорую вызвать? Ты чего, под наркотой, что ли?

Щелкает перед самым лицом пальцами, и Данила бестолково мотает головой из стороны в сторону, мол, нет – чист я. Просто судьба у меня дерьмовая.

– Если молчать и мычать будешь, я тогда ментов вызову, пусть сами с тобой разбираются, – вновь раздражается незнакомец, хоть и продолжает сидеть рядом.

– Скорую давай, плечо болит, – гундосит из-за хлюпающего носа Данила. – Не надо ментов.

Парень вздыхает обреченно, явно жалея о своем геройском порыве, и вытаскивает мобилу из кармана. Быстро сообщает в трубку адрес, что-то угукает на вопросы с той стороны и поглядывает на Данилу: то ли с жалостью, то ли все-таки с осуждением. У Данилы в глазах из-за влаги мутно, да и без очков зрение заметно падает, а вокруг ночь вдобавок, фонари едва свет цвета мочи отбрасывают и все куда-то мимо.

– Едут, жди, – сообщает парень и поднимается.

– А ты? – вдруг спрашивает Данила. Внезапно остаться одному посреди ночи в безлюдном сейчас районе кажется совсем не комильфо.

– Мне и так впечатлений уже достаточно. Вдруг ты чокнутый, сбежал из дурки, не хочу потом показания давать, свидетелем там быть или еще что. Ну нахер. Бывай.

– Эй! – зовет Данила, когда парень разворачивается в противоположном от него направлении.

– Да бля-я-я, – тянет тот негромко, но достаточно, чтобы Даня его услышал. – Ну?

– Спа… спасибо, – мямлит Данила и здоровой рукой вытирает мокроту под носом.

– Ага, – отзывается, стоя в пол-оборота. – Все?

– Ну, наверное. Хотя…

Данила думает – терять нечего, хуже, кажется, ведь точно уже быть не может.

– Что? Рожай уже, а то скорая приедет вот-вот.

– Дай мне… номер свой. Пожалуйста.

– Зачем это?

– Ну… сходим куда-нибудь, – отвечает Данила и тут же чертыхается, понимая, как глупо сейчас звучит. – В смысле, выпить. Угощу тебя. В качестве благодарности.

– А я не пью, – фыркает в ответ спаситель. – Но похавать можно, в принципе.

– Тогда обедом угощу. Или ужином. Сам выбирай.

– Ладно, черт с тобой. Диктуй номер, я тебе сам звякну, когда надумаю.

Данила послушно и почти с радостью называет номер телефона и слышит приближающиеся сирены скорой помощи.

Итого: растяжение плечевого сустава, ободранный локоть, синяк почему-то на жопе и нервный срыв. Так себе анамнез. Из больницы Данилу забирает отцовский водитель, говорит, мол, Михал Палыч переживает, но там сделка горит синим пламенем, так что будь добр, сынок, сам уж как-нибудь со своими проблемами разбирайся или вон, Аркашу, попроси. Аркаша – для Дани вообщето Аркадий Викторович – мужик мировой, Даня его с голожопого детства помнит, видел чаще, чем отца родного. Но сидя с видом побитого пса на больничной койке, Даня, как в детстве, снова тупую тоску чувствует, как в те дни, когда папка из садика забрать обещал, а в итоге Аркаша являлся, руками разводя – Михал Палыч занят, работу работает, деньги сами в карман не прыгнут.

Даниле, конечно, грех жаловаться с его-то обеспеченной жизнью. Ни братьев, ни сестер – все ему одному доставалось, игрушки какие хочешь, каникулы за границей, уроки частные, кружки, секции, праздники. Аркадий Викторович его и в зоопарк, и в планетарий – везде водил. Только на работу к папе строго запрещено было являться. А Даниле что делать, если там отца, в отличие от дома, в сотни раз чаще видели. Только выбора ему не давали. Так и свыкся со временем. В школе с головой в учебу бросался, после – курсы: Даня к языкам тянулся, схватывал быстро. Дальше в Политех поступил без блата, на своих мозгах целиком выехал, хоть отец и предлагал любой ВУЗ в пределах Европы на выбор, но спорить с сыном не стал. Даня даже рад был отчасти: хоть в наследные принцы компании ему путь не прочили и в бизнес на аркане силком не тащили, и на том спасибо.

Только, видимо, сказались детские комплексы да аукнулась нехватка отцовской любви и ласки, что пошел Данила искать ее в крепких объятиях других мужчин, но и с ними все как-то криво складывалось. Первый укатил с концами работать в Америку, второй – корыстная сволочь – ради бабок с Даней, как вскрылось, встречался, а третий…

– Дань, слушай, я расстаться хочу.

Женя тушит сигарету о дно пепельницы и откладывает в сторону. Оба стоят на лоджии, смотрят на рыже-красный закат – говорят, значит день новый будет солнечным. Только внутри Дани убийственный мрак наплывает. Туман ядовитый, из которого лезут монстры, чтобы выжрать глаза, все кишки, но главное – сердце. Ведь оно сейчас так в груди давит, будто в хватке железной стискивают.

– В смысле расстаться? Жень, не шути так, – лопочет, оборачиваясь к нему, Даня, а у самого губа по-детски так уже трясется, и в глазах сыро.

– В прямом, Дань. Я жениться планирую. Семья, дети, все как полагается. Женя трет лоб, почесывает коротко – нервничает – Даня все его привычки дурацкие вызубрил за год.

– Но как… то есть… прям жениться? На женщине?

– Ну не на тебе же, Дань! Ну в самом деле, – бросает Женя и громко вздыхает, будто неразумному дитяте простые истины безуспешно втолковывает. – Но… – у Дани в горле не ком, а целый шар земной, кажется, застревает. – Я решил уже все, прости. Не могу так дальше, не по-настоящему все както выходит, в половину. Там можно, тут нельзя. Не в той стране мы, Дань, живем. Сложно, устал.

Женя отодвигает стул – плетеный, из комплекта, вместе выбирали, чтобы вечерами летом прям на лоджии романтики́ с вином и закусками устраивать, а днем с круассанами кофе пить, – плюхается на мягкую подушку на сиденье и на Даньку смотреть избегает.

– Так давай уедем, Жень, куда только хочешь. – Даня падает перед ним на колени, ладони руками похолодевшими сжимает крепко. – Мы же не бедствуем.

Я отца попрошу, если надо, он поможет.

Цепляется за спасительную соломинку, а внутри пустота неминуемо разрастается.

– Нет, Дань, не хочу. У меня здесь вся жизнь. Да и не выход это, сильно проще жить все равно не станет.

– Откуда ты знаешь?! – срывается Данила. Хлынувшие против воли слезы крупными каплями стекают с носа и темными пятнами на Женькиных светлых брюках расплываются. – Ты ведь даже попробовать не пытаешься!

– Дань, вот только прошу, без истерик давай, а, – говорит с досадой Женя, будто Данила подобные сцены ему дважды в неделю устраивает. – Мне жаль, правда, но тянуть ярмо это дальше я отказываюсь. Ну какой смысл? Мы как пара лишь дома, считай, были. А за порог выйдешь – того и гляди по сторонам. Мне тридцатник уже стукнул, отговариваться, мол, не нашел свою единственную – уже не выходит, а признаться я не готов. Не примут, Дань, я точно знаю. Если родители поймут с горем пополам, то друзья, коллеги – все отвернутся. – Мои же не отвернулись! Такие друзья у тебя значит херовые. Даниле больно. Физически выворачивает наизнанку, буквально подташнивать начинает. Данила встает с колен, выныривает, но на дно слишком глубоко уже затянуло. Высовывается через окно наружу, дышит шумно, глотает ртом свежий воздух, только дурнота не отступает. Хорошо на полке рядом одинокий пустой горшок стоит – Данила едва успевает схватить его, когда желудок исторгает всего полчаса назад съеденный ужин.

– Эй, Дань, ты чего вдруг? Отравился, может? Грибы же ели, – скорее по привычке суетится Женя, обнимает бережно за талию, челку со лба убирает.

– Пойдем внутрь, приляжешь.

Даня позволяет себя увести в спальню. Молча. Кажется, если рот откроет, снова вырвет. Будто так размолотая в отвратительную кашу любовь из него выходит. Исторгается. Теперь она чужая внутри, инородная. Как искусственный орган.

– Я тебе водички принесу, подожди.

Женя укладывает его в кровать, плед накидывает и уходит на кухню.

Возвращается тут же с бутылкой в руке и садится на край.

Даня присасывается к горлышку жадно, стараясь пробить запруду в глотке, привкус рвоты запить, давится и кашляет до саднящего горла. Слезы, оказывается, по щекам так и текут, смешиваясь с соплями. Думает мимолетом, что лицо сейчас – та еще картина.

– Мне тоже тяжело, поверь, – продолжает оправдываться Женя. Гладит по бедру, машинально так, как пса какого-то. А Даню будто обжигает каждым касанием.

– Уходи лучше, Жень. Не делай еще больнее, – почти шепчет Данила, силы как высосали, внутри лишь вакуум. Правда, боль – зараза – как клубок колючей проволоки по кишкам перекатывается, разрывая на лоскуты.

– Я вещи соберу и уеду сразу, ладно?

– Нет, Жень. Сейчас, пожалуйста.

– Хорошо, – не спорит. – Береги себя.

Наклоняется, чмокает в торчащую из-под пледа золотистую макушку, а через минуту хлопает входная дверь.

Даня воет.