Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

Оглавление

Эмманюэль Фюрекс. Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

ВВЕДЕНИЕ

Глава первая. ВЛАСТЬ ЗНАКОВ И ИЗОБРАЖЕНИЙ

1. Визуальный образ власти

Портрет государя: распространение, тиражирование, выставление напоказ

Флаги, перевязи, кокарды: цвета власти

Отпечатки власти

2. Гражданские семафоры: разметить (и разделить) общественное пространство

Деревья свободы против миссионерских крестов

Статуи великих людей, искупительные памятники и могилы: тотемы или табу?

3. Политические знаки и «личные фасады»

Одежда: политические цвета и аксессуары

Язык растений

Животные демонстративные и искупительные

Предметы-фетиши

4. Интерпретация знаков: уличающие взгляды

Интерпретация творящейся истории

Интерпретация убеждений: недостижимая прозрачность знаков

Интерпретация возмутительного

5. Витальность знаков и изображений

Народный язык и олицетворение политики

Реальное присутствие образа?

Сакральность и идолопоклонство

Пережитки: вера в магическую силу знаков в первой половине XIX века

Глава вторая. ЗНАКИ В БЕСПОРЯДКЕ: 1814–1830

1. Деструктивная пауза: игра с властью (1814–1815)

Иконоборчество и режим неопределенности

Власть, действующая против самой себя: Париж, 31 марта – 8 апреля 1814 года

Катарсис или мимесис? Марсель, 1814–1815

Символическая революция в деревне: Гравезон (департамент Буш-дю-Рон), 6 апреля 1815 года

2. Очистить публичное пространство от Наполеона и от Революции (1814–1816)

Иконоборчество: взгляд сверху

Взор контрреволюции

Вторгаться в частное пространство, преследовать врагов: иконоборческий террор?

Искупительные костры: иконоборческие аутодафе

3. Разбивать идолов, раздроблять общественное пространство: мятежное иконоборчество (1814–1830)

Панорамный обзор

Юридическое оформление политического преступления

Сецессия

Военная демобилизация и политическое инакомыслие

Остановить контрреволюцию

Отношения между людьми: бросить вызов, защитить честь, повести себя по-мужски

Осмеяние, мир наизнанку, выпускание пара: к вопросу о «карнавальности»

Иконоборчество в монетной сфере: анатомия фрондирующего жеста

Глава третья. ИКОНОБОРЧЕСТВО И РЕВОЛЮЦИИ, 1830–1871

1. Вступительные сцены и революционный миметизм

Разметка мятежного пространства и слом времени

Участь изображений: «ритуальные грабежи» и карательное правосудие (Париж, 1830–1871)

Иконоборческий протагонизм и образный фонд иконоборцев: сожженный трон

Париж/провинция: отголоски иконоборчества

2. Иконоборчество, обновление, обсуждение

Демократия взора?

Пороги терпимости: слова и аргументы иконоборцев

Гражданская бдительность: взор гражданина

Хирургическая точность: иконоборчество и iconoclash

3. Иконоборческие циклы и разрывы

Избавиться от политической теологии (1830–1831)

Иконоборческая перезарядка и умиротворение эмоций (1831–1832)

Иконоборческое сопротивление и борьба за власть над гражданским пространством (1830‐е годы)

Иконоборчество в малом масштабе (1848)?

Иконоборчество на службе у охраны общественного порядка (1849–1852)

Оживление и кризис иконоборчества (1870–1871)

Снос Вандомской колонны: освобожденное пространство?

Иконоборчество в храмах: разоблачение, выпускание пара, апроприация (1871)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ1605

Отрывок из книги

Рабочие на лесах смотрят в объектив фотоаппарата. В самый разгар Парижской коммуны, 18 мая 1871 года, они, насколько можно понять, заняты тем, что методически сбивают с фасада Ратуши бронзовый горельеф, изображающий Генриха IV3. Один из них занес кувалду над шеей короля и явно намерен его обезглавить. Явились ли братья Леотте, фотографы, по воле случая сделавшиеся репортерами, на Ратушную площадь специально для того, чтобы увековечить гибель статуи? Судя по всему, да; об этом свидетельствует и вид рабочих, позирующих перед фотоаппаратом, и тот факт, что фотографы, по всей вероятности, вначале получили разрешение на съемку4. Внимательный наблюдатель заметит также, что на этой фотографии, вскоре включенной в альбом «Париж в эпоху Коммуны»5, лицо одного из рабочих тщательно выскоблено.

Фотография эта очень много говорит нам об иконоборчестве XIX века, а также об образах, им порождаемых, и о противоречивом их использовании. Кажется, в ней воплощено мессианское время революции, когда одно движение уничтожает и деспотизм, и его изображения. А между тем… Фото, о котором мы говорим, – постановочное; в действительности никто не стал уничтожать скульптурное изображение короля, его просто перенесли внутрь Ратуши. Благодаря этому оно пережило и правление Коммуны, и пожар во время Кровавой недели6, и в конце концов оказалось в музее Карнавале, где его можно увидеть и сегодня со следами пуль и кувалды. Фотографировать этих рабочих в мае 1871 года означало удовлетворить тягу к иконоборчеству, которую при Коммуне никто не скрывал. Таким образом, сам памятник сохранился неповрежденным, но знак монархической власти был убран из публичного пространства. Во время гражданской войны постановочное иконоборчество превращалось в коммуникативный акт. Рабочие трудились под звуки «Марсельезы» и «Походной песни», а «Крик народа» мог торжественно объявить: «Фасад Ратуши осиротел: у него отняли короля с курицей в горшке»7. Та же самая фотография спустя короткое время, после подавления и разгрома Коммуны, обрела уже иное содержание. Этот образ мнимой руины занял место в ряду других, вполне реальных руин – разрушенных Ратуши, Вандомской колонны или дворца Тюильри и стал частью единого иконического повествования. Подпись под фотографией, сознательно искажающая факты, гласит: «Уничтожение статуи Генриха IV, воздвигнутой в 1838 году». В то время Коммуну демонизировали и всячески подчеркивали ее преступный характер. Не оттого ли на фотографии лицо одного из рабочих выскоблено, что он не хотел быть узнанным?8 Предположение вполне вероятное.

.....

В XIX веке такое происходило крайне редко249. Тем не менее некоторые гробницы сделались полноценными политическими знаками, оказывающими мощное аффективное воздействие. Порой надгробные памятники оппозиционным деятелям, установленные по подписке, даже служат заменой статуй на публичной площади, на установление которых власти никогда бы не дали разрешения, и фрондирующие граждане совершают к ним паломничества; таковы могилы студента Лаллемана, генерала Фуа или депутата Манюэля250 на кладбище Пер-Лашез в эпоху Реставрации или могила депутата Бодена на Монмартрском кладбище начиная с 1868 года. Вокруг этих могил в романтическую эпоху образуются либеральные микротерритории бонапартистского или республиканского характера251. С другой стороны, за редкими исключениями никто не нападал ни на надгробные памятники, ни тем более на останки покойных. В феврале 1831 года, в самый разгар иконоборческой кампании, монастырь Голгофы на горе Мон-Валерьен, обиталище миссионеров, был атакован мятежной толпой, и три установленных там креста были опрокинуты, но тамошнее кладбище, место упокоения многочисленных ультрароялистов, осталось нетронутым. В 1871 году Вандомская колонна и венчавшая ее статуя Наполеона, как всем известно, пострадали, но могила императора в соборе Инвалидов, несмотря на провокационные заявления Жюля Валлеса и Феликса Пиа252, сохранилась в полной неприкосновенности. Сходным образом и некрополь в Сен-Дени во время революций XIX века больше не становился предметом тех надругательств, какие обрушились на него в 1793 году253, а некрополь Орлеанского семейства в Дрё уцелел в 1848 году. В XIX веке выбор между тягой к разрушению знаков и уважением неприкосновенности могил разрешается в пользу священного культа мертвых. Только осквернение мощей и могил во время Коммуны 1871 года нарушило эту господствовавшую норму, но оно совершалось совсем не по той логике, какой руководствовались деятели Французской революции; мы к этому еще вернемся.

Существуют и другие пространства, где почти ежедневно и гораздо более интенсивно ведется война знаков и цветов и создается питательная почва для иконоборчества. Это пространства на границе приватного и публичного, где люди (и мужчины, и женщины) объявляют – добровольно или вынужденно – о своей политической принадлежности. Транспарант или полоса материи, вывешенные в окне частного дома, лилия или гвоздика в петлице, трехцветная, белая, зеленая или красная кокарда на шляпе, пояс или лента значащих цветов, палка с выгравированными на ней политическими эмблемами – все эти предметы вплоть до ничтожных мелочей политизируют «личный фасад»254 индивидов, их тело или жилище, выставленные на обозрение окружающих255. Историки «атлантических» революций не раз подчеркивали, как широко распространились эти практики экспозиции собственной политической позиции начиная с конца XVIII века256. Это объясняется несколькими более или менее совпадающими факторами, как то: ощущение индивидуации, политизация новых граждан, тяга к обновлению, насаждаемая сверху, производство политических сувениров в промышленных масштабах, новые формы потребления и материальной культуры257 и т. д. В XIX веке эти практики продолжаются, даже усиливаются, в том числе в классах, отлученных от политики, а порой и приобретают международный характер. В Великобритании в 1810‐е годы радикалы носят красные колпаки258; во Франции в 1820‐е годы появляются веера, прославляющие революцию в Пьемонте, и подтяжки с портретом президента Гаити; в 1848 году либералы в Анконе носят шляпы à la Робеспьер с трехцветной кокардой259; в 1850‐е годы предметы повседневного обихода, изображающие итальянских революционеров, пользуются популярностью среди английских рабочих, сочувствующих движению гарибальдийцев260.

.....