Читать книгу Ира - Эна Трамп - Страница 1

…и тогда я продвинула тезис: что согласилась бы на компанию Льва Толстого. Имелось в виду: спать в одной палатке (это и сейчас меня прельщает); просыпаться утром и идти обрабатывать огород… А вечерами мы разговаривали бы. Покуривая при костерке, где-нибудь на краю участка. Я упускала из виду одно обстоятельство, из-за которого этот интересный опыт был абсолютно исключен: я вела себя так, будто миллионер во времени (можно потолковать о смерти, как иной миллионер не прочь порассуждать о нищете; даже о нищете в применении к себе, – даже о нищете с нищим – введя его за это в свой круг, и предоставив ему свой стол, и свой дом, и свою чековую книжку…) Да, но только время – не деньги: с кем ты о нем состязался? каждый гребет сколько воображает возможным – и рад; а точнее – каждый шмалит и мотает из общего источника, исходя из своего о величине закромов представления… А ведь он, в последние годы, – а именно в этом виду он в качестве компании и представал (минус болезни. Минус еще много чего, но сейчас не будем вдаваться) – очень спешил; у-у, там такое расписание было – куда! Президенту бы мало не показалось. Максимум, что мог позволить – перекинуться в карты; да еще настаивал: «имею право; именно потому, что стыдно». И тут я:

«У места, где трасса

свернула в Израиль

он в роще валялся, задрав к небу нос.

И звезды бесстрастные

с неба взирали,

как Кот Дивуар постепенно становится бос…»*

[* Владимирский придумал.]

Не думаю однако, что была уж так неправа. Что, собственно, значит: «миллионер»? Как не самоощущение. Какая разница – обусловлено ли оно общественными договорами – или это личная мания.

И что? И что? Вот снег пошел. Сыплет и сыплет под фонарями. Что самое печальное на свете? Самое печальное, что для кого-то уже нет этого снега, и этого поля, и этого неба, и этой сигареты «Беломор», и этих фонарей над дорогой. Ничего нет. Так зачем они вообще. Я с тобой. Туда, где нет ничего. Но тогда здесь… Как же: муж, и другие, – все посыплются за нами. И не будет ничего. Ни для кого.

Что же делать, если я такая буквальная наследница наследия Мефодия Николаевича, и не скрыться мне, не спрятаться, ни за какую мифическую «Иру», – и что же ему делать, если наследство попало невесть в чьи руки, и не встать, не хлопнуть дверью, и с Чертковым не замкнуться

думать, как себя обезо-

пасить…

Спи спокойно, дорогой Медведь. – А мои герои?.. Персажи, типонажи?.. Бедные, не уделю им больше от своей жизни ни крошки, стоять им ни два, ни полторак; недодуманным иллюзиям. Со мною Чин, Лина.

Чин знал всех. С Михаилом Боярским он пил водку, у Юлиана Семенова гостил на вилле. А однажды он вечером видел Розенбаума. Сталкер умер – и тут Чин: «…помню лежали мы с ним В СУХУМИ на крыше и он мне говорит пора Чин мне…»

О Владимирском он ЗНАЛ, что тот сломал спину (я узнала это месяц назад). Ну хорошо.

У миллионеров свои забавы. Из своего пятака смотреть с тупым недоумением на грохочущий поодаль мутный сель, не испытывая ни малейшего желания в него влиться. Весь этот, однако, лаун-теннис и катание на пони тоже приелись до последней меры; так что умом я уже начинала колебаться. А не шурнуть ли прямо под обстрел, исключительно скуки ради? Понятно, что лучше мне не будет. Пусть будет хуже. Но думаю, я бы так долго еще колебалась. А тут Лина. Скучающим богатеям самое средство – кого-нибудь облагодетельствовать. Я, напоследок, затеяла было номер с переодеваниями: скромно-прескромно, как самые последние нормальные люди, и почувствовать как они там себя чувствуют, – но что-то сорвалось, не сошлось, с амплитудой колебаний, и как распоследняя дура в последний момент вырядившись в брюки гольф выскочила из дому. Стыдно мне уже было. Чего ты выделяешься-то?.. Чем хвалиться? Лина тоже добросовестно расфуфырилась. И тотчас присосался Чин.

«Попадья на Балду не нахвалится, – Поповна о Балде только и печалится… Яичко испечет, да сам и облупит», – экскурсовод плюс кофе в постель, Чин был тем самым загорелым тирольцем, в чьи профессиональные обязанности входит подавать руку дамочкам в замшах, карабкающимся на перевал, развлекая при том в кабаке за их счет историями о предыдущих клиентках. Надо отдать ему долг, историй у него имелось бесконечное множество, – хотя показывался [каждой партии] единственный, по существу, фокус: молниеносного, минуя промежуточные стадии, вселения. Со всем своим изумительно припаянным скарбом. В пустующую душу… общества… – С последующим, разумеется, выселением, когда какие-нибудь непопутные ветра оторвут его от ваших грудей. Меня все это вполне устраивало. К сожалению, из программы уцелел один фасад: Чин молниеносно сбросил ауру, обернувшись банальным алкоголиком, так что когда я, облагодетельствовав им Лину, отправилась посетить места боевой славы, то, вернувшись, застала перераспределение ролей. Загорелым тирольцем теперь была Лина. Чудно похорошевшая, с распухшей и красной, как краб, вместо прежней, плохо пропеченного теста, физиономией, залихватски повязанная платком, эта герла, пугая отдыхающих, с воплями носилась по пляжу за своим в жопу пьяным и одновременно с похмелья чуваком, вызволяя его из тех самых историй, в которые оказался не дурак ввязаться, – а мы-то думали, что у него с рукой. Денег было – ноль. То есть, оставалось чего-то там нам на билеты. Винить некого, я сама купила им первую бутылку. Тем не менее, я была зла на Чина. Отобрав у него утренний початок, я устремилась к шоссе; за мной – Лина; Чин тащился в хвосте, ноя, жалуясь и грозя физической расправой. «Отдай!» Я отвечала: «…вылью. Заткнись!» Стоял штиль. Таким образом мы поехали к Яне.

Яна тоже со мной.

О, Яна, Яна – талант. Лина тоже талант; но Лина – маленький; Яна – великий. В этой кукле-великанше с топорщащимися руками и ногами и челюстью урядника и нарочито-придурковато-жизнерадостными манерами – чудо непостижимое. Не буду уточнять, потому что тогда никто не поверит; однако, раз уж на то пошло: в Севастополе Яна почти символ. Захоти – и с криками, несмотря на двадцать пять лет и 85 килограммов, ее бы пронесли до ратуши и короновали в губернаторы. Не по таланту. А по профессии. Яна работает на телевидении. Кто не смотрит телевизор?.. Разве что я, – потому-то талант Яны скрыт от вас, но не от меня. Доехали мы к середине дня следующего дня, Чин к этому времени почти утрамбовался в прежние формы, и на площади я Лине велела купить ему бутылку пива. Не я ли велела? Пока Яна до нас добралась, Чин успел прогуляться по лавочкам, пришвартовываясь к сидящим там, и за всеми допивал. Яна только выпучила глаза, увидев наше общество. Она сильно цивилизовалась за истекшие годы и еще потолстела (и подросла? Разве так бывает?) – Ну, вот куда-то мы там пошли. Уселись на лавочку (в свою очередь). В руках у нас было по бутылке пива, Чину, разумеется, ничего – чем последний был сильно обижен, и, с краю, бранил нас вполне уже нечленораздельно. Вдруг он прекратил это занятие. Лина с Яной оживленно общались, так что зрителем – Лине адресованного представления – осталась я одна: Чин, не вставая со скамейки, жестами и возгласами подавал сильные сигналы дружелюбия шествующей мимо пряменькой круглолицей особе в чистых штанах и бисерных браслетах, осыпавших тонкие руки. Однако! Со второго взгляда становилось ясно: тут не Лининого поля птица. Куда ты, Чин..! это же ангел. Высокомерно-брезгливый, каким, по моему разумению и должно быть всякому ангелу к нам, грязным, – тем более, что не более семнадцати лет на земле. К моему удивлению, ангел остановился и устремил на честную компанию взгляд, не лишенный любопытства: так, находящийся по ту сторону, смотрит на раздавленную гусеницу… (синицу…) Окрыленный успехом Чин бросился головой вперед, – но тут же выяснилось, что успех не Чинов. Малышке не впервой, видать, было отшибать возбужденных донжуанов: «Да ну», «Да что ты», «Отвали» – и, не тратя фантазии на толкущегося сбоку мачо, неспешной походочкой двинулась к нам. Пока я гадала, чей же успех – быть может, Янин? Она и уселась.