Читать книгу Умирая, подумай о ближнем - Эрнест Орнелл - Страница 1

Какой-то шум неподалёку потревожил мой сон, но я, проворчав какое-то ругательство, только покрепче завернулся в плед и повернулся прочь от своего соседа. Привыкший к подобному моему поведению, он только приблизился и нетерпеливо толкнул меня в бок. Его холодное прикосновение заставило меня скрючиться и, открыв глаза, я глубоко вздохнул, чтобы прочистить своё сознание от остатков сна.

– Уже пора? – спросил я, убирая наушники и проверяя время. Мой сосед что-то ответил, но я не смог разобрать ни слова: его речь путалась, как будто он говорил откуда-то с морского дна.

– Сейчас, подожди, – помахал я ему рукой и, сев прямо, расслабил свой взгляд. От самых кончиков пальцев до шеи разлилась сладостная истома, и я погрузился в транс.

– Пора на волонтёрство, говорю, – расслышал я наконец слова соседа, – Опоздаем ведь.

Я поднял голову и посмотрел на него: гигантский белый змей заполнял почти всю мою комнату, а под его кожей постоянно происходило какое-то движение, как будто он непрерывно линял. Его чёрные, бездонные глаза безо всяких зрачков следили за каждым моим движением, каждой моей мыслью.

– Ты прав, опоздаем, – кивнул я и потянулся, – Давай по-честному. Проголодался? – спросил я и улыбнулся ему. Он только наклонил голову и, недовольно хмыкнув, спрятал голову в кольца своего туловища в поисках хвоста.

– Пойдём, пойдём, поедим, – примирительно сказал я соседу и, поднявшись с кровати, положил руку на изгиб его бесконечного тела, доходившего в высоту до потолка. Его плотные мышцы и крупная, холодная чешуя успокоили меня, и я мягко похлопал по ней: когда-то его близость казалась невыносимой, но со временем я сумел к ней привыкнуть.

– Рис? – спросил он тихонько, выглядывая глазами-пуговками из-за своего тела.

– Рис.

– А яйцо сверху разобьёшь?

– Разобью, – ответил я ему, и моё лицо обмякло в тёплой улыбке.

– А лук зелёный сверху? – всё допытывался он, едва заметно подрагивая от нетерпения с каждым моим ответом.

– Конечно. Всё, как ты любишь, Урча, – кивнул я и протянул ему руку. Змей уставился на ожог на моём предплечье – печать нашего договора, – придумывая новые условия.

– У окна поедим? – как будто улыбаясь, продолжил он вымогать всё больше и больше удовольствий, прекрасно зная, что без него я не смогу покинуть свою комнату.

– У окна, у окна, – начал терять терпение я, – Ты ж сам говорил, что опаздываем. Залезай быстрее, мне умыться ещё надо.

Ничего не ответив, Урча страшно изогнулся и рванул ко мне. Его гигантская голова, способная проглотить меня целиком, тут же истончилась, сжалась, и, приземлившись на мой шрам на предплечье, он начал виться кольцами вверх по моей руке и, опираясь о меня, пропадать где-то за спиной. Когда кончик его хвоста соскользнул с плеча, я ощутил его призрачное присутствие: он принял своё привычное положение, надкусив хвост и превратившись в белоснежный ореол за моей спиной.

Присутствие Урчи успокаивало меня: не обращая внимание на кровавое месиво своего лица, я умылся безо всяких уколов вины и приступов паники. Под веками защипало: моё помешательство усугублялось, и я уже не видел в зеркале своих глаз и даже не воспринимал пространство своего тела. Урча тут же расцепился и погладил холодным хвостом место ожога, как будто убеждая меня в том, что и это тоже пройдёт. Я мысленно поблагодарил его и, мягко отогнав его обратно в кольцо, начал пытаться промыть свои глаза: змей забрал всю боль, но я не хотел ходить с раздражением остаток дня.

Когда мы перебрались на кухню, он воплотился у меня на плече, чтобы проследить, ничего ли я не забыл. Урча по-хозяйски скользил языком по стеблям зелёного лука, которые я подносил к его лицу, чтобы выбрать самый ароматный из них. Когда привередливый змей наконец-то выбрал необходимое, я промыл ингредиенты и, достав разделочную доску, потянулся за ножом. Мои пальцы замерли в миллиметре от рукояти, и я тяжело задышал, не отрывая от неё свой немигающий взгляд.

– Если ты это сделаешь, я буду рядом, – мягко прошипел мне Урча в ухо, – Если решишь подождать – тоже буду рядом. Ничего страшного в этом нет, – успокоил он меня, и, закрыв глаза, я несколько раз вздохнул, чтобы успокоиться.

Открыв окно золотистому июньскому рассвету, я поставил тарелку рядом с рамой. Урча нетерпеливо мотал своим телом влево-вправо, свесившись с моего плеча и практически погрузив свою пасть в тарелку: золотистый желток в тарелке интересовал его гораздо больше мягкого рассвета, осыпавшего своим переливчатым жемчугом редкие, стремительно мчавшиеся куда-то облака. Я вдохнул свежий воздух и снова обмяк от блаженства: город уже проснулся, и вместе с летним ветром внутрь лёгким танцем влетели автомобильные гудки и человеческий говор. Мелкие силуэты куда-то спешили: кто-то целеустремлённо двигался к метро, кто-то вальяжно прогуливался к парку. Я насчитал несколько семей – больше, чем обычно. Они, видимо, наслаждались солнечным выходным. Было приятно видеть такое многообразие жизни – она била таким сильным ключом, что я, казалось, мог коснуться всей её красоты, лишь протяни я руку за оконную раму.

Урча же незаметно для меня оторвался от сокровенного желтка и начал пристально смотреть на кого-то внизу. Глаза змея налились белым светом, и, расслабив своё сознание и сшив его с сознанием моего друга, я проследовал за его взглядом. Урча медленно протягивал своё естество к сердцу прогуливавшегося с сыном мужчины. Мы могли слышать его мысли, чувствовать запах его счастья, видеть открывшуюся перед его глазами картину: каждый раз, когда он смотрел на своего сына или думал о нём, он тут же вспоминал о том, как держал его маленькое, покинувшее утробу матери всего три дня назад тело на своей руке: такое крохотное, что оно могло уместиться на его предплечье. Сейчас же мальчуган лихо разъезжал на самокате, ловко избегая столкновений с прохожими и улыбаясь отцу, который время от времени появлялся сбоку, чтобы не позволить сыну случайно выскочить на дорогу. Мысли отца скользнули к матери мальчика, которая выехала из дома пораньше, чтобы поискать что-нибудь занятное в подарок сыну, и которую они должны были скоро встретить. Урча с умилением следил за всеми этими мыслями, и я даже не заметил, как он начал медленно сжимать сердце мужчины своей ледяной хваткой.

– Урча! – вскрикнул я и вытянул руку с тарелкой за окно, – Сейчас выброшу, змеюка ты подлая!

– Мог бы хоть имя полностью сказать, – недовольно проворчал он, появившись на моём плече, – Уже четыре года знакомы, а ты меня даже по имени не называешь.

– Не собираюсь, – враждебно ответил я и небрежно поставил тарелку на подоконник, – Одного раза хватило, чтобы тебя пропустить в этот мир. Что будет, если я буду тебя называть по имени? Расползёшься по всему свету?

– Ну да. Почему тебя это пугает? – как будто пожал плечами Урча, – Посмотри на небо, – мотнул он головой к облакам, – Разве ты не видишь, что моё влияние и так постепенно разрастается? Рано или поздно я всё равно проникну в ваш мир. Она же говорила тебе, что это неизбежно, – скользнув на пол и меланхолично положив голову на подоконник, убеждал меня змей.

– Ты пока что проявляешься напрямую только мне, и меня это более чем устраивает, – ответил я, – Не думаю, что остальные готовы тебя увидеть – поэтому хочу повременить с твоим воплощением.

– К этому нельзя быть готовым, сам ведь знаешь, – холодно ответил Урча, поднимая на меня глаза, – Но должен, вроде бы, понимать, что чем дольше ты нас держишь, тем хуже и тебе, и нам, – прошипел он. Я встретил его взгляд, ощущая, как в груди медленно закипает ярость. Наконец я побеждённо вздохнул и, прикрыв на секунду глаза, посмотрел на своего друга уже примирительно.

– Знаю, Урча, знаю. Просто ещё не готов.

– Понимаю. Я просто не хочу, чтобы ты потом винил себя за своё промедление, приписывал его заботе об остальных, – также успокоившись, задумчиво проговорил Урча, скрытно пододвинувшись и незаметно отодвинув тарелку подальше от меня, – Если повторишь свою ошибку во второй раз, то уже точно не сможешь избавиться от вины; я не хочу, чтобы ты так и продолжил мучиться. Ещё больше я, конечно, не хочу, чтобы оправдывал свою нерешительность неготовностью остальных. Я не для того в тебе воплотился, чтобы ты лгал самому себе, понимаешь? – с серьёзным, невозмутимым видом объяснялся он, прерываясь на громкое, смачное чавканье золотистым рисом.

– Да, Урча, – согласился я, – Просто если я сейчас признаю свою способность всё изменить, то сразу появится вопрос: а почему тогда, когда они умирали, я не смог ничего сделать? Ну, помимо того, чтобы убить их самому. Почему тогда я был бессилен, почему тогда я был обречён на то, чтобы просто идти по течению? – допытывал я змея, параллельно (как и он, в меру скрытно) достав крепкую сигариллу и щёлкнув зажигалкой, – Ты ведь нарушаешь привычный нам ход времени; так почему мы не смогли всё предотвратить тогда, встретиться в других обстоятельствах? – спросил я у него, пустив в окно плотное облако сизого дыма. Когда никотин подействовал, связь с Урчей затуманилась, и он, растворяясь в воздухе, возмущённо ускорил свой завтрак.

– Скоро узнаешь, – почти задыхаясь, с полным ртом ответил мне мой сосед, – Ну и упрямый же ты урод, в конце концов. Знаешь ведь, что я прав, а слушать меня не хочешь.

– Конечно, знаю, – ответил я и хитро, самодовольно улыбнулся; змей улыбнулся мне в ответ – каждый как будто улыбался своему отражению, – Меня просто бесит, что ты мне это говоришь. Что дошёл до этого не я.

– Довелось, конечно, в такого вселиться, – улыбнулся мне Урча, – У Лёни увидимся тогда? – спросил он, окончательно растворяясь в воздухе.

– Да. Увидимся, Урча, – ответил я пустой комнате. Сигарилла на моих глазах дотлела до самого основания, и я раздражённо раздавил её в пепельнице. Надеясь на то, что он оставил мне хоть немного еды, я заглянул в тарелку – и оставшиеся зёрна риса тут же растворились в воздухе, как будто их проглотил кто-то невидимый. Лишившись своего завтрака и своей дозы никотина, я в сердцах обругал своего друга, и он рассмеялся мне в ответ завываниями ветра за окном.

***

Дойдя до конца заасфальтированной дорожки, я ступил на мелкий гравий среза к электричке. Залитый солнцем парк остался позади, и по моему телу скользнула холодная тень эстакады. Я глубоко вздохнул, позволяя зрачкам расшириться, позволяя ознобу вскарабкаться прямо к сердцу; казалось, будто птицы замолкли, как и шум проезжавших над головой машин; будто всё на секунду исказилось и, пока я не заметил никаких отличий, тут же вернулось на своё место. Идущая впереди семья не сбавляла шаг, и это немного успокоило меня. В ту же секунду их дочь показала рукой куда-то в сторону, и мать торопливо потащила её вперёд, буквально отворачивая её голову от одной из колонн. Они ускорили шаг, оставляя далеко позади скрытую от меня проблему.

В руках защипало; пытаясь на них не смотреть, я растёр их в попытке прогнать фантомную боль; когда же я всё-таки опустил на них взгляд, они снова были покрыты толстым слоем запёкшейся крови.

– Пора за работу, – прошуршал Урча мне на ухо, аккуратно слизав с его мочки запёкшийся струп, – Мы ведь не можем оставить его умирать в одиночестве, верно?

– Пора за работу, – едва слышно выдохнул я в ответ, сжимая и разжимая пальцы, – Покажешь, где он?

– Конечно, – ответил Урча и, скользнув вниз по моей руке, приземлился на гравий и пополз куда-то за колонны, оставляя за собой неглубокую бороздку.

Я немного попрыгал и помахал руками, чтобы подготовиться; услышав эту мысль, Урча выглянул из-за бетонной колонны прямо под полотном дороги и, укорительно посмотрев на меня, кивнул куда-то к земле. Я судорожно кивнул в ответ и, вздохнув и сжав руки в кулак в последний раз, твёрдой походкой зашагал к умиравшему.

Пожилой мужчина опирался спиной о грязный, серый бетон. Его ноги были протянуты, а руки брошены по бокам – весь он скорее напоминал брошенную куклу, нежели живого человека. Он тяжело, но мелко дышал; его бледное лицо хватало ртом затхлый, влажный воздух, а глаза бегали по кишкам дорожной эстакады. В конце концов рассеянные, потерянные глаза мужчины сфокусировались на мне, и я сумел увидеть в них своё отражение – всего лишь кровавое пятно на бельме умиравшего глаза.

Когда я присел перед ним на корточки, он было задвигал руками, зашевелил губами в попытке попросить меня о помощи, но, ощутив мои покрытые засохшей кровью пальцы на своей шее, перестал сопротивляться. Я улыбнулся ему, исказив гранатовую спираль своего лица новым завитком, и взял его руки в свои.

– Ты пришёл меня забрать? – еле слышно прошамкал он и улыбнулся в ответ.

– Не забрать. Проводить, – поправил я его, – Никто не заслуживает умирать в одиночестве.

– Но ты не пойдёшь со мной? – спросил он тихо и мягко сжал мою руку.

– Нет, – содрогнулся я, – Ещё не время.

– Ничего страшного, – выдохнул он, и его голова завалилась назад. Всё его тело обмякло, а зрачки расширились. Я видел, как сознание ускользнуло из его тела, и не мог не улыбнуться со слезами на изорванных глазах: перед смертью в нём было гораздо меньше страха, чем за минуту до неё. Хватка его рук ослабла, и я сложил их на его животе и закрыл его глаза. Он выглядел умиротворённо, как будто присел отдохнуть после долгой дороги. Я проверил его пульс и, не найдя признаков жизни, поднялся и отвернулся прочь.

– Ты тоже рано или поздно уйдёшь. Это неизбежно, правда? – прохрипел его труп за моей спиной. Я мог буквально увидеть его пустые, безжизненные глаза, поеденные чёрной пустотой: Урча опять вселился в свежий труп.

– Урча, вылезай. Мы спешим, – подозвал я его к себе и махнул рукой.

– Ты умрёшь точно так же. В одиночестве. Брошенный и забытый, – с горечью чеканил он слово за словом, – Точно так же, как он, ты попытаешься протянуть кому-то руку. Знаешь, кто её протянет тебе в ответ? Никто. Всё, что ты пережил, останется всего лишь пятном на моей чешуе. Скажи мне, оно того стоит? Стоит ли это спокойствия тех, кто отворачивает свои глаза – отворачивает их точно так же, как те, кто шли сейчас до тебя? – кричал он мне вслед, – Скажи мне, сердобольный ты дурак, оно того стоит?

– Так чего ты от меня хочешь?! – закричал я, повернувшись и зашагав к нему. Гравий, что вылетал из-под моих подошв, прорастал в пыли каменными лилиями, чьи лепестки тянулись вверх, к ржавым подпоркам эстакады, изуродованными, скрюченными пальцами шестипалой руки, – Ты хочешь, чтобы я заставил всех ощутить этот страх на себе? Хочешь, чтобы они снова боялись тебя? – гневно процедил я, ударив рукой о колонну, под которой лежало воплощение Уробороса. Ментальная проекция последовала вслед за плотью, и где-то вверху затряслось, покрывшись узорами трещин, бетонное покрытие, – Хочешь напомнить всему миру, какой ты страшный и неизбежный?! Хочешь запугать весь мир до немощи, ублюдок?! – опять вскричал я и снова ударил по колонне, заставив небольшие кусочки падавшего бетона оцарапать моё лицо. Слёзы смешались с кровью, и, скользя двумя руками по колонне, я медленно сполз вниз, оставляя на бетоне глубокие борозды от своих когтей.

– Взгляни на себя, – яростно прошипел мне Уроборос, – Взгляни на своё лицо. Взгляни на свои руки. Ненавидишь себя? Хочешь умереть – или, того лучше, убить себя сам? – спрашивал он меня, – Взгляни на себя!! Всю твою ненависть, твою горечь – да господи, всю твою боль – возьми их и помножь на сотню – на миллион! – и ты не получишь даже частицы всей той боли, что испытал я!! – закричал он, обхватив обмякшими руками мою голову, – Сколько историй, подобных твоей, я пережил в ваших телах, а? Как думаешь, скольких я отправил на эшафот забвения? Сколько историй, сколько судеб были стёрты в моей сброшенной коже? Сколько боли уже было и сколько ещё будет?! Сколько ещё ты собираешься позволять этому продолжаться? Ты всё держишься и держишься за своё понимание их невинности – Их! – этого безликого, безразличного большинства, которое только и может, что закрывать глаза на проблемы и боль – свои, чужие, чьи-то – да кому какое дело! Думаешь, я не хочу умереть?! Думаешь, я не хочу, чтобы всё имело хоть какой-то смысл?! Это моя природа – бессмысленность, неизбежность! Это моя природа, точно так же, как твоя – дать остальным понять – понять без всякой тени сомнений – что им дано и что их ждёт в конце! Так почему ты не готов её принять, почему ты не готов положить этому конец?!

Мы долго молчали, тяжело дыша. Уроборос медленно успокаивался, следуя за моим замедлявшимся пульсом.

– Я всё ещё один из них, Урча, – ответил я ему, – И я всё ещё их люблю. Ты не смог воплотиться со времён Сотворения – значит, каждый из нас держался. Не пропускал тебя. Я собираюсь это продолжить, Урча, – убедил я себя, – Я собираюсь сдерживать тебя, чтобы ты не проник дальше. Или, по крайней мере, свести ущерб от твоей сущности к минимуму.

– Хорошо, – ответил он уже значительно более спокойно, – Прости, что прорвало так. Я очень сильно устал.

– Я знаю, Урча, – со слезами на глазах и тяжело дыша протянул я ему свою руку, – Хотя нет, не знаю. Представить себе не могу, как ты устал, если честно. Но всё, что я могу – это быть рядом, правда? – слабо улыбнулся я ему, и он мягко скользнул по моей руке.

– Это всё ненадолго, – выдохнул он, сплетаясь в кольцо на своём привычном месте.

– Ты о чём? – спросил я было его, но он наигранно-устало закрыл глаза, закусив свой хвост.

– Обо всём понемногу, наверное, как обычно, – усмехнулся я, подходя к остановке электрички. Вдруг я вспомнил что-то важное и, отойдя подальше от скопления людей, прошипел ему: – Больше никаких вселений в трупы, ты меня понял? У нас был уговор.

– Уговор был между твоим персонажем-манифестацией и его собеседником, – устало проговорил он, – Он не имеет никакой силы в отношениях между нами.

– Любой диалог в моём творчестве – две, три, сколько угодно сторон – это искажённый разговор с тобой, разве нет? Теперь кончай строить из себя юриста и обещай больше не вселяться в трупы, – отчеканил я в пространство за моей спиной. Его хвост скользнул по моей шее, и на мою ключицу тонкой струйкой побежала кровь.

– С этого момента уговор в силе – никаких вселений в трупы. Сейчас и в следующих твоих перерождениях. Доволен? – раздражённо спросил Уроборос, снова сворачиваясь в кольцо.

– Доволен, – ответил я ему, доставая из сумки платок и прижимая его к ране, – В следующий раз целься в артерию, дилетант бесполезный, – добавил я.

На секунду застыв в изумлении, змей вскоре обмяк и обвернулся вокруг моей шеи, положив голову на мою грудь, ближе к сердцу; судороги его тела ворошили мой разум, и, обречённые продолжать этот путь без всякого конца, мы начали сотрясаться в болезненном, полном горечи и безысходности смехе. Гудок машиниста предупредил будущих пассажиров о приходившей электричке, и смех усилился; я немного поперекатывался с пятки на носок в тщетной попытке унять приступ. Требовательный рёв клаксона сменился на истерично-напуганный, и к его крикам добавился резкий звук тормозов. Смех смешался с рыданиями и стал только болезненнее, согнув меня пополам и свесив мою голову прямо над пространством путей. Мой мутный от слёз взгляд метнулся к приближавшемуся локомотиву, и я тепло улыбнулся его ускоренной массе, которая вот-вот уже собиралась оторвать мою голову.