Читать книгу La Dolce Vita - Эрнст Юрьевич Галлингер - Страница 1

Утро

Я смотрю на неё, спящую, и мне спокойно и светло. Я всегда просыпаюсь раньше. Я – жаворонок. Я тихонько встаю, но она всё равно просыпается от моих осторожных движений и спрашивает, не открывая глаз, всегда одно и то же:

– Ты уже всё? А сколько время?

– Восемь почти, – говорю я негромко, как будто боясь спугнуть тишину утра.

Она поворачивается на бок и сладко почавкивает, показывая, что у неё в распоряжении ещё два-три часа законного сна. Я присаживаюсь рядом с кроватью, провожу рукой по её голове, беру её руку в свою и говорю:

– Спи.

Она кивает по-прежнему с закрытыми глазами и добавляет:

– Кашу не забудь.

Я делаю гримасу и она, не глядя зная моё выражение лица, говорит:

– Давай, давай, я проверю.

Последнее слово всегда должно быть за ней. Я не возражаю. Она засыпает, а я осторожно убираю свою руку и иду в душ. Я принимаю контрастный душ – три раза горячий и три раза холодный. Сна как не бывало. Выхожу из душа и иду к окну на кухне. За окном – воскресенье, лето, июнь, ясная погода, и всё это сразу и это прекрасно и волшебно! Солнце уже высоко и лупит в окно своими лучами. Я раскидываю руки и мне хочется вырасти и расширится до размеров дома или горы, чтобы впитать в себя как можно больше солнечных лучей, забить светом каждую клеточку про запас на пока ещё неблизкую, но долгую, длящуюся целую вечность, зиму. Я стою и наслаждаюсь ещё не горячим утренним солнцем, ощущая кожей его щедрое тепло, чувствуя, как оно проникает в мышцы, в кровь и каждую косточку. Потом я делаю, не торопясь, в удовольствие, небольшую зарядку на растяжку и варю кофе. Кашей я займусь как-нибудь потом. Кофе сварился, я пью его маленькими глотками, ощущая, как его живительная горечь с еле заметной кислинкой пронизывает мозг и открывает сверху уже знакомый поток образов и мыслей. Теперь я готов работать. Но перед этим я возвращаюсь в спальню, встаю в дверях и смотрю на неё. Она уже успела повернуться опять на спину и видит седьмой сон, который обязательно расскажет мне, когда проснётся. Её рот полуоткрыт, тонкие руки раскинуты на кровати и голые ноги, как всегда, торчат из-под простыни. Я стою и любуюсь её родным, знакомым лицом, легко угадывающимися под простыней изгибами её стройной фигуры, руками с тонкими бледно-синими венками и красивыми тонкими пальцами. Я слежу за её редким, неглубоким дыханием, подстраиваюсь под её медленный ритм и мне кажется, что я чувствую, как невидимый и живительный воздух прямо из лёгких растекается по её телу, неся жизнь в каждую клеточку. Утреннее радостное солнце, пробиваясь в щёлку между неплотно задвинутыми шторами, падает на её шею и я любуюсь её тонкой, нежной светящейся кожей и почти незаметно пульсирующей артерией, спокойным ритмом символизирующей торжество, вселенскую неизбежность и вечность жизни. Я любуюсь тонкой прядью её волос, естественно и небрежно лежащей на виске. Я любуюсь её ресницами, изредка вздрагивающими, когда она видит что-то во сне. Я смотрю на неё и вспоминаю, какая она была, когда мы познакомились. Молодая, красивая, тонкая, быстрая, изящная и осторожная, как лань. Быстрая в движениях, решениях и играх, она менялась, когда встречалась с чем-то новым. Тогда она почти замирала и внимательно-выжидательно присматривалась и прислушивалась ко всему вокруг. Помню, мы летали на море отдыхать, шли на пляж, она скидывала платье, заходила в воду по щиколотку и останавливалась. Она стояла, настороженно, как дикая лань, прислушиваясь к своим ощущениям, смотрела долго вдаль, постепенно входя в один ритм с небом и морем, привыкая к ласковым волнам и тёплому ветру. Не обнаружив ничего опасного, постепенно она менялась – осторожность в глазах уступала место игривым искоркам или отрешённой задумчивости. Она ныряла в воду, становясь с ней одним целым, полностью вверяя себя этому бесконечному простору и огромной массе воды. Потом, наплававшись, она выходила на берег, ложилась рядом со мной и закрывала глаза. Она чуть касалась меня рукой, чтобы чувствовать меня рядом и довериться теперь мне и солнцу. И я любовался ей, её загорелой кожей, мелкими морщинками в уголках глаз, постепенно замедляющимся дыханием и её расслабленным состоянием.

Она такая и осталась. Тонкая, грациозная, игривая, иногда порывистая и бесшабашная. И по-прежнему в ней иногда проскальзывает настороженность пугливой молодой глазастой антилопки, когда она видит что-то необычное. Ничего не изменилось. Я смотрю не неё, спящую, и улыбаюсь, в тысячный раз охваченный одним и тем же волшебным чувством, которое нельзя описать – ощущением непознаваемого и необъяснимого чуда и великого дара. Скоро она проснётся, потянется и, не открывая глаз, позовёт меня, чтобы я пришёл, поцеловал её, ещё сонную и томную и вывел за руку, как спящую принцессу, из царства сна на свет. Я знаю, когда-нибудь, когда мы будем уже стариками, в одно такое же летнее, солнечное воскресное утро я встану, как всегда, рано утром. Она проснётся, скажет, что что-то плохо себя чувствует и поспит ещё, пошамкает своими старыми губами и повернётся на бок. Я возьму её сухую руку и буду нежно держать, пока она не уснёт. Уснёт навсегда. А я буду сидеть рядом, взяв за руку и провожая её в дальний-дальний, но самый лёгкий путь в её жизни. Она уйдёт тихо, мирно, спокойно и естественно, как будто так и надо, улыбнувшись мне во сне напоследок. Она вылетит из тела и остановится настороженно, как и положено испуганной лани, а потом, привыкнув к новому состоянию и почувствовав необъятную, безграничную свободу, с любовью и жалостью посмотрит на меня, сидящего на краю кровати и держащего её безжизненную руку, и улетит туда, где душа не привязана к тесной оболочке, где она свободна, как сам воздух, где везде вокруг царит вечный свет и нет даже капельки тени. Я тоже уйду вслед за ней. Чуть позже. Сначала надо будет доделать некоторые дела. Мелочь по сравнению с тем, что будет после, но надо. Надо сделать свой кофе, посмотреть в окно на текущую воду и плывущие облака, потом надо сходить в магазин, купить картошки с кефиром и хлебом. И потом надо просто посидеть на скамейке в парке и подумать ни о чём. Я ещё не всё додумал. Надо.

Бабушкин чепчик

Предисловие

Эту историю мне рассказала одна симпатичная пара, мужчина и женщина в маленьком открытом кафе у самого берега моря в одном маленьком городишке одной небольшой тропической страны. Их внешность, открытый взгляд, неторопливый и внимательный подход к разговору, спокойная и уверенная манера поведения, в которой чувствовались воспитание, образование и какой-то внутренний стержень – всё практически сразу расположило меня к ним. И более того, я полностью поверил их рассказу, от начала и до конца, несмотря на его фантастичность. Они просили не называть точное место, чтобы не выдать их скромной, но интересной и уникальной тайны, и я сдерживаю обещание. Тем более что географическая точность не главное во всей этой истории. Перед тем, как я перескажу её вам, я позволю себе лишь коротко поведать, как встретил эту пару. Городишко, где это случилось, как и страна, находится в стороне от традиционных туристических маршрутов. Меня туда занесло не совсем здоровое любопытство исследующего планету писателя, переходящее в авантюризм, и подстегиваемое ощущением накопления во всем теле и особенно в мозгу неизвестных науке токсинов от долгого пребывания на одном месте. Как-то, сидя за завтраком у себя дома, испытывая удовольствие от законченной накануне работы над одним рассказом и уже чувствуя нарастающую концентрацию вышеупомянутых веществ в организме, я листал в интернете новости, обзоры и прочие популярные и непопулярные ресурсы и наткнулся на небольшое эссе об интересных обычаях одного далёкого племени. Учуяв седьмым чувством пищу для своих глаз и мозга, я сразу же за завтраком открыл карты и начал изучать рельеф и названия городов, рек, пытаясь представить их вживую, увидеть их жителей, улицы и дома, природу и даже почувствовать влажность воздуха. И, надо отдать должное моему воображению, это мне удалось. Я закрыл планшет и глаза и отдал себя в руки судьбы, предварительно сообщив ей координаты цели. До сих пор она была очень благосклонна ко мне и у меня не было ни малейшего повода сомневаться в её верности. Я уже видел неповторимые закаты и сказочные рассветы над океаном, слышал пение диковинных птиц, плеск волн, сакральный звук барабанов местных жителей и вой ночных хищников. Стечение нескольких факторов – странность обычаев заинтересовавшего меня племени, удаленность места и восьминедельное пребывание дома за письменным столом за работой повлияли на меня должным образом – через два дня я уже летел в эту жаркую страну, составляя маршрут прямо в самолёте, благо времени у меня, учитывая длительность перелета, было предостаточно. Я вновь открыл карту той местности в планшете и начал блуждать по ней взглядом, прислушиваясь и принюхиваясь к названиям городов, деревень, гор и рек. На шестом городишке во мне что-то ёкнуло. Я решил, что это намёк и не стал дальше ломать голову, медитируя над картой, а выбрал его в качестве первого объекта для знакомства, предоставив выбор дальнейшего плана передвижения Бог знает каким отделам правого полушария.

По прилёту я на удивление быстро нашёл машину напрокат, не стал задерживаться в маленькой, но очень гордой столице, судя по виду первых встреченных мной в аэропорту её представителей в образе таможенника, полицейского и двух таксистов, и отправился в тот маленький прибрежный городишко. Так же быстро я нашёл там отель, располагавшийся на самом берегу океана и переночевал в нем. Следующим утром, хорошо выспавшись, я завтракал в открытом кафе при отеле с видом на море. И городишко, и кафе и, тем более завтрак, были совершенно обычные. Застойная интоксикация домоседства уже практически полностью прошла, последние молекулы её неумолимо выветривало утренним морским бризом, и в крови нарастал поток разных хороших гормонов, знакомое освежающее действие которых я отчетливо ощущал каждой клеточкой своего тела. Поэтому я уже абсолютно никуда не торопился и начал утро с чашки черного кофе, который я смаковал, потягивая маленькими глотками и постепенно просыпаясь, любуясь морем и нащупывая местный размеренный ритм жизни. Начало дня мне понравилось и я намеревался далее продолжить яичницей с тостами и листьями салата, сбрызнутыми соком лимона, чтобы затем не спеша составить дальнейший план перемещений по этой далекой жаркой стране. Попивая кофе, я начал приглядываться к паре белокожых и молодых, по сравнению со мной, людей лет тридцати пяти. Я заметил их с самого начала и удивился, встретив европейцев в этом тропическом захолустье. Они сидели, обнявшись, за крайним столиком и смотрели на море. Когда я вошёл в кафе, они обернулись вполоборота, уделили оценке меня три секунды и продолжили своё занятие. Он периодически потягивал кофе, она потихоньку откусывала яблоко. Их столик располагался сбоку и немного впереди от меня, так, что я мог видеть только их профили. Но даже с такого ракурса я заметил то, что меня удивило. Должен совершенно искренне признаться, что редко видел столь безмятежные выражения лиц. Более того, безмятежность была во всем – в их расслабленной позе, в неспешном ритме их завтрака, безмолвности их созерцания и чем-то неуловимым отличалась от расслабленности обычных туристов. В их глазах не было ни показной усталости от пресыщенности уже повидавших всё путешественников, ни ленивой неги серфингистов со стажем, за которой скрывалось нетерпеливое ожидание ветра или волн. Неистребимый интерес к странным вещам велел мне непременно познакомься с ними и раскрыть тайну их безмятежности, тем более что утро было свободным и у меня не было никаких планов на него. Но я не торопился. Я приступил к яичнице, съел её, не торопясь, наслаждаясь каждым кусочком, прекрасным утром и изредка поглядывая на молодую пару, потом попросил себе ещё кофе и только после этого решил подойти к ним. Я взял свою чашку и направился к их столику. Пара отвлеклась от моря и посмотрела на меня, одарив лёгкой искренней улыбкой. Я приветствовал их и спросил разрешения присесть. Мужчина и женщина немного удивленно, но быстро предложили мне место напротив. При этом в их взглядах появилось любопытство и они некоторое время изучали меня. Я решил обойтись без лишних вступлений о хорошей погоде, качестве кофе и матрасов в этом отеле, сразу представился, сообщил о своих планах в этом месте, а также откровенно признался мужчине и женщине, что они мне понравились и я хотел бы, сугубо как писатель, узнать, что делает столь симпатичная пара в этой дыре. Мужчина и женщина продолжали меня исследовать все это время и в конце на мою просьбу рассказать о себе с улыбкой переглянулись, как будто быстро обменявшись мыслями. Мужчина улыбнулся чуть шире, женщина в ответ пожала плечами и тоже улыбнулась. Мужчина переспросил моё имя и сказал:

– Да, да, мы читали что-то Ваше. Историю собаки и ещё рассказ про легионера. Помнишь, Марта? Было интересно. У Вас красивый слог и Вы умеете работать с сюжетом.

Я скромно поблагодарил и спросил, не имеют ли они какое-то отношение к литературе.

– Имеем. Вернее, имели, – улыбнулся мужчина и посмотрел на спутницу. – О чём Вы собираетесь писать на этот раз в этой дыре? – спросил он, посмотрев на меня чуть пристальнее и предложил хлеб. Я почувствовал в его тоне и изучающем взгляде тень иронии.

– Хочу немного поизучать обычаи одного местного племени. Может быть, выйдет что-нибудь из этого. А вообще, хочется писать о жизни, молодые люди, о жизни! – сказал вдруг я, повертев чашку с кофе. – Жизнь – единственная вещь на свете, о которой стоит писать и стоит читать. Жизнь во всех её проявлениях. И мне это очень нравится. И что самое интересное – о чём бы ты не писал, ты пишешь о жизни. Знаете, вы, возможно, сочтете это болтовней, но это… ощущение Космоса. Чувство, что даже самая малая вещь на Земле, самая вроде бы незначительная история в нашей жизни связана с жизнью в глобальном своём смысле, связана с Вселенной и представляет собой её маленькую модель, отражает суть Вселенной… Извините, я, наверное, слишком помпезен?

Мужчина и женщина опять переглянулись, продолжив загадочный молчаливый диалог глазами и потом вдруг рассмеялись.

– Хотите, расскажем Вам историю? У Вас есть время? – спросил мужчина, слегка подавшись вперёд.

Я ответил, что времени у меня навалом, до обеда я совершенно свободен, а равно и после него, что мои туземцы живут здесь, не меняя обычаев, тысячелетиями и вряд ли успеют их забыть за несколько часов или даже дней, которые я готов провести здесь ради увлекательной истории.

Пара ещё раз переглянулась и они улыбнулись друг другу.

– Окей, тогда запаситесь побольше кофе и терпения. Меня зовут Питер, мою жену – Марта. Мы из Лондона. – начал Питер. Женщина, видимо, довольная таким началом, утвердительно кивнула и повернулась к морю, предоставив своему спутнику продолжать рассказ. Она положила голову на плечо мужа и стала смотреть вдаль сквозь полуприкрытые веки. На её лице опять появилось то расслабленно-счастливое выражение, которое я спугнул своим приходом.

Дальше последовал рассказ, который я и привожу ниже, трансформировав его в более удобную форму и ведя повествование как бы от лица Питера. Я сохранил в целом оригинальный стиль изложения, добавив от себя, конечно, немного художественных украшательств, что-то переставив местами, а что-то опустив – в общем, привёл устный содержательный рассказ в рамки печатного повествования, как требуют законы жанра. Запаситесь кофе и терпением, как сделал я в тот день.

Было обычное осеннее утро. Мы проснулись, как всегда, по будильнику. Я наощупь загасил его, полежал ещё минуту с закрытыми глазами и потом приоткрыл их. За окном накрапывал дождь, неторопливо, но уверенно пришедший в Лондон с Атлантики еще три дня назад. Ему понравился Лондон и вообще Англия и по всем признакам он собирался погостить у нас еще пару недель. Ничто не предвещало наступление неожиданных событий. Вы подумали о чём-то плохом? Логично. Неожиданные события редко бывают приятные. Но в данном случае я имел в виду вообще любое событие. Начало дня было таким серым, что не предвещало вообще никаких событий, ни хороших, ни плохих.

– Дорогая, пришла пора бросить в топку времени еще один день, – сказал я.

– Если бы в топку, я не возражала бы. Но этот дождь зальет любой огонь. У меня есть предложение. Давай пропустим этот день и проснемся завтра, а? А лучше через неделю, когда солнце сюда дойдёт.

– Я еще не купил машинку времени, любимая. На днях закажу на e-bay у китайцев, тогда скакнём.

– Опять ты опоздал. У соседей, наверное, есть давно. И американская, – сказала жена, не открывая глаз.

– Вряд ли. Я уже слышу, как Герберт что-то делает во дворе, по-моему, листья убирает.

– Тогда отдай ему наш день, пусть сделает что-нибудь дельное с ним, поскребет и за нас. Или нет, лучше бросим его в костёр любви.

– Мы и так сожгли там уйму времени. Амуры в пламени нашей страсти, думаю, обожгли себе все крылышки и уже попахивают паленой курочкой. Марта, нельзя думать только о себе. Надо отдать часть и человечеству тоже.

– И что, он будет тлеть так же двадцать четыре часа, как и остальные?

– Боюсь, что так.

– Питер, а ты не мог бы чем-нибудь помахать на него, чтобы он побыстрее догорел? – спросила жена, по-прежнему не открывая глаз.

Я сорвал с неё одеяло и начал вертеть им над головой.

– Так не на меня, дурак, а на этот день! И так холодно и противно! Гони его в лес, на запад… куда-нибудь, – сказала жена, наконец открыв глаза, но только для того, чтобы метнуть в меня молнию и схватить рядом лежавший плед.

– Окей, – сказал я, успев полюбоваться её стройной точеной фигурой, и, соскочив на пол, с кличем индейцев племени сиу погнал воздух одеялом на кухню. Там одеяло полетело в угол досыпать, я открыл окно и в кухню вполз холодный сырой воздух, что никак не способствовало ускорению дня, а только еще больше затормозило время. Я закрыл окно, включил все возможные ускорители времени в виде кофеварки и радио с какой-то сальсой и пошел в душ. День потихоньку поддался и начал разгоняться.

Дальше был обычный день. Мы размялись, сделав обычную нашу зарядку, позавтракали и само собой пришло время работы. Наша работа, – книжный магазин в Лондоне, не в самом центре, но и не на окраине, так что покупатели к нам захаживают с двух сторон. То есть заходят туристы за сувенирами и также бывают читатели из спальных районов, которые по дороге с работы заскакивают посмотреть что-нибудь новое. И огромное преимущество нашей работы для нас в том, что до неё не надо никуда ехать. Наш магазин находится в нашем доме. Надо просто спуститься на первый этаж – и мы на работе. Я знаю, это несовременно. Если интернет-магазины размножаются, как мухи, то книжные вымирают, как диплодоки. Эволюция. Они травоядны, медлительны, дружелюбны и совсем не хищны. В общем, архаичны в современном мире. Но, во-первых, часть людей всё же предпочитает читать старую добрую бумажную книгу, ходить за ней в магазин, держать в руках, чувствовать её вес, перелистывать страницы и ощущать пальцами еле заметную их шероховатость. Во-вторых, мы тоже не стоим на месте и треть продаем по интернету, а в самом магазине кроме книг можно купить сувениры, календари, открытки, постеры, компьютерные мелочи, кружки, особенную посуду, зажигалки, зонты, перчатки, маленькие сумочки, кошельки и прочую всякую всячину, которую человек совершенно не собирается покупать, заходя в книжный, но почему-то, бросив взгляд и повертев в руках, а потом перебросившись парой фраз с кем-нибудь из нас, покупает. Мы-то, конечно, знаем, почему, но не будем засорять это повествование ненужной информацией. Кроме этого, чем мы очень гордимся, мы дополнили магазин маленьким кафе на четыре столика на улице под навесом, которое открыто тёплое время года. Это обеспечило нам дополнительный приток посетителей. В изысканно оформленном в стиле Прованс меню указывается не только ассортимент напитков и выпечки, но и книжные новинки. Те из гостей, кто зашёл по дороге домой выпить чашку кофе или чая с булочкой, очень часто уходит с новой книгой, а кто пришел купить только книги, задерживаются подольше, не в силах устоять перед запахом свежего яблочного пирога и качественного кофе, который мы заказываем в Кении и Колумбии, делая свою смесь арабики и робусты. В меню также периодически добавляются какие-нибудь экзотические, но простые по приготовлению блюда из разных стран, так что даже самые постоянные наши покупатели ловятся на приманку-новинку и дарят нашему магазинчику-кафе свои драгоценные лишних полчаса, получая взамен вкусные кофе или чай с выпечкой и содержательную высокоинтеллектуальную беседу на любую тему с хозяевами магазинчика, то есть с нами. А так как застольная беседа гораздо плодотворнее короткого диалога через прилавок, временами завязывающаяся за столиками беседа перерастает в оживленный диспут о новом романе или фильме. Вдобавок, в этом году у нас спонтанно завелась новая традиция – читать вслух какую-нибудь книгу, отличающуюся не концептуальностью, а красивым слогом. У Марты особый талант к декламации и, если бы у нас были дети и она читала бы им на ночь, я первым занимал бы место в кроватке. Её приятный глубокий голос, умение держать ритм с выверенными паузами и точно интонационно окрашивать текст создавали впечатление езды в поезде, когда ты сидишь у окна и мерный приглушенный гул мотора, смена пейзажей за окном и особое дорожное ощущение подвешенности во времени вводят тебя в околотрансовое состояние, в котором ты, уткнувшись, как ребёнок, лбом в стекло и глядя в окно, можешь пребывать бесконечно. Марта брала какую-нибудь новинку или старую добрую проверенную книгу, в которой не важен был сюжет и которую можно было читать с любого места, открывала случайную страницу и маленький пятачок перед нашим магазином с четырьмя столиками превращался в литературное кафе. Наш посетитель-слушатель превращался в загипнотизированного кролика и забывал о своих делах и о времени. Манера её чтения зависела от её настроения. Даже одну и ту же вещь она могла читать по-разному, что придавало процессу дополнительную интригу и красоту. Когда Марта читала книгу, свободных столиков не было и часто добавлялись даже стоячие слушатели, получавшиеся из не очень занятых прохожих. В общем, так и складывалась наша повседневная жизнь – книги, сувениры, кофе, разговоры, а также еженедельные ужины с соседями с обсуждением книг, искусства, погоды, политики и бытия. На уикенд – выезды на природу, выставки, гости, знакомые. Всё, как у всех. Но кроме этого, была ещё и другая сторона нашей жизни. О ней не знал никто. Если вы не против, об этом я расскажу вам позже.

Так вот, это был обычный осенний день с дождем. Я сидел в магазине, занимался мелкими делами. Посетителей в тот день не было напрочь. На улице было противно, но сидеть в магазине было еще муторней и я, дав знать жене, вышел прогуляться. Накрапывал серый, ничем не примечательный дождь. Бывают такие дни, вы наверняка знаете. Дождь заряжает с ночи и льет, не переставая, весь день, захватывая завтра, послезавтра и ещё пару дней после, как будто где-то наверху пригнали огромную серую губку и медленно с особым садизмом её выжимают, подглядывая в маленькую щелку за домами и городами в ожидании, когда же они там отсыреют, размякнут и покроются плесенью. Тогда придет большой зеленый великан, любитель плесени, с хрустом съест все дома и запьет грязной мутной водой из луж. Так мне казалось в глубоком детстве, когда я болел с высокой температурой в дождливую погоду, лежал в кровати и слушал нескончаемый шум дождя за окном, попивая чай с медом, от которого после третьей кружки уже тошнило. Сегодня случился как раз такой серый дождливый день и мне вспомнились мои глупые детские страхи. Такие дни ничем не запоминаются. Более того, они настолько мокрые и серые, что кажется, что смывается и все прошлое и оно тоже становится размытым, как намокшая антикварная акварель с изображением района старого Лондона, и даже ближайшая часть будущего расплывается и тоже приобретает шикарный средний мышиный цвет. Я шел по улице под зонтом без цели, просто от нечего делать заглядывая периодически в витрины и в глаза редких прохожих, пытаясь поймать что-то более живое. Но и в тех, и в других отражалась все та же серость. Однообразный шум дождя вгонял в ступор и рождал чувство вечности, причём отнюдь не в возвышенном смысле, а в смысле, что этот дождь будет идти вечно и никогда не кончится. Напрочь серое небо добавляло к этому еще и ощущение потери пространства наверху, там, где обычно всегда присутствует небо. Вместо голубой далекой глубины мутный студень над головой создавал ощущение какого-то плоского мира с чудаковатовыми кубиками зданий, живущего своей странной жизнью. Пространства, объема, мира вообще не существует. Ощущение, что пройдешь сейчас еще чуть дальше, за угол, дома кончатся, а там не будет ничего. То есть вообще ничего. Ни домов, ни улиц, ни людей, вообще ничего. И времени тоже. Тихий такой конец света. Только серая туманная пустота. Через час гуляния по улицам я забрел в малознакомый квартал и на одной из улочек мой взгляд упал на киоск с газетами, табаком и прочей всячиной. От нечего делать я решил посмотреть поближе ассортимент на предмет сравнения с нашим и пополнения последнего возможными новинками, не дошедшими пока до нас. В киоске сидел бородатый индус и улыбался. Через несколько секунд я понял, что он улыбался не мне, а просто улыбался, по своей внутренней причине. Он смотрел в окно и ничего не замечал вокруг. Похоже, либо дождь, либо тоска по родине выгнали его в астрал и он мысленно пребывал совсем далеко, где-нибудь в своей солнечной Индии в сухой сезон. Наконец, заметив меня, он вернулся в реальное пространство и время, улыбка, как грим под душем, медленно сползла с его смуглого лица и он с тенью разочарования поздоровался со мной, видимо от того, что осознал, что к нему явился не Вишну, а простой покупатель. Потом он, наверное, решил, что и обычный прохожий может быть посланником Вишну и постарался вернуть улыбку. Я рассматривал витрину и прилавок и мое внимание привлекла вдруг лотерея, выделившаяся жизнерадостными красками. Реклама настолько контрастировала с общим окружающим настроем, что моя рука сама потянулась за кошельком и я купил один билет. Я никогда не брал лотерейные билеты, но эта покупка была вызвана не желанием выигрыша, а стремлением к разнообразию и получить хоть кусочек того яркого мира. Индус протянул билет, я зачеркнул наобум положенное количество цифр и отдал ему обратно. Индус с еле заметной иронией оторвал мне часть билета и картонный ваучер сомнительной надежды с мультяшными яркими надписями перекочевал мне в карман, согревая моё сердце своей примитивной простотой и намёком на детство. Отдалившись от киоска на сотню метров, я обернулся и сиявшая вновь белозубая улыбка дала мне знать, что индус мысленно был уже на пути к солнечной Родине. Побродив по городу еще немного и больше нигде не встретив оптимизма, я зашёл в кафе недалёко от Зоопарка, познакомился и поболтал там с хозяином, также скучавшим от безделья, и вернулся домой с охапкой собранных по дороге мокрых глянцевых осенних листьев, хоть как-то разнообразивших окружающую нордическую суровость. День так и закончился почти ничем. За день зашло человек восемь. Было двое парней-шведов, которые, пошатавшись по магазину и с тихим хихиканьем перещупав половину сувениров, купили по паре одинаковых кружек и кепок и у шли, продолжая хихикать на своём шведском. Зашло трое знакомых по дороге с работы спросить про что-нибудь новенькое. Видимо, серость их тоже достала. Новенького не было и мы одарили знакомых улыбками и советом зайти в конце недели, пообещав всенепременно что-то вкусненькое из книжных новинок. Мы и правда ожидали доставку нового заказа, в котором должны были быть несколько интересных вещей.

После этого прошел где-то месяц и я, собираясь в гости и надевая пиджак, обнаружил в кармане тот кусок билета. Я совсем забыл про него и сейчас живо вспомнил тот день, дождь и всю палитру серых оттенков, которые тогда наперебой разнообразили тот день. Розыгрыш был неделю назад. Забытое детское чувство азарта и близости подарка в яркой упаковке вдруг взыграло во мне приятным томлением, над которым навис взрослый рассудочный пессимизм и опыт, холодно бубня, что никакого выигрыша там нет и быть не может. Я прикинулся ребенком, который всё равно верит, что уж в это лето он точно сбежит в лес и найдет Питера Пэна, и полез в интернет проверять розыгрыш. На четвертом совпадении я понял, что выиграл и чуть не взлетел, как сам настоящий Питер Пэн, потому что никогда в жизни до этого не выигрывал ни в какие игры. На шестом совпавшем числе я понял, что выиграл много, и уже хотел позвать и порадовать жену, но успел произнести только первый слог её имени. Остальные звуки скомкались и затихли в уже закрытом рту. Мой взгляд упал на сумму выигрыша. Это был джекпот. Самый крупный за последние 20 лет в мире, как я потом выяснил. Не буду даже называть точную сумму, чтобы не расстраивать вас. В этот момент жена пошла на непонятный звук, вылетевший из меня, чтобы узнать его значение. Услышав её шаги, мой мозг заработал невероятно быстро. Так стремительно он соображал только несколько раз. Последний был в колледже, когда мы дрались с залётными парнями за своих девушек и их было восемь на нас пятерых. Каким образом мы тогда справились с ними, мы не поняли, но действовали скорее интуитивно, как будто в нас активизировались спящие гены пращуров-воинов или вообще животных. Веками дремавшие знания и силы вдруг проснулись и мы разложили их тогда на земле за полминуты. На нашей стороне, помню, оказалась также одна бутылка минеральной воды, которая полетела прямо в лицо одного чужака и отвлекла его внимание на пару секунд, за которые он успел получить три удара и выйти из строя. Сейчас я за одно мгновение закрыл страницу на ноутбуке и спрятал билет под него прежде, чем жена вошла в комнату поинтересоваться, что за звук здесь раздался и заодно почему я застрял и она опять должна меня ждать. Я отвертелся, сказав, что смотрел погоду на предмет зонта, вежливо взял её под руку и мы пошли к Хопкинсам.

По дороге я еще и еще раз вспоминал числа на билете и в розыгрыше и каждый раз опять понимал, что это был выигрыш и это был не сон. Жене я ничего не сказал, а только крепче сжимал её руку. Сперва она, с интересом заглянув мне в глаза, поинтересовалась, не вызваны ли мои чувства каким-то новым прочитанным женским романом или стихами, о которых она не знает, но потом сама перешла на другую тему. Думаете, я решил свинтить с деньгами? Нет, дорогие мои, жену надо было подготовить. Нельзя такое говорить прямо перед походом в гости или вообще на улице. Кто знает женщин, тот меня поймёт. Да и сами женщины должны менять понять.

Я завёл разговор о том, что подарить Хопкинсам на близящийся их юбилей, а второй половиной мозга думал о билете. Это были нереальные деньги. Но они позволят нам сделать нашу тоже нереальную идею реальной. Ах, если б вы знали, что это была за идея!

У Хопкинсов мы хорошо посидели. Хопкинсы была пожилая мирная пара пенсионеров, старавшихся вести активный образ жизни, как физический, так и социальный, дружить со всеми соседями и оставаться в курсе всех событий. У них собирался десяток добрых знакомых, почти постоянным составом. Ужин обычно начинался аперитивом и обсуждением свежих районных новостей, на втором блюде переходил к политике, а к концу завершался под бокал бренди или виски с десертом прениями о всякой всячине, вроде рыбалки, искусства или литературы. Каждый из собравшихся был специалистом в какой-то одной области. Мы, как профессиональные книгочеи, понемногу знали о многом. Но вы, наверное, знаете, что практически за любым столом найдется человек, сведующий абсолютно во всем. Идёт ли разговор о горных разработках, чайной церемонии или породах лошадей, такой ценный субъект всегда может поддержать разговор качественным замечанием. Такое впечатление, что спроси его про типы инопланетян и он разложит тебе все по классификациям, кто с какого созвездия, из какого племени и чем отличается от других. Один из гостей, Джо Маршалл, был именно таким типом. Он был проктологом, хорошим проктологом, у которого лечилась вся округа, много пациентов со всего Лондона и даже других городов. Джо был из породы практичных людей. Прагматичность во всех отношениях к жизни скрашивали его хорошее воспитание и склонность к юмору, правда с циничным оттенком, который накладывала его специальность, требовавшая, учитывая объект, с которым приходилось иметь дело Джо, особый подход – одновременно и прямоту и известную деликатность. Не знаю, входит ли острая наблюдательность в рыцарский набор всех проктологов, но эта еще одна черта Джо, которая мне очень импонировала и часто играла немаловажную роль в наших совместных молчаливых тактических комбинациях в ходе застольных бесед.

Хопкинсы по сговору с нами пару раз в месяц вешали в гостиной новую репродукцию, а мы с женой как бы невзначай замечали новинку и заводили разговор об искусстве. На этот раз место для критики, причем, как мы полагали, жёсткой, занял "Сон" Пикассо. И первым, кто заметил новинку и неожиданно опередил нас, был Энтони, весьма далекий от искусства бывший военный. Он уже при входе поинтересовался, не внук ли Хопкинсов так чудновато рисует, желая похвалить ребенка, но те замяли тему, пообещав вернуться к ней за десертом.

Когда начали разливать виски, наступила торжественная пауза и Энтони спросил:

– Так что, Сьюзан, ваш Деррек делает успехи в живописи? Он изобразил тебя или директора школы?

– Нет, Энтони, наш внук ещё не дошёл до такого мастерства. Это Пикассо. Разве тебе не нравится? – с хитрецой спросила Сьюзан Хопкинс.

– А, очередной шедевр! Вы опять это повесили, чтобы завести меня и поиздеваться на старым воякой?

– Хочешь поговорить об этом, Энтони? – спросила Сьюзан, некогда ходившая к психоаналитику на групповые занятия и вынесшая оттуда немного психологических приемов и гораздо больше кулинарных рецептов.

– А что об этом говорить? Конечно, это произведение искусства, а я, остолоп и ретроград, ничего не понимаю в этом, – произнёс Энтони с сарказмом, играя и любуясь бокалом с виски. – Не скрою, что в этом – и он указал на бокал, – я разбираюсь больше. А наслаждаться высоким искусством предоставлю вам.

– Тебе нужно присмотреться, Энтони. Ты не такой уж и примитивный, каким хочешь себя изобразить. Пикассо вошёл в искусство, как один из самых талантливых и популярных художников двадцатого века, что говорит о том, что его понимают очень многие.

– Пикассо не вошел в искусство, он туда въехал, как на самосвале. – вступил в разговор Стивен Роджерс, владелец гаража неподалеку, проявляя солидарность с Энтони.

– Мне кажется, больше подошел бы образ Пикассо с топором. – продолжил Энтони. – Посмотрите на это! По ней как будто мясник прошелся, только не до конца. Так, рубанул пару раз и свалил. Она… это, вообще она или кто? Оно так и осталось, бедняга, с недоделанной головой.

– Это тоже искусство. Оно просто отображает жизнь, как он её видит.

– Вот я и говорю об этом. Вы, умники, называете это выразительными средствами, я знаю. Жизнь тут вообще ни при чём. Жизнь ведь разная. Я понимаю, что он так видит. Но где он это увидел? Может, у него с глазами что-то? Я нигде не вижу в жизни квадратных лиц и людей в форме медузы или амёбы со свернутыми головами.

– Ты просто не приглядывался, Тони.

– Согласен, бывают некоторые физиономии, похожие на его художества, есть несколько в Парламенте, я знаю, но у него же все такие! Я же был с женой в Мадриде, ходили в музей. Лучше бы я пошёл пиво пить, – не заметил иронии Энтони.

– Тони, картина называется "Сон". Она так спит.

– Так невозможно спать, у неё наверняка вывих шейных позвонков. Скажи, Джо, как врач, что будет, если уснуть в такой позе?

– Как ты не понимаешь, он отображает внутреннее содержание человека, настроение.

Энтони скорчил гримасу, многозначительно обозначавшую, что он не хотел бы детально ознакомиться с подобным внутренним содержанием человека и глотнул виски. Было понятно, что Энтони избегал темы квадратных лиц и свернутых на бок голов. При этом было видно, что он уже завёлся, но не высказался полностью и дискуссией не удовлетворен. Мы встретились глазами с Джо и я подмигнул ему. Энтони надо было раскрутить дальше на откровения по поводу современного искусства, иначе вечер закончился бы обсуждением рецептов пудинга. Джо меня понял.

– А может, он просто хотел разнообразия? Может, он устал от обычных лиц, обычных людей и это просто его фантазии, сны, мимолетные видения или что-то в этом роде, – сказал Джо, поигрывая ложечкой. – Вот тебе, Тони, не надоела твоя скучная, однообразная, одинаковая жизнь? Тебе не хочется перемен? Сменить Лондон на Кению или, на худой конец, на Сицилию? Взять мольберт, фотоаппарат и…

Это был вызов. Энтони не мог этого так оставить без ответа. Пока речь шла о Пикассо, Энтони особо не реагировал на наши подначивания, но как только дело коснулось его личности, полковник пошёл в контратаку. Его руки выпрямились и кулаки уперлись в стол, как ножки пулемета или лапы у собаки, которую тащат за поводок домой, а она упирается, учуяв какой-то соблазнительный запах от ближайшего куста.

– А я доволен, Джо, своей жизнью. – с достоинством, от которого я чуть не прыснул, произнес Энтони. – я доволен своей квартирой, Лондоном. Я, между прочим, был уже в что-то типа Кении. Ходил там отнюдь не с мольбертом и мне было, знаешь, совсем не скучно. А сейчас я доволен своим настоящим, своим сегодняшним укладом жизни. Я это заработал, заслужил. Я заслужил стаканчик виски вечером за ужином. Мне нравится стабильность и понятность, Джо. Это основа общества. На таких, как я, держится страна. На тех, кто просто работает на своем месте, а не прыгает с кисточками по полям, борделям и пляжам и потом подает свою мазню, как искусство.

Энтони попался. Дальше уже можно было не подливать масла. Энтони поднял знамя и начал выдвигаться на площади с краткими, но содержательными тезисами своей программы.

– Я прекрасно обхожусь без таких художеств. Я самодостаточный, порядочный гражданин, а эти картинки рисуют рефлексирующие чудаки, которым нечем заняться. Какая польза, скажи мне, от лицезрения этой смеси красок, отдаленно напоминающей людей или что-то в природе?

– Может быть, стоит рассматривать подобное творчество в культурологическом аспекте, а не в искусствоведческом, – вступила в разговор занимавшая до сих пор наблюдательную позицию Марта. – Энтони, Пикассо – не просто художник, он – представитель целого направления, пласта мировоззрения. С него начался кубизм. Это целое направление в искусстве. И картины его, между прочим, стоят дороже всех остальных на аукционах. Это что-то да значит.

– Э-э-э, не морочь мне голову этой словесной чепухой, Марта! Понапридумывали слов, сами не знают, что с ними делать. Какая культурология, к чертям собачьим? Какой кубизм? Ну и что кубизм? А потом появится круглизм и опять этим восхищаться? Здесь полная бессмыслица, абсурд, о какой культуре ты говоришь? О культуре отсутствия смысла?

– А в чем ты видишь смысл искусства?

– Я не знаток искусств, ты знаешь, Марта, но я не совсем полный чурбан. В картине должен быть смысл, – изрёк Энтони, собрав пальцы в щепоть и показав ими Марте весь смысл. Затем, решив, видимо, что жеста будет недостаточно, Энтони для убедительности усилил свой тезис, округлив глаза, как человек, севший вдруг на гвоздь. – В любой работе должен быть смысл. Искусство – это тоже своего рода работа. Для художника. Он же получает за это деньги? Картина, или скульптура должна отражать действительность или воспевать что-то. Природу, человека, подвиг. Может изображать историческое событие с точки зрения художника, но с соблюдением исторической правды, изображать какого-то человека, его достоинства.

– Тогда ответь мне, дорогой, что такое вообще смысл? В чем смысл жизни?

– Марта, может, не стоить мучить полковника онтологическими проблемами? – Вступил в беседу Хопкинс. – Я понимаю, виски будет способствовать развитию такой темы, но…

Энтони покосился на Хопкинса, пытаясь догадаться, что скрывается под термином "онтологический" и как ему реагировать на изменившееся направление беседы.

– Уолтер, а ты не пугай нашего полковника умными словами. Всё не так уж сложно. Я не спрашиваю Энтони, что он думает об экзистенциализме или о разнице во взглядах Хайдеггера и Канта на онтологию. Вопрос проще.

– Да, Марта, Уолтер прав. Ты всё равно далеко не продвинешься со мной в этом вопросе. Ты от меня хочешь философских заключений? Это вы с Питером книгочеи. Может быть, вы на ночь глядя, ложась в кровать и ведёте перед сном ваши , как их, онтологические беседы, а я не философ, я военный.

– Почему не продвинусь? Давай продвинемся, Тони. И что нам мешает зайти далеко? Почему характеристики мотора ты можешь обсуждать два часа, а о главных вопросах ты не можешь поговорить? Ты же человек. Просто скажи своими словами. Я пойму, уверяю тебя.

– Хорошо, Марта. Для меня смысл в пользе. Ты должен приносить пользу людям. – сказал Энтони, опять демонстрируя Марте уверенную щепоть, в которой теперь заключался не только весь смысл, но аккумулировалась и вся польза для всего человечества. – Это может быть громко сказано, но это так.

– Так ты последователь Аристотеля! Это похвально, – с улыбкой сказала Марта.

Энтони сузил глаза и ответил:

– Эх, Марта… Аристотеля, кстати, я уважаю. Он был учителем Александра Македонского. Если он воспитал такого воина, значит, его философия что-то значила. А что он говорил по поводу смысла жизни, позволь тебя спросить, раз уж ты упомянула его имя?

– Он считал, что у каждой вещи есть своё предназначение, а самая высшая цель – благо с большой буквы. Ну ладно, Энтони, не обижайся. Вернёмся к Пикассо. Ведь его картины тоже приносят пользу. Миллионы, если не миллиарды людей получают удовольствие от них. Это, может быть, не материальная польза, но все равно польза. Это эстетическое наслаждение, – сказала Марта, передразнивая жест Энтони, а на последней фразе расправив пальцы и продемонстрировав Энтони эстетическое наслаждение раскрытой ладонью.

– Я тебя умоляю, Марта, большинство людей ни черта не понимает в этих картинах, как и в Аристотеле, а только верит кучке умников, – здесь Энтони опять воспользовался щепотью, теперь чтобы изобразить кучку умников, – очень удачно и намертво схватившихся за этот бизнес, что это большое искусство. Скажи, пожалуйста, что изменится, если этому существу на этой картине свернуть башку налево, а не направо и покрасить её в фиолетовый цвет? Да ничего! И точно так же будут восхвалять. Я понимаю, когда картина написана реалистично, правдиво. Леонардо да Винчи, например. Красиво, точно, каждый мазок – искусство. Или, помните, картину "Битва при Ватерлоо"? Кстати, помню, когда мы были на Фолклендах и к нам на корабль прислали одного из центрального штаба…

Я кивнул Хопкинсам, что организую чай и пошёл на кухню. Я, вероятно, остался и послушал бы историю про офицера из штаба в двенадцатый раз, благо каждый раз Энтони разнообразил своё повествование новыми подробностями, фактами и более ранними воспоминаниями, которые, следуя друг за другом, выстраивались в его рассказе, как эсминцы в эскадре в боевом походе и конца им не было, но сегодня меня заботила другая проблема. По дороге на кухню я третий раз за вечер подумал, а не сбегать ли мне быстро домой и проверить билет, не случилось ли что с ним. Ведь мог случится пожар, забраться воры или какая-нибудь другая неприятность. Кроме того, мой мозг до сих пор не пришёл в порядок от новости о выигрыше. Сложившаяся жизнь разъезжалась по швам, как лёд на какой-нибудь суровой сибирской реке весной. Перед нами открывались столь далёкие и огромные перспективы, что разум не мог сразу все разложить по полочкам в этом хаосе. Мысли бегали, как льдины в потоке на той далекой могучей сибирской реке, с грохотом сталкиваясь между собой и мешая друг другу. Усилием воли я прогнал дурь из головы и для отвлечения мыслей занялся чаем и десертом. Так как я уже хорошо знал направление речи Энтони, а также приблизительную её продолжительность с учётом одобрительных вопросов и комментариев соседей по столу и дополнительных параллельных воспоминаний Энтони, я решил не торопиться назад и занялся художественной раскладкой печенья. Сначала я попытался соорудить что-то вроде старого замка. Одновременно внутри головы я пытался ловить, распихивать и сортировать бегавшие муравьями тысячи мыслей. Потом замок из печенья превратился в кусок Великой Китайской стены, который затем преобразовался в Фудзияму. Далее моя фантазия уверенно двинулась дальше, я взял поднос побольше, нашёл у Хопкинсов пакет сахарного песка, насыпал весь килограмм ровным слоем, разровнял его, вилкой сделал полосы на песке, как положено, и стал укладывать печенья, ломая некоторые на части и укладывая кусочки, как в японском саду камней. Сделав таким образом его маленькую кулинарную копию, я прислушался к разговору в гостиной и, уловив слова из морской тематики, понял, что повествование Энтони ещё не закончилось, спокойно предался созерцанию своего произведения. Странно, но меня никто не искал, и я успел уйти в медитацию глубоко. Хаос мыслей постепенно стал рассасываться и мне начали мерещиться пальмы, быстро растущие из сладкого белого песка. На них росли лотерейные билеты. Вернул меня в реальность громкий смех из гостиной. Я взял поднос и пошёл к народу. Разговор, как я и надеялся, перешёл на другую тему. Речь шла уже о религии. Военную тему, видимо, закончили. Энтони, судя по его расслабленному виду, удалось полностью высказаться и детально вспомнить и офицера из штаба и Фолкленды и ещё всё это связать с искусством. Спикером теперь выступал Джо, который с вальяжным видом рассуждал, похоже, об истории религии. В его довольном и наставническом тоне уже чувствовалась пара порций виски.

– Я думаю, Сьюзан, что христианство появилось в тот момент, когда Бог отчаялся, что до Запада дойдет хоть что-то светлое и хорошее. Когда в Европе, до Рождества Христова, греков и римлян примитивно пугали Зевсами да Юпитерами с молниями, а у нас вообще поклонялись дубу, на Востоке давно уже существовала глубокая философия. Индуизм, потом появился буддизм. Вполне гуманные, человечные религии. Но только они так и остались там, на Востоке. А Европе нужна была некая подобная религия мирового масштаба. Глобализация, я думаю, началась именно тогда. А вот и Питер. Ты где пропадал?

– Готовил наглядную иллюстрацию к твоей речи, Джо. Предлагаю всем отведать этого домашнего имбирного печенья, насыщенного ян-энергией и, заодно, помедитировать и прочувствовать всю глубину восточной философии. По крайней мере, печенье точно станет ещё вкуснее после этого.

– Оммммм, – протяжно сказал Джо, глядя на свой стакан, с наслаждением допил виски из него, смачно почавкал и отправил следом в рот кусок печенья. – Дружище, ты как всегда прав. Виски точно как будто сразу набрали пяток лет! А с травкой нет у Вас печенья? Это ещё больше расширяет сознание.

Женщины хихикнули, я с притворной укоризной посмотрел на Джо и налил ему ещё виски.

– Джо! Вот скажи мне, пожалуйста, давно хотела спросить. Я понимаю, что у Вас, извиняюсь, проктологов, отношение ко всему циничное. Это отпечаток профессии. Но вот лично у тебя, Джо, бывает чувство стыда? – вступила в диалог Кристина, жена Бернарда, нашего соседа через дом.

– Ах, Кристина, ты, как всегда, зришь в корень! Чувство есть, конечно. Стыда нет.

– Словоблуд ты, Джо!

– Нет, Кристина, просто Джо по духу более близок восточным религиям. Там чувство стыда, по-моему, совсем не культивируется. И ему это очень удобно. – продолжила разговор Сьюзан. – Слушай, Джо, а может быть, Бог послал, как ты выражаешься, христианство, чтобы противопоставить его восточным религиям?

– Не думаю. Мне кажется, у буддизма и христианства много общего. А к тому же я думаю, они вскоре объединятся.

– А я думаю, восточная философия уже тогда двинулась на Запад, но застряла по пути где-то у русских. У них вообще все там застревает в Сибири, в их лесах и болотах. Между прочим, Наполеон тоже залип в болотах, даже опера такая есть, его один русский мужик туда завел.

Это включился в беседу сам Бернард. Хоть он и захаживал в наш магазин и покупал иногда книги, но, как можно было понять по его выступлению, книги были не с исторической полки.

– Наполеон скончался на острове святой Елены, про какого мужика ты говоришь?

– Да? Не знаю. Значит, выбрался как-то. Неважно, опера ведь есть такая, это же правда. У нас дочь учится в музыкальной школе, они как-то проходили на уроке. И Гитлер тоже где-то под Москвой завяз. Гиблое место. Как там вообще прижилось христианство, удивляюсь.

– Так оно тоже там застряло! И календарь у них все еще старый, Юлианский. Я знаю, они Рождество празднуют после Нового Года.

– Вот именно, поэтому Бог и послал Христа. Он послал его Западу, а не Востоку. – забрал обратно позиции оратора Джо.

– А ислам?

– Да захотелось им что-то своё придумать! – сказал Джо, не моргнув глазом. – Пророк Магомед пришел ведь позже Христа. Именно в Азию. На Востоке своя религия, древняя, там ему обломилось бы. Христианство сместилось на Запад, в Рим, и на пустое место кто-то должен был явиться.

– Да у тебя какой-то фьюжн из религий. Интересный у тебя расклад. Ты сам атеист полный, как я понимаю?

– Скорее, я вообще никто. Есть такой термин? Я не могу причислить себя ни к атеистам, ни к верующим. Могу честно признаться – некоторый период своей жизни я думал над этим вопросом. В этой проблеме, если серьёзно, всегда приходишь к вопросу сотворения мира. Если с рождением Вселенной ученые и клерикалы как-то сходятся, теория большого взрыва и т.д, то вот как зародилась жизнь – для меня большой вопрос. Откуда она появилась? Атомы сами объединились в молекулы белка или Бог сотворил бабочку и динозавра мановением руки или мысли? Меня не устраивает ни одна из теорий. Кто-то из ученых хорошо сказал, что одинокая молекула ДНК на пустынном берегу первобытного океана выглядит еще более нелепо, чем Адам и Ева в райском саду. А религия… Я не противник религии, вы знаете, но насчёт Бога у меня есть одно существенное замечание – я каким-то образом прожил без него, причем много лет, и ничего. Марта, ты у нас самая образованная, скажи нам что-нибудь по этому поводу.

– Во-первых, не все так печально было в древней Европе. Греческая мифология не была такой мрачной. И до греков были развитые культуры. Минойская, Микенская например. Религия там была вполне мирная – связь с природой и прочее. Твою ахинею про то, что и как Бог посылает разным народам и что куда смещается я, конечно, комментировать не буду. К тому же ты сказал, что не очень веришь в него. А по поводу всего остального – я думаю, каждый верит в то, во что способен верить. Не способен – не верит.

– Это камень в мой огород?

– Это не камень, Джо, так, солнечный зайчик в твой садик. Ты веришь во что-то другое. В науку, наверное. Я угадала? – прищурившись, спросила Марта.

– Я верю себе, Марта. Своим глазам, рукам и уму. Я знаю, многие ищут Бога. Я Бога не искал. Я рационален. Мне кажется, в мире все рационально. Понятие же Создателя иррационально. Допустим, Бог создал все, Вселенную. А откуда появился он сам? Кто создал его? Другой Бог? Непонятно и лишено смысла. То, что лишено смысла, для меня не существует. Я просто работаю, делаю своё дело. И я вижу, что у меня это неплохо получается. – так же прищурившись, ответил Джо.

– Каждый находит то, что ищет, Джо. Если ты Бога не искал, ты его и не найдёшь. Кто действительно ищет Бога, тот его найдёт рано или поздно. Кто ищет любовь, тоже найдёт её в той или иной форме. Кто ищет смерть, тот найдёт смерть. Не думаю, что тот, кто ищет смерть, вдруг найдёт любовь. И наоборот. Абсурд. Иррационально, как ты выражаешься, Джо. Но если ты что-то ищешь, сама жизнь складывается так, что приводит тебя к цели. Все вокруг выстраивается так, чтобы ты знал, куда идти, каких людей встретить и что делать. Я думаю, так.

Все молчали, переваривая речь Марты и, судя по всему, серьёзно уйдя в онтологические вопросы.

– Питер, а ты что скажешь? Что-то ты сегодня молчаливый. Что случилось? – попытался вырулить разговор Джо.

– Наверное, Луна в Козероге так действует. – сказал я.

– Глотни ещё скотча, дружище. Она сразу перестанет на тебя действовать. Не ждать же, пока она оттуда выйдет. Надолго она там застряла?

Я послушал его совета, сделал хороший глоток и, широко улыбнувшись, сделал вид, что Луна и вправду сдвинулась.

Разговор перевели на Козерогов и другие знаки Зодиака, потом начали обсуждать мифологических животных, потом собак и собачий корм и меня вдруг охватил острый приступ мизантропии. Я разглядывал каждого из присутствующих и размышлял о том, что сказал Энтони. В чем его польза? И всех сидящих за столом? Для чего они все родились? Джо, Хопкинсы, Энтони? Что они сделали в жизни, чтобы оправдать такой подарок? Но вскоре стрелка дошла и до меня и я почувствовал, что склизкая медуза сомнения и отвращения заползла на меня самого и я стремительно скатился со своей высокомерной Джомолунгмы в низину собственной ничтожности. А зачем я живу? Для чего все мы появились на свет? Зачем природа или Бог создали Человечество? Зачем, для чего, для какой картины Богу нужна такая богатая палитра личностей всех цветов радуги и дорожной грязи от Ван Гога до Калигулы? Для чего созданы мы, простые люди? Или нет простых людей и все созданы талантами и только мы делаем себя или серой массой или гениями? Но все не могут быть гениями и создавать Пьету и собор святого Петра, кто-то должен просто кирпичи класть и мусор убирать. И нужны ли вообще Пьета, собор Петра или теория Эйнштейна человечеству? Каждый создан для своей работы? А все человечество для чего создано? И туда ли оно идёт? Есть ли у нас карта или мы, как слепые, движемся медленно к краю пропасти и некому направить наши стопы в верном направлении? Редкие пророки пытаются открыть нам глаза и придать смысл жизни. Но нам удобнее идти с закрытыми и мы бредём, как во сне, в разные стороны. И только в ещё более глубоких снах мы видим правильную и красивую дорогу? Что лично я ищу в жизни? Для чего создан я? Для того, чтобы держать книжную лавку, продавать бесконечно разные и бесконечно ненужные магнитики с Биг Беном, брелки в виде красной телефонной будки и со стаканом виски рассуждать о талантах других? Собравшись в дружную толпу слепых, малость глухих и хромых, мы бредём по дороге без направления, постукивая периодически палочкой по камням под ногами, и рассуждаем между собой о прогрессе, которым мы не управляем, а наоборот, он управляет нами и нашей тросточкой, пока мы заняты в дороге болтовней, просмотром кино и свежих новостей на внутренней стороне своих черных очков для слепых. Или это просто неумелость и человечество все ещё находится в стадии амбициозного подростка? Она проступает в неловких, показушных движениях человечества, как в студенческом театре у первокурсника, излишне драматично играющего короля Лира. Человечество осознает свою неловкость и неопытность и всеми силами старается показать свою взрослость. От этого движения становятся еще более резкими и неумелыми. Сшибаются стулья, дорожные столбы, виды животных, леса и заодно народы. Зачем всё это? Или давайте ближе к человечеству. Например, я понимаю, что врачи нужны. В принципе. Но зачем Джо посвятил свою жизнь лечению чужих задниц? Чтобы людям было мягче просиживать их в офисах и веселее ходить в туалет? И сколько поколений людей живет так, подлечивая задницы, в самом широком смысле? А вот интересно, как проходят испытания туалетной бумаги и как определяют её мягкость? В каждой фирме, наверное, есть отдел исследований, где работают сотрудники с самыми чувствительными задницами. Неделю они проводят испытания очередной линейки туалетной бумаги, записывают все замечания, оценивать мягкость бумаги в баллах и потом делятся мнениями на итоговом экспертном совещании. Тут я решил остановиться в своих размышлениях. Неужели это медитация с сахарным садом завела меня в такие дебри? И это при том, что у меня дома, на столе под обычным ноутбуком лежит билет на сумасшедшую кучу денег. Почему меня это не радует? Подавленный своим мизантропством и бесперспективными мыслями, я одним глотком допил виски и, поймав недоуменный взгляд жены, вышел на задний двор подышать воздухом. На улице было свежо, темно и тихо. Только изредка с той стороны дома слышался шум редкой машины и из окна еле доносился разговор за столом. Я поднял голову вверх, туда, где исчезал легкий пар от моего дыхания, и увидел звезды. Множество звезд. Они были так далеко от нас, чужие, холодные маленькие мерцающие точки света. Почему Творец разделил нас Бесконечностью в виде непостижимого расстояния и времени? Мы одни на этой планете, на этом ничтожном для Вселенной круглом кусочке материи. Нас несколько миллиардов на этой планете, в некоторых городах не протолкнуться и – кто бы мог подумать! – проблемы с местом на кладбище, но откуда же у меня сейчас это мутное тянущее чувство одиночества? Там, выше – пустота. Тотальная пустота. Хотя, говорят, вакуум наполнен чем-то. Может быть. Но для нас это абсолютная пустота. Для чего или кого Бог создал эту пустоту? Мы не можем жить в пустоте. Мы можем жить только на твёрдом. А ещё точнее, на разделе двух сред. Под ногами нам, живым существам, нужна какая-то опора, что-то твердое. По чему ходить, ползать, из чего строить жилища, на чём растить пищу, куда бросать мусор и куда нас положить после смерти. Смешно было бы хоронить в пустоте. Это было бы не кладбище, а выставка. Трупы всё-таки надо прятать куда-то, чтобы не натыкаться на них слишком часто. И нужно невидимое и почти неосязаемое над этой твердью. Но не полный вакуум. Нам нужен воздух. Воздушная среда для свободы – дыхания, передвижения, занятия любовью, наслаждения пейзажами и мечтания. Ещё нужны свет и тьма. Невозможно все время жить днём или во тьме. Свет нужен, чтобы видеть и тьма нужна, чтобы спать. И нужна их смена, чтобы мерять свое время. И такое место для жизни есть только одно. Земля. Песчинка в огромном безмерном во все стороны чёрном колодце без дна и стенок. На миллионы световых лет вокруг, во все стороны – всепонимающая молчаливая мёртвая пустота и холод редких чужих, совсем чужих планет, которые необитаемы, а даже если и были бы обитаемы, то добраться до них нет никакой возможности. Никого более. Миллионы лет человечество или, по крайней мере, часть человечества вглядывалась в эту пустоту, пытаясь постичь её бесконечность и её смысл. Пустота миллионы лет глотала все вопросы, тихонько мерцая одними и теми же звёздами. И молчала. Никакого знака из этой черноты. Кроме редких комет и метеоритов, наводивших ужас, рождавших еще больше вопросов. Мы одни здесь, на этой окраине галактики в этом углу Вселенной. И от этого острого чувства одиночества захотелось приблизить к себе это звёздное небо или выстрелить себя со скоростью света к звёздам и одним прыжком оказаться там, на чьей-нибудь далекой обитаемой планете и впериться там вплотную глаза в глаза в какого-нибудь зеленого человечка, пусть даже такого же никчемного продавца книг с какими-нибудь антеннами на голове и понять, что мы не одни. Просто знать, что мы не одни. Что там, пусть невообразимо далеко, но есть такой же крошечный островок, где есть живые существа с мягким, нежным серым веществом в голове, способным думать, мечтать, понимать мир и создавать то, чего нет в жизни. И еще очень захотелось, чтобы там, на их планете, всё было по-другому. Правильно. Чтобы не было войн. Чтобы один зелёный человечек не убивал другого зелёного человечка только из-за того, что у его племени розовые веснушки, а не синие. Чтобы все жили долго и счастливо. Чтобы в школах учили, как рисовать картины, растить цветы, придумывать сказки и управлять собой, а не другими и как бегать под дождём, а не избежать взрыва в кинотеатре. Может быть для этого нужно, чтобы их Адам и Ева вообще никогда не нашли того дерева Познания Добра и Зла или, найдя, срубили его на корню ещё с первыми цветочками и пустили на дрова, не дожидаясь яблочек. Чтобы там росли одни красивые, яркие и вкусные ягоды Добра. Съедает тамошний маленький зелёный оборванец одну ягоду и познаёт новый способ делать Добро. И, радостный, бежит вприпрыжку на шести ножках, широко улыбаясь перемазанным ягодным соком ртом, к своей зеленой маме порадовать её и дать ей другую ягоду. Мама гладит ребёнка по головке и счастливо вздыхает, зная, сколько ещё много таких ягод растёт на той поляне Чудес и сколько открытий ждёт его. А вдруг нет? А вдруг у них там так же, как у нас? Древо Познания Добра и Зла уже выросло и плоды созрели. И любопытная трёхпалая ручка тамошней Евы уже потянулась и сорвала притягательный сочный плод с Древа. И всё, что в нем есть – это только Знание. В нем еще нет ни Добра, ни Зла. И даже нет Знания, как такового. Только первая доза, один укус сочной мякоти, знание о том, что есть Знание. Всё остальное – Добро и Зло – маленькое существо возьмет уже само. И невзрачные маленькие семечки уже упали на землю и прорастут на следущий год новыми Древами. Один глоток этого сладкого сока с еле заметной горчинкой, несущего тягу к Познанию, всосавшись в кровь, уже устремился в наивный мозг зелёных существ и, как наркотик, включил дремавшие до этого рецепторы, необратимо расширяя зрачки и пробуждая аппетит к Познанию мира. Дверь в гигантское пространство Знаний распахивается, безвозвратно преобразуя всё их мышление, естество и даже биохимические реакции и подсаживая их навсегда на иглу Знаний. И Знание, как огромный меч, разрубает весь мир и самого зеленого человечка пополам, каждую клеточку его тела, его мысли, стремления, желания – на чёрное и белое. И черное и белое превращаются в Чёрное и Белое, в Добро и Зло, в Жизнь и Смерть. Начинается война. Вечная война. В каждом. Покатилось Колесо Сансары, вершиной своей уходящее за облака а нижней точкой хлюпающее по мутной жиже самого глубокого дна, лежащего в вечной тьме. Колесо едет по Вселенной, меся липкую грязь познания Зла и неся её наверх, в бесконечный свет Добра, очищающий и сжигающий Зло. Ярмарочная круговерть продолжает свое движение, Колесо уже не остановить. Черпак опять идёт вниз за новой порцией. И так бесконечно. И миллиарды зеленых человечков с выпученными глазами крутятся в этом Колесе, вкусив запретный плод, чтобы вечно познавать Добро и Зло, пытаясь осознать их смысл, но все больше утрачивая понимание разницы между одним и другим. Они всё уже давно забыли смысл Знания, данного испокон их веков, но из Рая Незнания и Счастья их все равно изгнали. И так как Знание потеряно, а осталась одна Информация, они не знают, как вернуться в Рай. И они так же, как и мы, живут такой же обыденной жизнью, сидят в своих каких-нибудь круглых фиолетовых в крапинку офисах целый день, пялясь в свои инопланетные мониторы, отчего их глаза к заходу большого белого солнца краснеют и выпячиваются ещё больше, так же садятся вечером всей зеленой семьей за пластиковый стол и ужинают своей местной картошкой и рыбой, только какой-нибудь особенной, к примеру, с ногами, так же потом моют посуду и смотрят сериалы, где течет жизнь таких же зеленых пучеглазиков, но только выдуманная, от одиночества и скуки настоящей жизни. И тем зеленым человечкам, которые это смотрят, становится грустно или смешно. Они плачут, испуская сиреневые капельки из хобота, утираясь скатертью, или хихикают, тряся толстыми зелеными щеками и помахивая большими ушами в знак одобрения. Потом ложатся спать, втягивая свои телескопические глаза в черепушку и складывая уши в трубочку. Во сне их мозг будет стараться переработать и уложить по полочкам Информацию, полученную с рождения и добавившуюся за прошедший день. Но тщетно, потому что Информации слишком много и утерян первоначальный ключ к её пониманию, а завтра хлынет новый её поток, который, такой же ненужный, как и все предыдущие, наложится на пласты уже лежащей внутри и всё повторится. И они продолжат жить дальше, отпочковывая следующее поколение, уже в утробе томящееся по Знанию. Колесо едет…