Читать книгу Преданье тёмной старины. Пути изгоев - Евгений Петрович Горохов - Страница 1

«Так, мира житель равнодушный,

На лоне праздничной тиши,

Я славил лирою послушной,

Преданья тёмной старины».

Да простит меня Александр Сергеевич Пушкин за этот плагиат, но нет более подходящих строк для этой истории. Итак, друзья мои, начнём: утро Рождества Иоанна Предтечи в 1220 году выдалось солнечным.[1] Ночью ветер пригнал с севера чёрную тучу, которая на рассвете пролилась дождём, напоив влагой сочные травы на Кулижках и Васильевском лугу, пригнув к земле колосья на Кучковом поле. Иссякнув, туча подгоняемая ветром, уплыла на юг, а колосья на Кучковом поле и нивах у Воробьёвой горы потянулись вверх к Солнцу. В вишнёво-яблоневых садах, которых множество в низинах у Гостиной и Псковской гор, встречая новый день, защебетали птахи. Птичий гомон перебивал колокольный звон с Кремлёвой горы, которая одним своим крутым склоном упиралась в речку Неглинная, а другим, точно таким же обрывистым, в Москву – реку. Третья сторона Кремлёвой горы более пологая, а у подножия горы начинался дремучий сосновый лес, который зовётся Бор. Тянется он так далеко, что никто из здешних жителей не знает, где конец у этого леса. Купцы, проплывающие мимо города по Москве – реке в Новгород, Суздаль или Владимир, говорили, что лес тянется до самого Булгарского ханства, и даже дальше. Заканчивается он у диких степей, куда добираться многие месяцы, плывя на стругах[2] по рекам, других дорог в этих диких местах нет.

На Руси, с сотворения мира, городки рубились при слиянии рек, на обрывистых возвышенностях. На Москве – реке, первое поселение появилось много веков назад на Кремлёвой горе. Город, потому так и зовётся, что огорожен со всех сторон деревянным забором из брёвен, с заострёнными и обугленными концами наверху. С четырёх сторон срублены сторожевые башни. На покатом спуске со стороны Бора, у стены, вырыт земляной ров и насыпан вал. Здесь же находятся единственные городские ворота. Они так и зовутся: «Бороветские ворота».

Старики говорят, что много веков назад, ещё до того как здесь жили люди, на Кремлёвой горе росли высокие сосны. Первые люди, которые появились здесь, словом «кремь» обозначали высокие, прямые сосны, отсюда и название горы. Из тех сосен срубили стены и башни для города на Кремлёвой горе. Теперь этот город зовётся Москва, хотя раньше у него было другое название. Вокруг города, на соседних возвышенностях стали появляться деревни: Воробьёво – стоит на Воробьёвой горе, рядом Гостевая горка, зовётся так, потому, что проплывающие по реке купцы, останавливаются там и отдыхают, а ещё есть Кулижки и Красная горка. Ну и какой же город без церкви?! Есть она и в Москве. Как и полагается, срублена в самом центре города, и зовётся: «Церковь Рождества Иоанна Предтечи».

Несколько веков город стоял без церкви, ибо люди, живущие в округе, веровали не в Иисуса Христа, а в деревянных идолов. Им молились, принося в жертву быков и овец. Место, где стояли эти идолы, звалось: «Капище». Размещалось оно как раз в центре города, (в те времена, город ещё не звался «Москва»). Когда жители, отринули своих идолов, и уверовали в Иисуса Христа, на месте Капища построили церковь. Её строительство начали в день, когда отмечали праздник идола Купалы, а он совпадает с Рождеством Иоанна Предтечи, так и назвали храм. Первым священником в нём был отец Филарет – дед нынешнего священника, отца Иоанна, который как раз сейчас стоит в храме и зычно читает молитву:

– Памяти праведного, с похвалами тебе же свидетельство Господне Предтече…

Много народу набилось в церкви: московский воевода Гойник, со своим тиуном[3] Жизнебудом, да ратники дружины московской, а это, почитай тридцать человек, ещё воеводова жена с тремя дочерьми, купцы новгородские Борислав и Малоблуд, и прочие почтенные люди. Народ попроще, молился возле церкви, отбивая поклоны в пыли. Совсем далеко от храма, собралась молодёжь, но и до них, из открытых церковных дверей, доносился мощный бас отца Иоанна. Правда молилась молодёжь неряшливо, отбивая поклоны небрежно. Девицы заглядывались на парней, и перешёптывались между собой, а ребята подмигивали девушкам. Виной всему Иван Купала. Причудливо слился языческий праздник Купалы с днём рождения христианского пророка Иоанна сына Захарии, вот и получился на Руси праздник Ивана Купала. В этот день молодёжь собирается у костров, поют песни, пляшут, а потом идут купаться на речку Неглинная. Потом разбредаются парами в садах у Воробьёвой горы. Много свадеб играют после Ивана Купала!

Ребятишкам, которым по тринадцать – пятнадцать лет, думать о свадьбе рано. Им в «свайку», да в «горелку» играть, потому мальчишки стоят совсем далеко от церкви, и не бьют поклоны, а всё больше балуются: подзатыльники друг дружке раздают. Среди них особо выделяется один паренёк, не погодам высокий ростом и широк в плечах. Издалека, кажется, что добрый молодец затесался в компанию мальчишек, только подойдя ближе, и вглядевшись ему в лицо, видишь, что отроду ему не больше пятнадцати лет. Это Алёша, сын священника Иоанна. Все в Москве зовут его Алёша Попович. Рядом с ним стоят два его друга Яков Износков и Ефим Ясиничев.

У Якова и Алёши лица белые, и волос светлый как солома, (у Поповича к тому же щёки румяные, словно яблочко наливное), а цвет глаз у обоих серый как клинки каролингского меча. Яков на голову пониже своего друга, и не так широк в плечах, однако он ловок и умён. Третий их товарищ Ефим Ясиничев, кожей смугл, волосом чёрен и кудряв. Ростом он с Якова, ловок и быстр словно пардус.[4] Эта троица тоже не проявляла усердия в молитвах, а всё думали: «Скорее бы отец Иоанн закончил свои псалмы».

Когда народ разойдётся из церкви, поведёт их дядька Горыня на луг возле ручья Чертороя, в том месте, где он впадает в Москву – реку, и будет обучать ратному делу. Не прельщали Алёшу, Ефима и Якова игры в жмурки да чехарду, в которые любят играть их сверстники. Нравится им на мечах биться, из лука стрелять.

Горыня Сваритя появился в Москве в тот год, когда князь Владимир Всеволодович возвратил брату Юрию Москву[5] – пограничный город Владимирского княжества. Правитель этого княжества Всеволод Юрьевич имел многочисленное потомство, за что и был прозван «Большое гнездо». Было у него девять сыновей и пять дочерей. Первая жена, Мария Шваровна, была дочерью чешского князя Шварна, родила пять дочерей и девять сыновей, а потом умерла. Погоревал немного пятидесятидвухлетний князь Всеволод, и женился на молодой красавице Любаве, дочери полоцкого князя Василько Брячиславовича. Только детей у них не народилось. Хоть и были княжичи братья единокровные, да не было любви братской промеж них, а виной всему их отец Всеволод Большое гнездо: к старости он занемог, и завещал Великое княжество Владимирское не первенцу Константину, а Юрию – своему второму сыну. После смерти Всеволода Большое гнездо, разгорелась вражда между двумя его сыновьями, а остальные Всеволодовичи разделились: князья Владимир и Святослав взяли сторону Константина, а Ярослав примкнул к Юрию. Остальные княжичи: Борис, Глеб и Иван в усобице не участвовали. В 1213 году Юрий и Ярослав со своими дружинами пошли на Ростов, где засел Константин. Старший брат вывел свой полк в поле навстречу дружинам братьев, месяц стояли друг напротив друга, а потом заключили мир и разошлись.

Не долог был тот мир, Константин пошёл на Кострому, которая была вотчиной брата Юрия, разорил и пожёг этот город. Союзник Константина, князь Владимир устремился к Москве, принадлежащей Юрию, и захватил её. Оттуда Владимир двинулся к городку Дмитров, удельной вотчине Ярослава, союзника Юрия. Хоть невелик Дмитров, но сдаваться его жители не стали, и дружина Владимира, не желая брать штурмом город, пожгла и разграбила все сёла вокруг. В то время, разоренье сёл войсками звалось «зажитье». Князь Владимир услышал, что идёт на него с дружиной брат Ярослав, кинулся прочь от Дмитрова, но очень много добра взяли его ратники в деревнях. На переправе их сильно побила немногочисленная рать городка Дмитрова. Побросав всю добычу, побежали ратники Владимира. Сам князь с гриднями[6] укрылся в Москве, а вскоре к городку подошли полки князя Юрия. В страхе ждали москвичи, что при осаде сожжёт город Юрий Всеволодович, а тот пустил через городские стены стрелу, к ней была привязана записка брату: «Приезжай ко мне, не бойся, я тебя не съем. Ты мне свой брат».

Набрался смелости Владимир, с двумя гриднями поехал к брату. Князь Юрий встретил его ласково, зла не припомнил, выделил брату Владимиру город Переславль – Южный. В Москве князь Юрий назначил воеводой своего дружинника Гойника, в помощь ему дал старого ратника Горыню. Оставленные в Москве ратники из дружины князя Юрия, разленились на медах сладких, да пирогах сдобных, совсем службу воинскую позабыли, ругал их Горыня сильно, за это и получил свою кличку «Сваритя», что значит «Сварливый».

Много сёл и городов во Владимирском княжестве пожгли, воюя между собой Всеволодовичи, а потом помирились. Завещал князь Константин стол[7] Великого Владимирского княжества брату Юрию. Тот в благодарность отписал сыновьям Константина города: Ростов, Ярослав и Углич. На том и закончилась одна из многочисленных усобиц на Руси. В 1218 году умер князь Константин, и согласно уговору стол Владимирского княжества занял Юрий Всеволодович. В тот год, на границе княжества, в городке Москва, старый ратник Горыня начал обучать ратному делу мальчиков Алёшу, Якова и Ефима. Бились друзья между собой деревянными мечами и на палках, стреляли из лука, метали сулицы.[8] Изучали приёмы борьбы свиля. Тот, кто владеет свилей, выйдет безоружным против вооружённого воина, и окажется победителем. Ратники, хорошо знающие эту борьбу, с голыми руками вступали в схватку с медведем, это у молодцов называлось «обниматься с медведем». Опасное это дело, ибо медведь не котёнок, вмиг руку, или ногу оторвёт, а то и изломает до смерти.

Устав от занятий ратных, испив воды студёной из ручья Чертороя, отдыхали друзья на мягкой луговой траве, слушали рассказы старого ратника.

– Богата земля русская, может она прокормить великое множество народа, но нет покоя на Руси, – рассуждал Горыня.

– А почему так? – поинтересовался Ефимка. Он улёгся на спину, грыз травинку и смотрел на синее небо.

– Князья наши, поделить между собой землю не могут, – вздохнул старый воин. Он сорвал ромашку, повертел её в руках, и бросил в быстрые воды ручья: – Воюют между собой, князья, их дружины пускаются в зажитье, жгут города и сёла, а русских людей убивают. Мало того что дружины княжеские безобразничают на земле русской, так князья ещё призывают на Русь степняков – половцев. Те грабят и уводят в полон[9] русских людей.

– От чего же князья творят зло?! – разволновался Алёша Попович, даже на ноги вскочил.

– Потому что нет у нас правителя, который бы смог прекратить братоубийственную войну, – вставил Яков.

– Экий умный, рассудил всё резво! – засмеялся Ефимка.

– Так оно и есть, – кивнул старый ратник, – каждый князь выделяет надел своим сыновьям, а те хотят самостоятельности, вот и дробится земля русская. Вдобавок, князья стараются друг у друга города отобрать.

– Это сейчас у нас грызня между князьями идёт, – кивнул Алёша и сел на землю. Он почесал за ухом, потому что Ефимка осторожно подобрался к нему сзади и щекотал травинкой: – А раньше, был мир на земле русской?

Глядя на быстрые воды ручья, ответил Горыня Сваритя:

– Когда я жил в Киеве, один учёный монах из Печёрской лавры, рассказывал, что девять веков назад, сыны и внуки тогдашнего правителя Руси Ярослава Мудрого, устав воевать друг с другом за стол киевский, собрались в городке Любич, и ввели лиственничную систему: власть переходит от брата к брату, как листья на ветке. Киев – матерь городов русских, и править там должен самый старший из братьев, остальные ему подчиняются.

– Ну и как был тогда мир на Руси? – Яков, почесал за ухом, теперь Ефимка щекотал его.

– Нет, не было, – махнул рукой старый воин, – удельные князья вовсе перестали считаться с Киевом, а князь Андрей Боголюбский получив стол в Киеве, остался во Владимире, а в Киеве посадил своего младшего брата Глеба. Киевский стол перестал считаться Великокняжеским, а Владимирский стол не все князья признали, так как князь Андрей Боголюбский нарушил многовековой порядок. Начались новые войны.

– Что же киевский стол больше никому не нужен? – Яков жевал травинку, и, прищурившись, смотрел на небо.

– Князья продолжали воевать между собой, – Горыня встал, пошёл к ручью. Напившись водицы, вернулся: – Мне приходилось участвовать в княжеских усобицах.

Старый воин сел на траву.

– Когда это было? – Алёша Попович уселся рядом.

– Семнадцать лет назад, я жил тогда в Киеве. Там, на столе сидел князь Ингварь Ярославович, а против него ополчились князья Рюрик Ростиславович, правитель Овруча, Стародубский князь Олег Святославович, да Всеволод Черемной[10], князь Черниговский. Потом к ним примкнул Сосновский князь Ростислав. Мало этого, ещё позвали две половецкие орды, Кончака и Данилы Кобяковича. Узнав, что на Киев идёт большое войско, сбежал из города князь Ингварь, оборону возглавил дорогобужский князь Мстислав Владимирович. Было это в январе 1203 года. Не смог князь Мстислав хорошо наладить оборону, и пал Киев. Рюрик Ростиславович отдал город на разграбление половцам. Я в бою был ранен стрелой в ногу, и угодил в плен к хану Кончаку. Пожгли половцы город, а жителей угнали в полон. В городе Кафа[11] продали в рабство арабским купцам. Многое я там насмотрелся на невольничьем рынке, разлучали мать с дитём, а мужа с женой.

– Ты тоже был рабом? – поинтересовался Алёша.

– Меня взял себе хан Кончак, – вздохнул Горыня, – когда его орда вернулась в степь, он умер, и я остался у его сына Юрия Кончаковича. В 1205 году он выдал свою дочь за Ярослава, сына Всеволода Большое гнездо. С половецким посольством я оказался во Владимире, и хан Юрий Кончакович отпустил меня служить к князю Юрию Всеволодовичу. Его я сопровождал во всех походах, пока он меня не оставил в Москве. Однако пора нам возвращаться.

* * *

Алёша шёл домой изрядно проголодавшись. Известное дело, молодецкие забавы пробуждают зверский аппетит. Ещё издали он увидел, как из их окон валит дым.[12] Изба у отца Иоанна богатая, рубленная на подклёте.[13] Такие избы звались «горницы», так как стоящий на подклёте сруб, словно возвышался на горе, отсюда и название. Пол в горнице из струганных досок, а они в то время были очень дорогие. Плотнику чтобы выпилить из дерева и обстрогать одну доску, требовалось полдня. В горнице находилась печь, окна маленькие, и располагались под самым потолком, через них-то и валил дым из печи. Зимой окна закрывали деревянными щитами – вавалоками. В горнице стоял рубленый стол, за которым семейство трапезничало, сидя на лавках. Рядом с горницей находилась другая комната – светёлка. Звалась она так, потому что окна в этой комнате были больше чем в горнице, и там было светлее. Большие окна в избе звались «красные». Затягивались они «бычьим пузырём». Мясники специально для этого обрабатывали желудок быка.

На зиму «красные» окна закрывались ставнями, а летом тепло, окна открыты. В светлице жена и дочери отца Иоанна занимались рукоделием, а сам священник любил тут читать церковные книги. Был у него «Псалтырь» из липовых дощечек вместо страниц, залитых воском, с нацарапанными на них буквами. Еще «Евангелие» из пергамента, с картинками из жития святых. Эту книгу отцу Иоанну пять лет назад, подарил новгородский тысяцкий[14] Якун Немнежич. Он в то время был в новгородском посольстве посадника[15] Юрия Иванковича. Это посольство ездило в Перелеславль – Залесский, звать князя Ярослава Всеволодовича на княжение в Новгород. Покончив с делами посольскими, тысяцкий Якун Немнежич, заезжал в городок Москву к Амбалу Ясину, с которым у него были дела торговые. Тот познакомил Якима Немнежича с отцом Иоанном.

Во дворе священника возле избы – горницы стояли ещё клети – такая же изба, но без печи. Там его семейство обитало в тёплое время года. Отец Иоанн сидел на скамеечке, врытой в землю возле клетей, и ожидал, когда жена накроет стол для трапезы. Младшие братья и сёстры Алёши, уселись в клетях на лавках за столом, и поглядывали в сторону избы: когда же матушка принесёт горнец?[16] Матушка Купава варила борщ. Название этого блюда произошло от растения бощевик, его клали в суп. В XIII веке капуста ещё была мало известна на Руси, и вместо неё использовался борщевик.[17] Ох, и вкусный запах распространялся из избы – горницы! У всего семейства текли слюнки, ждали с нетерпением, когда матушка Купава поставит на стол горнец с борщом. Алёша вошёл во двор в тот момент, когда она несла горнец из избы в клеть.

– Пришел, стало быть, орясина[18] дубовая, – усмехнулся священник, глянув на старшего сына. Он поднялся со скамейки: – Опять с Яшкой да Ефимкой друг дружку дубинами охаживали?!

– Есть хочется, – Алёша проводил взглядом мать, скрывшуюся в клетях.

– Трапезу заслужить надобно, – усмехнувшись, кивнул отец Иоанн. Он подошёл к сыну: – Ну-ка прочти псалом Давиду.

Задумался Алёша, но ненадолго, а потом начал читать наизусть:

– Вскую шаташся языцы и люди поучищся тщатным.

Призадумался Алёша, вспоминая.

– Ну что замолк?! – нахмурился отец.

– Не тако нечестиве, не тако, но яко прах, – продолжил Алёша.

– Какое не тако, яко прах?! – взревел отец Иоанн. Он схватил толстую палку, которую использовал в качестве посоха: – Изгоем хочешь стать?!

Гоить – на славянском языке означает «жить». Изгой, это человек изгнанный «из жизни», ему запрещалось заниматься тем, что испокон веков кормило его семью. Сын священника получал приход отца, и таким образом имел возможность кормить свою семью. Но закон гласит: «Если поповский сын грамоте не выучился – он изгой».

– Я грамоту знаю, – ответил Алёша, глядя на дубину в руках отца.

– А для попа Псалтырь, та же грамота! – орал отец Иоанн. Он размахнулся палкой, что бы от души приложиться по спине сына.

Эх, не зря Горыня обучал Алёшу борьбе свиля! Едва поднял отец руку с палкой, перехватил её Алёша, нырнув под родителя своего, приподнял его и швырнул на землю. Даже подумать не успел: «Хорошо ли поднимать руку на батюшку своего?!» Всё произошло само – собой. Только когда посох отца оказался в руке Алёши, а родитель валялся в пыли и охал, понял он что натворил. Отшвырнул Алёша посох в сторону и выскочил со двора. Отец Иоанн охая, встал, хромая подошёл к забору, увидев убегающего сына, заорал:

– Изгой! Прокляну!

Услыхав за спиной страшный рык отца, припустился бежать Алёша Попович ещё быстрее, только у крепостных ворот оглянулся, узнать, не гонится ли за ним батюшка. Того рядом не было, и отдышавшись, подумал Алёша, что остался он без трапезы, а голод, он как известно не тётка. Стоило позаботиться о пропитании, и направился Алёша к Яше Износкову.

Изба Степана Износка, отца Яши, была беднее усадьбы московского попа. Сруб из еловых брёвен наполовину врыт в землю. Такие избы на Руси звались «позёмка», подклета у них не было, только погреб. Пол в избе земляной, а печь глиняная, и светёлки нет.

В тот день в семействе Степана трапезничали кашей гречневой, а в честь праздника Рождества Иоанна Предтечи жена Износка подала блинов со сметаною. Хлебнув сладкой, хмельной медовухи, вышел Степан из избы и сел на лавочку, а с ним сынок его старшенький – Яков. Тут до них и донёсся рык отца Иоанна:

– Изгой! Прокляну!

– Не на твоего ли приятеля анафему поп насылает?! – рассмеялся Степан. Потом стал серьёзным и печальным, повторив задумчиво: – Изгой.

Посмотрев на сына, грустно усмехнулся:

– Отец Алёшу Поповича изгоем назвал, а ведь сынок ты тоже изгой.

Степан обвёл рукой избы соседские:

– Всё здесь вокруг должно принадлежать нашему семейству, и жить мы должны в тереме, а не в этой халупе.

– Да слышал я эту историю много раз, – махнул рукой Яков. Он глянул на отца: – Чего уж теперь старину ворошить?!

История, которую не хотел ворошить Яков, произошла давно: Юрий, сын князя Владимира Мономаха, получил от отца на княжения стол в Ростове. Не сиделось князю Юрию спокойно в городе своём, хотелось ему больше землицы прицепить к уделу своему, добра копьём в чужой стороне взять. Ходил князь Юрий войной на волжских булгар и мордву, да и русских князей «пощипывал», оттого и прозвище себе заработал: «Долгорукий».

В 1132 году перенёс Юрий Долгорукий столицу своего княжества из Ростова в Суздаль, а спустя четырнадцать лет, объезжая владения, посетил городок Кучково, который принадлежал боярину Степану Кучке. Ох, и понравились князю те места! Да и как не залюбоваться ими?! Напротив Кремлёвой горы, на которой стоял городок Кучково, большой луг с травой сочной и наливной. На лугу паслись табуны боярина Кучки. Рядом поля, на которых колосится рожь и пшеница. Все эти луга и пашни пересекаются бесчисленными ручьями. Чудные здесь места для землепашества и садоводства. Вокруг на взгорках раскинулись деревеньки, а кругом леса дремучие и непроходимые, обитали там племена мордвы. Городишко Кучково был пограничной крепостью Суздальского княжества. Раньше в нём проживало племя меря, и Степан Кучка корни имел из этого племени, ибо «кучка» на языке меря, обозначает «орёл». Меря в этих местах жили с незапамятных времён, платили дань князьям киевским. Ну а как же без этого?! Киев – мать городов русских. Когда на Руси стало распространяться христианство, те из людей племени меря, которые не хотели бросать своих идолов и поклоняться новому богу Иисусу Христу, ушли к мордве, которые были язычниками. В Кучково на месте языческого капища возвели церковь Иоанна Предтечи.

Боярин Степан Кучка с мордвой жил дружно, не враждовал, а торговал. Всё здесь располагало к торговле – городок стоял на Москве – реке, а по ней можно добраться до речки Клязьма, а там и до Волги. По этой большой реке купцы плыли в Булгарию, а то и дальше, до моря Каспийского. В низовьях Волги, там, где начинается Дикое поле,[19] можно волоком протащить суда до реки Дон. В устье этой реки стоит торговый генуэзский город Танаид.[20] По Дону, можно приплыть в Сурожское море,[21] из него выбраться в Русское море,[22] а там, в земле Таврида,[23] стоят города византийские: Херсонес – Таврический[24] и Кафа. Если плыть дальше по Русскому морю, то можно добраться до Царьграда.[25]

Именно через Кучково шли купцы в Суздаль, Новгород и Ростов – летом по речной воде, зимой по льду, ибо кругом лес дремучий, непроходимый. За проезд по своей территории с купцов можно брать пошлины. Всё это Юрию Долгорукому нашептал его покладник[26] Дубыня, пока князь гостил у Степана Кучки. Зависть жабой скользкою, забралась в душу Юрию Долгорукому: золото и серебро монетой звонкой идёт по реке в руки боярину Степану. Да ещё жена у него красавица писаная! Всё этому Кучке! Видя, как потемнел взгляд княжеский, продолжал нашёптывать ему в ухо Дубыня:

– Дружит Кучка с мордвой, а эти нехристи в лесах пенькам молятся, и ждут случая, когда в спину тебе князь, нож сподручнее воткнуть.

Разговор шёл в опочивальне, собирался князь отдыхать после пира хмельного. Сняв сапоги с княжеских ног, продолжал нашёптывать Дубыня:

– Надо князь в Кучково, посадить тебе человека верного, – указал рукой покладник на себя, – как пёс цепной я у тебя здесь буду.

На следующее утро Юрий Долгорукий обвинил боярина Степану Кучку в предательстве, и приказал казнить. Вступилась за боярина дружина его, а было их всего двадцать человек, побили их всех гридни Долгорукого. Хоть и прибыл в Кучково князь Юрий Долгорукий с малою дружиною[27], но было в ней четыреста ратников. Кучковых воинов убили, а боярину Степану отрубили голову. Повелел Юрий Долгорукий схватить жену Кучкову, хотел эту красавицу с собой в Суздаль забрать, для утех княжеских, но бросилась боярыня из окна терема, и разбилась на смерть о землю. Остались сироты, боярские дети: девочка Улита, а также мальчики Пётр и Яким, были они красивые и пригожие, словно ангелы. Умилился князь Юрий Долгорукий красотой этих детушек, и взял их с собой в Суздаль. Повелел Юрий Долгорукий перед отъездом:

– Отныне городище Кучково, именовать Москва! – хотел князь, что бы ни осталось в памяти людской имени боярина Степана Кучки. Однако земля, что была под Кремлёвой горой, именовалось «Кучково поле». В Москве она звалась так до XV века. В 1480 году царь Иван III присоединил Новгород к Московскому княжеству. Бояр новгородских, которые «снюхались» с ливонцами,[28] царь переселил в Москву, что бы были у него на виду. Поселил он новгородцев на Кучковом поле, а те, в память о своём родном городе, назвали место своего нового жительства – Лубяница. В Великом Новгороде Лубяницей звалась улица на Торговой стороне. Дети тех новгородцев уже считали себя москвичами, верою и правдой служили они русскому царю. Лубяница, спустя полвека трансформировалась в Лубянку, однако дорогой читатель, речь идёт не о ней, и надлежит нам вернуться во времена древние.

Оставив посадником в Москве Дубыню, взял Юрий Долгорукий детей – сирот, и вернулся к себе в Суздаль. Хоть и малы в ту пору были два брата и сестра Кучковичи, но задумали они отомстить за смерть родителей своих Юрию Долгорукому, но до поры, до времени затаились.

Улита подросла и стала красавицей. Выдал её князь Юрий Долгорукий за своего сына Андрея. Кучковичи так князю за смерть родителей не отомстили, не успели, раньше помер Юрий Долгорукий. На стол в Суздале сел Андрей – старший его сын. Перенёс он столицу из Суздаля в город Владимир. Характером князь Андрей был вспыльчив, и в гневе неправедном, много народу казнил. Когда ярость проходила, каялся он по безвинно погубленным, вознося молитвы Господу. Однако сколько лбом церковный пол не бей, людей убитых к жизни не вернёшь. Страшась Суда Божеского, принялся Андрей строить церкви в княжестве Владимирском, за что и получил прозвище «Боголюбский». Вот так и жил Андрей Боголюбский, убивал в гневе, а потом, остыв, каялся и строил храмы.

В июле 1174 году, Боголюбский осерчав на Петра Кучковича, брата жены своей, приказал отрубить ему голову. Яким и Улита Кучковичи решили ему отомстить, а заодно и отплатить за смерть родителей своих, пусть не самому Долгорукому, хотя бы сыну его. Собрали они в заговор ещё восемнадцать человек, одним из заговорщиков был Амбал Ясин. Служил он у князя ключником и гриднем. Ясы – так на Руси звали племя осетин. Амбал в переводе с осетинского языка означает «друг». Осетинские князья амбалами звали своих телохранителей, которых на Руси именовали гриднями. Служа гриднем и ключником у князя, Амбал Ясин подружился с братьями Кучковичами. Вот и решил он отомстить Андрею Боголюбскому за смерть своего друга. Князь Андрей жил не в самом Владимире, а в городище Боголюбово, которое приказал заложить для себя, неподалёку от Владимира. Вся княжеская дружина жила в детинце[29] города Владимира. Охранял князя лишь Амбал Ясин, а он примкнул к заговорщикам. Кучковичи со своими товарищами зарубили мечами князя Андрея Боголюбского.

После смерти Андрея Боголюбского между его младшими братьями Михаилом и Юрием началась борьба за стол Владимирского княжества, и убийство князя для заговорщиков сошло с рук. Князь Михаил, чтобы одержать верх над братом, попросил боярина Якима Кучковича поддержать его, ибо сильно во Владимире было влияние Кучковичей. Обещал князь Михаил, что не будет мстить за смерть старшего брата, тем более не любил он его, сам однажды чуть было жизни не лишился, из-за вспыльчивого характера Андрея Боголюбского. Яким Кучков поверил княжескому слову и поддержал Михаила, а тот сев на стол Владимирский обманул его. Боялся князь, что Яким Кучкович с другими боярами переметнуться к его брату Всеволоду. Приказал князь Михаил схватить Улиту и Якима Кучковичей, велел казнить их, чтоб напугать других бояр.

Привязали Якима и Улиту к городским воротам Владимира, и гридни Михаила расстреляли их из луков. Других заговорщиков не тронули, а Амбал Ясин даже остался ключником у Михаила Юрьевича. Отправился как-то князь в городок Городец на Волге[30], вместе с ним поехал и Амбал, там он отравил князя, в отместку за смерть Улиты и Якима. Из Городца Амбал Ясин перебрался в Москву, а там как раз остановился купец Аепа из города Сурож.[31] Аепа был кыпчаком, а мать его из племени ясов, и по ней доводился он Амбалу двоюродным братом. Аепа предложил ему заняться торговлей в Москве, дал товар в долг. Поселился Амбал Ясин на горе неподалёку от Москвы, и начал торговлю, которая у него пошла хорошо. Со временем он срубил на своей горе несколько изб, в которых отдыхали купцы после долгого пути, (купцы на Руси звались «гости»), вот отсюда и пошло название того места: «Гостевая гора». Вскоре Амбал Ясин женился, и родились у него дети.

Однажды по торговым дела поехал Амбал Ясин во Владимир, и увидел там мальчика – сироту, которого все звали «Износок».[32] Мальчик просил подаяние возле церкви. Дрогнуло сердце Амбала, уж больно он походил на его друга. Расспросил Амбал людей о сироте, те подтвердили: действительно, это Степан, сын боярина Якима Кучковича. Князь Михаил после казни Якима и Улиты, разорил усадьбу боярина Кучковича, а сынишку его выгнал на улицу побираться. Жил тот подаянием от добрых людей, одежда у него была плохонькая, от того и кличка «износок». Амбал Ясин забрал мальчика в Москву, поселил в своём доме. Хоть и перестал Степан ходить оборванцем, однако кличка его из Владимира в Москву перебралась. Степан Износок[33] подружился со старшим сыном Амбала – Алимом. Они и женились в один года, и у обоих родились сыновья: Яков и Ефим. Пока текла не спеша, словно водица в Москве – реке, грустная история о боярине Степане Кучке и детях его, добрался Алёша Попович до избы Износковых, и вызвал на улицу друга.

– Отец меня выгнал из дому без трапезы, – пожаловался Алёша.

– Что так?

– Заставил псалом читать, натощак, – вздохнул Попович, – напутал я, а батюшка палкой драться. Так я посох у него отобрал и зашвырнул подальше, а сам убежал.

Алеша похлопал себя по животу:

– Брюхо свербит.

– Пойдём к нам, матушка накормит тебя, – предложил Яков.

– Ещё чего! Живя у леса, по чужим домам побираться?! – покачал головой Алёша. Он улыбнулся: – Голод волка из чащи на село гонит, а я в лес пойду. Ты мне дай лук и стрелы, я еды себе добуду.

Принёс Яков другу лук, да колчан со стрелами, а тот вздохнул:

– Ещё бы соли щепотку.

– Сейчас принесу, – Яков сорвал лист лопуха.

– Не нужно, – покачал головой Алёша. Он надел лук за спину: – Соль дорогая, нельзя её у бедняков брать. У Ефима спрошу, авось Ясиничи от щепотки соли не обеднеют. Вы с Ефимкой попозже приходите на берег Пресни, где мы сулицы метали.

Амбал Ясин жил на Гостевой горе, а сын его Алим Ясинич, женившись, срубил себе избу в Москве, близ церкви. Отец его уже два года как помер, и Алим торговал самостоятельно. В то время на Руси страшны были пожары, ибо всё кругом деревянное, потому, зажиточные люди, монеты, которые смогли скопить, закладывали в глиняные горшки и закапывали в землю возле избы. Ну, это, если на долгое хранение, а купцу деньги нужны постоянно, потому у Алима в подполе был вырыт тайник, но сейчас он пуст, так как Ясинич рассчитался с заезжим купцом за товар. Пока его старший сын Ефимка, болтал на улице с приятелем, купец, сидя в подполе, прикидывал: вырыть ему один из горшков или нет?

Скоро в Москву должны подъехать Сурожские купцы, и хотел Алим прикупить у них товару. Передумал он выкапывать кувшин с серебром из огорода, купец Кучак даст ему в долг. А как не дать?! Их отцы доверяли друг другу.

Взглянул Алим на тайник в подполе, там были два серебряных арабских дирхема, положенные «на разживу», что бы всегда в тайнике водились деньги. Кроме арабских монет, находидись там шейные серебряные гривны[34] и серьги, тоже из серебра. Эти украшения собирался купить воевода Гойник своим дочерям. В 1847 году в Москве, при рытье котлована под фундамент для здания Оружейной палаты украшения и монеты будут найдены. Как раз на этом месте и находилась изба Алима Ясичинича. Не продал он воеводе Гойнику украшения для дочерей, но не будем забегать вперёд. Пока Алим выбирался из подпола, сын его, Ефим, вместе с приятелем Яковом Износковым, направлялись к городским воротам. Они шли и болтали, пока их не остановил тиун Жизнебуд.

– Далеко ли собрались, добры молодцы? – голос у тиуна чистый елей, да и сам смотрит ласково.

– На Воробьёву гору, силки на птичек ставить, – неизвестно зачем, соврал Ефимка.

– Ах, молодо – зелено, – засмеялся тиун, и мелко затряслась жидкая бородёнка его, – всё бы вам развлекаться, да птичек ловить. Ну, идите, коли, других забот у вас нет.

Мальчишки вышли за Боровецкие ворота, а Жизнебуд с ненавистью смотрел им в след. Ребята ничего плохого ему не сделали, но не любил тиун Алима Ясинича. Задумал Жизнебуд торговлю в Москве завести, да вот беда, никто из заезжих купцов дел с ним иметь не хочет, и товар в долг не даёт, а своих денег на торговлю у него нет. Тиун считал, что виной всему Алим Ясинич.

«Ну, ничего, прихлопну я змею Алимку», – решил тиун, и пошёл своей дорогой.