Читать книгу По воле судьбы - Евгений Викторович Кашин - Страница 1
ОглавлениеОн бежал, бежал уже не один час. Кирзачи методично выбивали пыль с пересохшей потрескавшейся от нехватки влаги, заброшенной дороги. Раньше по ней вывозили лес, внезапно разбогатевшие, пользуясь неожиданно свалившемуся на голову богатству, распроданному государством за гроши, сорвавшим вето собственности на владение всеми богатствами народа – природные ресурсы, выдумавшим далёкое от понимания простого советского гражданина слово приватизация – не чистые на руку дельцы. По обе стороны от дороги находилось заброшенное колхозное поле, на котором стеной стояли непролазные заросли полыни. Пот, стекая по грязному лбу, заливал глаза, разъедая слизистую, легкие разрывало от нехватки воздуха, насквозь пропитанная потом афганка покрылась соляными разводами, штык-нож, подвернутый за ремень давил на поясницу, автомат больно бил по спине ствольной коробкой, Макс перехватил его в руку, взявшись за поцарапанное деревянное цевье видавшего виды АК-47. Ему хотелось просто завалиться мешком в начинающую сохнуть полынь и самоустраниться от созданной им самим действительности, перечеркнувшей все планы и мечты начинающего жить юноши, в которую он сам сознательно и попал. Подсумок с 5 магазинами патронов, безбожно бил по бедру и казалось, что увеличился в весе на десятки килограмм. Пот стекал ручейком по позвоночнику, жар разгорячённого тела потоками выбрасывало из-под расстёгнутого на две пуговицы кителя. Понимая, что по дороге бежать, а также ломиться по полю равносильно самоубийству, он выбрал вариант двигаться до леса, который зубами сказочного дракона, начинал озаряться красным, только начинавшим всходить солнцем. Кровь сильными, ритмичными ударами била по вискам беглого солдата, и казалось еще немного и вены лопнут от переизбытка давления. Максим понимал, что стоит только на секунду остановиться, и усталость сделает свое дело, он попросту будет не в состоянии не то, что бежать, а даже сделать пару шагов.
Адреналин потихоньку начинал отступать и на его место начинала наваливаться усталость и осознание содеянного. Лес приближался огромным, черным спасительным пятном, еще рывок, беги боец – подбадривал себя солдат, беги, прорвемся. Разрывая руки и лицо, он ворвался в прохладу леса, через кусты элеутерококка, разрывая в кровь руки и лицо. Шипы дикого, чёртового куста, нещадно пробили штаны формы, иголки впивались в тело, но боли боец не чувствовал, он бежал, зная, что за ним уже в любом случае выдвинулись, и чувство опасности только придавало ему сил. Рельеф сменился, двигаться приходилось с огромным усилием, проламываясь через кустарники. Сапоги путались в начинавшей увядать траве, и Максим перешел на быстрый шаг, намечая себе ориентир на стоявший в дали огромный раскидистый кедр. Лес сменился на хвойный, подошва сапог мягко тонула в опавших прошлогодних иголках, вокруг витал приятный чистый запах хвойного леса и грибов, Макс жадно вдыхал воздух, рискуя разорвать себе легкие, очень сильно хотелось пить. Автомат тянул вниз, магазины, которые он кинул в боковые карманы штанов, казалось, еще немного и протрут кожу на внешних сторонах бедер. Он остановился, перенося тяжесть тела, обнял сосну, вдыхая запах смолы, давшего опору и поддержку, дерева. Захлёбываясь, жадно дыша, он начал осматриваться по сторонам пытаясь понять, куда же дальше держать путь. Пульс молотком стучал прямиком в мозг, перед глазами причудливыми формами расходились цветные круги, сознание намекало, что сейчас покинет тело, оставив бойца один на один с окружающей, трагической, незавидной участью, автором которой он сам и являлся. Максим развернулся спиной к так, кстати, давшему ему опору, стволу дерева, и медленно сполз вниз на мягкое покрывало из сосновых иголок и шишек. Стянув с ног сапоги, он начал методично перематывать портянки. Осматривая стопы ног, которые от длительного бега стали похожи цветом на клешни вареного рака, он вспомнил слова старшины роты, усатого, здорового, с постоянно бардовым, добродушным лицом, добрыми, человечными, голубыми, как небо глазами, сибиряка с пудовыми молотами-кулачищами, что заменил им батю, в самые первые дни службы, прапорщика Коваленко: – И запомните уёбки, портянки – это великое изобретение человека, они вам помогут держать ноги здоровыми, чистыми и сухими, даже если вдруг, вы умудритесь намочить ноги, нужно лишь, перемотать их другой стороной – это поможет вам, качественно и с комфортом выполнять поставленные перед вами задачи. Да, хороший Вы человечище, прапорщик Коваленко, грустно улыбнулся про себя Максим, увидимся ли еще когда ни – будь? Ноги целые, мозолей нет- не без удовольствия заметил он. В носках, конечно, после такого марш-броска, ступни ноги минимум бы пришли в негодность на первом пройденном километре, слава богу, что старшина выдрючил их по-свойски, научил правильно мотать это «великое изобретение». Макс на автомате выдергивал шипы-занозы, впившиеся от кустов так называемого сибирского женьшеня с рук, штанов, шеи. Устранив беспокоящие тело иголки, он с огромной неохотой, кряхтя, поднялся на ноги, посмотрел вверх на горящие от полуденного света, величественные макушки сосен.
Сколько прошло времени? – Судя по солнцу, сейчас, наверное, около 12 дня, трагедия случилась в районе 4 утра, так ..8 часов примерно прошло с того момента, в любом случае поиски идут в полную силу, уже, наверное, привлекли милицию. Он погрузился в мрачные мысли – бедный отец, как ты воспримешь эту информацию? Мама, мамочка, мамуля, эх… что же я натворил? От накативших мыслей о родных, на глазах начали наворачиваться слезы. Так стоп! Не время сопли распускать, Максим бодро встал, вытряхнул тревожные мысли с головы, выпрямился, начал поправлять и осматривать амуницию. Да патронов, конечно, я взял многовато, горестно улыбнулся он, Рэмбо, еб твою мать! Восемь магазинов, охренеть, с кем воевать собрался, дурачок? Тебе же нужен всего один патрон, чтобы с твоей бестолковки выбить остатки серого вещества. В кого стрелять собрался дебил? Да уж, положение никому не позавидуешь, мрачные мысли вновь липкой, тягучей грязью начали заполнять голову, еще чуток, и ты начнешь сходить с ума, и исполнишь себя под этой сосенкой. Макс представил картину – лежащее его навзничь тело, пустые бездонные глаза смотрящие в безразличное небо, наполовину развороченный затылок от пулевого ранения , и лежит он такой холодный, в живописном сосновом бору, загадив частями мозга и кусками черепа, давшую опору сосну, и по раскиданным ошметкам окровавленной плоти снуют туда-сюда трудяги муравьи, картина маслом, брр… жуткое зрелище, не, к такому концу он не готов однозначно! Хотя около 8 часов назад, он и наблюдал подобную картину, но каких-либо душевных мук, не говоря уже о чувстве вины за содеянное, так живописно и полно описанных классиком Достоевским, он не чувствовал. Одно тяготило, как же он теперь будет смотреть в глаза родителям, да и увидит ли их вообще ….
Отряхнувшись снова от мрачных мыслей, Максим начал прислушиваться к звукам окружающей его тайги. Тишину нарушало редкое чирикание каких-то птичек, жужжание насекомых, никаких признаков человека рядом, это давало надежду. Неужели они все силы бросили в то направление, куда я бросил свою каску? Сколько у меня еще есть времени? Да не, ну просто не может быть, однозначно идут, по любому идут…
Подъем, бля! – Нужно бежать. – Куда? – Да похрен куда. Прямо в тайгу, в тайгу напролом подальше от сюда, настолько, сколько хватит сил, потом уже решим, что дальше делать. Мысли стремительно меняли направление и грозили взорвать мозг. Макс собрался из последних сил, на выдохе бросил тело вперед, выбрал направление, и пошатываясь начал двигаться в сторону виднеющегося впереди распадка между тысячелетних сопок.
Рельеф и растительность менялись стремительно, подавляющее большинство деревьев стали лиственной породы ввиду чего, покрывало из мягких иголок сменило покрывало из листьев и торчащих из земли острых как бритва, кусков камней и скальника.
Сколько я иду? Ну, часов так, двенадцать. Впереди запахло свежестью, и Макс почувствовал приближение воды, впереди еле слышно журчал ручеек или речка. Так все, теперь самое главное вода, все бляха-муха пить. Макс как собака ищейка учуявшая цель, двинулся в сторону водоема, в сторону, виднеющегося просвета среди молодых, крепких стволов дуба.
Апрель 1995 год
Макс блаженно потянулся на кровати, сильно вытянув руки и ноги в стороны, и непроизвольно крякнул от накатившего блаженства, крепко зажмурив глаза от пробивавшегося через щель в плотных черных, тяжелых шторах, яркого, весеннего, радостного лучика солнца. В свете луча веселым танцем играли пылинки, на кухне весело и звонко мама что-то рассказывала отцу. Раздался звонок в дверь. – Блин, я и забыл совсем, что Саня подтянется – мельком пробежала мысль. Он с огромным усилием вылез с вкусно пахнущего, теплого одеяла, накинул растянутую черную футболку, и такого же цвета эластичную трикушку с тремя белыми полосками по швам – аля Адидас, и двинулся к дверям встречать своего лучшего друга, Саню Бондаренко, друга детства. – Мам, я открою, – это ко мне. – Ты опять без тапок? – Быстро срисовала сына, выглянувшая на секунду с дверного проема кухни мама. Высокая, красивая женщина, с черными как воронье крыло, модно закрученными волосами, ярко накрашенными в красный цвет губами, красивом фиолетовом платье, и с кухонным полотенцем в руках, она выглядела по меньшей мере нелепо. – Да на улице жара, какие тапки мамуль? – парировал в ответ Максим, и потянулся к висевшей связке ключей на раскидистых, оленьих рогах, трофее отца, прикрученных к стене, слева от двери. Щелкнув замком Максим, открыл дверь. В коридоре широко улыбаясь, показывая безупречно белые зубы, стоял Санёк. Невысокого роста, коренастый, с коротко постриженными под расчёску, русыми волосами, одетый в синий спортивный костюм с разноцветными вставками и с нашивкой на груди – «Монтана», переминаясь с ноги на ногу, обутых в высокие белые кроссовки с клеймом «Рибок». И завершала всю картину, типичного, новороссийского быка времен перестройки, толстенная, золотого цвета цепь, висевшая на шее, прямо поверх спортивной мастерки.
– Выходи курнем, многозначительно хлопнув по карману штанов, и заговорщицки указав головой на пролет соседнего этажа, прошептал Александр, но увидев скривленную физиономию друга, сразу же задал вопрос – батя дома? – Да не Санёк, давай попозже, я только шары продрал, не жрал, не срал, – с улыбкой ответил Максим. Заходи, попьем чайку, да выдвинемся, да, кстати, ты сростил, о чем вчера говорили? – вопросительно посмотрел на товарища Макс. – Да, конечно, братишка, все ровно, я все оттащил в гараж – ответил улыбнувшись Саша. Вчера немного раскулачили китов, со значимостью в голосе сказал Саша, так что поляна будет огонь, и он поднял вверх большой палец правой руки.
Перестройка в стране, начавшаяся весной 1985 года, в конечном итоге привела к крушению КПСС и как следствие, к разрушению Советского Союза. Молодежь, потерявшая ценности и устои, которые столько лет впитывались с самого рождения в маленький мозг ребенка, а так же вкладывались в умы на протяжении всей жизни сознательного советского гражданина, рассыпались и разлетелись как пепел с очага потухшего костра. Те, кто более-менее умел держать удар, и те, кто мог нанести этот удар, сбивались в стайки, а потом в стаи бандитских группировок. Многочисленные, открывшиеся школы различных восточных единоборств, как стахановское производство плодило новое поколение отмороженных молодцев, выбивало из одурманенных мозгов, остатки морали и чести, и за частую отсутствие мастерства, этих самых единоборств с лихвой компенсировало внушение одной только морали, – Кто сильнее, тот и прав! Не можешь найти – отбери! И это стадо молодых пацанов, одетых как инкубаторские выпускники-цыплята, в одинаковые спортивные костюмы, кроссовки, с одинаково выбритыми головами, надменным взглядом, в котором напрочь отсутствовал интеллект, поверившие в собственные силы, входило в ряды, занимая место погибших или покалеченных бойцов, от пули ментов, или же в результате бандитских разборок. Ребята постарше, кто умел думать и организовывать, занимали руководящие ячейки, руководили жёстко и требовательно, и за допущенные огрехи при выполнении тех или иных задач, наказывали очень жестоко, без капли жалости и сострадания. Криминальные группировки постоянно расширяли сферу своего влияния, конкурируя между собой, а конкурентов убирали с дороги очень просто, банально лишая жизни, либо умело подставляя, от чего последнему приходилось найти свой конец в туго затянутой петле на шее, или же прострелив себе висок.
Саня был обычным рядовым быком, криминальной группировки, контролирующей в городе рынок. Все средства, вырученные за так называемую «крышу» с напуганных, безвольных и безграмотных торговцев, армию которых пополнили трудяги с закрывшихся и обанкротившихся предприятий города, стекались к криминальному авторитету, носящему красноречивое, погоняло «Топор».
В миру Топорков Антон Владимирович, бывший тренер по самбо, в секции которой, с девяти лет оттачивал мастерство Саша. Мастер спорта по боевому самбо и рукопашному бою, здоровенный, более центнера веса, с огромными булавами-кулаками, жилистыми накачанными мышцами, грубыми, волевыми чертами лица, сломанным носом и массивным подбородком, он уверенно шел призёром практически на всех соревнованиях своего профиля, ему пророчили большое спортивное будущее. В январе 1980 года, в составе 40- й советской армии, Антон прибыл в Демократическую республику Афганистан, в качестве добровольца, а уже в апреле 1981 года, подорвавшись на противопехотной мине, был комиссован из вооруженных сил СССР, инвалидом без трех пальцев левой руки, развороченной стопой правой ноги, и контузией, которая периодически проявлялась сильнейшими головными болями, и частичной слепотой левого глаза. Пробыв в госпитале семь с половиной месяцев, Топорков вышел никому не нужный, с покалеченной и разбитой судьбой. Мысли о спортивной карьере улетучились, оставив озлобленного бывшего воина – интернационалиста, наблюдать как недавно сильная, огромная страна катится вниз, теряя свое богатство, сплоченность, и независимость. Антон не стал алкоголиком или наркоманом, как подавляющее большинство его коллег по оружию, попавших в подобную ситуацию. Три года Антон Владимирович безуспешно пытался найти работу, но кому нужен инвалид с проблемной психикой? Имея подвязки и знакомства в спорткомитете СССР, где его еще помнили по старым подвигам на ниве спорта, он получил возможность работать тренером, в городском спортивном зале, и ему не смотря на травму головы, доверили воспитывать желторотых юнцов, пожелавших закалить свой характер и дух. Сильный характер был необходим в то непростое время, в котором сейчас находилась страна, которую раньше боялись во всем мире. Детишки, и уже вполне созревшие ребята текли к нему в зал, где проходили физическую и психологическую обработку, в результате которой оставались лишь крепкие, матёрые волки, имеющие силы и желание идти дальше. В феврале 1991 года руководство, а именно комитет по физической культуре и спорту администрации города решил, что спорт в создавшейся неблагоприятной обстановке, не первостепенная задача, можно им пожертвовать ради достижения иных целей, более так сказать значимых и денежных. Практически все помещения спортзала были сданы в аренду, а на стадионе, где некогда местная команда играла в футбол и хоккей (в зависимости от времени года) теперь была платная автостоянка. На фоне собственного бессилия, Антон нырнул в стакан, а когда вынырнул, обнаружил себя на нарах местного КПЗ в качестве преступника, нанесшего телесные увечья в виде сломанного носа и надорванного уха, сыну одного из влиятельных руководителей, администрации города. Не смотря на всячески оказываемую ему помощь и поддержку друзьями, Топорков получил три года реального срока, который и отбыл в Дальневосточном лагере от звонка до звонка. В начале 1994 году выйдя на свободу, с чистой совестью и совершенно чистыми карманами, он подробно узнал о ваучерной афере, позволившей разобрать страну на болтики и винтики, без всякой опаски преследования. Его ровесники, сумевшие попасть в струю, неожиданно оказались сказочно богаты, а кто не сумел – сказочно беден, либо уже спокойненько разлагался на ставшем в два раза больше городском кладбище.
Спорт безусловно закалил его характер, а проведенные в неволе годы, научили его мозг чётко реагировать в нестандартных ситуациях и выбирать единственно правильные решения не зависимо от постоянно меняющихся вводных, подкидываемых ему судьбой. Он по жизни был лидером, и спустя пять месяцев, Антон стал правой рукой практически самого уважаемого в криминальном обществе города, отмороженного, авторитета по прозвищу Перс. Спустя еще два месяца, Перса и его семью, жену и двоих детишек малолеток, мальчика и девочку зверски расстреляли в загородном доме, а дом подожгли. Естественно, преступников, совершивших такую жуткую, нечеловечную казнь по горячим следам найти не удалось, и дело благополучно ушло в разряд висяков. Топор по праву занял место Перса, с единогласного одобрения вышестоящих криминальных фигур.
Санёк Бондаренко после 9 класса нырнул в прорубь криминала. Профессионально бить и держать удар, его с малолетки научил Антон Владимирович. Сначала была безобидная хулиганка, мелкие разбои, кражи. Отметали баулы с тряпками у китайцев-первопроходцев начавших заполнять рынки Приморского края, запугивали и отметали деньги у ровесников, а к 17 годам Александр случайно повстречал своего тренера, это и решило его дальнейшую судьбу. Он пополнил ряды бойцов преступной группировки, но практически, выполнял роль шныря – помощника. Топор по-отечески заботился о парне, и не позволял ему ввязываться в опасные авантюры.
Пацаны замешкались в коридорчике, на встречу вышел отец Максима. Худой и высокий, с армейской выправкой, добрым, но в тоже время безжалостно-цепким взглядом, пятидесяти четырехлетний мужчина в форме полковника милиции, статный мужчина – внушал уважение. Саше всегда было неловко встречаться с отцом Макса, ввиду объективных причин, и сейчас когда полковник перегородил ему путь, чувствовал себя, по меньшей мере, не совсем уютно. – Куда собрались архаровцы? – приятным с хрипотцой, совсем не командирским голосом, спросил мужчина. Макс пихнул Саню в спину, проталкивая в свою комнату, – Пап, да я тебе вчера же говорил, здесь, рядом, – приятели быстренько скрылись в комнате Максима. Петр Иванович посмотрел безнадежно вслед сыну, но говорить ничего не стал. У них с сыном сложились теплые отношения, и отец был просто уверен, что если и случится что, то сын непременно поделится, доложит.
– Сиди здесь, я пойду быстренько умоюсь, – сказал Макс другу, и пройдя в ванную, включил воду. В белоснежном, дефицитном, умывальнике, стоящем на большой львиной лапе, явно исполненный не в советской мастерской, вода пузырясь подымалась пеной вверх, и тут же проваливалась с мягким шипением в чрево трубопровода. Он поднял глаза на большое, вмонтированное в кафельную стену зеркало, отделанное по краям причудливыми глиняными вензелями – визитная карточка мастера – умельца, делавшего новомодный «евро» ремонт у них в ванной комнате. С зеркала на него смотрел красивый, здоровый, счастливый, улыбающийся новому дню пацан, явно, предвкушающий отлично спланированный вечер, с широкими, крепкими плечами – продукт постоянного контроля отца, но в большей степени конечно стремление и личная дисциплинированность. Макс, целенаправленно занимался своим физическим развитием, и отжаться от пола больше ста раз за один подход, для него не составляло особого труда. Высокий лоб, выразительные скулы, красивые серые глаза, под ярко очерченными, черными бровями, коротко постриженные по бокам головы, черные волосы, формировали наверху аккуратную чёлку. Он уже как года два назад перерос отца, и его рост за вычетом десяти – пятнадцати сантиметров, подходил почти к двум метрам. Золотая, тонкая конечно по сравнению с цепью, висящей на шее Санька, но очень красивого плетения, подарок батьки еще на 17-летие, цепочка, подчеркивала рельефную мускулистую грудь. Макс любил папу, а отец делал для сына больше, может даже намного больше, чем другие отцы. В пределах своих принципов и правильных, в отличие от подавляющего большинства окружающих его коллег от мала до велика, устоев, позволить слишком много Петр Иванович Ивлев, конечно же, не мог. Макс по- молодецки умылся, почистил зубы, вышел к родителям в кухню. Вдоль от окна, по стенам, шли блестящие стеклянные шкафчики. Хороший, можно сказать, даже очень хороший, кухонный гарнитур (предмет зависти маминых подруг), даже для квартиры офицера милиции, уже демократической страны, которую не понял даже он, полковник с тридцатишестилетним стажем в органах внутренних дел какой- то там страны, очень удачно вписывался в интерьер кухни.
Отец, допивал кофе, мама быстренько кухонным полотенцем протирала столик со стеклянной столешницей, подарок, какого-то папиного друга. Всё указывало на то, что Ивлевы в деньгах совершенно не нуждались, все было обставлено со вкусом, но ничего лишнего и помпезного.
– Максют, мы с папой поедем в город, по делам, квартира на тебе, если что, скороговоркой сказала мама, быстренько протиснулась среди мужиков, и побежала одевать туфли. Максим с благодарностью посмотрел на отца – мама ничего не знает, меньше будет расспросов. Петр Иванович постучал по плечу сына – будь молодцом, не лезь «куда свой хрен не сувало» – он внимательно посмотрел в глаза сыну, и любимая поговорка отца, в который раз вызвала улыбку у Макса. Отец с мамой обулись, постояли две секунды, улыбнувшись любимому чаду. Ну все, поехали – выдохнув, сказал папа, и они вышли на улицу к поджидавшей их черной, блестящей, Волге. Без пяти минут генерал, он мог себе позволить служебный транспорт, даже с личным водителем.
–Боюсь твоего отца, братуха, – задумчиво сказал Санёк, с удовольствием допивая сладкие остатки чая с большой коричневой кружки, на которой древнеславянскими буквами было выдавлено имя «Максим». Что дунем, да подвигаем?– время то идет, смачно пощелкав языком, сказал Саша и, залезая в широкий карман спортивных штанов, вытащил маленький, аккуратно свернутый, газетный сверток. – В гараже пыхнем, спрячь, – Макс накрыл завертон со стрёмом, широкой ладонью, на безымянном пальце которой, блестела серебряная, массивная печатка с ониксом, и Саня торопливо спрятал свёрток обратно в карман. – Знаешь друганчик, порой я и сам его боюсь – хихикнув, сказал Максим, завязывая шнурки на качественных, кожаных кроссовках с лейбой «Адидас». А тебе его бояться, сам бог велел, – подняв вверх указательный палец, нравоучительным тоном, скривив смешно физиономию, добавил Макс.
Спустившись по свежевымытой лестнице, типовой ободранной, пятиэтажки – хрущёвки, друзья вышли на залитый тёплым апрельским солнцем двор. С открытого окна соседнего дома, на весь двор лилась музыка Алены Апиной, которая, то развязывала, а потом завязывала непонятные узелки. Напротив подъезда, в песочнице деловито малышня руководила своим выстроенным с песка мегаполисом, пуская игрушечные машинки по обозначенными с краю камушками, развязками песочных дорожек. Соседская девочка Настя, с детским восторгом, радостно визжа, раскачивалась на вкопанной в землю, с давно облупившейся синей краской, детской качели, которую ещё не успели раскурочить детишки – вандалы. Её красное в цветочек платьишко колыхалось в такт, со скрипом раскачивающейся, несмазанной качели.
Макс достал из кармана спортивной куртки пачку сигарет «VANTAGE», прикурил зажигалкой в форме пистолетика, и, прищурившись, медленно выпустил дым, в яркое, безоблачное небо. – Странно, куда уже успел свалить Сёма? – Александр внимательно сконцентрировал взгляд на площадке, куда жители дома ставили свои автомашины.
Короллы Семёна на площадке не было, – походу поехал затариваться, смачно сплюнув горькую слюну, произнёс Макс. Протянув Саньку таксофонную карту, вынутую из заднего кармана классических синих джинсов, и кивнув на изрисованную мелом, начинающими художниками, телефонную будку – сказал – шумани домой к Сёме, узнай, куда этот крендель успел свалить. А я пока зайду к Маринке, узнаю, что по – чём – и Макс точным щелчком отправил недокуренный бычок прямо в стайку голубей, клюющих грязный кусок хлеба. Постоял, секунду подумал и быстрым, уверенным шагом двинулся к подруге, живущей в соседнем подъезде.
Пройдя мимо разломанных лавочек, от которых остались одни металлические остовы, он зашел в подъезд Марины. В нос ударил запах кошачьей мочи, вперемежку с запахом варившейся где-то гречневой каши. Максим легким прыжками поднялся по лестнице на второй этаж, пробежав мимо почтовых ящиков, тихонько подошел, и прислонился ухом к двери подружки. Тихо, Макс посмотрел, зачем то на носки своих кроссовок и резко нажал на дверной звонок. Трели, меняющие интонацию, разрывая тишину, пронеслись по всем уголкам квартиры. Внутри что – то зашуршало, потом упало, кто – то тихо и злобно выругался, чуть заметно мелькнула тень в глазке двери, заскрежетал замок, отпирая дверь.
Дверь открыла неопределенного возраста женщина. Если бы не резкий запах перегара, можно было бы подумать, что женщина очень сильно больна. Замотанная в драный шерстяной платок, колготках непонятного цвета, шерстяные носки, обутую в рваные тапки, на одном из которых угадывалось отсутствие подошвы, она вызывала у Максима огромное сочувствие. Спившаяся женщина, Елена Геннадьевна Карпеко, бывший ведущий специалист в области самолётостроения, она одна из первых попала под сокращение из разваливающегося градообразующего предприятия в 1990 году. В 1992 её мужа, Валентина Дмитриевича, начальника конструкторского бюро, тоже труженика, этого же предприятия, выкинули за проходную. Искусственно обанкроченный завод перестал нуждаться в специалистах такого профиля, и Елена с Валентином нашли радость у Бахуса. Спустя год дружного необоснованного веселья, Валентина Дмитриевича повешенным, в собственном гараже, обнаружил сосед, прогуливающийся со своей собакой. Он на свою голову решил сократить путь, пройдя через гаражный кооператив «Спутник».
Мама Марины, после смерти мужа, начала пить, как говорится по-черному, тихо и без скандалов приближая логичный в этих случаях исход. Женщина посмотрела на визитёра, бесцветными пустыми глазами, и вопросительно кивнула головой, от чего платок с головы сполз на плечи, обнажая совершенно седые, давно не чесаные волосы похожие на ком грязной пакли. – Мам, – это ко мне, тихим и спокойным голосом сказала подошедшая к дверям Марина. Бережно взяв Маму за руку, она повела её в темноту комнаты, с наглухо задвинутыми шторами. Макс услышал, как звякнула бутылка об стакан, и через секунду – другую скрипнул диван под грузным телом, после Марина с грустным лицом тихонечко на цыпочках вышла к нему в коридор.
Мария, с раннего детства была тихим и послушным ребенком. Одноклассники не оценили влечение девочки к учёбе и с 4 класса, она стала практически изгоем в классе. Постоянные моральные и физические издевательства, как в школе, так и во дворе, очень часто доводили девочку до слёз. После 9 класса, словно по взмаху волшебной палочки, маленькая, забитая и униженная девчонка, повзрослела и расцвела как прекрасный цветочек. Стройная, с идеальной фигуркой, обалденными, длинными ножками, длинными, волнистыми светлыми локонами, мягко ложащимися на нежные плечи, правильными чертами лица, пухленькими, правильно очерченными губками, она была похожа минимум на сказочную принцессу или королеву. Предмет вожделенных, сексуальных фантазий, неудовлетворенных прыщавых ровесников и одноклассников. Плюс ко всему, умная, трудолюбивая с очень добрым характером девочка, расположила к себе всех преподавателей. Ей начали оказывать знаки внимания ровесники, и даже ребята со старших классов, повзрослевшие и увидевшие, наконец – то в ней неподдельную красоту и очарование. Но многочисленных ухажеров, девочка технично и умело отшивала, чем вызывала насмешки и тихие злые разговоры одноклассниц. Естественно, напрямую сказать, или «уколоть» боялись, так как понимали, стоит ей только захотеть и кивнуть на «жертву», то найдётся сразу рыцарь, посчитающий за честь, отнять часть здоровья и душевного спокойствия у врага Марины. Да, во имя её природной красоты, очарования, доброго и покладистого характера, окружающие ребята, могли свернуть горы, и не только. Ей завидовали, кто по- доброму, но в основном зависть была черной. Эта зависть и ненависть так и оставалась неудовлетворенной, как мыльный пузырь лопалась там, в многочисленных, самоорганизованых курилках и туалетах, куда на переменах, стайками сбивались подымить отвязные, променявшие мораль на пачку сигарет, размалеванные как «простигосподи», школьницы, с юбками до трусов.
Не смотря на трагедию и отрицательный климат в семье, Марина закончила на отлично одиннадцать классов, но в институт поступить не смогла, по причине отсутствия денег, и сложной ситуации дома.
Диплом об окончании школы ей пока так и не пригодился, она трудилась в «комке» – коммерческом ларьке, продающем обычный набор для того времени, начиная от жвачек с цветными фантиками и заканчивая паленым алкоголем, от которого пачками, народ свозили на погост. После смены бежала домой, ухаживать за неизлечимо больной алкоголизмом матерью.
Девочке нравился, уверенный в себе, в меру хулиганистый Максим, который по её мнению, прятал за стеной цинизма, показной грубости и разгильдяйства, ранимую и добрую душу. Макс же души не чаял в Марине, от одного только воспоминания об этой хрупкой, нежной девочке, вся душа расцветала как дивный, фантастически – красивый сад, сердце начинало колотиться как пойманный шмель в банке. Мозг полностью отключался от всего окружающего. Наверное, он любил Марину, и ловил себя на мысли, что без сожаления может ради неё пожертвовать даже своей жизнью. Несмотря на переизбыток, часто меняющихся, подружек-однодевок, она была той единственной и неповторимой, каким поэты посвящают свои любовные оды.
