Читать книгу Записки из нервного дома - Евгения Игоревна Захарова - Страница 1

ЗАПИСКИ ИЗ НЕВНОГО ДОМА.

Книга первая.

Записка 1.

Тонкий ствол внутреннего дерева.

– Здравствуйте! У меня бессонница, к какому доктору мне обратиться? – накинулась я на администратора в приёмной, влетев в районную поликлинику после бессонной ночи. Я заправила за уши свои взлохмаченные темные волосы, которые впопыхах даже забыла расчесать, они то и дело выбивались обратно, делая похожей меня на ведьму. Одернула темно-красное шерстяное платье – первое, что попалось мне под руку с утра, поправила серо-бордовый шарф, повязанный, как попало, волочившийся за мной по пятам и норовивший меня то и дело задушить. Надвинула очки в чёрной массивной оправе повыше на нос, чтоб темные круги от хронического недосыпания, замазывать которые с утра у меня не было ни сил, ни желания, были не так заметны. Руки мои нервно потрясывались, спина ныла, мышцы болели так, словно накануне я как минимум два часа провела в спортзале, тягая гантели. Вообще-то я красивая, но не в этот раз. Меня волновал только один вопрос – почему я не сплю?

– Сходите к психотерапевту, – ответила администратор, окинув меня взглядом с ног до головы и, видимо решив, что все совсем плохо, – у него через две недели есть свободное место. Могу вас записать.

«К психотерапевту? – пронеслось в моей голове, – я думала, меня отправят для начала к обычному терапевту или хоты бы к неврологу». Раньше мне ни разу не доводилось обращаться к психотерапевту. Мне вообще всегда казалось, что к ним обращаются только люди с психологическими проблемами, а у меня просто бессонница. Хотя какая уже разница, к кому идти, пусть дадут таблетку, и я, наконец, усну.

– Через две недели?! – запротестовала я. Не смогу столько не спать! А можно мне сегодня, я уже сутки не спала!

– Тогда поднимитесь сейчас к нему, скажите так и так, может он вас примет без талона.

Я торопливо поднялась к психотерапевту.

– Здравствуйте. У меня бессонница, постоянные проблемы со сном, – начала я с порога, тараторя как можно быстрее, чтобы он не успел меня выгнать, – может, вы примите меня?

– Сейчас могу принять только на платной основе 1600 рублей в час. Или идите в психоневрологический диспансер, к психиатру, там вас примут сразу, – со свойственным всем медработникам холоднокровием ответил доктор.

– А почему сразу к психиатру? У меня же просто бессонница! – возмутилась я. Денег у меня не было. В общем– то по моему виду, как мне казалось, это было очевидно.

– Ну, вы же думаете о чем-то перед сном?

– Думаю, конечно!

– Вот! Поэтому и уснуть не можете. И скорее всего у вас не просто бессонница. Скажите, что я вас направил, вас примут сразу. Вы не волнуйтесь, там и психиатр, и психотерапевт есть. Идите, – напутственно произнёс доктор, видимо поняв, что на мне ему заработать все равно не удастся.

– Здравствуйте, меня психотерапевт из поликлиники направил к вам в срочном порядке, – обратилась я запыхавшимся голосом в регистратуру психоневрологического диспансера.

– Я понимаю, что в срочном порядке. Знаете, сколько вас тут, и все в срочном порядке! – проворчала женщина и принялась оформлять мои документы.

– Вот, распишитесь здесь и здесь, – ткнула она пальцем в бумажку, и я поставила подписи.

Я вошла в кабинет психиатра.

– Вы по записи? – произнес он строго коронную фразу всех в мире врачей и уставится своими пронзительными карими глазами.

– Нет, меня к вам доктор послал из поликлиники, – ответила я и снова попыталась спрятать спутанные волосы за уши.

– У нас запись за две недели, – известил меня доктор.

– Да, я понимаю, но я сутки уже не сплю, – начала я скороговоркой, чуть не плача, чувствуя, что могу не попасть на приём и опять остаться без сна ещё неизвестно сколько времени. – Доктор сказал, что вы примите меня. Выпила вчера две таблетки снотворного, но мне не помогло. У меня постоянные проблемы с засыпанием. А ребёнка с утра в сад надо вести, я не могу ещё две недели так мучиться!

– Но нам с вами на приём нужен час, понимание? – аргументировал доктор. – А у меня сейчас пациент.

– Выпишите мне просто таблеток, и я уйду, – настаивала я.

– Просто таблеток! – возмутился доктор и поправил свой белый халат. – Сначала мне целый час нужно поговорить с вами, чтобы выяснить причины вашей бессонницы, а уж потом таблетки выписывать! Так что подождите за дверью, и я позову вас.

Я облегченно выдохнула: «примет!».

– Вы подождёте? У вас есть время? – более мягким тоном уточнил доктор.

– Да, конечно, подожду, если не усну. Ну, если что, разбудите, – пошутила я вышла за дверь.

Примерно через полчаса доктор позвал меня. Я уселась на стул напротив него и внимательно принялась его изучать. Стоит ли ему доверять? Все-таки психиатр – это не терапевт. Ему придётся многое рассказать. Доктор был довольно молодым. Темные волосы и небольшая бородка обрамляли его лицо.

– Ваше полное имя, – попросил доктор, предварительно оценив мой странноватый прикид.

– Захарова Евгения Игоревна, – ответила я, и он внёс данные в компьютер.

– Возраст?

– 30 лет.

– Всего то…

– Всего? А мне кажется уже.

Доктор многозначительно на меня посмотрел.

– Где вы родились? – продолжил он беседу, больше похожую на допрос.

– Республика Коми, город Усинск.

– Это на Севере? – уточнил доктор.

– Да.

– Где вы учились?

– Сначала я окончила техникум в Усинске, потом училась в Москве в Университете Российской Академии Образования на факультете журналистики, проучилась три года и поступила во ВГИК им. Герасимова.

– Какой вы образованный человек, – похвалил врач.

– А толку то!

Доктор задал мне ещё несколько стандартных вопросов, внес данные в базу и повернулся ко мне.

– Ну, Евгения, рассказывайте, что такое? Почему вы не спите? Какие-то проблемы беспокоят вас?

Я поправила шарф, который свисал уже до пола, натянула платье на колени, надвинула очки на красные от бессонной ночи глаза и сбивчиво заговорила:

– Да, я думаю о жизни… Беспокоюсь о будущем… и настоящем… Все не так, как мне бы хотелось, понимаете? – Но доктор видимо ничего не понимал из моих обрывистых речей. – Все не так, как я планировала… Все не так....

Я дрожащими руками теребила свой серо-бордовый шарф, изо всех сил пытаясь не плакать. Периодически опускала глаза вниз, потом поднимала на него, он пристально и долго смотрел мне в глаза, внимательно следил за движениями моих пальцев и поворотами головы.

– Часто не могу успокоиться вечером, – продолжала я. – Особенно если день был насыщен событиями. По ночам я танцую, либо плачу… смотря какое настроение: если хорошее – танцую, если плохое – плачу… А иногда танцую и плачу одновременно, – я вдруг нервно рассмеялась. – Так смешно вам все это рассказывать!»

– Мда-а-а, – протянул доктор, слегка вздрогнув от моего смешка, и мягко улыбнулся, – интересный способ бороться с бессонницей. А вы пробовали традиционные способы?

– Какие, например? Ну, йогой я занималась вечерней, помогала, кстати. Но потом я травму получила, – вспомнила я.

– Горячая ванна, например, молоко горячее, валерианка? – предложил варианты доктор.

– Это все пробовала много раз, не помогает. И ванну горячую, и дышать медленно пробовала. Не помогает.

– Ясно. Как давно у вас это? – спросил доктор.

– Ой, я не помню. Года 3 назад началось. Но тогда было не так сильно. Я просто не хотела спать. А теперь хочу, но не могу. А когда я в Питер переехала, у меня была наоборот сонливость, апатия, бессилие и нежелание что-либо делать. А сейчас наоборот приливы энергии, желание что-то делать, но потом невозможность успокоиться. И сначала все, что я делаю, мне очень нравится, я в восторге и эйфории, а потом наоборот – все резко не нравится, и мне кажется, что я занимаюсь ерундой. Перепады резкие, не связанные с какими-то значительными событиями.

– Переезд в Петербург был для вас травмирующим моментом? – задал он неожиданно вопрос и попал в цель.

– Был, – ответила я после паузы и опустила глаза.

– Так почему переехали из Москвы в Питер? – держал меня на прицеле доктор.

– По многим обстоятельствам. Не сложилось там, – ответила я уклончиво. Это был самый часто задаваемый всеми вопрос, и я ненавидела на него отвечать.

– Понятно, – иронично ответил доктор и снова что-то записал. – Чем вы занимаетесь?

– Я актриса, – ответила я и улыбнулась, как бы демонстрируя свою белоснежную улыбку. Это все, что осталось в тот день от моей красоты. – Понятно. В сериалах, значит, снимаетесь? – спросил он и остановил взгляд на моей улыбке. И правильно, больше взгляд там останавливать было не на чем.

– Да, – улыбнулась я вновь.

– Так может, если вам периодически не нравится то, что вы делаете, может вам этого не делать? – задал он провокационный вопрос.

– Так это мне как раз и нравится, но так получается, что я делаю это гораздо меньше, чем мне хотелось бы, – сформулировала я как можно более корректно, чтоб не разреветься.

Мне очень нравилось сниматься в сериалах, но происходило со мной это крайне редко, в последнее время меня почти не приглашали на съемки, и большую часть времени я сидела без дела. Я выбрала профессию по любви, закончила один из лучших ВУЗов в этой области, училась у прекрасного мастера и кинорежиссёра Сергея Соловьева, но все это не гарантировало мне профессиональную востребованность. Вот уже несколько лет я стабильно проваливала кастинги, продюсеры меня не утверждали, режиссеры не видели, кастинг агенты сотрудничать не хотели. Я жила словно в бочке, из которой меня никто не видел и не слышал. Годы, проведённые во ВГИКе, я вспоминала как лучшие годы своей жизни. За плечами неудачный брак и пятилетний сын, плохо оплачиваемый, но все таки приятный преподавательский опыт, – вот, в общем-то и все, что у меня есть к 30 годам. Ни работы, ни денег, ни любимого мужчины. Хотя, отсутствие последнего сейчас меня волновало меньше всего.

– Понятно, – ответил доктор, глядя мне прямо в глаза и понимая все без лишних слов. Его длинные паузы и долгие взгляды были как пытка, которую я выдерживалась с трудом.

– Евгения, у меня есть знакомые актёры, очень много, некоторым из них уже по 50 лет. Здоровые мужики. У них одно время были роли, потом не стало, и они кто спился, кто с наркоманился. Жалкое зрелище. Вот, даже Элвис Пресли, когда был нужен, когда все было, как он хочет – чувствовал себя замечательно, а как стал не нужен – растолстел, с наркоманился и так далее. И таких примеров миллион среди артистов! Здоровый человек должен быть спокоен в независимости от того, что происходит в его жизни. Не важно, что с вами происходит, важно, как вы к этому относитесь. Вы должен быть деревом с толстым стволом, а не тоненьким деревцем. Ветер подул, и вас нагибает в разные стороны. Ещё и личные наверно проблемы, кроме профессиональных? – он требовательно глянул на меня исподлобья.

– Да, после последних… и предпоследних отношений… состояние мое ухудшилось…– только и смогла выдавить я. В предпоследних отношениях я, как это часто бывает с многими женщинами, приняла мужчину не за того, кем он был на самом деле, я просто все себе придумала. А реальность никак не совпала с той картинкой, которую я себе нарисовала. Все закончилось его изменой и тут же последующим разрывом, инициатором которого была я. Потом ещё несколько месяцев мой бывший названивал мне, пытаясь меня вернуть, но мне было ясно – своё поведение он менять не собирается, а верность в отношениях – для меня приоритет. А в последних отношениях мой избранник по-тихому слинял, осознав, что со мной кроме своих проблем ему придётся решать ещё и мои. Но этого я доктору не стала рассказывать, это уже мое личное дело, хотя к бессоннице тоже имело отношение.

– Понятно, – произнёс вновь доктор свое излюбленное слово. – Вы только успокаиваетесь, встаёте на ноги, потом малейшее неприятное событие, и вас сносит. Это надо лечить, – диагностировался доктор и что-то опять записал.

Дальше он задавал вопросы, была ли я замужем, росла ли в полной семье, и есть ли психически больные среди моих родственников.

– Нет. Больных не было.

– А алкоголики?

– Были. Оба дедушки. Один из них умер от алкоголизма, почки отказали.

– Вот. А это тоже психическое отклонение, так что у вас предрасположенность, – заключил психиатр.

– Доктор, но иные обстоятельства моей жизни изменили бы мое состояние? Ведь могут изменить? – с надеждой спросила я.

– К сожалению, жизнь переменчива, она может не быть такой, как мы хотели, и мы должны постоянно подстраиваться под неё. Быть деревом, которое не падает независимо от любых обстоятельств. Мечты – не мечты. Это и есть внутренний стержень. Сильный не тот, чьи мечты сбылись и планы воплотились, а тот кто стойко держится независимо от этого всего. Есть успех, нет успеха – не важно, состояние сильного дерева не меняется, ничто не свалит его. Тот, у кого есть успех, может завтра его потерять и упасть, понимаете? Потому что стержня нет. Так упасть, что потом долго и упорно придётся поднимать! А вы хотели бы только сон улучшить или ещё и …?

– Жизнь, – закончила я его фразу, рассмеявшись. – Жизнь, конечно, улучшить тоже. Изменить.

«Но я не думаю, что вы можете изменить мою жизнь. Зачем задаете такие вопросы, если все равно не можете?», – подумала я про себя.

– Не знаю, зачем вас психотерапевт направил ко мне, вам нужен курс психотерапии, – задумчиво произнес доктор. – А я сейчас вынужден вам поставить диагноз. Могу, конечно, написать бессонница, но у вас не просто бессонница, а тревожное расстройство налицо. Таблетки будут действовать, пока вы их принимаете, но если вы не решите душевную проблему, вам не станет лучше. Я настоятельно рекомендую вам пройти курс психотерапии, и желательно платный, потому что бесплатный не помогает.

«А у нас в России все бесплатное не помогает. Сейчас мое тревожное расстройство ещё сильнее расстроится», – подумала я про себя.

– Так что сейчас вам нужен, знаете, как в песне у Цоя?

– Перемен? – предположила я.

– Транквилиза-а-атор!, – поправил меня психиатр.

– Мне нужны и перемены, и транквилизаторы, – подытожила я. Мы рассмеялись.

– Значит, сейчас я вам выпишу таблетки, завтра сходите к психологу, пройдёте много разных тестов и через недельку с результатами ко мне. Мы посмотрим полную картину. Я запишу вас на курс психотерапии, и мы посмотрим, чем вам еще можно помочь.

Я шла домой и думала, а можно ли стать таким толстым деревом, которое не нагибается даже от самых сильных порывов ветра? Можно ли все события жизни, какими бы они не были, воспринимать спокойно? Даже если рушится весь твой мир, который ты так тщательно и кропотливо отстраивал? Даже если вдруг все неожиданно меняется? Можем ли мы так легко отказаться от всего, к чему шли до этого и переключиться на что-то другое? А может это значит, довериться судьбе? И самое главное, актеру возможно ли стать деревом с толстым стволом и толстой корой? Ведь как ему играть, если он станет таким несгибаемым, таким невосприимчивым к событиям жизни? Не перестанет ли он быть восприимчивым и чувствительным вовсе? Не станет ли бесчувственным и жестоким к другим? Не перестанет ли тогда бороться за свою мечту, если готов к любому исходу, и принимает любой поворот жизни? Не станет ли плыть по течению? Ведь это так не больно! Не мечтать, не ждать, а значит не разочаровываться. А если любишь, возможно ли иметь такой ствол? Если разлюбил тебя человек, бросил, например, или предал, если ты стал нелюбим и не нужен, не важно, в профессии или в личной жизни, возможно ли спокойно это принять и идти дальше, оставаться прежним, не меняться? Возможно ли, чтоб от неразделенной любви внутренности твои не сворачивались в трубочку, и грудная клетка не разрывалась от боли? Возможно ли не испытывать сильнейшую душевную боль, когда ты точно знаешь, где живет твоя душа, потому что чувствуешь, как она рвётся на части! Когда ты слышишь, как она разрывается и трещит, но не можешь это остановить? И возможно ли сшить ее потом по кусочкам и сказать: «все нормально, у меня широкий ствол» и пойти жить дальше, делая вид, что ты цел! Как, разорвавшись однажды на части, жить дальше целым? Где взять волшебные нитки, которые сошьют тебя заново? Как сделать так, чтобы душа не рвалась? И никогда не падать! Но и не взлетать, тонкий то ствол летает по ветру, который его колышет, (хотя, наверно, больше это похоже на нервные конвульсии, чем на полет) а толстый – нет.

Но я хочу стать деревом с толстым стволом. Теперь у меня новая мечта – я хочу стать таким деревом! Потому что не хочу больше падать от малейшего порыва ветра! И ещё хочу, чтоб люди любили и берегли друг другу, были чуткими и внимательными, не нагоняли ветра друг на друга, потому что для кого-то это может оказаться штормом, слишком сильным, после которого он упадёт. А чтоб подняться, потребуется помощь специалиста. Я думаю, чтобы все были здоровы: не вступайте в личные отношения, если не намерены любить, не называйте себя другом, если не готовы прийти на помощь. Не обещайте, если не намерены исполнить. Не открывайте рот, если не намерены сказать правду. Уходите, если не намерены остаться.

Безветренная погода в моей жизни бывает редко. Но с этого дня пусть штормы обходят меня стороной, а лёгкие морские бризы нежно омывают мой пока ещё тонкий ствол со всех сторон. И где-нибудь рядом с пальмами, экзотическими растениями и прекрасными цветами. И тогда он станет крепким.

С тревожным расстройством, Евгения Захарова.

Записка 2.

Космос на Земле

– Здравствуйте, доктор! – поздоровалась я, открыв дверь в его кабинет. – Простите, я опоздала. Я была записана к вам час назад, но писала текст и забыла про время.

– Вы пишите романы? – осведомился доктор,– Надеюсь, это лучше, чем у Дарьи Донцовой?

– Нет, не романы,– улыбнулась я, – так, рассказы. Пишу для интернета и ролики снимаю.

– Вы ведете блог? – поинтересовался доктор с явным любопытством.

– Да. Так можно войти?

– Да, проходите. Вам повезло. У меня сейчас как раз свободно.

Я вошла в кабинет, уселась на стул и, глядя на него, бодро начала:

– Я знаю, вы хотите спросить, как у меня дела со сном.

– Я? – удивился доктор, улыбаясь, – я ничего не хочу у вас спросить.

– Да? Ну, я все равно вам расскажу, – рассмеялась я.

– Пожалуйста. Вы же человек творческий, вам всегда есть, что рассказать.

– Так вот рассказываю, – продолжила я весело, – Сон улучшился. Но если на ночь я с кем-нибудь поговорю, не могу уснуть полночи. Особенно когда говорю о важном, когда приходят творческие идеи.

– Это с кем вы там говорите о важном? – полюбопытствовал доктор, подозревая видимо моих поклонников.

– Да так…звонят.

– Это бывает часто, что после разговора вы не можете уснуть?

– Я на ночь редко с кем разговариваю. Но нормально я сплю, только если ни с кем не общаюсь, – иронично рассмеялась я.

– Значит, ограничьте общение вечером. Ограничьте общение с людьми, которые нарушают ваше эмоциональное равновесие. Придумайте пред сонный ритуал и всегда соблюдайте. Один и тот же, иначе вы не сможете без таблеток вообще засыпать. И никакого общения и интернета вечером, – по-отечески наставлял меня доктор. Мне это даже нравилось, так как общения с отцом с 7 лет я была лишена, наставлять было некому. – А что касается творческих идей, то что тут поделаешь, вы такой человек. Знаете, как кто-то сказал: «Если можете не писать, не пишите». И это касается всего. Вы можете не творить?

– Не могу.

– Вот. Так что творите, тут ничего не поделаешь.

– Еще доктор, у меня частые эксплозивные реакции, – выдала я и рассмеялась.

– Правда? – рассмеялся доктор в ответ, – Вы знаете, что это такое?

– Ну да, ваш психолог написал же заключение обо мне. У меня слишком часто и резко меняется настроение и эмоциональное состояние. И ещё мне постоянно кажется, что все меня обманывают, особенно когда хвалят. Мне кажется, им что-то от меня надо. А ещё…

Доктор внимательно и задумчиво меня слушал, пока я высказывала ему все свои жалобы.

– Ну, скажите что-нибудь, – прервала я его молчание.

– Ну, вы же здоровый психически человек? Пока? – улыбнулся доктор, глядя на меня.

– Пока да, – рассмеялась я.

– Вот. Значит, фенозепам мы отменяем. Назначаем новые таблеки – фенибут. Они нормализуют настроение, выравнивают эмоциональное состояние, не будет таких скачков. Вам станет лучше, поверьте.

– Знаете, мне кажется, что вы тоже меня обманываете, – улыбнулась я.

– Врач, знаете от какого слова?

– Нет, не знаю, – задумалась я.

– От слова «врать». Поэтому я предпочитаю слово «доктор». Вы знаете, что эти таблетки были изобретены специально для космонавтов, чтобы они…

– С космоса не падали? – пошутила я.

– Чтобы они нормально переносили условия пребывания в космосе, – поправил меня доктор, рассмеявшись. – А теперь эти таблетки выписывают всем, кто не может переносить условия пребывания на Земле.

Не знаю, как там, в космосе, но условия пребывания на этой земле порой действительно мне кажутся невыносимыми.

Есть два варианта: либо тебе выставляют космические цены на психотерапевта, либо выписывают таблетки для космонавтов. Так что космос на Земле мне в любом случае обеспечен.

В космосе, Евгения Захарова

Записка 3.

Плюшевый медведь.

Когда я пришла к сестре, моя восьмимесячная племянница Варенька встретила меня милой улыбкой, резко сменившейся удивленным взглядом: «Мол, ты кто?»

– Что-то она ни на кого не похожа! – выразила я сестре свое мнение.

– Да нет, почему же,– не согласилась со мной сестра, – когда она спит – похожа на тебя, а когда не спит – на меня. Это же видно.

«Да, на меня не спящую лучше не походить», – подумала я.

В это время сын Арсений и племянник Максим кидались друг в друга большим плюшевым медведем.

– А-ай, больно!– завопил Арсений, когда медведь попал в него.

– Ничего не больно!

– Больно! Просто тебе он не попадал в самое сердце! Ты не знаешь, как от этого бывает больно!

– Знаю! – возразил Максим, – Он попадал мне в самое сердце и во всю мою жизнь!

«Видимо, во всю мою жизнь тоже попал какой-то большой плюшевый медведь», – подумала я – И ещё мне кажется, что когда я сплю, похожа на него».

В самое сердце, Евгения Захарова

Записка 4.

Быть рабом или умереть.

– Здравствуйте, доктор! Можно войти?

– А вы записаны? – осведомился доктор, строго глядя на меня. «Не помнит ничего, – подумала я разочарованно, – месяц прошёл с последнего приема. Сам просил прийти, а сам не помнит. Как в первый раз видит. Как он лечить меня собирается?».

– Да, записана, – ответила я.

– Входите тогда.

Я прошла в кабинет, уселась на стул. И тут я заметила, что в кабинете кроме доктора, сидела ещё какая-то женщина, вероятно тоже доктор, которая что-то печатала за компьютером. «Подслушивать будет, – подумала я, – как-то неудобно при постороннем человеке душу изливать».

Я настраивала себя всю последнюю неделю на этот серьёзный разговор с доктором и немного волновалась, что не смогу в какой-то момент сказать все, что хотела, что передумаю и отвечу просто: «все хорошо», как случайно встретившемуся знакомому на обыденный вопрос: «Как дела?». Но сказать надо, он мой доктор и должен знать правду.

– Напомните вашу фамилию, – попросил доктор. «Точно не помнит меня, – убедилась я в своих догадках.– Как теперь ему все рассказывать, если он не помнит, что я ему говорила раньше?».

– Захарова, – ответила я.

– Захарова, Захарова…– забормотал доктор, перебирая карточки у себя на столе, – что-то я вас не вижу… сходите в регистратуру… А, нет, подождите, вот вы где, в самом конце. Спрятались, – улыбнулся доктор и достал карточку.

– Доктор, давайте я вам о себе расскажу.

– Зачем?

– Так вы же ничего не помните. Я пришла к вам после курса лечения таблетками, которые вы мне назнача…

– Я не помню? Я все прекрасно помню. Хотите, я прямо сейчас, не глядя в карточку, вам все про вас расскажу?

– Ну, расскажите.

– Вы актриса. У вас проблемы с мужчинами…

– У меня? – весело рассмеялась я. – Мне сейчас вообще не до мужчин. И без них проблем хватает.

Доктор сбил мой серьезный настрой. Я начала хохотать и знала, что в ближайшее время мне будет трудно собраться. «Ну как вот теперь в таком настроении о серьезных вещах говорить!», – думала я.

– Вы страдаете бессонницей, – продолжал доктор, – Пытаетесь с ней бороться. Поэтому пишите. Потом танцуете. Это вам уснуть, естественно, не помогает, поэтому и пришли ко мне.

– Ха-ха-ха! Ну, почти так!

– Ну, как у вас дела? – спросил доктор, с любопытством глядя на меня.

«Вот и этот вопрос, – подумала я. – Надо отвечать».

– Доктор… я… это… мне… не совсем удобно… такие вещи говорить… – промямлила я и покосилась на женщину.

– Ну, говорите, говорите, что такое?– подбодрил меня доктор.

– В общем, у меня теперь… нет перепадов настроение, оно у меня всегда одинаково плохое с утра до вечера, – ответила я и громко рассмеялась.

– И сейчас? – спросил с иронией доктор.

– Сейчас нет. Единственный раз. Вы поднимаете мне настроение, – ответила я и опять покосилась на какую-то женщину. Она, конечно же, подслушивала, хоть и делала вид, что занимается своими делами, улыбка ее выдавала. «Смешная ситуация», – подумала я. Через несколько секунд она, видимо, поняла, что я не хочу при ней говорить, и вышла из кабинета.

– Продолжайте, – попросил доктор.

– Доктор, в общем, такое дело… – начала я.

– Какое? – посмотрел он на меня лукавым взглядом.

– Все равно трудно говорить…– выдохнула я.

– Вы говорите, говорите, я вас слушаю.

– Мне кажется, что моя… жизнь… моя жизнь… больше… не имеет смысла… что в будущем меня…ничего…не ждёт… мне кажется, это…конец… что даже я…я…

– Хотите покончить с собой? – догадался доктор, прямо смотря на меня.

– Да, – ответила я, чуть помедлив, и опустила глаза.

– И что вас останавливает?

– Я принимаю решение. Взвешенное.

– Вы считаете, это решение взвешенное?– я почувствовала, что тон его голоса поменялся.

– Во всяком случае, оно не импульсивное. Я давно об этом думаю. У меня ведь сын…

– Какова причина? Почему же вы принимаете такое взвешенное решение?

– У меня личная трагедия, я вам рассказывала, которую я не могу пережить, но основная причина вовсе не в мужчинах, как вы думаете, а…

– Профессиональная? – опять догадался доктор.

«Какой проницательный»,– подумала я.

– Мне не дают заниматься любимым делом, а рабом этой системы я быть не хочу. Я хочу служить своим идеалам, тому, к чему у меня призвание и талант. Не хочу заниматься муравьиной работой, так как не вижу в этом смысла. Мы не животные, чтобы жить ради того, чтобы есть, обустраивать жилище и рожать детей. Этого мало!

– У вас есть все физические данные для актёрской профессии, – сделал доктор комплимент, проведя рукой в воздухе от моей макушки до пят.

– И не только физические, но и психические, – без капли скромности ответила я.

– А кто вам не даёт заниматься вашим любимым делом?

– Все, кто мне когда-то отказал и отказывает, те, получается, и не дают. Я не говорю, что они виноваты. Но кто будет теперь нести ответственность? Что теперь с этим делать? Вот мне говорят: иди вперёд, и не оглядывайся назад. А я не знаю, где у меня перед, доктор. Мне то кажется, что я иду вперед, а получается, что хожу по кругу. Все это бессмысленно. И долго. А мне каждый день надо жить, сейчас, сегодня, а не когда-нибудь.

– Да, у вас получается выйти из этого состояния на месяц… максимум 3, но вы снова к нему возвращаетесь. Верно?

– Так и есть.

– А каковы ваши идеалы? К чему вы стремитесь?

– Высшая задача театра, кино, музыки, литературы и вообще культуры и искусства для меня – лечить души людей, доносить важные мысли, вести диалог, не проходить мимо того, кому тяжело, протянуть руку в трудный момент. Жить в соответствии с тем, что говоришь, не вещать со сцены о высоком, а при этом жить в реальности другим. Сострадание. Вот мои идеалы.

– То есть, в общем-то, мы с вами занимаемся примерно одним и тем же? Верно? – заметил мягко доктор, выслушав меня с большим вниманием.

– В какой-то степени да.

– Да. Катарсис – это слово из театра. Используется и у нас. Психотерапия происходит из театра. Об этом ещё Аристотель писал. Это и есть цель…– задумчиво произнес доктор и скользнул глазами по моей щеке.

– А многие люди творческих профессий занимаются лишь самолюбованием.

– Да, вы правы. Нарциссизм – самое распространённое явление среди артистов. Но вы же знали, куда идёте!

– Куда? – я многозначительно посмотрела на него. – Знала, что иду куда? На эту землю я идти явно не хотела, меня отправили сюда насильно. Я пришла, чтоб заниматься своим делом, а не быть рабом! Я пришла, чтобы жить, а не выживать. Поэтому мне тут все не нравится, и я хочу обратно! – Слезы потекли по моим щекам. Доктор внимательно, с нескрываемым интересом, не отрываясь, смотрел на меня. Его глаза улыбались и явно мне что-то говорили, хотя он и молчал.

– Как же вы можете лечить души, когда у вас у самой душа болит? – произнёс он ласково после долгой паузы.

– Потому что я не занимаюсь своим делом, поэтому она и болит, поэтому все и перевёрнуто с ног на голову.

– В таком случае я предлагаю вам сначала вылечить свою душу.

– Да, но чтобы понимать чужую боль, нужно самому через неё пройти.

– Верно. Знаете, кто-то даже сказал, что актёр, писатель, музыкант не может стать великим, пока не сойдёт с ума. Так что вы на верном пути, – подбодрил меня доктор.

– Это обнадеживает.

– Вот, вы хотели лечить душу, так вы ее и будете лечить. Только свою. Через психотерапевта. Вы сами будете лечить свою душу, он вас только направит.

– То есть вы хотите сказать, что в общем-то я добилась того, чего хотела ? – рассмеялась я.

– Я хочу сказать, что это будет для вас полезным опытом.

– Вот вы мне все про своего платного психотерапевта. А я вам так скажу, если бы я могла его себе позволить, он был

бы мне и не нужен. Вот в чем весь парадокс.

– Так может вам денег дать? А то тут, бывает, заходят некоторые, говорят: «Дайте 50 рублей на метро».

– Ха-ха-ха! Нет! Деньги – это следствие, а не причина. Была бы я при деле, были бы и деньги. А соответственно, проблем бы этих не было. И я бы к вам не пришла. Родственники мне говорят, что это все мои идеалы, но есть реальная жизнь, и в ней надо заниматься муравьиной работой.

– Например, пойти кассиром! – вставил доктор с пониманием и рассмеялся.

– Да! Об этом примерно и речь. Но не могу я. Барьер. Не могу!

– У вас ещё есть вариант выйти замуж за какого-нибудь «Кончаловского». Он будет обеспечивать семью, а вы заниматься любимым делом.

– Да, этот вариант я тоже рассматривала.

– Ха-ха-ха! Ну, вот видите!

– Но реальная жизнь предлагает мне только два варианта: стать рабом или умереть. Каждому своё место в этом мире. Я не на своём. Большую часть времени я провожу одна, мне так комфортно, поэтому у меня много времени, чтоб подумать. Круг общения у меня очень узкий, потому что общаться желания нет. Да и поверхностное общение мне не интересно. А на глубокое мало кто способен. Один из тех людей, с кем я общаюсь – это вы.

– С вами мы редко видимся, – заметил доктор.

– Да. Зато продуктивно.

Доктор несколько секунд молча смотрел на меня, а потом произнес:

– Я предлагаю вам лечь в клинику неврозов.

«Вот так поворот», – подумала я.

– А что там со мной будут делать? Током бить?

– Ну, каким током! Таблетки попьёте для поднятия настроения, процедуры разные поделаете. Связывать вас там никто не будет, не бойтесь. Полежите там месяц, отдохнёте.

– А потом я вернусь домой и увижу все те же свои проблемы. Они никуда не денутся! Ничего не изменится!

– Вы изменитесь. Или в психиатрическую ещё можно. Выбирайте. Получите очень хорошие наблюдения, как актриса. Вам будет интересно. В клинике неврозов, которая вам, конечно, подходит больше, просто все плачут, как вы, зато в психиатрической интересней, я там работал, уволился потом. Там пациенты ещё и орут по ночам, дерутся, кидаются друг на друга, ходят под себя – вам понравится. Лучше выбирайте эту. Представляете, какой колоссальный и редкий опыт вы получите? Заодно поймёте, что у вас все не так уж и плохо.– Доктор смотрел на меня и улыбался. «Это провокация, – подумала я, – Хотя от мысли посмотреть на подобную картину у меня заблестели глаза. В самом деле, это было бы ярким впечатлением».

– Нет уж, давайте лучше в клинику неврозов, – ответила я вслух, – А на счёт того, чтобы посмотреть на тех, кому плохо и понять, что у меня все хорошо – мне это не помогает. Я работала на одном благотворительном проекте, который был посвящён помощи бездомным, четыре месяца. Так я потом ещё и за них переживала и не могла уснуть.

– Нет, тут дело в другом. Когда смотришь на чужую боль и ещё помогаешь, то забываешь о своей.

Мы с минуту смотрели друг на друга, не произнося ни слова, поглощенные друг другом и связывающими нас мыслями. Потом доктор осведомился:

– Так, а вы когда с собой покончить так планируете? Сегодня?

– Нет, сегодня у меня ещё утренник у ребёнка в детском саду, сегодня не могу.

–Ха-ха-ха! – разразился смехом доктор.

«В этот раз смеётся больше, чем обычно, – отметила я про себя, – даже больше, чем я. Подозрительно».

– На кого вы планируете оставить сына?

– На отца.

– У которого проблемы с наркотиками?

«Это он помнит», – отметила я про себя.

– Были. Уже нет.

– Вы же прекрасно знаете, что «бывших» не бывает.

– Я все это понимаю, но…

– Так вы готовы отдать ребёнка отцу навсегда?

– При жизни – нет. А после смерти – да.

Доктор опять рассмеялся.

– А вам самой не смешно?– поинтересовался он у меня.

– Смешно, – ответила я серьёзным тоном.

– Может, вы его не любите? – продолжал допрос с пристрастием доктор. Я видела, что этот момент его волновал больше всего. – Про искусство-то вы вон как говорите, вся там, где-то далеко, а сын рядом, и вы не замечаете…

– Люблю…

– Вы же сами говорите мне про ближнего. Он ваш самый близкий человек!

– Люблю… Зачем вы так… Он – единственная причина, по которой я ещё до сих пор… Думаю, вы недооцениваете мою проблему, вам кажется, что это ерунда, потому что сами ее не понимаете.

– Я-то как раз прекрасно вас понимаю. Потому что был в похожей ситуации. Помню. Как то полгода тоже сидел без работы. Предыдущего места уволился, потому что там мало платили, а требований к работе предъявляли много, а новое долго не мог найти, потому что куда попало тоже идти не охота. Но проходит время, и все меняется, мы меняемся, мечты меняются, планы меняются, жизнь меняется.

– Мои мечты не меняются что-то пока. Мне кажется, каждый человек имеет права выбора – жить ему в предложенных обстоятельствах или не жить, коль не в силах их изменить. Я считаю, это проявление верности своему делу, какой смысл жить и скатываться вниз и забыть, для чего ты все делал и к чему все это время шёл?

– А вы каким способом хотите покончить с собой?– неожиданно спросил доктор и настойчиво посмотрел на меня. Я замолчала, отвела взгляд, не в силах его выдержать, посмотрела в окно напротив и начала разглядывать снег и стены соседнего здания.

– Не скажу, – ответила я после долгой паузы, переведя взгляд на доктора.

– Вы уже столько всего рассказали, что уж тут…

– Нет, не скажу.

– Повесится? – предположил доктор.

– Нет.

– Застрелиться?

– Нет.

– Скинуться с многоэтажки?

– Нет. Я боюсь высоты.

– Отравиться? Таблеток выписать вам?

– Эээ…

– Или, может…а-а....

Тут зазвонил телефон. Доктор снял трубку и с минуту разговаривал. Повесив трубку, он продолжил:

– Так, на чем мы остановились? Ах, да, так каким способом вы хотите покончить с собой?

– Я все равно вам не скажу. Отгадывайте сами.

– Интересно. Ладно. Застрелится, как я понял, вы не хотите, может, тогда бросится под машину?

– Хм… кстати, такой вариант мне не приходил в голову.

– Только тогда не под мою, пожалуйста.

– Так я откуда знаю, какая из них ваша? – я кинула взгляд в окно, зачем-то пытаясь отыскать взглядом машину доктора из тех, что стояли на парковке.

– А я вам ее потом покажу, – пообещал доктор.

– Хорошо. Вы там ещё что-то про таблетки говорили, я не знаю, какие лучше. Посоветуйте.

– Значит, вариант с таблетками вы все-таки рассматриваете?

– Как вариант, да. Но меня пугает то, что можно недотравиться.

– Не волнуйтесь, если не дотравиться, вы все равно после этих таблеток уже ничего соображать не будете. Вы больше не будете думать о своих проблемах, и вам не будет больно. Вам будет все равно. А какой все-таки основной то вариант? Может, я такого не знаю?

– Да нет, доктор, вполне стандартный вариант, ничего оригинального.

– Вены что ли порезать?

– Да, – ответила я после паузы.

– Ну-у-у-у, – наиграно разочарованно протянул доктор, – я думал, там что-нибудь такое вы придумали…

– Я же говорю, ничего особенного.

– А вы вены на какой части тела резать хотите? – спокойно поинтересовался доктор.

– Вообще на руках хотела. А лучше где?

– Лучше на шее, – ответил доктор и невольно кинул взгляд на мою шею.

– С правой стороны или с левой? – уточнила я, коснувшись рукой соей шеи.

– Ха-ха-ха! Вот этого я не знаю!

Когда мы прекратили смеяться, доктор спросил:

– Так, а чем вы занимались все это время?

– Я вела блок, писала там и ролики снимала.

– И где можно вас почитать?

– На фейсбуке. Но вы лучше не читайте.

– Почему? – удивился доктор.

– Потому что я там пишу про вас! Ха-ха-ха!

– Про меня?

– Ну не совсем про вас. Я пишу истории из своей жизни, и так получилось, что вы в неё попали. В мою жизнь.

«В мою жизнь…», – повторил доктор полушепотом за мной.

– И ещё ролики снимаю на тему вашу, но это не про вас, и не про меня, герои там вымышленные.

– Так значит… даже эту ситуацию....вы перерабатываете в....творчество? – произнёс доктор медленно и удивлённо.

– Да…

– Вот видите, как… интересно… как… это все… – произнёс в задумчивости доктор, не в силах выразить словами все, что он чувствовал. – Хорошо, тогда я выпишу вам сейчас направление в клинику. Подождёте? У вас есть время подождать?

– Да, я подожду.

Выйдя за дверь, я ждала где-то с полчаса, но доктор все не появлялся. Я решила напомнить о себе:

– Доктор, простите, вы не забыли про меня?

– Нет, заходите, – встретил меня теплой улыбкой доктор. – Уже почти закончил. Вы же не одна с такими проблемами, кому направление надо выписать. Чтоб вас приняли, диагноз пишу – расстройство адаптации. Да это так и есть.

– А как же тревожное расстройство и типа, там, депрессия… какая-нибудь.

– Типа депрессия? Так и напишу: типа депрессия, какая-то депрессия. Типа того. Пойдёт вам так?

– Это из моего ролика: «типа того», – улыбнулась я.

– Не знаю, не смотрел.

– Мне кажется, меня не примут в клинику, – засомневалась я.

– Почему?

– Не знаю, меня никуда не принимают.

– Это же не театр. Примут, не волнуйтесь. Для клиники неврозов вы вполне подходите.

– Ха-ха-ха!

В кабинет вновь вошла та же самая какая-то женщина.

– Это та девушка, у которой все время плохое настроение? – осведомилась она, глядя как я хохочу.

– Да, это именно она, – улыбнулся доктор.

– Как ни зайду, она все время смеётся.

– Это потому что доктор на меня так положительно влияет, – ответила я.

– В клинике приём в понедельник или во вторник, точно не помню. Так что до понедельника уж подождите, не кончайте с собой. Хорошо?– шутливо попросил доктор, тщательно разглаживая конверт с направлением.

– Хорошо. Мне тут знакомая пишет, что там хвойные ванны, контрастный душ, массаж и куча всего. Это правда? Она там уже отдыхала.

– Да-а? Не знаю. Может и мне лечь туда отдохнуть?

– Ха-ха-ха!

– Вот, держите направление. И поправляйтесь. Выйдите оттуда – посмотрите на мир другими глазами.

– Спасибо, доктор, – произнесла я тихо, взяв направление. Уходить почему-то не хотелось, – спасибо… До свидания…– попрощалась я, поднялась со стула и направилась к выходу. Доктор проводил глазами мои уходящие вдаль ноги.

Я уходила от него в состоянии полнейшей эйфории и с изумлением понимала, что сводить счеты с жизнью мне больше не хочется. Еще вчера хотелось, а сегодня уже не хочется. А что будет завтра, не знаю. Какова сила психотерапии! Или человека. Один человек может вернуть второму желание жить в один момент, а может это желание отнять. Как же мы все влияем друг на друга! И какая же глупая фраза, что «все зависит только от тебя». Все зависит от всех нас, от того, что и как мы говорим друг другу, что готовы сделаем друг для друга. Мы творим будущее друг друга, которое может быть счастливым. Но также я знала, что частые резкие перепады настроения свойственны мне в моем состоянии, поэтом я старалась сохранить это состояние еще хотя бы несколько дней, потом, я знала, в суете моих серых будней меня снова настигнут грусть, апатия и суицидальные настроения. И вот пока они меня не настигли, мне надо успеть в клинику неврозов, чтобы состояние мое стабилизировалось.

В эйфории, Евгения Захарова.

Записка 5.

Дышать воздухом и зажигать свет.

Для кого-то коммунальные квартиры – это пережитки прошлого, а для кого-то – недожитки настоящего. Как, например, для меня. Мои соседи уже довольно долго и безуспешно пытаются меня выселить. Вот с того рокового для них дня как я заселилась, с того самого и выселяют. Причины каждый раз они изобретают новые, но суть остаётся одна. На днях ко мне переехала сестра Ксюша с детьми, чем вызвала в соседях ещё большее негодование, возмущение и острое, ну просто непреодолимое желание «принять меры». Это желание преследует определенный тип людей, особенно их много в Петербурге (видимо, все желающие «принять меры» съезжаются со всех уголков в этот город) ещё с советского союза, с прошлого века, в котором они судя по всему жили и живут до сих пор. Они такие же старинные, вечные, недвижимые, неприкосновенные, как все питерские дома в центре культурной столицы… Такие же вечные, как и питерские мыши, мухи, клопы, блохи, вши, тараканы, комары, которых ничем не выведешь. Жильцов этих тоже ничем не выведешь ни из квартир, ни из привычного образа мышления, ни даже из себя. Как и живущих с ними родственников-алкашей, которые ходят под себя, блюют и источают зловония по всей квартире. Они будут там вечные и неизменные, пока их не снесут вместе с этими домами. Но их не снесут. Ибо они тоже представляют собой некую «культурную ценность». Лично для меня. А то б жила и не знала, что бывает такое. Они вечные, как памятники в славном городе Петербурге. Их тоже нужно показывать туристам со всеми остальными культурными ценностями. Зря не показывают. Где они еще такое увидят?

Мы с сестрой решили устроить общее собрание, дабы выслушать все их претензии и прояснить тем самым причины «принятия мер», вместо того, чтобы читать развешенные ими по дому записки с требованиями, замечаниями и пожеланиями. Да что я на них, в конце концов, ну что люди зря что ли писать учились? Теперь вот записульки калякают и находят хоть какое-то применение своим умениям. Ни то, чтобы мы не любим читать, напротив – очень даже любим, но пишут они неинтересно и однотипно. Хуже, чем Дарья Донцова. Гораздо.

– Скажите конкретно, что вас не устраивает? – обратилась Ксюша к соседям, когда те собрались. Все это действо напоминало мне почему – то школьную «стрелку». Речь почти всех соседок имела грубоватый окрас. В них было что-то общее с базарными бабами. Такие люди в принципе не умеют разговаривать ласковым тоном или просто дружелюбным, или хотя бы нейтральным, их интонации всегда грубы, раздражительны, как бы с наездом, даже если они хотят поговорить «по-хорошему» и не собираются хамить в данный момент. Но что-то внутри них уже настолько привыкло это делать, что тон голоса практически не меняется. Порой мне казалось, что ещё немного и они и заговорят по фене.

– Вот чей это фейри там стоит? – отреагировала соседка Лариса, указывая на бутылку моющего средства возле раковины.

– Наш, – ответила я.

– Так вот кто-то постоянно оставляет его в центре стола и не задвигает к стене.

– Я задвигаю, – сказала Ксюша.

– А кто тогда не задвигает? – пыталась докопаться до истины соседка Лариса. Если это не Ксюша, то автоматически под подозрение сразу попадаю я. В общем-то, я всегда автоматически первая попадаю под подозрение, даже без Ксюши, чтобы в этой квартире не происходило. Все соседи одновременно, словно по команде, выпучили на меня глаза, как на преступницу. Мол «Так это ты-ы-ы не задвигаешь фейри к стене! Стерва такая!». Я бы и рада признаться, что это я, но я не помню, правда, задвигаю я фейри к стене или нет. Никогда не задумывалась об этом и вообще, о том, что фейри должно стоять у стены. Обычно когда я мою посуду, думаю о смысле жизни. В последний раз, когда я мыла посуду, я думала о том, что прошлое, которое мне приносило столько радости и счастья, и которого мне так не хватает в настоящем, нужно оставить в прошлом. Потому что в будущем прошлого точно нет, и не надо его там больше искать, но будущее может быть лучше, чем настоящее. Оно может быть совсем другим. Старое здание под названием «прошлое» в моей жизни давно снесено, а новое ещё не построено. А о фейри я не думала, нет. О нем я вообще, честно говоря, никогда не думала. Но этого я им сказать не могу, потому что они не поймут.

– Вы поймите, что не все люди придают значения таким бытовым мелочам, – обратилась Ксюша к соседям.

Я подошла к раковине и задвинула фейри к стене.

– Вот, фейри у стены. Впредь я буду работать над собой и развиваться в сфере успешного передвижения фейри от центра стола к стене, – пообещала я соседям.

– А более адекватные претензии у вас есть к нам? – с иронией спросила Ксюша.

– Волосы там в ванной чьи-то тёмные я нашла, – опять сказала Лариса и покосилась на меня. Лариса – это такая собака-ищейка. Она все время что-нибудь находит. Никому это не дано, только ей. Вот скажешь ей: «Лариса, фас! Искать!». И она найдёт, все что ты потерял и все, что ты никогда не имел.

– А с чего вы взяли, что они мои? – спокойно поинтересовалась я. – Чем докажете?

– Ну, точно не мои, я то, как видишь, блондинка. Если найдёшь белый волос – предъяви. – У Ларисы одна логика. Если не мое, значит точно твоё. Есть только ты и я. Думаю, это любовь. Особенно когда она произносит мое имя, чувствуется особое отношение.

– Белые волосы не так хорошо видно, как чёрные, – заметила язвительно Ксюша.

– Брюнетка здесь не я одна, – вставила я, предварительно осмотрев присутствующих. Брюнеток у нас 4 – я, Ксюша и две соседки, одна из которых отсутствовала. И того на собрании было три брюнетки.

– Когда я заехала, волосы уже там были, – сказала с уверенностью Ксюша, – так что точно не мои. Оставалась я и ещё одна соседка. Но так как я всегда первая автоматически попадаю под подозрение, все соседи опять уставились на меня кровожадными глазами. Я бы и рада признаться, что волосы мои, но правда не помню, оставляла я их в ванной или нет, потому что когда я принимаю душ, думаю о высоком. В последний раз, когда я принимала душ, я думала о том, что мое настоящее привело меня к расстройству адаптации. Выходит, от прошлого к настоящему я не адаптировалась. Выходит, я не адаптировалась к этому дому, к мухам, мышам, алкавшам, собакам-ищейкам и прочей живности. А может я и вовсе не адаптировалась от неба к земле. А может вся эта неадаптация и есть часть моего пути, и я непременно должна была слегка сойти с ума, чтобы создать настоящее, которое вновь будет приносить мне радость, но пока это будущее. А о волосах я не думала, нет. Вероятно, некоторая оторванность от этого мира лишает меня возможности контролировать свои волосы и следить за их дальнейшей судьбой.

– Ещё какие-то претензии, кроме фейри и волос есть у вас? – продолжала расследование Ксюша, насмешливо улыбаясь.

– Да, у меня есть,– подала вдруг голос до этого молчавшая соседка Татьяна, – Вас слишком много. Вот вы конкретно заехали и все время льёте нашу воду, сжигаете наш свет, ставите свой матрац в нашу кладовку…

«И дышите нашим воздухом», – добавила я про себя. Да и всегда так было, где бы я не оказывалась, массы и группы всегда меня пытались «выселить», потому что имели ко мне какие-то претензии или подозрения. Как правило, такие же неясные и несоразмерные с действительностью. Да я обычно и не интересовалась, какие у кого претензии. Потому что знала ответ – я постоянно думаю о смысле жизни, зажигаю свет и дышу. А фейри задвигать забываю. А когда сама попадала в группы в редких случаях, то оказывалось, что все ее члены такие же – думают о высоком и забывают задвигать фейри к стене. И мы все вместе думали о смысле жизни, дышали одним воздухом и зажигали свет. Поэтому сегодня я решила «принять меры»: построить новый дом. А вот как это сделать, я подумаю в следующий раз, когда буду мыть посуду или принимать душ.

И буду строить новый дом. И дышать воздухом. И зажигать свет.

Евгения Захарова.

Записка 6.

На нерве.

В клинику неврозов им. И.П. Павлова поступить оказалось также непросто, как в своё время и в институт кинематографии им. С. А. Герасима. Сюда не берут кого попало, а только самых избранных, самых больных. При чем и туда, и туда. В первом случае больных кино, во втором – душой. Кто-то запротестует: нет – нет, во ВГИК берут самых талантливых. А я и не спорю. Но где та грань, разделяющая талант и болезнь? Ведь душа – составляющая таланта. Где гарантия таланта в том, что его душа не заболеет? Есть ли она? Чем ты больнее, тем больше шансов поступить… в клинику неврозов. Ведь почему берут только самых больных? Потому, что клиника переполнена! Свободных мест нет. Если ты «слегка болен» или тебе «немного взгрустнулось» – проходи мимо, шансов поступить в клинику неврозов у тебя – ноль. И там, и там должна быть ярко выраженность, чрезмерная выпуклость, потому что «чуть-чуть» не считается . Так же как и в театре и кино. Ещё интересно, что такая клиника есть только в Петербурге, одна, на всю Россию. Есть отделения неврозов, но целой клиники нет. Так что больной Петербург, больная я, больная я в больном Петербурге. В Петербурге, переполненном больными.

В первый день поступления в клинику я старалась вести себя как можно более больной, чтоб наверняка приняли. Думала даже в какой-то момент стихи им почитать, а почему бы и нет? Например, Роберта Рождественского «Нервы». И тема подходящая. Я кстати его читала в первый год поступления на актерский. Но меня тогда не взяли. Наверное, подумали, что я нервная. Но тогда я еще была совершенно здорова, так что зря не брали. Вот и теперь вспомнилось это стихотворение:

НЕРВЫ

В гневе – небо.

В постоянном гневе…

Нервы, нервы,

каждый час —

на нерве!

Дни угарны…

И от дома к дому

Ниагарой

хлещут валидолы…

– У вас есть прививка от кори и дифтерии за последние 10 лет ? – прервала мои размышления врач.

– Э-э-э.. не помню.

– Вот вспомните, и если нет – сделайте. А флюорография за последний год есть?

– Э-э-э… не помню.

– Вот вспомните. И если нет – сделайте.

«Ну вот, сбила», – подумала я и принялась дальше вспоминать слова…

«Что слова?!

Слова теперь – как в бочку!

Однова

живем на этой почве!»

Все неважно,

если век изломан…

Где серьезность ваша,

старый Лондон?

Где, Париж,

твоя былая нега?

– Где регистрация ваша временная? – вновь прервала мои внутренние чтения врач. – У вас она есть вообще? Без неё мы вас не примем. – Она говорила это таким угрожающим тоном, словно я всю жизнь мечтала попасть к клинику неврозов и, лишившись этой возможности, я тот час же умру.

Жесткость крыш

и снова – нервы, нервы!

Над годами —

от Ржева и до Рима —

клокотанье

бешеного ритма!..

Ты над дочкой

застываешь немо?

Брось, чудачка!

Нервы, нервы, нервы!..

Руки вверх,

медлительность провинций!..

Нервный

век.

Нельзя остановиться.

Столб, не столб -

спеши

осатанело…

Братцы, стоп!..

Куда там…

Нервы…

Нервы…

А после их очередного медицинского допроса я высказала им все, что думаю по поводу флюорографии, регистрации и прививок. Врачи приемной комиссии единогласно решили, что я «очень напряжена» и, следовательно, «сильно больна» и нуждаюсь в срочной госпитализации.

– Когда все это сделаете, сразу же нам, позвоните вот по этому телефону, – и врач быстрым движение, пока я не оттяпала ей руку, сунула мне маленьких клочок бумажки с номером.

Я немного перегнула палку, в общем, выложилась на максимум, а зачем, не знаю, видимо привычка кастинги и конкурсы проходить осталась, а куда там отбор – это уже дело второе. Полный метр Н.С Михалкова ли – клиника неврозов И.П. Павлова ли – какая разница. Главное, чтоб взяли. Потом они меня отправили в поликлинику делать прививки от кори и дифтерии. Хорошо, что не от бешенства. А может и зря, кстати.

– Вот эта под лопаткой может поболеть с недельку. Если сильно будет болеть, выпей аспирин, – сказала медсестра и всадила мне иглу под кожу. Она была невысокого роста с короткими каштановыми пышными волосами и плотного телосложения.

– Ой! – сморщилась я от боли.

– Да все уже. Шишечка побудет небольшая с недельку и пройдёт. Такая молодая и красивая, и в клинику неврозов? Что ты там забыла?

– У меня расстройство адаптации. Не адаптировалась в жизни и больше не вижу смысла жить, – невпопад сказала я и заревела вдруг в два ручья, будто знала эту женщину давно.

– Ну не реви! Не реви, жизнь прекрасна! Посмотри! Солнышко. В парке можно погулять! Садись вот! Садись! Тебе со мной надо поговорить, и все пройдёт. Все, кто в депрессии, со мной разговаривают. Я вообще этих депрессий никогда не понимала. У меня в жизни столько всего произошло, а я тебя старше почти в два раза, у меня было 5 мужей, куча любовников, а депрессий – никогда!

– Я раньше профессиональным спортом занималась, – продолжала медсестра, – так неудачно как-то раз полетела, что ногу сломала. Пролежала в реанимации 2 недели. Врачи сказали: «Жить не будет». Муж мой первый и сбежал. А я глянула на него, махнула рукой, подумала: «Ну и ладно». И выжила. Врачи посмотрели на меня удивленно и сказали: «Выжить-то выжила, а ходить не сможет». А я, как видишь, смогла, и теперь хожу, и даже бегаю. Так что не понимаю я всех этих депрессий. И чтоб не жить, никогда мыслей у меня не возникало. Я очень люблю жизнь.

– А я в 13 театров не поступила и ещё кучу кастингов в сериалы и полные метры, и рекламы не прошла, – вставила я свою лепту.

– А-а-а, так ты творческая личность! – протянула она и как будто увидела перед собой другого человека. Ну, у вас там своё…В тринадцатый раз, говоришь, не поступила? Так поступай в четырнадцатый, поступай в пятнадцатый! А когда они закончатся, по кругу ходи! Тоже мне, беда!

«Так и жизнь вся пройдёт», – подумала я. Я рассмеялась над простотой этой милой и сильной женщины. И подумала о том, сколько замечательных, добрых, внимательных людей мне посылает жизнь в последнее время. Не люди – а подарки. И за эти подарки я благодарю уже не знаю кого.

– А потом, знаешь, у меня рак обнаружили, и я с полгодика так химиотерапию проходила, – продолжала свой шокирующий рассказ медсестра. Второй муж глянул на это все дело и тоже ушёл, бросил меня. А я посмотрела на него, махнула рукой, думаю: «ну и Бог с ним». Я тогда такая была, ты бы меня видела, лысая, и худющая, еще в два раза худее тебя. А тебе надо поправится, а то уж больно то исхудала, на нервах наверно. – А у тебя муж есть?

– Нет уже.

– А куча любовников? – задорно рассмеялась она.

– Да не нужна мне никакая куча, с ними потом не разберёшься, – повеселела я.

– Поверь мне, вот именно сейчас тебе как раз таки нужна куча!

– Мне нужен один.

– А-а, ну этот сам по себе ходит, без куч. Сам и придёт. Я вот хоть и немного получаю, но делом любимым занимаюсь. Это ты верно говоришь, как это важно. Я вот с детства медсестрой быть хотела, и стала. Всегда хотела людям помогать. Это была сокровенная мечта. И она исполнилась. Только раньше к медсёстрам относились с почётом, с уважением, а сейчас как к обслуживающему персоналу, как к рабам. Все принеси им да подай. Каждая малолетняя мамочка учит меня, как мне ее ребёночка лечить. Неправильно все это, неправильно.

– Вот и я говорю, – согласилась я, – страна рабов стала. И вы это чувствуете. Кто нужен в наше время: те, кто обслуживает и те, кто продаёт! Обслуживать и продавать – девиз нашего века! А если ни то, ни другое не можешь или не хочешь… нелегко придётся, мест мало, а конкурс большой. Массовый кастинг.

По кругу я, конечно же, ходить не буду, ни по 14-ому, ни по 15-ому, ни по какому. Потому что надоело мне круги наматывать, все круги ведут в клинику неврозов, это я на личном опыте знаю. Это все круги ада. Проанализировав события последних лет, думаю, это самое верное решение – вообще не делать этих шагов, если хочешь жить и быть здоровым. Остановиться. Вот что надо сделать. Как у Рождественского «Братцы, стоп!». Перестать идти. Остановиться и посмотреть, куда ты вообще идёшь и зачем. Идёшь туда, где уже был? А ты там нашёл то, что искал? Нет? Тогда зачем ты туда идёшь опять? Остановись. Не найдёшь и в 14-й, и 15-й раз. Остановись. Замри. Как памятник. Просто перестань ходить и делать. Просто остановись. И оглядись вокруг себя. И подумай. Вот сейчас я нахожусь в стадии остановки. Я никуда не иду. Я не строю планов. Я не знаю, что буду делать завтра. Я остановилась. И это лучше, чем лихорадочно делать бесконечные действия, которые все равно ни к чему не приводят. Я остановилась. Хотя, может быть, мне только так кажется.

Остановилась, Евгения Захарова.

Записка 7.

Душевная.

На втором «туре» в клиники неврозов я решила вести себя как «более или менее здоровая», что бы приемная комиссия меня больше никуда не отправляла. Пока сидела в очереди, разглядывала лица людей, их походку, осанку. Совершенно нормальные с виду люди. Одна девушка что-то обсуждала с парнем и все время хохотала – ну ни намека на депрессию или какое-либо расстройство. Одна мама все время одергивала взрослого сынулю лет 20, то велела ему снять перчатки, то подержать ее куртку, то сесть и не мельтешить перед ногами. И только одна женщина выдавала своё напряженное нервное состояние, качаясь на стуле взад-вперёд, теребя ладони и прижимая плечи к ушам. Какая-то мадам в розовой шапке подошла ко мне и спросила: «А что вы здесь делаете? Такая молодая и красивая! Вы производите впечатление успешной и самодостаточной леди!». «Знаете, – ответила я, – сама на себя я тоже произвожу такое впечатление».

Потом я стала разглядывать стены. Посмотрела на дверь справа, прочитала надпись: «Душевная». «Интересно, – думаю, – что делают за этой дверью, разговаривают по душам? Но точно что-то душевное. А может, там сидит какая-то душевная женщина, с которой опять же можно душевно поговорить? Может и специальность такая есть – душевная. Ведь как мало по-настоящему душевных людей и вообще всего душевного! А может они там душат людей специальным душительным устройством? Нет, тогда была бы «душильная», а тут «душевная». А может они там душу отмывают перед тем, как в клинику отправить? Психотерапевт лечит душу, а душевная отмывает». Перечитала вывеску заново: «ду-ше-вая». «Ну, так не интересно, – разочарованно вздохнула я, – почему в психиатрической клинике до сих пор нет «душевной»? И зачем при входе «душевая»? Тело научились отмывать, а душу нет. Она же тоже пачкается».

Пока я размышляла о душевной душевой, в которой можно было бы душевно принять душ, подошла моя очередь. Мой заранее заготовленный план вести себя как «более или менее здоровый» человек с треском провалился. Члены комиссии все равно после очередной беседы обнаружили, что я «слегка того» и «нуждаюсь в скорейшей госпитализации», пока состояние мое не ухудшилось. И все-таки отправили ещё на дополнительное обследование к хирургу. В общем, пройдя четыре тура, как и на актерском факультете, я успешно поступила в клинику неврозов им. И.П. Павлова на леченее.

Я смотрела на проходящих мимо пациентов, все они были похожи на зомби и привидения из фильмов ужасов. Они шли, глядя бесцельно вперёд, руки их свисали по бокам и практически не двигались, красные глаза почти не моргали и ничего не выражали, а моя соседка по комнате Машенька, часами сидела на кровати и смотрела в одну точку, после чего поворачивала голову в мою сторону и монотонным тонким голосом спрашивала:

– Ты социофоб?

– Н-нет, – отвечала я, уже мало уверенная в этом.

– А я социофоб, – говорила Машенька голосам, который, казалось, звучал на одной ноте, вставала во все свои метр 85 роста и закрывала входную дверь в палату, чтобы никто не вошёл или чтоб звуки из соседних палат не долетали до ее ушей.

– Я страдаю от одиночества. Поэтому все время в депрессии, – добавила Машенька, не меняя интонации.

Несмотря на то, что Машенька социофоб и одиночка, каждое утро она начинает с макияжа, который вероятно, она делает для себя. Потом она расчесывает свои волосы светло-пшеничного цвета и надевает очки под цвет белой кожи и волос.

– Мне уже 23, а я вообще не знаю, чем мне заниматься в этой жизни, какую профессию выбрать, я абсолютно потеряна. Не знаю, как применить себя в этом мире, чем могу быть полезна, – сказала мне Машенька.

– Но у тебя есть занятия, которые тебе нравятся?

– Да, есть. Они связаны с творчеством.

– Вот и занимайся ими.

– Да, я так и планирую.

– Вот! У тебя хотя бы есть планы на будущее! А у меня их уже нет, – подбодрила я Машеньку.

Первые четыре дня в клинике я как собака Павлова могла выполнять только команды спать и есть. Хотя не знаю, может, собака Павлова и больше команд могла выполнять, я только две. Причем первую выполняла чаще и охотнее. После пары укольчиков и волшебных таблеточек я уже от привидений и зомби не отличалась. Не могу сказать, что я стала социофобом, или начала страдать от одиночества, но общение мне давалось с трудом, я буквально выдавливала из себя дежурную улыбку для соседа за обеденным столом. Я не могла писать, мой мозг не концентрировался на деталях. Читать могла, но плохо понимала, что написано или имела на это странную реакцию. В основном раздражение. Глаза мои сделались круглыми, зрачки огромными, и походить я стала на наркоманку. Языком было ворочать крайне тяжело, речь получалась как у человека после недельного запоя. В общем, пьяный зомби – вот на кого я была похожа. Движения тела были угловатыми, походка машинальная, куда направили, туда и пошла, реакции заторможенные, соображать тяжело, решение принимать ещё тяжелее, голос тихий, медленный. Сама себе я во всей красе напоминала главного героя романа «Цветы для Элджернона», когда уровень его интеллекта начал стремительно падать, и он это осознавал.

– Тебе не кажется, что мы тупеем? – спросила меня Виолетта, вторая моя соседка по палате.

– Кажется, – ответила я, – надеюсь это побочный эффект, и он пройдёт.

– Надеюсь.

Виолетте, которая живет со мной в одной палате, 21 год. Она мне сразу понравилась, что само по себе уже странненько, потому что нормальные люди мне обычно сразу не нравятся. Мне нравятся всегда странненькие. Хотя с виду они вполне обыкновенные люди и ничем себя не выдают. Но что-то внутри них видимо посылает мне сигналы: «я станненнький, я странненький, давай дружить!». На любые вопросы Виолетта охотно отвечала, радостно улыбалась, голос ее гремел, звучал, заливался. Сразу видно – натура импульсивная. У неё каштаново-рыжие стриженные под каре волосы, шоколадного цвета лисьи глаза и худенькая фигурка. «Странно,– думала я, – что она тут делает? Она совсем не похожа на человека, у которого есть депрессия или вообще какое-то расстройство? Она похожа на человека, у которого все в жизни хорошо! – думала я.

Как-то раз я вошла в комнату, а она плачет.

– Виолетта, ты плачешь что ли?– спросила я.

– Да, – шмыгнула она носом.

– Хочешь конфетку?– я протянула ей маленький батончик кит-кат.

– Давай, – обрадовала она, как ребёнок и взяла конфету, утирая слезы.

– Виолетта, а ты с чем сюда попала? Ты вроде такая веселая всегда?– спросила я осторожно, имея слабую надежду получить настоящий ответ.

– Это я здесь, в закрытом помещении веселая, – само иронично засмеялась она. А вот своим близким я тако-о-ое устраиваю! Когда я на улице перехожу дорогу, у меня могут возникать панические атаки, мне кажется, что меня задавит машина. Или, например, если я услышала или прочитала про какую-то смертельную болезнь, мне все время кажется, что я болею этой болезнью и скоро умру. Я читаю признаки этой болезни в интернете и практически все их нахожу у себя. Хожу по всем докторам, они меня обследуют и говорят, что никакой болезни нет. Но мне все время кажется, что они меня обманывают, и родственники обманывают, и парень, и что я все равно смертельно больна. Что они скрывают это от меня. В таком истерическом состоянии я звоню родителям и говорю им, что они на самом деле хотят от меня избавиться, поэтому и сдали в клинику. Мама отвечает: «придёшь в себя, тебе будет стыдно за свои слова». И действительно, где-то через час я понимаю, что за бред я несла. Но в момент этих паник ничего не могу с собой поделать. У меня же это не постоянно, а волнами, особенно к вечеру накрывает, поэтому почти каждый вечер я плачу. Ещё мне постоянно кажется, что мой парень влюблен в какую-то актрису и хочет бросить меня ради неё. «Так, – думаю, – надо скрывать, что я актриса, а то она решит, что я хочу увести ее парня».

– Училась я на журналиста. Параллельно работала. Набрала себе кучу проектов. У меня ведь ещё комплекс неполноценности. Мне все время надо себе и всем доказать, что я все могу. Я когда вышла из института и увидела всех этих мэтров, почувствовала себя такой маленькой и никчемной. И решила себе доказать, что это не так, понабрала проектов и с треском провалила все разом. В итоге слегла с депрессией. Теперь вот здесь. Еще я не могу смотреть фильмы. Вот недавно смотрела фильм «Я худею». Видела?

– Да-да, смотрела.

– Так вот пока весь зал смеялся, я ревела, потому что мне казалось, что все это происходит со мной в реальности, и мой парень меня бросит, потому что я толстая.

– Но ты не толстая! Ты как соломинка! – удивилась я.

– Это сейчас! Но когда я рожу, я могу потолстеть, и мой парень бросит меня! И ещё казалось, что мои родители развелись, как в этом фильме.

«А мои родители развелись на самом деле, как в этом фильме», – подумала я.

– Как ваше настроение?– поинтересовался врач-психиатр, когда я пришла к нему на приём. Он сразу вызвал у меня подозрение. Не знаю, почему. Может, из-за кавказского акцента. Может, из-за густой темной бороды, хотя я и люблю бороды. Может, из-за таблеток, которые я принимаю. Может, из-за его лукавых черных глаз, по которым не поймёшь, какие цели он преследует на самом деле. А может, потому что он не был тем моим «доктором», и не было ему за это прощения. И было ему за это подозрение.

– Грустное, – произнесла я как работ.

– А было?

– И было грустное. Оно было и есть грустное. И возможно будет, – сказала я монотонным голосом.

– Не волнуйтесь, это побочное действие антидепрессантов и других таблеток. Через 10 дней это пройдёт и вам станет весело.

Я и не волновалась. Мне было все равно.

– Расскажите, каким ребёнком вы были в детстве?– спросил психиатр.

– Веселым, активным и радостным, – ответило привидение из моего детства.

– А в школе?

– Грустным, закрытым, ранимым, – пробормотал мой внутренний робот.

– То есть вы были чувствительным ребёнком, эмоциональным, правильно?

– Правильно, – ответило зомби.

– Вы росли в полной семье?

– До пяти лет в полной. Потом – только с мамой.

Психиатр задал ещё пару каких-то вопросов и после недолгой беседы, которая прошла у меня, как в туманы, заключил:

– Из физиопроцедур я назначаю вам арт терапию, танце терапию, музыкотерапию, гальванический воротник , дарсонваль для волос, циркулярный душ и хвойные ванны.

– А психотерапию?

– А психотерапию на следующей неделе.

Когда я принимала циркулярный душ, я наконец почувствовала себя тем, кем давно хотела почувствовать. Если кто не знает, циркулярный душ – это такая кабинка, в которую со всех сторон направлены тоненькие струйки воды, которые пересекаются в центре. И вот ты встаёшь в этот душ, и они все как будто проходят сквозь тебя, пронизывают тебя. И ты как будто центр циркулярного душа. И ты как будто центр Вселенной. Когда я стояла в этом душе, я думала, что никогда раньше не была центром, я всегда была как бы с краю, в стороне от жизненных струек, и никогда внутри. А мне всегда хотелось быть в центре, насладиться тем ощущением, когда все лучики одновременно направлены на меня. А может, где-то на глубинном подсознательному уровне мне и хотелось быть в стороне, потому что у этой позиции есть свои преимущества и выгодные стороны, предназначенные для меня? Взгляд со стороны – выгодная позиция, потому что тогда ты создатель, ты ведущий, ты творец! Но эта позиция отделяет тебя от всех, ты не со всеми, ты не внутри, ты не рядом, ты в стороне, ты один. Но только не в циркулярном душе. Там я была центром. Центром Вселенной. Душевная душевая.

Душевная в душе, Евгения Захарова

Записка 8.

В психушке с печенюшками.

НЕВРОТИКИ С КОМПОТИКОМ.

Войдя в столовую, я обнаружила там свою соседку Машеньку и моих новоиспеченных приятелей Пашу и Андрея, устраивающихся за чаепитием.

– Ребят, дайте, пожалуйста, чай кто-нибудь, у меня закончился.

– Сейчас принесу, – сказал Паша и ушёл за чаем.

– Хотите вафельки и шоколадку? «Аленка», с орешками, – предложила я и развернула шоколадку. Паша тут же появился с чаем откуда то из-за угла и схватил кусок шоколадки. Андрей последовал его примеру. Тут Машенька непонятно откуда вытащила огромную коробку, называемую нами «Общаг» со сладостями и поставила на стол:

– Вот, там печенюшки и всякое разное, берите, кому что надо. – И мы сели вчетвером за стол.

– Что-то у меня сон какой-то поверхностный, – сказал Паша, жуя печенюшку.

– Да, и у меня тоже, все время просыпаюсь, – сказала я, заливая кипятком пакетик принесённого Пашей чая.

– И у меня. Я вообще только до трёх часов ночи не сплю, – добавил Андрей, хрустя вафлей. Машенька присоединилась к всеобщему мнению молчаливым поеданием конфеты. Она вообще была немногословна.

– Все что ли не спят, получается? Может, все отделение не спит?– предположил Паша.

– Надо сказать медсёстрам, чтоб они нам вкололи что-нибудь, – предложила я и надкусила шоколадку.

– Так все уже, фенозепам можно только неделю колоть, а то потом привыкание будет. Мне уже откололи неделю.

– Не знаю, мне только два дня что-то кололи, и я отлично спала, – сказала я, – надо, чтоб ещё покололи.

– А я две оранжевенькие таблетки прошу, и сразу вырубаюсь, – поделился опытом Андрей.

– Так они же от галлюцинаций! У тебя есть галлюцинации? – спросил Паша.

– Нет

– Должны быть.

– Ну, было пару раз. Слуховые, в основном.

– А что ты слышишь? – поинтересовалась я с любопытством.

– Ну, в туалет когда захожу, там вода урчит, а мне кажется, что радио играет так тихонечко. Музычка всякая.

– О! У меня тоже такое было! – вспомнила я.– Только однажды, давно! И не в туалете! Когда моя соседка по комнате уснула, я услышала, как будто какой-то мужской оперный голос поёт мелодию, незнакомую мне, но мотив один и тот же и повторяется много раз подряд. Сначала я подумала, что это где-то за стенкой или в наушниках у кого-то звучит, но потом, когда прошло 15-20 минут, а мелодия не менялась, я поняла, что она играет в моей голове. Но голос красивый был! Правда, я тогда на ночь Стриндберга начиталась.

– А видишь ты что? – продолжала я расспрашиваться Андрея.

– Ну, вот бывает, телевизор смотрю, а потом вижу, там в экране что-то отсвечивает, фигуры разные, двигается кто-то, жутко иной раз становится, особенно когда телевизор выключен.

– Ха-ха-ха! – Рассмеялся Паша грудным, заливистым смехом. Мы с Машенькой присоединились. – И давно ты смотришь выключенный телевизор?! Представляю, садится такой Андрей перед выключенным телеком и думает: «Сейчас свою любимую передачу посмотрю» или «Что у нас там сегодня в новостях?». Ха-ха! Ну, ты даёшь! Тебя в психушку за это упечь могут!

– Мы вообще то и так в психушке, – напомнил Андрей и отхлебнул чай.

– Да, ребят, вы не забыли, что мы вообще-то психи тут все! Мы сумасшедшие! – весело воскликнула я и, переглянувшись с Машенькой, рассмеялась. И она меня поддержала. Я знаю, что ей нравится мой смех.

– Ну я имею в виду, в другую, в жесткую психушку с шизофрениками. А мы – невротики. Мы же в клинике неврозов лежим, – уточнил Паша.

– Невротики с компотиком, – срифмовала я, имея ввиду компот, который нам в столовой каждый день дают на ужин. – Андрей, а ты свои видения рисуй. Вот Гойя тоже рисовал свои видения. Чудовищ разных. Правда, он был шизофреником.

– Серьезно? И что, я стану известным художником?– искренне осведомился Андрей.

– Вполне может быть. Все великие были сумасшедшими.

– Да, – присоединился Паша, – И Ван Гог, И Достоевский… да все.

С компотиком, Евгения Захарова.

Записка 9.

Я УМИРАЮ.

Глава 1.

– Женя! Женя! Я умираю! – воскликнула умоляюще Виолетта, сидевшая у поста медсестры, когда я проходила мимо по направлению в душ.

– С чего ты это решила? – осведомилась я, едва сдерживая улыбку, зная ее манию придумывать себе болезни.

– У меня температура 37 и 5 и сыпь на животе. Чешется. Смотри! – протараторила взволнованно Виолетта и задрала наверх футболку.

Я потрогала ей живот, потом задержала ладонь на лбу.

– Сыпь может быть от чего угодно. Возможно, это реакция на антидепрессанты и нейролептики.

– Конечно, на таблетки, – присоединилась медсестра, обращаясь к Виолетте как к ребёнку, – Не волнуйся, Виолетта, ничего страшного у тебя нет.

– У меня тоже нога чесалась недавно неизвестно из-за чего, – добавила я.

– У меня ещё болят подмышки! Весь день! Я умираю! – настаивала она на своём, чуть не плача.

– Это может быть реакция на дезодорант, – предположила я успокаивающим тоном.

– Конечно, это может быть, что угодно, – подтвердила медсестра.

Я ушла в душ, а когда вернулась, Виолетта металась у поста медсестры туда-обратно:

– Отведите меня к терапевту!

– Терапевта сегодня нет! Выходной день! Я же уже вам сказала!

– Отпустите меня домой тогда! Отпустите меня домой! Я поеду к другим врачам, которые будут меня лечить!

– Виолетта, мы не можем вас отпустить никуда, главного врача нет, без его разрешения мы никуда вас не пустим, – ответила медсестра, – прилягте в комнате, и все пройдёт! Не накручивайте себя! Вас лечат нужные врачи! Вы в клинике неврозов и у вас невроз!

– Нет! Я смертельно больна! Вы просто не верите мне! Вам плевать! Всем плевать на меня!– твердила Виолетта.

– Женя! – вдруг увидела она меня и бросилась ко мне в объятия, – Женя! Они мне не верят!

– Ну-ну, все-все, обидели мою девочку, обидели, нехорошие, – успокаивала я ее и гладила по спине и голове, как пятилетнее дитя, она хлюпала у меня на плече, – нехорошие такие! Ну, все, все хорошо! Все пройдёт… все пройдёт…– мы стояли так несколько секунд. Эта потребность почувствовать себя ребёнком, чтобы кто-то погладил тебя по головке, укрыл одеялком и «взял на ручки» порой так сильна в нас, что я решила не отказывать в ней Виолетте. Ну и что, что ей 20, а не 5. Нам взрослым не обязательно всегда быть взрослыми. А если некому погладить по головке, то самому себя надо обязательно гладить и говорить вот все те слова, что я говорила Виолетте или нужные каждому отдельному человеку. Нужно дать человеку то, что требует его нутро, а не отказывать в этом и не бороться с этим. Дать это, и оно успокоится. Погладить по головке, обнять и укрыть одеялком, чтобы никто не умер.

– Пойдём с нами в карты играть? Мы собираемся там с ребятами играть, пойдёшь с нами?– предложила я.

– Да, сходи, поиграй, сходи, – подбадривала ее медсестра.

Виолетта оторвалась от меня и посмотрела своим заплаканным раскрасневшимся личиком:

– Да. Сейчас. Я кофту только накину и приду.

– Ну, вот и хорошо. А мы тебя подождём.

Мы ждали Виолетту довольно долго, но она все-таки пришла. Игры в карты прошли вполне спокойно и благополучно. Но приступ продолжился ближе к ночи, когда Виолетта начала звонить своему парню.

– Приезжай! Забери меня! Я умираю! У меня сыпь, температура 37 и 5 и подмышки болят. Там как будто шарики какие-то.

– Это лимфоузлы могли воспалиться, – предположила я.

– Да, у меня воспалились лимфоузлы! У меня все признаки лейкемии! Забери меня! Так ты приедешь или нет? – через секунду она рассерженно бросает трубку.

Через пару секунд опять набрала номер.

– Ты понимаешь, что здесь всем наплевать на меня! Медсестры тут работают ради галочек! Приезжай! Мы, может, последний раз видимся. Я умираю!

– Тебя никто сейчас не отпустит домой, – сказала наша соседка по палате.

– Они не имеют права держать меня здесь насильно! Мы вызовем милицию!– ответила Виолетта соседке, а потом снова продолжила в трубку, – Я хочу домой! Мне требуется квалифицированное лечение! Но ни ты, ни родители не верите мне! Вы все списываете на нервы! Это нервы, это нервы! А я умираю!

Полночи она ещё звонила своему парню, а наутро продолжила. Текст был примерно один и тот же:

– Але, я боюсь уснуть и не проснуться. Мне страшно. Приезжай и забери меня! Мне кажется, у меня повышается температура и меня тошнит! У меня болит голова и кружится! И общее состояние плохое! Так ты заберёшь меня? Тебе тоже плевать на меня!

Днём Виолетте позвонил уже кто-то другой:

– Але, привет. Он звонил тебе? Ну, по ходу мы расстаёмся. Он не верит, что я заболела… нет! Я не буду никому ничего говорить! Нет! – заплакала она, – Потому что я уже всех достала. Всех достала! И его! И родителей! Что слушать? Может у меня заражение крови! От лимфоузла, который воспалился! Никто без денег меня не положит! Никто ничего не говорит! Я до завтра не доживу! Сходи в аптеку… да… купи хотя бы что-нибудь. Нет! Я умираю нахер! Всем насрать на меня! Я не знаю! Скорую вызвать и отвезти в другую больницу! Это не нервное, это не нервное… пиздец, просто пиздец! – и она положила трубку.

Приступ продолжался всю ночь. Вечером заглянул наш психиатр и сообщил, что вызвал терапевта, который будет дежурить всю ночь, чтобы никто не умер.

Чтобы никто не умер, Евгения Захарова.

Глава 2.

Виолетта влетела в палату, хлопнув дверью и всхлипывая, лихорадочно принялась собирать вещи.

Мы с Машенькой, мирно отдыхавшие в этот момент в палате, переглянулись.

– Виолетта, что ты делаешь?– изумленно спросила я.

– Сваливаю отсюда по-английски!

– Почему? Ты была у терапевта?

– Была!

– Что он сказал?

– Что он не знает, что со мной и никаких лекарств мне не выпишет! «Просто сбрасывайте температуру и все»,– говорит! Я не собираюсь тут подыхать! Мне нужно срочно в больницу! – Температура у Виолетты за последние сутки уже поднялась до 38 и 8. Виолетта буквально за минуту покидала в сумку все вещи из шкафа, опустошила полку и обессиленная села на корточки у кровати, положила голову на сумки и отчаянно заплакала. Мы с Машенькой молча и в растерянности наблюдали эту сцену, не зная, что делать. Внезапно Виолетта схватила телефон, сорвалась с места и выскочила за дверь.

– Если терапевт пришел, мне тоже надо сходить к нему по поводу своей сыпи, – сказала я Машеньке и тоже вышла. Сыпь появилась у меня на следующий день на руках и ногах, после того, как она появилась у Виолетты. Я подошла к посту медсестры:

– Сделайте же что-нибудь! Вы видите, в каком она состоянии! Назначьте ей лекарства, у неё ведь температура, или хотя бы дайте успокоительного!

– Да? А что сказал терапевт?– спросила медсестра

– Ничего.

– Виолетта! Где она?– позвала медсестра

– Да вон она, за углом по телефону разговаривает, – заметила вторая медсестра.

– Виолетта! Иди сюда! – позвала первая.

Виолетта подошла:

– Я уезжаю! Мне надоело, что меня тут не лечат и на каждом шагу посылают на хрен! Выпишите меня!

– Нет, Виолетта, мы вас не выпишем. Сходите к нашему психиатру.

– А он ещё здесь?

– Да

– Пойдёмте, – сказала медсестра и повела ее к психиатру.

– Я тоже. Скажу ему по поводу сыпи, – сказала я и последовала за ними.

Когда мы пришли, Виолетте тут же начали мерить давление и задавать вопросы.

– А у меня вот тоже, – показала я доктору свои руки в красных пятнах.

– Вам я уже отменил карбамазепин. У вас аллергия, – отвеил доктор со знанием дела.

– А вдруг у меня опять начнётся тревога?

– Не начнётся.

Я продолжала стоять рядом, в ожидании, когда они примут решение в отношении Виолетты.

– Конечно, на самом деле я не хочу сбегать, мне и мама сказала: «не вздумай!», я просто хочу, чтоб мне помогли! Я умираю!

По лицу психиатра пробежала внутренняя улыбка. По моему, вероятно, тоже.

– А вы что здесь стоите? – обратился ко мне доктор, – я же вам сказал на счёт вас.

– Я переживаю на счёт Виолетты.

– Что она умрет? – с иронией уточнил доктор.

– Нет, – улыбнулась я, – чтобы вы сделали что-нибудь.

– Вы на счёт себя лучше переживайте, – сухо посоветовал психиатр.

– Ну как же так, уже второй день человек в таком состоянии, а вы ничего не делаете! – воскликнула я неожиданно для себя, и слезы потекли по моим щекам.

– И вы туда же? – удивился доктор, глядя на меня так, словно не понимая, серьезно я или шучу. – Идите к себе. Идите.

И я вся в слезах побежала в палату. Пробегая мимо поста медсестры, услышала вдогонку ее голос:

– Ой! И вы что ли! А вы чего плачете то? У вас эпидемия там что ли? Да-а, это заразно видимо.

Вскоре вернулась и Виолетта, объявила, что ей назначили полное обследование, и принялась разбирать вещи.

Заразная, Евгения Захарова.

Записка 10.

Музыкотерапия.

Психиатр клиники неврозов назначил мне музыкотерапию. То есть это лечение музыкой. По моим личным ощущениям это занятие, на котором гармонично сочетаются предметы сценическая речь и вокал, которые были у меня во ВГИКе, что, безусловно, делает эту терапию моей любимой. На самом-то деле я себя терапевтирую уже очень давно, только раньше я этого не знала. А теперь знаю. Я может и пришла сюда, чтобы терапевтировать себя. И через себя терапевтировать всех вокруг.

– Давайте в начале занятия вы все по очереди поделитесь своим настроением и состоянием, чтоб я понимала, над чем нам сегодня поработать, – сказала преподаватель.

– У меня спокойное настроение, но немного грустно, – начала Машенька.

– У меня подавленное состояние, но я надеюсь, что после занятое оно улучшится, – продолжила дама с костылем.

– У меня апатичное настроение, слабость во всем теле, – сказала женщина в лосинах в горошек

– У меня температура и тревога по поводу болезни, я умираю, – ответила Виолетта, которая никак не могла признать тот факт, что у неё невроз, и она ни капельки не умирает. И психотерапевты клиники неврозов почему то не проводили ей должную в данном случае психотерапию. Поэтому уже 4 день она «умирала».

– Мне очень печально, – продолжила девочка в кофте цвета ясного неба, – потому что у меня случилось неприятное событие, и я переживаю по этому поводу.

– Я чувствую усталость и тревогу по поводу тоже одного нехорошего, личного события, – призналась женщина в очках.

– У меня все плохо, – сказала девушка с красными волосами.

– Что именно плохо? – осведомилась преподаватель.

– Ну, все плохо. Все. Мне очень грустно и хочется плакать. Я прорыдала всю ночь. У меня невроз.

– А волосы почему красные? – поинтересовалась преподаватель.

– Потому что невроз.

– Понятно, – многозначительно произнесла преподаватель.

– А у меня хорошее настроение, – сказала вразрез всем остальным, – чувствую радость и положительный настрой на занятие.

– Так, значит, вас лечить не надо? – лукаво спросила преподаватель.

– Надо, конечно, – я же в клинике неврозов. Это же только верхний слой, а если копнуть глубже, там столько всего!

– К тому же вы глубокий человек, – заметила преподаватель.

– А как же, – улыбнулась я.

– Так, хорошо. Я поняла общий настрой группы. Я сейчас начну играть музыку, а вы будете медитировать. Прошу вас всех сейчас сесть как можно удобнее, расслабить нижнюю челюсть, вдыхать носом, выдыхать ртом со звуком. И важный момент – пусть с вами происходит все, чего хочет ваша психика, разрешите себе все, не препятствуйте выходу эмоций. У кого хорошая фантазия, и кто хочет привнести больше света в своё состояние, представляйте картинки, которые вас радуют.

Все начали устраиваться поудобнее на креслах. А девушка с красными волосами все никак не могла найти комфортного положения.

– Может быть, вам лечь по рояль?– предложила решение преподаватель.

– А так можно?

– А почему нет? Говорят, оттуда особенное звучание.

Девушка с красными волосами легла под рояль, мы все устроились поудобней, и музыка зазвучала… Это была импровизация. Я не знаток музыки, но в том, что тело мое знает больше о ней, чем я, уверена.

Я представляла море. Очень светлые образы поплыли в моей голове. Сначала заходила в море, кружилась в нем, и музыка кружилась вместе со мной, струйки воды разлетались в разные стороны под звуковую импровизацию. Потом струйка покатилась по моей щеке в такт мелодии. И сразу – вторая струйка по второй. Потом я ходила по мокрому песку босыми ногами, а музыка ступала за мной по пятам. Одновременно я чувствовала, как верхние веки касаются нижних, и их разделяет соленая влага, как тяжело сохранять правильное дыхание и продолжать дышать в моменты эмоциональных приливов. Потом я парила белой птицей, кружилась над морем, и звуки парили в воздухе, а потом я летала к разным своим знакомым, друзьям из настоящего и прошлого и раздавала им белые конверты с письмами. И по щеках моим вместе со слезами стекала белая пудра. Потом я летала в лесах и собирала шишки, почему именно шишки – не знаю, и сидела на чёрных ветвях, и под глазами моими растекались чёрные веточки, образованные из туши. Я снова вернулась к морю. Брызгала морем в разные стороны и брызгала смехом, и брызги каплями разлетались в разные стороны. И звучащие ноты словно рассыпались, разлетались одна за одной. И соленые капли сначала вытекали двумя ручьями, а потом нетронутые стекали в одно устье на подбородке, падали по одной капле на шею, и стекали в ямку между ключицами. И музыка стекала. Каждая капля в ноту, по нотам капали. Капельки танцевали под музыку, импровизировали вместе с ней.

Не знаю, как восприняла музыку девушка с красными волосами из под рояля, было ли для неё звучание особенным, но для меня было…

С белыми конвертами, Евгения Захарова.

Записка 11.

Обход.

– Доброе утро, первая палата. Какие вопросы, жалобы, пожелания?– спросила заведующая отделением, войдя к нам в палату в компании психиатра и психолога.

– У меня есть вопрос, – сказала Виолетта, – Я уже четвёртый день с высокой температурой, и хотела бы знать, отпустите ли вы меня на лечение в больницу?

– Да, я помню про вас, сегодня приедут ваши родители, и мы все обсудим. Ещё вопросы?

– Я хочу сказать, – сказала я. – Не спала сегодня опять всю ночь. У меня бессонница. Назначьте мне фенозепам. Я ходила ночью и мешала спать соседке по палате.

– Так, а чего вы ходите по ночам? Вы же взрослый человек и должны понимать, что это может кому-то помешать, – сказала заведующая.

– Ну, я есть захотела, поэтому и встала.

– Займитесь решением вопроса, – обратилась заведующая к психиатру повелительным тоном.

– Так я же вам назначал кветиапин. Вы сами от него отказались на следующий день! – сказал мне психиатр, лукаво улыбаясь одними глазами. У него вообще такая харизма, что кажется будто он все время смеётся про себя, сохраняя при этом серьезное выражение лица.

– Да, потому что он как бахнул мне по голове, что у меня аж картинка перед глазами поехала и цвет поменяла. Я еле до палаты дошла. Он слишком тяжёлый, мне нужно что-нибудь полегче.

– Вы думаете фенозепам полегче? – спросил с сомнением психиатр.

– Фенозепам ещё хуже, – добавил деловито психолог.

– Не знаю, я его принимала, засыпала незаметно, без всяких ударов.

– Он вызывает привыкание! Вот вы сколько его принимали?– спросил психиатр.

– Пару недель, – ответила я.

– А вы знаете, что от него может развиться слабоумие? – спросил психиатр и строго посмотрел на меня, поблескивая глазами. – Вы посещали лекции по теории психологии?

В этот момент психолог тоже строго посмотрел на меня.

– Один раз, – ответила я смущенно, – потом у меня были…

– Очень плохо! Вот 2 вам за это! Как раз на теории психологии и рассказывали про вред фенозепама, пока вы шлындали неизвестно где!

Я улыбнулась на один бок, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

– Таблетки – это вам не наркотики, чтоб от них сразу становилось хорошо. От них становится…

– Сразу плохо, – дополнила я.

– Хорошо, но не сразу, – поправил меня психиатр. В любом случае, я уже назначил вам другой препарат, сегодня испробуете!

– Спасибо.

С двойкой, Евгения Захарова

Записка 12.

Биполярочка.

– А мне сегодня диагноз мой озвучили, – призналась за чаепитием Ангелина.

– И какой у тебя диагноз? – поинтересовалась я.

– Биполярочку поставили.

– Биполярочку?

– Маниакально-депрессивное расстройство.

– Ого! Ничего себе! Ты сама спросила? – воскликнула я.

– Да, – засмеялась Ангелина. – Врач говорит: «Так это же сразу видно по тебе». Больше всего мне понравилась реакция мамы. Ржу весь день. Звоню, говорю ей: «Мам, а мне маниакально-депрессивное расстройство поставили», а она говорит так спокойно и ласково: «Ну, хорошо».

– Слава Богу, не шизофрения!– заметила я.

– «Ну хорошо», – говорит. Просто так.

– Так ты же нормальная!

– Так это нормальные люди и есть.

– Ну и что такого, у меня тревожно-депрессивное расстройство, – сказал Петя.

– А у меня расстройство адаптации, – сказала я.

– Самое безобидное расстройство, – заметил мне Паша.

– А что это такое – расстройство адаптации? – спросила Ангелина.

– Это я когда с неба прилетела, к Земле не смогла адаптироваться, – пошутила я.

Ангелина изумленно на меня посмотрела.

– Мне кажется, у тебя не только расстройство адаптации.

– Возможно. Этот диагноз мне психиатр мой ставил в психоневрологическом диспансере. А здесь может и другой поставили уже. Надо, кстати, спросить, интересно.

– Ну и ладно, биполярочка – это же не психическое расстройство, – попытался утешить Паша.

– Психическое!– возразил Петя, – и тревожно-депрессивное расстройство – это психическое расстройство и расстройство адаптации – тоже! Мы все здесь психи!

Когда я поступала в клинику неврозов, боялась опять не адаптироваться, зная своё расстройство и переживала, что окажусь в обществе психов с различными расстройствами. Но моя знакомая, которая тоже когда-то лежала там, сказала мне: «Не переживай, там хорошие люди. Замечательные». И действительно, ни одного плохого человечка за все время пребывания здесь я не встретила. Все замечательные. Психи, правда, но замечательные. Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! И биполярочка замечательная, и тревожно-депрессивное расстройство замечательное. Да и вообще мне здесь просто замечательно. Ещё в этих людях замечательно то, что они открыты и искренни, почти всегда шутят и смеются, и шутят, кстати, замечательно, не смотря на все свои расстройства и диагнозы. Они поразили меня тем, что не хотят казаться кем-то другим, кем не являются, что не хотят казаться успешными, счастливыми, состоявшимися и состоятельными, выдающимися, исключительными или ещё какими-нибудь замечательными. Они никогда не расхваливают себя прилюдно. Они вообще не хотят казаться. Они не готовы на все, чтобы их заметили, чтобы их отметили. И это заметно. И это замечательно. Они открыто говорят о своих проблемах, если спросить. Они умеют находить радость и счастье в каждом дне, независимо от обстоятельств. Они как дети. Артистичные, обаятельные, непосредственные, харизматичные. Они смелые, совершенно не боятся того, кто как на них посмотрит, кто что о них подумает. И сами никого не судят. Принимают друг друга, как есть, делятся всем, что есть. Каждый вечер мы устраиваем «большой стол», на который каждый приносит что-нибудь вкусное, играем в мафию, карты, уно и другие настольные игры. И, кстати, замечательно играем. Когда кто-то с другого отделения заглядывает в столовую, обычно спрашивает: «А что, у кого-то день рождение?». «Нет, у нас так каждый вечер», – отвечает кто-нибудь из нас. Курить ходим все вместе, курим замечательно, и обратно уходим вместе. Они открыты к общению. В них нет гордости, надменности, предвзятости, холодности, отстраненности, высокомерия, агрессии. Они не стремятся манипулировать, подавлять, властвовать, навязывать, указывать. Они сострадательны, внимательны, просты. В их обществе легко и свободно. Но иногда они плачут. Смотрю все время на девушку с красными волосами и ее молодого человека. Замечательная парочка. Хоть у него и не красные волосы. Но как он ее поддерживает, защищает, огораживает, помогает, вытирает ей слезы, весь в ней, весь направлен на неё, никуда без неё. Как будто и у него волосы красные.

Я вот думаю, а может все так, потому что мы просто все под антидепрессантами? Как сказала сегодня Ангелина, «простите, что немного торможу, я под кветиапином». Так что, если что, простите, если все мне кажется таким замечательным, я под антидепрессантами.

С замечательными, Евгения Захарова.

Записка 13.

ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ в клинике неврозов.

Подъем у нас всегда в 8 утра. На завтрак только каша! Гречневая, пшенная, рисовая, манная. Разная. Иногда каша бывала ещё и на ужин. С учетом того, что я кашу не ем совсем, периодически я оставалась без завтрака и без ужина. Хорошо, что к каше давали хотя бы бутерброд или яйцо. Завтракали мы все вместе в столовой.

– Не спала опять сегодня полночи, – поведала я. – Психиатр выписал мне новые таблетки, даже дозу удвоил, а эффекта нет. У меня бодрость такая полночи, аж танцевать охота.

– Так и станцевала бы!– засмеялся Паша, – только потом за тобой бы скорая приехала.– А что за таблетки он выписал тебе?

– Не помню название, что-то связанное со сном.

– Какого цвета таблетки?

– Розовые.

– Сонопакс?– предпологает Паша.

– Да, точно. А что это?

– Лучше тебе не знать.

– Так это нейролептик! – возмущаюсь я, тут же погуглив.

– А ты что думала? Валерьяночку тебе выписали?

– Вроде того. Думала снотворное или успокоительное. Я не могу успокоиться, поэтому и не сплю.

– Так чтобы ты успокоилась, для этого к тебе психиатр приходит на ночь и говорит: «Успокойся! Успокойся!», – пошутил Сава. Мы хором рассмеялись. Я хохотала на всю столовую, так что остальные пациенты недоуменно косились на меня.

– Я сегодня ещё проснулась под дагестанскую музыку, – продолжала я,– у меня соседка из Дагестана в 8 утра включила мне ее со словами: «Вот тебе хорошая музыка, чтоб ты быстрее проснулась». После этого мой недавно начавшийся сон снова закончился. Если б она ее ночью включила, я б ещё под неё и станцевала, веселая такая, зажигательная песня.

– Да, не скучно тебе, – замечает Паша.– Жень, ты домой сегодня поедешь?

На выходные многие из клиники неврозов уезжали домой с разрешения медсестры.

– Нет, у меня нет здесь дома.

– Почему?

– Потому что то место, в котором я живу, я не ощущаю своим домом. И мне комфортней в клинике, чем там.

– Ты серьезно? – удивляется Паша, сочувственно глядя на меня.– Но все уедут. Вот кто тебя будет смешить, если ты тут одна останешься?

– А мне и одной смешно, – улыбнулась я.

– Это диагноз! – захихикал Паша.

После веселого завтрака мы, как правило, шли на процедуры. Например, я ходила на «дарсонваль головы». Это когда голову расчесывают расческой с током. И волосы встают дыбом. Это чтоб сон был лучше и голова не болела. Или, например, процедура «гальванический воротник». Воротник этот мокрый и под током. Ты ложишься спиной, и тебя шандарахает током. Это, чтоб ты взбодрился, и спина не болела.

На обед у нас всегда было первое и второе. На второе обычно то, что осталось от первого. Например, на первое суп с капустой, а на второе тушеная капуста. Или если на первое суп с картошкой, то на второе тушеная картошка. Все логично.

Потом у нас наступал тихий час. Далее какие-нибудь занятия – психотерапия, музыкотерапия, танце терапия, изо терапия и ужин. На ужин всегда что-то разное, неизменен только компот. Главное, что к завтраку, обеду и ужину у нас всегда подавался смех. Здоровый, заразительный смех. На десерт. А после ужина по традиции настольные игры, сопровождающиеся, как правило, бурными эмоциями, из-за которых вероятно я и не могла успокоиться.

Успокойся, Евгения Захарова.

Записка 14.

Неплохой сексуальный объект

– Ну, как у вас дела? Чем меня порадуете? – поинтересовался психиатр клиники неврозов, когда я вошла в его кабинет.

– Мне нечем вас порадовать, к сожалению, – ответила я.

– А чего так?

– Не помогают таблетки. По три часа не могу уснуть.

– Бли-и-ин!– протянул доктор и достал из стопки мою карточку.

– Вчера вечером даже почувствовала раздражение.

– А днём чувствуете раздражение?

– Нет, у меня всегда хорошее настроение, это было только из-за недосыпания.

– А бывает у вас такое состояние, что слабость, вялость, голова болит и кружится?

– Сейчас у меня такое состояние.

– Понятно, – ответил доктор и что-то записал в карточке.

– А бывает у вас такое состояние, что наоборот – приподнятое настроение и когда другой человек что-то эмоционально рассказывает, хочется к нему подключиться?

– У меня часто такое состояние и без таблеток.

Доктор оценил мое высказывание продолжительным взглядом.

– Ладно, назначу вам капли. По норме положено 10, я назначу вам пять.

– А почему так мало? – возмутилась я.

– А потому что потом вы опять будете говорить, что вам от лекарство плохо и писать заявление об отказе его принимать. Начнём с маленькой дозы, потом увеличим.

– У меня ещё один вопрос.

– Слушаю.

– У меня такое… странное чувство… в районе сердца, не знаю, как объяснить. Как будто… душа болит. Это физическое ощущение, переходящее в эмоциональное. Как будто у меня на сердце ниточка, и что-то тянет за неё. Как мышечная боль спазмами, только душевная. Она не все время, а периодически. И когда она нарастает, хочется плакать. Но конкретной причины нет.

– Как будто кошки скребут?– уточнил доктор.

– Не знаю. Возможно. Но я чувствую себя собакой.

– Собакой? В каком смысле?

– Мне кажется, такое чувствуют собаки. Как будто чуйка, предчувствие, что-то беспокоит, тоска.

– Тоска? Понимаю, понимаю…

– Я нечто подобное ощущала в детстве, когда уходила из дома в школу. Мне не хотелось идти в школу, потому что мне там было плохо. И вот сейчас опять появилось такое же чувство.

– Интересно. А сейчас почему?

– Не знаю. В клинике мне все нравится.

– Вы после выписки что планируете делать? Уезжать из Питера? Вам же не подходит город.

– Вы это помните? – изумилась я.

– Да.

– Я не знаю, что я буду делать и куда поеду. Мое будущее мне неизвестно.

– Но ведь оно будет зависеть от ваших действий

– Да, но у меня нет планов. Я ничего не знаю.

– Вы же актриса. Вы планируете играть?

– Нет. Я собираюсь с этим завязывать.

– Почему?

– Потому что это привело меня в клинику неврозов.

– Но вас же не профессия сюда привела?

– Профессия. Одна из главных причин. Ненужность в ней.

– И чем же вы тогда планируете заниматься?

– Я веду свой блог. Планирую писать и развивать его.

– Вам нравится писать?

– Да.

– А чем вы больше всего любите заниматься?

– Творчеством. Исключительно.

– Вот. А вы кем хотели стать? Какую перед собой цель ставили высшую?

– Великой актрисой, – улыбнулась я иронично.

– Вы не можете ставить перед собой такую цель, потому что это зависит не только от вас. Вы предъявляете к себе слишком высокие требования, видите, что не соответствуете им и не принимаете себя. Вы принимаете себя, только если вы великая, а если обычная – нет.

– Да, вы правы. Я в детстве сначала хотела быть великом художником, потом великим журналистом, потом великой актрисой. Главное, это приставка.

– Великий.

– Да.

– Вам нужно просто немного снизить планку для себя. Просто делать то, что нравится. Ваш тип не может делать то, что ему не нравится. Вы так не сможете. Есть волевые типы, они устроены иначе и могут перестроиться. Вы – нет. Если вы будете делать то, что вам не нравится, вы через полгода окажетесь в глубочайшей депрессии. Это я вам точно говорю. Людям с истероидным правящим вектором, как у вас, нужен зритель. Среди актеров это очень частый тип. Вы зачахнете без сцены.

– У меня в интернете есть зрители и читатели.

– Интернет – это, конечно, хорошо, но сцена – это совсем другое, согласитесь. Вам нужен живой зритель. Вы можете играть в небольшом театре, необязательно покорять золотые горы.

– Не все так просто. Я больше не могу слышать «нет».

– Вы боитесь отказов?

– Да. Их было слишком много. Я больше не могу слышать отказ, у меня травма, и поэтому не хочу этим заниматься.

– Вот у меня есть друг. Некрасивый, толстый и лысый. Он когда идёт знакомиться с девушками, его, естественно, все отшивают. Но он не расстраивается. Говорит: «ну и ладно» и идёт дальше знакомиться. Одна отшила, вторая, третья, а какая-нибудь десятая согласилась пойти с ним на свидание.

«Но я не толстая и лысая», – подумала я про себя, – меня то чего отшивать!»

– Меня часто отшивают продюсеры. Не столько режиссёры, сколько продюсера, – сказала я.

– Потому что там все решается, независимо от вас. Вот если пил ваш агент с продюсером, вы будете сниматься, а если не пил – не будете. Вот если я вылечу какого-нибудь режиссера или продюсера, а он меня спросит: «чем тебя отблагодарить?», а я скажу: «хочу сняться в кино». И я снимусь.

– Да, я знаю одного психиатра, который снимался в кино.

– К тому же продюсеры часто видят в актрисе сексуальный объект.

– А что, я плохой сексуальный объект? – возмутилась я.

– Не-е-ет!

– Нет, не плохой?– уточнила я.

– Нет, я не это хотел сказать!– выдохнул доктор.– Я имею в виду, доступный сексуальный объект.

– А-а-а! А какой вы поставили мне диагноз? – решила я наконец задать давно волнующий меня вопрос.

– Да не надо, зачем вам.

– Интересно.

Доктор полистал мою карточку.

– Расстройство адаптации.

– Да, это мой психиатр мне ставил. А вы что поставили?

– «Ваш» психиатр? – удивился доктор, видимо думая про себя: «А я тогда кто?»

– Ну, я имею ввиду из психоневрологического диспансера, – уточнила я.

– А-а. Конверсионное расстройство, – вынес доктор.

«А что это? – подумала я про себя, – ладно, потом погуглю».

– Понимаете, вы человек, который отличается от большинства. Правильно?– спросил доктор.

– Правильно.

– У вас есть ваши личностные особенности. Я не могу оценивать вас без их учета. Если бы вы могли не обращать внимания на отказы, быть к этому более равнодушной и более уверенной в себе, вам было бы значительно легче. Вы очень зависимы от внешних обстоятельств.

– Да, я знаю. Вы правы. Но я не могу так реагировать, мне очень сложно.

– Я знаю. Я это прекрасно понимаю. От этого и весь ваш невроз.

– Спасибо, доктор.

– Пожалуйста. Значит, ЭКГ вам ещё назначу… Так, ну что у вас тут ещё, – задумчиво произнес доктор, листая мою карточку, – на физиопроцедуры ходите?

– Хожу.

– На музыкотерапию?

– Хожу.

– Витамины вы колоть не хотите…

– Не хочу.

– Со среды у вас групповая психотерапия, – сказал доктор, предвосхищая мою реакцию,

– Ура-а! – воскликнула я и захлопала в ладоши. Давно ждала этого момента.

– Завтра зайдите ко мне, расскажите про ваши ощущения от капель.

– Хорошо.

Не толстая и не лысая, Евгения Захарова.

Записка 15.

Групповая психотерапия.

– Закройте глаза, – начал психиатр размеренным тоном, предварительно выключив в кабинете свет.– Представьте, что вы идёте по старому заброшенному городу… Вы идёте прямо, прямо и доходите до центральной площади… Рядом с площадью вы видите фонтан… Справа от фонтана вы видите узенькую улочку. Поверните на нее… Вы идёте по переулку вперёд, вперед и слева видите маленький старый заброшенный магазинчик… Вы заходите в него… Там все покрыто пылью, и никого нет… И вдруг вы видите какой-то предмет, который лежит за прилавком… Что это за предмет? Как он выглядит? Спросите его, как он тут оказался, и кто его хозяин?