Читать книгу Былицы-2 - Евгения Ивановна Хамуляк - Страница 1

От автора

Дорогие друзья!

Как радостно, что вы держите в руках уже вторую мою книгу с былицами! Значит, вам полюбились герои первой: мудрая староста Павлина Куприяновна, Бестолковая Танька, волшебная Радужка, добрая Маруся Коза со своими козлятами, живые Мишка с Мурашкой и другие. Все они мне, как любимые друзья и товарищи стали! В этой книжице вы прочтете продолжения про некоторых из них, ну а с иными я познакомлю вас впервые, и буду надеяться, что они вам тоже полюбятся. Часто читатели, взрослые и малые, просят меня написать продолжение про запомнившихся им героев, я им все отвечаю: не от меня это, к сожалению, зависит, друзья. Эти добрые молодцы и девицы, будто жившие наяву, сами, когда считают нужным, вдруг нашептывают мне на ушко про свои забавные похождения, встречи знаковые да дела сказочные, от которых тепло и легко на душе становится. А все почему? Да по тому, что все эти былицы про нас с вами, про дом наш общий, про родных любимых, про родину широкую и необъятную и про любовь. Приятного чтива и добренького здоровья!

«Деревенька»

Жила-была одна деревенька. Не большая, не маленькая да хорошая. И люди в ней жили не плохие – добрые, но со своими причудами, как везде по Земле-матушке, которая каждому раздаёт по справедливости, а уж как распорядиться и где применить сам человек решает: по уму али по глупости.

Дворов двести в той деревеньке стояло, а может четыреста, хотя, может показаться, и все восемьсот – никто не считал, но каждый из соседей друг друга знал вдоль и поперёк со всеми достоинствами и недостатками, привычками и причудами, хозяйством, фамилией и скарбом.

Порой люди сами о себе многое чего не знали, но соседи всегда рядом, всегда под рукой, чтоб разъяснить что к чему. По такому случаю каждому прозвище давали – традиция такая водилась,– что не в бровь, а в глаз; сразу все понятным делало – с кем дело имеешь.

Вот скажем, Пашка Кулак. Был Павел – мальчишка-пацан, а взял и женился на вдове с двумя детьми поперёк родительского и соседского мнения. И только хотело общество бучу поднять, а он им раз – кулак. Смотри, что пацан, "молоко на губах ещё не обсохло", а в миг – мужчиной осел. Все примолкли, с тех пор Пашу Кулака уважают, стороной обходят. Знают, самостоятельный он, сплетням и инсинуациям не поддающийся.

А ещё, от чего в деревне порядок водился – от того, что староста в ней стоумовый жил. Кронид Егорыч Курдюмов.

Однажды пришло в голову его наимудрейшую Книгу Дворовую Путевую завести про всех и вся, куда он добросовестно пометки делал про каждого. Судил не по словам, а по поступкам.

Делилась книга на две части: черный список, как водится, и светлый.

Вот уже тридцать лет, а может все пятьдесят вел. Роптали некоторые, просили книгу истребить, ибо однажды попав в чёрной список Кронида Егорыча, другие жители переставали доверять такому человеку: в долг не давали, на поруки не брали, замуж или жениться старались сторониться.

Сам староста не раз думал про своё изобретение, мыслил так: родившись дураком, ещё не факт, что дурно проживешь свой век, коли сердце доброе и открытое. А вот если ума-разума не хватает с другими людьми по-хорошему жить, – хоть "семь пядей во лбу" имей – все без толку! Не выйдет из тебя ни верного мужа, ни доброй жены, ни соседа дружного.

Многие радовались мудрости уважаемого и часто к нему за советом приходили: мол, что может сказать о том или ином человеке, какую рекомендацию дать.

Однако заметил Кронид Егорыч, что в дом его из всей деревни одни и те же ходоки ходят. Кто за чем. В основном, пожаловаться и накляузничать на ближнего своего – этим любили бабы заниматься; другие за всякой малостью приходили: поговорить, душу отвести, на молодежь посетовать, – этим старики и бездельники в основном баловались, будто работы в поле или в доме мало. Основной же причиной визита становилось страшное происшествие – беда или напасть какая.

Видимо поэтому за всю свою карьеру Кронид Егорыч никогда не переизбирался. Не было в селе других смельчаков, или как в народе шутят, – дураков, которые могли вот так среди ночи, себя позабыв, бежать вызволять односельчан: нож из руки мужа дурного вынимать, самоубийцу из петли вытаскивать, драки разнимать, усмирять и призывать к порядку стойбище свое кровно-родовое. От того прозвали его Тараном. Ибо был он большой и солидный, на таран брал всех, кто смуту наводил, не смотрел ни на возраст, ни на положение. Был суров, но справедлив. Уважали Тарана и побаивались, даже те, кто паутину за спиной паучью плел. Порой Кронид Петрович в острастку всех жалобщиков, приставал да сплетников выселял из деревни, чтобы россказнями своими бестолковыми другим не мешали жизнь свою ровно строить. Ну а с придумкой Книги Дворовой Путевой поубавилось досаждающих и зудящих нахлебников. Как прознали все непутевые, что можно вовек потерять имя и доверие свое, так жалобы и прекратились. И настал мирный век, когда каждый друг другу – добрый сосед да родственник, а во главе мудрый муж, всем пример и заступник.

За долгую память свою уверовал староста, что если уж не в ту графу попал глупый человек, – редко когда в другую перепрыгнуть случалось. Если вор, то хоть руку отруби – а будет воровать подлюка. Уж если изменил одной, пусть не ждет другая верности до гроба, рано или поздно натура свое возьмет. Уж если уродилась дура-дурой – тут хоть кол на голове чеши, а ни приданное, ни внешность не помогут, испортит девка и себе и другому жизнь. Хотя случались и исключения из правил. Таких Кронид Егорыч особым знаком отмечал и долго присматривался, от чего это судьба путь сменила. Видимо поэтому книгу свою «Путевой» назвал.

Да вот не задача случилась с книгами-то и мировым порядком, когда век самого Тарана к концу подошел. Некому стало уклад благоустроенный в деревне хранить.

Но, как известно, свято место пусто не бывает. Посовещался люд из глав семейств больших и пришли все к выводу, что лучше, чем супруга уважаемого почтившего Кронида Егорыча – Павлина Куприяновна Курдюмова, никто не сможет добро продолжить дело старосты. И с низким поклоном и большим почтением просили ее взять бразды правления в руки свои хозяйственные. Знали все, что была она заглавной помощницей, мудрой советчицей, «правой рукой» своего супруга. Да и для вдовы, что сама на дерево древнее похожее с корнями мощными и сильными, такой ураган, как смерть любимого мужа, пережить без дела не суждено было б. Вырвало бы из потока жизни, как сметает самых крепких, кто прогибаться не умеет.

Так и стала Павлина Куприяновна первой женщиной-старостой в деревне. Завидев ее на улице, в пояс кланялись и большие, и малые; прибегали в ноги плакаться и советы спрашивали по разным житейским делам. И хотя строга была, на слово резкая бывала, взглядом сурова, знали все, что добрая и душевная женщина она, подстать сердцу своему большому, в которое вся деревня умещалась вместе со скотом и пожитками. За всех болела, переживала тайком, помогала и способствовала, последнюю рубаху не жалея. Верно тем и расслабила общество, ибо с ее приходом разомлели некоторые. Давала слабину Павлина Куприяновна – не карала, когда требовалось с плеча рубить, не выдворяла – когда надобилось. По-женски давала еще разок исправиться. Порой зазря…

Вот на ее веку и произошла та былица, о какой сказ ведется.

Ну а как в сказках водится, – малость мы ее приукрасили. Не без этого. Приятного чтения вам, друзья!

***

Посередине деревеньки стояло три домика. В свои года золотые пшеничные цвели сады и колыхалась густая нива в полях, рождались дети, праздновались именины, гостей была полная светелка. Дружили меж собой хозяева, обменивались объятиями да подарками, помогали чем могли и каждый день здоровались. И на счастье у всех троих по дочери народилось. Мечтали счастливые родители, что дети так же дружбу меж собой продолжат. И не прогадали.

Однако жизнь длинная свое привносит без спроса и без позволения.

В один год не стало родителей у сестер-соседок. Забрала их судьбинушка, оставив сиротинками.

Павлина Куприяновна и другие женщины помогали очень: заглядывали, присматривали, поддерживали кто чем может. Надеялись все, что судьба жестокая смилостивится к девчушкам и даст пожить послаще потом: мужей верных и любящих пошлет, здоровья богатырского детям, друзей и соседей добрых, как когда-то их родителям.

И вроде на первый взгляд хорошими девчонками взрастали, не смотря на тяготы сиротства…

***

Аленка, к примеру, та, что с первого домика с витиеватым искусным наличником, из троих самой красавицей слыла. Щеки румяные, глаза светлые, фигура ладная, будто пирог сдобный только из печи. Всегда улыбается, всегда в хорошем настроении, где не встретишь. Женихов – видимо-невидимо и наших, и приезжих-залетных. С утра поспать не дают, спозаранку зовут Аленку на гуляния, на балалайках да свирелях звянькая.

Как назло эти три домика как раз напротив Павлины Куприяновны и выстроены были. Так что собственнолично все эти свистульки да песнопения день и ночные на глазах проходили, пришлось даже старосте пару раз замечание девушке сделать. Нехорошо, мол, шутить с ребятами, которые как шершни на мед слетались к домику. Но Аленка только отмахивалась: дескать, не виноватая – не звала окаянных, сами прибегают! От того видимо прозвали в деревне ее Аленка Шустра Щука. Говорила девица, что скоро замуж не собирается, не встретила того самого, кто подстать: этот не их богатых, другой не из уважаемых, третий прост, четвертый не здоров, пятый стар, шестой волосат. Только головой качала на такие рассуждения Павлина Куприяновна и решила под контроль девицу взять, присмотреться, чем помочь-то воспитанию можно. Стала чаще к ней в избу заглядывать, да поймать девчонку оказалось делом не простым. Занята была с утра до вечера. Но коли староста себе задачу поставила, мало что могло ее с пути сбить. Нашлась минуточка и у Шустрой Щуки. Заглянула к ней Павлина Куприяновна и увидела что ждала. И сама своим ожиданиям огорчилась, ибо была изба пуста, не ухожена и грязна, будто и не жил там никто вовсе, а так захаживал переночевать.

– Что-то у тебя, Алена, пирогами не пахнет. Али муки нету иль куры яиц не несут? – расспрашивала староста девицу, которая куда-то опять засобиралася.

– Да, какие куры, тетенька? – рассмеялась задорно девушка, от чего щеки еще больше раскраснелись. – Да и некогда мне пироги-то печь, сегодня ж праздник у Куликовых. Среднюю дочь сватать приедут. Богатый жених из дальних краев. Авось не один пожалует, а с друзьями. А богатство к богатству идет, денежка денежку любит. Может, я чем там пригожусь. Вот тогда и напекут пирогов – наешься, Павлина Куприяновна, от души! Уж я закачу «пир на весь мир»: с капустой, с луком жареным, с щавелем да ревенем, с картохой. – И опять давай смехом заливаться, алый поясок на талии туго затягивать, от чего дух перехватило и щеки аж свекольным цветом пошли.

– Щедра ты, девочка, спасибо за добрые слова, – кивнула староста. – Одно не пойму, ты то на празднике причем, если ни богатства, ни денежек, ни положения, ничего у тебя нет.

Воротнула резко голову Шустра Щука и недобро на гостью посмотрела, улыбку на ходу теряя. Тяжелый взгляд у Аленки был, да не такие Павлина Куприяновна видывала. Поймала взгляд, как искру в сухой день и залила своим поток бурным, не отпуская, усмехаясь. Тут же девчонка на попятную пошла, опять рассмеялась Аленка своим привычным смехом, вроде разгоняя досаду мимолетную:

– Так ведь никто не знает, что я не богата. Да и для девицы, в особенности красавицы, – и опять к зеркалу повернулась, пальчиками губки щипая, чтоб алым налились цветом, – не так важно это. Чей, не на доме женятся или на пирогах.

– А на чем? – вставила быстро Павлина.

– На чем-на чем?– надула губки Шустра Щука, глаза закатывая, прикидывая ответ. – На фигуре! Вот на чем! Со мною любому жениху пройтись приятно будет, хочешь по деревне, хочешь по селу, а хочешь – по самой столице! Да мне под ноги принцы падали, если хотите знать, – покрутила сдобные бока с удовольствием Аленка и сама себе в зеркале удовлетворительно кивнула. Хороши бока-то ничего не скажешь – лакомые.

– Это когда это в наших краях принцы хаживали? – не унималась староста.

– Эх, – махнула рукой Шустра Щука, – значит, будут падать, – глазом не моргнула Аленка на комментарий язвительный. – Не хочу я словно рабыня какая пироги мужу всю жизнь печь. Если надо будет – мы у Лидки купим. У нее они сладкие да пышные получаются.

– А чем же ты тогда заниматься станешь? – продолжала сидеть и расспрашивать староста, хотя видела, что девка уже нарядилась и шибко торопится, не знает как выпроводить гостью навязчивую.

– Покамест не знаю, но я всегда себе дело найду. Унывать не привыкшая. Ты прости меня, Павлина Куприяновна, не подумай, что справаживаю, что твои разговоры не важные для меня, да тороплюсь очень. Ждут меня подруги веселые да праздник честной, – и добродушно улыбнулась, на дверь косясь. – Потом придешь и все послушаю-выслушаю. Поговорим по душам…

– Ты, Алена, именно что справаживаешь, – устало и грустно сказала мудрая женщина, вставая. – Расстроила ты меня, девушка, своим житьем-бытьем-поживанием. – И остановившись в дверях, серьезно посмотрела на Шустру Щуку и по плечу погладила. – И мать твоя пустословая была, да Бог сжалился – мужа хорошего подарил, тот словно якорем ее прибил к стану родном, а то б понесло, как лист осенний кружить. Она ж, как и ты, всегда за забор глядела, будто утка дикая. А ведь там хорошо, где нас нет…

И ушла, не оборачиваясь.

***

На следующий день, дела отложив, решила Павлина Куприяновна другую сиротку проведать с левого домика, Варвару, что в деревне Лебедкой прозвали.

Высока была, хороша, с шеей тонкой горделивой лебединой.

Зашла в ее избушку и тоже вздохнула тяжело. Было убрано, да не душевно: темно, холодно и тоскливо. А Лебедка сидит на скамье, будто гостей не замечая, вся в чтение книги погруженная. А книг в доме – рой пчелиный!

– Здравствуй, Варвара. Пришла проведать тебя. Как живешь? Что делаешь? Никто не обижает? Всего ли хватает? – стала расспрашивать староста. Так и не дождавшись приглашения, уселась рядом на лавочку, что полна книгами стояла, пришлось переложить на стол. Лебедка даже не шелохнулась, только взгляд с буков на гостью перевела.

– Здравствуйте, Павлина Куприяновна. Хорошо живу, не хуже других. Спасибо за интерес.

– Что делаешь?

– Читаю… Учусь уму разуму из книг, что отец после смерти оставил мне в приданное. А книга – это разговор по душам с самим мудрецом, что ее изрек. В деревне-то не с кем толком поговорить: все телки да лапти. Вот они мне друзья, – вздыхала Варвара, поглаживая переплеты берестяные.

– Это ты верно говоришь, – соглашалась Павлина Куприяновна, – нету таких как ты в нашей деревне. А что ж ты целый день сидишь-читаешь совсем не развлекаешься? Как веселишься-то? Как отдыхаешь?

– Веселятся простаки, тетенька. Мудрецы себя не расплескивают. Время ценно, что б его тратить попусту.

– Тоже верно глаголешь, – кивала староста, посерьезнее в девицу всматриваясь. – Вчерась у Куликовых сватовство сладилось, гуляют второй день теперь. Говорят жених богатый, друзей привез холостых с собой.

– Бывала я там, – отмахнулась Лебедка, корчась лицом, – те женихи, хоть и богаты, да из торговых, что я с ними буду делать, пену с пива сдувать и на усы наматывать? Это Аленке Шустрой Щуке в самый раз, а мне и словом перемолвиться не с кем было, – и в книгу свою опять уставилась, гордую шею согнув поплам.

Недовольно покачала головой Павлина Куприяновна да промолчала.

– Вот читаешь-читаешь, Варварушка, ты книги свои умные, а какая от них польза будет для тебя и мужа твоего будущего?

– Коли найдется такой человек, – воззрилась в потолок гордая красавица, от чего шея и вовсе в палку длинную растянулась и Варвара не на лебедя стала похожа, а как правильно народ подметил – на весло от лодки, – коли сыщется такой человек, чтоб оценить меня по достоинству: ум, добропорядочность, красоту, – не прогадает. Всегда в моем обществе найдет подругу достойную. Принесу в дом его уважение со стороны сородичей. Каждый позавидует такому выбору. Ибо берегла я себя, как «зеницу ока», душу развивая и тело в чистоте храня.

– Чей, и пироги печь ему станешь, коли пожелает твой князь? – вставила быстро Павлина Куприяновна.

Спустила взгляд свой с потолка до старосты Лебедка и хмуро отвечала:

– Пироги мы у Лидуськи купить всегда успеем. У ней только пироги с блинами и получаются хорошо. Поможем соседушке.

Опешила от такого поворота староста и замолчала надолго. Примолкла и Варвара Лебедка, в книгу свой взгляд злой вперив.

Наконец, вздохнула тяжело староста от такого гостеприимства холодного и, положив по-дружески руку свою на плечо девице, сказала серьезно:

– Скучно живешь ты, Варвара. Проворонили тебя родители. Да мать, помнится, в деревне так и звали Валька Ворона. Каркала и каркала на мужа своего, не стесняясь, вот и докаркалась – развалила счастье. Вон и у тебя мозги набекрень растут.

Скривилась Лебедка, позеленела от таких слов, да ничего не ответила.

– Упустили мы вас… – Сама себе вещала Павлина Куприяновна. – Беда это, Варя. Беда… – встала и раздосадованная вышла прочь из темной избы.

***

Долго собиралась, сердцем беспокоилась, не спала всю ночь, а на утро решила Павлина Куприяновна в средний домик заглянуть к третьей сиротке. В народе девчонку Лидусей Блинком прозвали. Частенько Павлина Куприяновна девушку встречала: то за водой, то за хворостом, то за грибами-ягодами бегущую. Со стороны ничего плохого не скажешь – девчонка как девчонка. Можно и красавицей назвать, а можно средненькой. Фигуры как Аленки Шустрой Щуки не уродилось, роста и осанки, как у горделивой Варвары Лебедки тоже не замечалось. Так себе – хорошенькая, ничего примечательного.

Вздохнула перед порогом Павлина Куприяновна и вошла в сени. Да застыла в дверях, носом воздух втягивая, ароматом сдобы да яблок печеных полного. А зайдя, радостно разулыбалась, глядючи на стол устланный мукой, на очаг разведенный потрескивающий, на шторки-половики-наволочки, расшитые маками да гвоздиками. Так и стояла в дверях Павлина Куприяновна и от запахов сладких совсем забыла поздороваться, головой крутя, разглядывая светелку девичью. Обернулась Лида на присутствие чужое и ахнула.

– Тетенька, да вы что ж в дверях стоите-молчите, меня пугаете?! И не предупредили о приходе! Я б раньше встала да тесто поставила, как раз поспели бы пироги к этому часу. Ох-ох-ох, – защебетала девчонка от смущения, от чего лицо ее светлое преображалось на глазах в прекрасивое, что не хотелось глаз оторвать.

– Как поживает старшая дочка? – поправила рассыпавшиеся из-под косынки волосы Лида, от чего лицо в муке смешно перепачкала. – Как средний сын живет? Здоровы ли внуки? – продолжала красавица, умудряясь одновременно расспрашивать со вниманием и быстро порядок наводить: закончить начатое, гостью усадить, самовар поставить греться. Отвлеклась Павлина Куприяновна, разомлела от запахов и тепла, стала на вопросы отвечать, которые волновали сердце ее материнское. В самом деле, давеча заболел внук, боялись за него всей семьей. Да спасибо все уладилось. Потом вспомнила зачем пришла и рассмеялась шумно своей забывчивости и гостеприимству теплому.

– Ох, я и глупая, завалила вас вопросами, – вдруг стукнула себя Лидуся Блинок по розовому лбу. – А вы верно по важному вопросу зашли.

– Да, это я варежку разинула от твоей шустроты да доброты, – погладила по плечу нежно девушку Павлина Куприяновна. – Я ведь вот что хотела узнать – как живешь? Как поживаешь? Всего ли хватает? Сирота ты у нас, да и родители при жизни не шибко баловали. – Всмотрелась староста в светлые глаза лучистые девчоночьи, нечаянной слезой вдруг наполнившиеся.

– Живу хорошо, не жалуюсь. Подруги лучшие есть на то: и компанией, и помощью посильною помогают. Вот у Варвары сегодня именины. Жду приглашения да готовлю угощения.

– А что ж ты-то готовишь? Варвара – не безрукая.

– Варя занята шибко. Новый том про рыцарей священного креста начала. А там лучше не отвлекаться, а то нить повествования в раз потеряешь. Я пробовала вместе с ней, да на тесто отвлеклась – сразу позабыла, что за чем идет. Придется заново…

– Да, пироги они такие – требуют внимание, – согласилась Павлина Куприяновна и заохала от удовольствия, вкушая первый горяченький из печи выманенный.

– Прям мармеладом во рту тает. Что ты с начинкой делаешь, от чего вкус волшебный такой становится?

– Так я медом смазываю и день держу-придерживаю, что б пропиталася. А потом сразу в огонь! С пылу с жару корочка берется карамельная.

– Ох, Лидок Блинок, ну ты и искусница, – нахваливала пироги гостья уважаемая.

– Да где там, – разрумянилась Лида у печи, доставая остальные, – это меня матушка научила, когда у нее редкий час отдыха выпадал.

Улыбнулась от разговоров теплых Павлина Куприяновна, на душе светло стало. С таким умением, заботой, расторопностью за девку не стоило беспокоиться. И что б полезной быть, не стала на разговоры время тратить, а допив чай, помогла допечь пироги да убрать со стола. А как засобиралась домой, Лидуся ей кулек с собой завернула тех, что больше всего полюбились с повидлом.

***

Вернулась Павлина Куприяновна домой радостная и, засев за книгу Путевую Дворовою, еще мужем начатую, так и записала: Девка Алена Володькина – распутная. Добра не ждать. На пустословие лишь способная. Левая колонка. Дальше. Девка Варвара Никитина скучна и скудоума, скупа и зла сердцем. Добра не ждать. Левая колонка.

Девка Лидия Середина. Хороша и пригожа. Хозяйственна. Душой ангел. Достойна хорошего. Правая колонка.

Закрыла книгу старую и успокоилась, зажила как обычно, временами за девицами поглядывая, через других расспрашивая кто чем живет, на праздники гостинцы посылая, сережки с бусами да куличи сладкие с изюмом.

***

Однако ж время бежит, свое привносит без спроса и позволения.

Нежданно-негаданно постучалось счастье в средний домик. Большой человек из соседнего селения через знакомых Куликовых прознавал про местных девушек, об умениях их и талантах, желая хорошо старшего сына женить. Куликовы, как водится, старосту спросили; посоветовала глава присмотреться ко многим, в том числе к Лидусе Блинку. Приходили сваты знакомиться на смотрины и остались довольны.

И в один из дней приехали на расписных повозках сваты с семейством и женихом во главе на официальные представления. Лидуся, будучи сиротой, попросила Павлину Куприяновну в качестве матери семью представлять. Староста с большим удовольствием согласилась, позвав своих тестя с братом, чтобы видела богатая сторона, что за сиротой стена стоит, имеются заступники.

Пришли, как положено, и самые близкие подруги, дела свои пресильноважные отложив.

Сели за стол, где самовар дымил, сапогом похрапывая, и давай разговоры разговаривать: так мол и так – вот такие дела.

Пока хвалили жениха, все сватов слушали, охая да ахая от удалости да резвости, богатства да положения молодчика, Павлина Куприяновна пристально за ним поглядывала. Он тихо сидел, не выпячивался, не краснел, не тушевался, светелку разглядывал. Кинул взгляд и на подруг, что по правую да по левую руку погремушками разряженными сидели. Кинул да не остановил глаз, а вот на Лидусе Блинке перестал по сторонам пялиться. А диво было дивное, как хороша была девушка в этот счастливый день. Медовое благодушие от нее по всему дому расходилось лучами золотыми, верное и чистое сердце не могло такое не заметить.

А когда закончили смотрины да представления, первыми родители жениха встали и подарили подарок знатный, от которого все рты разинули. Сережки с перстнем серебряным красоты необычной лишь принцессы достойной.

Свекровь будущая молвила:

– Не стесняйся подарок принимать, девушка. Мы решили, коли ты нам понравишься, если ты и впрямь так хороша, как говаривали, подарю тебе мои украшения, что в свое время моя свекрушка дарила. Только вижу я, что ты еще лучше, чем рассказывали.

Подняла голову Лидуся и приветливо улыбнулась женщине, и в поклон глубокий раскланялась, подарок принимая. Понравился ей жених и семья благородная понравилась…

***

Сыграли свадебку знатную, гуляли неделю целую, песни пели веселые – до хрипоты, танцевали – пока с ног не валились. Пир был на весь мир! Стол заполнен яствами: пирогами да щами. Понаехало друзей с родней – весь свет. Все веселые молодые да резвые. Одна лишь Павлина Куприяновна всплакнула, зная, что золотая умница в другое селение уезжает. Там светлее теперь станет, а здесь темнее чуток.

***

Прошло время. И плохое, и хорошее забылось в суете сует, туманом воспоминаний добрых устлалось, словно мхом пушистым поросло.

Однажды вечером, на ночь глядя, когда черемуха благоухает и особенно приятней спать в саду становится, чем в избе, постучали в дверь к Павлине Куприяновне.

Никого не ожидала староста в столько поздний час, но пошла открывать, в уме перебирая кому понадобилась. Сердякины помирены, Веселовы усмирены, Верендякина вчера разродилася, Орешкин теленка нашел…

– Здравствуй, Павлина Куприяновна, – поздоровалась тихо Аленка Шустра Щука, прячась в платок.

– Здравствуй, девица. Случилось что? – удивилась женщина.

– Можно поговорить?

– Заходи. Хочешь чая или водички яблочной?

– Спасибо, ничего не хочу, – грустно молвила Алена. – Знаю я, что давненько хожу у тебя в черных списках. Пришла просить, чтобы ты меня оттуда вычеркнула и перенесла в светлый список. Ибо много несчастья мне твоя книга несет. Никто из уважаемых и богатых семей жениться не желает. Ходить ходят, а как жениться – так на таких простушках удачливых как Лидка наша, – и как заревет белугой, слезы по румяным щеками размазывая. – Прошу, сотри из черных страниц. Я – сирота, некому помочь, некому за меня заступиться, ничего за душой нет, сама как могу кручусь, себе помогая.

Слушала Павлина Куприяновна Аленку и думала в какой раз: не глуп народ, когда прозвища раздает.

– А не думалось ли тебе для начала, деваха, от чего это ты ко мне в черные списки попала?! А не приходило ли в голову твою бестолковую, что своим поведением легким себе славу такую состряпала?! А не задумывалась ли ты на досуге, что ни гроша, ни друга, ни заступника у тебя нет, ибо ничего дельного ты не стоишь?! Вот и пришел час расплаты!!! Богатые люди, чей, не глупые, чтоб богатство свое на игрушку-блестяшку растрачивать, когда она и так сама в руки падает. А бестолковым ты в самый раз, вот они петухов перекрикивая, на заре кукарекуют у твоего окошечка, – сурово выговаривала Павлина Куприяновна, а потом, глядя на ручьи горькие, растаяла.

– Что же мне теперь делать-то? – всхлипывала Аленка Шустра Щука.

– Скажи ей-расскажи-по полочкам разложи, – уже не так грозно молвила староста. – Ох, и мало тебя в детстве пороли, мало воспитывали. Вот в орехе-то пустота и образовалася, – легонько стукнула кулаком по голове зареванной девушки.

– Дай совет, тетенька…

Вздохнула Павлина Куприяновна и села на лавку, горестно на гостью полуночную посматривая.

– Во-первых, никто про тебя у меня ничего не спрашивал. Никому ничего я не говорила. А коли спросили бы – ничего б и не сказала! Был б жив Кронид Егорыч – всыпал бы в бока твои сытые и отправил на работы полевые, бездельницу, что б честным трудом пропитание добывала. Да нету батюшки. А мой тебе совет не радостный. Собирайся и уезжай отсюда в другие края, да подальше, там, где никто никогда про Вечканово слышать-не слыхивал. И никому не рассказывай, кто ты и откуда. Чтобы слава твоя не догнала тебя в чужом краю.

На месте выбранном соврешь чего-нибудь. Ты это дело хорошо умеешь! Скажи: плохо жилось сиротинке, бедные края, злые люди, ты одна хорошая…

Встала Павлина Куприяновна и отошла в другую комнату, а вышла в руках с мешочком монет, достоянием накопленными для подарка для дочери, и с шубой белой кроличьей своей новопошитой.

– В дорогу держи. Далеко идти придется. Слезы утри, они тебе ни к лицу, ты не пропадешь.

Обустроишься на новом месте, побыстрее мужа выбирай. Да не привередничай! Пока твой характер и там не раскусили. Бери мужика поглупее, что б любил – все прощал. Постарайся все сказанное не забыть. Новый дом – новая жизнь, – и перекрестив, дала благословение.

Быстро девушка слезы утерла, радостно с пола привстала, старосту в щеку чмокнула и бывай, как знали.

– Хотя, привычка – вторая натура… – тихо сказала Павлина Куприяновна в след.

Так и сидела, думая о своем, пока в дверь опять не постучали.

***

– Ну, вот и хорошо, что в одночасье, – сказала Павлина Куприяновна, открывая дверь Варваре.

– Здравствуйте, Павлина Куприяновна, за советом пришла, – понуро опустила голову девушка.

– Что ж до утра-то не стерпелось? – холодно говаривала староста, пропуская гостью в дом.

– Хочу просить у вас письмо дорожное и рекомендации, чтоб в гости ехать к Лидусе погостить, – просто молвила девица, глаза опустив.

– Думаешь, раз здесь никто на тебя глаз не положил, там с порога влюбятся? – ахнула женщина. – Нет, милая, солнца луч везде одинаково лицо твое зеленое отразит. Вишь, волна-то злобная по лицу пошла рябью. Не дам я никакого письма! Тебя там в семьей молодой с твоей пользой не хватало, чтоб со скуки смертной все позеленели. Дома сиди! Не позорь деревню!

Тут не выдержала и вторая девица, лицо руками закрывая, шею длинную в плечи пряча, как давай реветь, что есть мочи.

– Ох, и глупая ты, Варя, – прижала к большой груди злобную девицу. – Ох, и неразумная! Надо было б тебя по молодости лупить, чтоб всю гордость ненужную с пылью выбить. Да упущен момент.

Еще больше завыла Лебедка.

– Никто на мне жениться не хочет… Только пустышки с глупышками на вроде Лидуськи всем нужны…

– Опять-двадцать пять! Да с чего ты, дуреха, решила, что можешь другим оценки ставить?! Ведь Бог к тебе смилостивился – послал подругу добрую, верную, с кого пример надо брать, учиться, как не смотря ни на что, сердце свое открытым оставлять и жизни радоваться. А ты все наоборот поняла.

– Что мне делать подскажи…?

Гладила Павлина Куприяновна неразумную сироту по голове и думала. А надумала – сказала:

– Сама давеча размышляла про вас… Вот ведь как получается, деточка, может все хорошо начаться, как у тебя в семье родительской, а потом все испортиться. Пошла-поехала кривая: не смогла мать свой характер унять, не смог отец вразумить ее окаянную, и научили тебя с претензией на мир смотреть. И хоть тысячу книг прочти, а коли главное не наросло, – без пользы они.

А может плохо начаться, да хорошо кончиться. Ведь Лидия, подружка твоя, на пепелище семейном росла, никому не нужная, а урок усвоила, что по-хорошему всегда надо. И голова с сердцем стали дружить у нее, а руки работу делать, какую Бог пошлет. И оценила судьба ее пользу и вернула отобранное.

– Так я просто счастливая жить хочу, – ревела девка.

– Так ведь все хотят! А кто больше всех жалуется – тот больше всех и хочет, только делать ничего для счастья своего не желает. Лишь о себе думает.

– Помоги мне, Павлина Куприяновна. Дай совет, нет больше сил ждать. Все свои рецепты перепробовала.

– Сердце ведь не калоша, что б растянуть его по желанию. Только горе или нужда сердце злое размягчают и увеличивают. Я-то дам совет, да разве ты ему последуешь?

– Все сделаю! Лишь бы больше не злой ходить.

– Тогда слушай и запоминай: коли хочешь счастья истинного – доверься дороге, что судьба тебе уготовила. Прими все, будто подарок долгожданный.

Подняла голову, посмотрела удивленно девушка на женщину мудрую и слезы просохли.

– Как в сказке… – мечтательно молвила Варвара.

– Да, как в сказке, – серьезно повторила староста, и по-матерински по волосам девушку погладила.

– Выходи замуж за первого кто тебя позовет. Полюби его как самого лучшего из людей. Прими со всеми недостатками и разгляди достоинства. Помоги ему стать лучше, чем он есть. А вместе с ним и ты раскроешься. Оттает сердце ледяное. – Улыбнулась Павлина Куприяновна, видя, что слова ее находят ответ в сердце девушки. – А коли будешь стараться от души, – и впрямь разбогатеете, облагородитесь, поднимитесь. Обрати зло в добро.

– Спасибо, тетенька, – поцеловала просительница руку старосты. – Спасибо тебе большое! Разреши иногда к тебе заглядывать, послушать речи твои мудрые?

– Конечно, приходи, Варя, – обрадовалась Павлина, – я старая становлюсь, люблю поболтать.

Девушка встала, поклонилась и ушла лицом светясь.

Луна полная осветила деревню светло-светло как днем, хотела Павлина Куприяновна спать пойти, да сердце мучило дело незаконченное.

Подошла к столу мужнему, где Кронид Егорыч думы думал, открыла книгу Путевую Дворовую и, глядя в окошко задумчиво, записала в графе: Алена Никитина – пропала без вести.

А Варвару с этой ночь лунной записала в правую сторону. И сердце старосты на место встало.

Пошла спать укладываться, ибо поутру после бессонной ночи только молодые весело на работы бегут, а старым костям – покой нужен.

Конец

«Староста маленечко злится»

Часть первая. Староста жалуется.

Жизнь в деревне Вечканово текла размеренно и своим чередом: кому слаще свеколки с медом запеченной, да чаем сладким с чабрецом за столом дубовым в семье дружной под смех родни любимой; у других скучно и тоскливо – в одиночестве при лучине потухшей, в досаде на судьбу окаянную; у кого сытно и потно – в пене пивной да в солениях жирных; у кого в празднике именинах; а у кого в горе безутешном о потере невозвратной. Одним словом, суета сует, да всем по горошку, что уродился от посевов сердечных по весне благодушной. Что посеял, то и пожнешь – как в народе говорят.

А в домике расписном, что посредь деревни доброславной, разросшейся до пределов городских от жизни спокойной и размеренной, жила-была староста премудрая, многоуважаемая Павлина Куприяновна.

Лежала староста на печи, укрывшись пуховыми одеялами, да встать не могла от кашля безудержного, что обуял старушку. Мучилась, да не жаловалась, в помощь ни друзей, ни родственников любимых и любящих, по первому зову готовых примчаться не звала, хоть и тяжело приходилось одной жить, о хозяйстве, дворе, доме большом заботиться.

И пироги сдобные, невестками с утра припеченными, на столе на тарелочке с голубой каемочкой располагались – да кусок в горло не лез.

И травы лечебные под потолком висели, внуками по лету припасенные с полей да лесов, чтоб хвори враз выгонять – да сил не хватало хозяйствовать.

И соседи добрые под боком, прибежали б – только свистни. Да не было настроения видеть ни души в этот хворый час.

Так лежала и кашляла натужно, телом сотрясаясь.

Как вдруг в дверь кто-то постучал. Не хотела, было, Павлина Куприяновна вставать – так гости вечерние не званые в окно давай трезвонить, стекло колотить.

Поднявшись кряхтя, побрела староста открывать. И днем и ночью отдохнуть премудрой не давали человеческие напасти – и денек поболеть нельзя.

А сени весело открылись, замками распахиваясь, и влетела, в объятия падая, давняя подруга Павлины Куприяновны, – Галина Будимировна, что много лет назад замуж вышла за славного мужа соседней деревни, куда пешком два денька топать из Вечканово. И хоть хмуро Павлина Куприяновна от болезни неприятной встречала, завидев давнюю любимую подругу, что сто лет в обед не виделись, разулыбалась, объятия широкие расставляя, щеки бледные для поцелуев подставляя. Всегда радостно друзей верных узреть, не смотря ни на что. Расцеловались, наобнимались, наохались да наахались, и пошли-таки в дом за стол садиться чаепитничать.

Глядь, Галина Будимировна кашель нехороший заприметила да бледность на лице, да бессилие в руках, и давай причитать на подругу безответственную, запустившую болезнь в дом свой светлый:

– Что ж ты, Паечка, очумела совсем?! Одичала что ль? Не топлено, самовар холодный! А ты каркаешь кашлем страшным, словно ворона подбитая, бобылём старым на печи разлеглась, заразу подпитывая. Совсем ты детей своих не любишь! Обездолить их решила от самодурства старческого, – между тем разводила огонь в печи Галина Будимировна.

– Не ругайся, Галя, я только чуток решила похворать. Никто б и не заметил, – дружественно оправдывалась староста.

– Вот пожалуюсь сыновьям твоим, вот расскажу дочерям и невесткам, вот оповещу деверей со сватами да кумовьями, что обманщица Павлина Куприяновна, решила со света себя изжить, лишить семью-фамилию соучастницы своей главной. Эх, видел б тебя Кронид Егорыч, – всыпал бы тебе по первое число! – расставляла яства и посуду для чаепития Галина Будимировна. – Ты лицо общественное, достояние родных! Себе не принадлежишь, – отогревала самовар гостья, сапогом качегаря, и красиво краснея лицом то ли от работы, то ли от негодования.

– А если б я не зашла любимую дружку мою проведать, так и зацвела бы ты в своем болоте кашлем да хрипом?! – заваривала травы горькие душистые, лекарственные в славном чайнике с цветами расписными по боками.

Посмеивалась Павлина Куприяновна расторопности, хозяйственности и угрозам незлобливым. Приятно было так на лавке сидеть, укутавшись в платки, да на нянчанье милостивое смотреть, узнавая сердце золотое старой подруги любимой.

– Какими судьбами, Галя, в нашем краю?

– Так, внука сватать приехали за красавицу вечкановскую, ну, и я увязалась родню с друзьями повидать – люблю праздники. – Тепло улыбнулась Галина, ватрушку кусая и чай горячий задувая. –Вот, думаю, загляну к Паячке-подружечке, гостинец привезу-порадую, чаю ее душистого отопью, речей стоумовых послушаю, шуткам дивным посмеюсь. Давно, ведь, не виделись… Жизнь такая пошла – хлопоты да заботы. Спасибо, Господи, приятные, свадьбы да именины.

Павлина Куприяновна тоже раскраснелась от благодушия: от ухаживания да внимательности кашель прошел, тепло стало в избе и на сердце.

– Ну, рассказывай, отчего это ты в тоску зеленую окунулася, где настроение свое потеряла, почему прячешься от людей в берлоге своей? – и серьезно на старосту хворую воззрилась Галина Будимировна, ожидая ответа правдивого. Не было никогда секретов между женщинами, знали друг друга до последней черточки.

Вздохнула тяжело Павлина Куприяновна, лицом мрачнея:

– Видишьли, Галя, тяжело мне в последнее время с людьми общаться стало. Не могу более честно от души с ними разговаривать. Не хотят люди правду слышать, расти и улучшаться, а только жаловаться гожи. Вот, скажем, просят меня о помощи, – собираю помощников; те наизнанку выворачиваются, а эти горемычные вдруг отнекиваются, уверяя, что никогда в подмоге не нуждались. И все напрасно для них, все ненужным оказывается. А потом петух жареный в мягкое место клюнет – опять бегут. И не могу я им больше в глаза смотреть. Вот дала б по башке ложкой – да с них как с гуся вода, только жалуются: сначала на родных, соседей, потом и до меня очередь доходит. Забываются и вновь ко мне же прибегают жаловаться. И если б только жалобами дело заканчивалось, а то ведь горе-беда с ними творится, я же вижу. Вот какиедела пошли в Вечканово, Галечка. Мыслилось мне повыгонять их с деревни, Кронид Егорыч может быть так и поступил бы, да сердце кровью обливается – не выход это. Должна я ключик найти, разобраться, что это такое натворилось, отчего люди помешались умом и совестью.

– Что-то ты, Павлинушка, преувеличиваешь, –недоверчивопомотала головой собеседница. –Во всякой семье не без урода, как говорится, есть и бестолковые, и подлые в селах, но ты что-то раздуваешь до масштабов вселенских.

Вздохнула второй раз тяжело староста, ибо зря слов на ветер никогда не бросала. Отпила горячий чай и продолжила:

– Мысли стали появляться оставить службу. Только языком обмолвилась, – люди уважаемые на дыбы встали, уж очень много лет на мне все дела завязаны, привыкли все к укладу Кронидом Егорычем заложенному. Доверие со всех сторон. Да и я, честно сказать, что делать буду без работы каждодневной? Да и сил во мне – мерено-немерено. Чувствую в себе много резвости, бодрости, только вот настроение потерялось. Как увижу издалека тех, кому помочь не могу, покой и доверие теряю. Умом ведь все понимаю, – назидательно сама себе повысила голос Павлина Куприяновна, – что каждый своему счастью кузнец, и никто не может ни научить, ни за него жизнь прожить. Поэтому, как вижу этих непутевых, так дар речи теряю. Жизнь их наказывает страшней моих упреков с назиданиями, и вся критика в жалость оборачивается. А эти несчастные думают, что правда за ними сталась, и опять продолжают могилу себе рыть, на неприятности напрашиваясь.

Вот скажи мне, подруга верная, неужели я состарилась, потеряла ума ясность?

– Думается мне, Паечка, дорогая моя подруженька, что и в самом деле настроение свое где-то ты посеяла. Вот где корень твоих бед насущных и кашля яростного! Поэтому сделаем так: у тебя останусь на пару деньков погостить! Поухаживаю за тобой, в баньку пойдем попаримся, отдохнем душой, на сватовство полюбуемся – порадуемся за молодых. Так тоска пройдет стороной, – и крепко обнялись подруги добрые. Хороший был план, обоюдо-одобренный.

Улеглись спать на печи теплой и до глубокой ночи молодость вспоминали, в потолок темный вглядываясь, будто видя там юность свою разноцветную.

***

Утром встали две подруги, умылись, помолились и пошли баньку мыть-топить, мечтая провести день в отдыхе и размеренности. Давно не виделись, накопилось разговоров важных, где и душу отвести можно и совета доброго спросить. А где, как не в баньке русской отдыхать и беседовать?

Разгорелась печка, разогрела дерево, разнося дымной аромат на округу. Согрелась банька, камнями скрипучими поскрипывая, веники березовые в пару подготавливая, что б те своим волшебными природными свойствами исцелили раны душевные и телесные.

Разлеглись на скамьях кедровых в пару горячем-густом, что и топор вешать можно, и стала удивляться Галина Будимировна подруге своей:

– Не вышло изтебя старушки путевой, Павлинушка. И телом, и красотой – все девица писаная с моей молодости. Сколько тебе летом стукнет?

– Пятьдесят семь лет, – улыбнулась Павлина Куприяновна.

– Сухощавая, ровная, жилистая, словно кобылица благородная. А волосы какие?! Хоть и седые, да густые и мощные, точно как у девки молодой, – восхищалась подруга.

– Так и ты, Галя, не стареешь, а молодеешь на глазах. Морщины-то только лучистей лицо твое веселое разрисовали. И сама словно пушинка летаешь – все успеваешь.

И обе расхохотались шумно. А потом поддала Павлина Куприяновна жару на камни, пар окончательно баню затмил так, что коленки собственной не видно стало. И давай париться задушевно! Галина Будимировна вышла на малек в предбанник воды напиться да освежиться и слышит в дверь кто-то стучать торопится. Открывает, а там девчушка с глазами испуганными просит старосту позвать.

– Выходной у Павлины Куприяновны! Пойди позови кого-другого: хоть сына ее старшего, хоть среднего, хоть младшего. Все живут не далеко, – отвечала Галина Будимировна, дверь собираясь прикрыть.

– Знаю, тетенька, только ж ее сыновья и попросили передать ей два слова, – не уходила девочка.

– Говори, неугомонная, – позволила женщина.

– Передайте: ЧП в Вечканово.

– Ой, – скрылась за дверью женщина, а через мгновение уже распаренное лицо Павлины Куприяновны просунулось.

– Что такое, Клашка?

– Чёй-то произошло у Ратниковых, Павлина Куприяновна, – не хорошо помотала головой девчонка и убежала.

Быстро собрались, волосы мокрые платками цветастыми повязывая на скорую руку, и побежали к тем самым, у кого что-то инфернальное произошло, в народе прозванное ЧП.

Часть 2. Чёй-то произошло.

Прибегают в дальний дом указанный, где семья Ратниковых с сыном проживала. Много народу у избы собралось: все охают, а как старосту увидали – заахали.

«К большой беде!» – Подумалось Павлине Куприяновне.

Только в ворота вбежала и поняла женщина, завидев увиденное, что произошло безвозвратное: на земле дворой огромная туша окровавленная медведицы валялась, а рядышком трое подбитых медвежат; собаки лают-воют надрывно и запах кровитеплой в воздухе повис.

– Что стоите?! –крикнула властно староста мужичью, что лениво пялились на убийство незаконное. –Уберите собак! Людей по домам проводите!

А сама в дом прошла, где уже собрались особы важные в деревне, среди которых сыновей своих суровые лица отметила.

Мать, отец и сын Никитка Ратниковы на скамье у стола сидят, головы повесив; в другом углу плакали.

– Кто посмел? –кинула староста.

– Сын Ратниковых с Еремейкиным и Ложкиным сыновьями медведицу убили вместе с детенышами, – тяжело встал Егор Кронидыч, старший сын Павлины Куприяновны, большой, как отец его, которого Тараном в народе при жизни звали. – Забавы ради… – налились глаза чернотою грозною.

– И как это они только дотащили громадину такую до дома? И, главное, спрашивается для чего? – сурово посмотрела Павлина Куприяновна на молодого виновника, что головою воротнул и горящим взглядом на нее вскинулся.

– Земство общее и каждому принадлежит, – оскалился Никита Ратников.

– Земство – общее, принадлежит деревне Вечканово, что бы жители его за ним смотрели и ухаживали, как хозяева добрые, – понизила голос староста, лицом белея от наглости молодчика. А потом перевела взгляд на отца с матерью и продолжила сурово:– Говорила я вам, уважаемые, плохо вы сына своего воспитываете. Жалуются на него с малых лет за хулиганство. А вы ездили жалобные писать на меня, на учителей да на соседей. Ехидничали и злорадствовали, терпение и милость испытывали. Вот пришел час расплаты!

И повернувшись к людям, хмуро восседавшим по всей светелке, заговорила:

– Что будем делать, люди? За такое преступление – подстрелить медведицу в весенний день да с приплодом – ждет деревню нашу штраф большой. Расплачиваться всем миром придется. Да потом пришлют к нам специальную комиссию поглядеть: откуда это в Вечканово дураки завелись? Других дураков искать будут…

– Никитку с дружками связать и в город везти на осуждение. Грозит им смерть али каторга. Дом Ратниковых продать и с этого штраф платить. Родителей нерадивых в шею гнать с Вечканово. Остальное по ходу решиться, – гневно вещал Игорь Кронидыч, средний сын Павлины Куприяновны. Другие братья молча кивнули, соглашаясь. Закивали остальные присутствующие, что в совете принимали участие.

Заревели-завыли матери. Встал молодчик второй виноватый, заверещал:

– Мы не знали куда идем, Никитка соврал, сказал на птиц, на глухаря…Если б знали – не двинулись бы с места… – назад присел обескураженно.

– Дурак ты, Петька Еремейкин, – отдернул пацана Леонид Кронидыч, младший брат Курдюмовых.

Воцарилось молчание. Тяжело вздохнув, спросила Павлина Куприяновна виновника беды: