Читать книгу Мир-за-кромкой - Евгения Мулева - Страница 1

Мир—за—кромкой

ОГНЕННЫЙ БАРОН

Стёртые ботинки

Отмеряют ложь,

Мысли—половинки

Думаешь – найдешь?

Прочитай созвездье

На пустом окне.

Беглый кивок бездне,

В синей полынье.

Под фонарным светом,

Кружатся часы.

Полнятся ответом

Капельки росы,

Обратившись снегом

Упадут с небес.

И за тихим бегом

Не заметишь лес.

Ветер воет грозно.

Искрится луна.

Мир кромешный создан

В серединке сна.

По скалистым тропкам,

В ледяной воде

Твердо или робко,

В след одной звезде

Ты пройдешь, я знаю,

Не склонив главу,

Храбрость не теряя

В снах и наяву.

Ночь разрежут крылья,

Языки костра

Сказки пахнут былью.

Как она быстра!

Чтобы не бояться,

Чтоб не отступить,

Станешь ты сражаться,

Вороном кружить.

Пряные мгновения,

Отмеряют ложь.

Крах или спасенье?

Сможешь – разберёшь?

Пролог

Брумвальдский мёд

В огромном зале Брумвальдского дворца пахнет мёдом, терпкими винами и джемом из голубики. Люди пили, ели и смеялись. Сегодня праздник, трехлетняя годовщина революции. Кудрявый царь в кафтане из синего бархата встречает двух припозднившихся гостей: деву, с невиданными волосами цвета морской лазури, и юношу,заметно возмужавшего за время разлуки. Вежливые приветствия поглощает весёлый шум. Они встретятся и ни раз и поздороваются, как следует добрым друзьям. Подвыпивший менестрель, забывает разом все договорённости и заводит вместо торжественных, и не будем скрывать пристойных, мелодий извечную «Песнь неудачливого вояки». Его коллеги обмениваются смущёнными взглядами, искоса перебрасываются за частившим подмигиванием. Кто—то из гостей даже подмечает, что мигают товарищи—музыканты в такт. Цветное стекло весело мерцает. Сегодня зал греют своим сиянием тысячи и тысячи маленьких огоньков. Каждый волшебник, кудесник, колдун и заклинатель, переступив порог Брумвальской залы, выпустил на волю искристый шарик света в честь новой царской четы, во имя великого бога Рьялы, в благодарность за приглашение и покой.

Царь поднимает кубок. Красное вино играет в гранях чистого хрусталя, облачённого в серебряные лозы. Крепкие княжеские пальцы с короткими медвежьими когтями, сжимают тонкий хрусталь. «Во славу двух миров!», – громогласно произносит правитель, и зал тот час наполняется довольным перезвоном. Музыка льётся, вырываясь из нежных лир и быстрых лютней, а за ней льются вина, текут пьяные речи. Царь наклоняется и быстро целует прелестную деву с древесно—карими глазами, что сидит по левую руку от него. Он бы посадил её и справа, как верного советника, но девушка одна, а кресел чуть больше. Сегодня праздник, так пускай над умом превалирует сердце. Сегодня можно. Девушка юна, пусть и смотрится взрослой, её голову венчает чёрная диадема, вырезанная из тёмного—тёмного корунда. На самом деле он синий, и зовётся сапфиром, просто с первого раза не разглядеть. А сейчас они вдвоём выйдут в сердце зала и овеянные сиянием тысячи и тысячи огней станут кружиться в старинной пляске, шаги к которой никто до конца так и недоучил. Волосы цвета весеннего леса легкими волнами струятся по спине, яркие глаза глядят в очи партнёра. Так учил уважаемый придворный танцовщик, седой и усатый, точно сом. Лучше б на ноги, честное слово. Люди встают и пускаются в пляс. Ресницы дрожат, бросая узорные тени на светлую кожу. Тонкие пальцы нежно скользят по спине, уже можно – никто боле не смотрит. Шрамы зажили, на их месте выросли перья, мягкие черно—коричневые, вдоль пальцев, по запястьям, на скулах и на шеи – знак высших чар. В глазах царя таится древний лёд, могучие длани увенчаны короткими когтями. Они ревилы, новые. Девушка с бирюзовыми волосами и её избранник тоже, их ипостась морской змей, это выдают синие чешуйки. Сколько веков миры жили порознь? Сколько не видели ревилов? Страшно и сосчитать. Но несколько лет назад они вновь стали появляться, и ныне магия не есть привилегия хитрых богов. Она является сама к достойным или к тем, кто может таковыми стать.

Двое покидают зал. Через широкий коридор, по ступеням в летнюю ночь к огромной толпе, что ждёт внизу с кушаньями и сотнями других почётных музыкантов, уж там—то «Вояка» звучал и ни раз. Девушка останавливается у картины, что висит в огромной золочёной раме у самого края лестницы. Престранная, знаете ли, картина, канонам не соответствует совершенно. Камердинер ворчал трое суток, но повесить разрешил. Правда говорят, врут, наверное, будто её писал сам Аль Сопранг, веселый бог, покровитель путников и страждущих дорог. Девушка подолгу вглядывается в полотно, знакомое ей до последнего штришка, мазка. «Художник» – незатейливо гласит подпись. Не отпуская руки супруга, она кротко кланяется, закрывает глаза и порывисто обнимает царя. Как же долго ей пришлось учиться звать его царём, считать царём. Конечно, имя предпочтительней, но имя тоже для начала нужно узнать.

Глава 1

Можешь звать меня милорд

Дверь сарая обиженно скрипнула: ей хотелось спать в уютном полумраке потолочных балок, дремать в компании маленьких дыр, устилавших бревенчатые своды; отдыхать среди пахучих стогов свежего сена и благородного блеска трудолюбивых вил и кос, а никак ни скрипеть чуть заржавевшими после недавнего дождя петлями, ни щелкать огромным стареньким засовом, и уж точно ни вертеться, пропуская в выверенный спокойствием мирок слепящий солнечный день.

Только вот человек в высоких красных сапогах думал иначе. Ловко вскрыв узким кинжальчиком добротный навесной замок, красносапожный бесцеремонно распахнул дверь. За спиной «захватчика» неуверенно переступали с ноги на ногу высокая девушка с узким мечом на поясе и светловолосый молодой человек с неприлично красивым личиком и тяжеленым походным мешком за спиной.

Красносапожный был взвинчен и даже раздражён: он около недели искал подходящего проводника – неболтливого, опытного, бесстрастного, а главное абсолютно равнодушного к любым политическим распрям и склокам; и вот теперь, когда такой, наконец, обнаружился (слава Лучезарному!), им оказался вдребезги пьяный мужик, храпящий до полудня в чужом сарае! Вошедший пробурчал короткое ругательство, спрятал кинжал за пояс, поправил катастрофически съезжающий шлем, и громко кашлянул. Шлем был, верно, ему велик, как и почти весь доспех, только сапоги были в пору. Зашуршали складки одежды. Обиженно, нет, даже оскорблённо, клацнули ножны. На пол полетел маленький, но довольно увесистый для своего размера мешочек с деньгами. Красносапожному стоило немалого труда обменять обычные деньги на звонкие серебряные монетки. Вот кто сегодня предпочитает нарочито размахивать кошельками с драгоценными металлами? Хорошо, что Сизый, контрабандист из той забегаловки, упредил его о вычурных нравах этого лесного бродяги. Иначе отправились бы они втроем глубокими болотами да прямиком к криворогому Зюту. Человек в красных сапогах махнул рукой, и дверь захлопнулась сама собой.

Лежащий на полу мужчина болезненно поморщился: каждый хоть сколько—то громкий звук, чудился для него безумной пыткой, сравни удару молнии по железному куполу, а в куполе том его многострадальная головушка. Каким чудным вчера казался лиственный эль в таверне у бездельника Кабана! Какими чуткими и нежными были прикосновения бордельных нимф… А тот раунд в камнипядки? Да, он же почти выиграл у этого олуха две повозки с кольскими сливами! Ну что с того, что проигрался до последней рубахи?! Ну и что с того, что любимый, верный и на сей раз единственный меч перешел в руки того же олуха?! Подумаешь! К тому же, какого Зюта ему сдались эти сливы?

«Подъём! – несколько громче, чем следовало, объявил красносапожный: голос дрогнул, точно сфальшивил на пару непрошеных нот, но выровнялся со следующей фразы: – Есть хочешь – вставай и топай за мной!»

«Переигрываете, барон!»– с лёгким смущением подумал красносапожный, и тут же противореча сам себе, несильно ткнул ногой уже не спящего мужика на полу. Тот в ответ что-то недовольно пробурчал и, наконец, открыл глаза. В любой другой день, в любом другом случае он бы без труда разглядел затаившийся подвох. Если бы голова его не гудела от ужасного похмелья, если бы коварный свет не слепил глаза, если бы досада от того глупого провала не мешала думать ясно, всё бы вышло совсем по-другому, да и наша история оказалась бы заметно короче. Но слишком уж много этих «если»навалилось друг на друга, и всё вышло в точности так, как вышло. За спиной несдержанного гостя полушепотом препиралась статная парочка его не более терпеливых спутников. Красносапожный повернулся к ним и неодобрительно хмыкнул. Спорящие ненадолго притихли. Мужчина, приподнявшись на стоге сена, наблюдал за происходящим молча.

«Не стоит, Ремир», – едва слышно произнесла девушка, указав жестом сначала на ножны, затем на потенциального проводника, да так, что никто и не заметил её вольной улыбки, никто за исключением самого Ремира.

– Так, мой нерадивый эм… Мне лень придумать для тебя колкую остроту – придумаешь сам. Поднимай свой пьяный зад и выметайся из этого сарая! – красносапожный яростно блеснул глазами и лукаво улыбнулся, —Или я расскажу гривеньщиками, где тебя найти. Впрочем, дело не моё! – отсчитав про себя до пятнадцати, красносапожный развернулся и махнул рукой.

– Постойить-те, – речевой аппарат работал плохо.

– Что ты там мямлишь?! – резко бросил красносапожный, невзирая на противный тон, он был явно доволен.

– Кажется, мне… мне по душе ваше предложение, Ремир, – речь человека выровнялась, и красносапожному даже показалось, будто перед ним какой—то дворянин, а непростой пьяница—проводник, придремавший без работы. Мысленно проклиная предательски слинявшую координацию, человек подобрал с пола увесистый кошель, поднялся на ноги всем своим видом, выказывая готовность следовать судьбе, – Согласен.

– Барон Ремир вообще—то, но можешь звать меня милордом, – насмешливо бросил красносапожный.

Интерлюдия первая

Прятки

Рассвет аккуратно краснел, прикрываясь веером пухлых туч, стучался в окна придорожного трактира. Скособоченное здание медленно разваливалось в пыли, отмечая начало Горного тракта. Сухонький старикашка, приставленный там заглавного, недоверчиво щелкал тыквенные семечки. В тесной комнатке на втором этаже зажегся круглый светильник.

– Ремир? Ремир! Ты серьёзно? —девушка с бирюзовыми волосами звонко хохотала. Она сидела на краешке жесткого матраса с расческой в руке. Свободная зеленоватая рубаха смотрелась на Астрис не многим хуже роскошного бархатного платья. – Революция мира, что ли?

– А почему бы и нет? – я чуть смущенно пожала плечами. Глупое имя для глупого дела. У кровати стоял рюкзак с изумрудными латами —необъятный груз из прошлого. Астрис хотела продать их, но я не позволила. – Ты не хочешь спрятать волосы? – ещё одна глупость, без которой нам теперь не обойтись.

– Надо? – девушка тяжело вздохнула. Знаю, знаю, нам всем надоел этот маскарад. Но если тебя узнают, а так они, непременно узнают, будет очень и очень плохо. Тонкие пальцы грациозно скользнули по волосам. Взмах, взмах, и толстая коса готова, ещё пара взмахов и бирюзы не видно под косынкой. Ты и так красавица, нужно просто немного подождать. Стоит сказать ей это, приободрить. Но слова не идут. Я с отвращением вглядываюсь в собственное отражение. Губы расползаются в безумной улыбке:

– Ну как, нравлюсь вам, миледи? – я подскакиваю и кружусь, а не затянутые алые латы постукивают при каждом шаге. Девушка улыбается и кивает. Я спотыкаюсь о собственные шнурки и лишь чудом не падаю. Гвардеец, тоже мне. – Вот дурацкие ботинки!

– Это сапоги, Т…, ах простите, лорд Ремир!

***

Воспоминания клубились, воспоминания просились наружу нежданные и бесполезные. Простите, воспоминания, но здесь вы ни к чему.

– Восхитительно! – без малейшего намёка на радость объявил красносапожный. – К полудню мы, наконец, собрались: может, к вечеру даже выдвинемся в путь! Так, а вот и вы, наш хвалёный знаток лесов. Простите, как ваше имя?

– Милорд, прекрати глумиться! – мечница бросила недовольный взгляд в сторону барончика. Тот показательно потупился и постучал себя по лбу. – Ремир.

Что—то в облике этой бойкой незнакомки взволновало проводника, будто бы он знал её прежде, странное чувство, ведь на самом деле видит впервые. Возможно, виной тому зелень глаз, столь яркая, что и не чаешь встретить, похожая на море за кромкой горизонта, когда синь перестаёт быть синей под толщей вод; или странная стать, столь редко присущая девчонкам в льняных рубахах и походных штанах. Как не крути, знакомая барона плохо вписывалась в антураж Пятских деревень. В этой части страны мало кто мог похвастаться тёмными бровями, молочной кожей, а узкий клинок на поясе – это вообще разговор отдельный.

– Моё имя Аурр, милорд, – проводник театрально поклонился, с одной стороны вполне учтиво и между тем, выражая скользкое презрение. Настоящий аристократ никогда бы ничего не заподозрил, и оттого проводник был крайне доволен собственной дерзостью, был, пока капризный барон не разразился звонким громким смехом.

– Милый фокус. Но за те деньги, что я тебе плачу, попрошу оставить такие выходки в стороне.

Повисло смутное молчание. Девушка и парень с мешком в недоумении посылали друг другу странные взгляды. Проводник смущенно, на самую скромную малость, прикидывал, остались ли у него шансы заполучить отсрочку пред встречей с гривеньщиками или уже пора самому бежать в болота к Зюту. Гривеньщики слыли настоящим кошмаром нового постреволюционного мира. Эти ребята не гнушались самых страшных и безумных мер взыскания долгов. Молись всем богам и стражникам рода людского, молись светозарному лику Рьялы, молись самому Зюту и бесконечной пропасти его гнилых подземий, да только никакие молитвы тебя не спасут. Гривеньщики сдавали в наём лошадей и самодвижные повозки; выдавали на временное пользование оружие, ничего огнестрельного, никаких новомодных придумок, требующих тридцати трёх лицензий, кинжальчики, простенькие арбалеты, да мечи самой «кастрюльной» стали – только самооборона; они же могли подогнать тебе редкие лекарства, да магические причуды, настоящие из ещё сохранившихся. Гривеньщики – это последнее пристанище между «не могу» и «сдохну». Только безумец мог согласиться на их проценты, на их варварские условия. Но безумцев было много: война выжгла всё, до чего только смогла добраться, и у людей просто не осталось выбора. Что ж, гривеньщики процветают, а новоявленный правитель пока ничего не может с ними сделать. Оттого проводник и оказался в этом злосчастном сарае, хотя кое в чём он значительно темнит.

– Первые пташки недобитых огней, – звонко протянул Ремир, руша тишину. Все тотчас недоуменно посмотрели в его сторону. – Слышен хрум златогривых коней, – на губах благородного лорда плясала чудаковатая улыбка. Подперев бок рукой, он незнамо зачем взметнул плащ, – Это Астрис, – голос барона тут же стал официально приличным и даже вовсе нормальным, – лучшая мечница нашего бренного мира, превосходный воин и мой верный страж. Обращайся к ней крайне почтительно или тебе несдобровать! – Ремир усмехнулся и сделал совершенно не свойственный знати поступок – слегка поклонился своему стражу. Астрис многозначительно улыбнулась в ответ. И барон продолжил, – А этот красавчик таскает наш мешок, больше пользы от него никакой, но Астрис он приглянулся, да и места блондинчик много не занимает. – Вышеупомянутый блондинчик гневно сверкнул глазами. Барон мило помахал ему ручкой, словно трепетная принцесса из окошка высокой башни, но тут же вновь спешноотвернулся к проводнику.

– Его зовут Рей, он мой ре.., – девушка замялась, почти сказала, назвалась и вдруг опомнилась. Нет, нет. Такое рано говорить. Незачем всяким незнакомцем знать о ревилах. – жених, – а вот такое – можно.

– Не стоит, Астрис, – едваслышно произнёс барон каким—то другим голосом, даже немного знакомым и… Вздор, показалось! Проводник тряхнул головой, прогоняя угнездившуюся там сумятицу. – А это – Аурр. И если господин Аристарх по прозванию Сизый нам не набрехал, он отведёт нас к границе с землями грёз!

– Вы рехнулись? Светлый чертог?! Всесильные боги, какого Зюта, вам сдался Светлый чертог?! Это же чёртово самоубийство! – воскликнул проводник. – Да, этого треклятого благоговейного места вообще не существует!

– Но ты же знаешь, где оно? – вкрадчиво вопросил Ремир. Проводник неопределённо кивнул, – А значит, отведёшь нас туда!

– Нет, – просто ответил тот.

– Пожалуйста, – голос Астрис был нежен, но властен, – Если мы не доберёмся туда, всё будет напрасно. Мир погибнет. Он уже гибнет.

– Да, что вы? Неужели прям так и гибнет? – притворно изумился проводник.

– Оглянись! – злобно бросил барон. – Если хоть изредка открывать глаза, увидишь! Нам нужно добраться до границы Линьских лесов немедленно.

– Ну, если вам так нужно, добирайтесь, – безразлично пожал плечами проводник. – Меня это не касается!

– Ошибаешься, мой запойный друг. Или ты ведёшь нас к землям грёз, или по твою душу наведаются Гривеньщики. Выбирай, – так же безразлично объявил Ремир.

– Саблебитая дрянь! – крепко выругался Аурр. – Ты меня им и сдал, напыщенный мелкий лордик?!

– Нет.

На лице барона не отразилось ни одной эмоции. Слишком многое стояло на кону, слишком многим он уже успел пожертвовать, чтобы теперь просто послать всё. Нет. Нет. Три раза нет. Ремир громко рассмеялся. «Хорошая выходит игра», – мрачно подумал красносапожный лорд.

А проводник! Проводник смирился.

Интерлюдия вторая

Для чужих ушей

Груженный пыльными мешками кузов пошатывало. Дорога пустовала, не считая нас и упитанной рыжей коровы здесь никого не было. Моторная повозка, не оставляя без внимания каждый камешек и колдобинку, неслась вглубь Пятских селений. Если верить господину Аристарху (правда, господин из него так себе) тот, кто нам нужен, сейчас пьянствует на границе великого Линьского массива. Мне хочется верить, что это почти судьба. Жесткий мешок трясло и шатало, аменя вместе с ним.

– Эта сила… Я её совершенно не понимаю, – тревоженный шепотбыл почти не различи для меня. Они сидели совсем близко, охраняя друг друга от внезапных прыжков и тряски. Ревилы, надежда двух миров. Прекрасные, сильные. В который раз я повторяю это? – Она огромна. Как совладать? – грохот и шум глотали слова. В прочем, мне они и не принадлежали. – Рей? Как? Я даже ветку поднять боюсь, вдруг…

– Как тогда больше не будет, это вчерашняя дурная история! – парень взмахнул рукой, как бы отметая ушедшее прочь. Только жизнь, только настоящая жизнь. Только лучезарное сегодня. Ха—ха. – Астрис?

– Да, – обескураженная собственным признанием девушка повернулась к нему. Их головы почти соприкасались. Думаю, она чувствует его тёплое дыхание на своей щеке. С запахом овсянки или сладких роз? Мой мешок в очередной раз грубо припечатало о пол. Зют. Интересно как это, быть с тем, кто тебе предан, кто любит? «Суженный» – слово протянулось бархатным гобеленом, красивым таким с золотыми птицами и пыльными кисточками. Ох, нет, этот человек был не просто её суженным, он был её жизнью. Что бы мне ни думалось, чего бы ни хотелось, этот неприлично миленький блондинчик теперь никуда не денется.Это больше чем привязанность или влюблённость, собравшийся воедино древний пазл. Ревил. Вечная связь. Магия сильнейших душ, доступная только… да боги! почти никому. Никто нарочно не способен сотворить такое. Два мира соприкоснулись на поле страшной брани, пропуская сюда эту едва живую, едва дышащую легенду. Так же принято говорить о великих чарах? Так, больше пафоса, меньше понимания. Куда мне, почти утонувшей в этом проклятом озере в этот треклятый день… Только там они могли обрести друг друга, только там они и обрели свою суть. Речной дракон пробудился, и теперь чутко дремлет в груди последнего царского гвардейца, но без этого миловидного мальчишки ему ни за что не подняться, не воспарить в хрустальной выси облаков. Какие красивые слова я знаю! Заучила их как молитву теперь и повторяю без толка.Умные книжки, профессора в роскошных халатах, любовно потрясающие библиотечную пыль, какие—нибудь монахи с края света – все знают не больше нашего, а мы, по сути, не знаем ничего. Говорят, за границей Линьского леса всё ещё цветёт благословенный край, древняя земля, где прячутся от горестей человечьего века старые боги. Я давно разучилась верить легендам, но Астрис верит. Она говорит, что невозможное нужно искать среди небывалого, то есть там. Как по мне… Зют! Да не знаю я! Только оставаться здесь больше нельзя. Астрис боится, боится потерять столь страшно обретённое чудо. А я боюсь потерять её. Вдруг это вообще не чудо, но безумное проклятье? Она думает о магии, о природе чар, а я думаю об указах нового правительства и о том, что проигравшие здесь мы. Боги, зря вообще я подслушиваю! Повозка загрохотала сильнее прежнего, выпустила облачко чёрного дыма и, последний раз подпрыгнув, остановилась.

***

Астрис оглянулась, тяжело зажмурилась и, глубоко вздохнув, окликнула барона:

– Пора выдвигаться, мой лорд, —она усмехнулась.

– Да. Кажется, да. Выходим! – ответил из—за кустов Ремир. – Жуткая напасть этот твой зелено—грив, приставучий, как репей иколючий, как крапива. Кто только додумался скрестить эти милейшие цветочки?

– Хватит причитать, барон, – Астрис скромно улыбнулась. Послать жутко капризного и высокомерного Ремира за лечебным зелено—гривом было крайне замечательной идеей. И угораздило же их новоприобретенного проводника отравиться палёной брагой! Будучи медиком, Астрис люто негодовала, но в душе, очень глубоко в душе, стоит заметить, была рада вновь взяться за любимое дело, слишком долго ей пришлось заниматься абсолютно другими вещами. Впрочем, и весь этот поход вновь уводил девушку от её истинного призвания.

– Как он? – спросил барон, недовольно отряхивая прилипшие к доспеху листочки.

– Часа через два восстановиться, – не без гордости огласила Астрис. Настоящее Академическое образование давало немало преимуществ. И пусть она не успела завершить полный курс обучения, знала девушка сполна. – Как же его только так угораздило?

– Пить меньше надо! – желчно бросил Ремир, осматривая импровизированный лагерь. – Думаю, пока нам никто не мешает, можно немного потренироваться. Я до сих пор не привык к новому мечу. Вы составите мне компанию, миледи? – барон полушутливо поклонился мечнице. Девушка ничего не ответила, а лишь с довольной улыбкой выхватила клинок из ножен.

– С магией? – задала привычный вопрос Астрис. Как же давно они не тренировались!

– С магией! – восторженно объявил огненный лорд, и над острием клинка взметнулись знакомые изумрудные искры, отличительный знак царских гвардейцев. В глубине Линьских предгорий разгорелся бой.

***

Как и предполагала Астрис, спустя отмеренные два часа Аурр вновь вернулся в вполне сносное расположение духа и тела. Дурнота и слабость, накатившие внезапной бурей, смиренно отступили. Единственное, что действительно омрачало этот ужасно сумбурный день – неизвестность. Во—первых, как он умудрился одновременно проиграть всё деньги, отравиться и попасть в немилость гривеньщиков за один день? Во—вторых, откуда в предгорьях Линьских лесов взялись два царских гвардейца? Признать в нанимателе цветного латника для человека знающего особого труда не составит, а Аурр к их несчастью, был как раз таким человеком. И наконец, в—третьих, почему он добровольно подписался сопровождать этот самоубийственный отряд?! Дело тут не сколько в ужасающем всех приличных и здравомыслящих людей маршруте, а в самих нанимателях. Что самовлюбленный, дерзкий, не имеющий никаких преставлений о приличиях «огненный барон», который выглядит, как пятнадцатилетний юнец, умыкнувший в замке красивенький доспех, что величественная девушка—мечник… Девушка—мечник! Кто бы только подумал?! Невиданная нелепость. Такого и быть в природе не должно.

Солнце палило просто нещадно, точно желая как можно полней добрать последние деньки угасающего лета. Разношерстная компания нанимателей за время привала успела наскоро преобразиться, попрятав плащи—накидки в заплечные мешки. Добра у них было, как ни странно немного, обычно благородные лорды тянут за собой чуть ли не ползамка на колёсиках, а тут два больших мешка – один из которых в течение дня перекочёвывал от Астрис к барону, пока под конец, не остановился, погруженный на многострадальные плечи проводника. Также у каждого, кроме, разумеется, Аурра, имелся меч и арсенал метальных ножей. Ни роскоши, ни перстней с каменьями на полпальца, ни слуг, ни даже палатки. Эти люди явно от чего—то бежали и с долей своей успели смериться. Но времени на удивления у Аурра не было, за всю свою жизнь он успел навидаться и не такого. Правда, одно нестерпимо важное дело коварно наступает на пятки. Не влететь бы ещё с этой Линьской авантюрой…

Погрузившись в свои мысли, проводник не сразу заметил, что рядом с ним шествует барон. Да, именно шествует, другого слова не подобрать. Аурр молчал, ожидая новых странностей, но Ремир его, казалось, и не замечал. Немного позади мило перешептывались или переругивались(слышно не очень хорошо) Астрис и её хранитель походного мешка. Видимо, красносапожному попросту прискучили их разговоры. Хм… А не настал ли час задать этому самоявленному огненному барону парочку хороших вопросов?

Идея была неплоха, да только смялась она в самом начале:

– Она, в смысле, миледи Астрис, действительно из царской гвардии? – начал Аурр с самого и без того очевидного. Латник, спрятавший свой доспех, в плохо завязанный рюкзак быть таковым даже при очень сильном желании не перестаёт.

Противный лорд на время замялся, точно взвешивая, стоит ли открывать незнакомцу правду, а затем, развенчивая всё возможные логические доводы, весело подпрыгнул на месте и громко, нет, слава богам не расхохотался, объявил:

– Конечно! Разве кто—то может лучше прикрывать твою спину, чем настоящий царский гвардеец? Ты бы знал, сколько я ей плачу!

Аурр, конечно, не знал точной суммы, но, тем не менее, отлично представлял, что нате деньги, которые барон потратил на наём «изумрудной» мечницы, можно было бы спокойно прикупить хороший трактир и парочку лошадок на сдачу.

– Ещё вопросы будут? – неспешно поинтересовался барон. Да у Аурра имелась целая гора вопросов! – Не стесняйся, должен же наш проводник знать, кого и куда он, в конце концов, ведёт.

– Вы правы, милорд.

– Молодец. – «Ещё добавь «хороший мальчик» и скатишься прямиком в ту же зловонную дыру, где обитают все мерзкие высокородные лизоблюды этого мира!» – мрачно подумал человек в красных доспехах.

– Зачем?

– Что зачем? – с прежней слегка слабоумной небрежностью переспросил Ремир.

– Зачем вы идёте туда?

Сколько можно было привести ответов, и даже правдивых, настоящих, но на ум барону пришло кое—что совсем иное:

– Слышал легенду о, – барон театрально понизил голос, выждал паузу и шепотом промолвил,– об избавителе?

Ауррапрошиб холодный пот, эта легенда была ему очень хорошо знакома и ужасно близка.

– Да, – смятенно ответил он.

– Так вот, приятно познакомиться! – Ремир со всей присущей ему важностью протянул руку для рукопожатия. Проводник нервно сглотнул. Жизнь явно сворачивала куда—то не туда…

«…Спасение можно отыскать.

Над пеплом воды заклинать

И умолять простор небес

Ненужно. Лишь простить и лес

Коварный дикий миновать,

И тучи древние распять,

С открытым сердцем в страшный путь,

За зверем лютым приглянуть,

Найти колодец светлых звёзд,

И круть пройти змеиных гнёзд.

Тогда откроются врата

И равносильные года

С тобой не смогут совладать

Но груз придется перенять

От прежних страждущих пути.

Друг венценосный, отпусти!» —

напевал точно будущий висельник Аурр куплеты «Неудачливого вояки», одной из самых вездесущих песен нового царства. Вскоре к нему присоединился и Рей, оставивший великого огненного барона с последнего царским гвардейцем позади:

«А я уйду туда, где ты

Меня вовек не призовешь,

Хоть мои вольные мечты

Ты глупостью зовешь.

И буду весел, вечно пьян.

Да, я уйду туда,

Где серебристый цвёл бурьян,

Где бурная вода!»

Глава 2

Дорожные этюды

Повозка предательски раскачивалась из стороны в сторону при каждом повороте. Конечно, в ней не было ни пружин, ни прочих амортизаторов: самая что ни на есть примитивная конструкция – четыре колеса да добропорядочный ослик Яшка с мудрыми, но очень усталыми глазами.

Путники приближались к Тупиковой развилке главного тракта. Тупиковая развилка она на то и тупиковая, что встретить здесь кого—то ещё совершенно не ожидаешь. У старого жестяного указателя неизвестный умелец ухитрился открутить левую стрелу; краска слезла, оголяя слой за слоем рыжую ржу, и разглядеть буквы больше не представляется возможным. Когда—то давно, лет пятьдесят тому назад, здесь пролегала торговая тропа, по которой год за годом ровно четыре раза в круговой цикл дириды горцы приграничных поселений, загружая ветро—магнитные арбы диким мёдом да чудодейственными снадобьями, каких не сыщешь во всём двумирье, отправлялись в путь. Мудрейшие инженеры из самых тайных, самых лучших обсерваторий (только попробуйте им возразить) составлялиподробные карты дорог, захватывающих наиболее активные зоны магнитных аномалий. Ветро—магнитные арбы, оснащенные крепкими всепроходимыми колесами, хромированными крыльями и двумя индуктивными катушками, приводились в движение благодаря резонансу частот магнитного излучения. Повторить этот сложнейший механизм пока никому не удалось. Горный народ недаром славился божественными премудростями. Говорят, будто дети средних богов, толи скрываясь от гонений невежд, толи желая сохранить тающую с годами мудрость, поднялись высоко за горные пики и обосновали там отдельный великий мир. Конечно, в это мало кто верит. Носколькими легендами полнится наша земля? Со временем царская династия умудрилась разругаться с гордым горным народом, и торговля прекратилась. Так один необдуманный шаг венценосной особы вмиг оставил мир без дивных мудрых чудес. Ходили слухи, будто одно такое снадобье способно за несколько часов излечить воспаление лёгких, другое помогало бороться с сердечными приступами, третье сращивало кости. Да, сколько не витало слухов…Теперь дороги заросли и реки размыли переправы.

На тупиковой развилке тракт делился натрое, иначе бы развилкой она и не звалась. По первой и главной с горем пополам вез незадачливую повозку ослик Яшка, вторую съели года;а третья, навзрыд рыдающая о ремонте, плелась к содружеству капустных деревенек, таких маленьких и сплочённых, где пастухи гоняют по отвесным склонам отары овец, где коровы мнят себя главным транспортным средством и занимают все существующие и не очень дороги, где в низине ущелий бурлит река, где ворота всегда открыты, где гость священен, где пекутся тонкие лепёшки с сыром и картофелем, где пьют густой кисловатый кефир.

Раздался громкий выстрел. Астрис вздрогнула, уж очень это было знакомо. Рей спешно взял её за руку и заставил пригнуться. Проводник и барон синхронно выругались, не сильно пристойно, стоит заметить. Повозка последний раз качнулась и завалилась на бок. Ну и кому, кому, скажите, вздумалось здесь стрелять? Тут же и людей—то по—хорошему быть не должно. Но выстрел был, и повозка упала! Испуганный и оглушенный Яшка отчаянно крутил головой в разные стороны, да с такой силой, будто ему мешали собственные уши.Где—то в глубине леса, в стороне заброшенного отрога тракта подозрительно шевельнулись кусты, и тут же в ту же сторону полетела бирюзовая мерцающая стрела. Раздался хриплый вскрик, совершенно дикий не человеческий, и лес объяло чёрное, как сама ночь, пламя. Путники замерли в изумлении.

Четыре взмаха онемевшей кистью и пожар сошел на нет. Красносапожный отчаянно выругался и бросил в сторону кустов подобранный на дороге камень. Как он и предполагал булыжник вспыхнул и разлетелся в пыль, стоило ему только приблизиться к эпицентру чёрного огня.

– Гнилые портянки, зачем было стрелять! – страдальчески воскликнул Аурр.

– Ну, а что оставалось? – неуверенно пожала плечами Астрис.

– Молчать! – строго шикнул барон. В общей кажущейся тишине выписывали скрипучие виражи неясные злобные звуки. Именно злобные, хоть и невидимые они источали негодование и опасность.

– М—милорд это…

– Всем замолчать и ничего не делать, – в голосе барона слышалось слишком много показного командирского превосходства, но путники, тем не менее, прислушались и отложили желание прибить капризного лорда здесь и сейчасна ближайшее потом. – Астрис, приготовься на счёт три фаланговое кольцо! Рей, последние боги, – Ремир скорчил ужасную уничижительную гримасу: – просто отойди в сторону!

Воздух вокруг затрещал, точно выказывая яростное желание немедленно разорваться скопами безумных искр. Лицо барона стало непроницаемо серьёзным, а подошвы его ботинок на полпальца приподнялись над землей. Аурр был готов поклясться, что в эту странную минуту образ лорда раздвоился, подобно паре смутных отражений на оконном стекле. В сотый, раз проклиная на редкостьприставучее похмелье, проводник яростно зажмурился и инстинктивно потянулся к мечу, которого на месте, конечно же, не оказалось. Любимый меч остался где—то там, далеко—о. Ох, как же ему ненавистна собственная опрометчивость! Барон тем временем успел досчитать до трёх, и что—то неистовое охватило весь лес. Деревья жалобно зашумели, зашелестели кронами, перепуганные птицы окаменели на бушующих ветках, в небе мелькнул драконий хвост, и всё тотчас прекратилось, свернувшись искрящимся бирюзовым вихрем. Барон вновь подхватил камень земли и, что—то шепнув в ладонь, запустил его в сторону чащи. Ничего.

Интерлюдия третья

Глупые желания

Мне было слишком страшно просто отпустить и послать к Зюту этот истраченный, ушедший мир. Дни катились, точно тяжёлые валуны с обрыва, гремя, пыля и круша всё кругом. А я стояла и нюхала эту треклятую пыль! Зачем? Зачем…

Под ногами хрустели ветки. Почему этот сухой треск так напоминает мне ломающиеся кости? Битвы… Битвы. Мечики… Эта война меня никогда не отпустит. Ей вот проще, у неё есть этот блондинчик и я, и сила, в конце концов! Нет. Даже не думай завидовать, не думай! Ещё одна ветка. Хрусть. Нога предательски поехала, я выругалась и снова чуть не упала. Проклятье!

Всё опять неправильно, всё опять не так. Чёртов ворон! Подарите мне кто—нибудь арбалет. Прошу…

Невысказанная, малодушная мольба так и осталась висеть вне жизни, вне времени. Пусть так. Так даже лучше.

Почему я боюсь? Почему закрываю лицо? Мне же хватило духа вытащить её из той таверны, хватило мудрости покинуть поле боя (мудрости ли?), хватило наглости умыкнуть доспех. Почему тогда не хватает воли отпустить прошлое к чертям?

Дорога закончится, и… и я уйду?

….Кто—нибудь подарите арбалет!

Додумать я не успела – грянул выстрел. Подумать только, боги услышали меня. Сейчас прямо лопну от смеха!

***

– Художник,– из—занакренившейся повозки выглянул несколько потрепанный незнакомец, крайне неопределённого вида. С одной стороны он неоспоримо здесь находился, но с другой однозначно сказать о нём хоть что—нибудь просто не представлялось возможным. Нельзя было с уверенностью утверждать, сколько ему лет: тридцать, шестьдесят или сто восемьдесят четыре, с таким же успехом можно было попытаться угадать возраст растущей на поляне березы, ну дерево и дерево белое в черную полоску, не рубить же его ради подсчета колец. Кстати, пол незнакомца тоже был под вопросом, причём под довольно солидным вопросом. Короткие жесткие кудрявые волосы какого—то неопределённо—темноватого оттенка выбивались из—под деревенской соломенной шляпы с пожёванными полями, из одежды – песочный балахон, наглухо заляпанный краской, да широкие штопанные на коленях штаны, всё это подпоясано синим руническим ремнём, на который незнакомец ухитрился пришить две солидные сумки—кошеля, и нужны они ему явно не для денег. Человек добродушно кивнул путникам, как бы ожидая от них чего—то.

– Я Астрис, – не совсем уверенно подала голос бирюзово—волосая мечница.– Вы в порядке? Вам помочь? Я лекарь…– девушка порывисто подалась вперёд, судорожно ощупывая свою маленькую заплечную сумку на предмет затерявшейся в её глубинах аптечки.

– Не стоит, право. Со мной всё хорошо. Чего не скажешь об этой колымаге, – незнакомец печально взглянул на оставшиеся от повозки деревянные обломки.– Оно и так держалась на соплях небесных, а теперь… эм… Яшка? – Заслышав своё имя, осёл, наконец, перестал трясти ушами и посмотрел на хозяина. – Отойди—ка, отойди, – незнакомец ласково постучал ишака по бочку, приглашая отодвинуться. – Удивительная животина: может неделю без продыху скакать по горам, но стоит остановиться хоть на пару минуточек – с места больше не сдвинешь. Яшка, прекрати! – осёл принялся жевать какой—то свёрток, откатившийся с повозки, за что и был награждён пинком. – Эм… А вы господа, как вас звать—величать? Да куда путь держите? Не заблудились часом? Могу дорогу указать?

– Раймонд из Торминского графства, травник, – Рей вышел из оцепенения ровно настолько, чтобы пожать Художнику руку, – Но лучше просто Рей.

– И графство тоже лучше отложить на потом? – осведомился художник. Блондинчик неопределённо мотнул головой.

– Аурр, проводник, – недовольно буркнул тот, – И дорогу, думаю, мы всё же отыщем.

– Барон, – скупо отозвался Ремир, – хозяин этой смутной компании,—огненный лорд одёрнул плащ и вперил просто сияющий спокойствием и любезностью взгляд на незнакомца.– Нам, безусловно, очень приятно ваше участие, но всё же позвольте оставить ваши вопросы не отвеченными, – резво отчеканил барон. Казалось, у него в запасе имелся целый сборник фраз и интонаций под любой случай. —Куда мы направляемся – нам известно, как и известно, что на пустынных дорогах Тупикового тракта одинокие путники являют собой особую редкость,– говорил он и говорил, без вдохов и запинок, – но всё же и им едва лиудастся сравниться с тем, кто растревожил морических стражей. При всём своем желании, а оно, уж поверьте, у меня имеется, вообразить, кто вы и чем прогневали самых искусных наёмников двух миров, не могу, – внешнее спокойствие трещало, точно старая шпаклёвка, обнажаю сухую ярость, клокочущую в древесно—карих глазах барона.

Путники тревожно переглянулись. Перед ними подпирал развалившуюся в корявые щепки повозку нескладный странник, угодивший в беду, но это не значит, совсем не значит, что больше бед никому не светит. Морические стражи были злом куда более древним, искусным и непреклонным, чем даже безжалостные гривеньщики. Последние—то хотя бы были людьми, ну исключительно в биологическом смысле точно. А стражи, говорят, ещё до начала веков служили богам, тёмным богам. Морические стражи были единственной грозной байкой, которой верили даже последние скептики—Ремиры.

– У каждого имеются свои тайны, милорд. Вам ли не знать? – просто отозвался Художник,– Я несколько лет работал при дворе в пятом Высшем городе, и служба моя завершилась одной мрачной историей. У герцога из—под носа вынесли храмовый алтарь, стоимостью тринадцать тысяч златосветныхлирр. Думаю, без его светлости не обошлось, – незнакомец радушно улыбнулся и взялся прилаживать обратно уцелевшее колесо.

– Морические стражи! – озадаченно воскликнул Рей. – Вы в ужасной опасности. Позвольте, позвольте! – блондинчик подступился к повозке, —Аурр, помогите мне её приподнять. Да, так будет значительно лучше. Думаю, часа за два управимся.

– Зютовы тапки! – выругался проводник, получив доской по колену.

– Поддерживаю, – мрачно отозвался барон. – Мы не можем здесь так долго торчать. У нас нет на это времени!

– Но…

– Нет, Астрис. Мы понятия не имеем, кто этот человек и почему его преследуют морические духи.

– Т… запнулась девушка, – Но не можем просто так бросить его здесь! Это бесчеловечно. И… Проклятье, милорд, можно тебя на пару слов? – Астрис аккуратно отодвинула переломанное колесо.

Интерлюдия четвёртая

Сопранг

Я тяжело вздохнула, непривычно тяжёлый доспех давил на грудь, ровно поставленный «барончиковый» голос норовил вот—вот сбиться. Это не я. Не я… Астрис стояла рядом. Здесь только мы и заросли чертополоха. Странный незнакомец ей кого—то напомнил, мне тоже:

– Тера, этот Художник, он похож на, – она прервалась, точно желая, чтобы я додумала сама. Прости, Астрис, но мне совершенно не хочется додумывать. – Помнишь мифологию древних… эм… горцев, которые не—горцы?

– Смутно, – я покачала головой. Горцы, не—горцы – все смешалось и забылось давным—давно. – Её ещё дядька такой с полосатой бородой вёл? – странная шутка, да борода у него действительно была в полоску – слева чёрная, справа чёрная, а посередине седая. Или это у математика?

– Да, кажется, да, – Астрис закивала, сначала неуверенно, потом как будто бы припоминая, – Не уверена, но по—моему… Проклятье, я могу ошибаться!

Благородная леди Плэм сквернословит! Ладно, так и быть подыграю. Улыбка невольно поселилась на не—моём лице.

– Нет, подожди, – как притворно это прозвучало. Подумать только, я настолько завралась, что играю даже рядом с Астрис… А она так счастливо мне улыбается. – На Тупиковом трапе нельзя бросать путников, —голос, наконец—то, выровнялся и стал почти моим. – Эти дороги зачарованы, по ним ходит… Самириские болота, Астрис!

Мечница быстро кивнула:

– Да! Я точно не знаю, кто он, но мы должны провести его.

Или он нас.

– «…дорогами дальними выстлан путь в Благословенный край, где ходит Сопранг…» – четвёртый стих «Верилюнга», – всплыли кривенькие строчки из пьесы, кажется, из неё. – А если мы ошиблись?

– То будем последними, но очень благородными дурочками! —закончила Астрис. – Всё равно помочь Художнику, почти твоему коллеге, – дело хорошее.

– Это, да, – что ж кивну. Доберёмся до ближайшей деревни и распрощаемся. – Только какой я художник? Так архитектор недоученный! Кстати, как я выгляжу?

– Непередаваемо! – мечница усмехнулась. – Ты у меня немного рябишь, но не сильно. В основном, когда я пытаюсь посмотреть на тебя, как на тебя, а так нормально. Передо мной такой молоденький напыщенный лордик лет семнадцати, невысокий, в доспехе, который ему несколько велик. Волосы топорщатся в разные стороны, но без шлема намного лучше. Ты его потеряла? – пришлось кивнуть опять. Понятия не имею, куда мог подеваться этот незадачливый шлем. Надеюсь, чары без него не ослабеют. – Черты лица как—то не запоминаются: пока смотрю – вроде вижу, но отвернувшись описать не смогу. Худоват немного и усы ужасные. Боги, убери их лучше!

– Миледи, вам не нравятся тараканьи усики юного обольстителя?

Астрис, едва сдерживая смех, мотнула головой.

***

– У каждой мысли есть свой срок смысловой и сутевой годности, который иногда на редкость стремительно истекает. Вот был верный мотив, каким хочется делиться, во всю кричать, писать на заборах, может даже романчик другой настрочить, а затем он берет и исчезает, прокисает, подергиваясь пушистой плесенью ненужности, и нет его боле, а, что осталось, источает дивный аромат. Это очень напоминает гуашь, и гуашь скорее детскую, с хорошей профессиональной такое тоже случается, но реже: художникам, по себе знаю, жалко выбрасывать краски, которые стоят, точно золотая гора. С детьми проще, им в среднем откровенно плевать на горы и долины, стоящие за маленькими цветными баночками. Так вот гуашь…Вы там ещё не уснули? – весело осведомился Художник.

Стоит отметить, уснуть, собирая палатку, есть искусство воистину тонкое и мало кому из ныне живущих подвластное.

– Пока нет, – Рей отошёл, критически осматривая проделанную работу, проделанную в основном не им.– Славные боги, где вам удалось раздобыть эти шикарные палатки?

– Один седовласый герцог проиграл мне их в камнепядки, – Художник подкинул ещё пару толстых веток в костёр, запахло душной хвоей. – От кусучихгадов верное средство, не правда ли Аурр?

– Наверно, – пожал плечами проводник и шепотом добавил – Каких гадов? —Услышать его мог только барон, но приличные бароны такое не слышат.

Внезапное появление таинственного Художника в потрёпанной соломенной шляпе внесло пару приятных штрихов в ещё неустоявшийся, но порядком прискучивший дорожный быт, и палатки с ослом – были как нельзя кстати. Спать под дождём и нести на себе тяжёлые вещи – удовольствие невеликое.

– Расскажите что—нибудь ещё! – попросила Астрис, засыпая в котелок сухую вермишель с вялеными мясом. – Разварится?

– Вполне, – Зют, бароны же не умеют готовить…

– Что—нибудь ещё? – задумчиво протянул Художник.

– К примеру, о том храме, алтаре и… – договорить барону не дали.

– Как же вы правы! О богах! Скажите, Ремир, о ком из великого пантеона Северного неба вы бы хотели услышать? – слышать и говорить о мориских стражах, к огромному разочарованию внезапный попутчик не желал, но с каким воодушевлением упомянул пантеон Северного неба! Астрис понимающе кивнула.

– О Зюте, – недовольно буркнул барон. Возиться с ночлегом ему порядком осточертело. Искать в подлеске хворост, мягко ступая по укутанной охристо—рыжими иголками земле. Вдыхая ароматы напитавшейся дневным теплом хвои, собирать маслянистые гладкие грибы. Наполнять ледяным журчанием котелок. Раскатывать уютный спальник. Забивать в мягкую землю острые металлические колышки добротной «трофейной палатки». Подумать только, он выиграл её в камнипядки у герцога! Герцог играющий в камнипядки – удивительно. И можно было поставить поместье, пару сотен расхожихлирр, а они разыграли два куска отменного брезента! А потом когда всё почти готово – разжигать костёр… Что может быть хуже? Да, разбивать лагерь после долгого перехода нравилось всем, всем кроме Ремира, впрочем, барону вообще ничего и никогда не нравилось.

– О Зюте? – переспросил Художник, спокойно переспросил, будто этот маленький выпад его вовсе и не задел. – Интересный выбор, – рассказчик погрузил руку в торбу с овсом и, довольно улыбнувшись, протянул её ослу. – А что вы знаете о Зюте?

– У него отличные тапки, не так ли, Аурр? – в полголоса бросил барон, радуясь собственной не сильно удачной шутке.

– Властитель подземного царства? Злодей, невиданный мерзавец, ведь так? Он уродлив, точно тысяча смрадных кошмаров, взятых в единый краткий миг. Он знает все ваши слабости, читает страхи в ваших глазах. Он искушает и сушит ваши души, он выпивает их до дна. В его подчинении тысячи и тысячи проклятых дюжин рогатых чертей, – художник замолчал, предоставляя слушателям минуту раздумий. Осёл натянуто фыркнул, мол, говорите что хотите, а мы ослы в эту чушь не верим. – Эх, Яшка—Яшка, – покачал головой новый знакомец, – не мешай. Ты—то эту сказочку знаешь, дай и другим послушать. Но пред тем, как начать, я попрошу вас, друзья, позабыть все прежние предрассудки и выкинуть их из головы. Ну, что ж… Его прозвали Зют. Конечно, все мы знаем это имя. Чудесное имя, короткое имя. Тайничок. Но «Зеливар» мне всегда нравилось больше. Я, признаться честно, питаю немалую страсть к истинным именам. Эх… – художник блаженно зажмурился. – А как отважен, как красив! Он слыл героем из героев! Сын Рьялы, что ещё сказать?Как—то раз на тщеславной охоте, он в одиночку завалил лукавого змея, о чешуе железной, глазах медовых и росте в тридцать три сосны. Змей веками источал небесные чертоги, а Зеливар единым взмахом могучей длани вогнал в его трехголовую тушу свой чёрный клинок. Вы не подумайте, я не о Змие говорю. Нет, нет, друзья! Брат на брата никогда не пойдёт. То было просто чудище, каких пруд пруди в заповедных лесах. Черновики, кхм…, у всех имеются. Оплошали там чутка, с рогами и зубьями переусердствовали. Ай, не так ведь сказки сказываются! Прощенья прошу, давненько я не говаривал. Ой, давненько. Не серчайте, коль к истокам ворочусь. Кхм, – откашлялся Художник и начал заново: —Жили в далёком едином краю извечные боги. Жили весело, да горя не знали. Блуждали года, менялись очертания земель. Качали голубые воды океаны, бурунами серебрились реки, шумели леса, да кроны их тяжелели. Было у королевича, господина, мудреца нашего, Рьялы Светлоликого триста тридцать три сына, столько же дочерей, крепкая мудрость и большая мечта.

Росло могучее государство, и исполнялась мечта. Велением воли, одухотворённым, развивалась и творилась жизнь. Создали дети Рьялы пернатых птиц, дружных с небом и ветрами. Выдумали рыб чешуйчатых, ящеров юрких. Поскакали по тропам горным туры. И вышел из тьмы творенья человек, случайно вышел, не думали о нём боги, как о равном. Руки рабочие и ум послушный, но вышло всё не так. Обрёл волю, заимел чувства и душу принял блаженную. Вот так случайность буйная эпоху новую соткала. Прекрасно вышло творенье, и полюбили боги своё дитя, больше всех прочих полюбили, обучать и растить принялись. Как разросся род людской и не заметили, но землю полную чудес в дар человечеству преподнесли. И было поручено каждому из народа Рьялыопекать и покровительствовать, учить и наставлять. Назвался Тар—умелец ремесленником, Онья – матерью. Да, было имён таких и наречений, точно звёзд на ясном небосводе. Но одно местечко, обошли отважные и мудрые дети Рьялы, никто не возжелал взваливать себе на плечи ношу тяжёлую, неблагодарную ношу, судилище смертное взять на себя не захотел, указывать опустившимся путь кромешный… Тяжко, ох, тяжко.

Решил тогда мудрый Рьяла устроить пир великий, каких свет не видывал, а к пиру турнир достойнейших о восьми десятках и одном испытании разума, души и тела. Кто победит, тому и ношу принять. Дни на ночи сменялись, а ночи на дни. Трудны испытания, лишь семерым удалось подобраться к концу. В пучине морской, меж отцветших светил странствовали боги, и милосердие, и честь, и силу, и храбрость измеряя. Показал каждый себя. И в час последний самый предстал пред ними Рьяла: «Не должно вам, дети мои, службу гнусную нести. На себя её возьму, а вам свет белый охранять. Ступайте и служите миру честно и верно. Мой посох из злата вам отдаю». Спустился к героям Светозарный, всю мощь свою и власть с жезлом древним предлагая. Обрадовались герои, вздохнули с облегченьем и к посоху отцовскому потянулись. Каждый был смел, но страхов людских, но скорби человеческой боялся, и не было силы, способной то перебороть.

Стоял чуть поодаль от братьев и сестёр пирующих ясноглазый Зеливар. Тоска и смута сердце его полонили. Под музыку лир, под брызги и хохот подошёл он Рьяле и молвил тихо, и молвил громко. О чести, о ноше попросил Светозарного. Улыбнулся Рьяла – пройдено испытание, последнее испытание!

Так выпал жребий Зеливару, охотнику, заступнику суды чинить. И взял в длани сильные, в длани смуглые он посох Рьялы отца своего. И клятву произнёс. «Все души мой чертог проходят, – провозгласил прекрасный муж, – да не все к свету тянутся. Кто в мире злобен был, кто заветы не чтил, и наказы не слушал, идти тому путём тернистым по чертогу смрадному моему. Коль окончишь дорогу терзаний и мытарств, коль осознаешь, где гниль притаилась – охотно двери в жизнь грядущую пред тобой распахну, а нет – так скитаться тебе по чертогам вечность палимую» – кончил свою речь Зеливар и призвал в подчинении к себе послушников, проводников из тени сотканных, что душам мир наш телесный покинуть помогут, да словом тёплым страх развеют.

Но смыслы стираются, но смыслы теряются. И кличут хранителя Зеливара чернобогом, Зютом проклятым, чёртом окаянным.

***

Повисла над поляной тишь. Сквозь бархатную зелень проглядывались багряные лучи. Костёр трещал и тоненько дымил. Подвешенные на рогатину пучки кипрея сморщились от жара, со старой берёзы сползала кора.

– Гвардейцы, – Астрис грустно вздохнула, бережно расправляя уголки потрепанной фотографии,– мой отряд.

– А вот здесь? – проводник указал перебинтованным пальцем на зажатую между двумя улыбающимися шкафоподобными рыцарями темноволосую девушку. Слава богам, никто не заметил, как дрогнул его голос и заметался взгляд.

– Это…Тера. МояТера, – мечница метнула странный взор куда—то в сторону заходящего солнца и также тихо продолжила, – Вам верно известно о вороне?

– О Чёрном вороне? – как бы подтверждая её слова, уточнил Аурр. Астрис кивнула. – Так это она…

– О мёртвом, вообще—то! – недовольно бросилвнезапно появившийся барон, а фотография в руках Астрис вдруг взяла и свернулась в трубочку.

Глава 3

О царях и воронах

Вихрастый мальчишка с вздёрнутым носом ступает по древним намоленным плитам. Его плащ расшит золотыми нитками, а воротник – пушистый соболь. Тяжёлый отцовский меч слишком широк и длинен, он почти не уступает пареньку в росте.

– Как тебя звать-величать, отрок? – вопрошает старец, его поскрипывающий баритон бьётся о камень святыни.

– Второй сын князя всея Кирии Бергемонда Ареста, наследник Рысьих скал и новый владелец Чернозуба! – гордо объявляет паренёк. Да только не укрыться от монаха не дрожи в коленках, ни стуку взволнованного сердца. Его предали, предали, предали! Сослали, выгнали и отобрали имя! И нет никаких Рысьих скал, и сыном Ареста он зваться больше не может.

«Почему отец отлучил меня? Почему? Почему? Почему?» – кричит пунцовый вздёрнутый нос, отстукивают серебряные шпоры.

«Не я же виноват, что эти лжецы отравили матушку», – белеют костяшки стиснутых пальцев.

«Виноват! Виноват! Виноват!» – шепчут монастырские стены.

«Ты здесь, один. Отлучён. Отлучён, княжич, – глумится замшелая кладка, – А они там во дворце с отцом!».

И в шорохах листвы слышатся наглые смешки. Один лишь чёрный воронёнок молчит да пугливо поглядывает на кудрявого мальчонку, такой же маленький потерянный да дерзкий.

– Похвально, похвально, – беззубо улыбается старец. – Будем знакомы, сын Бергемонда. Меня зови Кьёр, дед Кьёр. Здравствуй, здравствуй. А вот тебе и друг! – указывает на воронёнка дед Кьёр. —Возьми, возьми, добро всегда делать стоит, а худо и само прибежит, – кивает старец, протягивая пригоршню пшена. И откуда он его взял? С собой, что ли носит? Мальчик медлит – чтобы взять пшено, нужно отпустить меч. Но как можно? Отцовский меч или маленький ворон? Ух! Ты ж…! Глупая птица! Улетай, улетай! Прочь отсюда. Но птица не слышит, иль делает вид? Как же умело! Меч или ворон? Прошлое или живое? Крепкие княжеские пальцы отпускают рукоять.

– О-он будет? – не зная что сказать, выпаливает мальчик, – Вороны едят с рук?

– Не сразу, дружок, – так тепло и по—свойски отвечает старец, – не сразу.

Никто доселе не смел так просто обращаться к нему. Надо бы возразить, упрекнуть, поставить старика на место. Но мальчик молчит, боится – вдруг поселившееся в сердце тепло улетит, вновь улетит и останется только эта гнусная тоска?

Интерлюдия последняя

Выходя на свет

Свет как всегда был тускл и жёлт, а в коридоре гремели подносами. За окнами горланилавоенные песни субботняя пьянь. Тук-тук. Тук-тук. По старым половицам стучат каблучки дешёвых сапог. Тук-тук. На полусъехавшей, рассохшейся доске сидит палево-серая мышь, сидит, как ни в чем не бывало и грызет краешек доспеха. Даже этот погрызенный краешек превосходных изумрудных лат стоит много больше, чем вся таверна взятая вместе с мышью. Удивительный тонкий, безупречно крепкий, жаропрочный, лёгкий и совершенно не убиваемый сплав всегда ценился гораздо выше какого-то золотишка. Но предположим до металлургии вам нет дела, и на чёрный рынок вы тоже не захаживаете, только, вот кто поверит, что сегодня хоть одна жалкая душонка не слыхала о царских гвардейцах. О царских гвардейцах знали все, и до революции, и после, и ещё добрую сотню лет станут о них вспоминать. Элитное, бесстрашное и неизменно преданное войско, что до самого края, цеплялось за царское знамя, что до самого последнего вздоха выгрызалось выбитыми зубами в холёные глотки врага. И представить страшно, сколько баек и легенд понакручено, понавязано, точно пряжа из воздуха, вокруг «цветных» латников!

Вы слышали о прильдах? Старики зовут их колдовским народом, а детишки кличут феями. Слышали, слышали, к чему разговоры? У них ещё копытца раздвоенные, крылья за спинами, иль рога кручёные, и вместо крови ртуть. Так вот, твердят в деревеньках ячменных, у обочин приморских путей и в трактирах с дубовыми стойками, будто в рядах царских гвардейцев все сплошь и рядом дети прильд, будто одним взмахом руки они способны воззвать к молнии и обрушить гром на стан врага, будто в дланях одного мечника сила десятерых мужей, будто глаза их отливают золотом, а кости крепки, как гранит. Над последним сравнением гвардейцы б громко посмеялись, какой гранит, если вам так хочется крепости, то пусть уж будет хотя бы вольфрам. И, да, простолюдины вовсю кричат, что умны «цветные» латники, точно черти.

Конечно, это лишь сказки, старые сказки, причём не просто старые, а давно устаревшие. Сегодня гвардейцы —призраки и пепел. Но оставим сегодня на потом, оно и так уже всем надоело. Скучное, прескучное сегодня с серой мышкой и дешёвой брагой, с печальной девушкой, что держит длинные портняжные ножницы в руке. Отмотаем время вспять. Почему бы и нет? Разве может кто—то запретить? Нет. Три раза нет!

До великой брани, до первой революции, до падения короны гвардейцев растила царская академия при дворе в Брумвальде. Каждый цветущий сезон академия раскрывала свои двери пред юношами и девушками, пятнадцати годов от роду, принимая под своё крыло лучших из лучших. Мудрые профессора выискивали умнейших, самых одарённых и упорных, и, конечно, только среди знати, так требовал закон. Девушка с ножницами горько усмехнулась. Академия служила кузницей кадров для Высших городов. Если вы запамятовали, до войны было тринадцать Высших. Градостроители, политики, лекари, инженеры, генералы, и другие – вот кто, выходил из ворот Чести спустя долгих десять лет. Гвардейцев набирали только по доброй воле, и только спустя год обязательного обучения. Одних таланта и ума недоставало, чтобы принять доспех, ты должен быть предан, безоговорочно, абсолютно предан родине и короне. Так было до войны. Последними гвардейцами стали дети, необученные, не доросшие лекари, писцы, архитекторы, дипломаты – всех заставили отложить перо и науки. Только об этом мало кто знал. Великая сила оказалась лишь декорацией, но декорацией смелой с пламенными сердцами, с мужеством и доблестью, с правдой за душой.

В тесной комнате висело большое зеркало, старое, как мир, в деревянной резной раме с удобной полочкой. Полгода назад оно было мутным, пыльным и ужасно несчастным, но заселившиеся в комнатку девушки вернули старинному зеркалу достойный вид. Они привыкли, чтобы всё кругом было верно, чисто, качественно и до конца. Девушки называли себя сёстрами и были очень близки, они знали друг друга с детства и прошли вместе нелегкий путь, и от того каждая считала своим долгом позаботиться о подруге. И главным, а значит непреложным, пунктиком в такой заботе считалось утаивание страшных тайн друг от друга, у каждой за сердцем весел груз не рассказанной истории, которую рассказать было бы на деле куда лучше и правильней. Но я о своей умолчу.

Длинное коричневое платье цвета грязной лужи было мне велико: на талии оно висело где-то рядом, криво приминаясь серым передником; с плечами у него отношения вообще не ладились, да и такую длину с трудом можно было назвать удобной. К тому же я ужасно привыкла к брюкам, к любым. Неполные четыре года в академии наложили свой отпечаток. Там я была не леди, но воином. Теперь превратилась в служанку. Дверь скрипнула и появилась Астрис. В ненавистном жёлтом полумраке её черты заострились, придавая девушке немного враждебной таинственности. Великие боги, она выглядит такой измождённой! Как совестно… Ведь в этом моя вина. Зачем было тащиться в эту грязную глушь?! Не столь именитый, но всё же знатный род Плэм никогда не мыл полы в захудалом трактире. Я-то ладно. Мне не привыкать.

– Ты снова была у него? – мой голос прозвучал устало и пусто. Каждый день, отработав у Черива, она отправлялась в местную пародию на лазарет. Прошло уже несколько декадных циклов, а во многих сёлах ещё белели парусины крыш этих страшных шатров, где бедняги—солдаты домучивали последние дни. Я только раз ходила туда вместе с ней, но не выдержала и часа. Знаете, дело не в запахах подгнивающей плоти, булькающей хвори, дешевых лекарств, больше похожих на стиральный порошок и недопитый самогон, и травяных сборов, от которых всюду летает моль. И буро-алые пятна тут не причём. Даже женщин, усталых осунувшихся женщин с огромными жестяными тазами, в которых поласкаются грязное бельё и старые бинты, я не боялась и мутной бурой воды, стекающей вниз по земляной немощеной улице, тоже. Меня убивали чувства. Уныние, злость, безнадега. Эти печальные потерявшие смысл глаза, стоны… Не так сильно. Кто—то уже не хотел жить, кто-то просто хотел домой. Домой! Понимаете, домой… Туда, туда, где этого всего нет, где отрубленные ноги – просто сон, глупый-глупый дурной сон! Сон! Сон… Где твоих товарищей не резали, не поджигали, не… А ведь дома нет. Нет его, чёрт побери! Он сгорел, сгорел в адском пламени чужой алчности. Больше нет улиц. Нет театра. Нет синего козырька с красной губастой рыбёхой. И усадьба Плэм сгорела. Мы видели угли… Угли и огонь.

Мне стало вдруг так душно, и сладко—гнилостно тошно. А люди сновали между коек. Я даже стоять там не могла. Меня трясло, как сломанную берёзку в ливень. Голова плыла в мутно—склизком тумане.

– Как всегда. Ему уже лучше, – звонко и чуть устало ответила Астрис. И её голос вернул меня к жизни. Всё та же комната. Я стою здесь, перед зеркалом, а никак не там. В отличие от меня Астрис справлялась – моя подруга училась на медика. И ей, можно сказать, повезло больше других – ровные четыре года из десяти, остальным из нашего набора досталось только два с половиной курса специальности. Медики нужны всегда, а в военное время тем более. Это архитекторы никому даром не сдались. – Я прикупила на рынке немного сушеной вишни. И отрез зелёного льна, можно сшить по юбке, всё лучше этого тряпья! – Астрис презрительно потеребила подол моего платья. Она здесь, и я снова могу дышать. Юбки, вишня – слава богам, ты появилась. Может мне стоит тоже загреметь к вам в «лечебницу», будем видеться чаще? – Посмотри: как думаешь, на две хватит?

– Вполне, – отозвалась я, оценив толщину свёртка в отражении, – Мы и Чёрева в неё приоденем, – в памяти снова всплыло заплывшее лицо хозяина трактира. Толстый брюзгливый мужик в нашей зелёной юбке, нет! Астрис подвила смешок.

– А как твой день… – девушка не договорила и удивлённо уставилась на ножницы в моих руках. В жёлтом свете керосиновой лампы ржавчина на них отдавала чем—то кровавым. – Что ты…

– Меняю стиль, – я перебила её. Невежливо знаю, но отвечать нет сил. И если я не сделаю это сейчас, потом просто не решусь.

– Не смей отрезать косу!

«Не жалей меня», – пронеслось в голове, но в слух я сказала другое:

–Твойревил скоро придёт в себя. И я не собираюсь задерживаться здесь больше, чем нужно. Это ужасное место.Хватит вам, миледи Плэм, намывать полы! Ты ни в коем случае не прислуга!

– Ты тоже.

Если бы… Но я промолчала:

–Пора выбираться. А значит, нам нужны деньги. А того, что у нас имеется, вряд ли хватит. На еду, проводника и проезд до Верных да, но после мы останемся ни с чем. А волосы сойдут на парики.

–Это ужасно. Давай продадим доспех, – девушка пнула изумрудные латы под кроватью, тем самым обидно потревожив мышь, – К чему он мне теперь?

– Нет, мы не продадим твои латы! —это решено. Мой доспех пришлось оставить, нодля Астрис я того же не допущу. Портняжные ножницы щелкнули, и толстая длинная коса упала мне в руку.

***

—У кого-нибудь остались спички, огниво?

Все собравшиеся дружно покачали головой.

–Эм-м, ну мы как бы взяли огненного барона, не припоминаете, милорд Ремир? – негромко поинтересовался Аурр, его лицо просто сияло глумливой улыбочкой.

– Да-да, милорд покажите нам настоящую магию, – таким же тоном добавил Рей.

А вот это уже было зря. Огненный барон злобно сверкнул глазами, топнул ногой и, передернув плечами, так что бы его алый плащ театрально взметнулся за спиной, принялся что—то невнятно бормотать. Послышался сдавленный щелчок, и Рей с Аурром разразились истошным воплем.

– К-к-какого Зюта?! – завопил проводник, отчаянно тряся руками. Но видимо, последнее помогало мало. Несчастный Аурр вскочил судорожно, огляделся по сторонам и принялся отбивать кисти об землю, попутно бранясь и тихонько мыча сквозь зубы.

–У-убери, – жалобно завыл блондинчик, посматривая то на барона, то на Астрис огромными округлившимися от ужаса глазами. Мечница недоуменно шептала заговоры, водя ладонью по воздуху, но это вовсе не помогла. Астрис совершенно не представляла, что происходит. Художник, на которого, цепляясь за последнюю искорку надежды, также посматривал Рей, с загадочной улыбкой отвернулся к ослу.

– Ремир?! – девушка не выдержала. – Если это твоих рук дело, прекрати немедленно!

Барон полоумно усмехнулся и, узрев спокойный кивок Художника, закатил глаза, небрежно развёл руками и демонстративно щёлкнул. Ругань, стоны и печальные взгляды тут же прекратились.

– Ты что вообще творишь, скотина! – взревел Аурр, тревожно осматривая свои руки. На что Ремир, последовав своей излюбленной манере, расхохотался:

–Спокойно, это просто мираж, – как ни в чём небывало заявил он.

– Мираж?! Мои руки горели, сволочь! – заорал разгневанный проводник, – Я не нанимался терпеть ваши садистские шуточки! Проявите хоть немного того чванливого благородства, коим вы так гордитесь, и извинитесь в конце концов! Милорд, – ядовито добавил он.

– Вы же сами хотели огненного барона? – пожал плечами тот.

– Ремир, – зашипела Астрис, – извинись! – девушка вскочила, чтобы заглянуть в глаза придурковатому лорду. – Ты ведёшь себя, как злой урод, каких сам ненавидел! Извинись и прекрати ржать!

– Как скажешь, – легко согласился барон, – Приношу вам мои глубочайшие извинения, господа, и обещаю впредь поощрять любую вашу прихоть! – Ремир раболепно поклонился и упал на край бревна. – А теперь разожгите, в конце концов, этот чёртов костёр! – сердито бросил барон, подскакивая обратнопод недовольные взгляды.

***

Еловые ветви хлестнули меня по спине. Зют! Небольно, конечно, но всё равно приятного мало. Я пробиралась к реке с какой-то тяжелой всепожирающей злобой на сердце. Под ногами горбились внушительные разномастные валуны, присыпанные намытым речным песочком, и торчали заблудившиеся в пространстве и времени травины. Кое-где травины даже умудрялись расцвести приятными желтыми метёлками. Подошвы баронских сапог скользили по камням, уводя меня всё дальше и дальше от лесной прогалины с обиженными путниками. Рокот реки усилился. Мы ещё не успели подняться высоко в горы, поэтому вместо отвесных черно—синих скал, изборождённых белыми полосами далёких водопадов и трещинами вечных лавин, реку окружали лишь небольшие пушисто—зелёные холмики—бугорки, такие низенькие, покатые, наивно полагающие себя полноценными горами. Я улыбнулась, впервые по—настоящему, не скалясь на манер безумного лордика, а нормальной доброй улыбкой. Посеревшая, побуревшая от дождей река несла свои могучие воды вдаль, к никогда не виденному мной морю, спотыкаясь о камни, окатывая брег пенными волнами. Что ж, думаю, тут никто не увидит. Окинув беглым взглядом тёмный непролазный заслон из еловых ветвей, яостервенело стянула доспех. Последние брошенные Астрис слова явно предназначались не для моих ушей.

«Не заставляйте его больше, – тихо попросила мечница, – У барона сложные отношения с огнём, – на этом девушка замолчала, оценивая, стоит ли продолжать, и, конечно же, продолжила. Разве у них с блондинчиком могут быть секреты? – В прошлый раз мы едва не сгорели…»

Дальше я слушать не стала. Пора покорить этот зютов огонь! Перчатки без пальцев полетели туда же, где уже валялась целая куча алых лат. Не могу колдовать в перчатках.

Едва не сгорели… И почему Астрис сказала мы?

Сон

, с которого всё началось

Иногда я вижу закат, в сонной дымке он чудится серым.Я бегу и бегу по огромному склону, что укрыт настоящим морем из одуванчиков. В волосах застряли травинки, босые ступни точно парят над травой. Я свободна, невесома, как воздушный одуванчиковый пух, что, резвясь, кружится над поляной, и только лёгкая юбка, каких я никогда и не носила, изредка цепляется хлопковым подолом за твёрдые стебельки. Куда я бегу? Зачем? Кто бы знал! Сон никогда не показывал концовку. Напротив он, воображая себя мохнатым песцом, весело кружился, демонстрируя роскошный белый зад… А после? После всё спешностиралось, менялось и мялось. Одуванчики исчезали, закат потухал, и на их место приходила всеобъемлющая серая пелена, ненасытная и густая. Обычно тем и кончалось, да не в эту ночь.

Я давно поняла, что меня что-то ищет, что по снам моим кто—то ходит, каждый день ощущала затылком лишний взгляд, чужое веянье мысли, и вот сегодня мне, кажется, удастся узнать, кому это так приглянулась моя скромная персона.

Точно часовой бой, звучали шаги. От одного до двенадцати. Наверно, это я себе выдумала. Это – не остальное. Сон ткался сам по себе, увольте – его привили, он привёл. Одуванчики по обыкновению покорно расступились, подпуская непрошеного гостя. Молодой мужчина, окутанный ореолом мелькающих теней, приближался ко мне, с каждым шагом обретая большую и большую власть над сонным миром. Он не был мне знаком. Ни его походка, ни пронзительный взгляд льдистых глаз… Возможно, чёрный фрак, – остальное говорило ровно ни о чём. Да дело тут не в разговорах. Мы с ним определённо уже встречались. Дважды. Так шепчет мне страх. Безумный липкий ужас. Об этом кричит мне ненависть.

«Доброй полуночи, миледи Лорис», – произносит незнакомец. Благовоспитанное приветствие оборачивается громом в этой сонной пустоте. Беззвучно он просит мою руку для поцелуя. А сердце рокочет и мается. От ужаса боюсь дышать.

Я видела его дважды: на поле битвы, где чуть не лишилась Астрис и руки, и в Брумвальде на коронации. Да, да. Ему ещё венец на голову возложили. Определённо тот же самый мужик. Даже кудри такие же чёрные. Пячусь, судорожно пытаюсь припомнить наговор против… против… против кирийского князя. Щипок не помогает. Триада, обращающая порчу, тоже. Плохо. Страшно. Надо было учить молитвы Светозарному. Говорят, создания тьмы не выносят святых текстов.

«При свете вечном и едином не обойди меня своей почестью, не отведи мольбу мою…» – беззвучно шепчу. А как дальше-то? Боги! Великие боги…

– Прислушайся и услышь слова раба своего, – продолжает Князь. Меня бьёт дрожь. Он реален. Он говорит со мной. Он нашёл меня!

– Прислушайся и услышь… – Так и зачем я это повторяю? Соберись, ты гвардеец, в конце концов. – Здрасте, – опять что-то не то…

–Счастлив встретиться с тобой! – лучезарно улыбается князь. Он что не видит? Не понимает? Не хочет понимать? Тень смущенья проскальзывает в его взоре, робкая такая. Только трактую её непрарвильно: – Прошу прощения, миледи. Могу ли перейти на это немного фамильярное"ты"? Вас, тебя не обидит?

Он говорит, а я глупо хлопаю глазами. Шикарно. Обидит, оскорбит?

Тени смыкаются. Тени сомкнулись. От зелёных полей не осталось и следа. Нас двое, теперь нас только двое, и некуда бежать. Я знала, что Астрис станут искать, потому мы и спряталисьв той таверне, сбежали с поля боя, не пришли проститься с павшими товарищами в день Скорби. Я заставила её повязать платок, попросила молчать, скрыть имя и суть. Мы стёрли Астрис Плэм, спрятали бирюзового дракона от всего мира. И тщетно. Осталась только одна ниточка, способная привести кирийских псов к спасительнице. Ниточка?! Ха. Даже самой смешно. Жалкая девчонка, разведчица, самозванка – я. За неё они и дёрнули.

Конечно, князю нужен ревил – крупица надежды отчаявшегося народа, единственная, весомая и пока нескошенная угроза его правлению. На Астрис объявят охоту? Непременно, уже объявили. Но что бы он сам возглавил её?! Увольте, о таком я помыслить не могла. Мы плели амулеты, чертили руны у входной двери, под кроватью, в шкафу, на обороте пыльного зеркала; перестали пользоваться магией, совсем. Астрис оставила титулы, наследство, порядком подгоревшее наследство. Полгода мы прятались, таились, мыли полы, рыдали над пеплом, сторожили лазарет, жили, в конце концов! И тут: "Здрасте, я князь Кирийский! Как поживаете?".

– Как поживаете?

Сам мир точно глумится надо мной!

– Прекрасно! Восхитительно, – от должного вызова осталось не больше половины. Надо проснуться, немедленно открыть глаза! Я слышала о таких вторжениях в Академии, профессор называл их тонкими визитами. Куча магии, базирующейся на один поисковый обряд, без преломления воли, посещенного. Значит, я могу вырваться. Нужно только проснуться. Давай же, Тера, вставай! – Кто вы? – глупый вопрос, не думаю, что меня сейчас обнадёжат благой и светлой вестью: «мол, гулял я тут гулял и дай думаю, в гости загляну. Меня кстати Никифором звать, сапожник с Хлебницкого переулка».

Непрошенный гость так комично изогнул бровь, поморщился и, широко улыбнувшись, молвил:

– Мы есть царь!

Вот честно это было бы смешно, если б не так печально. Хотя вру – смешно. Мы оба прыснули, хотя больше от неожиданности.

– Чем обязана такой честью… – Зют. Язык не поворачивается. Для меня он не Царь. Мой царь умер. А этот самозванец, захватчик, убивец, урод права не имеет себя так называть. Кирийский князь, чёрный мечник – пожалуйста. Изменник – вот его истинное лицо, – Княже? – старинное слово вылилось змеиным шипеньем. Где князья из моих цветных сказок? В расшитых красных кафтанах, с мечом, разящим злобных чудищ; сильные, мудрые, пекущиеся о своём народе? Меч-то и у него имеется, хороший такой меч двуручный, огромный, подаривший мне пару шрамов на прощанье. Но одного клинка мало. Или я не права?

***

На смертный бой идут с лёгким сердцем? Ха.Я лично полпути до поля «сечи» вспоминала, спрятала ли рисунки в рюкзак, или как всегда оставила валяться, где попало. Вот придёт враг, захватит столицу, а там моямазня. Стыдно, ребята. А ещё страшно, до липкого ужаса страшно, до дрожи и прерывистого дыхания. И эта обреченность, перемешанная со злобой…

Ботинки стучали по мёрзлой земле, хлюпали в лужах, завязали в грязи. Мы шли последний раз огромным красивым строем. Показательная бойня. На что надеялись усатые генералы? На что рассчитывал Брумвальдский двор? На победу? Пожалуйста, скажите, что на победу. В тот хлипкий час, когда страна держалась на последней частичке царской воли, когда великий город стал единственным свободным островком, когда мы потеряли поддержку Высших, когда изменник поставил на колени практически всех и вся, нас вывели маршировать в сияющих латах. В то утро мы свято верили: нам выдался шанс спасти мир! Нужно только выстоять, выгнать врага из нашего дома. И мы сделаем это, сможем. Ведь мы цветные латники, царские гвардейцы, мы дети прильд, потомки богов, умные точно черти. И никто не вспомнил, никто не подумал о том, что мы так губительно молоды, столь плачевно не опытны, а на стороне некого Чёрного мечника громадная армия безжалостных вояк—дикарей.

Я помню, как в зале разведчиков витали слухи об аудиенции Царя и Кирийского князя. Твердили, будто захватчик предложил владыке отступиться, сдать столицу, снять корону взамен на мир. Как мы тогда смеялись над этим «миром»! Как громко кричали, куда его стоит засунуть. Как обещали изничтожить князя и всё его полчище… Мне даже выпал шанс, настоящий! Но враг победил. Столица пала, а мы сбежали.

На поле сечи, поле брани,

Клинок кровавый занеся,

Во вражьем, злобном, диком стане,

Погибелью богам грозя,

На равных с чернью и чертями,

Размашистый чеканя шаг,

Сорвав трепещущее знамя,

Уверенно ступает враг.

Под сапогами мнутся травы.

А бой кипит, и смерть поёт.

Но мы ведь правы, были правы.

Кто только правоту учтёт?

И солнце вспенится колдуя.

И в небе старая звезда

Взорвётся, принимаю бурю

И горечь страха на устах,

Напомнит, что живой доселе,

Что можешь биться и дышать.

Там криков трели, стали трели.

Сражаться надо! Иль бежать?

Я подниму мой меч, пусть рубит,

Пусть колет! Вдруг и повезёт?

И эти судьбы, эти судьбы

Им не пора ещё в полёт!

Им стоит жить, сражаться стоит.

А мечник кружит и разит.

Я нанесу удар. Поспорим:

Кто будет жив, а кто убит?

Цель за спиной расправит крылья:

Я знаю, для чего борюсь.

Всю злобу и надежду вылью,

Я отомщу, я проберусь!

Слова смелы, но только мощи,

Жизнь отобрать не достаёт.

Вам, враг, наверно с этим проще.

И эта простота мелькнёт

Во взгляде льдистом и зверином.

К моей груди клинок плывёт.

Я слышу голос окрик дивный

И падаю под чёрный лёд.

Странная всё—таки штука – эта память, местами даже страшная.

***

– Чего я хочу? – князь задумчиво уставился на моё белое хлопковое платье. – Всего лишь предложить тебе, Терия Лорис, службу в Брумвальдском дворе, – Ага, конечно! И кем же мне будет должно там служить уборщицей или девкой для утех?– Мне нужны яркие, талантливые союзники, знающие нравы столицы. Я знаком с твоей историей, Тера, или лучше Царский ворон? Наслышан, наслышан о подвигах твоего отряда. Вы мне однажды чуть наступление при Ольховке не сорвали. Моё почтение, ворон.

Какая отменная лесть! Прямо уши не нарадуются.

– Нет, – моё непочтение, мечник.

– Почему же? Не хочешь вернуться домой, в Академию? Вам, кажется, около пяти лет до выпуска оставалось, или я что-то путаю? – пустой кивок, и князь продолжает плести свою сладкую речь. – Негоже бросать учёбу с твоими талантами. Правда я и сам бросил, но не суть. В первую очередь, я предлагаю службу. Остальное само приложится.

– Как чудно! Вы меня полностью покорили, – как и всю нашу державу. – Нет. И хватит лести. Моя честь не продаётся!

– Похвально. Но я и не прошу тебя об этом. Царь, которому ты присягнула,ушёл на покой, а значит, клятвы ворона больше не держат. Ты свободна и вольна делать, что пожелаешь. Так помоги мне построить новый мир, и я не останусь в долгу.

– Нет. И больше я повторять не стану. На каждую вашу ложь – нет. Вы правильно подметили, я царский гвардеец, а значит, верность для меня есть жизнь, – Немыслимо. Каким же надо быть глупцом, что предлагать такое. А он ведь не глупец, отнюдь, он хитрец, он игрок и пришёл уж точно не за отказом. Ладно, княже, поиграем.

В непроглядной чёрной тишине время двигалось неспешно, оно плыло, изредка плескаясь событиями. И беседа под стать ему текла и мерцала, точно дешёвые светильники в таверне у Черива. Завтра, должен был прийти электрик, разобраться, в чём там дело. Угу, именно об этом и нужно думать. Сюда бы меч, или дверь, или будильник на худой конец. Это сон, всего лишь сон, и я вольна его менять. Стоп. А если так…?

– Отпустите меня, – никто не говорил о честной игре. – Моя душа томится. Отпустите…, – пауза, хорошо. А теперь новый аккорд: – Вы же слышали о вороне, – пусть поверит, пусть наполнится легендой, в коей сам принял непосредственное участие. – И верно знаете, почему меня так прозвали?

– Из-за родового герба, – на тон ниже произносит князь.

– Из-за герба, – усмехаюсь, что ж пришёл мой черёд злорадствовать. – Царским вороном прозвали разведчицу, глупенькую такую, с длинной косичкой, – трясу привычными длинными волосами, – умыкнувшую из вражеского лагеря, из вашего лагеря, – тычу воздух по направлению к князю, – кое-какие важные бумажки, в том числе и планы одной крепости. Да, это сделала я. Если хотите, могу поклониться на бис, так сказать, но извиняться и заламывать руки не стану. Не люблю жалкие комедии, только драма, отменная драма, – пусть моё детское образование не пройдёт даром. Верьте мне князь, внимайте моим речам. – Чертежи были зашифрованы, и их никто не мог опознать, – а я училась на архитектора, но вам это знать вовсе не обязательно. – После той миссии ворон и взлетел. А почему же Чёрный, князь? Вы знаете. Вам—то это известно. Вспоминайте, вспоминайте. Последняя битва – наша первая встреча. Меня также величают…

– Мёртвым…

Да!

– Именно. «Царский ворон убит Чёрным мечником» – твердила молва. Слишком длинно, не правда ли? Ну, они и сократили: Чёрный ворон. Мне больше, конечно, нравится мёртвый, тут, так сказать, всё по существу. А вам?

– А мне, Тера, больше нравится правда. И напротив совершенно не льстит твоё навязчивое обвинение в смертоубийстве такой юной особы. Сколь тебе лет…

– Девятнадцать. Было, – полгода назад.

– Боги! Всё время забываю, как ты юна, воронёнок.

– Да что вы! – «воронёнков» мне тут ещё не хватало до полного счастья. – Отпустите меня. Я вам всё равно ничего не скажу. Не надейтесь с моей помощью отыскать Астрис… – мне хотелось бросить что—нибудь ещё, но не тут—то было.

– Астрис? – изумлённо переспросил он. Талантище. В матушкином театре его бы с руками оторвали, как раз бревно играть некому.– А-а, девочка-ревил, – протянул князь, – бирюзовый дракончик. Да, хорошая партия, мне бы она пригодилась. Миру нужны ревилы. А ты знаешь, где она?

– Нет.

– Жаль. Было бы неплохо с ней переговорить, – князь задумчиво улыбнулся. Ну, наконец-то, мы перестали лукавить! – Эм, Тера… Что за дурные манеры? У нас светская беседа, убери ножик от моего горла, будь добра.

– Ножик? – лезвие опасно сверкнуло. – Это обоюдоострый меч из низкоуглеродистой стали с примесью вольфрама, – мой любимый потерянный клинок. —Бастард – князь. Князь – бастард.

– Облегчённый полуторный. Длина около метра. Явное сужение клинка. Хорош для колющих, рубить, впрочем, тоже можно, но как по мне – маловат. Люблю двуручные, цвайхендеры, – князь играючи провёл пальцами по острию. – Приличный ножичек, но всё—таки убери.

– Непременно, только сначала укорочу кое—кого на голову, – лучезарно скалюсь, именно скалюсь, улыбкой тут и не пахнет. Вам не удастся заговорить меня. Князь отходит, один широкий шаг назад, и он оказывается вне досягаемости.

– Никогда не понимал этой жестокости, —от следующего удара он не уклоняется, выставляет перед собой призванный из пустоты цвайхендер —зютов кошкодёр, простыми словами. – Жестокости ваших командиров. Как можно было выдать вам мечи и выставить на поле брани!

Давно не встречала эти предрассудки.

– Если я девушка, не значит, что я слаба, – то есть воином быть я права не имею, а постель его люзоблюдам греть —так пожалуйста. Прекрасную службу, вы мне предлагаете, князь, ничего не сказать. Мне подобных нападок и у Чёрива хватает. Молчит.

Вот интересно, можно ли умереть во сне? Огонь сверкнул на острие клинка, единственный маленький клочок света в буйстве черноты. Мы кружили друг перед другом, точно птицы. Моя ловкость против его силы. Немыслимых размеров двуручник вскользь отбивал удары моего потерянного меча. Сильней, сильней – мне не хватает мощи. Быстрей, быстрей! Почему я не птица? Выпад. Промах. Отхожу. Его зютов мечслишком огромен, слишком тяжёл, да и сам князь раза в два если не выше, то больше уж точно. Сталь звенит угрожающе близко, плачевно рядом, ещё чуть—чуть и моя шея. Колющий, колющий, но ему нет дела до моих «укусов». Мимо. Мимо.

– А ты хороша! – натянуто улыбается князь, отражая атаку. – Я не хочу тебе вредить. Пожалуйста, Тера.

– Пошёл к Зюту!

Клинки снова сцепляются. Выпад. Князь больше не наступает, он только отбивает мои атаки, подставляя широкое лезвие под удар. Достала. Чёрный фрак запылал.

– Что же ты такая злая, Царский ворон?– всё так же странно вопрошает предатель.

– Мёртвый ворон! – кричу в ответ, и сон загорается.

***

Всюду буйствовало пламя: стол, моя кровать, шкафы и, как не абсурдно, зеркало – всё было объято безумным танцем алых змей. И руки – они горели; точно красные перчатки, огонь облепил мои запястья. Я снова закричала, но сей раз сон не растаял.

Люди боялись огня. Всегда боялись. Это и понятно. Я тоже его боюсь. Постояльцы кричали и носились по коридорам, подвыпившие ребята, высыпалина улицу, прижимая к груди кружки с брагой. Чёрив в одних спальных панталонах выписывал круги перед таверной, понося все, что только попадалось ему на глаза. Не знаю, куда я скинула наши рюкзаки, надеюсь, они потом отыщутся. Благо, Астрис успела собрать вещи, ещё пару дней назад.

Руки горели, мысли метались, а удушливый дым вызвал приступы неистового кашля. Кажется, я открыла окно и выбросила рюкзаки туда. Не помню. Ни черта не помню! Этаж, отведённый прислуге, располагался под самой крышей, поэтому здесь всегда было сыро и стыло, но самое жуткое быстро выбежать отсюда не получиться. Огонь не слушался. Забытая на столь долгий срок магия капризно не желала отзываться. Пожалуйста, ну прошу. Не вижу, не чувствую! Пламя пляшет и шипит. Пожалуйста. Добрые боги, пожалуйста… Судорожно оббиваю руки опростыню, о старый едва ли не блохастый матрас, хватаю кинжал и в одной ночной сорочке, босиком пробираюсь через огонь в коридор. Почти жива. Магия, наконец, откликается, но пожар уже не укротить. Руки болят просто невыносимо. Слава богам, Астрис осталась сегодня в лазарете. Николь. Нет, нет. Девочка Чёрива, голубоглазая кухарка, над которой надругалась солдатня. Такая же хрупкая и потерянная, она не была гвардейцем и не смогла отбиться о здоровущего пьяного скота. Бедняжка. Бегу обратно, спотыкаюсь о кинутые кем—то корзины. Корзины падают, катятся и гремят. Там были яблоки, розовые—розовые, последние, что остались с зимы. Видимо, кто—то заплатил девочкам яблоками, розовыми. Колючим жаром боль растекается от пальцев к плечам. Чёрт. Чёрт. Ринуться бы, да дыхания не хватает. Шиплю и кашляю в рукав. Единственная запертая дверь. Стучусь, бьюсь – тщетно. Она не слышит или слышит, но не может встать. Зют! Закрываю глаза, будто это хоть что—то исправит, и шепчу наговор, самый короткий, какой только вспоминается, щеколда поддаётся. Ника бедная, никто и не вспомнил о тебе. Девочка жмётся в углу, закрываясь от дыма одеялами. «Бежим!– хриплю, что есть силы, она не отзывается. – Пойдём со мной. Ну же, вставай, пожалуйста!». Голос рвётся. Хватаю её за руку и тащу за собой. Девочка не сопротивляется. Меня бы кто так вытащил.

В коридоре дым, будто сам Змий надышал. Людей уже нет: всё, кто мог, выбежал. Боги, боги и Зют! Магии нет, нет её! И меча нет, и доспеха, только я сорочке этой хлопковой, чёртовой.Какой гений умудрился сделатьступеньки деревянными? Лестница тлеет. Николь на моём плече тяжело хрипит. «Тиши, тише. Прорвёмся!» – шепчу скорее ради собственного успокоения, девочка не слышит. Милостивый Рьяла… Кашляю, кашляю и боюсь. Не выберемся же, не успеем уже! О Светозарный, помоги! Колёсики воли крутятся смутно, скрипят. «Прочь!» – кричу от отчаяния. Всё пришли, прибежали. Огонь к ногам ластится, босые ступни жрёт. Да утихни же! Выставляю ладонь перед собой. Жизнь к жизни, пламя к пламени. Что—то забытое, наконец, в груди проворачивается, из ладони вырывается огненный столп. Проклятье! Должно же быть наоборот. Зачем мне ещё огонь? Но чёртов дым над лестницей рассеивается, освобождая нам путь. Похоже, я перенаправила жар. Бежим, ну как бежим, мои ватные ноги непослушно спотыкаются, волоча за собой Николь. Вываливаемся на кухню, тут ещё дышать можно почти. Чуть, совсем немножко осталось. Шаги не считаются. Через чёрный ход к свободе. Сегодня маленькая смена, людей почти не было. Прошу, умоляю, только бы никто не сгорел… На траву… к траве…

Ночь черна, сажа ещё черней. Зеваки подхватывают Нику. Я падаю на траву, задыхаясь от кашля и слёз. Перед глазами дым и красное марево, ползу к кустам. К кустам, к кустам… Дикий боярышник принял наши сумки в свои шипастые объятия. Это же был боярышник? Скажите, что боярышник. Перед глазами мутно, в глазах слёзы. Снова падаю. Где ж этот чёртов боярышник? Тут. Здесь. Вот он. Тяну рюкзак за лямку, и снова падаю. Нас нашёл князь. Кирийский князь. Сажа черна, гнев ещё черней. Он хочет схватить Астрис. Он хочет поработить мою Астрис! Не позволю. Из рюкзака вываливаются краденые латы избавителя. Вы её не получите, князь! Никогда. Обожжённые руки не слушаются. Красный доспех выскальзывает, но нет. Где не берётся умением, возьмём упорством. С трудом натягиваю латы и шепчу заговор, слова ломаются кашлем, пальцы не слушаются:

Заклинаю луною,

      Заклинаю костром.

Пред рассветной зарёю,

      В страхе полном, пустом

Имя прячу на время,

      Прячу в бездне следы,

И с охотностью бремя

      Заберу пустоты.

Впредь меня не узнаешь,

      Впредь меня не найдешь.

Облик прежний стираю.

      Правдой чудится ложь.

В двух мирах не поймаешь,

      Не увидишь, смотря.

Суть в ветрах растворяю.

      Впредь не я – это я.

За чары всегда приходится платить, физической мощью, душевной силой – энергия не берётся из ниоткуда, и полной пустоты природа не приемлет. Стерев Терию Лорис, я должна предложить кого—то взамен и немедленно. Призванные энергии бушуют за моей спиной. Я чувствую, как алчно тянет пустота свои жадные клешни к моему имени. Ни в коем случае нельзя позволить ей забрать мою суть полностью, только спрятать, одолжить на время. Иначе эта жуткая сделка погубит меня.

– Назовись! Назовись, – шепчут голоса перебежчиков —полудемонов, полубогов.

– Ремир! – голос не должен дрогнуть ни на йоту, иначе провал, но он и не дрогнул. – Отныне я огненный барон Ремир! – повторяю второй раз, и духи—перебежчики соглашаются. Почти явно вижу, как тоненькая фигурка русоволосой девушки Терии Лорис, мерцая, прячется во тьме. Сердце пропускает удар. Мне нужен хранитель, связь с этим миром, или девушка с древесно—карими глазами навсегда останется там. Каждый день в назначенный час мне следует возвращать её, возвращать себя. Об этом-то я и позабыла.

Пришло время признаться хотя бы самой себе. Я Терия Лорис, и я же огненный барон. Конец интерлюдиям. Маска приросла и с каждым днём всё больше и больше перестаёт быть просто маской.

Глава 4

Почём кефирчик, бабушка?

—Мать твою, Аурр! Ты что грибы первый раз собираешь?! – злость и негодование переполняли меня через край. Одно дело если б этот гений просто насобирал поганок, но нет же! Он почистил их моим ножом и заботливо уложил в общее лукошко с нашим несостоявшимся ужином. И теперь я абсолютно не представляю, что делать. Во-первых, чёрта с два ты отличишь обрезанную шляпку ложного белого от синеножки. Во-вторых, ядовитые грибы могли перемяться и поделиться своей вредной сутью с собратьями.

Я с досадой опрокинула лукошко, высыпая три часа истраченного времени на зелёный мох. Может, хоть белка съест. Угодливый красный сапог со злостью опустился на отменный урожай поганок. За что мне так повезло с этим Аурром?

– Что вы сделали? – повелитель мухоморов просто опешил, – М-милорд… на черта?

Вот в этом и вся его суть: сначала «м-милорды», а потом черти.

– Ну, если ты решил нас отравить, то прощу прощения – спутал планы, – вот, зараза и смотрит ещё такими круглыми испуганными глазками.

– Э-ээ… – горе-проводник замялся, – ну, почему же, не первый… —начал он робко, чуть ли не уклончиво.

– Значит, отравить? – я грозно перебила его. Может эта злость и излишнее, но замолчать ужене могу: внутри всё кипит и негодует, подобно вулкану пыхтящих сопок. Нескончаемая ложь, ежедневный страх за Астрис и её блондинчика, эти сны, да ещё и Аурр.

– Ладно, первый.

Что?

– Молодец, хвалю за честность, – но совершенно не верю. – Как человек, кормящийся походами по лесам, может не смыслить в грибах?!

– Встречный вопрос: откуда подобный опыт у благородного лорда?

– Ну, знаешь ли… Умный человек должен разбираться во всём!

Дивное утреце сменилось не менее дивным днём. Для начала, отмечу, что выспаться сегодня не удалось никому, ну, быть может, кроме Яшки. Этот сказочный осёл, умудрился, как бы так сказать… В общем, Яшка молодец. Еды у нас больше нет, как и вторых ботинок Астрис; плащ Аурра тоже больше напоминает рыбацкую сеть. Рей лишился трав. Ладно, с этих злосчастных трав всё и началось. От наглости ль, от голода, от любопытства (история умалчивает) не по копытам смышлёный палевый ослик забрался в походный мешок Рея, основательно отъев верхнюю часть оного, а в рюкзаке, да укроет нас милостью благоговейной светлоликий Рьяла, хранился солидный запас трав. И если кто—то из нас доселе не знал, что поедать заговорённые травы ослам вредно, не будем лукавить, более чем вредно; что ж, теперь он это запомнит на все последующие жизни.

***

В воздухе пахло дождём и назревающей катастрофой. С чего началась эта ссора я уже и не помню, вероятно, с очередной баронской остроты. Кто—то невзначай бросил мне нелестное замечание. Потом Аурр припомнил вчерашнее поджигание, а я мягко обозвала его пьяницей. И мы подрались, на мечах…

« – А ну, идите сюда, ваше высокородное сиятельство!

– Сам иди… к Зюту, – например!– Как смеешь так ко мне обращаться? Невежественный, грязный…

– Мелкий напыщенный засранец! – гнев Аурра пересилил все плотно—вбитые в наши зашоренные головы устои. Кричать на господина, на дворянина, кусать руку кормящую! Непозволительно! Скажу боле – невозможно. – Берите меч, милорд! Берите и заткнитесь! Я хочу видеть воина или прихлопнуть брехливого труса, как повезёт.

– Ремир… – Астрис вскочила, – Аурр, пожалуйста…

– Не стоит, Астрис. Мне тоже хотелось бы посмотреть, какой воин выйдет из нашего барончика. При всем моем уважении, это просто нетерпимо, так обращать к простому человеку.

– Ой, да кто бы говорил.

– Молчать! – взревел проводник, перехватывая меч Рея.

– Как знаешь! – я нагло ухмыльнулась, оголяя клинок. Ты у меня получишь, проводник.

***

– Мети, мети, цесаревич! Шо тебя папка листья грести не учил? – рассыпчатым горохом стучит визгливый голосок младшего послушника. Мальчик и сам был послушником, со вчерашнего дня. Колючая черная мантия висит на нём картофельным мешком и пахнет она картофельным мешком!

– Куда ему? Нашему кудрявчику небось сто слуг носик платочком промокали да шнурочки бантиком завязывали, чтоб не жало, – охотно подхватывает второй, рыжий, длинный, веснушчатый. – Отвечай, когда к тебе старшие обращаются!Учил?!

– Нет, – коротко отрезает мальчик и принимается ещё усерднее царапать прутьями плиты.

– А ты представь, что это меч, – подсказывает третий почти любезно. – Как там твоя поблескушка называется? Цвайхерпыг? Цвейпурпыг?

– Не ломай язык! Эту дрянь в народе кошкодёром кличут, – снова начинает первый, он у них за умного. Остальные отмалчиваются, искоса бросая наглые взгляды, мол они тут главные, они тут лучшие. —Знаешь, сколько добрых людей из—за неё полегло, а княжич? – выплёвывает паренёк.

—Цвайхендер, – обрывает глумливую речь мальчик.

– Эй, ребят! А он ещё и говорить умеет! Ну—ка вякни, вякни ещё, будь хорошей псинкой!

Парнишки в балахонах крутятся, кривенькие, злобные, каркающие точно сороки.

– Пошли вон! – кричит мальчик. Он был сыном князя, он такого не потерпит! Как эти «старшие» говорили, вообразить, будто метёлка – меч? Пожалуйста! Мальчик перехватывает древко метлы, двумя руками, как его учили на тренировках, и с огромной радостью бьёт задиру в живот. Обидчик кричит и сгибается пополам, а его свора с громким улюлюканьем набрасывается на мальчика. Четверо на одного, разве это честно?

***

«Урод!» —от моего крика пятится осёл, немножко не та аудитория. На большее ума не хватило. Перехватываю меч, непривычный, не-мой. Думайте, что хотите, но фехтовать я умею! Проводник, как оказалось, тоже и очень сносно. Удар перекрывает удар, мечи сцепляются и звенят. Я отхожу и наступаю, жадно играя свою любимую партию. Аурр злится и не отстаёт. С его силой приятно столкнуться. Друзья мелькают, суетятся за нашими спинами, силясь остановить.

Я этого так не оставлю, не позволю считать себя трусливой выскочкой!

Аурр вскинул меч. Заточенный клинок вобрал яркость слепящих солнечных лучей. Щурюсь, принимаю удар – вскользь. По руке расползается дрожь. Вижу славное удовлетворение в его взгляде, и атакую с новой силой. Вдвоём заваливаемся наземь. Астрис что—то выкрикивает. Рей подбегает, оттаскивает меня. Злюсь, кричу. Проводник ругается, выпуская меч из рук.

«Успокойтесь оба!» – наседает Астрис. Желание слушать хоть кого—нибудь отсутствует,напрочь. «Прошу», – добавляет девушка, насильно разжимая мои пальцы, что намертво вцепились в рукоять. Неохотно поддаюсь. Нас ругают, обоих, затем принуждают мириться. Тщетно. Буравим друг друга взглядами, стоя по разные стороны костра. У Рея проскальзывают разумные мысли по поводу провианта и его отсутствия. Кто—то, упиваясь собственным остроумием, предлагает отправить нас с Аурром в лес. По грибы. Вдвоём! Дружно высказываем встречное предложение несколько иного путешествия, менее цензурного. Художник радостно хлопает в ладоши и лезет в собственный мешок, его—то Яшка не тронул. Несколько минут спорим, кто же первый должен навестить Зюта и его чертей: я или Аурр, Аурр или я. Прийти к соглашению не удаётся.

«У меня имеется чудесное решеньице! – радостно восклицает Художник. В руках у него блестят глянцевые квадратики похожие на игральные карты. Неужто партийку разыграем? – Это моё собственное изобретение, – довольный попутчик раздаёт колоду. От удивления замолкаем. – Герцог, у которого я работал, оценил на славу. Выбирайте масть. Правила просты. С помощью этой штуки легко разыграть обязанности. Кто вытащит вот такие, – он крутит яркий квадратик, – отправится за грибами вот с этим!», – покончив с колодой, Художник вновь тянется к мешку. На свет показывается небольшой блокнотик величиной с половину книжки и коробок с сухой пастелью. Мелки быстро вырисовывают корзинку коричневую, круглую, из гибкой лозы. Проходит несколько странных минут. Наш случайный попутчик завершает работу и, подмигнув ослу, опускает руку прямо в бумажный лист. Пространство кривится, из маленького листочка появляется корзинка.

Стоит ли упоминать, кто вытащил эти чёртовы карты?

С возмущенным «Подтасовка!» и насмешливым плетёным лукошком удаляюсь в лес. Аурр тащится следом. «По грибы».

***

– Они тебе завидуют, – в лазарете пахнет травами и свежими булками. Послушник, дежуривший там, только сел завтракать. – Сынок «дамочки» из рыбацкой деревеньки, племянник егеря, четвёртый ребёнок старой прачки. Они в жизни не видели настоящего оружия, воротников из соболя и гранатовых перстней, – коротышка указывает на костяшки княжеских пальцев. Три фамильных перстня, всё как полагается: один с печатью Арестов, другой с тёмным сапфиром – хладный ум, и пылкое сердце в гранях рубина. Что ему не нравится? – Повернись ко мне. Да повернись ты! Не крути башкой. У тебя нос сломан, дай вправлю.

– Нет, – мальчик отворачивается, ему стыдно. Отец был прав: он слабак, а от слабаков должно избавляться. Пятеро скуднокровых заморышей отпинали его как собачонку.

– А на меня чего злишься? – какой же приставучий этот ученик лекаря, будто держат его тут за одно умение языком молоть.

– Замолкни. Твоё дело врачевать, а не нудеть.

– Так яи врачую. Руку дай, нет. Левую. Вот этой штукой дня три помажешь, и всё пройдёт, – коротышка протягивает ему баночку с зелёной жижей.

– Смердит оно знатно…

– Это, да. Что есть, то есть. Хочешь, научу готовить?

– Нет.

– Зря. Я ж сердечно, – коротышка уходит вглубь залы, – Знания лишними не бывают, а дружба тем более. Нет?Ну и Зют с тобой. Кость приложи.

– Какую кость? – изумляется мальчишка. Что за дикие методы врачевания?

– Из ребра барана, – совершенно серьёзно бросает коротышка, – У поваров из заморозки попроси. Если дадут, конечно. Я б не дал, – помощник лекаря замолкает. Так вот что за кость! Льда у них, что ли, не водится? – Хотя, нет. Дал бы! Ты тупой, а не злобный.

– Что? – злость вновь рокочет в горле.

– Они тебе завидовали, а ты их избил. Мальчишки, что досыта не ели, что в одних обносках по три лета хаживали, и в снег и в жар в драных ботинках, что ворованным яблокам всей душой радовались. И ты, слепой, холёный княжеский сынок с блестящими перстеньками и отцовской железкой в три коровы и пять скакунов ценой, избил их?

– А что мне стоило лечь на пузо и ждать, пока они всласть не напинаются?

– Если думаешь, что это правильно – да.

– Не думаю. Я поступил, как поступил, и если волхвы меня накажут, пусть так.

Коротышка улыбнулся и протянул вторую склянку.

– Просто не злись на них. Злоба смердит похуже моей мази.

– Всё?

– Угу, – кивает коротышка.

– Да хранит тебя Светозарный, – бурчит чернокудрый мальчишка, не оборачиваясь, и, прикрыв здоровой рукой дверь, выходит прочь.

– Не богохульствуй! – прилетает ему вслед.

А вот этого мальчик не понял.

«Искренности тебе недостаёт, —отзывается скрипучий голосок. – Рьялу сердцем упоминай. Иначе всё ложь».

***

– Что дальше делать будем? – с негромким вздохом Аурр садится на пень. Небольшой нож из арсенала гвардейца—дезертира охотно вытирается о штанину.

– Не знаю…

– Грибы вы выбросили, а провизия нам нужна.

– Какая проницательность! – будто и так неясно. – Здесь есть поблизости город или деревня? – Полупустой кошелёк с трудом нащупывается на поясе. Делать всё равно нечего, сберечь пару монет грибами не удалось. Остаётся надеяться, что нам всё—таки хватит. Сапоги вязнут во мху.

– Нет. Хотя… Да, имеется. Километров пять вдоль реки по тракту. Вам под силу вытерпеть моё общество столько? – Аурр растягивает последнее слово. Под скулой у него расползся внушительный синяк, видимо рукоятью задела.

– С немыслимым трудом, – цежу сквозь зубы и невольно улыбаюсь.

Неподалёку шумит, подмывая скалистый брег, река, широкая, бурная, бирюзовая. Кипящий жидкий лёд шлифует огромные валуны. Мы идём, бредём в тишине, нервно поглядываем по сторонам. В голове ворочаются тяжёлые хмурые мысли. Зачем, куда и как? Серая льняная рубашка, заправлена в коричневые кожаные штаны, будто охотника обокрала. Выгляжу я как мальчонка, дурной такой и лохматый. Предводитель беглецов, а мне нравится эта роль, романтично, точно книжку приключенческую читаю про герцогов, разбойников и сладких принцесс. Чур, принцессой у нас будет Яшка, от прекрасных дев в романах вреда обычно не меньше.

Завязаю в тревожных мыслях как во мху. Не стоило являться к проводнику при полном параде. Латы в принципе надо было бы спрятать подальше. Молчание, купленное звоном монет, конечно, дело хорошее, но полное неведением в нашем случае весьма предпочтительней. Кто его знает этого проводника? То пьяница—пьяницей, то мечом машет искусно и с лесом не дружит. Подозрительно, однако. А мы: приятно познакомиться – царские гвардейцы! Как бы чего дурного не вышло.

А вдруг я ошиблась, втянув Астрис в это путешествие? Может, этой благословенной страны и на свете нет? Только терять свои жизни в затхлой таверне тоже не дело, и на поклон к царю—самозванцу я её не пущу! И сама не пойду. Жаль нельзя взять и пролистать жизнь, точно книгу, подсмотрев концовку. Как там финал? Кто победил, наши? И затем, вооружившись твёрдой уверенностью, топать по дороге бытия. Топать, правда, всё равно приходиться, в деревню за едой, в компании обиженного Аурра.

***

Деревня встретила нас обильным ароматом свежих коровьих лепёшек. Боги, как же я соскучилась по Брумвальду.Низкие, крепко—собранные домики громоздились по предгорьям, заезжая друг на друга,. Улицы резко взлетали вверх. Размеченные низкими, вероятно, противокоровьими заборчиками огороды уходили в бесконечность ровными капустными грядками. Зато ворота у домиков тянули на произведения архитектурного искусства. Ни разу не повторившись, они просто поражали своей замысловатостью и высотой. Кое—где заборы оказывались значительно выше, да в прочем, и крепче самих домиков. Маленькие окошки, обрамлены деревянными ставнями и ни одно не выходит на улицу: во двор, в огород – да, к пешеходам – ни разу. И последняя странность – калитки сих роскошных ворот приоткрыты.

***

– Не больно—то вы, милорд, прошу прощения за прямолинейность, похожи на огненного барона. Огня боитесь, с лесом ладите, в механике разбираетесь.

Сломанный замок последний раз скрипнул, ударился о дощатую дверь и упал. Пёстрая курица резко сменила маршрут, даже ни разу ни кудахнув. Мне бы её выдержку. Подумаешь, железка упала! Она и не такое видала.

– А ты на проводника тоже плоховато тянешь. Где должен быть сведущ – промахиваешься, а где не надо – умён изрядно.

Аурр беспомощно пожал плечами. Вот и поговорили.

– Может они ушли уже?

Мы замолчали. Внизу на насесте кудахтали и возились куры. Собачий лай стих. Проводник вопросительно посмотрел в мою сторону. Возможно, мне показалось, в этом сарае темно, как… ну, очень темно, но он, нет… выдумки, ни на кого он не похож! Увы, собаки никуда не делись —это так маленькая передышка.

– Зют! Треклятые псины! – я грязно и, что скрывать, глупо выругалась в темноту. – Как твоя нога?

– Пойдёт, он только штанину порвал. Зря мы в коровник сунулись, – Аурр перестал тереть лодыжку. Послышался треск разрываемой брючины. – Я так скоро без одежды останусь!Надо было в них колбасой запустить.

– А у тебя, что колбаса есть?

– Ну, вы же маг, милорд? – почти неподдельно изумился проводник. Я нервно хохотнула. Почти верю.

– Если бы я умел призывать колбасу из воздуха, мы бы с тобой здесь не торчали.

За такую магию я бы многое отдала, сегодня точно. Аурр оказался заметно разочарован. К сожалению, подобное «великое» разочарование настигает всех. Нет, перемещаться ни во времени, ни в пространстве нельзя. Теоретически можно, практически – не получается. Нет, создавать предметы из ничего тоже нельзя. Нет, луна в сыр не превращается, как и мышь в крокодила. Преобразуется только что—то во что—то подобное. Двигать предметы можно, костёр без спичек тоже разжигается. Разумом чужим манипулировать – возможно, неэтично – да, но речь же не о том? А вот колбаса просто так не появляется, увы. Можно её откуда—нибудь украсть, но для этого нужно знать точное место. Не знаете – сидите в курятнике, пока собаки не уйдут.

– А прогнать их как—нибудь с помощью магии можно? Это ж просто собаки, а вы огненный барон—избавитель!

Подтрунивает и об избавителе вспомнил!

– Ага, у меня ещё и нож есть. Но они же живые, я… я не хочу им вредить…

Проводник что—то хмыкнул в ответ, то ли одобрительно, то ли смеясь.

Тишина. Он злится, я злюсь. Не так сильно, как утром, не так глупо, но тяжело. Я виновата. Зачем было вообще обижать его, задирать? Мне так понравилось быть Ремиром! Забыть былую беспомощность, забыть поражение, прошлое… Выкинуть, как деревянную игрушку, намалевав взамен уродливое лицо на картонке. Зачем чинить, если можно…       «Зют!» – я выругалась и, испугавшись собственного голоса, схватилась за грязную доску. Доска закачалась. Не хватало ещё упасть отсюда… прямо на курицу.

– Прости…

– Милорд?

Сколько радости! Сколько удивления! Аж, тошно. Какая, однако, неожиданность, я умею извиняться!

– Прощаю, – совершенно серьёзно произнёс проводник. Вот и мой черёд удивляться. – Но для начала хочу вас выслушать.

– Я вообще—то не любитель рассказывать грустные истории в курятнике.

– Что? Мы разве в кольской трагедии? Просто признайте, что вы идиот, и покончим с этим!

– Очень мило. Не перестаю удивляться твоему такту!

– Я жду.

Что? Ждёт он! Я показательно хмыкнула. Ну, жди.

– Хорошо, – чем быстрее я покончу с этим, тем лучше. Тем более он прав. – Я идиот. Счастлив?

– Очень. У меня есть предложение, – Аурр задумчиво пощупал потолочную балку, – Ваши чары могут приподнять вон ту стену? – постучал и кивнул сам себе.Затем знатно взбудоражив куриную действительность, проводник протиснулся между насестов к противоположной стене. – Она частично из какой—то цельной фанеры. Если фанеру выбить, мы выйдем с другой стороны. Ломать не хочется…

– Могут, – действительно, фанера.

Не без труда мы выбрались наружу. Задняя стена курятника выходила в хозяйский огород. Рядышком стояли прислонённые к дощатому забору разномастные грабли, лопаты и тяпки. Было видно инструмент рабочий и добрый. Ими часто пользовались и пользовались с умом. Всё чистое, без комьев земли и налипшей травы, над инструментами прямо к забору прибит козырёк. Сам огородик не велик, но вычищен и облагорожен. Пара аккуратных яблоневых деревьев, грядки с морковью, наливающиеся последним теплом оранжевые тыквы и праздно разгуливающий козёл с верёвкой на шеи, видимо, отвязался откуда—то. Фанера послушно легла на место.

– Это что вы тут делаете?! – послышался старушечий голос.Зют! Бежать поздно. Что мы можем делать в чужом огороде?

– От собак прячемся, – выдавила я с трудом, чувствуя привкус затухающего страха. Из—за яблоньки на нас настороженно смотрела низенькая старушка с тяпкой в руках.

– От собак? – недоверчиво переспросила старуха, подбираясь поближе. Пожалуй, она без труда может треснуть нас этой тяпкой.

– Д—да. Они за нами погнались… Мы хотели на рынок пройти. Прошу прощения.

– Что ж вы двое взрослых мужиков собак боитесь? Небось, служивые?

– Боюсь, – какая к Зюту разница?

– Мы не воры и беспокоить вас не хотели, – вступился Аурр. Бабка насупилась, взмахнула тряпкой. – Позвольте, позвольте – начал он, – Исвадон сыри? – бабка кивнула. Аурр улыбнулся и быстро—быстро заговорил на каком—то странном языке. Тряпка опустилась, бабка просияла. Минут пять они счастливо проболтали, потом вместе поругали козла.

– Аурр?

Он нехотя повернулся в мою сторону и снова что—то прошипел на том же языке. Бабка покачала головой.

– Нет у нас рынка. Только по особым дням собирается. А коль купить что желаете, я могу подсобить. Вы мне дровишек наколите и уложите вон туды, – резво защебетала старушка, указывая в сторону дальнего навеса. Говорила она быстро, скрипуче и, почти не коверкая слова на местный лад. – А я вам лепёшек вынесу. Договорились?

– Договорились, – а это здорово! Но бабка меня будто и не услышала.

– Большое вам спасибо, – кивнул Аурр.

И всё же я не в силах понять этой перемены. Что он ей сказал?

***

Бабка скалится и протягивает нам пустую бутыль. Молча улыбаюсь, киваю и докидываю в поленницу последние дрова.

– Здоровья, вам деточки, – старушка любовно похлопала Аурра по плечу.

– И вам, милая, не хворать, – с каким—то странным примешавшимся акцентом откланялся проводник, принимая бутыль из тёмных жилистых рук.

– Всё? – отряхиваю пыль с ладоней.

– Ась—ась? – недовольно заохала бабка, – Громче говори, милок.

Я ей определённо не нравлюсь.

– Что—нибудь ещё нужно? – повторил мой вопрос Аурр.

– Нет, нет. А коль воды из колодца натаскаете, кусочек баранины предложу.

Не говоря не слова, мы с Аурром дружно киваем и, схватив по ведро, шагаем к колодцу. Проводник озадаченно смотрит на вал с намотанной цепью. Престранная выходит история. Фыркнув для порядка, поднимаю крышку, цепляю ведро на крюк и принимаюсь крутить ручку колодезного вала. Дома мне ни раз приходилось набирать воду таким образом, а в таверне у Чёрива с этим делом вообще была беда: старый водопровод постоянно прорывало. Ничего, Аурр, ты расскажешь мне свою историю, расскажешь, а пока покрути ручку, ведро тяжеловато для барончиков.

***

– Вы знаете что это, милорд? – весело осведомился Аурр, стоило нам покинуть огород той старушки. Коварные псы исчезли, видимо, им прискучило караулить нас.

– Понятия не имею, – я пожала плечами. – Бутылка как бутылка. Пустая. Лепешки с бараниной мне нравятся больше.

– О, это же настоящее чудо! Наша бутыль – творение древних мастеров. Сейчас такое не делают! Потерянные знания забытого народа.

– И как это выражается? – я сомнительно окинула взглядом восторженного проводника с бутылкой. Он чуть ли ни целовал её! Открутит крышечку, понюхает, постучит по горлышку, погладит, закроет, снова понюхает.

– Она превращает вино в воду! – полезно, не поспоришь, – То есть наоборот, – сконфуженно добавляет Аурр и тут же пускается в восторженные пояснения: – На самом деле она меняет любую налитую в неё жидкость на то, что было там в первый раз. Обычно туда заливают дорогие вина. Правда наша ничем не пахнет.

– И как это работает? – что—то с трудом верится.

– Понятия не имею! Я в Академиях, – он нарочно кривляется на деревенский лад, – не учился. Вы мне и скажите, как это работает.

– По—моему, это невозможно. Как она должна производить обмен? Преобразовывать жидкости на квантовом уровне? Или может она имеет неограниченный доступ к чану с тем самым вином? А если оно закончится? И что заставляет её работать? Откуда берётся энергия для чар?

– Может, Художника спросим? Он сегодня лукошко из альбомного листка достал.

– Зют! Это не магия… Это…!

– Магия? – услужливо подсказывает проводник.

– Аурр!

– Давайте проверим? Тут не далеко был ручей… Постойте, а если она новая? Если туда ничего не наливали? Превращать воду в воду… хм, неинтересно.

– Боги, да делай с ней что хочешь!

Обычная, совершенно непритязательная бутылка из мутного коричневатого стекла, оплетённая бечёвкой, —лишний груз и ничего больше. Ну, если она ему так нравится, пусть сам и несёт.