Читать книгу Мга - Евгения Райнеш - Страница 1

Гай появился в Москве одновременно с ливнями. В то самое лето, когда с неба несколько дней и ночей подряд лило так неистово, что настала пора задуматься о божественном провидении. Вместе с потоками воды и грязи по городу растекались странные слухи.

Люди говорили, что на Нижегородской улице затянуло в водоворот внедорожник Тойота Ленд Крузер стоимостью около пяти миллионов рублей. Это случилось на глазах у прохожих, которые спасались на ограждениях от ливня, в один момент превратившего мостовую в бурлящую реку. «Крузак» искали, когда город вернулся к своей обычной жизни, но так и не нашли. Куда внедорожник делся, кому принадлежал, кто находился в нём, осталось тайной. Говорили ещё и о том, что ранее несколько автомобилей ушли под воду в Большом Ватином переулке, и никто и никогда больше о них не слышал.

Так же несколько десятков человек видели, как таинственный старик в ветхой одежде на площади трёх вокзалов в серой взвеси смога упал на колени и трижды перекрестился. При нём была длинная палка, в которой очевидцы признали посох. Поэтому появилась версия, что являлся перед Казанским призрак легендарного странника, которого монахи обители, когда-то расположенной на этом месте, не пустили на ночлег.

В это же время в другой части города небольшая группа туристов, пережидающая непогоду в галерее, лицезрела, как изображение мёртвой девушки на знаменитой картине вдруг открыло глаза. Покойница приподнялась на локте, обвела задумчивым взором экскурсантов, произнесла что-то нечленораздельное и вернулась в своё первоначальное, художником определённое положение. Две женщины упали в обморок, очнувшись же, ничего не помнили, а чувствительный отрок пятнадцати лет потом ещё долго посещал невропатолога и логопеда с целью лечения тонической формы логоневроза. Никогда больше – ни до, ни после – утопленница на картине не оживала, и явление списали на игру теней во внезапно потемневшем зале.

Но, впрочем, это были просто слухи. Факты констатировали, что затопило Малую Бронную и другие улицы вокруг Патриарших, ушли под воду участки на Чистых Прудах и Хохловском переулке, в реку превратилась Большая Никитская, залило станции метро «Новогиреево» и «Охотный ряд». На улице Малахитовой и на развороте под Ростокинским мостом на северо-востоке столицы пришлось перекрыть движение. На одной из дорог по улице Измайловская, не выдержав оголтелой массы воды, провалился грунт. Во всех аэропортах города одновременно произошёл сбой в системе диспетчерской, что привело к отмене рейсов.

Самолёт, на котором летел Гай, был в числе тех немногих, что умудрились проскочить на посадку в мелькнувшем окошке ясного неба среди туч. То ли ливни встречали Гая, то ли он привёз их с собой из провинциального Нижнестранновска.

***

– Я разберусь, – сказал Кит. Он вытащил из кармана кредитную карту и протянул её Гаю. – Обязательно разберусь.

– А мне сейчас что делать? – Гай уже даже не пытался казаться бодряком.

– Подожди. – Кит ткнул пальцем в кредитку. – Тут немного, но с голода не умрёшь. Ты мне точно всё рассказал?

Гай растеряно кивнул.

– Ладно. И вот ещё…

Кит чиркнул зажигалкой у фитиля длинной свечи, другой рукой, не глядя, нашарил выключатель у самой двери и щёлкнул кнопкой. Свет погас. По стенам тут же заплясали тени, которые отбрасывало и размножало крошечное пламя. Комната стала похожа на пещеру Алладина, полную сюрпризов и опасностей.

– Лишний раз не светись. Дом не так давно расселили, будут сносить, вот когда – неизвестно. Пока есть вода, канализация, электричество. Так что будешь хоть с минимальным, но комфортом. Только… Извини, брат, но интернета здесь нет. Вообще. Так что в случае необходимости придётся тебе идти куда-нибудь ещё. В общем, никаких котиков.

– Каких котиков? – оторопело спросил Гай.

– Это я так, на всякий случай. Теперь уже никаких… И, да, порнуха тоже отменяется. Прости, друг…

Кит вдруг весело подмигнул ему и скрылся за дверью. Он всегда к месту и не к месту говорил про порнуху. Наверное, думал, что эта шутка – его самая крутая фишка.

Гай оглядел комнату. Она оказалась настолько крошечной, что всё необходимое теснилось на расстоянии вытянутой руки. Небольшой квадратный шкаф из Икеи, относительно новый, рядом – складная столешница, прижатая стене, чтобы освободить хоть немного пространства. Комод – старый, потрёпанный, без половины ручек. Два на вид не очень прочных стула.

Жить можно…

– Наверное, – подумал Гай.

Он снял фонарь-подсвечник с крючка и вышел в коридор. Отправился осматривать свои внезапно приобретённые владения, как старинный ключник в барском дом. Гай начал даже непроизвольно подшаркивать ногами, что как нельзя кстати соответствовало моменту.

Ещё две комнаты были закрыты крепкими металлическими дверьми. И за одной, и за другой стояла нежилая тишина. Потрёпанный старый половичок в прихожей всё ещё встречал гостей в покинутой квартире. Дом не производил впечатление стремительно сданной крепости, из которой побеждённые бегут в панике, беспорядочно хватая всё, что попадётся под руку. Из этой цитадели уходили с чувством, толком, расстановкой. Взяли то, без чего не обойтись, оставили старое и быстро возобновляемое. В ванной ещё теснились пыльные баночки с остатками шампуней, в мыльнице расползлось расквашенное и опять застывшее мыло. Всюду царило терпеливое ожидание. Будто хозяева просто задержались в отпуске дольше, чем рассчитывали изначально.

Ключник Гай зашёл в кухню, поставил фонарь-свечу на один из пыльных коммунальных столов, приоткрыл створку окна, сел на подоконник и закурил. Если не брать во внимание печальные личные обстоятельства, то этот летний вечер, краем уже задевающий ночь, можно назвать прекрасным.

Окна выходили в небольшой двор-колодец, сверху казавшийся закрытым и непроходным. Но Гай уже знал, что где-то во дворе, чуть сбоку, кроется сквозная арка, вытянутая, как труба, и испещрённая кричащими граффити. Когда они с Китом вошли во двор, он почувствовал арку по сквозняку, отдающему спрессованной мочой и многолетней сыростью.

Наверху, у раскрытого окна, пахло близким небом. Тянуло прогретой за день листвой старого дерева. Оно доверчиво льнуло к водосточной трубе и вместе с ней доходило до самой крыши. Гай мог бы потрепать его крону, если бы хорошенько высунулся и протянул руку, но ему было лень совершать какие-либо движения, не имеющие насущного смысла.

Только мягкая тень Гая, рождённая трепетным огнём свечи, бесшумно скользила по граффити, карабкалась по стенам, прыгала с крыши на крышу разноуровневых сараев и домов, топивших двор в колодце. Она казалась настолько свободной и безграничной сейчас, что Гаю на секунду померещилось: всё будет хорошо. Да, это всего лишь сон, и он вот-вот проснётся у себя дома в Нижнестранновске. Или, что ещё лучше, Кит позвонит и скажет, что он разобрался в этом незначительном недоразумении, и все даже извиняются перед Гаем, и пора возвращаться в свою привычную жизнь. Можно, кстати, даже и без извинений, только бы всё оказалось ошибкой…

Он всецело надеялся на Кита, который всегда знал, как поступить в том или ином случае. И решения принимал уверенно и мгновенно. Когда перепуганный Гай позвонил ему (прячась за сараем во дворе, а в этот момент дверь в его квартиру выбивали ребята из особого отдела), Кит нашёл момент, чтобы пошутить.

– Самое главное: порнуху-то спрятал? – спросил Званцев со своим обычным полусмешком, и тут же стал серьёзен:

– Быстро в аэропорт, и ко мне. Встречу. Скорее всего, в базу ты ещё не попал. Пока они данные передадут, пока система заработает…

Всего несколько часов назад…

В безмятежность вечера ворвалось что-то постороннее, неприятное. Гай прислушался. Откуда-то из подъезда, по ту сторону входной двери, часто и дробно просыпалась тревожная суета: лопочущий топот, молчаливое нашествие.

Он с сожалением поднялся с подоконника, вышел в коридор, цыкнул на всякий случай, чтобы этот непонятный шум его испугался. И открыл входную дверь. На лестничной клетке было темно, но сразу понятно, что какие-то маленькие зверьки мечутся в беспорядочной панике по пролётам. В движении серые шкурки обнаруживали себя промельками, возникали и тут же гасились.

В темноте сквозь немое шуршание прошелестел тихий и спокойный человеческий голос.

– Вода поднимается? – вопросительно охнул таинственный обитатель опустевшего дома. – Когда начнётся?

После секундной паузы, которую заполняла только суетливая тишина, он опять очень тихо, но разборчиво прошелестел:

– Значит, ждём гостей?

Опять небольшая пауза: кто-то, неслышный Гаю, отвечал невидимке.

– Уже скоро? – опять ухнул тихий шелест, прошуршав по лестничным пролётам.

В ответ неожиданно раздался отчаянный писк.

– Ну, чего раньше времени панику разводить, – успокоил пищащего всё тот же рассудительный баритон. – Будем готовы, а там уж и посмотрим, кого нам…

Скрипнула в темноте лестничного пролёта дверь, и сразу стало пустынно и тихо. Гай постоял ещё несколько секунд на пороге, убедился в том, что никто не топает, не суетится, не разговаривает, и вернулся в квартиру.

Он остановился на пороге кухни. В полосе синего света на полу, принесённого бог весть каким образом от далёкого уличного фонаря, пёстрой кучкой валялся разодранный в клочья блок сигарет, оставленный Гаем на кухонном столе. Его явно рвали зубы мелкие и частые… Крысиные. Гай стремительно вылетел в коридор, затем – в туалет. где его долго выворачивало горькой желчью. Воняло никотином и почему-то – настойчиво —слежавшимся туалетом арки. Он долго чистил зубы, пытаясь избавиться от ощущения мокрой грязной пыли и выблеванных чесночных баклажанов, которые он ел на завтрак ещё в Нижнестранновске.

Нижнестранновск. В тот же день, утром.

– Гаевский, – Леонид, хозяин магазина, появился на пороге в очень неподходящий момент. Гай только что открыл пластиковый контейнер, собираясь пообедать, и в запах канцелярии настойчиво и торжествующее внедрялся аромат свежевыжатого чеснока. Он плыл по полкам с детективами и учебниками, торжествующе захватывал в плен стопки общих тетрадей, прошнурованных спиралями, и опошлял своим присутствием трепетные и страстные обложки дамских романов. Баклажаны, обжаренные в чесноке, были вкусны и пикантны, но очень уж ароматны для небольшого помещения книжного магазина.

Гай застыл, придавив языком остро щекочущий ломтик. Он чувствовал, что в углах губ размазался густой белый соус, но боялся, что высунутый язык будет воспринят Леонидом, как издевательство. И повлечёт за собой дополнительные репрессии.

Хозяин недовольно поморщился:

– Я же просил вас, Гаевский, не жрать на рабочем месте. У вас есть чёткое обеденное время, вполне достаточное, чтобы утолить голод где-то вне моего храма искусств.

Леонид так и говорил, перемежая слова типа «жрать» с речью высокопарной. «Утолить голод» было тоже из его лексикона. А «храмом искусств» он почему-то называл свой маленький магазинчик, который считался книжным, но чем дальше, тем больше становился лавкой, в которой торгуют всякой всячиной. Вроде рыночного павильона «Всё за 100 рублей». Слаженными кучками по прилавку рассредоточились точилки для карандашей, резинки для волос с блестящими бантиками, разноцветные ластики, пластиковые браслеты, всевозможных видов карандаши. На полках пылились старомодные картонные файлы для документов, липкие от долгого лежания, вскрытые упаковки мультифор, которые Леонид решил продавать поштучно, коробки с акварельными красками, детские книжки, разрисованные яркими и весёлыми до идиотизма мордами невиданных существ. Были и книги, только мало. Лучше всего шли дешёвые любовные романы в мягких обложках, вот эта полка никогда не пылилась. В городе ещё оставалась очень небольшая кучка книгофилов, но они предпочитали заказывать книги определённые и по интернету.

Леонид, раздражённый тупым молчанием (рот забит, а жевать пойманный с поличным Гай не посмел), махнул рукой, театрально прикрыл глаза:

– Зайдёшь сегодня в Покатаюшку, там бандероль с заказом пришла…

И вышел, тяжело вздыхая. Гай был сыном старого друга, который несколько лет назад умер от инфаркта, оставив мальчишку на попечение Леонида. По его мнению, Гай являлся парнем бестолковым и не очень умным, но старинная дружба обязывала. Приёмыш закончил университет по абсолютно бабской филологической специальности, так ни разу и не воспользовавшись единственным преимуществом – гаремом филологических девиц всевозможных конфигураций и душевных порывов. Парней на филфак брали с большой охотой и тянули до последнего, только бы они имели место быть. Насколько Леониду было известно, Гай ни с кем не встречался, остался абсолютно равнодушным к лобовым и касательным атакам барышень. А ведь совсем не урод – выглядел высоким, если бы не сутулился, светлоглазый, русоволосый, только лицо из-за сидения перед компом приобрело землистый оттенок, отчего Гай постоянно казался нездоровым.

На самом деле в жизни Гая не существовало ничего столь настоящего, как придуманные приключения. Игры и аниме. Там, внутри этого мира, бушевали страсти, космические корабли уходили к далёким планетам, рыцари и менестрели отправлялись в неизведанные путешествия, попаданцы вдруг открывали глаза в неведомых мирах, заново рождённые воины рун приходили в себя на развалинах древних храмов. В дебрях рисованных фантазий Гай был героем, иногда – богом, иногда – магом. Ему нравилось снова и снова начинать жизнь сначала, с чистого листа. Судьба в лице всё знающих режиссёра и сценариста ставила перед ним цели понятные, повороты сюжета – предсказуемые, и подруг давала на вечер-другой фигуристых, милых и необременительных. В крайнем случае, при любом раздражающем факторе, это приключение всегда можно переключить на другое.

Гай предпочитал время, отпущенное ему судьбой, проводить в фантазиях. Богом, конечно, быть гораздо интереснее, чем филологом-неудачником, а, кроме того, в глубине души он понимал, что для жизни, наполненной реальным драйвом, не подходит. Так как натурой обладал мягкой и чувствительной, редко способной постоять за себя. Окружающим казался сонным и нерасторопным, но был вовсе не глуп. Скорее, эта видимость происходила от его постоянной внутренней погружённости в свои мысли, которые казались гораздо интереснее, чем разговоры с родственниками и знакомыми. С незнакомыми, впрочем, тоже.

Гай наконец-то прожевал уже безвкусный кусок баклажана и закрыл контейнер. Он любил «курьерскую» обязанность, которая позволяла выбираться среди бела дня из неизменно пахнущего книжной пылью магазина и прогуливаться, не спеша, через два квартала, где за густо засаженными рябинами синела, сливаясь с небом, крыша небольшого, очень старого дома.

Москва. Несколькими часами позже

Гай спал и видел уже неизвестно какой сон. В смысле, по счету. Что-то фантастическое, где он – в рядах блестящих серебром роботов, в руках у всех нереально огромные огнемёты, и ему не страшно, а даже как-то упоительно поливать огнём незнакомые улицы во сне. А когда ему захотелось остановиться и осмотреться, оказалось, что как раз осмотреться совершенно невозможно. Потому что он был впаян невидимыми, но совершенно неразрывными нитями в ряды этих роботов.

Гай пытался кому-то сигнализировать, что он в этом едином металлическом организме оказался абсолютно случайно («Это все из-за сна», – во сне кричал он), но тот, кто руководил этой блестящей армией, был недосягаем и глух к любым мольбам. А потом Гай увидел, что все эти роботы – вылитый он, Гай, просто одно лицо, размноженное на тысячу копий и посеребрённое краской.

И ещё его сводило с ума то, что любое его движение волной прокатывалось по спаянным рядам. Все клоны тут же повторяли даже еле уловимое подёргивание глаза в нервном тике. И Гай, как часть этого странного механизма, чувствовал каждого в этой армии, и невольно копировал множество самых противоречивых команд, идущих от чужих организмов. И понимал, что если он прямо сейчас не научиться согласовывать с другими свои действия, то погибнет. Тогда Гай отпустил свою волю и слился мыслью с клонами воедино, и почувствовал животный восторг от того, что он часть чего-то великого.

Он мутно ворочался, сбивая в комок простыню, и всё бежал и бежал куда-то, воодушевлённый не своей волей, а навязанным восторгом извне, поливая из нереально огромного огнемёта тревожно пустые улицы незнакомого города.

А вместе с ним глубоко внизу: под диваном, полом, двумя этажами пустых квартир, земли и проржавевших скреп металла прорывалась на волю речка Рачка. Просыпалась, закованная в тугие тиски подземного коллектора, набухала в ненадёжном обруче съеденной временем стали, требовательно давила вглубь и вширь.

Подмога в виде грязевых потоков талых и дождевых вод приходила с севера. Всегда приходила с севера, и массы вольной воды, обтекающие каменную обитель Владимира, на востоке от старинного храма вливались в Рачку, а та уже неслась безудержно дальше, к Москве-реке, шумно и грязно.

Препятствием была для весёлой, чумазой Рачки Церковь Троицы во Грязях, возведённая на её заболоченном берегу. Но Речка не считалась с Троицей: из Поганых ворот через трубу в Белой стене прямо в церковный двор выливалась сначала лужами, а, разойдясь, прорывалась потоком. Однажды, подтопленная грязевыми стоками Рачки, рухнула в Храме колокольня с нижней и верхней трапезной, а следом и свод храма. После этого речку – то ли в наказание, то ли в воспитание – сковали трубой, опустили под землю, вывели из Белого города к Яузским воротам.

С тех пор большую часть времени Рачка спала себе под землёй, но раз в несколько десятилетий, напитавшись от потоков талых и дождевых вод, выходила из преисподней. То впадина на крутом повороте Хохловского переулка вдруг зальётся настоящим прудом, то на Яузской улице размоет из-под земли и ухнет провалом асфальт.

И пока рвался Гай из металлического кольца роботов, вместе с ним, бурлящей по жилам кровью выбивалась подземная речка из заточения. Проломила сдерживающие тёмные воды руны Истру и Даро, просочилась в местах надломов смутными тенями. Там, где вышла на поверхность речка, появились из сгустившегося воздуха старинные строительные конструкции, фрагменты кованой ограды фигурного моста, канувшего вместе с ней в небытие когда-то очень давно. Только зыбко, всё в пелене дождя, нереально. Покачался вчерашней тенью фрагмент тут, фрагмент там, да и скрылся, будто не был. Туда же канул и бледный образ, скорее контур, напоминающий человеческий, что вцепился неистово в перила призрачного мостика.

Почти растаяли ночные тени, когда Гай вдруг очнулся. Не сам проснулся, от шума, непонятных всхлипываний и очень влажного сквозняка. Он полежал ещё совсем немного, пока явь просачивалась сквозь тяжёлые веки, затем понял, что замерзает, и тогда лениво поднялся и подошёл к окну, от которого и шла промозглая свежесть. В беззвёздной темноте неестественно прямо, перпендикулярно земле, падал ливень. И без того тусклый фонарь над подъездом теперь казался совсем инфернальным, свет от него сочился мертвенно синий, и он не столько освещал двор, сколько подчёркивал темноту.

Прежде, чем закрыть окно (что Гай и собирался сделать с самого начала), он уловил во дворе странное движение. Что-то переливалось в нитях дождя поблёкшей серебринкой от шоколадной конфеты. В небе громыхнуло, треснуло, сверкнуло и на секунду ярко осветило двор. Гай ясно увидел, что в угол арки вжался человек. То ли женщина, то ли хрупкий подросток. Длинные волосы мокрыми прядями вместе с дождём струились по облепившей тело тонкой рубашке, спускавшейся ниже колен, худые руки обхватили трясущиеся плечи. Существо, издалека напоминавшее робота, из тех. с которыми только что Гай мчался по улицам во сне, маячило светлым пятном на фоне стены, испещрённой затейливыми вензелями граффитистов. Человек был напуган, одинок и близок к истерике.

– Извините! – крикнул Гай, поддавшись секундному жалостливому порыву. – Вам нужна помощь?

Фигура дёрнулась от его крика, запрокинула вверх лицо. Тут молния полыхнула второй раз, и Гай удостоверился, что это женщина.

– Подождите! – опять совершенно не зная зачем, закричал он, – я сейчас спущусь…

– Кто вы? – голос утонул в раскате грома, и, кажется, она сказала ещё что-то, но Гай этого уже не услышал. Захлопнул окно, не включая свет, нащупал джинсы, быстро влез в них, чиркнул зажигалкой, зажигая свечу, и бросился в коридор. Пока бежал вниз по нежилому подъезду, подумал, что свечку сейчас же и зальёт дождём, оставил её на ступеньках и рванул входную дверь.

Двор был пуст. «Разве она могла убежать так быстро?», – растеряно и даже как-то обиженно подумал Гай, – «И зачем? Я же просто хотел помочь».

Ему хотелось пригласить её к себе, дать полотенце, налить горячего чая. И пусть хоть молча, но сидеть вот так, рядом с теплом ещё какого-то человека. Чувствовать, что он не один на земле.

«Дыхание», – тоскливо понял Гай, опускаясь уже все равно весь промокший на подъездное крыльцо. Ему не хватало человеческого дыхания. Он посидел так под проливным ливнем, довольно долго, затем повернулся и пошёл назад. Свеча, оставленная в подъезде, всё ещё горела.