Читать книгу Домой, брат! - Фарид Эфендиев - Страница 1

Глава 1

  Солнечные лучи саблями прорезают плотные хлопковые шторы, предательски застряв на его лице. В Мюнхене солнце светит по-другому. Ярче.

Молодой щетинистый парень отчаянно прячет своё лицо в подушке, пытаясь уловить медленно сползающие куски сна, которые вот-вот улетучатся при первом же крике будильника. Голова его раскалывается, а тело тяжёлое, точно из свинца. Вчерашний день закончился лишь под утро, когда он рухнул на свою мягкую и широкую кровать, на которой вполне уместилась бы пара миниатюрных дам. И умещались! Но эту ночь парень спал один.

В полудрёме он эпизодами вспоминает вчерашнее застолье. Вот парень с коллегами в «Шпатенхаусе». Шум. Пиво. Яркие лампы. Виски. Какие-то девушки. Сербки, кажется. Шум. Коньяк. Как он оказался за столом с девушками? Такси. Весёлой танцующей походкой парень направляется к двери. Одна из сербок, пискливо смеясь, наблюдает за тем, как он пытается достать из кармана ключи. Стоп! Значит он был не один?

Молодой человек в испуге поднимается с кровати, перешагивая через пустые бутылки и кучи одежды. Один. А где она? Резинка для волос лежит на тумбочке. Скорей всего ушла на рассвете. Да не всё ли равно? И почему так раскалывается голова? Опять уснул в рубашке. А брюки снять успел. А может, и не он снимал. Он не желает ничего, кроме как умереть мнимой смертью. Натягивая одеяло поверх головы, он пытается забыться во сне.

Не выходит. День всё-таки решил начаться. Сверлящий писк будильника заполняет еле освещённую комнату. Восемь утра. Бедолага раздражённо бросает одеяло и в одно мгновение поднимается, ударяя по прямоугольнику с четырьмя светящимися цифрами.

Парень берёт в руки пульт и нажимает на красный кружок. Акустическая система, что он купил на свою первую зарплату, воспроизводит случайно попавшуюся песню. «Hey Joe» в исполнении Джими Хендрикса.

Он улыбается. Ему нравится Хендрикс. А ещё Аарон Невилл, Братья Миллс – под их музыку парень всегда начинает свой день.

Не успел Хендрикс доиграть своё соло, как молодой человек, пританцовывая, уже стоял на кухне и наливал стакан кофе. Контрастный душ сделал своё дело: теперь парень бодрствует и полон сил. В конце концов, большую часть своей осознанной жизни парнишка спит около двух часов сна, а то и меньше. Ему достаточно лишь стакана свежевыжатого сока или чашки кофе. Обычно сок делает какая-нибудь девушка, ночевавшая с ним. Поэтому сегодня он обходится чашкой кофе. Даже шторы открыл. Готов-таки к новому дню.

Пританцовывая, молодой человек семенит к своему шкафу. Отпив кофе, он оценивающе глядит на ряд разноцветных футболок и тянет спрятавшуюся между ними тёмную рубашку. Это единственная его чистая рубашка. А брюки, стало быть, валяются где-то у кровати.

Допив кофе, парень хватает свои очки с вешалки и выходит из своей квартиры-студии на Людвигсфорштадт, в которой так и застыл беспорядок.

Ниджат Мустафаев живёт в Германии уже пять с половиной лет лет. Он уехал из отчизны молодым амбициозным выпускником Бакинского Государственного Университета, с отличием закончив факультет журналистики. Спортивный профиль всегда была его страстью. Но все любимые дела молодёжи не находили никакого финансового отклика в Азербайджане.

По конкурсу Службы академических обменов попал в Берлин, где сразу же обнаружил себя мельчайшей каплей в безграничном море мигрантов. Учился заново жить. Даже ходить. Быстрее. Большие города словно питались широкими шагами.

Прежде, чем сформироваться как город, Берлин был в его представлении огромным инсектарием с хаотично разбросанными вывесками, дорожными знаками и всевозможными табличками. Он-то думал, что здесь живут все с лицом Швайнштайгера и Франки Потенте, а тут кипела разноцветная жизнь.

Первых геев Ниджат увидел именно здесь. Здесь же и первый раз попробовал косяк. Первый раз напился до одури. В Берлине он и оставил свою девственность.

Стипендии едва хватало. Первые полгода он никак не мог трудоустроиться из-за своего паспорта. Приходилось перебиваться эфемерными подработками. Ниджат успел поработать котломойщиком в пабе на Трифтштрассе, убирал склад на Липаер штрассе, мыл машины, был фасовщиком – словом, работал везде, где не надо было светить своей эмигрантской мордой. На обеденных перерывах на коленях Ниджата всегда лежал самоучитель по немецкому языку.

 Чеки с супермаркета и разноцветные листочки с речевыми оборотами в немецком языке были разбросаны по всему его уголку в общежитии, где он делил комнату с иракцем.

Поначалу, конечно же, жалел. Берлин пугал его. Бешеный ритм города буквально сбивал его с пути. Доставщики еды и раздатчики флаеров то и дело толкали его, пока Ниджат думал, как от Митте вновь вернуться в общагу. Страх перед большим городом возвысил комнатушку общежития до Элизиума, откуда Ниджат боялся выходить даже в магазин, превращаясь в героя знаменитого стихотворения Бродского.

Думал, поторопился. Страх перед чем-то новым откладывался комом в горле. Плакал. Проливал слёзы, поедая полусырую гречку с квашеной капустой. Чувствовал себя затерявшейся песчинкой в огромной пустыне иранцев, курдов и немцев. Но ни разу в голове Ниджата не была мысль вернуться снова: всё лучше чем «жизнь под трафарет» в родном отечестве. Да и тем более, не всегда же под руками будут котлы да тряпки. Когда-нибудь бундес-солнце будет дарить тепло и ему!

Так и стало спустя три года со дня его первого дня в Германии. С горем пополам закончив тамошний вуз, Ниджат получает возможность стажироваться в немецком издании журнала Maxim, где помогал собирать материал для раздела «Спорт». Платили ему там символические три десятка евро в день, чему Ниджат был очень рад, ибо ещё и кормили. Ночами он подрабатывал грузчиком на складе тканей. Распаковывал парчу с армянами, румынами и словаками, измерял её и подготавливал до конечного вида на продажу. Быстро выполняя рабочую норму за два с половиной часа, он мог спокойно укладываться спать на картонные коробки. Съёмное жильё Ниджат себе ещё позволить не мог, поэтому работал без выходных. Если же склад не функционировал (что, бывало, два или три раза в месяц), Ниджат укладывался в подсобке магазина исламских товаров на Майнцер штрассе. С сыном владельца этого магазина он познакомился в пабе, где мыл котлы.

2018-ый год был для Германии славным. В стране праздновали рекордный профицит бюджета со времён воссоединения в 1990-ом, а «бундестим» привезла в столицу кубок чемпионов мира.

Эти события Ниджат засвидетельствовал уже как помощник выпускающего редактора авторитетного футбольного издания «Zwölfter Spieler». В конце 2017-го русский журналист, Антон, с кем Ниджат пересекался в курилке у «Максимовского» издательства, как-то посоветовал парню попробовать себя в Мюнхене, где как раз освободилось вакантное местечко.

– А что же сам не пойдёшь, раз так всё сахарно? – спрашивал тогда Ниджат с недоверием.

– Да как-то надоело бегать туда-сюда. Берлин – мой шестой город в Германии. Надоело. Стабильность наше всё, – сухо отвечал Антон.

Процедура была недолгой и безболезненной. В «Максиме» для Ниджата написали отличное рекомендательное письмо, к которому он добавил портфолио своих избранных статей, специально переведённых на русский и на английский. Чтоб уж наверняка завоевать их сердца. В обед Ниджат отправляет свои документы в издательство, а вечером уже по видеосвязи проходил собеседование с красавицей из отдела кадров. Через месяц Ниджат собирает свои чемоданы и кочует в Мюнхен, где снимает жильё и вполне себе обустраивается.

Ниджат всегда привык пожинать то, что сеет. Ярко выраженный индивидуалист, что рос в нём с его первых дней осознанной жизни в Баку, ликовал и радовался. Ему не терпелось позвонить своей сестре, Лейле, и рассказать всё от корки до корки в мельчайших подробностях. Но он не мог.

Ниджат улетал из Баку обиженным подростком, так и не понятым в родном гнезде. Так, по крайней мере, ему казалось. Там, откуда он родом, процветает коллективизм, а институт семьи вытеснял все элементарные проявления свободы выбора амбициозного парня. Он отлично помнит этот инфернальный взгляд своего старшего брата, Мирзы, когда забежал домой с криком «Я поступил на журналиста!».

Мать с отёкшими ногами, прихрамывая, подбежала к сыну, дабы обнять его. Прибежали и Лейла с Али – самым маленьким в семье Мустафаевых. Но Мирза ненавидел Ниджата. Ведь университет подразумевал расходы. А расходы в бедных семьях, как правило, гости нежеланные. Как и все старшие братья в азербайджанских семьях, Мирза жертвовал собственными прихотями и желаниями, дабы прокормить семью. Он, может быть, тоже хотел бы стать каким-нибудь адвокатом или врачом, но осознание финансового положения в доме с четырьмя детьми как-то само избрало дальнейший путь Мирзы. Никогда не осмелился бы он произносить в стенах обшарпанной двушки о желании отучиться и освоить какую-нибудь профессию. Считал за наглость. После девятого класса пошёл к соседскому маляру в ученики, попутно продавая медь и сдавая бутылки, которые они с Ниджатом периодически собирали со всего Говсана. Сколько же он отговаривал Ниджата не идти в университет! Кричал. Не было ещё в роду Мустафаевых людей с высшим образованием, и Мирза смотрел на Ниджата как на ведомого предателя. Ведь в бедных семьях в Азербайджане с чувством голода прививается и скептицизм к чему-то новому. Из-за высшего образования парня семья Мустафаевых решает брать кредит. Ниджат начинает совмещать учёбу с работой, выплачивая большую часть кредита, оставляя на долю Мирзы меньше половины. Работал оператором-кассир в «Топазе», официантом, кальянщиком, контролёром билетов в кинотеатре.

Лейла, младшая сестра Мирзы и Ниджата – стройная девушка, «с лица копия покойного отца», отличница, которая гордилась тем, что не вышла из школы после девятого класса, как большая часть её класса. Между уборкой и стиркой проводила время перед телевизором. Ниджат любил Лейлу.  С ней у него абсолютно никаких барьеров, как это происходило с Мирзой. Если кто-то искренне и был рад поступлению Ниджата в Бакинский Государственный, так это была она. Но, стоит признать, нотки гнева проходили и у неё, когда на столе вторую неделю лежал рис с куриными потрохами. Ниджат мог спросить у неё совет по ухаживанию за девушкой. Всегда, когда он ездил на барахолку купить немного одежды, Лейла была его верным советником и компаньоном. Иногда тащили и Али – девятилетнего школьника, которого, как шутит Мирза, «зачали, чтобы было кому бегать в магазин». Али обижался. Но делать нечего, всё равно бегал в магазин.

Лейла не ладила с Мирзой с детства. Но было это совершенно обыкновенно в азербайджанских семьях, где любые взаимоотношения между братом и сестрой состоят из запретов и холодных указов. А Ниджат не понимал этого. Азербайджанский менталитет в принципе был всегда для него сложной социальной составляющей.

Все четверо были по-своему красивы и обладали своею изюминкой. Сакина-ханум часто глядела на своих детей с широкой улыбкой на лице. Гордилась. Но чем они взрослели, тем меньше их можно было застать дома вместе.

Ниджат всегда был иным, словно подкидышем в доме Мустафаевых. Когда Мирза пропадал со сверстниками за домино и пивом, Ниджат читал иностранные журналы, которые таскал с университетской библиотеки. Читал вслух. Для мамы. Он всегда был лёгок на подъём, с интересом впитывал новые языки и литературные произведения. А с каким интересом его слушали Лейла и Али, когда он читал им лекции по истории азербайджанской журналистики! Лейла то и дело просила брата рассказать, что такое коллоквиум и чем отличается школьное полугодие от семестра в университете. Приходила посмотреть на студента и Эсмира – сиротская девочка с третьего этажа, чьё детство часто проходило в доме Мустафаевых. Рак костей утащил мать у девочки, когда ей было семь, а отца своего Эсмира и вовсе не помнит. Наплодил и испарился, как говорила Сакина-ханум. Эсмира всегда побуждала нежность в сердце Ниджата. Ему нравилось смотреть на её миндалевидные глаза. Волосы Эсмиры всегда привлекали его своей простотой. Как он радовался, когда её бабушка уезжала по делам, а Эсмиру оставляли у них. Она обязательно принесла бы настольную монополию, в которую Лейла, Ниджат и Эсмира играли, лёжа на ковре. Сколько раз он лез на дерево, дабы сорвать для неё самую спелую алычу! Часто парень проворачивал в голове сценки, в которых признаётся в любви Эсмире, но никак не решался переносить их в жизнь реальную. Он всегда был замкнут в себе, зацикленный на собственных мыслях и целях. Эсмиру надо было заслужить.

Нередко бедная Сакина-ханум, овдовевшая мать, сидела на своём кресле и плакала, глядя, как ругаются её братья. Доходило и до рукоприкладства. Мирза всегда бил первым. Надо было. Чтоб мужиком рос. Лейла и Али никогда не смели лезть в спор старших, но в глубине души всегда были на стороне Ниджата. Проходили годы, а снег в доме Мустафаевых уже собирался в сугробы. Ниджат всё сильней ненавидел Мирзу. В нём он видел олицетворение всего того, что ему не нравилось в Азербайджане. А Мирза не терпел своего брата, считая того высшим эгоистом, бегущим на поводу своих желаний. Переездом в Германию Ниджат в первую очередь хотел доказать Мирзе, что он сможет чего-то достичь в этой жизни. Сможет выбраться куда-то дальше Говсанов.

В день, когда Ниджат улетал в Германию, в их доме было непривычно тихо. Мирза то и дело с презрением смотрел на чемоданы в прихожей и на своего брата.

– Берлин этот твой съест тебя с потрохами и выплюнет обратно, – лишь презрительно усмехнулся он.

Сакина-ханум плакала. Пришла и Эсмира, от которой потели ладони и щекотало в груди. Лейла и Али подавленно сидели около Ниджата. Отпив напоследок свой любимый чай с чабрецом, заваренный сестрой, он встал и покинул эту двухкомнатную хибару раз и навсегда, в душе дав себе клятву никогда больше не возвращаться сюда. В порывах злости он проклинал брата, но потом тут же бранил себя за это.

Конечно же он плакал, обнимая Лейлу, своего маленького брата Али и мать, которая всегда слепо поддерживала Ниджата. Может, потому что ему достался её курносый нос и карие глаза, как у неё. Когда настала очередь Мирзы, тот уже вышел из дома. "И хорошо, – подумал Ниджат, – хоть не надо будет притворяться".

Конечно, он хотел написать Лейле, поделиться радостью, как делился хорошими оценками шесть лет назад! В мельчайших подробностях расписать каждый свой день в Германии! Сестра бы, наверняка, прочла его сообщения вслух всем. Даже Мирзе! И даже Эсмире!

Но он не мог. Нельзя было. Они все в прошлом. Дом в Говсанах навсегда был в его разуме камнем, тянущим на дно. Сегодняшний Ниджат далеко не тот средний брат, что делил крышу с Мирзой. Сегодня он – успешный двадцати шестилетний парень, в совершенстве говорящим на нескольких диалектах немецкого языка, работающий в престижном «Zwölfter Spieler», в свободное время позирующий для своего друга-фотографа Карла. Естественно, не за бесплатно. Последние два года Ниджат проводит вечера в мюнхенских пабах в окружении красоток, имена которых он, как обычно, забывает на следующее утро.

Глава 2

– Ну как спалось? – с хитрой улыбкой спрашивает Михаэль Петерс, младший специалист отдела рекламы.

– Взгляни на эти сумки у него под глазами! – смеётся Мартин Циммерманн, главный фотограф журнала, гей, встречающийся с французом-барменом Домиником в «Шпатенхаусе». Развлекаться в этом пабе большой весёлой компанией – именно его инициатива. Мартин всегда следит, чтобы его товарищи оставляли хорошие чаевые кельнерам и барменам. А ещё он запрещает заказывать своим собутыльникам сложные коктейли, дабы Доминик «не словил запару». К тому же молодой француз не умеет их делать. Будучи пьяным, Ниджат всегда заказывает Б-52 назло Мартину.

Ниджат с сожалением вздыхает. Он бы хотел вспомнить, что происходило прошлую ночь, но ничего, кроме едва связных между собой зарисовок его мозг не выдаёт.

– Спалось неплохо. Пошли, покурим, – говорит он Михаэлю. Внезапно в маленьком кабинете ему стало душно.

– Ты же знаешь, я не курю, – закатив глаза, отвечает Михаэль.

Первые полгода Ниджату было невыносимо трудно общаться в Мюнхене. Баварский диалект давался ему очень трудно. Но Мюнхен он полюбил сразу. Иммигрантов здесь меньше. Берлин казался ему безликим.

– Постоишь рядом, значит! – похлопал Михаэля по спине Ниджат, – пошли!

Они вышли из здания и перешли дорогу. Там, в небольшой парке, Михаэль уселся на скамейке у сиреней и смотрит, как курит Ниджат.

– Ты что, совсем-совсем ничего не помнишь? – спрашивает Михаэль.

– Говорю же, – говорит Ниджат, зажигая сигарету, – практически ничего. То, что мы были в пабе, я помню.

– Ты вчера исполнял как мог, – усмехается Михаэль.

На лице Ниджата не читались никакие эмоции. Чаще всего он узнаёт о своих проделках со слов коллег и собутыльников. Бывает, они снимают его. Он – настоящая рок-звезда издательства. Коллеги всегда поражались, как ему удаётся совмещать жизнь алкоголика, кутилы, любимца всех девушек и оставаться при этом с холодной головой на следующее утро. Михаэль, быть может, завидовал Ниджату.

– Пора бы тебе запомнить, что каждое начало месяца после выпуска нашего номера ты пьёшь как не в себя!

– Это я и так знаю. Может начнёшь говорить поподробней? – в нетерпимости заявляет Ниджат.

– Да какие подробности! Как всегда, всё по расписанному сценарию: мы заходим в «Шпатенхаусе», начинаем с пива и колбасок, после чего ты решаешь сказать «самый пламенный тост»

Ниджат улыбнулся. Припоминает.

– …а потом приглашаешь за стол каких-то дам, стоящих у входа в поиске свободного столика. Они подсаживаются. Болгарки, кажется. Или хорватки.

– Сербки, – поправляет Ниджат. Он помнил, что одна из них точно из Сербии. Студентка, кажется.

– Не суть, – отзывается Михаэль, – все мы переходим на крепкий алкоголь, начинаем петь песни.

– Дай угадаю, – прерывает его Ниджат, – а потом я беру светленькую и уезжаю домой?

Михаэль усмехнулся.

– Да. «Вообще-то я присмотрел её себе, – с ноткой обиды говорит Михаэль, – но как всегда, ты, скотина, забираешь себе самых лучших».

Ниджат посмотрел перед собой. Солнце ярко светило. Были те великолепные сентябрьские дни, когда лето нежеланно уступает своё место осени. Через неделю над Мюнхеном будут свинцовые тучи. Лить будет как из ведра. Ниджат не любил дождь в сентябре. В ненастье он вспоминает Баку, зная, что там ещё вовсю процветает бабье лето. С каждым годом всё реже вспоминает он о своей двушке, где собачился с Мирзой. Но иногда воспоминаются захлёстывают его по уши. Первое время Ниджат обычно пытался забыться в пабах, где запивал латентную тоску по матери коньяком или дешёвой водкой.

– Что будем делать с обложкой в этом месяце? Сезон начался. Пора бы определиться с ролями.

– А что тут определяться? Ройс- наша легенда. Нойеру пора на пенсию, а Хаверц – надежда немецкого футбола. Вот тебе и план статей до декабря, – протараторил Ниджат.

– Зря ты так с Нойером, – вздыхает Михаэль, – вратаря лучше и не найти.

Ниджат искривил лицо в брезгливой гримасе.

– Через сезон Нойер не будет первым номером даже у себя в команде, не то, что в чемпионате. Я уже молчу про мировую арену, – в лихорадке сказал Ниджат, – после Леманна в рамке должно было быть стабильное лицо». Вот и напялили на Нойера эту роль. Тот же Тер Штеген сейчас в разы надёжней. И Лено, учитывая, что играет в Англии.

Михаэль, полюбивший Нойера по большей степени за выступления в составе «Шальке-04» притих. С тем, что Марк-Андре сейчас выглядит стабильнее первого номера «Баварии» спорить нельзя. Ниджат всегда умел закончить разговор одной фразой, сшибая собеседника своей уверенностью и некоей долей цинизма. Его нигилизму к начальству и легендам футбола завидовали почти все коллеги. Главный редактор Яспер Фельд уважал Ниджата, пророча ему высокие должности в мире спортивных СМИ. Его умеренное ретроградство в доле с креативом способны творить чудеса, говорил Фельд.

– Насчёт Хаверца я не… – начал было Михаэль, но Ниджат прервал его жестом руки. Позвонили.

– Слушаю. Да, Карл. Во сколько? – говорит Ниджат, прикусив сигарету в уголке рта. Он смотрит на часы, – конечно смогу. Отлично. До вечера.

– Что хочет Карл? – любопытствует Михаэль.

– Есть неплохая съёмка на вечер.

– И ты как всегда в деле, – вопросительно спросил коллега.

– В Германии я говорю «да» любым способам засветить мордой и заработать. Я же иммигрант. По-другому я тут не могу.

– Смотришь на страну проживания как на огромное вымя, которое нужно доить при первой же возможности. Неблагодарно, знаешь ли! И даже глупо! – с некоей доли обиды и зависти заявляет Михаэль.

– Да брось, – усмехается Ниджат, – я каждый день готов к тому, что выйдет какой-то закон об иностранцах, после которого нам здесь придётся туго. Шестой год как мне чуждо понятие «почва под ногами». Привык.

– Скользкий ты тип, Мустафаев! Но, чёрт возьми, практичный! – смеётся Михаэль, похлопывая собеседника по спине.

– Практичность и цинизм правят миром, mein Freund, – сухо отвечает Ниджат, по-товарищески взяв Михаэля за шею.

Верил ли он в сказанное? Действительно ли он циничен, или это лишь хитиновый покров для выживания в чужой стране? Ниджат и сам не знает.

В начале седьмого вечера Ниджат голый по пояс сидел на кожаном кресле в арендованной фотостудии на северо-западе города. Через несколько минут Карл Скжипчак, местный фотограф, будет фотографировать моделей для презентации осенней коллекции местного онлайн-магазина.

Ниджат познакомился с Карлом в пабе, где тот был наёмным фотографом. У них завязался оживлённый спор о мигрантах в Германии и Роберте Левандовски – земляке Карла. После долгого и беспочвенного спора в итоге оба сошлись на мнении, что в Дортмунде поляк выступал куда ярче, нежели в Мюнхене. С того вечера вот уже год как Ниджат охотно помогает Карлу, пафосно и надменно смотря в объектив в окружении цветных и белых девушек.

– Ладно, – хлопнув, начал Карл, – дамы вот-вот придут. Примерь эти шмотки.

Ниджат неохотно тянется к напольной вешалке, с которой свисают пиджаки и свитеры. Через несколько минут в павильон вошли четыре девушки и два цветных парня. С одной из дам, коротко постриженной брюнеткой с расковыми глазами, Ниджат успел перекинуться страстным взглядом.

– Килиан, – повелевал Карл кому-то, активно жестикулируя руками, – одевай что хочешь. Только чтоб сочеталось! На этих снимках показано, что надо с чем носить.

Карл бросает на пустую табуретку снимки образов, в которых молодые люди должны были позировать в объектив. Цветной парень снимает свои джинсы и решает примерить кремовые брюки с тёмно-синей водолазкой. Быстро переодевшись, он делает две позы в одиночку, после чего к нему присоединяется рыжая девушка с выпирающей ключицей. Она уже успела надеть белую блузу и чёрные брюки-шаровары. Карл щёлкнул их два раза, после чего приказал проходить следующим.

Ниджат подбегает в центр пустого лофта с белоснежными стенами. На нём клетчатые брюки и бордовый джемпер.

– Есть! – довольно кричит Карл, – переодевайся.

Ниджат тут же проходит за ширму, где в это время переодевалась брюнетка с расковыми глазами. Девушка была в одном нижнем белье.

– Ой! прости, – прикрывая глаза рукой, говорит Ниджат.

– Всё в порядке, – хихикая, говорит девушка, – рабочие моменты не в счёт. Переодевайся. Мы как врачи – существа бесполые.

– Как скажешь, – довольно вздохнул Ниджат, снимая джемпер, – ты очень красива. Ты давно работаешь с Карлом?

– Я в Мюнхене всего две недели, – говорит девушка, одевая кожаную куртку поверх оранжевого свитера, – до этого позировала в Штутгарте. А ты давно с ним?

– Около года, если не больше.

– Криста, твой выход! – слышится приказ Карла.

– Пошли! – игриво бросила брюнетка и засеменила в центр, надменно встав между двумя беспроводными вспышками.

Ниджат не снимал с неё глаз. Удивительно, думал он, как такая хрупкая девушка может стать такой масштабной. Все остальные казались безликими носителями разноцветных тряпок на её фоне. Она полностью сочеталась с одеждой, словно меняя её, меняла свой облик. Дьявольская сила таилась в этой девушке, и Ниджату хотелось всё больше тонуть в её тёмных силах.

Он и не помнил, как после пары щелчков камеры подбежал к ней и взял за талию, после чего они застыли, глядя друг на друга хищным взглядом.

– Отлично! – вопил Карл, – а теперь встаньте спиной друг к другу!

Ниджат и Криста послушно выполняли указания фотографа. После тройки снимков их сменила другая пара. Отходя в сторону, Ниджат не сводил с неё глаз, как ягуар не сводит глаз с каймана.

Через полчаса Карл похлопывал всех по плечу, благодаря каждого за продуктивную и быструю работу.

– Ребята! – произнёс он в завершении, – выбирайте: либо я даю вам одежду, либо деньги. Магазин решил предоставить выбор моделям в знак благодарности за вашу оперативность в столь короткие сроки.

Два цветных парня взяли деньги. Две девушки взяли худи и дождевик, после чего переоделись в свои наряды и поспешили к метро. Третья долго разглядывала блузки и брюки, после чего, махнув рукой, решила-таки взять деньги.

– Криста, деньги или что-нибудь из одежды? – спрашивает Карл, складывая штатив в чехол.

– Думаю деньги, – сказала она, улыбнувшись чистой улыбкой.

– Учитывая, что ты торчишь мне с прошлого раза, я беру и то, и то, – язвительно бросил Ниджат и потянулся к утеплённой куртке, которая понравилась ему с самого начала.

– Помню, помню! – с наигранным недовольством бросает фотограф и тянется к карману, – держи! С тобой работать – себе в минус!

Криста посмеялась, прикрыв лицо своей хрупкой ладонью. Ниджат не переставал ловить удовольствие от грации каждого её движения.

– Спасибо, Карл. До встречи! Вечером в нашем любимом месте?

– О, нет. Сегодня я в «Хитршгартене». Криста, рад знакомству.

Они вышли из павильона. Ниджат обхватил её за талию, словно они были знакомы давно. В отношении девушек Ниджат бакинский и здешний – абсолютно разные люди. На родине он был робок, боясь показаться чрезмерно настырным и пошлым, в то время как в Германии он чувствовал уверенность и всем телом ощущал, что вызывает интерес у дам.

– Предлагаю сходить в паб, – говорит Ниджат, – я знаю отличное местечко.

– Почему ты так уверен, что я с тобой пойду? – сверля взглядом его, спрашивает Криста.

– Потому что я так решил, – твёрдо отвечает Ниджат, надменно улыбаясь.

– Ты не немец, – вставила она, – немцы не такие напористые.

– То есть до этой минуты ты была уверена, что я не иностранец? Ты льстишь моим лингвистическим способностям! – Сострил Ниджат.

– Откуда ты?

– Азербайджан, – ответил он, – слышала о таком месте?

– «Формула-1», Европейские игры и «Евровидение»! – резво ответила Криста.

– Бинго! – подхватывает Ниджат.

Они сели в первое попавшееся такси.

– Куда поедем? – на ломаном немецком спрашивает таксист. Шофёр пытался говорить на баварском диалекте, но у него это слабо получалось. Курд, должно быть, подумал Ниджат.

– В «Шпатенхаусе» на Резиденцштрассе.

Таксист ввёл в навигаторе продиктованный адрес и машина тронулась.

– А кем ты работаешь? – любопытно разглядывая лицо Ниджата, спрашивает Криста.

– Пока правители заботятся о светлом будущем, а историки – о светлом прошлом, я забочусь о светлом настоящем. По крайней мере делаю вид, – поясняет Ниджат, перебирая в руках холодные пальцы Кристы.

– Не очень поняла. Ты что, полицейский? – прищурившись, спрашивает Криста. Её диалект был лёгок на слух. Со всеми, чью речь он впитывает без усилий, Ниджат на подсознательном уровне предрасположен.

– Копай глубже!

– Тогда либо журналист, либо я даже не знаю…

– Журналист, – кивает Ниджат, – но не тот, который своими публикациями учит не доверять прессе, а наоборот. Я на светлой стороне журналистики. Кормлюсь не обязательно несчастьями. Скорее триумфами.

– Спортивный журналист! – подытожила Криста, – интересно.

– Согласен. А ты, красотка, чем занимаешься? – спрашивает Ниджат. Он прижал её к себе, наблюдая за дорогой. Они подъезжали.

– Попробую ответить, как ты: я занимаюсь настолько безобразным делом, что оно терпит изменения каждые полгода, – с загадкой в глазах выдала Криста.

– Модель, – сказал Ниджат, тут же обнажив тайну, чем, кажется, немного раздосадовал Кристу. Девушка хотела произвести впечатление загадочной дамы, которую стоит изучать и изучать. Но начитанный Ниджат давно уже ловил всё с полуслова, имея в запасе несколько заготовленных вариантов. В Европе мигрантам надо быть шустрым и лёгким на подъём. Ниджат это уяснил ещё в первые месяцы.

– Да, модель. Я сотрудничаю с несколькими фотографами, периодически бываю на разных низко бюджетных показах. Когда-то фотографировалась для футбольного клуба «Штутгарт» для их онлайн-магазина. Я была в выездной форме для девушек.

– Поэтому они и выбыли во Вторую Бундеслигу, – посмеялся Ниджат.

– Эй! – ткнула его в бок Криста, – я тут ни при чём!

– Я шучу, – поцеловав её в лоб, говорит Ниджат, – тебе нравится мода?

– Конечно же нет! Я вообще считаю, что года этак после 2010-го индустрия моды свернула не туда. Но, понимаешь, это такая ядовитая сфера, что даже если ты её не любишь, всё равно остаёшься её частью. Покуда человека питает желание самоутвердиться, будет жить и мода.

Ниджат кивнул. Невозможно не стать заложником многочисленных брендов, покуда процветает чрезмерное потребление и жадность. Он сам не заметил, как с мятых и серых тряпок, привезённых с Баку, когда-то переоделся в модные брюки и пиджак. Современному человеку необходимо самоутверждаться, пусть даже самую малость. Люди недалёкие в качестве панацеи выбирают шопинг.

Такси припарковалось у магазина сигар Макса Цехбауэра.

– Простите, – обратился к нам таксист, – вам не составит труда сойти здесь и пройти один квартал пешком? Сами видите, какие пробки.

– Конечно, – сказал Ниджат, суя руку в карман за бумажником, – сколько с меня?

– Одиннадцать евро, – робко ответил таксист.

– Держи, – сказал Ниджат, протягивая три помятые серые купюры, – как тебя зовут?

– Ахмед, – смущённо сказал мужчина, потягиваясь к подлокотнику за сдачей.

– Спасибо, Ахмед. Ты давно в Мюнхене?

– Нет, пара месяцев.

– Если возникнут проблемы, спроси меня у бармена в том пабе. Сдачу оставь себе.

Ниджат вышел из машины, подбежав к соседней двери, чтоб открыть дверь Кристе. Образ жизни, может быть у него теперь как и любого молодого немца, но те элементарные признаки уважения к людям и прежде всего к женщинам, которым его учили в школе и о которых говорила мать, он решил категорически не забывать. Ниджат до сих пор помнит недовольные и обиженные взгляды женщин, которым он уступал место в общественном транспорте. То, что Ниджат в Баку гордо считал этикетом, в Европе презрительно прозвали «нагнетанием социальной напряжённости». Контраст понятий и морали давался ему болезненно.

– Ты всегда такой обходительный с дамами, или только с теми, на которых планы? – ехидствует Криста.

– Оставим этот вопрос открытым, – усмехается Ниджат.

– Учти, что я не переношу коньяк и пью исключительно светлое нефильтрованное, – заявила девушка.

Паб был набит битком. Пятничный вечер в «Шпатенхаусе» напоминает классический сюжет картин Брейгеля.  Кельнеры неуклюже уворачивались от локтей и рук посетителей, умудряясь при этом держать поднос с восемью, а то и с десятью пинтами. Кто-то заливает своё горе. Такие всегда выделяются. Они сидят одни, а на их столе нет ничего кроме бутылки виски и бокала. Цветные парни и девушки соединили два стола и расселись в восточном углу. Один из цветных парней что-то поёт, но кельнеры тут же подбегают к нему, дабы успокоить. В центре всей этой вакханалии в специально отведённой зоне, настраивают свои инструменты уличные музыканты. Каждую пятницу и выходные владелец паба приглашает их, дабы гости наслаждались живой музыкой.

– Кажется, нам сегодня не усесться, – крикнула Криста в ухо Ниджату.

Ниджат ищет глазами знакомые лица.

– Ошибаешься, – отвечает он Кристе. Он узнал в толпе Михаэля, сидящего за большим столом.

Он взял Кристу за руку и направился в дальний конец зала.

– Добрый вечер, – торжественно кричит Ниджат, здороваясь с Михаэлем.

Здесь были и Клаус Дресслер – весёлый толстяк, платящий алименты двум жёнам. В «Zwölfter Spieler» Клаус пишет о низших дивизионах чемпионата Германии. Практически после каждой посиделки с коллегами Дресслер демонстрирует всей Резиденцштрассе содержимое своего желудка. Герхард Зауэр – исполнительный редактор, тайно влюблённый в Марту из отдела кадров, тоже решил провести пятничный вечер в тесном пабе. в компании коллег. Марта, в свою очередь, влюблена в Ниджата. Так она сказала лично Зауэру. Завсегдатай заведения – Мартин Циммерманн, сидит возле Зауэра. Специально сел так, чтобы Доминик за своей барной стойкой был в его поле зрения.

– Я же говорил, что он придёт! – кричит Мартин.

Коллеги подвинулись, создавая небольшое место для Ниджата. Криста села около Мартина и Герхарда.

– Не познакомишь нас с этой красивой дамой? – игриво спрашивает Мартин, глядя на Кристу.

– Я думаю, она достаточно взрослая, чтобы рассказать о себе сама, – улыбается Ниджат, затем поднимает руку чтобы позвать кельнера, – принеси лучшее светлое нефильтрованное для девушки, а мне, пожалуйста, как всегда.

Кельнер кивает и скрывается в толпе.

– Меня зовут Криста. Работаю моделью для разных изданий и интернет-магазинов, – громко говорит девушка.

Все сидящие за столом уставились на девушку, пораженные её речью и движениями. Всё это льстило Ниджату. Дама действительно обладала невероятной силой притяжения, хотя сама об этом явно не догадываясь.

– Прекрасно! Говорю как фотограф, что с профессией вы не прогадали! – воодушевлённо говорит Мартин, – как познакомились с этим закордонником?

Ниджат смеётся. Все в издании прозвали его «закордонником» после того, как полгода назад по пьяни сам он встал на стол в этом самом пабе и прокричал, что является таковым. В тот вечер в Азербайджане праздновался день независимости, но никто, кроме Ниджата, об этом в пабе не знал.

– На съёмке, – отвечала она, – вместе позировали для одной коллекции.

– И как вам наш красавчик? Справляется с работой?

Криста бросила на Ниджата довольный, полный страсти и желания взгляд. Невероятная девушка, подумал Ниджат.

– Я заметила, что лучше всех на снимках получаются отнюдь не те, кто на это учится. Сколько бы позирующий не учился передать на фото ярость или грусть, он никогда не дотянет до того, кто действительно показывает её. Вы понимаете, о чём я?

Все синхронно посмотрели на Ниджата. Мартин то и дело не спускал глаз с бара, где потел его возлюбленный – Доминик. Тот, в свою очередь, смущённо улыбнулся.

– Он у нас такой, да! Знаете, как я называю Ниджата? Он самый настоящий илистый прыгун! – хохочет Герхард Зауэр, – это такие рыбы, но в то же время и не рыбы, понимаете? Они добывают еду, карабкаясь по деревьям, представляете? Этому они научились чтоб выживать во время отливов. С классическими рыбами у них общие лишь жабры да плавники. Поразительная сила адаптации! И после этого человек ещё смеет утверждать, что Он высшее творение эволюции!

– Вот именно поэтому Марта и не идёт с тобой пить кофе, Герхард, – бросает Мартин, после чего все смеются, – никогда не принижай себя перед какой-то илистой рыбой, даже если она готова к отливу лучше, чем ты.

Герхард грустно улыбнулся. Но тут же смотрит на Ниджата.

– Слушай, а что там с Лангом? Ты в итоге согласился?

Ниджат промолчал. Вот уже неделю как Ойген Ланг зовёт Ниджата в своё интернет-издание внештатным обозревателем центральных матчей тура. Парень подкупил интерес Ланга своими детальными обзорами в журнале, назвав их "уместно колкими и умеренно нигилистическими". Окладом Ланг пообещал не обидеть, а в офис ходить не заставлял. Мустафаев мог бы спокойно совмещать обе работы, но что-то в нём заставляет игнорировать звонки Ланга.

– Нет, я…я ещё думаю, – сказал Ниджат, – не думаю, что готов к такой перемене событий.

– Если б мне предложили обозревать матчи на два фронта, я бы не думая подписал все бумаги, – возразил Клаус Дресслер.

– Ты только и делаешь, что не думая подписываешь бумаги. Потому и отстёгиваешь большую часть зарплаты на алименты двум семьям, – резво бросил Циммерманн, – а ты, Ниджат, не спеши соглашаться. Я тебя понимаю. Сейчас всё хорошо и ты боишься, что бокал счастья наполнится до краёв и разольётся. Я по себе это знаю. Но и не отрицай того, что это отличный шанс. Заниматься любимым занятием в любой точке мира и получать за это деньги! Что может быть лучше?

– Постой-ка! Ойген Ланг из Kicker*? – удивлённо поднял брови Зауэр.

– Да, он самый. Пожалуйста, давайте сменим тему, – отнекивался Ниджат.

– Да у тебя нет мозгов, честное слово!

– Я периодически работаю с Карлом и в издательстве. Мне вполне хватает. Лишняя ответственность пока что ни к чему. Быть может, я не дорос этого, – улыбается он.

Появляется кельнер с шотом виски, отдельным стаканом льда и бокалом светлого. Криста благодарно кивнула Ниджату.

 Зал наполнила громкая музыка. Благо, они сидели далеко от музыкантов.

– Знаете что! Я голодный! Эй, кельнер! – кричит Дресслер.

К столу подбегает другой кельнер. Он кучерявый и тёмный. Тоже мигрант, подумал Ниджат.

– Одно «леберкезе». С рисом.

Кельнер растерянно переспросил заказ. После того, как он не понял снова, попросил Клауса показать блюдо на масляном листке меню.

– Ты что, прикидываешься? – начинал злиться Дресслер. Он всегда был нервный, когда выпивает.

– Успокойся, Клаус! – вмешивается Ниджат, – парень, принеси вот это блюдо. А ещё свиные рёбра для дамы. И повтори всем пиво. Мне моё повтори.

Он достаёт из кармана несколько монет и незаметно кладёт их в набедренный кармашек официанта. Так было не принято делать в заведениях, но Ниджат всегда относился к мигрантам из сферы обслуживания с особым уважением.

Кельнер благодарно кивнул Ниджату и пулей удалился от компании.

Ниджат всегда помогал иммигрантам. Выслушивал их с трудом понимаемый немецкий, как и выслушивали его первые месяцы. Немцы были к ним хладнокровны. Клаус был ярким примером типичного баварца, который не против иммигрантов ровно до того момента, когда вынужден с ними взаимодействовать. Ниджат это замечал, но не воспринимал Клауса всерьёз. Сытому голодного никогда не понять.

– Какая красивая музыка! О чём он поёт, интересно? – спрашивает Криста, отпив глоток своего пива.

– Что-то на английском. Про девушку какую-то, – отвечал Мартин Циммерманн, по-товарищески обняв девушку.

– Это Oasis. Песня She's electric, – отвечал Ниджат.

– Забыл сказать! Наш илистый прыгун отлично говорит на английском, – говорит Герхард Зауэр.

Криста улыбнулась. Необъяснимая гордость читалась на её лице.

– Знаешь, что мне всегда было интересно, Ниджат? – продолжает Зауэр, – а на каком языке ты мыслишь?

Ниджат отпил виски. Он и сам уже не знает ответа на этот вопрос. В первые месяцы он слушал немцев, переводил их речь на азербайджанский и лишь после нескольких секунд отвечал на их вопросы. Со временем Ниджат читал всё то же, что и в Баку, но на немецком. На второй год он без проблем понимал Ремарка, что тоже помогло в осаде языкового барьера. Родной речи Ниджат не слышал давно. Азербайджанцы в Мюнхене были в основном русскоязычные, эмигрировавшие в начале девяностых. По пьяни, бывало, Ниджат ставил песни Узеира или Байрама Кюрдаханлы на своей акустической системе. Но с переезда в Мюнхен бросил это дело. Более не трогало. Но считал он в уме всегда на русском языке. Школа своё дело сделала.

– На немецком, наверное, – рассеянно бросил он, после чего поднимает стакан кельнеру в дальнем конца зала. Повторить.

– Вы учитесь где-нибудь, Криста? – спрашивал Мартин, пристально вглядываясь в Кристу. Точно так же он и смотрит на Доминика.

– Нет. Пробовала когда-то. На химика. Поняла что не моё, – пожав плечами, отвечала девушка.

Такие люди всегда вызывали восхищение у Ниджата. Они были для него экзотическими индивидами. Он прилетел  из страны, где на ребёнка давили возложенными надеждами и козыряли тем, что вливали немаленькие деньги на поступление чада. Так в Баку «из-под молотка» и выпускаются инженеры-металлурги, не различающие цветные металлы от чёрных, и нефтяники, не видящие различие между циклоалканами и ароматическими углеводородами. А в Европе не так. Только после первого семестра первого курса на магистратуре из группы ушло шесть человек. Не нравилось им. Для европейца уйти из нелюбимого вуза всё равно что уйти из зала, где показывают неинтересный фильм. В Баку это приравнивалось перечёркиванию сценария стабильной и безобидной жизни.

Кельнер подал свиные рёбрышки с ломтями молодой картошки. Группа музыкантов пела Led Zeppelin. Ниджат поглядывает на девушку перед собой, а она смущённо уплетает рёбрышки. Мартин что-то шепчет на ухо Кристы, после чего она невинно смеётся. Ниджату это не понравилось. Он посмотрел на бар. Бедолага Доминик мечется от одного конца стойки к другой, наполняя бесконечные пинты. В голову Ниджата приходит гениальная мысль.

– Друзья! – кричит он, – мне так приятно сидеть с вами, что душа моя так и брызжет пьяным альтруизмом! Разрешите вас угостить! Кельнер!

Все смотрят на Ниджата. Подбегает кельнер.

– Записывай, братец! Я буду Б-52, даме – «Куба Либре», остальным – по «Негрони»!

– Стой! Я не хочу «Негрони»! – протестовал Зауэр, – «Лонг Айленд», пожалуйста!

– Отлично! Запомнил? И поторопи бармена. Скажи, что мы уходим через полчаса.

Мартин был вне себя от ярости. Губы его выровнялись в идеально прямую тонкую линию, а глаза словно наполнились кровью. Он сверлящим взглядом смотрит на Ниджата, у которого широкая улыбка победителя не спадает с лица.

– Ваш спутник просто бессовестный скот, Криста. Я хочу, чтобы вы знали это! – прокричал Циммерманн и тут же выпустил Кристу из объятий.

Девушка озадаченно посмотрела на Мартина, затем на Ниджата. Ребячество делало его ещё красивей в глазах Кристы, хотя она не понимала всю суть происходящего.

В половине первого владелец паба подошёл к их столу и с наигранным сожалением на лице прервал их интересную беседу о немецком футболе и попросил рассчитаться. Клаус уже вовсю храпел, положив голову на стол, а Мартин подошёл к опустевшей стойке, мило беседуя с Домиником.

Зауэр расплатился терминалом, после чего все засеменили к выходу.

– Ты идёшь? крикнул Ниджат Мартину.

– Догоню. Идите, – недовольно крикнул он, взяв за руку Доминика.

Они по-солдатски схватили Клауса Дресслера и вышли на улицу. Все жадно потянулись к сигаретам. Ниджат взглядом охотника наблюдает за тем, как Криста достаёт из сумочки сигарету и зажигает её. На его слегка отуманенный разум она действует с неистовой силой. Бесконечная грация в её движениях пленила Ниджата всё больше и больше.

Пятницу в Мюнхене проводят весело. Под светом ночных фонарей люди продолжают беззаботно гулять, уличные музыканты продолжают петь чужие песни, а попрошайки стаей муравьёв расхаживают стоят у входов пабов и ресторанов с протянутой рукой. Но и на их лицах улыбки.

– Скиньте мне по тридцать четыре евро каждый, – смачно рыгнув, заявляет Зауэр, –  Ниджат, с тебя семьдесят.

Ниджат кивает и достаёт из кармана свой телефон. Оказывается, ему приходило какое-то сообщение на почту. Он сворачивает его и заходит в приложение банка. Вне работы он слеп на электронную почту.

– Готово, – говорит Ниджат Герхарду.

Клаус Дресслер облокотился на уличный фонарь в ожидании последующих действий. Он специально отошёл от компании на случай, если ему захочется продемонстрировать уличному Мюнхену всё содержимое своего желудка.

– Поехали ко мне? – спрашивает Ниджат, взяв её за подбородок.

– Дай угадаю: ты уже проворачивал эту сцену несколько раз и уже знаешь ответ?

– Разумеется, – улыбается он.

Криста ничего не отвечала. Лишь глядела на него своими глубокими глазами, в которых читалось всё то, чего сейчас хочется Ниджату.

Позади них слышны звуки извержения организма Клауса Дресслера. Зауэр смотрит на Ниджата, и они оба смеются. Не в первый раз такое происходит к Клаусом.

– Ну так что? – продолжает Ниджат.

– Поехали, – еле слышно произносит Криста.

Ниджат садится в припаркованное на обочине такси, перед этим, разумеется, открыв дверь для Кристы.

Глава 3

 Криста осторожно вошла в квартиру Ниджата. Свет уличных фонарей и вывесок освещал кровать и его письменный стол. Дверь в ванную так и осталась открытой.

– Может быть, ты хочешь кофе? Недавно я купил отличную кофемашину! – кричит он ей из коридора.

– Можно, – едва слышно сказала она, любопытно разглядывая его дом, – бардак у тебя конечно тот ещё. Нужна женская рука.

Он усмехается.

– Фрау Нойман тоже так говорит, – говорит он, – хозяйка.

Фрау Нойман была пожилой вдовой, живущей с дочерью на востоке Мюнхена. Она появляется здесь раз в месяц, чтобы проверить, не испоганил ли Ниджат её апартаменты. Немцы всегда сдают иммигрантам жильё с небольшой долей опасения. Не доверяют. Фрау Нойман сама говорила, что иракцы и курды не раз периодически вытаскивали из этой квартиры  микроволновку, фен и даже раскладные табуретки. Поэтому, после того как Ниджат вышел на женщину по объявлению, она была настроена скептически. Но со временем привязалась к Ниджату. Даже угощает пирогами, приготовленным её дочерью. После полугода проживания, Ниджат принялся активно штурмовать Фрау Нойман просьбами понизить цену за жильё хотя бы на двадцать процентов. Женщина сопротивлялась. Но азербайджанец победил. Фрау Нойман уступила лишь с одним условием: квартира должна быть чистой.  В Германии, где в каждом человеке в жилах течёт «ordnung und disziplin», другой просьбы он и не ожидал. Хотя и понимал, что требование Нойман были формальными, дабы он не смог полностью насладиться победой в долгих спорах за цену. Ниджату квартира нравилась. В Мюнхене редко найдёшь меблированные съёмные апартаменты, да ещё и не такие дорогие.

Криста садится на диван у письменного стола. Отсюда ей видны всевозможные бумаги и газеты, лежащие на рабочем столе Ниджата.

– А это что за картина? – спрашивает она, глядя на повешенную на стене фотографию.

– Это реальный снимок. Солуэй-Фертский космонавт. Слышала что-нибудь об этом?

Криста качает головой. Она приподнимается и под светом уличных фонарей пытается разглядеть изображение.

– Какой-то мужчина фотографировал свою дочь на лугу, а проявив снимок увидел, что в кадр попал какой-то тип в скафандре, – Ниджат показывает пальцем на белый силуэт позади маленькой девочки, – мужчина, конечно же, отнёс снимок в полицию. Там ему сказали, что здесь нет ничего подозрительного. И только после того, как папаша отправляет фото в местные газеты, о Солуэй-Ферт узнаёт весь мир. Всевозможные уфологи и астронавты подключились и тут же дали тысячи версий. Кто-то даже утверждал, что это представитель какой-то инопланетной расы.

– Вот тебе и сила журналистики. Да? – невинно посмеялась Криста.

– Скорее, это яркий пример свободы прессы, – заявляет Ниджат, – она дарит журналистам право публиковать ложь без всякого внешнего принуждения. Обычный снимок раскрутили так, что даже ты теперь не знаешь, прав ли был мужчина, когда во всю глотку кричал, что кроме него, дочки и пару старушек на лугу не было никого.

– В такие моменты в человеке и рождается скептицизм, я думаю, – вздохнула Криста.

Она приподнялась с дивана и принялась расхаживать по комнате. Её походка похожа на движения кошки, которую только что пускают в новый дом.

– Тебе какой кофе? – доносится голос Ниджата из кухни.

– Двойной эспрессо со стаканом воды, – отзывалась Криста.

Ниджат взял маленький поднос и устало прошёл в гостиную.

– Это твоя семья? – спрашивает Криста, застыв перед зеркалом.

Там, в угол, была просунута давно потерявшая цвет фотография. Оттуда на девушку смотрят улыбающиеся детишки. Это Мирза, у которого только начали выходить усы, Ниджат у которого из-за переходного возраста все щёки посыпались прыщами; Лейла с маленьким Али на руках уселась на подлокотнике, уступив место матери. Все они сидят на своём диване со спущенными губками, на котором когда-то спал Ниджат.

Фотографировала Мустафаевых Эсмира. В тот день они все вместе сидели на ковре и смотрели вторую часть «Джипперс Крипперс». Весёлое было время. Беззаботное. В какой момент всё пошло не так?

– Да, – рассеянно ответил Ниджат, всем своим существом желая сменить тему.

– А ты с лица похож на маму. Это ведь мама?

– Мама, – улыбнулся Ниджат, – все так говорят. У меня её нос.

Криста посмотрела на Ниджата, пытаясь понять, о чём он сейчас думает. Тоскует ли? Даже если и так, ей этого никак не увидеть. Ниджат давно уже научился прятать тоску по родине, надевая маску цинизма и равнодушия. Последнее время Баку вообще не всплывает у него в голове. Как-то не до этого.

– А отец ваш где? – продолжала Криста, – а, я поняла! Он фотографировал!

– Нет, – отзывается Ниджат, – его к этому времени уже не было…отца нашего ударило током где-то за полгода до этой фотографии. Он делал ремонт где-то и набрёл на оголённые провода.

– Понятно, – сказала Криста чтобы разбавить нависшее напряжение, – а это что за футболка?

– «Боруссия Дортмунд». Ройс подписал её для меня в смешанной зоне. В прошлом году.

Она потянулась к стакану кофе и присела на диван, сложив под себя ноги. Движениями своими она похожа на маленького оленёнка, но взгляд её был самый хищный. Эта смесь пленила Ниджата. Немецкие девушки никогда не казались ему красавицами, но Криста – явное исключение.

– Ты прочитал все эти книги? – спрашивает Криста, касаясь книжкой полки, из которой на неё глядят переплёты Ремарка, Гёте, Достоевского и ещё десятка книг, – и почему некоторые на русском?

– Ещё с Берлина тащу с собой всю эту рухлядь, – смущённо ответил Ниджат, – на русском мне легче говорить и читать. Можно сказать, это мой первый язык.

– И как в Берлине? – продолжала она, – по мне так он давно безликий.

– Как и все столицы европейских стран. Прежде чем стать для меня городом, это был огромный террариум с  Но не мне об этом говорить, – сказал он, – я сам не местный.

Той ночью они практически не спали. То и дело занимались любовью, в перерывах пили кофе и курили сигареты. Криста просила рассказать немного о жизни в Азербайджане. Ниджат отнекивался. Менял тему, обещая рассказать в другой раз. Они оба понимали, что другого раза не будет.

– Что это за рыба? – спрашивала она, разглядывая его татуировку на груди.

– Как же это по-немецки…Ну это вымерший вид рыб. По-русски будет «акантода». Я просто по знаку зодиака – рыбы, – улыбнулся Ниджат.

– Интересно. А я – весы, – сказала Криста, – и мы с тобой никак не совмещаемся.

– Какое это имеет значение, если сейчас мы лежим вместе в моей квартире? – огрызается Ниджат.

Она посмеялась и поцеловала его в шею.

– А откуда ты знаешь русский язык? – спросила Криста.

– В школе обучался на русском. Бакалавриат закончил на русском языке. Потом пришёл сюда и забыл всё, чему учили в школе и университете.

– То есть здесь ты заново учился жить.

– Да.

Вряд ли она его понимала. Иммигранта понимает только иммигрант. Немцу со своим паспортом чуждо выживание в другой стране, чужды долгие распределения копеек на ближайшие месяцы и чувство голода. Благо, всё это в прошлом.

Был рассвет, когда Ниджат встал с кровати и задернул шторы. Пора спать.

В понедельник в издательстве «Zwölfter Spieler» просто яблоку негде упасть. В выходные завершился очередной тур Бундеслиги, и об этом, конечно же надо вещать в первый рабочий день.

Мартин Циммерманн вчера прибыл из Аугсбурга, где на «ВВК Арене» хозяева обыграли «Айнтрахт» из Франкфурта. У фотографа получился отличный отчёт, который явно расположится на первых страницах журнала.

Карл Дресслер сидит за отдельным столом и не торопясь пишет о ситуации в низших дивизионах. Он – ярый болельщик команды «Мюнхен 1860», и его сердце обливается кровью, когда в своих статьях приходится упоминать любимый клуб, который «давно уже не тот».

– Ниджат! Мне нужен обзор в Вестфаленштадиона! Там «Боруссия» четыре забила «Байеру»! Срочно обожествляйте мне Ройса! – кричит Яспер Фельд, главный редактор и тут же скрывается в своём кабинете.

– Понял вас! – отвечал Ниджат, поспешно строча материал на своём компьютере, – Мартин, кто-то из наших был на «Сигнал Идуне»? Мне нужны фотографии с матча. Санчо и Ройс* крупным планом!

– Узнаю, – отвечал Циммерманн, – пока пиши статистику.

Несмотря на то, что журнал выходил раз в месяц, тридцать процентов его содержания публиковалась на сайте в режиме онлайн. Поэтому рабочий процесс в издательстве сегодня похож на ту же работу в шахте.

Телефон на столе Ниджата зазвонил.

– Да, – зажал Ниджат трубку между плечом и щекой.

– Напиши, что «Манчестер Юнайтед» предлагает за Санчо сто десять миллионов!

– Хорошо, – говорит Ниджат и бросает трубку.

Яспер Фельд всегда доверял обзор центральных событий тура именно Ниджату. В них, по словам главного редактора, есть стержень и собственный стиль. Концепция какая-то проглядывается. О командах, борющихся за место в Лиге чемпионов, Ниджат писал так же колко и красиво, как и об аутсайдерах чемпионата. Был в нём некий нигилизм по отношению к «Баварии» . Учитывая, что издательство находится в Мюнхене, Фельд не мог не уважать парня.

Ниджат был первым, кто прогнозировал Гвардиоле провал на европейской арене, когда испанца назначили тренером «Баварии». Той статьёй он вызвал шквал недоумения и породил огромный ажиотаж. Но продажи журнала после прихода Ниджата в штат возросли. А Ясперу было нужно именно это.

– Я дописал, – прокричал Ниджат через десять минут, – Мартин! Жду от тебя фотографии! А пока иду курить.

Телефон Ниджата на столе вновь зазвонил. Опять Фельд.

– Да, – вздыхает Ниджат.

– Не сто десять. Пиши, что они предлагают за Санчо сто тридцать миллионов фунтов стерлингов!

– Есть, герр Фельд.

Ниджат кладёт трубку. Как бы он не старался избегать слухов в журналистике, он понимает, что без этого обойтись тоже нельзя. На слухи и выдуманные скандалы он смотрел как на чернильную грязь. А грязь людям нужна. Прав был Капица в своём утверждении, что средства массовой информации в наши дни ничем не слабей средств массового уничтожения.

– Скоро будут фотографии. Три минуты, –  отозвался Мартин, на столе которого лежала куча макетов – потенциальных снимков на обложку сентябрьского номера.

Ниджат поспешил к выходу, на ходу доставая из кармана пачку сигарет и зажигалку. Погода была ясной. Осень в Мюнхен пришла ещё не полностью. Дождей баварцы ещё не видели, но уже вовсю наблюдали за опаданием листьев. Улица была пустынной. Изредка появляющиеся домохозяйки и школьники заполняли тротуары. Весь Мюнхен сейчас рассыпан по офисам.

Машин почти не было. Лишь пыльный «жук» Клауса Дресслера аккуратно припаркован у здания издательства. Иногда проезжали таксисты. Ниджат пересекался взглядом с шоферами. Все они были не местные. Он не знал их. Но взгляд был до боли знакомый. Эти потерянные глаза в поисках денег и ответов на кучу вопросов. Когда Ниджат мыл котлы, таскал коробки с рыбой и тканями, он смотрел как же потерянно.

Докурив две сигареты, Ниджат спешит обратно в здание.

– Проверяй почту! Там есть несколько фотографий. И Санчо, и Ройс, и даже Люсьен Фавр, дай ему Бог здоровья! Фотографии прислал мне коллега из Bild*, будь добр указать это в материале! И скинь мне конечный макет статьи!

– Хорошо, – говорил Ниджат и подошёл к кофемашине.

Отпив глоток кофе и закусив печеньем, он тычет на иконку электронной почты, в правом боку которой нарисована двоечка.

– Ты что, отправил два сообщения? – недоумевает Ниджат.

– Нет, одно! С пометкой "bvb – bayern".

После того, как страница полностью загрузилась, Ниджат убеждается в достоверности слов Мартина. Второе сообщение было доставлено в половине первого ночи с пятницы на субботу. Что же это может быть?

Ниджат тычет сперва на сообщение Мартина. Фотографии футболистов были качественные и динамичные. Именно те, которые ему и нужны. Вернувшись на предыдущую страницу, он просматривает второе письмо. Оно на азербайджанском. Сколько лет он не читал на родном языке! Разве что меню в ресторане, но и то было на турецком. В строке отправителя были хорошо знакомые Ниджату имя и фамилия: Лейла Мустафаева. Сестра. На белом фоне чёрными буквами напечатаны два маленьких предложения. Ниджат второпях прочитал их вслух, как если бы прочёл какой-нибудь навязчивый спам:

мама умерла. прилетай домой.

Дрожь проскользнула по телу Ниджата. Он не мог поверить в прочитанное. Выражение удивления и озадаченности застыло на его лице.

– Ты чего завис? Неужели так хороши фотки? – острит Циммерманн.

На секунды Ниджат забыл, где находится. Голос коллег соединился воедино, образуя механический шум.

– Да, – растерянно произносит Ниджат, – фото – что надо.

Он обновляет страницу. Этого не может быть. Пить надо меньше, и высыпаться по-человечески.

Но нет. После пары попыток обновления сообщение предательски стоит на том же месте. Он прочитал письмо снова. Смотрел на него, пытаясь найти какой-то подвох. Но подвоха не было. Сестра прямо и однозначно всё расписала.

С первого дня своего пребывания в Германии, ещё в Берлине, Ниджат был уверен, что изменения и тяжёлые времена происходят лишь у одного из Мустафаевых – у него. Там, дома, всё идёт своим чередом. Мирза, наверняка, так же работает и добавляет свой заработок к пенсии матери, распределяя бюджет. Лейла помогала ей по дому и приглядывает за Али. Потом, разумеется, Лейла выйдет замуж, и Мустафаевым станет значительно легче. Ни при каких раскладах Ниджат не думал, что смерть когда-то зайдёт и в их обшарпанную квартирку.

Он вновь обновляет страницу. Сообщение было отправлено в ночь с пятницы на субботу. Ниджат закрывает лицо ладонями. То самое уведомление, которое он свернул, чтобы перечислить Зауэру деньги за счёт в пабе и было сообщением Лейлы! Выходит, он опоздал.

Ниджат встаёт из-за своего кресла и чертыхается. На родном. Он всегда возмущался на азербайджанском языке.

– Ты куда? – спрашивает Дресслер, который только что закончил писать обзор на тур во второй Бундеслиге.

Ниджат промолчал. Лишь формально постучал по двери кабинета Яспера Фельда и вошёл туда.

– Быстро ты! – улыбаясь широкой белозубой улыбкой, восторженно говорит Яспер, – где статья?

Пустые глаза Ниджата были устремлены прямо на Фельда. На мгновение главному редактору показалось, что взгляд этот направлен сквозь него.

– Дайте мне отпуск. На десять дней, – протараторил Ниджат, – прошу вас.

Фельд удивлённо приподнял брови.

– Что такое? В Берлине завтра выступает Rammstein, а ты узнал об этом лишь сейчас? Или в Дюссельдорфе выступают те типы в масках, режущие свиней на концертах?! Ну уж нет, Ниджат, я говорил тебе тогда, повторяю и сейчас: об этом надо говорить заранее!

Правовые нюансы на рабочем месте в Германии Ниджат выучил наизусть, как и любой мигрант. С начала года он уже успел взять отпуск дважды. Первый раз, посреди рабочего дня ему пришла в голову «гениальная мысль» поехать в Берлин и посмотреть на Металлику вживую. Второй раз он брал отпуск, чтобы сесть на железную дорогу и отправиться в Чехию, Польшу и Австрию.

– У тебя лишь неделя осталась. И статью надо доделать, – недовольно вздыхает Фельд.

– Дресслер отправит её вам. Там остались детали.

– Да в чём дело-то?

– У меня, – растерянно поясняет Ниджат. Ком безысходности и чувства вины чесали горло, – у меня скончалась мать.

Фельд пожимает плечами. В Германии на работе принято думать и говорить лишь о работе. Он сбит с толку.

– Езжай. Сегодняшний день я включу в твой отпуск.

– Меня не будет десять дней.

– Оставшиеся три дня – за свой счёт, – категорично говорит главный редактор.

– Конечно, герр Фельд. Я могу идти?

Фельд разводит руками.

– Спасибо, – говорит Ниджат и спешит к выходу.

– Соболезную, – бросает Яспер. Но Ниджат его не слышал. Он уже вовсю давал указания Клаусу Дресслеру по поводу статьи о великолепии дортмундской «Боруссии».

Клаус Дресслер возмущался. Никогда в жизни он не любил брать на себя ответственность за чужих людей и уж тем более выполнять чужую работу. Быть может, поэтому, он и платит больше половины своей зарплаты на алименты двум бывшим жёнам.

Вслепую подписал Ниджат какие-то бумаги у Марты в отделе кадров. Чувствуя на себе около дюжины вопросительных взглядов, он выходит из издательства.

Ниджат и сам не помнил как добрался до своей квартиры. Он словно оставался на своём месте, а локации вокруг него стремительно менялись. Мама. Мысли его были затуманены. Облик её заслонял всё, что было в его голове.

 Зайдя домой, он тут же включает свой ноутбук и по необъяснимой самому себе причине снова заходит на почту. Письмо всё там же. Но он более не удивлён. Смирился. Ниджат снова смотрит на дату письма. Прошло три дня. Чувство вины комом встало у него в глотке. Действительно опоздал.

Он садится на пол и закрывает лицо руками. Беспомощный вой и плач заполнили пустую холостяцкую квартиру Ниджата. В Берлине Ниджат плакал не раз. Адаптация давалась нелегко. В Мюнхене плачет впервые.

Он встаёт и широким шагом подходит к зеркалу. Фотография, прилепленная в уголке стекла, теперь кажется ему другой. Теперь снимок, как-будто, более проверен временем что ли. На лице мамы так и застыла беззаботная улыбка. Когда Ниджат улетал, мама была почти такой же, разве корни поседели, и старческие пятна медленно приближались к лицу.

 Не думал Ниджат, что боль утраты когда-то почувствует и он. Как-то не этого было. Молодая душа Ниджата всегда думала, что вечный сон настигает посторонних, соседей, кого-угодно, но только не его и его близких. Такие мысли бывали и у молодых женщин, уверенных, что война унесёт немало мужчин, но их мужья к этой категории относиться никак не будут. Но смерть сильна. Сильна своим постоянством и непредсказуемостью. Его индивидуализм и вера в силу личности просто растоптаны элементарными законами бытия. Осознание смерти как части жизни медленно и болезненно входили в неподготовленный разум Ниджата.

Он прижимает фотокарточку к губам и глазам в пустых попытках слиться с теми Мустафаевыми, что сидят там, на диване со спущенными губками. Но не выходит. Люди молоды лишь на старых фотографиях. В этом и сила снимков.

Через несколько минут Ниджат берёт-таки себя в руки. Сегодняшний день уже считается как первый день его отпуска. Стало быть, временем надо пользоваться максимально рационально.

Вытирая влажные глаза, Ниджат заходит на сайт бронирования билетов и покупает ближайший рейс в Баку. Всего за семь часов он окажется в родном городе, немного прождав в стамбульском аэропорте. Летел же он в Германию через Москву, в общей сложности потратив на перелёт порядка четырнадцати часов. Зато дёшево. Как давно это было. Тогда, сидя в самолёте, он ещё помнил последний разговор с мамой, которая умоляла его быть осторожным и не связываться с армянами. Заботилась. Не знала, что на нейтральной территории до конфликта этого нет никому дела.

Купив билет и быстро пройдя онлайн-регистрацию, Ниджат встаёт и начинает собирать свои вещи. Из-под кровати он достаёт свой чемодан, на котором нет свободного места от всевозможных наклеек с гербами стран и городов, в которых он успел побывать. Он открывает свой шкаф и достаёт оттуда несколько комплектов нижнего белья. Затем аккуратно складывает брюки и рубашки. Немного места оставил для обуви. Взял пищевую плёнку и обмотал каждую обувь, засунув её в разные стороны чемодана.

Мать, между тем, из головы не выходила. Такая чистая, спокойная. Сколько раз она со слезами на глазах разнимала Мирзу и Ниджата, сколько раз смеялась проделкам маленького Али! А как Ниджат читал ей разные книги, которые женщина внимательно слушала, держа в руках ладонь Лейлы. А тут, оказывается, умерла. Слёзы непроизвольно катились по его щекам, но он не останавливался. Времени было не так много.

Закончив собирать свои вещи, Ниджат суёт руку в дальний отсек шкафа, где в страницах книг Ремарка он держит свои сбережения – деньги, которым он ещё не придумал применения. В «Тенях в раю» Ниджат держал купюры номиналом в две и пять сотен, а в «Трёх товарищах» – все остальные.

В Азербайджане деньги откладывают «на чёрный день», в то время как в Европе – «на всякий случай». Кредитками Ниджат хоть и пользовался, но получал эстетическое удовольствие от традиционных купюр.  Стопка разноцветных бумажек была куда весомее, нежели уведомления с балансом на счету. Азербайджан тут сыграл своё.

Насчитал Ниджат ни много ни мало – тринадцать тысяч триста евро. По меркам европейских зарплат это наверное и мало, учитывая его ежемесячный доход и семейное положение, но жизнь в Германии научила транжиру Ниджата радоваться любой сумме с тремя нулями. В конце концов, у холостяка не бывает маленькой зарплаты. Он взял восемь тысяч из одной книги и сунул в свой бумажник. Возвращаться с этими деньгами он не планировал. Там они наверняка нужнее.

Переодевшись в тёмно-серый костюм, Ниджат тащит свой чемодан и семенит к выходу. Он не знал, как выглядеть на местах, где только что похоронили человека, оттого и доверился классике. Единственный раз он бывал на подобном мероприятии, когда хоронили мать Эсмиры. Тогда все были в абсолютно свободной одежде. Детьми были.

Последний раз он смотрит на себя в зеркало, вытирая опухшие от слёз глаза. Прощупал карманы. Паспорт на месте. Бумажник тоже. Телефон? Телефон в руках.

Едва он вышел, как в лихорадке бегом вернулся обратно в комнату. Фотография. Какая-то неземная сила приказала ему взять выцветшую фотографию с собой. Сунув снимок во внутренний карман пиджака, Ниджат выходит на улицу.

Глава 4

По дороге в аэропорт Ниджат сидел и пустым взглядом смотрел на дорогу. Шофёр подозрительно глядел на Ниджата, то и дело набираясь уверенности спросить, что случилось. Но не решался.

Ниджат лениво подвинул головой и окинул взглядом салон. На зеркале заднего вида повешен брелок с флагом Сенегала. В подлокотнике куча бумаг с печатями Федерального ведомства по делам миграции и беженцев Германии.

– Извините…музыка…можно? – робко спросил шофёр. Немецкий его сильно хромал. Наверняка французский иммигрант, который в Германии по каким-то делам, подумал Ниджат. Таких здесь уйма. Поневоле начинаешь в них разбираться.

– Не против, конечно, – отвечал Ниджат не сразу. Всё был в своих думках.

В салоне авто заиграл агрессивный французский рэп. Ниджат узнал песню. Это саундтрек фильма «Ямакаси», который Ниджат жадно смотрел вместе с братом Мирзой, после чего они лазали по гаражам и заброшенным постройкам своего посёлка. Мать всегда ругала их за это. Кричала, что опасно. А они не слушали. Всё лезли и прыгали. В какой момент всё пошло не так?

– Я могу курить в машине? – спросил Ниджат, показывая на пачку сигарет.

– Да. Да, можно! – кивает таксист.

Таксист смотрит на Ниджата, показывая пальцем на сигарету, затем на себя. Ниджат угощает его. Музыка тем временем сменяется на другую. Опять французский рэп. Ниджат представил, как заходит в свою квартиру. Интересно, там поменялось что-нибудь? Господи, хоть бы эти десять дней прошли быстро.

Тут Ниджат выпрямился, как обычно выпрямляются люди, что-то вспомнившие. А где ему ночевать в Баку? В родном доме он точно спать не будет. Там сейчас не до него. Наверняка уже и квартиру переставили под троих. Да и спать под одной крышей с Мирзой не доставит удовольствия никому.

– Всё хорошо? – спрашивает водитель.

– Что? Да, да. Всё в порядке, – улыбается Ниджат фальшивой улыбкой.

Он достаёт из кармана свой смартфон и тут же ищет оптимальные варианты для ночлега в Баку. В фильтре поиска он вбивает "пять звёзд".  Может себе позволить. Ставит галочку с "верхними этажами". На город ночной захочет посмотреть. На Баку свой. Или всё-таки уже не свой?

Его выбор остановился на комнате в «Пламенных башнях». Достроили-таки. Когда он улетал, башни были ещё малышами-недоростками. А сейчас вон какие. Светятся ночью, небось.

В количестве дней Ниджат вбил цифру "10" и ввёл своё имя и фамилию. Номер для курящих. Смотреть будет на Баку и курить. Номер не пышный. Обычный стандарт для одной персоны. Наглеть не стал.

Они доехали быстро.

– Сколько с меня? – спрашивает Ниджат.

Шофёр сворачивает навигатор и заходит в калькулятор. Там вводит две пятёрки.

– Это ведь дорого! – возмущается Ниджат, – я всегда еду в аэропорт за сорок пять евро.

Шофёр недоумевающе мотает головой. Не понимает. А может и понимает, просто прикинулся. Мигранты частенько используют языковой барьер в свою пользу. Ниджат и сам был таким. Он вытаскивает из кошелька полтинник евро и жмёт таксисту руку.

Темно было, когда Ниджат подлетал к Баку. По Каспию узнал, что над родиной летит. Огни ночного города отражались на поверхности воды и сверху похожи были на гигантские куски хрусталя. Непривычная дрожь пробегала по телу парнишки, щекоча спину и живот. Давно он этого не испытывал. Последний раз ещё в Берлине было.

После холодной просьбы бортпроводницы пристегнуть ремни в связи с посадкой, он и вовсе заёрзал. Он весь полёт ёрзал, пытаясь забыться в книжках или фильмах на своём смартфоне. Но не мог. Мать так и лезла в разум. То в сарафане, то с кастрюлей на руках, то с продуктами. Ниджат бы отдал многое, чтобы как-то отрезать эти десять дней из полотна своей жизни, но так не делается. Не придумали ещё такого в этом мире.

Посадка была мягкой. Пассажиры, бессвязные разговоры которых Ниджат слушал на протяжении всего полёта, похлопали пилоту. Ниджат не хлопал. Не те обстоятельства. Может быть, он был бы рад если б самолёт разбился или утонул в Каспии? Всё лучше, чем испытывать предстоящую десятидневную муку.

Азербайджан впился ему в ноздри резким запахом нефти, едва он шагнул на асфальт. Со всеми пассажирами Ниджат сел на автобус, который подвозит людей до здания аэропорта. Беспамятство и волнение побороли его. Он уже не принимал никаких решений. Все его движения были имитацией движения остальных людей.

Люди прошли к визовому отделу. Ниджат то и дело глядел вокруг. Терминал был невероятной красоты. Такого он не видел ни в Мюнхене, ни в Берлине. Даже в Париже и то поскромнее был. А тут ковры. Тепло сразу стало. Даже деревья видны. Ниджат чувствовал себя в гигантской комнате ожидания. Улетал он из другого терминала. Холодного. Тусклого.

– Следующий, – любезно бросил пограничник.

Ниджат растерянно подошёл к окошку, где его встречала молодая девушка с волосами, собранными в конский хвост.

– Паспорт, – сказала она деловито.

Он вытаскивает из кармана зелёную книжку и кладёт перед девушкой. Та быстро листает, предварительно вытащив из паспорта кучу бумаг. Девушка просит его посмотреть на глазок камеры сверху. Он повинуется. Испачкав паспорт Ниджата очередной печатью, она кладёт зелёную книжку на стол.

– Добро пожаловать домой, Ниджат бек! – сказала она, улыбаясь белозубой улыбкой.

Его словно током ударило. Никак не ожидал он, что почувствует себя иностранцем в родной стране. И фраза этой девушки нисколько не подняла ему настроения. Наоборот, теперь он ещё больше чувствует себя опавшей веткой родного древа страны.

Он стоял и ожидал свой багаж, который вот-вот прикатится на чёрной ленте. Там, впереди уже вовсю обнимают и целуют ожидаемых людей. Кто-то стоит с листком, где напечатано имя какого-то араба. А Ниджата никто не встречал. Его никогда никто не встречал в аэропортах. Небось и дома не ждут.

Взяв свой чемодан, он поторопился к выходу. Азербайджан встретил его звонкими голосами десятка таксистов, чуть ли не силой затаскивающих людей в свои машины. Погода была на удивление тёплая. Фиолетовое небо величественно раскинулось над столицей, вот-вот грозясь излиться проливным дождём. Детский мандраж охватил тело Ниджата. Ещё утром он завтракал в Мюнхене, а теперь оказался в тисках земляков, которые, наверняка, стояли здесь и вчера, и пять лет назад, и наверняка будут стоять здесь ещё пять лет.

Ниджат направляется к самому «тихому» среди множества таксистов.

– Открой багажник, – говорит Ниджат на азербайджанском. Он сам не понял, как начал говорить на родном языке. Сердцу определённо стоило бы поучиться трезвости у мозга.

– Куда едем? – спрашивает таксист. На вид – ровесник Ниджата. Однако на жирных волосах его уже проглядываются седые корни, а золотой резец одиноко поблёскивает под многочисленными лампами аэропорта.

Ниджат застыл глядя перед собой. Он ещё не придумал, куда ему ехать сначала. Заглянуть домой стоит в любом случае. Знать бы, который в Баку час.

– Который час? – спросил он.

– Без десяти десять, – ответил ему таксист.

– Едем в Говсан, – решительно бросил Ниджат и сел в машину.

– Говсан – не маленькое место, брат мой, – говорит таксист, улыбаясь, – куда именно, знаешь хоть?

– Да, – растерянно говорит Ниджат, – там… здание сзади магазина Тогрула. Езжай, я скажу.

– Магазин знаю, – отвечал таксист, поворачивая ключ, – поехали!

Ниджат опрокинул голову на стекло, жадно вглядываясь на ночной Баку.

Голос Намика Гарачухурлу наполнял пыльный салон старенького «Опеля». Поэт поёт о тяжёлой судьбе седого работяги «с раной в душе», чьи лучшие годы давно позади. Помнил Ниджат эту песню, некоторые отрывки знает наизусть.

– Можешь убрать? – раздражённо бросил Ниджат.

Шофёр крутанул по динамику, заметно приглушив звук.

– Совсем убрать, – раздражённо бросил Ниджат.

– Как скажешь, брат мой. Откуда сам?

– Отсюда, – вздыхает Ниджат.

– А откуда прилетел?

– Из Германии. Мюнхен.

– О! И как дела в Мюнхене?

– Неплохо, – неохотно отвечал он.

Салон авто был неаккуратно обклеен ксеноновой лентой. Коробка передач была украшена чётками с толстыми камнями, а из уголка лобового стекла на Ниджата смотрит Мир-Мовсум-ага, неестественно сидя на своём стуле. Изображение сеида для азербайджанского водителя – лучший оберег от аварий и всевозможных рейдов ГАИ. Ниджат приподнимает брови. Ничего не изменилось.