Отрывок из книги
Де́ти стра́нный наро́д, они́ сня́тся и мере́щатся. Пе́ред ёлкой и в са́мую ёлку пе́ред Рождество́м я всё встреча́л на у́лице, на изве́стном углу́, одного́ мальчи́шку, ника́к не бо́лее как лет семи́. В стра́шный моро́з он был оде́т почти́ по-ле́тнему, но ше́я у него́ была́ обвя́зана каки́м-то старьём, – зна́чит, его́ всё же кто́-то снаряжа́л, посыла́я. Он ходи́л «с ру́чкой»; э́то техни́ческий те́рмин, зна́чит – проси́ть ми́лостыню. Те́рмин вы́думали са́ми э́ти ма́льчики. Таки́х, как он, мно́жество, они́ ве́ртятся на ва́шей доро́ге и завыва́ют что́-то зау́ченное; но э́тот не завыва́л и говори́л ка́к-то неви́нно и непривы́чно и дове́рчиво смотре́л мне в глаза́, – ста́ло быть, лишь начина́л профе́ссию. На расспро́сы мои́ он сообщи́л, что у него́ сестра́, сиди́т без рабо́ты, больна́я; мо́жет, и пра́вда, но то́лько я узна́л пото́м, что э́тих мальчи́шек тьма-тьму́щая: их высыла́ют «с ру́чкой» хотя́ бы в са́мый стра́шный моро́з, и е́сли ничего́ не наберу́т, то наве́рно их ждут побо́и. Набра́в копе́ек, ма́льчик возвраща́ется с кра́сными, окочене́вшими рука́ми в како́й-нибудь подва́л, где пья́нствует кака́я-нибудь ша́йка хала́тников, из тех са́мых, кото́рые, «забастова́в на фа́брике под воскресе́нье в суббо́ту, возвраща́ются вновь на рабо́ту не ра́нее как в сре́ду ве́чером». Там, в подва́лах, пья́нствуют с ни́ми их голо́дные и би́тые жёны, тут же пища́т голо́дные грудны́е их де́ти. Во́дка, и грязь, и развра́т, а гла́вное, во́дка. С на́бранными копе́йками мальчи́шку то́тчас же посыла́ют в каба́к, и он прино́сит ещё вина́. В заба́ву и ему́ иногда́ налью́т в рот косу́шку и хохо́чут, когда́ он, с пресёкшимся дыха́нием, упадёт чуть не без па́мяти на пол.
Когда́ он подрастёт, его́ поскоре́е сбыва́ют куда́-нибудь на фа́брику, но всё, что он зарабо́тает, он опя́ть обя́зан приноси́ть к хала́тникам, а те опя́ть пропива́ют. Но уж и до фа́брики э́ти де́ти стано́вятся соверше́нными престу́пниками. Они́ бродя́жат по го́роду и зна́ют таки́е места́ в ра́зных подва́лах, в кото́рые мо́жно проле́зть и где мо́жно переночева́ть незаме́тно. Оди́н из них ночева́л не́сколько ноче́й сря́ду у одного́ дво́рника в како́й-то корзи́не, и тот его́ так и не замеча́л. Само́ собо́ю, стано́вятся вори́шками. Воровство́ обраща́ется в страсть да́же у восьмиле́тних дете́й, иногда́ да́же без вся́кого созна́ния о престу́пности де́йствия. Под коне́ц перено́сят всё – го́лод, хо́лод, побо́и, – то́лько за одно́, за свобо́ду, и убега́ют от свои́х хала́тников бродя́жить уже́ от себя́. Э́то ди́кое существо́ не понима́ет иногда́ ничего́, ни где он живёт, ни како́й он на́ции, есть ли Бог, есть ли госуда́рь; да́же таки́е передаю́т об них ве́щи, что невероя́тно слы́шать, и, одна́ко же, всё фа́кты.
.....
Мере́щится мне, был в подва́ле ма́льчик, но ещё о́чень ма́ленький, лет шести́ и́ли да́же ме́нее. Э́тот ма́льчик просну́лся у́тром в сыро́м и холо́дном подва́ле. Оде́т он был в како́й-то хала́тик и дрожа́л. Дыха́ние его́ вылета́ло бе́лым па́ром, и он, си́дя в углу́ на сундуке́, от ску́ки наро́чно пуска́л э́тот пар и́зо рта и забавля́лся, смотря́, как он вылета́ет. Но ему́ о́чень хоте́лось ку́шать. Он не́сколько раз с утра́ подходи́л к на́рам, где на то́нкой, как блин, подсти́лке и на како́м-то узле́ под голово́й вме́сто поду́шки лежа́ла больна́я мать его́. Как она́ здесь очути́лась? Должно́ быть, прие́хала со свои́м ма́льчиком из чужо́го го́рода и вдруг захвора́ла. Хозя́йку угло́в захвати́ли ещё два дня тому́ в поли́цию; жильцы́ разбрели́сь, де́ло пра́здничное, а оста́вшийся оди́н хала́тник уже́ це́лые су́тки лежа́л мёртво пья́ный, не дожда́вшись и пра́здника. В друго́м углу́ ко́мнаты стона́ла от ревмати́зма кака́я-то восьмидесятиле́тняя старушо́нка, жи́вшая когда́-то и где́-то в ня́ньках, а тепе́рь помира́вшая одино́ко, о́хая, брюзжа́ и ворча́ на ма́льчика, так что он уже́ стал боя́ться подходи́ть к её углу́ бли́зко. Напи́ться-то он где́-то доста́л в сеня́х, но ко́рочки нигде́ не нашёл и раз в деся́тый уже́ подходи́л разбуди́ть свою́ ма́му. Жу́тко ста́ло ему́, наконе́ц, в темноте́: давно́ уже́ начался́ ве́чер, а огня́ не зажига́ли. Ощу́пав лицо́ ма́мы, он подиви́лся, что она́ совсе́м не дви́гается и ста́ла така́я же холо́дная, как стена́. «О́чень уж здесь хо́лодно», – поду́мал он, постоя́л немно́го, бессозна́тельно забы́в свою́ ру́ку на плече́ поко́йницы, пото́м дохну́л на свои́ па́льчики, чтоб отогре́ть их, и вдруг, наша́рив на на́рах свой картузи́шко, потихо́ньку, о́щупью, пошёл из подва́ла. Он ещё бы и ра́ньше пошёл, да всё боя́лся вверху́, на ле́стнице, большо́й соба́ки, кото́рая вы́ла весь день у сосе́дских двере́й. Но соба́ки уже́ не́ было, и он вдруг вы́шел на у́лицу.
Го́споди, како́й го́род! Никогда́ ещё он не вида́л ничего́ тако́го. Там, отку́дова он прие́хал, по ноча́м тако́й чёрный мрак, оди́н фона́рь на всю у́лицу. Деревя́нные ни́зенькие доми́шки запира́ются ста́внями; на у́лице, чуть сме́ркнется – никого́, все затворя́ются по дома́м, и то́лько завыва́ют це́лые ста́и соба́к, со́тни и ты́сячи их, во́ют и ла́ют всю ночь. Но там бы́ло зато́ так тепло́ и ему́ дава́ли ку́шать, а здесь – Го́споди, ка́бы поку́шать! И како́й здесь стук и гром, како́й свет и лю́ди, ло́шади и каре́ты, и моро́з, моро́з! Мёрзлый пар ва́лит от за́гнанных лошаде́й, из жа́рко ды́шащих морд их; сквозь ры́хлый снег звеня́т об ка́мни подко́вы, и все так толка́ются, и, Го́споди, так хо́чется пое́сть, хоть бы кусо́чек како́й-нибудь, и так бо́льно ста́ло вдруг па́льчикам. Ми́мо прошёл блюсти́тель поря́дка и отверну́лся, чтоб не заме́тить ма́льчика.
.....
