Записки из подполья (сборник)

Оглавление

Федор Михайлович Достоевский. Записки из подполья (сборник)

Записки из подполья

I. Подполье[1]

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

II. По поводу мокрого снега

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

Рассказы

Петербургские сновидения в стихах и прозе

Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в пассаже

I

II

III

IV

Вечный муж

I. Вельчанинов

II. Господин с крепом на шляпе

III. Павел Павлович Трусоцкий

IV. Жена, муж и любовник

V. Лиза

VI. Новая фантазия праздного человека

VII. Муж и любовник целуются

VIII. Лиза больна

IX. Привидение

X. На кладбище

XI. Павел Павлович женится

XII. У Захлебининых

XIII. На чьем краю больше

XIV. Сашенька и Наденька

XV. Сквитались

XVI. Анализ

XVII. Вечный муж

Бобок. Записки одного лица

Два самоубийства

Кроткая

От автора

Глава первая

I. Кто был я и кто была она

II. Брачное предложение

III. Благороднейший из людей, но сам же и не верю

IV. Все планы и планы

V. Кроткая бунтует

VI. Страшное воспоминание

Глава вторая

I. Сон гордости

II. Пелена вдруг упала

III. Слишком понимаю

IV. Всего только пять минут опоздал

Мужик Марей

Мальчик у Христа на елке

I. Мальчик с ручкой

II. Мальчик у Христа на елке

Сон смешного человека

I

II

III

IV

V

Домовой

Столетняя

Отрывок из книги

Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит. Я не лечусь и никогда не лечился, хотя медицину и докторов уважаю. К тому же я еще и суеверен до крайности; ну, хоть настолько, чтоб уважать медицину. (Я достаточно образован, чтоб не быть суеверным, но я суеверен.) Нет-с, я не хочу лечиться со злости. Вот вы этого, наверно, не изволите понимать. Ну-с, а я понимаю. Я, разумеется, не сумею вам объяснить, кому именно я насолю в этом случае моей злостью; я отлично хорошо знаю, что и докторам я никак не смогу «нагадить» тем, что у них не лечусь; я лучше всякого знаю, что всем этим я единственно только себе поврежу и никому больше. Но все-таки, если я не лечусь, так это со злости. Печенка болит, так вот пускай же ее еще крепче болит!

Я уже давно так живу – лет двадцать. Теперь мне сорок. Я прежде служил, а теперь не служу. Я был злой чиновник. Я был груб и находил в этом удовольствие. Ведь я взяток не брал, стало быть, должен же был себя хоть этим вознаградить. (Плохая острота; но я ее не вычеркну. Я ее написал, думая, что выйдет очень остро; а теперь, как увидел сам, что хотел только гнусно пофорсить, – нарочно не вычеркну!) Когда к столу, у которого я сидел, подходили, бывало, просители за справками, – я зубами на них скрежетал и чувствовал неутолимое наслаждение, когда удавалось кого-нибудь огорчить. Почти всегда удавалось. Большею частию все был народ робкий; известно – просители. Но из фертов я особенно терпеть не мог одного офицера. Он никак не хотел покориться и омерзительно гремел саблей. У меня с ним полтора года за эту саблю война была. Я, наконец, одолел. Он перестал греметь. Впрочем, это случилось еще в моей молодости. Но знаете ли, господа, в чем состоял главный пункт моей злости? Да в том-то и состояла вся штука, в том-то и заключалась наибольшая гадость, что я поминутно, даже в минуту самой сильнейшей желчи, постыдно сознавал в себе, что я не только не злой, но даже и не озлобленный человек, что я только воробьев пугаю напрасно и себя этим тешу. У меня пена у рта, а принесите мне какую-нибудь куколку, дайте мне чайку с сахарцем, я, пожалуй, и успокоюсь. Даже душой умилюсь, хоть уж наверно потом буду сам на себя скрежетать зубами и от стыда несколько месяцев страдать бессонницей. Таков уж мой обычай.

.....

– И довольно с вас, прочь! – скрепил Трудолюбов. – Едем.

– Олимпия моя, господа, уговор! – крикнул Зверков.

.....