Читать книгу Час двух троек - Ферестан Д'Лекруа - Страница 1
ОглавлениеРязань – Город №3
2017–2170
Для начала – три моих Слова:
1. Слов первое: данная книга не пропагандирует терроризм, насилие над детьми или гомосексуальные браки.
2. Слово второе: данная книга не пытается задеть чувств верующих, если вы считаете обратное – не читайте её.
3. Слово третье: данная книга является плодом художественного воображения и все совпадения имен, дат и событий являются случайными – или ниспосланными Богом автору-пророку (тут же см. пункт 2. выше).
Здравствуй, Смельчак! К тебе в руки вновь попала книга, из тех, что действительно надо сжечь. Быть может, именно так это уже и было (все три тысячи триста с хвостиком раз). Перед тобой последняя истории Земли времен Второго пришествия. Не то откровение, коим поделился с нами апостол две тысячи с лишним лет назад, испытав столь сильный ужас, что едва ли смог передать его доступными тогда словами. Это история шести не людей, которым приходится ответить на вопрос человеческой цивилизации: зашла ли она в тупик? Здесь же заканчиваются линии жизни на руках многих «персонажей» историй Ферестана. От первой песни Семице, когда человеческие предки (и создатели) из звездной системы Чиар, впервые сталкиваются с ангелами и Богом, до записок колдуна, где человечество и народ иллидийцев из тайного города Хельграда дважды не впускают демонов Инферно на Землю (прозванную «Кали-Ола»). Каким будет третий раз, на самом краю Страшного суда, третья попытка Инферно обратить Землю в свой филиал? Узнаете это здесь, буквально перевернув лист.
В книге я опять расставила пометки, где и что происходит. Увы, я не знаю точную топографию городов будущего, мне не с чем её сравнить. Что касается языка: изначально используется смесь немецкого и французского, только Четверо (колдун, инквизитор, ас и журналист) всегда говорят между собой по-русски, но в итоге я перевела на этот язык все фразы и большую часть названий и хештегов, кроме тех, что понятны и на других языках.
Что я могу еще сказать? Я – Диана Жизнева, впервые сама попаду на страницы переводимой мной книги. И умру. Перевернув последний лист, вспомни обо мне и скажи: я интересно умерла? Или слишком коротко?
Счастлива, что не доживет до такого будущего Диана Жизнева aka Жизнь Плохая
PS. В книге очень много персонажей из других записок Ферестана, за их историями жизни можете заглянуть в циклы «Голоса Расальхата» и «Записки колдуна».
PPS. В книге использовались стихи Марии Тухватулиной, Арины Бедриной, Александры Звягиной.
От автора
Спаси Бог Романа Дмитриевича Фролова, Марию Адильевну Тухватулину и Марию Малышеву за то, что вынесли на себе тяжесть сего текста первыми.
Блажен читающий и слушающий слова текста сего, и не соблюдающий написанное в нем. Ибо время до ближайшего конца света давно не бесконечность времен.
Я люблю свою страну и не желаю ей такого конца…
Пролог первый. Уже этой Осенью
Здесь не знают в этот белый вечер –
Гость желанный больше не придёт.
Мария Тухватулина, Сергею Есенину
«Кали-Ола». Где-то
В дверь нехорошо постучали.
– Кто там? – спросила, оторвавшись от размышлений над Книгой, Лето.
– Осень, – ответила Осень, и, шмыгая лиственными башмаками по серому паркетному бетону, вошла в келью. – Это я вам заметку принесла про вашего мальчика.
– Снова явилась, – скорее констатировала факт, чем спрашивала Лето.
– А тебе пора кануть, – Осень ехидно улыбнулась. – В Лету.
– Это ты напрасно, у меня еще две недели и затем бабья часть работы.
– Отлично, можешь остаться, но не думай – я тебе не прощу зеленую травку в самый разгар моих трудов, – и тут же Осень повернула разговор с недосказанной угрозы в иное русло. – Что читаешь?
– Сочинения, – женщина в зеленом платье вытаскивает из Книги несколько мятых листов-закладок и трясет ими перед лицом любопытной Осени.
– На тему?
– Как я провел эту Лету.
– О, тебя так легко провести, ты же легковерное создание! Твои минуты не считают, в тебе не грустят и не влюбляются. Тебя проводят – кто за нос, а кто через дорогу, как старушку.
– Ну тебя, через реку да в дальние леса, – Лето насупилась, и, утершись еще голубым небом, шумно высморкалась последним летним дождичком. Дождь, правда, получился не летним, а скорее весенне-осенним, да и к тому же с несколькими градинками.
– Давай-давай, не болей и без обид. Дописывай последние комменты, ставь лайки на все фотки с собой, задергивай шторы, а то я люблю, когда потемней. И… – Осень что-то припоминала, старательно, но безрезультатно. – Да-да, в следующем году будешь холодной-холодной…
– Это еще почему?
– Скажи спасибо, если вообще будешь. А то нагрянет снова ядерная зима или чего хуже…
Но что может быть хуже, Осень умолчала, знала и не сказала. В неведении спится спокойнее. А ведая только спиться можно.
– Досижу тогда еще две недели, дочитаю. А ты пока пошуми ветрами, птиц спровадь на юга, листья перекрась. И в квартире ремонт сделай, вон с прошлой осени все грустные чувства на обоях висят. Паутинки туда же…
Осень прошлась по комнате, заглянула в каждый угол, под стол и стоящие в ряд четыре кровати с тумбочками: да, везде лежали старые обиды, сомнения, печали, где прошлогодние, а где и новогодние – значит еще не высказанные и не прочувствованные.
– Пусть лежат, народ и так стал бесчувственным. Пару лайков и фотку с аватаркой – вот и все, на что способны современные люди. Буду дарить им на первое число в сентябре эти залежи чувств – пусть грустят и радуются.
– Ты еще про третье число не забудь.
– Какое?
– Третье – в октябре. Там этот, поэт твой, я только путаю распятый или висельник.
– Не твой, а наш! Серега! Ты не путаешь, это один и тот же.
– Вот-вот, дождичком полей как следует на третье, дабы народ свои гадкие стихи не читал, его не позорил. Поспит спокойно, пока время не пришло. Скоро уже ему снова в путь.
– Это да, то плотником, то арапом, то пьяницей-щеголем. Кем теперь-то ему быть?
– Кем выберет, тем и будет. Одно точно, уже с этой тобой явится…
Пролог второй. Иди и не греши
Когда приду в последний раз –
Мы будем говорить как в первый.
Мария Тухватулина
Пророк Френки, как же ты был прав!
От автора
«Кали-Ола». Где-то, но не там
Тук-тук. Гром ударов железа о дерево. Дрожит дверь, а вместе с ней и стены, готовые рассыпаться на составные камни, словно и не кулак пятипалый бьет в мореное дерево, но трубы иерихонские пытаются повторить свой былой подвиг, сокрушив всю твердыню. И вот дверь отворяется сама собой и на пороге возникает некто, кто уже через миг не назовет себя Ангелом божьим. Вид его был, как молния – сиял доспех, и одежда его бела под доспехом снегами Килиманджаро.
– Который раз бужу я тебя от сна последнего?! Надлежит тебе опять пророчествовать в народах и племенах многих, – глаголет он, лишь переступив порог, и раскаты голоса его, выдергивая меня из многолетнего сна. – Назначенный срок близок, Спаситель.
И вот я поднимаюсь с запыленной и измятой в ночных бдениях постели, и стряхиваю с лица даже не пыль, но прах веков… Падают на землю под мои босые ноги золотистые искорки иссохших людских молитв.
Ангел садится напротив меня, давая разглядеть себя моим давно не видевшим чудес Господних глазам. Совсем он не воин божий в доспехах сияющих. Старик по годам, с рыжиной в густой бороде и волосах, и крылья за его спиной – лишь вышитый черными нитями орнамент на белом свитере. Доспехов нет, хотя… И не видел я доселе, как ходят ангелы в джинсах и серых ботфортах выше колена, да и с металлической латной перчаткой закрывающей всю правую руку по локоть.
– Иди и смотри, – говорит он мне, закуривая невидимую сигарету, при этом уже пуская дымные фигуры из темно-багряного рта.
В следующий миг просматриваю сайты, левой рукой нащупывая образовавшуюся, повинуясь одной моей молчаливой воле, стопку газет за последние столетия, с подборкой статей об интересующих меня знамениях. Услужливо прокручивается передо мной калейдоскоп давно свершившихся событий. Насмешливая дата декабрьского Апокалипсиса в две тысячи двенадцатом, падение небесного тела над бывшей Челябой. В «метеорите» я без труда узнаю очертания корабля народа идеальных – народа, за который несу самое большое ответство, ибо я взял с них слово, и я почти кровно виновен во всей безмерно трагичной истории их рода. И вот еще, к своему ужасу и гневу, узнаю, что конкретная одна шестая суши ныне обращена в радиоактивную пустынь с коркой из желтого стекла, а следом об истреблении, вымарачивании с поверхности земной, полном геноциде проживающих на ней народов. С трудом давлю в сердце желание плюнуть на всё это: мол, разбирайтесь сами. Или даже несколько забыться и снова погрузившись в сон, но раз за разом натыкаюсь на новую дату обещанного Конца света, выверенную десятками якобы моих собственных пророков.
Ангел смеется, не разжимая губ, словно прячет за ними что-то, и протягивает мне книгу. Мою? Беру увесистый том в руки, читаю: «Песня о падении Хельгейма» – золотом и серебром переливается на обложке. Без имени автора. Только знаю и помню: это моя собственная книга, но прочесть ее, освежить в заскорузлой памяти, возможно, самое большое откровение свое – нет времени. И вот раскрыв белые листы и поднеся их ко рту, к глазам, словно яство дивное вкушаю строку за строкой – и сладки слова в устах моих. Оживают буквы – предстают перед взором моим народы людские, племена, вырванные с корнем из мифов и легенд человеческих, моря крови, с реками, впадающими в эти моря, берущими истоки из обоих родов. Вижу четырех зверей – белого, красного, черного и бледно-трупного цвета, так похожих на жеребцов земных, встают они на дыбы в небесных конюшнях, беснуются и фыркают, извергая из недр своих пламя, язвенный мор и чахоточную гниль. Ожидают своих всадников, уже с притороченными к седлам клинком, железным венцом и хрустальными весами.
И понимаю – идти надо…
Идти и топить, как котят, в собственной крови, может не всех, но каждого, кто умудрился забыть – для чего они были созданы. Они – идущие по пути к свету, к состоянию чистой энергии, но на Пути, пропустившие через себя такое количество мрака, поселившие в себе чистый зародыш Ада, что если выйдут они в состояние энергии – то сам Космос не расцветет, но потухнет. Тьма обратится большей тьмой. Идти надо. И идти уже поздно…
– Иди и не греши… Давно мечтал тебе это сказать, – лукаво улыбается мне Ангел, оголяя спрятанные за губами клыки.
Круг первый. Они взяли и умерли
И бесы просили Его: если выгонишь нас, то пошли нас в стадо свиней. И Он сказал им: идите. И они, выйдя, пошли в стадо свиное. И вот, все стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде.
(Матф.8:31-32)
«Кали-Ола». Торм «Лексбери-Сити»
– И так, вы единственный свидетель происшествия, кто был там и выжил. При этом Вы молчите. Знаете, я бы на вашем месте так же молчал.
– Вы и так на моем, оберкомиссар…
…Харон, убери эти свои файлы-видения…
Я застываю на месте, пока проходит головокружение от наваждения, насланного оператором реальности.
– Грегор, скорее! – Сашка помахал мне рукой, подзывая. Да иду, иду уже. Но вслух: «Куда ты, друг?»
– На крышу, – Александро ткнул пальцем в небо. Небу это не понравилось – начался дождь.
– Вот, если ты не с нами, то от дождя спасешься и то ладно, – и он вошел в здание. Стеклобетонная многоэтажка, консервная банка, набитая офисным планктоном. Вроде он здесь работал… Сашка. Но сегодня же суббота. Какая работа в святую субботу? Так зачем ему туда?
А он уже бежит к лифту, зная, что я вошел следом. Консьержка лишь на миг оторвалась от чтения явно не по её возрасту журнала – какие-то советы для девочек, вроде «как выбрать первую косметику» и «поцелуй: это просто». Уж лучше бы «Мурзилку» читала. Жаль европейцы его не догадались возродить в отличие от карикатурного «Шарли Эбдо».
Пропуска с нас обоих не спросили. Отключенная вертушка лишь дважды скрипнула, пропуская спешащего друга и меня. Ну и безопасность у них тут.
Сашка весь на нервах, так и подпрыгивает на месте, переминается с ноги на ногу. И нос почесывает, каждые пять секунд – я засек. Знаю эту примету его поведения: волнуется из-за какого-то пустяка. Что так долго лифт едет в выходной-то?
– Грег, понимаешь, они там все уже, а я опаздываю!
– Кто все? Флешмоб у вас сегодня тут что ли? – оправляю волосы, из-за спешки, распался хвост, и челка закрыла глаза.
– Нет, нет, нет, не понимаешь… Ты меня всегда не пытался понять. Пошли, – он затягивает нас в приехавший лифт. Еще одна стальная банка внутри стальной банки здания. Двери закрываются, и нас вжимает в пол ускорением. Верно, компенсаторы неисправны.
Сашка затих, но его левая рука вжалась в панель кнопок-этажей, уткнувшись костяшкой среднего пальца в максимальный – шестнадцатый.
А я смотрю в лифтовое зеркало, нет, не любуюсь собой, мне в нем, в Сашке, что-то не нравится. Сто раз видел это миленькое личико, любовался им по утрам в постели, пока Александро, сова от природы, мирно спал. Вот, ты сегодня даже не побрился, вернее одна щека выбрита, а подбородок, кадык и левая щека щеголяют однодневной порослью. Что не так? Вот и пот стекает со лба или это дождь успел намочить? Вот! Так и есть – его глаза завалились вверх, остался один белок, и краешек потемневшей до кармина некогда карей радужки. Глаза будущего мертвеца. Избыток моей фантазии.
– Александро?
– Тссс, нас слушают. Я слушаю их. Они уже…
....Рунсмит, уходи оттуда....
– Ха…
....рон?....
....Чудака уводи....
Харон, что там наверху? Но спросить не могу вслух при Александро. Не поймет человек. Человек. Хотя, скорее я пока ничего не понимаю. Что, бывший ас, трудно без подглядок в будущее? Пугает, пугает неизвестность на шестнадцатом этаже. Или крыше?
Звякнул сигнал, предупреждающий об открытие лифтовых дверей. А Сашка уже ломится в только начавшие разъезжаться створки. Но в холле шестнадцатого этажа пусто. Грязный ковролин намекает на то, что здесь совсем недавно прошла не одна пара ног. Оглядываться больше некогда – мой спутник бежит к двери, ведущей на лестницу.
....Не ходи....
– Харон, либо информацию, либо молчать.
....жер…при…шени....
Сбой связи. Чтобы у Харона и неполадки со связью? Быстрее Второе пришествие случится.
Выхожу на лестницу: серый бетон, нет освещения, за стеной явственно слышны барабанные установки идущего ливня и нарастающий вой приближающейся сирены. Наверху торопливое шарканье ног Александро. Бегом за ним, не упустить бы.
Вот он – выход на крышу, сорванная с петель металлическая дверь аккуратно прислонена к стене. Замок – тяжелый, амбарный (таких устройств давно не делают) так и остался висеть на кольце под дверной ручкой. А в глаза не бьет свет. В проходе темно. Сколько же мы поднимались? Нет, не может быть, сейчас на часах пятнадцать минут по полудню. Но света нет. Выхожу на крышу.
Темно-серый гудрон, ряд спутниковых антенн выкорчеванных вместе с проводами и валяющихся где попало. Стена дождя. По слуху бьет визжащая далеко внизу сирена. Скорая помощь? Служба порядка? Огнеборцы?
Сирена и голоса. Крики. Истерика. Сам сейчас запаникую – на улице если не ночь, то глубокий осенний вечер. Где Сашк…
Стоит на самом краю крыши, смотрит вниз.
– Грегор, они меня не подождали,– он почти плачет в голос.– Грегор, они, они!
Дождь всласть поит мою белую рубаху влагой, и налетевший тяжелый осенний ветер проясняет разум. Вокруг валяются не только остатки дорогостоящей аппаратуры, но и повседневные вещи работников офиса: дамские сумочки, кошельки, галстуки, туфли, рассыпанные канцелярские принадлежности, папки с бумагами.
– Саша, стой на месте, я сейчас подойду. Стой только.
– Нет, Грегор, нет, они, они не дождались!– он срывается на крик.– Они взяли…
Я не успел. Сашка – дурак шагнул вниз. Край кончился, воздух не держит тел.
– Сашка!
Кулаки врезаются в край крыши, и успеваю увидеть только последние секунды его падения. В тела.
Там, внизу – тела. Груда. Свершившаяся гекато́мба, где быков заменили люди. Офисные работники… все. И кричат женщины, свернувшие за угол, идя с работы и попавшие на панораму разделочной доски. И визжат сирены машин скорой помощи и других служб…
На меня указывают снизу. Думают, что я следующий.
Я? Следующий?
....уходи, ты всё видел....
– Не всё, Харон.
....Показать?....
– Да.
Исчезает ливень, остается только начинающийся дождь. Еще день, еще вечность до того мига, в котором прибывает сейчас мое тело.
Но я уже на крыше. Здесь все работники этого здания.
Но что они творят? Им мало места, они крушат оборудование, раздеваются, спотыкаются об ноги друг друга. Зомби, живые и не осознающие. Одно мгновение и все они становятся потоком – масса людей ринулась к одному краю крыши. Они взяли и…
....умерли....
....а теперь уходи....
– Ваал два, прием. Примем!
Вахтерша в холле первого этажа дернулась, оторвалась от чтения. И без того старческое, морщинистое лицо подернулось рябью и исказилось полосами глубоких шрамов. На лбу набух венец проклевывающихся сквозь кожу и седину рожек. В когтистой лапке оказалась древняя рация, и шипящий голос, больше похожий на звериный рык или желудочное ворчание ответил на позывной:
– Он швсеррр швидерррр. Прррриманк скорррмрррен. Уут? Дош свазчи, – демон взглянул на монитор, где одно из изображений было с чудом уцелевшей камеры на крыше, и вновь углубился в чтение – советы по первому поцелую и вправду были интересными.
Грегор Катарн, прозванный в совсем другой жизни «Рунсмитом», стоял на крыше, ставшей жертвенным камнем, стоял под дождевыми бичами и вспышками небесного света. И думал: по чьей воле это сделано?
Спускался я медленно, выбрав лестницу. Каждый шаг – отдельная мысль. Так я давал себе время решить, что буду говорить властям внизу. И давал им время придумать, что они хотят услышать сами. На улице меня «взяли» практически сразу. Под дождем, заломив руки, сопроводили как единственного выжившего к полицейскому всестихийнику, почти затолкали в него. Сначала что-то спрашивали, правда, обыска не было. Молчал.
Потом оставили, лишь забрав скан-отпечаток с пальцев. Благо, наручниками не пристегнули. Рядом с машиной остались караулить меня, а заодно мокнуть, пара верзил в полицейской форме. Оба нервничали и ждали кого-то, кого, наверное, теперь жду и я. Психолога? Шишку из министерства? А ребяткам не повезло: кровь уже смешалась с водой – запах солоноватой ржавчины лез в ноздри, от него подступила тошнота. А я хотя бы в машине, полицейские же мокли снаружи. И неизвестно, сколько им еще так мокнуть.
Во всестихийнике приглушенно работал, забытый владельцем аппарата, приемник, настроенный на новостной канал радио, вроде базовый. Прислушался, стало интересно, успели ли на орбите уже узнать о нашей вакханалии. Фортуна одарила меня улыбкой в первом же услышанном сообщение. Еще и диктор голосом выделял самые важные моменты в зачитываемом тексте.
Новости Земли: в городе №18-33-9-1-15-30 случай массового суицида. Ни одна секта не взяла на себя ответственность за случившееся. В крови 6661 человек, сбросившихся с крыши офисного здания2, не было обнаружено наркотических средств или алкоголя. Следствие рассматривает возможность массового гипноза или психоза. Количество сбросившихся человек привело к активизации многочисленных пророков по всему миру. На сайты новостных каналов поступают письма и сообщения о Конце света. О реакции Правительства на случившееся мы расскажем в следующем выпуске новостей. #суицид #синийкитнезабыт3
Новости ближнего космоса: Еврокосмос внес предложение на рассмотрение в комитет Колонизации ООНК о внесение Луны в список «Запрещенных для колонизации и попыток посещения». #darkmoon
И к новостям дальнего космоса: исследовательский зонд дальнего космоса «СОЛ-2366Ф» вышел на орбиту транзитной системы РА-15. Ранее сообщалось, что в системе не обнаружено планет или планетойдов. Зонд передал снимок неизвестного ранее образования крупных размеров (4-той космической величины), вращающейся на стационарной орбите вокруг единственной звезды системы РА-15. #ученыенезнают
А вот и наша «шишка». Идет, чертыхается на языке мертвых. К машине подошел мужчина, одним жестом отпустивший моих сторожей. Без всяких ордеров и бумаг. Да я и сам бы не стал спорить ни с кем под этим дождем, да еще и с учетом запаха и ночи с кучей трупов. Посмотрим кто ты, «шишка». Берусь за амулет на шее – приемник вибрирует. Да, Харон… Тем паче лицо его слишком знакомо.
Он не представился, начиная свой допрос.
– Немецкий? Французский? Испанский? – «шишка» интересуется на британском.
– Мертвых, – замолкаю, почесываю бородку, сравнивая не без зависти свою жидкую с довольно отросшей бородой следователя. Хорошо, что мои волосы, хоть и до плеч, в отличие от прически следователя, лишены седины. Следователь смотрит на меня, выжидает около минуты. Молчу.
– Отлично, так и запишем, – мужчина включает диктофон в служебном римпульте. – И так, вы единственный свидетель происшествия, кто был там и выжил. При этом Вы молчите. Знаете, я бы на вашем месте так же молчал. Мы сделали запрос в реставрированный архив и знаете, даже если данные ошибочны, они дают очень интересный материал для размышления. По электронному паспорту еврозоны и мультипаспорту домашней системы вы Грегор Алексеевич Кромвель черт знает, какого года рождения. И этот самый черт знает, что вы родились в 1991 году под фамилией Кротов, затем в 2023 году сменили фамилию на Катарн, затем в 2066 стали Кромвелем, а последний раз обновили свое рождение в 2101-м. Про места рождения я вовсе молчу. На вашем бы месте…
– Вы и так на моем, оберкомиссар первого ранга Специального отдела Европолиции Александр Шумаев, рожденный в СССР…
Круг второй. (Не) Дай, Бог, каждому
или
«Атмосфера забытых снов»
«Посылать людей на войну необученными – значит предавать их».
Конфуций
«Кали-Ола». Город №3
– Я болею, как любой человек…
– Не у любого человека в квартире атмосфера забытых снов.
Она проснулась с жаром. Сон еще шумел в ушах его ответом. В глазах мелькали красные точки, расцвечивая предрассветную серость комнаты. Мама принесла градусник, вернее она давно это сделала. Нет бы, пользовалась электронным. Теперь мамочка смотрела на красный столбик-червяк, доползший до первой по-настоящему тревожной остановки…
38.1
Сначала пришел зайчик. Совсем не из детства, не помню я в детстве таких зайчиков у себя. Большой, на задних лапках, в крови, а ушки розовые, но они точно часть его маски. Запахло Донни Дарко, а может в детстве переиграла в Silent Hill? Да врет он все, вон же, и шерстка у него и ушки за масочными проглядывают – кошачьи.
Это у друга час двух троек, а мне всего двадцать два. И на мне сейчас любимая футболка с точно таким же зайчиком: пулеметная лента через плечо, куча ран-пробоин, из которых течет песок и охровая кровь. И еще большая надпись, чуть выше груди: «Я ВАМ, ЖИВЫМ, НЕ ДАМСЯ!», только почему «живым» выделено ранами запятых? А еще она на русском – мертвом языке.
Зайчик живой, скачет туда-сюда, расталкивая мебель. Вот мою кровать он вытолкал в коридор (четырнадцать метров в длину коридор, между прочим!) и дал разгон с криком «поехали!». Мы и поехали, проехали до самого конца, врезались в двери в зал и дружно с ним расхохотались.
Ой! Мама! Бледная, сейчас ругаться будет. Зайчик, а давай и её покатаем? Или нет, пусть ругается. Ты только кровать обратно в комнату мою увези, а то я спать хочу. Где это видано в коридоре спать? Аааа-пчхи! И подушка, как лягушка (на самом деле огромный ржавый таракан), ускакала от меня. В конце смайлик. Грустный. С градусником и шарфиком (синим).
38.2
Мама сказала: «Грипп». И притащила варенье! Нет уж! Гриб – так гриб и неси! Клин клином. Еще просила меня одеться: я, видите ли, по квартире совсем голой хожу в моем-то возрасте! Ну да, грудь большая, пупок проколот, татуировка на месте шрама от удаленного аппендицита. А, правда, куда вы смотрите? Вот сюда. В глаза смотреть. Не отворачиваться. Да не своим левым в правый, в мои глаза смотрите! И не трогайте, доктор, мой нос, нет, он не должен быть холодным. Вон у кролика потрогайте. Он животное, а я человек. Ну, была им. А кем хочу быть? А, правда, кем?
38.3
Нет, сразу…
38.4
Хочу стать деревом. В детстве хотела. Расти, расти всю жизнь, как многие деревья, выше и выше (при моем-то росте в метр пятьдесят два сантиметра). Да, я – гном. Вот и хотела, чтобы однажды мне сказали: Наташа, достань воробушка! А я возьми и вытряхни его из своих веток. Впрочем, откуда у меня там воробушек? Ах, да, я же дерево.
Вчера приходил врач смотреть на живую покойницу. Вернее приходил Че Гевара, в беретке почему-то с буквой «М» вышитой точно на лбу, а в остальном точно Чё. А какие вопросы? Он же врач по профессии был, а потом стал революционером, как Миша, он тоже врачом был, потом торчком, а только после писателем и драматургом. Этот смотрел-смотрел на меня карими глазами, прямо сверлил. А я от него по стеночке, по стеночке. Потом мама кричать начала.
А вообще это нормальный грипп? Когда больной по стеночке ползает до самого потолка?
Врач еще читать что-то начал на латыни.
– Мам, а что врач читал?
– Это не врач был, дочка, это твой знакомый приходил, которого ты все «учителем» называешь.
А врач был реальный, потом. Врачиха. Я ей вдруг всю правду о ней сказала, ну, которая у неё же на ладони написана. Как учил учитель. Мол, Мари Стюард, как выйдите из дома, а вас уже нет. Не позвонят соседи, родня, друзья, дом ваш сгорел, собака, мать. Выйдите отсюда и вам не вернуться опять. Это было через два дня. В пятницу, под вечер. Обогреватель старый, масленый. И пламя, пламя! Я даже согрелась от своих слов, озноб прошел.
Она побелела. Мама ей накапала своих сердечных. Надеюсь, до пятницы ей хватит. Да конечно хватит! А там согреется. Еще спросили, что у меня за клык на шее висит, как маятник раскачиваясь в почтовом шнурке. Говорят таких клыков нет ни у одного зверья. А у зайчика есть?
38.5
Тили-тили тесто, жених мой, я – невеста! Я – несравненная Ахматова, а напротив мой будущий суженный-ряженный – кот-Гумилев. Читаю ему стихи: «А вы знаете, из какого сора сделаны мои стихи? Или растут? Ой, забыла. Я же филолог на букву В, в том смысле, что выпендриваюсь только. Гумилев хорош. Жаль Вас, расстреляли в Крестах». А он мне: «Ничего подобного, сударыня, в поезде и в белых тапочках я видел эти Кресты, у меня еще медовый месяц с госпожой Б(агира) был в Городе». Не стала ему говорить, что Багира – мужик.
Он опять зайчик. Начинаю его за это ненавидеть. Вообще всех ненавижу, особенно себя. Не люблю болеть. На работу не сходишь (звонили трижды из главного офиса «…-Сити», я же там переводчицей – с дрвнеарамейского на современные европейские), там текст, говорят, горит без меня. Врут, конечно! Тексты рукописные не горят! Даже при четырехстах пятидесяти и одном градусе по Цельсию. Ни-ни. Вот выздоровею, выну все свои корни и устрою им марш деревьев по берегу Мертвого моря (говорят, его когда-то Путин убил).
Сейчас лежать и читать. Мама читает: сначала колыбельную:
«Распусти свои крылья над городом….»
Потом другую колыбельную:
«Придет серенький волчок…»
Кусочек недоБродского:
«Когда теряешь власть над бесами – твое заклятие неправильно. Когда кусок спиральной лестницы уводит по спирали к пламени. Когда стирает человечество с лица Земли твое пророчество…»
А потом голову как молотом разбивают, мама пугается, убегает, но мне еще больно слышать это…
«…да святится имя твое…»
38.6
Мама часто говорит: я буду за тебя молиться. И молится. Но на кой мне это? Он же не слышит. Я знаю, это очень больно, молясь, понимать, что Он не слышит. Все равно, что ты, прикованный на всю оставшуюся жизнь к инвалидной коляске, оказываешься в том самом дне, за секунду перед ударом тебя еще ходящего о капот автомобиля. Кричишь себе самому, предупреждаешь, молишь уйти с дороги. Но он – ты не слышишь. Иначе б не пришлось кричать. Но это не главное. Тебе просто больно. Проигрываешь эту ситуацию раз за разом, обдумываешь, а что если б? И ничего. Молишься. И ничего. Нет Его там. Не слышит. Стар и глух, или вовсе умер. Убит Ницше. Сыграл в ящик для бумаг, как однажды на работе упал мой нательный крестик в такой ящичек и сам собой он тогда захлопнулся. Даже открывать и поднимать не стала. И другого не ношу. Пусть учитель ругается. Зачем мне, дереву, еще один кусок дерева, да еще с изображением мертвого бога?
Плохо сплю. Болит голова. Тошнит. Мама принесла мне любимого плюшевого мишку. Говорит: в детстве я с ним быстрее выздоравливала.
Наконец засыпаю с медведем в обнимку. Снятся цветные сны и полеты над горами. Я там видела крест: он горел.
38.7
Какое по счету утро? Мама говорит: второе. А как по мне: неделя прошла. В комнате совсем темно, не видно даже моих плакатов от древнего журнала МФ. Хотя они на каждой стене. Были на каждой. Сейчас на стенке нарисован треугольник. Что-то смутное припоминаю: приходил господин Чё, рисовал, говорил о…
О чем?
Любая болезнь, это черная железная тюрьма, с тремя гранями. Мы не здоровы никогда. Граней три. Взрослый в нас ищет путь к ребенку. Две грани. Ребенок ищет путь к перевзрослому – старику-мудрецу, волшебнику с фейерверками или Фениксом в личном кабинете. Две грани. Старик пытается хотя бы дышать в сторону себя молодого –
взрослого. Две грани. Но грани все равно три. Мы больны памятью и желаниями. Я видела, как смотрит на меня мама: как в зеркало. Вернуться и быть мной. Я так смотрела на бабушку: хочу быть такой, пусть бабушка уже давно «была». У бабушки красивые серьги с проекторными алмазами. У бабушки карьера рок-панк-звезды. У бабушки татуировка, как у меня сейчас: синяя рысь на дереве. У бабушки десять пластических операций и свежее лицо, а у меня первая морщинка после диплома. У бабушки. Нет только бабушки, а я еще есть. Температура доканывает. Лекарства и варенье, принимаемые с ложечки, что держат мамины заботливые руки, не помогают. А что если мама хочет, чтобы я была как бабушка? Была…
38.8
Ночью температура ударила меня в лоб. Причем, чем-то мокрым. Я дала сдачи. Мама закричала и заплакала. Наверное, она стояла рядом с температурой и та в неё врезалась. Или я промахнулась?
Потом пришел зайчик. Прыгал-прыгал – да и запрыгнул ко мне в кровать. Фу, уйди! А он достал мою трубку и стал курить её взатяг. Да еще и мой, упасенный на черный день, лимонный табак. Между затяжками зайчик рассказывал о других мирах, говоря, что на каждом оставил своих… чертят? Зайчат?
Проснулась я не с ним, а медведем. Балу хороший! Балу мягкий! А я опять голая и чувствую себя изнасилованной. Тут опять грустный смайлик. А на обоях я нацарапала: #доктордом.
Это к тому, что просила у мамы пустить меня на работу, а она в ответ «отлежись дома, дома стены лечат».
А у самой синяк под глазом.
38.9
Это опять был мой Чё. Че-ло-век. Он себя так не любит называть, хотя я не права, он не любит, когда его так называют, принимая это за оскорбление. «Зачем говорить, что я «человек», небрежно срывая крылья с меня?!». Ну и так далее построчно. Я ведь в него влюблена была, поначалу. А потом увидела его волосатую грудь и всё. Прошла любовь, завяли помидоры. Прямо как у отца, я, правда, в детстве любила играть с папиной грудной шевелюрой: сяду на коленки и начинаю косички пытаться плести, или выдираю волоски под его раскатистое «ох» и «ай». Но, когда мне было десять, папа поступил плохо. Сейчас я отлично знаю два слово: «педофил» и «изнасиловал». А тогда могла только кричать и звать на помощь. Мамы дома не было. А в суде отец говорил, что я была очень похожа на мать и вовсе «бес попутал». Путал-путал и привел в тюрьму на шесть лет. Там он и остался с кучей петушиных болезней, мылом и веревкой. Мама его простила. Не зря мою далекую родственницу друзья так и звали: Зона. Мама так и не поверила в то, что он сделал и что доказали следователи. До сих пор нас иногда прозванивает следователь, ведший то дело – Александро Шумаев. Хороший человек. И на «человек» не обижается. Они с учителем похожи. И, увы, оба похожи на папу.
– Зайчик, вот ты чего на мои мысли смотришь?
Только он больше не зайчик. Он на папу похож. И на мишку моего.
– Брысь, кот! Зайчик! Папа!
– Наташ, это я. Не узнала? Не узнаешь. Чем же тебя лечить…
Чё уходит, уводя с собой папу и… А зайчика кто-то попросил остаться.
Мама плачет.
39.1
Волна 39.1. Мама включила радио. Нет бы на римпульте или планшетке, а то старое, с березкой. Ему лет, как, как… ну, в общем, еще русских живых видело. Мама в музее работала, оттуда его с запасников домой и принесла. Почти расхитительницы гробниц музейных, Лара-Софт! Да, софта под это радио не было, чувствую оно еще и ламповое. Шумит, рычит, да еще и моим голосом. Только совсем страшным. А вот и другим: на помощь вроде как зову. А я ведь молчу. Ведь молчу?
Зайчик утвердительно кивает. Молчи-молчи. И там молчи.
Радио затихает. Мама плачет.
Оживает радио. Чистый голос сообщает. Новости Земли. Вчера не сошел благодатный огонь. Из пещеры был вынесен младенец. Шшшш…
Мама говорит: вчера папа приходил, ей так показалось. Как живой и в свадебном костюме. Это когда я спала.
Она его еще любит. Семь лет прошло, а любит. Ублюдка. Ненавижу вас. И тебя, зайчик! Ррррр! РРР! Рарррр!
На помощь!
РРРРРРРР…
…шумит радио.
39.2
Тишина и стук часов. Спит спокойно зайчик мой. Мама спит. Все спят. Я не сплю. Я взрослая, еще в двадцать разрешила себе не спать по ночам. Вот и не сплю. Взяла Достоевского, Библию и Коран. На выбор. Но внезапно пришел заспанный зайчик. Белый весь, глаза красным светятся. Библию отбросил. Сменил цвет на серый. Сел рядом, взял Коран, пролистал (стал коричневым) и внезапно сказал: «Мухаммед не так уж плох».
Мне достался Достоевский. Ничего так. Только не смогла решить: «тварь я дрожащая или право имею, и если имею, то на что?». Права у меня точно есть, в конституции Еврозоны все записано. Но вдруг я тварь дрожащая, хотя бы исходя из температурной дрожи? Могу ли я убить? Ну, вот так, взять, к примеру, скамейку (все равно стоит у кровати без дела), привстать, нет, встать совсем, замахнуться на зайчика. Нет, этот пусть читает дальше, вот на того, в дверях, замахнусь. А он возьми и закричи маминым голосом!
Вот уж действительно тварь дрожащая, притворяться моей мамой вздумал! И вообще, имею я право в своей квартире, в своей комнате кидаться скамейками? В свою маму…
– Мама! Мамочка! Господь, что я делаю?!
Свет потух.
39.3
Вообще я колдунья. Вы еще не знали? Я тоже не знала лет до двадцати. Потом ко мне прилетело письмо из Хог… Ха, конечно смеюсь, к нам пришел бабушкин старинный друг, мой теперешний учитель Чё. Пришел и сказал: ты колдунья, а я колдун, и буду тебя, ну меня, учить. Иначе было, ох, куда иначе.
Учил странно. Да я и не верила во все это. Фокусы, линии Сети. Чудилось: всё это его формы домогательства. Как это у Марины было: «О как многих любил ты, поэт. Белокурых и рыжих, и хмурых. В них вселяя свой собственный бред…». Я рыжей не была, и белокурой не была. Каштанка. Собачка такая. Тяф! Укушу! А он: не обучу, придут другие и спросят, жестко спросят с тебя, неумехи. Чем отвечать будешь? Каким словом небо на них обрушишь? Каким мать от зла укроешь?
И обучил. Могу дыханием свечу зажечь. Показать тебе, зайчик? Вот, смотри. Фу. Дунула. Вату зажгла на вчерашней скамье. Зайчик довольно кивает. Еще дунуть? Я мановенье руки могу и бурю устроить. Только пальцы сожму. Трясутся совсем.
Ой, мама прибежала. С кастрюлькой. Заливает ватку. Мама-мама, а такое не зальешь! Сжала!
За окном громыхнуло. Молния, свет. Меня отбросило на стену. ОЙ! Вижу себя: я, правда (я смотрящая), лежу в постели и смотрю, как я же ползу по стене. И пальцы еще и еще сжимаются – так зайчик просит и хочет. За окном буря сильней и сильней. Вот точно сойдут с ума метеорологи с их погодно-климатическими машинами.
Бабах! Вроде как стекла вылетели. На окно оглянулась: нет, целы. Но свет-свет дневной потух.
Мама падает на колени и истово крестится.
«отче…»
«Отче…»
Пальцы мои разжимаются. Я на стене совмещаюсь с «я» в постели. А зайчик превращается в папу. Он расстегивает ремень, начиная снимать штаны, и идет ко мне.
– Мама! Мама! Не надо! Спаси!
40.0
Мои глаза открыты, но я сплю. Среди ночи в моей комнате оказался Чё. Серый свитер, не снятый протертый во многих местах до серости черный плащ. Выпирает пузо. Борода с бакенбардами висит клочьями. Он что-то говорит. Мама, где ты?
– Ты понимаешь, что с тобой происходит, Наташ?
– Я болею, как любой человек.
– Не у любого человека в квартире атмосфера забытых снов.
Он попытался взять у неё мишку, девушка прижала игрушку сильнее к себе. Раз. И она зарычала, оскалив белые зубы.
– Всё, всё, всё. Прости,– он отступает к стене. Она успокаивается, оскал превращается в слабую больную улыбку.
Шаг – к ней. Поправить постель: укрыть худые изрезанные ноги, чуть завернув под них одеяло.
– Все хорошо. Все будет хорошо. Вот так. Мягко ведь? Мама тебе в детстве пела песни? А помнишь, я тебе сказки рассказывал? Хочешь, еще одну расскажу, совсем не страшную, – он забирает мишку у девушки, пока она заслушалась, и ставит игрушку на кресло. Сам подвигает второе кресло ближе к кровати, предварительно слегка приоткрыв дверь.
– Так хочешь?
Вместо ответа легкий кивок. Девушка почти спит. Но глаза её широко открыты.
– Вот вспоминай,– у учителя в руках появляется книга, он открывает её на первой странице. – Есть много Домов, это планеты, те самые дальние дали из русских сказок. А есть тридевятое царство, так оно как раз совсем близко, как и стоящие перед ним восемь. Это Тень, слои-изнанки любого из Домов. Вот вспоминай, у тех, кто живет на одной стороне нет тени на другой. Вот мы с тобой с другой стороны и у нас тени тут нет. Другое дело, что этот мир сам тень. И предметы отсюда не отбрасывают её на другие пласты. Вот вспоминай, а те, кто пришел из другого Дома, отбрасывают в нашем Доме тень везде.
Она утвердительно кивает, вспоминая его истории.
– Давай руку, помогу вытащить. Да-да, сны твои. Вот так, – он дергает её за указательный палец и оттуда проливается настоящий мир…
Скатываются обои на стенах, покрываясь плесенью и подпалинами. Разлетаются бесшумно стекла в рамах, оказываясь грудой стекол, разбросанных по всей комнате, об них она и резала ноги. Кровать забрызгана рвотой.
Мишка. Плюшевый мишка без изменений, сидит на кресле. Таким, каким и был. И тень его с ним рядом.
– Знакомься, Натали. Это Акарот, если не ошибаюсь. Демон обмана и иллюзий.
Мишка поворачивает голову.
– Акарот, выходи на свет,– мужчина поворачивает левую руку к мишке, и одно из многочисленных колец на его руке – восточный дракон, вспыхивает ослепляющим светом.
Мишка, непонятно когда увеличившийся в размерах, бросается на мужчину. Одновременно с медведем, в комнату через дверь бросается двухметровый кот с косой:
– За Кошкостан!
Голова медведя плюшевым комком летит с плюшевых плеч. И катится, скрываясь под кроватью.
Только мир не меняется.
– Васлик, это еще не вся работа. Он тут давно. Мы уже в нем.
Девушку начинает бить дрожь. Но глаза её и рот закрыты. Словно спит она и видит кошмар, не в силах проснуться. Мужчина выходят из комнаты, перед этим огромный кот изо всех сил давит мохнатой ногой-лапой обезглавленное тело плюшевого медвежонка, вернувшегося в размеры детской игрушки.
Дверь в соседнюю комнату приоткрыта: в щель видно тело женщины, валяющееся в засохшей крови на полу.
– С ней все хорошо? – мама Натальи Регина Рудольфовна заступает дорогу человеку.
– Васлик, это не мать.
Коса выныривает вместе с котом-владельцем из-за спины человека, делает замах и останавливается в миллиметре от шеи даже не успевшей закричать женщины.
– Не, бро, М – мама это. Он вот тут,– и удар обрушивается на стену. Как кожа с человека – слезают со стены обои, пергаментом и тенью, начинают метаться по коридору ожившие куски обоев. Встает в соседней комнате мертвый дубль матери Наташи. И вот две женщины: живая и мертвая – перед лицом и за спиной человека и кота. Хоть желание загадывай. А человек смеется. Не на него ли перекинулась болезнь ученицы? Он радуется чему-то. Чему? Чему? Чему!
– Я тоже так умею, – щелчок пальцев. Гаснет-загорается свет. Двое одинаковых мужчин стоят между двумя женщинами.
Выбирай, демон, кто человек? Кто зверь?
Одним шагом (полетом?) мертвая мать добирается до ближайшего человека и руки её пытаются разорвать-открыть его лицо. Чик! Шшш…
Не человек, а листок-плакат сворачивается в воздухе. Руки мертвой-матери тут же тянутся к оставшейся копии. Человек? Чик! Шшш…
Еще один пергамент.
Демон рвется к живой матери. Чик! И упирается в белый лист посреди коридора.
В кресле сидит человек, смотря на меняющийся в его руках лист-закладку. Рисунок на листе движется, безуспешно пытаясь вырваться за пределы листа. Человек убирает лист в книгу, закрывает её, покрепче прижав лист обложкой. Книжка убирается в деревянную коробку.
Девушка на кровати рядом беззвучно смеется и дергает руками и ногами, напоминая младенца.
– С ней будет,– точная копия человека в кресле, стоит в дверном проеме, лишь огромные кошачьи когти, впрочем, сейчас втягивающиеся в пальцы, выдают в нем что-то другое.
– Ничего хорошего. Она вернулась к самым ранним воспоминаниям, где еще нет травм от него. Белый лист. Младенец в утробе взрослого тела. Долго я ничего не делал, прости меня, Наташ, прости. Я не подготовил тебя к таким вопросам и экзаменам,– мужчина в кресле плачет, хотя нет, пальцы его быстро стирают пару грустных миров-слез с черных кругов под глазами. – Он был с ней больше семи дней, слишком много. Конечно, дай Бог каждому такой воли столько противостоять злу внутри себя. Дай Бог каждому.
Круг третий. Смеющийся Ангел
Когда нас изгнали, многие не пошли в ад, а устроились в КФС.
Обгоревшие крылья стали лучшей рекомендацией,
Экономить на освещении кухни хорошо помогает нимб.
Кусок меня в панировке можно купить по акции,
Где картошка и кола за 2,33.
Я неплох на вкус, так что не стоит бояться,
Всё хорошо, в теории это не каннибализм.
Многие из нас становятся работниками месяца,
Сказывается отсутствие свободы воли
И привычка работать во благо изо всех сил.
Каждый рабочий день я мою туалеты и
Всей душой (или что там у нас) ненавижу
Свойственный моему виду
Отвратительный мазоальтруизм.
Гнев-Георг Васильев
Книги стали читать снова. И тушить пожары.
… если бы существовало продолжение «843.8 градусов по Цельсию»
Не смеются ангелы. Смеющийся ангел – человек.
Свеча-Неугасимая
«Кали-Ола». Где-то…
В келье был кворум. Вся четверка не спала. Женщины начинали что-то делать, бросали, менялись местами, снова начинали и снова бросали свои дела. Лето оказалась у старенького телевизора, включила его и почти носом уткнулась в экран, прислушиваясь к слабым динамикам и вглядываясь в штрихкоды помех.
Весна, в очередной раз, забросив начатую пряжу с клубком шерсти, попыталась настроить кондиционер, но в итоге плюнула и взяла веер, заодно села рядом с Зимой. Лето вскочила от телевизора, прошлась, почти промаршировала по комнате – запахло горящими лесами и озоном.
– Началось. Он пришел – и пришел официально. Время действовать, сестры, раз действуют они. Не стоит думать, что как в прошлый раз, все обойдется. И так, каждая из нас, сестры, даст по три вестника. Всего, как понимаете двенадцать.
– Ага, по числу месяцев в нас. Забавно, не находишь? Было уже такое – двенадцать месяцев-апостолов. И одна звезда, и приставшие к ней, мать их яти, волхвы. Как ту звезду звали? Чиар? В прошлый раз зря силы истратили да народ перевели, – Осень, сидя на пеньке у барной стойки, счищала что-то мерзкое со своего левого кирзового сапога.
– Ой, а я уже одного, простите, одну послала. Это ничего? Апрельского, – Весна в испуге прикрыла миловидный ротик (по мнению Лета – больше напоминающий молнию-шрам) бальным веером, утащенным с выпускного офицеров БКС4.
– Ничего, Весна. Будем считать рекогносцировкой.
– Опять мужиков набираем?
– Без разницы. У нас нет столько времени на выбор в этот раз. Да и Весна… Весна-сестрица, ты девушку послала?
– Да, о… – Весна ойкнула, и из-под веера вылетел зеленый листок.
– А вдруг они не согласятся с участями и путем своим?
– А прошлых вестников кто-то спрашивал? Участь их напомнить? Распят, распят, убит мечом, распят, содрана кожа, костер, заколот копьем, побит камнями, распят, распилен пилой, побит камнями, обезглавлен. И только двое выбрали свою смерть сами: веревка и старость. А у этих времени и на такое не будет. Если мы промедлим. Не говорим им, что и кого ждет. Пусть весть разносят, а там Он сам решит, как по делу их воздать им. Нам свои шкурки сберечь, да врагам всем бошки с плеч. А остальное, что по Весне всплывет, что потонет, не наше дело. Прости, Сестрица, – Осень отодрала это самое что-то от сапога и теперь наливала себе березовый сок, дотянувшись до стенки бара, где на полке стояли непочатые бутыли зеленого и синего стекла.
– Писанию будем соответствовать? Чтобы как это, все по писаному было?
– Повторяю, сестрицы, нет времени. Писание для людей, а люди, если выживут, сами потом сходство найдут, где им надо. Да и за тридцать лет, поди, соблюди все до точки.
Осень отставила стакан с соком, и взяла из-под стойки медный тазик. Продефилировав в кирзовых сапогах через всю келью (Весна от зависти позеленела) к раскрытому окну, она выставила тазик за него. Дождь начался немедленно, естественно холодный осенний. Наполненный тазик вернулся в келью, и аккуратно был водружен Осенью на пол между сестрами.
– Раз, два, – сбросила весна пару деревянных колечек с правой руки, – А третью, вернее первую, я уже послала.
– Раз, раз, раз,– оборонила каменные кольца Лето. За каждый колечком завертелся маленький водоворот, утащивший на дно деревянные кольца Весны.
– Два, три, четыре, – ссыпала свои кольца Осень, но не кольца вовсе, а браслеты с головами химер легли на дно таза.
Заломив руки, к сестрам подошла молчаливая Зима. Побелели костяшки её пальцев, не имевших колец-украшений, да и запястья её были пусты.
– Твоя очередь, Зима.
Седоволосая женщина с одной морщиной, но поперек всем лбам сестер, что возрастом своим сейчас бы не набрали и треть её возраста, она запустила руки в недра кармана фартука-передника и пока копалась там, лицо её возвращало себе прежнюю молодость.
– Знаете, сестры, что самое поганое во всем этом? – ей, Зиме не требовался их ответ.– Это нарушение Его обещания им. Свобода воли – самим выбирать свою смерть.
Рука ухватила что-то в фартуке и в таз следом за кольцами и браслетами полетели: почерневший крестик, кусочек металла непонятного сплава и черное воронье перо.
Дно тазика стало колодцем, увлекая принятые нужные вещи на глубину, из глубины же следом всплыли пузырьки воздуха. И в каждом, лопаясь при всплытии, отражалось лицо человека, одного из двенадцати.
Так весть благая дана была им5.
«Кали-Ола». Кафе-бар «Шахри»
Инфодоска в баре, пока не было важных спортивных матчей, была настроена на «Первый». Мелькала новостная реклама, под которой мелкой строкой плыли перечни событий за день…
Новости Земли: сегодня прокатилась волна пожаров в охраняемых ЮНЕСКО лесных заповедниках. Правительство еврозоны рассматривает версии о теракте. #иненайдут #лесоккостерок
Новости ближнего космоса: Еврокосмос получил одобрение после трех чтений в комитете Колонизации ООНК, на внесение Луны в список «Запрещенных для колонизации и попыток посещения». #darkmoon
И к новостям дальнего космоса: на Тахионе была основана первая колония-поселение имени Хоккинза-Хайлайна. #тахионнаш
На новости ни кто не обращал внимания. Здесь народ просто пил редкие по сегодняшним дням напитки: от «северного» кваса – напитка вымерших, до их же «меда», текущего по усам, а в рот не попадающего. От меда были часто липкими столы – и кучки мертвых мух.
Один человек действительно смотрел новости. Знать бы только как. Белые, лишенные зрачков, глаза подрагивали, словно их обладатель водит взглядом по строчкам, заморозив их бег на экране инфодоски.
Сегодня в баре не густо: семеро без одного за столиками и стойкой.
– Громко прочти это, – читает не очень громко табличку у входа парень.
– Это у них вместо звеняшек и колокольчиков, бро,– его отталкивает другой паренек, лет пятнадцати и прошмыгивает в бар, направляясь сразу к белоглазому. Секундный неразговор. Белоглазый не вертит головой, не отрывает отсутствующего взгляда от инфодоски, но живут его руки. Что-то белое мелькает между костяшек пальцев, подобно древнему фокусу с монеткой.
Я вхожу внутрь этого странного бара. Харон дал координаты, на мой запрос. Что я спросил? Ангела, дай мне ангела. Знаю, они есть здесь, на этой планете. И Стикс знает, где он отыскал его, но ссылка с координатами «Шахри» пришла в мою голову. Хорошо амулет-ретранслятор не выжег адрес у меня прямо на коже.
А вот тот нарик уже почти бежит от белоглазки в обратную сторону и я ему уже не «брат-бро», он крепко сжимает в левой руке белый сверток, а правой отпихивает меня и, открыв дверь, исчезает за ней.
– Ха…
….рон, который?…
В принципе, мне не нужен ответ. В этом месте Сеть напряженна, она почти токсична, как это бывает, когда сущность цепляется из последних сил за не принадлежащее ей тело. Ангелы-демоны, а одержимость одна. Чужое тело на прокат. Вот он центр-узел: белоглазый старик-дилер. Белые волосы. Белый костюм, слишком старомодный даже для бара в стиле ретро-русский. Наверное, и название «Шахри» только для прохождения табеля легальности по тематике. Будь воля и закон – хозяин назвал бы его «Русь-матушка», «Царьград» или «Москоу», да кто ж тебе даст это сделать, любитель мертвых?
Я уже перед белоглазым, закрывая своей худой фигурой слепцу инфодоску. Предстою перед очами твоими, Ангел Господень. Слепец продолжает смотреть новости, прямо сквозь меня, не мигая. Но белки глаз его больше не дрожат.
– Это ты у нас Ангел-распространитель из Ново-Архангельска? Бог бы такое не одобрил.
– Когда я слышу слов «Бог», то рука инстинктивно тянется к пистолету. Чего тебе, человек?– и он впервые за эти минуты моргает.
– Ты ли это, Изабел’э?
Белоглазый отпрянул, и его рука действительно потянулась к чему-то спрятанному под одеждой.
– Я Грегор Рунсмит, ас с Вальтуры. Тебе ведь знакомы такие слова, ангел? Ас, Вальтура. Хельград. И что есть Инферно. Дом-мир, а не долина-спиралька со сковородками.
И тогда ангел засмеялся.
– Ты был асом, умевшим видеть будущее. Я и теперь вижу прошлое, настоящее и будущее. И не хотел видеть бы – видел. Бегущей строкой инфодосок, проекциями прямо в голову. Фаршем событий, проходящим через меня, как терабайты информации в проводах сети. Не лучшие ощущения и знания. Пусть ты потерял дар предсказаний, но якшаешься с оператором реальности, я тебе не нужен.
Он почти на грани исхода. Больше ста лет назад другой Ангел, говорил об этом: теряя контроль над телом, мы получаем его над Сетью. Чудеса Господни сами рвутся через нас воплотиться в мир.
– И бесы просили Его: если выгонишь нас, то пошли нас в стадо свиней. И Он сказал им: идите. И они, выйдя, пошли в стадо свиное. И вот, все стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде.
– Матфей.8:31-32. Под мою диктовку.
– А я видел это в живую неделю назад в 7.35 по Гринвичу. Я хочу спросить у Него самого, по Его ли воли они вошли не в свиней, а людей и скинулись.
– Тебя это задело, ас? Ааа, друга потерял. Соболезную. Только от чего когда планета гибла, не задело, страна гибла, не задело, по Его ли воли, а теперь один из миллиона, но свой. Ах, да, вот как, Содомово племя, любовничек.
– Мне давно не везет с женщинами. Впрочем, с мужиком тоже не вышло.
– И это я вижу. Химера, богиня Смерти. От того они тебя и выбрали в свои проводники к Нему.
– Черт, ты ангел Господень, ты можешь просто назвать координаты, неизвестные оператору реальности?! Где тот Дом, в котором Он и воля Его пребывает? Только координаты, хоть улицу, планету, назови, Изабел’э!– я рассвирепел, забываясь, что вокруг пьяные, но люди и с кем говорю.
– Не тыкай меня моим именем, я не бес тебе подчиняться имени истинному. И не хельградец.
– Но по одному лекалу с ними скроен.
– Не видел Его с низвержения Небес и Сенная, не видел Сына Его с Распятия, Он и Воля Его оставили меня здесь и сейчас, но…– ангел ухмыляется и делает жест раскрытой ладонью в сторону барной стойки.
И тогда понимаю, что слышу оттуда, перекрывающий барный галдеж мотив песни:
«Поднебесная словно пустыня…
Разлетелись перья над землей…»
– Кто это? Вроде напевает себе под нос.
– Вон тот полный мужчина. Хозяин этого гостеприимного заведения. У него несколько лет назад умерла жена, и, как говорят здешние, он чуток свихнулся. Теперь постоянно слышит музыку со свадебного вальса, этакий праздник, который всегда с тобой. А на днях вроде дочка или ученица представились. Спроси его о встрече, об их скорой встрече с Ним, – и ангел смеется снова, но мнится – задыхается.
Сумасшедший старик. Или бес. Когда там ангелы становятся чертями? И есть ли вовсе разница изначальная?
Ангела трясет и из его рукава выпадает белый сверток, падает на стол и катится, пока ангел не подхватывает его другой рукой и не убирает в карман пиджака.
– Что ты толкаешь им?
– Мел. Обычный мел. Добавляю в него щепоточку меня, нет, это не каннибализм, не думай так. Они съедают его, польза для костей. И видят мои воспоминания: Эдем, Инферно, нашу войну. А я на другом конце Сети вижу их сны.
– И зачем тебе это? Мало настоящего, будущего и прошлого?
– А у тебя есть иной способ скоротать уже известную вечность?
Покидаю это странное место. «Шахри». Снаружи вывеска сделана из русских букв стилизованных под арабскую вязь. Видно сюда давно не заходил шариатский патруль, иначе б разнесли сие заведение по бревнышкам. И ангел хранитель бы не спас.
Жаль, Харон, ты не Он, не можешь отформатировать диск, вернуть старую версию, где они еще живы. Сашка. Жив.
….но могу подключить к той ветке, закольцевав до мгновения….
Черт! Сеть затыкает мне глаза. Заливает их той реальностью: годы жизни, быстрой перемоткой проходят до… Александр на краю.
– Саша, стой на месте, я сейчас подойду. Стой только.
– Нет, Грегор, нет, они, они не дождались!– он срывается на крик,– Они взяли…
Не успел. Я не успел. Сашка – дурак – шагнул вниз. Край кончился, воздух не держит тел. Сашка.
Перемотка. Минуты моей жизни здесь, жизни Сашки там. Еще раз. Я же не хочу, Харон! Я не хочу этого видеть!
Александр на краю.
– Саша, стой на месте, я сейчас подойду. Стой только.
– Нет, Грегор, нет, они, они не дождались!– он срывается на крик,– Они взяли…
Не успел. Я не успел. Сашка – дурак – шагнул вниз. Край кончился, воздух не держит тел.
Сашка!
Остолбеневший как бревно, оставшееся от аллеи, стою на пустой улице. Сам себе ненужный.
Стемнело, но побитые дио-фонари не зажигаются, лишь светится под ногами желтая тропинка для слабовидящих. Такую трудно разбить, и то, она занесена чем-то белым…
Что это? Снег?
Перья.
Город был забелен белесыми, совсем не птичьими перьями. Поднимаю голову в поисках их источника. Они все еще летят. Падают из темно-золотистого неба, смотря в которое слишком долго – кажется везде божьи глаза, как великолепное цветное око на пере павлина. Да, да, на каждом пере глаза. Белые пустыни, без зрачков оазисов, летящие прямо на меня и падающие в грязь, чтобы навсегда ослепнуть, и не видеть хотя бы настоящего.
Мне бы так.
Круг четвертый. Ох уж эти пророки
Мы не уничтожаем религию, уничтожая суеверие.
Цицерон
«Кали-Ола». Бар «Шахри». Тридцать два года спустя…
Вначале был хороший день. День, вернее Ночь Его рождения. Не помню себя в тот день, что я делал, наверное, пил. А впрочем, сейчас мне трудно вспомнить и что было вчера, неделю назад, месяц, год, если бы только Харон не хранил исходники всех дней прожитых с тех пор. В тюрьме каждый день тянется до бесконечности: время режет тебя как острейшая бритва. Если только не занять свой мозг хоть чем-то. Харон, покажи им, пусть знают.
….Кому «им»?....
….звездам, Харон, звездам….
– И мне напомни. Да, да, наполни еще раз, – это уже бармену, иначе не поймет моё желание, старика в молодом теле, да еще и говорящего на устаревшем диалекте. Душа бы так не старела.
И Харон напоминает.
Раз. Два. Три. Проекция пошла…
В этот день совпало Благовещенье с Великой субботой. И пришел Он. Прочитав ту благую новость, спустя сутки я лечу к ивритам, в кашу религиозных помешательств и войн. Харон задним числом до того дня вписал мое имя в билет некоего клерка, который конечно туда не полетел. Чертов паршивец, почему дал полететь мне? Все пропуска, оцифровки личности, списки «Первых на поклон к Нему», везде оказался Я. Семь моих раздвоенных Я в каждой нужной строчке. На третий день Его пребывания с нами, я уже вхожу в Храм-Детскую, больше похожий на хоспис, где святое дитя, явившееся вместо сошествия Благодатного огня, в трех днях от роду уже ждет своего вновь обещанного распятия. Да, они забыли Откровение, для них не слышим хор теологов сорока религий и сект, что во второй раз креста не будет. Крест уже на нем, повешен на шею, разве что бриллиантами не украшен. А в пяти тысячах километров, зияет забытой осенней новостной дырой печать Зверя в 666 трупов-суицидников. Нет, Саш, убитых. Мне бы поплакать на твоем плече, вспоминая слова последнего шестидесятника: «Есть лишь убийства на этом свете, самоубийств не бывает вообще».
С чего они взяли, что малыш был Им?
Черт его знает.
Я вытащил младенца из колыбели. Без поклона. Вместо президентских подношений, миры и ладана – гвозди моих пальцев, разбивающих антибактериальный саркофаг над тобой. Охрана? К черту охрану! Энергии хватило по-джедайски раскидать их. Всех жрецов – к черту. Я вымел их из храма Божьего, вместо тебя. Торговцев сыном божьим из храма-торжища. Из твоего храма? И вынес тебя, схватив за пятку, неся к верху ногами. Черт, он даже не сломал неокрепшую шею, воистину Сын человеческий. Или чудо воскресенья не подразумевало смерти в младенчестве? Стал бы странной и страшной погрешностью в статистике выживания младенцев. Плюс-минус одним в числе четырех на сотню.
Чего я от Него ждал, Харон?
….Напомнить?....
Ответов от неговорящего. Не напоминай, хотя бы этого. В тот день всё было по моей воле, не Его. Черт.
Под моими закрытыми веками проекция Харона – я-гневный размахиваю младенцем и кидаю его в притихшую от ужаса толпу. Меня не застрелили только из-за ребенка, пока он был в моих руках. Сотни женщин бросились ловить его, надеясь, стать названной матерью Сына без Отца. Да и без матери.
Это я помню, власти в час объявления чуда Второго пришествия, перерыли все пространство вокруг Храма: как младенец мог попасть туда? Сотни камер, спутниковые снимки, очевидцы. Перепроверили всех возможных рожениц, вплоть до первых недель беременности. Не сложно, они и так на учете последние сорок лет. Как после этого не найти брошенного моей рукой ребенка? Младенец не иголка, толпа не стог сена.
….Они нашли тебя….
Нашли. Странный был суд. Не пожизненный только из-за религиозности иврита-судьи: «Ничего не значит суд мой, раз Судья пришел». Но тридцать лет дали. Черт. Тридцать лет бездействия в одиночке. Знаю, не мне тебе жалиться, просидевшему в телепорте «Стикса» пятьдесят тысячелетий. Быть каждую секунду разобранным на атомы, вечной посылкой между Луной и Землей. Знаешь, хотя да, знаешь, с орбитальной тюрьмы прекрасный вид на Землю, ту часть, что не радиоактивные пустыни. Иногда мне кажется, что меня спасли. Долго ли б я прожил в тюрьме на поверхности? Как меня там называли?
….Ирод без царства….
И еще полтора года в теле калеки, оставшемся без мышц. Орбитальная невесомость тюрьма в тюрьме, в которой я еще и пережил всех сокамерников. Похороны на орбите –
не дождетесь!
Я рисую на запотевшем окне бара силуэт станции-тюрьмы «Мир-60», с её солнечными батареями в два футбольных стадиона и карцером с искусственной гравитацией во вращающемся барабане. Каждый день на станции я ждал, что космический мусор пробьет старую обшивку, а люки между секциями не успеют закрыться, выпустив весь кислород. Забавно, что Поясников ссылают к нам, вместо тюряги на планете. Станция им почти дом родной. Только работать не надо.
….Ты выжил и пережил….
Волны. До сих пор на улицах городов немало песка и ракушек. Недоапокалипсис 2112 года в насмешку над всеми пророками мира. Зато они уверовали в богов, Харон. Может, так однажды я верну и Тарис-Хель в этот мир. Но пока я лишь теряю родных.
Вот тут останови, красивая картинка. Огромная приливная волна накрывает город, черт, номера не помню. Там теперь базисные волноломы. Потеряв своего новорожденного Бога, они отгородились от того бога, что пришел за ними сам. Хозяйка моря Грез. Интересно, был ли пророком Лавкрафт, описывая своего Древнего из глубины, может, он ошибся только полом. Кто вообще дал ей такое имя? Хозяйка моря Грез. Хозяйка ключей от сердец человеческих.
….Первый….
Чертовы «газетчики». Им с орбиты видней, что там больше море или океан и чьи волны накрывают города. Ключи вовсе притянули, разглядев на богине связку из медных ключей.
Допиваю третий стакан «варяжской браги», когда звук с голографа заставляет меня открыть глаза, оторвавшись от проекций Харона. Оторваться и взглянуть на проекцию с её движущимися картинками в яви. Впрочем, без измененных сетчаток мне приходиться довольствоваться лишь двумерными строчками текста в нижней части исходящего луча.
Новости Земли: произошла стычка двух религиозных сект в городе №103. Итог стычки: один погибший.
Мы получили комментарий от подозреваемого в нанесение смертельной раны погибшему лидеру секты «Врон» Саиду Фолку Руаду, по прозвищу Шаман.
– Этот ваш шаман, наконец, получил в бубен и ушел постигать свое Дао в верхнюю тундру!– именно так с учетом цензуры, заявил подозреваемый в убийстве Руада Хасан Де’Бил.
Официальная церковь Европы от комментария по поводу стычек между сектами отказалась. #шаманмертв, #верхняятундра
Новости ближнего космоса: поясники объявили о независимости. Еврокосмос дал свой комментарий: «Посмотрим, сколько они продержатся без поставок кислорода с планет». #О2net, #Экспансия
И вновь к новостям дальнего космоса: зонд С-38678467 «Ганеша» вышел на расчетный вектор полета к созвездию «Слона». Прибытия зонда к первой в перечне звезде «Малый Бивень» должно произойти к двухсотому юбилею начала освоения космоса. #свиданиесганешем
В последнем сообщение были ошибки в выделениях информации. Зная редакторский состав «Первого» – Фаулер шкуру спустит с недоглядевшего аналитика-наборщика.
Но вот хозяин бара, толстый мужчина, что как по мне не изменился за тридцать лет отсутствия, переключает голограф на другой канал. Там маячит рожа того самого Саида Фолка Руада, еще живого. Старик в пестрых перьях, словно с готического карнавала, заявлял:
– Грехи Европы силой делают меня пророком!
А дальше сакраментальное: «Покайтесь!»
Но в «бубен» с летальным исходом за такое не получают. В пророчествах они там, не сошлись что ли? Или пернатый слишком много каркал?
Саид Фолк Руад заявил, что он отменил Конец света в 2112 году, перенеся его на попозже, по причине наличия у него, как заслуженного пенсионера трудовой Еврозоны, бесплатных поездок в Китай и Польшу.
Голограмма ползет рябью – устаревшее оборудование бара с трудом отображает картинку: угадывается еще молодой Фолк, читающий молитву на огромной пустой площади. На горизонте приливная волна захлестывает стоэтажный небоскреб где-то до середины. Волна под якобы действием слов Фолка застывает великолепием водной смерти. А вот вид на неё очень знаком, я оглядываюсь на заоконный пейзаж – с учетом архитектурных изменений и это было не далеко отсюда.
Аплодисменты. Площадь вокруг пророка-спасителя оказалась не так уж пуста. Спасенные благодарят Фолка, делают с ним селфи на фоне замершей волны.
– Да им даже не интересно, что это – Чудо Господне или результат кропотливого труда команды по спецэффектам. Просто шоу должно продолжаться и быть… кровавым. Не интересно, если ни кто не умрет, – ко мне подсел толстяк-хозяин бара, поставив передо мной заказанную «варяжскую брагу» и бокал со своим напитком.
– Покайтесь! Бог уже создал встречу в социальной сети под названием «Страшный суд»…– это снова показали старого Саида Фолка, так понимаю его последнее заявление перед уходом в верхнюю Тундру.
– Старик Фолк, я знал его отца. Не могу сказать, что буду тосковать по этой семейке. Пророк из него аховый, как и человек. Присвоил себе чужое чудо и не одно. Ха, чудотворец называется. Пожухлый лист на спор не сотворит, – толстяк говорит с ленцой в голосе, не похожей на сарказм. На его толстой шее покачивается на слишком короткой для таких габаритов цепочке золотая монетка, схожая с моим амулетом на первый взгляд.
– А вы сотворите, мой добрый друг?
Толстяк хохотнул и, вытянув правую руку с жатым кулаком, опустил её передо мной на стол.
– На что спорим?
Быстренько посчитал в уме: сколько уже должен бару за сегодня и на всякий случай умножил на два.
– Все выпитое мной сегодня и до конца вечера за счет заведения.
– За счет заведения. Не важно.
– А с меня?
– Ответить откуда бывший зек, – он пристально смотрит в мои глаза, и я прекрасно знаю, что он там видит – застывшие стрелки часов, два года как переставшие отсчитывать тридцатилетний срок. – Так хорошо говорит на языке мертвых.
Точно фанатик, один из тех, кто коллекционирует любые вещи с пометкой «made in Russia», не обращая внимания на остаточный радиационный фон и кучи подделок.
– Думай потише. И я не фанатик,– хозяин «Шахри» разжимает кулак и отводит руку. Да черт его побери, этого фокусника: на столе остается лежать высохший кленовый лист.
– Пророк, да?
– Про рок. Ты посиди, не уходи пока. У тебя медицинский жетон с собой? Не важно. И не конец света отменял Фолк. Это наводнение было маленькой женской местью за испорченные годы.
Хозяин уходи в подсобку, наверное, себе за выпивкой. К моему удивлению, его стакан опустел без его участия. По крайней мере, я не увидел как он из него пил.
Сколько там утонувших, Харон?
….А пропавших без вести считать?....
– А заодно информацию по этой точке. Что это за бар с ангелом-наркоторговцем, хозяином-пророком и…
В «Шахри» вошли «дервиши». Нет, это не типичный патруль, выгоняющий братьев-мусульман из питейных заведений, во избежание грехопадения братьев, тут штурмовая бригада. Походу, хозяин допрыгался со своими арабскими завитушками в название. Кто-то из посетителей уже набирает в наручном проекторе сообщение в полицию в клиенте «Госуслуг». Быстро ли отреагируют силовики на вызов в такое заведение?
Шум бьющегося стекла, нет, это еще не бьют витрины, шум прямо здесь. А вот и сам толстячек, даже не думая о переговорах с Верными, он держит в левой руке только что сделанную из бутылки «розочку». Рачительный: стекляшка не от дорогого алкоголя – стекло мутно-зеленое, от дешевого пива.
–… акбар!
А в погромщиков уже летит барная скамья.
Вот только первый удар получил я.
«Кали-Ола». Где-то…
Осень была не в себе. Третью Ночь (на самом деле Ночь одна и обижается, если о ней говорят во множественном числе, другое дело Дни) Осень зарывалась в бумаги и отчеты. Сроки-сроки, отчеты проекта «Слово» были не утешительны. Тридцать лет слону под хобот. Всем трем слонам и еще куда-то черепахе под ними. Пока они залечивали раны планеты, распылялись по иным мирам, нужно было нанять штат аналитиков и менеджеров, а еще армию охраны этим дурррр…
В конечном счете, она достала папку с огромной красной «Б» на обложке и синей печатью «Перед прочтением – сжечь». Жечь было по части Осени с её кучами листьев, жаль не «словами сердца людей». Тоненькая папка не сулила больших надежд, но на следующую с буквой «В», через которую было практических видно полку, смотреть не хотелось вовсе. Да и цифра 13 на ней была какой-то ультимативной, мол, когда совсем «хана». Осень углубилась в чтение.
Что-то сонное зашло со спины, громко зевнуло, потом еще раз – пытаясь привлечь к себе внимание. Наконец сонное облокотилось на плечо Осени – запахло оттаявшим дерьмом и цветущей вишней.
– Что читаешь?
– Кандидатов на замену.
– Это которых?
– Апостолов. За ними нужно было следить эти тридцать с небольшим лет, а мы, видно, в унисон решили, что они в назначенный час дружно соберутся, взявшись за руки и с песней «Аллилуйя», заставят показать всем миром аду, как улитки моргают. Судя по отчетам о них, сестра, не забыла только Зима. Все ж её самые целые. На троих целых пять рук. Даже запасные в полном составе.
– Запасные руки? О, а эта с первого раза не сдала на права по городу. Филолог. Как моя первая. Не Наташа случаем?
– Мария, – Осень на секунду перевернула лист и тыкнула в строчку с именем.
– Еще кандидаты есть? Симпатичные что б.
– На, читай, – Осень сунула сестре всю папку и уронила в лоб руки. – Ночь, семь минут сна в долг, дашь?
Тень за окном отделилась от окна, но лица не получила – светало.
– А чем долг погашать будешь?
– Зимние сумерки на два дня раньше. Идет?
Тень удлинилась и вот доползла до протянувшейся к ней руки Осени. Не касание. И Осень на ощупь падает в натянутый от окна до стола гамак.
– И что у Хроноса не занимаешь? Он время свое кому угодно предлагает и бесплатно.
– С тех пор, как Хронос заперт в Расальхате – он не дает времени в долг, – Осень засыпает окончательно, только сны-листья посыпались с потолка, тая у самого пола, как снег на обогревателе.
Пока сестра спит, Весна добавила в келью света, развесив сонных светлячков.
– И кто у нас тут…
Инженер, филолог, врач – вот этот симпатичный: на фотографии молодой человек с кучей зеленых миниатюр, по профессии психолог. Весна аккуратно переписала себе адрес странички в соцсетях, пометив «Роман. Врач». Поэтесса-администратор бара, безработный. В задумчивости Весна оторвалась от папки и посмотрела на стену, у которой стоял стол. Дай Бог её паукам плести такие сети: дюжина фотографий людей и еще больше разных мест с пометками и датами, между фотографиями натянуты нитки.
– Утонул. Утонул. Сошла с ума,– прочла Весна под несколькими фотографиями людей.– Взяла декретный отпуск, стал фокусником, возглавляет секту. Одержим. Одержим. Одержим. Ох уж эти пророки, ни на кого понадеяться нельзя.
И Весна потянулась за папкой с большими «В.13» на обложке.
Круг пятый. Нет духа русского, а пахнет!
Украину бомбили первой.
А. Добросельский, «Трагедии XXI века»
(Издательство: НК: 2101 – №103)
«Кали-Ола». Госпиталь имени св. Сергия Радонежского. Палата №6
– А то, что меня «скорая» сбила, это вы так план выполняете? – я был взбешен. Мало того, что мне досталось самому первому – об меня разбилась брошенная дервишами бутылка с «зажигалкой». Одному Харону известно, почему не сгорел! Так уже в самом конце, когда прибыли силовики и машины «скорой помощи», одна из них сбила меня на тормозном пути. Черт! Больно. Медсестра вынимает у меня из лица осколки, и я рад бы любоваться её прелестями (пятерка, да?), но даже мою боль перекрывает крик из соседней палаты. Там режут толстячка-хозяина «Шахри», в потасовке изобразившего из себя натурального камикадзе. Ему в ногу воткнули пару ножей и кусок арматуры, да так и оставили там. Было бы с кем – поставил бы на его смерть к утру от заражения или болевого шока. Вот опять его крики:
– Кто режет?! Мать вашу!
– Коновалов.
– Коновалов? Александр? Я знаууую! Его.
– Лежите спокойно. Александр Коновалов – мой прапрадед. Он давно умер. А вы очень хорошо сохранились, мой юный друг, если знали его лично. Может, у вас поврежден мозг?
– Может вам вколоть обезболивающее?– это уже у меня спрашивает медсестра.
– А вы этого до сих пор не сделали?!– удивляюсь не расторопности медсестры и другого персонала. Черт, здесь даже пахнет как в старых больницах мертвых. Вместо самоочищающегося пластика – белый кафель, со следами крови пострадавших, вот та длинная дорожка налево – моих рук дело, в том смысле – осталась от покалеченного мной дервиша.
Ай! Вкололи обезболивающее. Или это снотворное? Здравствуй другая сторона. Я пада…
…здесь нет света. Здесь давно нет света. И я давненько не видел этот сон.
Кроличья нора, или барсучья? Вот куда ведет нора под корнями дерева величиной с вселенную? Не пойду туда. Там даже не темно, там перетемно. А вот она является именно оттуда.
– Здравствуй, Тарис. Пора?
Моя богиня-смерть улыбается. Не часто улыбаются боги и их улыбки печальны для смертных. Однако ж ты была моей богиней, а я твоим асом. Улыбнись мне еще, Тарис-Хель, богиня смерти моего народа.
Она выходит из норы, поднимается медленно, переступая корни великого Ясеня. Пушистые волосы заменяют ей одежду, ниспадая с головы на плечи и ниже, закрывая от моего взора любимую тонкую девичью фигуру. Для меня у неё не бывает мертвой половинки тела. Когда ты исчезла здесь, Тарис, я вырезал из дерева твою маленькую копию: молиться и вспоминать. Теперь вижу: моя память ничто перед оригиналом. Ты ведь оригинал? Не цифровая копия, не сон? Моя маленькая пушистая смерть. Только тебя вижу в этой тьме, и ощущаю контуры древа, словно оно – это я. Но вот двоится твой образ, заполняю одну часть твоего тела белесой гнилью, оставляя вторую живой белоснежной плотью.
– Оно это ты, мой ас. Веришь?
– Верю!
И вот древо, одним только словом моим, освещается. Вспышка, но с яркостью звезды. И снова темнота.
– Нет народа нашего, мой ас, нет веры, питающей древо. Нет нас, и есть мы. Как зерна проросли в чужую землю, став в ней своими, и чужыми там, Дома. Но зреет наш плод и час его близок, – она берет меня за руки – холодна рука её в ладонях моих, и прикладывает ладони мои к своему животу. И тогда чувствую, как бьется во чреве разделенного надвое тела теплое маленькое сердце.
Неужели?
– Неужели? Каков срок беременности богини? Столетие за девять месяцев?
Она смеется, беззвучно – звук исчезает в этой темноте. Исчезаю я. Лишь Тарис-Хель, богиня смерти, решившая стать богиней-матерью своего нового народа, едва видна в темноте.
– Я все еще твоя, мой ас, мой Грегор. Вернись Домой, – она отпускает руки мои и поднимает правую ладонь вверх, указывая. Путь? Домой?
Высоко в ветвях древа, пульсирует единственная звезда. Иное поглощает темнота. И звезда сия, сияя все ярче, движется.
– Собери потомков наших и вера их разожжет сердце Чиар. Веришь…
–… веришь?
Открываю глаза. Нет, не так, глаза уже открыты, а лицо противно саднит и чешется. И этот голос, уже не Тарис, он мужской.
– Что?
– Да говорю, я в тупик зашел. А лучший способ выйти – это вернуться к началу. А вначале был ты, товарищ, и твоя идиотская атака на храм. И только собрался начать тебя искать, а тут как раз ты в сводках новостей «Второго» даже с указанием места пребывания после вашей поножовщины. Еще б стрелочку нарисовали и указатель поставили. Вот в такие совпадения веришь? – на деревянном стуле возле моей кровати сидел следователь в коричнево-черной форме особого отдела. Комиссар. Александр Шумаев. Хотя вот в петлицах перевернутый крест и на рукаве аналогичная нашивка с тонкой надписью, дублированной на трех языках: арабском, немецком и французском. А надпись там простая, глаза закрою и то прочту: «Чудовищ нет». Ты теперь инквизитор, Шумаев. Следователь с особым правом на все, что пожелаешь.
– Простите, но нужно осмотреть пациента. Вам нужно вый… – врач увидел нашивку, врач замолк. Не тот отдел, что можно выгнать, и не тот, чтоб стоило выгонять, если он тут. Врач лишь раз взглянул на меня и нажал тревожную кнопку на панели над кроватью.
– Готовим вторую операционную. Тут осложнения.
– Так серьезно?
– Если хотите остаться с этим лицом, то да.
– Скажите, а реально выдержать без анестезии? Обойтись местной?
Врач задумался, поглядывая на комиссара. Шумаев кивнул.
– Если будет слишком громко кричать, вы врубите голограф на полную громкость. Больные и не заметят. И я не замечу.
Только бы разрешил. Только бы. Тарис, если я увижу тебя еще раз, то останусь, моя маленькая смерть.
– Мы на частных дотациях, но думаю, сможем найти нужные препараты. В случае смерти от болевого шока пациента, так понимаю, вы берете на себя ответственность….
Не знаю, кричал ли я, и кричал ли громко, но Сашка таки вывел голограф на полную мощность.
Новости Земли: сегодня баррель воды марки «Байкал» снова достиг значения 98 евромарок (+15,33). Аналитик связывают это с окончанием очистительных работ на берегах притоков Байкала. В следующем году инженеры по восстановлению природного ландшафта будут переброшены с байкальской на черноморскую зону поражения. #байкалчист
Новости ближнего космоса: на заседание членов правления транспланетной корпорации «Лексбери-Сити» прибывает из колонии «Тифлис» (система «Медузы») главный держатель акций (57%) компании Гильштау Ороти. Впервые Гильштау Ороти посетит Землю. Биржевые аналитики связывают его появление с назначением нового генерального директора «Лексбери-Сити» Сириса-Саввы Га’Ноцри. #бабкинастол #царьгоры
Новости дальнего космоса: Еврокосмос опубликовал снимки юпитерского телескопа «Хабл-117Ю» в гравитационном спектре. На десятке снимков видны одинаковые гравитационные аномалии оставленные объектом предположительно 4-той космической величины. Приблизительная разница между временем возникновения аномалий от трех до пяти лет. Все снимки сделаны на промежутке между системами РА-15, РА-7 и РА-2. Есть предположение, что объект движется в сторону домашней системы. #ученыенезнают #меланхолия
После операции пришел другой врач, заштопывать. На вид немец. Мину три он ощупывал рану у меня на щеке, потом начал аккуратно штопать края, сразу впрыскивая синтеплоть. Александр отметил, что обычно это делают кто помладше в звании или автоматика в виде биотического 3Dпринтера.
– Всё! Точка равновесия. Ровно. Курт был не прав, я уложился до трехтысячного года, с запасом. Теперь всё в плюс душе пойдет, – врач утер пот со лба и пошел к следующему пациенту, оставив меня отдыхать и постанывать.
– Странный он.
– Ничуть, – Гильштау проявился на краю моей кушетки. Чертов азиат. Шумаев познакомил меня с ним при той давнишней встрече. Любитель плохих стихов и появлений из воздуха. Почти дух покровитель. Пожалуй, у меня есть такой же – Харон, даром, что контакт с ним только через Сеть.
– Знаешь его? Да?
– Это доктор Шлихтер фон Кенигсвальд, – Гильштау навис надо мной, осматривая рану на лице. Его оранжевый скаф-скафандр неприятно захрустел складками почти у меня над ухом.
– Но у него на бирке было другое имя.
– Конечно другое, когда живешь долго, действительно долго, то приходится думать об изменении имени вместе с паспортом, пока не засветился, как долгожитель без морщин и старческих седин. Вы, мальчики, сами так делаете. А он из случайных бессмертных. Был врачом четырнадцать лет в СС. Шесть лагерным врачом в Освенциме. Теперь грехи силится искупить, вот на тебе и искупил – думает. Сравнял количество убитых им же с количеством спасенных. Только навряд ли ему это поможет. Смерть на него в обиде. Он еще тогда в годы Рейха столько работенки на плечи Мортис навалил, она до самой себя чуть не надорвалась. А за убитых детей у неё вовсе прощения не сыскать. В итоге-то она его сначала обрекла на сто лет одиночества, переставив его имя подальше в своих списках. А потом, когда он стал грехи замаливать – людей направо и налево спасать, подтирая у обреченных знак смерти, делясь с ними своей продленной жизнью, она его и вовсе вычеркнула из своей отчетности. Крепкая обида. О первом он знает, а вот насчет второго момента его не просветили. Еще лет двести и поймет, что что-то не то.
– Пока твой ручной божок не уболтал нас до смерти, а я не в наручниках, скажи, зачем я потребовался тебе. Вам, инквизитор?
Гильштау толи обиделся, толи у бога свое понимание происходящего, но голос его искривился на трудно понятный, но выразительный баритон. Бог явно что-то напевал:
Это копится каплями в чаше, и час испить.
До сего из неё, неполной, пилось несладко.
Понимаете, если крошится плоть укладки
Под напором реки, выбирайте, кого топить.
Человеков рожают самки. Не в том беда.
Но в морщинах кирпичной кладки слеза – как выстрел.
И поэтому смерть строений приходит быстро,
Если волны идут на штурм, если враг – вода.
И не столь уж и важно, насколько она сладка.
Иногда бывает достаточно пары капель.
И где раньше был гордый замок – лишь пара цапель,
Разделяющих таинство воздуха и глотка.
– Помолчать можешь? Или говорить на европейских?
– Я могу свободно говорить на двадцати трех языках и еще свободно молчать на тридцати трех.
– Раньше он хокку декламировал, а теперь вот к стихосложению мертвых пристрастился, – Александр перебрался на край моей кушетки, заставив Гильштау начать нервно ходить по палате и замолкнуть – через минуту он вошел наполовину в стену, заслушавшись разговорами по соседству.
– Чуточку истории, известной мне и чуточку истории известной всем. Двигатель одной из барж Инферно упал в Хакасии шестого декабря две тысячи шестнадцатого года. Мы с товарищами просмотрели. Ты ведь знаешь, что такое Инферно? – Шумаеву было достаточно только моего кивка, и он продолжил. – Результат: китайцы через десять лет вывезли почти все население на другие планеты. Да и вообще Земля опустела основательно. Раньше это было фактом, а лирикой – всякие рассуждения о божьем промысле. Теперь наоборот – Инквизитор начертил правой рукой в воздухе вопросительный знак и продолжил.
– Предположим: для каждого человека, если задать вопрос «зачем послал тебя Господь?», есть ответ. И до середины двадцать первого века население Земли росло и множилось, повинуясь завету «Плодиться и размножаться», соответственно, множились интересы Бога в этом мире, говоря корпоративном языком. Теперь вопрос стоит так: неужели, смотря на ежегодное вымирание землян, Бог сворачивает свои дела здесь? Вот этот вопрос мои работодатели хотели бы адресовать лично Сыну Его, а по возможности – Отцу и Святому духу. У нас имеется чисто гипотетический Сын Его, но по милости одного «Ирода без царства», местоположение Бога воплощенного потерянно. Пока ты прохлаждался тридцать лет на орбите, любуясь несравненными восходами и закатами над Землей, мы тут Землю рыли, подчас в буквальном смысле. Карантины, пересчет младенцев и прочее. А потом приливная волна… Конечно есть идеи и мнение, что Он её не пережил, но воскресенье Господе и все такое, участившиеся чудеса, множащиеся пророки. За тридцать два года к поискам Спасителя подключились не только журналисты, евроцерковь, ООН и «НИМУС6». Сейчас найти Христа хотят все, и делают они это не только в сердце своем, но выходя на улицы немалыми толпами. Фанатики, корпорации, даже колонии вздумали поискать в своих рядах: мало ли он сменил планету и паству. Кто не откажется назвать себя новым Эдемом или народом избранным богом?
– Ага, и вся королевская конница, и вся королевская рать не могут в Евангелие Бога сыскать. Чем я могу помочь тебе, друже инквизитор, перед тем как ты меня сожжешь глаголом своим?
– Для начала встать. И ответить: ты веришь, что держал в руках Бога?
Там же. Палата №7
– Прошу простить, но вас теперь обслуживать буду я и моя команда. Альфред Долгорукий, прошу любить, и жаловаться где болит, – в палату вошел доктор, вполне обычный среднестатистический доктор в белом халате, с маленькими аккуратными усиками точно на переносице и зачёсанной на левый бок челкой. За доктором шла его команда: четверо чернокожих в белых халатах.
Толстяк-больной перекрестился.
– О, вижу вы католик.
– Не чуть-с.
– И кто вы такой… – доктор подошел к планшету, приделанному к спинке кровати. – Господин Рипмавен-с?
– Православный теолог и поэт!
– Кто-кто? Теолох?
– Православный…
– Это что еще за зверь? Не слыхивал. Может, вы себя еще и «русским» назовете? – доктор веселился и на всякий пожарный искал в деле больного сведения о психических заболеваниях. К своему удивлению, не находил.
– А от чего-с не назову? Да, я православный русский.
– Ох, мать честна. Вы слышали, джентльмены?! Этот господин, явно врун и мошенник или просто слегка того,– Долгорукий покрутил пальцем у виска.– Говорит, что он русский, да еще некий православный! Да будет вам известно, господин, совравши, что вы плохо помните мировую историю. И Россию, и всех русских под корень истребили, как наивысочайшую угрозу, более ста лет назад! Еще господин курфюстер Крумщев показал нам последнего русского человека, перед казнью этого самого русского. Да и то – выжил «русский» только благодаря дефекту генов, по которому вовремя не вычислили его принадлежность к народу гипербореев.
– Однако ж ваша история и господин курфюстр дали осечку. Я прав, Артур?
Врач с командой и не поняли сразу, к кому обращался толстяк, но вот быстрым шагом в палату почти влетел тощий детина более двух метров роста, закутанный в несданный в гардероб больницы серый плащ.
– Конечно, граф. А вам, Долгорукий, я хочу сказать, что если сейчас и есть мода на псевдорусский стиль, имена, искусство, и за это больше не убивают, это не значит, что и мы на себя наговариваем ради красного словца. Мы – русские люди. И таки да: Сергей – православный священник. Быть может, тот самый последний, которого так и не показал в свое время один российский деятель. Да, да, схожий фамилией с вашим курфюрстом, – Артур поправил средним пальцем очки, сползшие на самый краешек носа. Заодно Рипмавен полюбовался верхушкой татуировки, показавшейся на запястье журналиста: механический кулак-щупальце.
– Это мы еще проверим, при генетическом анализе. Простите, уважаемый, кто впустил вас в стерильную зону в верхней одежде? Где халат, бахилы?
Артур сунул доктору под нос маленькое удостоверение, от которого врач отшатнулся чертом (от ладана).
– Ей Богу, что творится, вашу мать, сегодня?! К одному инквизиция, к другому «Первый»?!
Ёперный театр, вы смерти моей хотите?
– Вот чего не понимаю, так мата. Уже и народ вымер, а мат остался! Не логично было ли использовать для выражения своих высоких чувств строчки из стихов? Ими и оскорбить можно, и передать высший смысл своих ощущений. Нет, я не осуждаю конкретно вас, доктор, делайте, делайте своей мясницкое дело, а я подожду, когда с больным будет покончено.
– Не дождешься, Арчи. Я и смерти на краю встану и скажу: дует, закройте окна!
Толстяк и вышка (как окрестил его доктор) в унисон рассмеялись. Толстяк завыл от боли, швы на ноге еще плохо держались.
Гильштау высунулся на пару сантиметров из стены и тут же спрятался обратно, оставив ниточку себя для подслушивания разговора.
– Людей не пожалели, Тём. Ты прости, если так называю тебя, Арчи, память моя она такая штука консервативная.
– Только Тумидусом не зови. Им люди и не нужны были, совсем. Только территория полная ресурсов. А людей и в соседнем Китае много для дешевой рабочей силы. Было. А русские бы мстили.
– Как же так? У России были новые ракеты, перевооруженная армия, ядерный потенциал. Помню, как вводили национальную гвардию. А ракеты! Какие ракеты! Они могли пробивать не то, что противоракетную оборону, но таковую на три поколения вперед!
– Вот-вот, было! Россия и минуснула всех, кто её истреблял. США – ядерная пустыня, да что там США – Северная Америка сплошная декорация для съемок восьмого «Безумного Макса». Япония вступила в состав Атлантиды. Евро-альянс резко уменьшился. Турция теперь, как джины – не существует. Географическую карту открой, одни белые пятна соляных пустынь.
– Русские остались, поверь.
– Мы не говорили об этом двадцать лет. С чего теперь? «Гаспар» вернулся?
– Он самый. Я отправил их далеко, тот мир пригоден вполне для жизни, мы нашли его давно, план «Б», при удачном вторжении Инферно. Раньше для русских была проблема в виде большого расстояния внутри своей территории, теперь у них вовсе целая планета. Знаешь, они назвали её Русь-Святая. Не скажу, что колония процветает, но естественный прирост сейчас больше убыли на хороший процент. И главное – в ту сторону не посылаются модули разведки Земли. Там до них лиги и лиги пустоты и мертвых планет.
– Боишься, они довершат геноцид, если найдут их?
– Зная, что происходит сейчас – нет. Скорее из неё устроят очередную Мекку. Как это так?! Настоящие живые русские, кусочки исчезнувшей культуры и прочее-прочее. Жаль, что они другие.
– Ты, вроде, вывез только молодежь?
– Не только, но в основном. Друзей и их потомков. «Гаспар» не резиновый, да и времени на эвакуацию не было. Через пару поколений им потребуется свежая кровь, иначе начнется постепенное вырождение. Не хочу пока думать об этом. Хотя идея есть. Задумаешь отправиться туда – следуй за синей птицей.
– Возьми греков, среди них много потомков твоего вида, они смогут изменять ДНК, вырождение может затормозиться значительно, особенно если сам обучишь вашим штукам.
– Не умею. Память крови сбоит в этом случае, я так и не раскодировал все заплатки со своей памяти. Круг знатно постарался в свое время, кодируя мою память крови. Греков, конечно, обдумаю, но возьму немцев точно. Их диаспора в Европе ныне вымирает. Но не вот этого доктора, чистый мясник, ей Богу!
– Хочешь воспитать мир с новым Гитлером?
– Риск есть всегда. Но история подсказывает мне, что именно союз русских и немцев мог быть реально продуктивным. Не зря ему из века в век мешали, вот и дам шанс. Не получится – уничтожу. Благо, это решается лучше, чем узел Большой игры, которым раньше болел мир.
– У тебя видно целый план по селекции. Евгеническую программу высшей расы прописал?
– Ты, думаешь, у меня есть некий план? Нет уж, хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах. А нас, русских, за то Бог и покарал, что мы были страшны даже ему своей не подконтрольной импровизацией. Свобода воли в неподдельном виде. Если Бог боялся сказать о её отсутствии на самом деле, то на нас он смотрел с восторгом и ужасом – мы сочинили её сами, мы сами взяли свою свободу воли, отняв даже право сотворить её для нас. А вот какой план у тебя? Зачем ты прилетел сейчас? Десять лет молчания, хоть бы открытку на Рождество прислал. Я вот, как теракт на орбите, бросаюсь смотреть списки погибших, вдруг ты там.
– Знаю я твои списки, небось, сначала ставку сделаешь, а потом проверяешь на спор. Новости сами себя не выдадут в эфир, если это не приливная волна в пол континента. Сегодня ты прав, не из-за твоего здоровья спустился с небес. Есть у меня там наверху одна новость, боюсь глобально личного характера. Бар твой мы потом подлатаем, а сейчас прими, если тебе надо «альданол» и поехали. Хотя ты раньше такие раны сам быстро залечивал.
– Не о том ли ты сообщишь мне, что поведал недавно мне господин Ха. Он уже нашел доступ к нашей сети через каналы дальнего приема. Как выразился Ха: он выгоняет нас из Сети, как богов из собственного храма. Стоп, куда поехали?
– Не куда, а как высоко. Ко мне на орбиту, в «Шиол-7», допуск для тебя уже заказан и одобрен.
– А разве не в «Иллизиум»?
– Там ретрансляторы. А вся редакция «Первого» в бывшей тюрьме квартируется. Сам понимаешь, нас там одной кнопочкой можно оставить без воздуха, как бывших зеков при бунте. Такова теперь пятая власть и её дамоклов меч.
– На все воля Божья. Вот как я, русский и больница имени святого Сергия.
– Не подменяй волю Бога своей, видел твою страховую карту, ты сам себе зарезервировал койко-место в этой больнице и в страховых случаях с посетителями «Шахри» её вписал. Надеюсь, у тебя, как у главного спонсора, не будет трудностей, с досрочной выпиской?
«Кали-Ола». Установка орбитальной доставки «Тенгу III»
Серега выпил – Фаулер даже рот от изумления открыл. Товарищ Печень, называемый так со студенческих лет за отвращение к алкоголю, сейчас заливал страх.
– Чего еще для храбрости принять?
– Прими язычество!
Их тряхнуло. Зажегся синий свет старта. Стаканчик в руках Сергея тут же примагнитился к спинке. У соседа прилипла к спинке впереди него пишущая ручка.
– Ничего, вернусь, устрою этим патрулям, оторвусь, буду за ними по всем улицам со свиной головой гоняться. Они познают всю мощь моей темной стороны.
Слингатрон начал раскрутку, выводя капсулу на внешние обороты. Еще дополетные перегрузки вдавили в кресло. Ощущение: тебя крепко ухватили за плечи в недружеском объятии и давят, давят. А лицо вовсе уперлось в стенку.
Полторы минуты уже привычной боли. Мы вышли на орбиту, на что кроме невесомости, указывали проекторные дисплеи, заменяющие окна, транслируя вид за бортом капсулы.
– Во что мы превратили этот мир?
– Ты о чем, Серег?
– Посмотри, хотя тебе на орбите это и так приелось. Был зеленый шарик, потом почти столетие желто-пустынный, а теперь мы залили его водой по самое горлышко. Агония планетарного масштаба.
– Ты не видел колонии. То, что человечество сделало с домом за последние три сотни лет, там проворачивается за десятилетия. Программа Марса по Терраформированию… там сначала нужно провести программу по уборке мусора. А как начинали, с лозунгами «Марс наш!». Только поясники что-то делают, там слишком мало ресурсов, чтобы считать мусор мусором. Хотя я думаю это японские корни, у них на островах ресурсов тоже было мало. А в школах не было уборщиц, сам насорил, сам и убрал.
Серега что-то потер на спинке кресла впереди сидящего и расхохотался.
– Тише. Что у тебя там?
– Читай, вот тут,– толстый указательный палец, пережатый на третьей фаланге серебряным кольцом с головой волка и еще одним колечком потоньше «Спаси и сохрани», указывал на надпись.
– «Здесь был Егор», – Артур даже на ощупь попробовал вырезанные в спинке кресла корявые русские буквы.
– Вот так, Арчи, нет духа русского, а пахнет!
Круг шестой. Жизнь Плохая, отец Героин, мать Алкашка, сестра – Смерть Хорошая
Продуваемый ветром перрон, где обнять впопыхах,
Забывая про смерть, что приходит с цветами в руках
В лоскутной пестрый сон. И не вспомнить за вечер совсем,
Что две дюжины мне, а тебе в декабре 27.
Варишь кофе – кладешь белый перец, гвоздику и соль.
За тем и примчалась – ходить по квартире босой.
– Я носила в себе не ребенка, но скверный мотив,
С ним ни точки опоры, ни просто угла не найти.
Это то, с чем глядишь на тупых, но счастливых людей,
Жизнь бросает подачку, насмешливо шепчет: «Владей…
Мария Тухватулина
«Кали-Ола». Город №1711810-8
– Ты неплохо устроилась. Богатые любовники, да?
– Влиятельные.
– Например, комиссар Шумаев?
– А ты должно быть его вторая пассия, третья сторонка в нашем постельном треугольничке? А я еще думала, когда ты постучалась в дверь: такой мордашки не помню в своей постели. Симпатичная для… немка? Француженка? Или, как модно сейчас представляться, «русская кровь»?
Осень, ходившая до того по квартире из угла в угол, рассматривая попадающиеся на стенах абстракции и слишком эротические до полной безвкусной пошлости скульптуры, остановилась. Вот на это её квартирку в бывшем Лондоне, на тридцати метрах под уровнем моря, меняет Александр? Три Сестры в год, пока она спит. Спит одна.
– Вы, если не ошибаюсь, мисс Диана, свою национальность никак не определяете. Зачем вам моя?
Еще не протрезвевшая женщина расхохоталась, да так что слюни её полетели по всей комнате.
– У, насмешила. Ты бы знала, кто я, залезла бы под стол и плакала. Хээхааа, еще и сапоги кирзовые нацепила! Тоже мне краля из красноармейского полка.
– А я вот знаю, кто вы, милочка. Диана Жизнева oka Жизнь Плохая. Славный полуфейковый аккаунт. В жизни вы материтесь меньше, чем в чатах. Отец Героин, мать, по вашим словам, Алкашка, сестра – Смерть Хорошая.
Ах, вот он! Осень нашла на кресле прозрачный халат и бросила его Диане. Вид прелестей «Плохой» не давал покоя. Пятый. Завидно. И почему инквизиторам не навязали целибат? Тогда бы он грешил только со мной. Нашел ведь кого выбрать. Или это она нашла его?
Диана неохотно начала одеваться. Вот она поднялась на ноги, пара неуверенных шагов в сторону Осени. Рост в рост: сто семьдесят сантиметров. Глаза в глаза: желто-карие в совершенную синь, где даже зрачки прикидываются озерами. Первородная влага жизни, да? Против грязного золота осенних сумерек.
– Ты ни черта не знаешь, кто я, сучка!
– Однако кодекс у нас один, Жизнь, – и Осень положила на ладонь Дианы увесистый томик кодекса «Псевдоисторических личностей категории Л и М». – Скажи, тебя интересует жизнь на этом синем шарике? Или тебе плевать, кто и когда поимеет её и тебя здесь?
Жизнь икнула, выдохнула перегаром, и положила свободную от кодекса руку на лицо. Пальцы сжались и поползли вниз, сдирая кожу. Один в один под действием растворителя сползает с пластиковой миниатюры акриловая краска. Только начинка, не серый пластик.
– Я тебе не Деметра, не Гея – Мать Земля, – из проступивших очертаний выпорхнули бабочки и мотыльки, с головы на пол упало несколько тараканов. – Я не Природа, я Жизнь. Оглянись вокруг, посмотри в окно, я Жизнь Плохая.
Содранная кожа, упавшая вместе с одеждой – костюм, который хотелось бы вернуть назад. Пьяная женщина обратилась искаженным созданием: желтая гнойная кожа, истыканные иглами вены на обеих руках. Синюшные губы отлично подходили под круги-провалы под глазами. Узлы синих татуировок венами покрывали тело. Вглядеться: татуировки движутся, порождая, и пожирая друг друга. И только аккуратные ноготки на руках с идеальным маникюром, остались на прежнем месте.
– Интересую ли я сама себя в этом Доме? Да, тварь, кто бы ты ни была. И к черту твой кодекс, в нем нет положений о выживание Жизни во время конца света.
– Вот об этом я и хотела поговорить.
– О положениях кодекса?
– О чертях.
Жизнь идет на кухню и запускает кофемашину.
– Что мне до них, сучат? Не в моей компетенции.
– Инферно уже здесь. Как думаешь, когда от «Кали-Олы» не останется ничего, что питает тебя? Захотелось в Расальхат?
Пших. Затряслась кофеварка, выплескивая черный напиток. Жизнь кинула следом щепотку перца и соли.
– Скажи, тебе нравится секс с ним? Что такого в одном смертном, спящем со мной и тобой, сучкой?
– Офицеры не говорят о своих поцелуях, – Осень покраснела, напомнив самой себе сестру Весну, когда той напоминают о требовании Марта насчет котов. Жизнь взяла стаканчик, и, не замечая, как обжигает горячим напитком губы, отпила.
– Бурда. Никогда у меня не получался кофе, как у него.
– Ты не добавила гвоздики. Её сейчас трудно найти в этом Доме. Ему возят с Марса.
– Не уходи от ответа, офицер! Или ты по башке была трахнута? Когда там тебя призвали в наши ряды? – Жизнь закрывает глаза. Мир словно прокручивает кадры себя самого. Такое умеет Харон, запуская один из исходников. Вот Жизнь вновь в своей коже: ровный загар, ухоженные русые волосы против рыжины в завитушках на голове Осени.
– Ах, драчка при Синае. Правда, офицер. Ты там на него запала? Я думала старше, опытнее. Могу тебя обрадовать: мы расходный материал в руках Творца. Живи и радуйся, пока можешь, пока я у тебя есть. Потом будет хуже, пожухлыми листиками не прикроешься. Тебя даже не заметят. Была, и нет. Людишки они такие: уже сейчас готовы день напролет до самого светопреставления сидеть, дроча на экран и ожидая пиццу на дом. Год за годом, год за годом. Уперев руку под подбородок. И слегка креститься на ночь, если не забудут, как почистить зубы или сменить завонявшиеся трусы. Не заметила, нет? Когда они последний раз высаживали кленовые аллеи, где бы ты потратила неделю, перекрашивая листья? Им этого уже не-на-до. Вся жизнь – две кнопочки: пожрать и посрать. Ты не привязана к людям, ты этого не видишь. Вот и зациклись на самой себе, сопя в две елочки. Они у вас зимой и летом одним хреном. Ты даже для него причудливая кукла с сиськами, как я. Две не стареющие пизды. Шутка творца, что дала нам земные страсти. Баалит! – Жизнь пролила кофе на халат и пошла через всю квартиру-студию, переодеваться.
– А кем была ты на самом деле?
– Младшей сестрой, всю себя создающей проблемы старшей.
– А для него?– Осень держала в руках фоторамку, взятую с тумбочки возле кровати, указательный палец постукивал по стеклу. На выцветшей фотографии Александр обнимал Диану. Жизнь была счастлива.
«Кали-Ола». Где-то…
Осень нервничала. Когда нервничает время года, то будь у Гидрометцентра хоть двести погодных машин7, им не заставить подчиняться небеса, а любое предсказание погоды становится киданием костей наудачу.
Сестры читали отчеты. И то, что они были уже у финальных строк, отражалось на улице не меньше: пошел град, расцвела и завяла заоконная сирень (а ведь её сажала еще бабушка Время). Только Зима не проявляла себя, её расходники всегда за семью замками, неподвластные чувствам и настроению хозяйки.
Вот послышался шепот. Это Лето, что-то не поняла опять. Пора взять всех в оборот.
– Я собрала вас, сестры, для выдающегося в наши дни дела, Поступка с большой буквы. Нам придется, так сказать грудью, заткнуть брешь в обороне. И хотя, как сказал бы Миф, сославшись на общепринятый Кодекс «Псевдоисторических личностей категории Л и М», мы не имеем права вмешиваться напрямую. Но! Мы уже упустили превращение трети «Кали-Олы» в радиоактивную пустыню, что не уменьшило, а только добавило нам работы. И потом Морская, простите Хозяйка моря Грез, уже вмешалась два десятилетия назад, смешав, в том числе и наши карты.
Весна, как прилежная ученица на уроке, подняла руку.
– Да, сестра, мы слушаем тебя.
– А если нам дадут по шапке? Не в смысле по меховой или с бонбоном, а по лицу? У Кодекса ведь есть принудительная сила и соответственно исполнительно-правоохранительное лицо.
– Поверь, мы подстрахуемся. Я уже навела справки, её сестра в нашем Доме. Давеча говорила с ней, и по итогам переговоров, получила согласие в помощи нашему делу.
– И как она её только нашла?– зашептались Весна с Летом. – У них любовник общий, отследила его маршрут, тсс.
– И что конкретно ты предлагаешь, Осень? – Зима протирала очки, покрывшиеся инеем за время чтения.
– Атаковать. Какой прок посылать новых пророков, по сути – агнцев на заклание, если они будут методично изводить их. В прошлый раз таковое было после донесенной ими до народов благой вести, теперь же многие из них даже не нашли Его. И не пытались.
– Может лучше вложиться в рекламу? Медиа? Флешмобы Спасения, Молитвы на площадях. Мы и сами можем им знаки послать: радуга и теплый дождь от Лето отлично читается в языковом и культурном значении у любого народа. Да с дождиком даже ты справишься.
– Не поймут, спишут на климатологов и их машины. Сеть и так перегружена призывами «Покайтесь!», это уже раздражает людей, да и мемов полно. Сеть – помойка, какой и была при создании. С душами должны говорить глаза в глаза, собирая народ в храмах и на площадях. Все церкви дискредитировали себя за последние две тысячи лет. На то и апостолы – независимые от иных источников люди, но глаголящие Его Словами и делом. Они как кандидаты, понятно вроде, от какой партии, но по бумагам – самовыдвиженцы.
– Хорошо, хорошо, сестра. Ты у нас солдат, ты умеешь воевать. И мы, скажем, вспомним это нехитрое дело. Да, Лето? Ты ведь вспомнишь себя в сорок первом?
– Так точно, мой фюрер!
– Не-не, давай победившую сторону.
– Это к тебе, сестра. Я в сорок пятом уже отдыхала.
– Девочки, успокойтесь. Давайте послушаем, где же наша сестра предлагает найти их или его, врага рода человеческого?
– Это самое простое, сестры. Координаты города номер 181014 нам всем известны.
Лето ухнула совой. Зима же пробурчала что-то себе под нос – под потолком завыла волком вьюга.
– Громче, сестра, в твоих словах завелась метель.
Зима откашлялась.
– И свет поглотит Рим.
«Кали-Ола». Город №181014
– Лето, займи листьев до полуночи.
– Ты хотела сказать «до получки», сестра?
– Нет, именно до полуночи, думаю, потом уже отдавать будет некому.
Они стояли на крыше собора святого Петра, они смотрели. Над городом полыхала вечерняя заря. Город тонул в алом огне её света. Город еще не горел.
– С чего ты взяла, что они здесь?
– Любовник рассказывал: за тридцать лет поиска сына Его все дороги вели в Рим. Странное убийство свидетеля чуда: в Рим. Аномалия в одном из храмов: в Рим. Чертова дюжина крупных дел, все по линии инквизиции. И еще сюда как раз не пускают инквизиторов официальной Европейской церкви. Город обесточен относительно внешних источников, не закупает продовольствия. Закрыт для туристов и паломников. Почти замурован. Волноломы по периметру. При этом Понтифик регулярно выступает с речами по многим неофициальным каналам. Кого слушают люди в интересные времена? Неофициальные источники. Официальные соврут, пусть на процент, но и этого хватит для недоверия, и рождения теорий заговора. Рим говорит обо всех, кроме себя. Много и открыто. Как в годы перед уничтожением русских. Бытует мнение: не Рим, так никто б на это и не решился. Ах, да, еще константинопольский патриархат. Единая обитель зла.
– И что дальше? Не в плане твоих догадок, а тут и сейчас.
– Город – крепость, но если подпалить гнездо изнутри?– Осень подошла к самому краю, всмотревшись вниз. Где там хваленая швейцарская гвардия? Где молящие всеблагого Бога монахи и святые?
– Где свет твой, Рим, когда ночь настает?
Осенние сумерки опустились на землю, забрав последний свет. Вот он, свет, обратился летними светлячками, и они уже летят к кургану осенних сухих листьев, принесенному сюда ветром. Сюда: на площадь Петра.
Ватикан мирно спал.
Светлячки горящими брандерами врезались в сноп из листьев: вших! Разгорелся огонь.
– Выше!
Взметнулось пламя к небесам, столбом Божьим.
– Ветер!
Задул ветер, с ходу набирая скорость урагана. Затанцевал столб огненный, закружился в вальсовом кругу, разделяясь надвое. Правой вперед, левой назад, раз-два, три-четыре. Наклон! Ударяет в крышу здания, наклоняясь одна из воронок. Вшшш!
– Врозь!
Расходятся столбы, начиная очерчивать на площади круг, от одной точки, ровно, стремясь замкнуть его. И тут завыла пожарная сирена.
Вбирая куски облицовки площади, не опаляя святые образы на зданиях, ползут столбы пламенные. Доползли, слились в один снова, замкнули заклятие страшное.
Но не оседает огонь.
Переступая пламя кирзовыми сапогами, идет закутанная в походный плащ женщина. Рыжи кудри её – бездушная8. Шевелятся губы её. Сначала заглушает слова сирена, но вот голос множится, становясь четырьмя сразу, и разносятся они над просыпающимся городом, извлекая в ночь божью…
Ты тот, кто правил Каином
В его невольной жажде.
Ты тот, кто посылал полки
Под знаком красной свастики.
Ты тот, кто управлял пером
Писав двойную «М».
Ты тот, кто поджигал собор
Среди дворцовых стен.
Передо мной, и надо мной, вокруг,
Ты тут!
Ты – Балеог,
Ты – Бегемот,
Ты – Баламут,
Ты – Аббадон,
Ты – Асмодей!
Ты – зеркало души моей.
Опадает пламя круга. И тогда к четырем женщинам, переступившим минуту назад круг, выходят четыре их копии, останавливаясь по периметру – ровно у кромки, очерченной гарью на земле. Не пускает двойников обережный круг пламени.
Тишина сковала вечный город. Заглохла сирена. Не слышно воя пожарных машин. И даже треск последних уносящихся к небу искорок с потухших крыш прикинулся космическим вакуумом.
Шаг. Шаг. Шаг. К кругу пришел старик. Белая одежда и белая шапочка-полусфера на голове. Старик с трудом открывает заспанные глаза, почти заросшие диким мясом. Неладно смотрит на квартет террористок, оценивающе. Из нутрии его одеяния торчат рукоятки двух секир, но старик не берется за них. Вместо этого он поднимает руку, вытягивает указательный палец, на котором сразу пара неподъемных в его возрасте колец: серебряный волк и кольцо «Рыбака».
– Вот они!
И тогда допельгангеры делают шаг вперед, входя в круг.
Первой обрушивается колдовская метель, таящая в себе острые льдинки. Обжигающий зной гасит её и заставляет вспыхивать, как бумага, кожу. Сестра встала против сестры-двойника. И все дожди мира обрушались на площадь святого Петра. Пол обратился в каток, волосы одной из соперниц – в змей и стали кусать хозяйку. Запахло земляникой: огромные кроваво-красные ягоды выросли из-под брусчатки – плоды Дома Героев: одна из ягод раскрылась в четыре створки ртом и заглотила девушку в белой мантии.
Молнии били трескучими колоннами и обращались в белые шары. Самое примитивное и грубое оружие, что могли только представить себе сестры и их копии, шло в дело. И когда Лето уже собралась применить пожар в Атике 2018-го года…
Шаг. Первый легкий, как перо, его нельзя услышать и лучшим оборудованием на дронах «Первого». Второй шаг: словно апостол Петр взял ключи и тут же отозвались все колокольни. Осенний гром и тот затих, повинуясь старшему товарищу.
– И как Вы мне прикажете разгребать это? – её не услышали.– Как оставить Дом без времен года? Или оставить только тебя или тебя? Вечная Осень, еще, куда не шло. А вечная Зима? А?
Хлоп. Дерево, древко ударилось о камень площади. И тогда они прекратили. Последняя молния ударила рядом с ней – прожгла складку плаща, стелющуюся по земле. Смерть и глазом не повела.
– Осень, Зима, Лето, Весна согласно кодексу и декларации «о Невмешательстве в исторические и псевдоисторические дела личностей категории Л и М» вы понесете самое суровое наказание.
– Прости, подруга, мы знали – вмешавшись напрямую, идя против них, в конце встретим тебя. Перестраховщицы. Сама понимаешь. Жизнь! Жизнь, будь плохой, твой выход…
Жизнь вышла из-под стебля гигантской земляники, как гриб выросла из земли после обильного ливня, устроенного Весной и Осенью. Сестра обняла сестру. Жизнь вынула из плаща Смерти железную свирель, сестру железного ножа. Раз, и сестра-свирель обернулась заточенным братом. Два, клинок идет в грудь смерти и останавливается. Обе руки Жизни давят, как могут, не в силах вогнать клинок в грудь. Спадает черная мантия, оставляя Смерть как есть: белокожая девушка, с длинными черными волосами. Сияют в тех волосах самые теплые в мире звезды и источают самый сладкий, приятный до смерти, запах черные розы. Но железный нож застыл у сердца девушки. И Смерть делает шаг в сторону, коса в её руке. Еще шаг: бьет древко по мостовой. И как подкошенная падает Зима. Белые кудри намокают кровью, а потом череп разделяется на две половинки. Крика не было.
Жизнь выдыхает, руки перестаю упирать нож в пустоту.
Шаг. Удар древка об останки одного из допельгангеров. Вскрикивает Лето: голос насилуемой девочки, пойманной педофилом в летнем лагере. И падает девушка, одетая в шинель бойца красногвардейца, украшенную гвоздиками, но перед этим листом сползает тонкий срез её лица.
Жизнь не поворачивается на крик, лишь расправляет загнувшийся ворот своей рубахи.
Шаг. Матерятся Весна и Осень, пытаясь защититься, как могут: вечное цветение и вечное увядание. Две стороны некромагии. Тсссынк! Падает Весна, падает без ран. Только сердце её не слышно Жизни, как бы она не старалась его услышать: разрезано надвое.
Она и не пыталась его услышать.
– Четверо нарушили. Четверо понесут наказание, – Смерть заносит ногу для четвертого шага.
– Зла нет, верь мне, – бросает на землю нож Жизнь, не способная убивать. – Ты давно не заходила ко мне, сестра. Я все ждала. Они взрывали друг друга, а я ждала тебя. Марина топила их, а я ждала тебя. Я напивалась в хлам, нюхала ноктид, искала, где бы подцепить ВИЧ. И ждала тебя. Отец дождался, мой племянник дождался.
И тогда смерть оборачивается к ней.
– Давай, сестра, мы обе знаем, зачем тебе нужна эта коса.
….Поднебесная словно пустыня….
«Кали-Ола». Квартира Шумаева
Голограф работал на всю, заглушая частично шум машин, приносимый ветром из открытого окна. Девятнадцатый этаж не давал спасения от шума подвесных трасс и магнитных дорог.
Новости Земли: сегодня утром Понтифик Егориус I заявил о страшной провокации и акте терроризма. В Ватикане, по его словам, неизвестными было применено климатическое оружие. За час на территории Римской республики и Ватикана выпала годовая норма осадков, в площадь святого Петра ударило больше сотни молний, а температура колебалась от минус сорока до плюс ста градусов по Цельсию. Ни одна террористическая или правительственная организация не взяла на себя ответственность за случившееся. Увы, мы не располагаем снимками из Ватикана, над городом до сих пор действует антиспутниковая сеть. #иненайдут #папалжи
Новости ближнего космоса: аномалии на Марсе. За одну ночь расцвели и опали экспериментальные яблони. Над столицей Брэдбери прошел настоящий муссон, а на экваторе впервые выпал снег. Ученые ожидали подобных явлений только после 40% терраформирования. #ученыенезнают #марсианскиехроники
Новости дальнего космоса: на планете БИ-353 в системе РК-89 были найдены артефактные постройки аналогичные находкам на Венере. Еврокосмос пока ограничился фотографиями. #мынеодни #greenmen
– На Венере был орбитальный лифт и заводы. А на этой БИ-353, еще до войны, больше сотни городов. Мы там с сестрой учились. Эх, Таа, Бог знает, где теперь твоя душа, раз здесь моя. Саш, выключи, не могу такое видеть.
– Сейчас, дверь открою только.
– Кому?
– А ты не слышал? Стучали. Я давно звонок снял, он кота раздражал. А Гильштау двери не нужны. Правда, кот умер, но звонок возвращать не стал.
Грегор встал с дивана, не найдя пульта и выключил голограф вручную. Старье, даже нет голосового управления.
Вернуться на диван не удалось. Свято место пусто не бывает, а пустое место точно не свято. На диване уже полусидела, полулежала девушка. Кирзовые сапоги она не скинула, да и плащ не сняла. С одежды тут же на пол натекло воды вперемешку с чем-то алым.
Александр пришел через минуту, держа в руках чашку с кофе. Грегор так и не смог или не захотел здороваться, лишь молча, сидел теперь на полу и рассматривал гостью.
– А ты вижу, мой дорогой, на мальчиков перешел,– гостья обращалась к Сашке, взяв у него из рук чашку. Запахло гвоздикой и перцем.
– Твоя?
– В некотором роде, Грег.
– И как ты выдерживаешь это? На клее сидишь, да? То азиат, то вот такие девушки.
– Почти. Принимаю жизнь, три раза в день, внутривенно.
– Саш, ты опять спишь с Дианой, о! Теперь не будешь. Бастра, отработала!
Лицо Шумаева из приветливой улыбки, обратилось во что-то между угрозой и ужасом.
– У этого мира, мой дорогой, осталась только осень, но думаю, никто не успеет это заметить. Только осень и смерть, – и она отпила из чашки, не заметив, как обожгла губы.
За окном начинался осенний ливень.
Круг седьмой. Второй апостол
или
«С какого считали?»
Я целую твой жуткий шрам –
Протянулся ото лба к ушам,
И от мокрых твоих волос
Пахнет смесью молитв и роз.
Ферестан Д’Лекруа, Голос последней парты
Бойся Бога – он не простит,
Если сам не попросишь.
Бойся данайцев – по скромности редкой,
Они не попросят данайцев бояться.
Бойся апостолов – пусть их двое,
Откуда же знать с какого считали.
Бойся себя – не увидеть в зеркале,
Кровь на вкус чуть солоней железа.
Бойся не опоздать на последний поезд,
Если ты в повести «Убийство в экспрессе».
Бойся остаться один без пары,
Если Ной покупает доски.
Бойся, что Гору заменят скалы,
И крест поменяют на орла и гвозди.
Илларион Надеждин, Бойся
«Кали-Ола». Город №3. Высший арбитражный суд еврозоны. Ступени храма правосудия
– Ну ты и опостол. Опять ко мне?
– В русском языке это слово начинается с «альфа», в смысле с буквы «а».
– Нет, ты именно, что опостол. Опостылел, как не знаю кто.
– Апостолы Слово Его несли и дело. И я вот несу Дело. Из суда. Как заказывали, – Александр Северный отдал свое дело уполномоченному по правам предпринимателей.
– Решение так понимаю, вынесли уже, третий раз и все одинаковые. Апелляцию сможешь подать только в эту же инстанцию. На что вы надеетесь, господин Северный?
– А это вы мне скажите, на что надеяться: справедливость правосудия или божью милость.
Уполномоченный быстро пролистал увесистую папку, ознакомившись с последними «новыми» листами.
– Скажем так, перед подачей апелляции, загляните сначала в храм. Помолитесь, говорят – помогает в наши дни.
Александр Северный, называемый куда чаще своими сотрудниками за глаза Север – «характер нордический, стойкий и слишком холодный для общения с людьми»… Александр шел из суда. Три года, как «Лексбери-Сити» отобрала его офис под нужды корпоративной столовой, три года судебного ада. Три круга пройдено, сколько там всего? По Данте: девять. Только нет стольких инстанций под его дело. Максимум еще одна апелляция и все. На все воля Божья.
После терактов ИГЛЫ, с тараном машинами еврочиновников, вокруг правительственного сектора образовалась километровая пешеходная зона. Магнитки и подвесные трассы сняли. Теперь до машины, на платной стоянке, приходилось идти минут пятнадцать, с парой остановок на проверку документов. Зато безопасно.
– Новости последнего часа.
Ничего.
Александр постучал по уху: имплантат опять сбоил. Последнюю неделю были шумы и голоса, что он там ловит? Переговоры по скайпам? Небесные голоса?
Тшш.
Новости Земли: за последние трое суток медицинские учреждения по всей Земле фиксируют бум детской смертности. Более трех тысяч выкидышей, преждевременных родов и 314 смертей младенцев в первые сутки после родов. Ученые ищут закономерность и возможный вирус, поражающий плод и новорожденных. В Еврозоне объявлено особое положение во всех родильных центрах. #варфоломеевыдни
Новости ближнего космоса: на станции «Иллизиум» произошел теракт. Уничтожены сектора с оборудованием дальнего обнаружения, приемные антенны внесистемники и информационного обмена с краевыми телескопами. Еврокосмос связывает происшествие с незаконным проникновением на станцию двух неопознанных личностей накануне теракта. ИГЛА, запрещенная на территории Еврозоны, взяла на себя ответственность за теракт. #deadspace
Новости дальнего космоса: Еврокосмос и КВК9 опубликовали на официальных сайтах отчет об итогах колонизации внешних систем за трансионный цикл (5 земных лет, примечание главного редактора). Согласно отчетам: соотношение успешных новых колонизаций и потерянных колоний 5 к 3 и на данный момент составляет 35 новых колоний, доступных для посещения и заселения по программе «Циолковский. Колыбель 3». #землянерезиновая #исход
Бросить все и улететь? Два с хвостиком года киберсна, меньше, чем судебный ад. Два года и любая территория для освоения, если колония не под куполом. Посмотреть статистику и убедить жену. Всё равно работает безвылазно на Юпитере. Разницы и не заметит. Два года до «Полярной звезды», символично, почти поэма выйдет. Север улетел на Полярную. И не увидеть, как Господь придет судить…
Этот голос давно в моей голове. Принимаю его за собственные мысли. Жена называет: жаждой странствий. Тоже мне герой мономифа.
Шаг. Шаг. Свернуть на «Зеленую», идти аккуратно, мимо памятника «часам». Ядерным часам, чьи стрелки теперь отсчитывали следующий круг: уже на половине двенадцатого. Свернул и врезался в толпу зевак. На что вы там смотрите? Авария? Только откуда тогда этот церковный хор?
По залитой солнцем улице «Зеленая роща» следовали в два ряда и пели древним знаменным распевом погребальные молитвословия человек тридцать с лишним. Кто-то из прохожих остановился и вгляделся в чудо-поход монахов. В них самих. Все черноризцы обрызганы кровью и покрыты ранами. Там, где они ступали по оставшимся от утреннего дождя лужам – по воде не расходились круги. Один из монахов почти выбежал вперед строя и стал зачем-то окликать братию поименно – при звуке своего имени каждый брат кивал головой и перекрещивался.
– Тит!
Поклон и крестом осенили себя священноинок.
– Схимник Тихон!
Поклон.
– Инок Геласий. Инок Серий! Инок Савва, инок Конон! Инок Сильвестр!
Поклон за поклоном. Хор не стихал.
– Инок Киприан, инок Пимен, инок Иоанн, инок Самон, инок Иона, инок Давид, инок Корнилий, инок Нифонт, инок Афанасий, инок Серапион!
Голос монаха называющего имена приглушился и снова взорвался десятком имен.
– Послушники Афанасий, Антоний, Лука, Леонтий, Фома, Дионисий, Филипп, Игнатий, Василий, Пахомий, Василий, Феофил, Иоанн, – на Иоанн сразу двое поклонились, в то время как Василии явно различали кто из них первый, а кто второй Василий. – Феодор, Иоанн (и снова два поклона).
Уже через две минуту вся братия скрылась за поворотом, свернув с Зеленой рощи на Воскресенскую, при этом тихие отголоски погребального напева еще долго носились в воздухе, как ласточки перед бурей.
– Черт, они не отражаются в цифре! – девушка рядом, чертыхалась, уставившись в древнюю цифровую мыльницу.
– Что у вас тут?
– Вы разбираетесь в старой технике? У меня раритетный SONI 2018 года.
– Я разбираюсь в чудесах.
– Очередной пророк? Как вот эти, прошедшие?
– Простите, как к вам обращаться?
– Мариэл.
– Я владелец фирмы «Мир Фантастики». Когда-то мы выпускали журнал, а теперь занимаемся спецэффектами. Если ваша мыльница не взяла их, значит это проекционная голограмма. Расчет на современное оборудование зачастую подводит чудоделов в реальных условиях. Позвольте фотоаппарат. Можно проверить: если при просмотре видео есть рябь вверху или одна линия с сепией на фотографии, то точно проекция.
– Вот.
Фотоаппарат попал в руки Севера. Действительно старая вещь. Одни кнопки, даже без модной в то время и ошибочной в таких устройствах технологии интерактивного экрана. Вот фотография, вот видео. И ничего.
Только легкий, как звон колокольчика на дереве в дальнем лесу, смех. Знаток чудес, над тобой смеются? И девушка симпатичная. Моргнуть двумя глазами, ага, снимок сделан, потом в сети найдем её аккаунт. Жена не простит. Боже, прости за мысли греховные. Но Бог не простит. И снова колокольчик-смешок.
Фотоаппарат он отдал вместе с визиткой – тот еще раритет в руке любительницы старины. И быстро уйти, дабы не показаться навязчивым любителем знакомств на улице. Да, да, даже в другую сторону, от стоянки машин.
Толпа расходится, смотреть было больше решительно не на что. Черт. Влетел в двоих и на удивление их говор, не оказавшийся руганью, был понятен. Точно не один из языков еврозоны.
– Ты ищешь бога, преклониться?
– Я ищу бога, что бы убить, он мне задолжал.
Мимо пары мужчин, больше всего похожих на любовников, прошла русая девушка в розовом пальто, ворча почти мужским голосом: «Почему-то я не вижу неба, толи летаю выше него, толи у меня зрение плохое».
– Вот этот возможно.
– Точнее, Грег. Это третье чудо за двое суток. Успеха гонок за чудесами пока ноль.
– Нам на это указал твоя любовница, Саш. Я бы действовал иначе.
– Видел я, как ты действуешь. До сих пор перед глазами этот кадр, четыреста раз его смотрел: младенец тянет к тебе пальчик, ты протягиваешь к нему руку. А дальше почти живая икона сменяется кошмаром всех верующих: так ухватить ребенка за руку, а потом вынести, держа за ногу к верху тормашками из храма и бросить в толпу, как куклу. Минимум перелом ключицы, максимум смерть.
– Хватит, мне даже зеки это припоминали. Из-за меня ввели новую статью в первую конституцию евритов: «Покушение на чудо». Вон он уходит, а Харон мне подсказывает, что он одержим. Только не знает кем. Наш клиент? И с девушкой что-то не так было.
Начался дождь. И шумы в голове усилились. Звон, звон, звон. Араб, предложивший свои услуги таксиста, на отказ, выругался на своем родном. Так я выяснил, что значит эта вечная их ругань: «Чтобы Аллах поимел тебя». Раньше не думал лезть за этим в Турс-переводчик, теперь пришло само.
Звени, звени златая речь…
Это в машине, на одной из волн некто на языке мертвых читает стихи. Понимаю, не нужно смотреть на строчку перевода. Просто понимаю. И опять барахлит имплантат.
До бывшего офиса доехал за час, даже на часы смотреть не приходилось: дорогу знаю давно, а время отмерял по количеству своих чертыханий в пробках. Трижды чертыхнулся: час прошел.
Вот эта улица, вот этот дом. Маленький небоскреб главного офиса «Лексбери-Сити» на Земле. Две сотни этажей, из которых только пять некогда принадлежали корпорации. Я работаю у подножия «Темной башни», раньше мы так шутили всем коллективом. Теперь цикл судов за отнятые метры, требовал роландова рога, для своего прерывания. Само здание корпорация перестроила, создав стеклянную розу-воронку вместо моноблока верхних этажей.
Почему сегодня именно сюда? Да еще и вечером. Дойти до опечатанной на все годы суда последней «своей» каморки на третьем этаже, забрать вещи. Пару высохших ручек, фотографию жены, еще «земной», и книги. Книгу и пару подшивок выпускаемого когда-то журнала, сшитых вместе под толстой книжной обложкой большого формата. Есть даже раритет, первый последний бумажный журнал, датируемый декабрем 2018 года.
Идти пришлось сквозь еще работающую кухню и столовую корпорации. Через центральный вход не пустят. Решение суда о моем не допуске в здание в силе с момента вынесения и даже на время апелляции.
Со двора «темная башня» не казалось такой и темной, и башней. Паршивая дверь, хлипкая, этакий эквивалент антибезопасности, по сравнению с бункером центрального входа. Это и понятно, про бункер, выходящий ровно на площадь Четырех. Митинги и шествия не оканчиваются раздачей цветочков, даже на Рождество. А страховка за разбитые окна в этом городе почти сравнялась со стоимостью покупки новых окон.
С осеннего дождя войти в кухню, как в сауну. И тут же натолкнулся на поваренка: немного темнокожий парень, может потомок сирийцев в Европе, жаловался товарищу на своем языке.
– Я в семинарию поступал дважды. Первый раз вступительные экзамены завалил. Второй раз отчислили со второго курса. Два раза подряд не смог сдать догматику и библеистику, – повар всхлипнул, но слез не проронил. Казалось, ему было смешны эти неудачи в его жизни.
Черт. Какой язык? Вот какой?
– На каком ты говоришь? Ты меня понимаешь? – лишь бы не показаться радикалом, мягче, Саш, мягче. И руку повара отпусти.
– На родном, – это уже ответ на немецком.
Черт с ним. Скорей подняться в офис.
– Опять пошел пылью своей подышать. Говори на принятых здесь наречьях. В городах много радикалов, а за иврит от патруля Верных можно и живым не уйти. Да и я твой арамейский плохо понимаю.
Повар согласительно кивнул старшему товарищу и принялся за чистку картофеля.
Без лифта. Лифт на ремонте, значит идти через зал для VIP-персон. Это сложнее.
Так, раз, два, три, дверь отвори. И быстрым шагом через залу, пока не остановила охранка. Здесь сегодня людно: приём того главного акционера что ли? Гиль, Галь… бывший японец, не разделивший судьбу остальных – жизнь в поясе и паре дальних колоний домашней системы.
– Молодой человек, сойдите с моей ноги.
Ой.
– Простите.
– Бог простит, а я на вас зла не держу, – мужчина, чье лицо не сходит с галографов уже неделю, вежливо хлопает меня по руке и идет на встречу к японцу.
Меня тут же отодвигает от пострадавшего двое телохранителей, и закрывают его спину своими тушами. Где вы раньше были, друзья? Вот уж теперь мне не видать своего офиса, даже если конец света заставит плюнуть на судебные тяжбы великих мира сего.
Зал пересек. Еще на этаж выше. Снять печати с двери, и так уже отходящие за три года.
Шаг в темноту, где знаком каждый кубометр воздуха. Прежде чем рука нашарила на стене выключатель, свет сам зажегся…
…часы. Космос. Часы. Космос – часы. Сколько не смотри на звезды – они лишь россыпь бисера, метаемого перед свиньями. Свиные рыла копошатся на Земле, они садятся в ракеты и улетают к звездам. К четырем крупным звездам: 12, 3, 6 и 9. И центр, без стрелок, если не смотреть на расползающиеся пути от ракет, несущих свиней. Центр сияет самым тусклым светом, но он кажется огненесущим по сравнению с бисером крошек звезд, остальных песчинок вселенной. Тут должен быть мой стол, стены, включатель. А я вижу звезды. И слышу колокольный звон. И над звездами четырьмя есть ангелы, раскрывшие крылья свои. И знаю я: все они потеряли доверие Его. Вижу четырех зверей: вол, исполненный очей, лев… и одно из них смотрит на меня моими глазами. Моими. Поддернутыми хмарью. Вот туманится космос, обращаясь в серо-молочный тоннель, и вижу сквозь пелену сотни дверей идущих во все стороны. Но только четыре открыты мне: и связка ключей от них повисла на пальцах моих. И слышен мне колокольный звон, столь мощный, что я ищу взглядом эти колокола и не нахожу их. Голова раскалывается. Голова расколота: и выходит из меня зверь небесный, а из него снова я. И знаю: идти надо: те, кто зверем входит в человека, а человеком из зверя, уже идут впереди…
…я ищу взглядом часы на своей руке. Их нет. А вот пальцы упираются даже не в стену: в сантиметре от выключателя, прибитая к стене моя личная Книга, подаренная еще бабкой в детстве. Однажды я выучил её наизусть, на спор – за прибавку к зарплате. Тогда еще не был главным редактором. И я не он теперь.
Кто с тобой такое сделал, Боже? Или мало гвоздей в теле твоем? Гвоздь проткнул насквозь, вбитый почти посредине обложки, чуть правей от меня: проткнув рану сердца Христова на распятии. Моя рука уперлась точно в Книгу. Пытаюсь снять её – гвоздь шатается, но не идет, ни туда, ни обратно. И тогда я целую обложку: ровно лоб Распятого. И Книга слетает с гвоздя, падая мне в руки. Жар исходит от неё.
Александр Северный выбежал на улицу, на ходу почти сорвав с петель и без того держащуюся на честном слове дверь.
– Стой! – парнишка-повар практически соткался из нечего в дверном проеме. В руках он держал алюминиевую кастрюлю с мыльной водой.
– Чего тебе? – чуть не сказал «бродяжка» – внешний вид парня стоящего в дверях был откровенно жалок. Заляпанный и местами дырявый белый фартук поверх, кажется, давно потерявшей свою стерильную белизну фирменной формы повара «Лексбери-Сити».
– У тебя времени нет,– парень посмотрел точно в глаза недоумевающему Северу.
– Ты часы забыл, – и легкий кивок в свою кастрюлю.
Александр вгляделся – на почерневшем дне лежали его наручные часы. Точно его. С золотым сечением поперек всего циферблата.
– Лови!
Вода из кастрюли вырвалась потоком брандспойта, окатив Севера от груди до самых пят, и чудесным образом часы, утянутые этим потоком, повисли на куртке, зацепившись металлической пряжкой за нагрудный карман.
– Furiosus! – Александр не узнал свой голос. Нет, голос, интонацию, смысл слова ему был понятен. Но сам язык!
– Иди, иди и не греши, – повар развернулся и, держа кастрюлю только за одну ручку, захлопнул за собой дверь свободной рукой.
Бизнесмену хотелось показать ему вдогонку фак или что-то понеприличней, что-то забытое из детства. Да, именно детская обида клокотала в груди чугунным тазом, призывая: обидь в ответ, так сказать замочить за замочить. Только вода остудила Книгу, заткнутую за пояс за спиной.
Секунда. Слова пришли сами: «Отче наш…»
И не хотелось дойти до машины и достать пистолет или шокер, а затем напугать, проучить вздорного поваренка.
Мимо на бреющем пронесся государственный флаер, на столь низкой высоте поднимая айро-двигателем настоящие волны в дорожных лужах. Одна из волн накрыла Севера, повторно дав возможность охладиться.
– Черт!
Молитва на губах сорвалась.
В ответ на призыв – одна из многочисленных водосточных горгулий с козырька крыши здания соседнего с офисом «Лексбери-Сити» – плюнула струйкой пережеванного ей дождя. Попала. На Александре Северном не осталось ни одного сухого места.
Спина в грязи. Грудь и ноги в мыльном растворе. И с волос стекает пропахшая птичьим пометом жижа.
Бизнесмен бессильно развернулся в сторону противоположную стоянке флаеров и пошел к своей машине. Медленно, с каждым шагом норовя поскользнуться или просто бессильно грохнуться на колени.
Сегодня и сейчас его шагам вторил молебен из далекого храма на главной площади. Сегодня и сейчас Александр различал слова на всех языках, в унисон творящих свой требный молебен. А завтра он донесет эхо этого колокольного голоса к звездам…
Во имя Отца, Сына и Святого духа. Аминь.
Бежевая туманность, закрывшая шапкой смога город, сочилась на улицы города. Смог изредка прокалывали своим светом звезды и мигание спутников и заходящих на посадку космолетов. Небу было интересно подсмотреть под крышку гари, коей укрылись эти странные человеки, постоянно жалующиеся на смоляные небеса и сами делающие их таковыми. В колодец очередного прокола в смоге показались головы двоих: седая шевелюра с одной черной прядью, принадлежащая усталому человеку без возраста, и прическа, подошедшая больше рок-музыканту, но носимая великим преступником, Иродом без царства.
– Он поехал в космопорт. Будем брать? – Шумаев взялся за крест на шее, тот предательски висел посередине, не давая ответа. Грегор сверился с лежащими у него на ладони серыми камешками, на вид рунами.
– Пусть едет, Саш. Он действительно одержим.
– Тогда получим второй «труп» и ноль зацепок, – Шумаев плюнул под ноги и пошел к своему всестихийнику.
– Это ты, с какого считаешь? Одна зацепка уже есть, его путь. Он контактировал с Ним. Саш, он одержим Богом.
Круг восьмой. Грех и Гнев
«Раз – в тетрадку, два – в книжонку, в ад кромешный – три.
Как же жить теперь с глагольной рифмою внутри?»
Мария Тухватулина
«Кали-Ола». Кафе «Шахри»
Бывший бар, за два дня отсутствия на Земле, по указаниям хозяина был реконструирован. Поменялось и начертание надписи: теперь «Шахри» было выведено кроваво-алыми буквами и напоминало текст из старинной славянской летописи.
Артур оформил себе вторую командировку на планету за неделю. Превышение полномочий? «Нет, не думаю», как повторял он сам.
В баре – нет, теперь кафе, установили старинный экран во всю стену, и сейчас на нем показывали аналитическую передачу с «Третьего». «В мире религии».
Салафизм – беспрекословная борьба с неверными, – молодой человек в рясе без опознавательных знаков, уверенно вещал с экрана. – Другое дело, что Пророк дал время для всех неверных в две тысячи лет, чтобы прийти к повиновению, и только после начинать джихад. Что ж делает ИГЛА? Нарушает завет Пророка, ведь и тысячелетие еще не прошло.
Хозяин новоиспеченного кафе, вышел из подсобки, ругаясь с кем-то, оставшегося в ней, остановился, уставившись в экран, секунды две рассматривал ведущего, потом переключил.
На «Четвертом» передача была не лучше…
Все в рамках современных законов и их трактовок. По нынешней трактовке Господь, сжигавший Содом и Гоморру, действовал как радикальная антимонопольная служба. В каждом городе есть крупица Содома, но города стоят. Таким образом, мы получаем разрушение прописанных божественных законов…
Артур почти автоматически выделил для себя ключевые слова ведущего и что-то записал прямо на салфетке.
– Меня это бесить начинает. Когда запахнет настоящим Концом света, им будет не до рассуждений, – Сергей подсел к другу, тут же на столе появился золотистый чак-чак и горсть конфет, вино уже было. – Сладкого администратор не закупила, как просил. Так что чем богаты, тем и рады. У неё, видишь ли, сессия, на филолога-магистра сдает. Вот еще и отпрашивалась. А куда я её отпущу, после погрома? Хоть за перестройкой присмотрела, не поленилась.
– Тебя еще заботит «Шахри», после увиденного? По глазам вижу, глушишь заботы наркотиками. Не теми ли воспоминаниями ангела, что тут некогда толкал один…
– Зачем мне чужие? Мне и своих ужасов памяти хватает. Нет, мне легче сосредоточиться на том, что здесь и сейчас. А прилетит он сюда или мимо пройдет… в этом цикле. В общем, земные проблемы…
– Тогда давай тебе еще одну подкину. А ты мне скажешь сам: касается это тебя или нет. К нам ежеминутно приходят сигналы со всей системы, с Земли конечно больше. Каждый час сводка пусть запоздалых, но новостей из дальнего космоса, по крайней мере тех, какие были у государства в запасе. Они их дешифруют, и по чуть-чуть нам сливаю, в порядке общей погрешности. Некоторые с задержкой в дни, недели, годы. А вот эту мне с задержкой в неделю прислал отдел СМИ ИКУЕ10. Смотри, – Артур положил между упаковкой с восточной сладостью и конфетами «монетку» ручного голографа. Изображение пошло сразу:
К антирадиационной стене города из густого кустарника выходит человек в расстегнутой шинели, суконной рубахе темно-зеленого цвета, на которой справа виднеется знак «Гвардии», на ногах шаровары-бриджи и вместо сапог грязная обмотка вокруг ног. Впрочем, весь вид у человека был «рваный», а в волосах угадывалась грязь и прилипшие листья.
– Он вышел к стене на северо-востоке. Камеры зафиксировали его сразу. Шел вдоль стены на юг. Там дальше будет, как его брали. Отбивался. Говорит на языке мертвых, чистом русском, Серег. Даже мы с тобой уже полвека как с акцентом говорить стали, я не говорю про неологизмы. Ладно, еще я, третье перерождение вне русского народа, а у тебя речь смесь пяти языков. Медики его обследовали, зафиксировали полный набор: естественно радиоактивный фон, обезвоживание, какие-то стимуляторы в организме, запущенный сифилис. Что он нес на их расспросы мне и говорить страшно: гвардеец красной армии и в том духе. Ему поставили диагноз в сфере психоневроза и мании. Я не медик, что-то могу напутать, а ты смотри-смотри.
– Роси да-авно нет,– это медик, слушавший красноармейца, отвечает ему на вопрос о стране на ломанном мертвом.
Сумасшедший бессильно опустился на колени и заплакал. Темные капли слез, больше напоминающие бензин, смочили рыжую бороду, заставляя её удлиниться клинышком. Или это уже давно сделал дождь, а слезы лишь заставили обратить внимание? Нет, если неделю назад, такого дождя еще не было, пусть и допрос происходит под открытым небом лагеря рад-обезвреживания.
– Значит, крио-системы прохудились уже совсем, – Рипмавен удрученно смотрел на сумасшедшего.
– Какие к…– раздраженно начал Артур. – Вальгала, да?
– Да. Рухнула на территории Сибири. Я её, когда падала, в портал затянул. Давно. Там миллионов тридцать, сам знаешь кого. Ничего, не найдут еще лет шесть, пока она в зараженной зоне, а там её или подлатаем или закопаю.
– Хочу посмотреть, как ты её будешь зарывать.
– Может, сил еще подкоплю, а может, вспомню про первую главу учебника по некромантии: как пользоваться лопатой,– Рипмавен широко улыбнулся. – Ты же знаешь, в каких ладах иллидийцы с лопатой?! Сначала нанимают одних людей что-то закопать, чтоб столетий через двадцать нанять очередного Шлимана что-то раскопать, просто по тому, что вспомнили, как в древних руинах оставили любимую заколку…
– Агась, или карту с координатами нахождения в космосе звездного флота своих предков. Я вот помню, когда вскрывали одну старую пирамиду, где покоился мой прошлый труп, в сердцах раздобыл себе пару бинтиков и пальчик, правда, потом пришлось убить всех членов экспедиции. Естественно, виновато в их смерти было древнее проклятье и ряд неприятных случайностей. Мы ушли от темы, что с этим будешь делать?
– Ни-че-го, – Сергей показал каждый слог руками, прочертив в воздухе не законченный квадрат.
– На тебе ж ответственность за них, раз нет Хельграда. Вы этих вояк собирали из пластов времени. Многие своих людей ценили. И ты ценил своих. Где тот командир 13-тым батальоном Таликс Бэйн, что провел веривших ему через Космос пешком, от звезды до звезды? И запустил с гибнущей планеты последний транспорт?
– Где-то, Тём, где асы знали будущее, химеры пожирали не сдающиеся им миры, а ангелы и Бог были врагами. Мои солдаты были для меня всем, этот мир был для меня всем, Рязань для меня была всем, дочка, Вероника. Хиза, Оксана. Где теперь всё? Только отголоски в виде проблем. Далекое эхо отзвучавших голосов и песен.
– Постепенно мы разочаровываемся во всём, что было для нас всем. А в тебе я вижу грех уныния, друже. И, наверное, не зови меня больше Артёмом, давно это было.
– Я свои грехи знаю. Каждого по морде отличаю – этих бесов. Вот он, любимый мой, родной, – Рипмавен кивнул на девушку, сидящую в углу кафе. – Блуд его зовут. Давно со мной, лет с четырнадцати, когда любовь свою первую встретил – Вероникой звали. Смотри, смотри – подмигивает мне, рожицу корчит. Нет, конечно, и другие есть – бесят вокруг меня видимо, не видимо. Бар этот держу – грех: людей спаивать, соблазнам подвергать. Я ведь однажды сам так девушку оставил за пьянки её непрекращающиеся, которые я – православный теолог и педагог на то время, пресечь не мог. Вон – вон еще один бес побег, чуть меньше главного: не скажу тебе, как его зовут, но рожа у него точь-в-точь моя, в зеркало глядеть не надо. Гнев часто гулять вывожу, похоть всегда с блудом рука об руку и меня под белы рученьки ведет. Богохульствую часто, да всуе имя Его употребляю: что не стих – то грех. Бог в каждой строчке. Думаешь на то Его воля? Нет уж, моя!
И притом призовет меня Он – крылья сами раскроются. Знать бы только – черные или белые? А может как у Стругацких – черным лебедем окажусь. Мир менять буду, да так, что остальным будет казаться это гибелью, а на самом деле замыслом Его окажется. Тем самым миром вечной жизни.
Слушаешь меня? А ведь я сейчас богохульствую не меньше. У меня целый список моих бесов, кого я запер в себе, как смерть: Балеог, Баламут, Асмодей, Бегемот, Бельфигор.
– А ты темницу давно проверял? Ключики теребил?
– У себя потереби лучше что-то. Без потомков для перерождения так останешься. Хочешь притчу? А, можешь не хотеть, за бесплатно расскажу, – Рипмавен отодвигает погасший голограф и берет комок медового теста, отправляя его в рот с видом гурмана. – Жила была грешница, работала представительницей древнейшей женской профессии. И жил напротив неё праведник, кем работал – не важно, но руки и честь свою не пятнал. Праведник вел жизнь праведную, каждый день ходил в церковь, исправно молился богу, носил ему в дар цветочки. А грешница, не покидая постель свою, трудилась. Зашел-вышел клиент – вдох-выдох и вся молитва. А умерли они, как у влюбленных бывает, в один день. Не насильственно, в постели своей каждый. И вот Бог посылает за душами их ангелов, оставляя наказ: праведника в Ад, а грешницу в Рай. Ангелы, пока шли за ними, сговорились еще раз у Бога спросить, не ошибся ли он? Старший созванивается с Богом, тот берет трубку и, будучи личностью всеведущей, сразу отвечает: «Нет ошибки, правильно всё!» Ангелы в большем замешательстве, да и дух сомнения в Божьей безошибочности их подначивает. А Господь возьми да поясни: праведник каждый день, проходя на службу в храм, мимо дома грешницы, слышал доносящиеся из её окон стоны и думал: каково это жить в грехе столь сладком? А грешница, видя, как праведник несет цветы в церковь, думала: каково это нести цветы своему Богу? И жалела, что её грешную душу туда не пустят. Вот так: праведник в душе мечтал пожить жизнью грешницы, а грешница мечтала об искуплении.
