Оглавление
Филипп Клодель. Чем пахнет жизнь
Акация. Acacia
Чеснок. Ail
Самогон. Alambic
Возлюбленные. Amoureuses
Лосьон после бритья. Après-rasage
Вечеринка. Boum
Туман. Brouillard
Корица. Cannelle
Погреб. Cave
Гостиничные номера. Chambres d’hôtel
Уголь. Charbon
Падаль. Charogne
Жнивье. Chaume
Капуста. Chou
Сигара. Cigare
Кладбище. Cimetière
Парикмахер. Coiffeur
Солнцезащитный крем. Crème solaire
Двухтактная смесь. Deux temps
Общий душ. Douches collectives
Свежие простыни. Draps frais
Москательная лавка. Droguerie
Церковь. Église
Спящий ребенок. Enfant qui dort
Хлев. Étable
Эфир. Éther
Костер. Feu de camp
Сено. Foin
Навоз. Fumier
«Голуаз» и «Житан» Gauloise et Gitanes
Гудрон. Goudron
Розовый песчаник. Grès rose
Гимнастический зал. Gymnase
Жареное сало. Lard frit
Овощи. Légumes
Дом детства. Maison d’enfance
Смерть. Mort
Мюнстер. Munster
Зонтичные. Ombellifères
Штаны для рыбалки. Pantalon de pêche
Бассейн. Piscine
Писсуар. Pissotière
Гроза. Pluie d’orage
Рыба. Poisson
Мазь. Pommade
Тюрьма. Prison
Пуловер. Pull-over
Затхлость. Remugle
Пробуждение. Réveil
Реки. Rivières
Класс. Salle de classe
Ель. Sapin
Томатный соус. Sauce tomate
Мыло. Savon
Женское лоно. Sexe féminin
Водоочистная станция. Station d’épuration des eaux
Земля. Terre
Липа. Tilleul
Обжарка кофейных зерен. Torréfaction
Горлица. Tourterelle
Старость. Vieillesse
Путешествие. Voyage
Серые души
Отрывок из книги
Климатическая несуразность: я знаю – есть деревья, покрытые снегом в начале июня. Этот снег густой и в то же время невесомый – пушистые грозди, которых вечерний ветерок касается так же легко, как гладят живот возлюбленной. Я качу на велосипеде по разбитой дороге, идущей под уклон за кладбищем Домбаля, города, где я родился, города, где я вырос, города, где я живу и сейчас, к заброшенному стадиону Соммервилле, где мы привыкли играть. Догонялки, вышибалы, полицейские и воры. Друзья ждут: Нош, Вагетты, Эрик Шошнаки, Дени Поль, Жан-Марк Сезари, Франсис Дель Фабро, Дидье Симонен, Дидье Фо, Жан-Мари Арну, Маленький Жан, Марк Жоне. Высокие акации застят светлое небо, смыкаясь в резной свод. Листья в форме античных монет. Шипы терновых венцов – для кого они? Я кручу педали, зажмурившись, откинув голову назад, упиваюсь запахом лепестков и искрящейся радостью, которую вновь приносит с собой каждая весна. Дни скоро станут длинными-длинными, как наша жизнь. Мы будем ждать вечера под вечно новое пение птиц и концерты лягушек. И, с изумлением уловив последнюю прохладу земли, освежимся ею. И туманы уйдут в чужие края, далеко-далеко, чтобы вернуться лишь в октябре. Небо расцветится розовыми закатами, окаймленными оранжевым и бледно-голубым, как на картинах Клода Желле, больше известного как Лоррен, – он родился в нескольких лье отсюда тремя веками раньше. Цветы акации пахнут медом и первоцветом, в них гудят пчелы, упившиеся и пошатывающиеся в теплом воздухе, точно крошечные мохнатые сатиры. А мы, маленькие представители людского племени, ищем на нижних ветвях тяжелые грозди бледно-кремового цвета. Мы срываем их, невзирая на царапины на пальцах и запястьях, и выступающие капельки крови – знаки нашего мужества. Укутав юных покойниц в салфетку, я качу домой, крутя педали что есть сил. Проезжаю мимо уснувших боен, где бычьи туши висят на крюках в холодильных камерах, размышляя о своей недолгой судьбе. Мама замесила тесто. Мы погружаем в него грозди, тяжелеющие в светлой лаве. Теперь – поскорей опустить их в кипящее масло, чтобы глубинный аромат не умер, но остался пленником под корочкой. Тонкой. Золотистой. Ночь за окном распахнула свой глаз цвета берлинской лазури. Кот у плиты наблюдает за нами, думая о чем-то своем. Уже поздно. Еще рано. Глаза блестят, губы жжет, а мне все равно – я кусаю хрустящую гроздь, полную цветов, улыбок и ветра. Я пробую вкус весны.
Как наши губы и наши сердца.
.....
Как наши губы и наши сердца.
.....
