По эту сторону рая

Оглавление

Френсис Скотт Фицджеральд. По эту сторону рая

Книга первая. Романтический эгоист

Глава I. Эмори, сын Беатрисы

Эпизод с поцелуем

Моментальные снимки юного эгоиста

Кодекс юного эгоиста

Накануне великих перемен

Эгоисту плохо

Эпизод с доброжелательным преподавателем

Эпизод с чу́дной девушкой

Эпизод в героических тонах

Философия прилизы

Глава II. Шпили и химеры

Влажная символическая интерлюдия

Немножко истории

«Ого-Гортензия!»

Новое в жизни Америки

Описательная

Изабелла

Младенцы в лесу

Карнавал

Под дуговым фонарем

Крещендо!

Глава III. Эгоист на распутье

Сверхчеловек допускает оплошность

Похмелье

Эпизод финансовый

Первое появление термина «личность»

Дьявол

В переулке

У окна

Глава IV. Нарцисс не у дел

Эмори пишет стихотворение

Все еще спокойно

Клара

Святая Цецилия

Эмори недоволен

Многое кончилось

Интерлюдия. Май 1917 – февраль 1919

Плач по названому сыну, уходящему на войну против чужеземного короля

Ночная погрузка

Книга вторая. Воспитание личности

Глава I. Ее первый бал

Спустя несколько часов

Неотвратимое

Маленькая интерлюдия

Сладкая горечь

Эпизод на воде

Пять недель спустя

Глава II. Методы излечения

Все еще в винных парах

Эмори о производственных отношениях

Передышка

Температура нормальная

Метания

Том в роли цензора

Взгляд в прошлое

Еще что-то кончилось

Глава III. Ирония юности

Сентябрь

Лето кончилось

Глава IV. Высокомерное самопожертвование

Рушатся несколько опор

Глава V. Эгоист становится личностью

В часы упадка

Мысли, мысли

Монсеньор

Толстяк в консервах

Эмори придумал новый оборот речи

На первую скорость

Человечку тоже достается

«От камелька, из комнаты уютной…»

Отрывок из книги

Эмори Блейн унаследовал от матери все, кроме тех нескольких трудно определимых черточек, благодаря которым он вообще чего-нибудь стоил. Его отец, человек бесхарактерный и безликий, с пристрастием к Байрону и с привычкой дремать над «Британской энциклопедией», разбогател в тридцать лет после смерти двух старших братьев, преуспевающих чикагских биржевиков, и, воодушевленный открытием, что к его услугам весь мир, поехал в Бар-Харбор, где познакомился с Беатрисой О’Хара. В результате Стивен Блейн получил возможность передать потомству свой рост – чуть пониже шести футов – и свою неспособность быстро принимать решения, каковые особенности и проявились в его сыне Эмори. Долгие годы он маячил где-то на заднем плане семейной жизни, безвольный человек с лицом, наполовину скрытым прямыми шелковистыми волосами, вечно поглощенный «заботами» о жене, вечно снедаемый сознанием, что он ее не понимает и не в силах понять.

Зато Беатриса Блейн, вот это была женщина! Ее давнишние снимки – в отцовском поместье в Лейк-Джинева, штат Висконсин, или в Риме, у монастыря Святого Сердца, – роскошная деталь воспитания, доступного в то время только дочерям очень богатых родителей, – запечатлели восхитительную тонкость ее черт, законченную изысканность и простоту ее туалетов. Да, это было блестящее воспитание, она провела юные годы в лучах Ренессанса, приобщилась к последним сплетням о всех старинных римских семействах, ее, как баснословно богатую юную американку, знали по имени кардинал Витори и королева Маргарита, не говоря уже о менее явных знаменитостях, о которых и услышать-то можно было, только обладая определенной культурой. В Англии она научилась предпочитать вину виски с содовой, а за зиму, проведенную в Вене, ее светская болтовня стала и разнообразнее, и смелее. Словом, Беатрисе О’Хара досталось в удел воспитание, о каком в наши дни нельзя и помыслить; образование, измеряемое количеством людей и явлений, на которые следует взирать свысока или же с благоговением; культура, вмещающая все искусства и традиции, но ни единой идеи. Это было в самом конце той эпохи, когда великий садовник срезал с куста все мелкие неудавшиеся розы, чтобы вывести один безупречный цветок.

.....

Когда кончился футбольный сезон, он расслабился в мечтательном довольстве. В вечер бала перед каникулами он рано улизнул к себе и лег, чтобы насладиться музыкой скрипок, летевшей к нему в окно поверх газонов. И много еще вечеров он провел там, грезя наяву о тайных кабачках Монмартра, где матово-бледные женщины поверяют романтические секреты дипломатам и кондотьерам и оркестр играет венгерские вальсы, а воздух густо настоян на лунном свете, интригах и авантюрах. Весной он по заданию преподавателя прочел «L’Allegro»[4] и, вдохновленный Мильтоном, стал упражняться в лирических стихах на тему Аркадии и свирели Пана. Он передвинул свою кровать к окну, чтобы солнце будило его пораньше, и, едва одевшись, бежал к старым качелям, подвешенным на яблоне возле общежития шестого класса. Раскачиваясь все сильней и сильней, он чувствовал, что возносится в самое небо, в волшебную страну, где обитают сатиры и белокурые нимфы – копии тех девушек, что встречались ему на улицах Истчестера. Раскачавшись до предела, он действительно оказывался над гребнем невысокого холма, за которым бурая дорога терялась вдали золотою точкой.

Среди множества книг, прочитанных им в ту весну, когда ему только-только пошел восемнадцатый год, были «Джентльмен из Индианы», «Новые сказки 1001 ночи», «Человек, который был четвергом» (понравилось, хотя и не понял), «Стоувер в Йеле» (книга, ставшая для него своего рода руководством), «Домби и сын» (когда решил, что надо быть разборчивей в выборе чтения), Роберт Чемберс, Дэвид Грэм Филлипс и Филлипс Оппенгейм – все подряд – и кое-что Теннисона и Киплинга. Из всей школьной программы его кроме «L’Allegro» привлекла только строгая ясность стереометрии.

.....